Праздничные дни промелькнули быстро. Шумная и веселая демонстрация, масса знакомых на улицах, все в праздничных костюмах, с праздничными лицами. Поездка за город, в Аркадию второго мая. Нежная трава в прибрежных обрывах, теплый майский ветерок с моря и трогательно чистый и пустынный берег, омываемой прозрачной и пока еще холодной водой. Было очень хорошо и весело.
Но с третьего мая в университете уже начинались напряженные рабочие дни, когда чувствовалось приближение экзаменов.
Утром того дня, когда нужно было после праздников, идти в университет, Сергей проснулся по обыкновению в 6 часов. В комнате было уже светло. С улицы через окно доносились ранние шумы городского утра. Мерно и с задумчивой медлительностью скребла тротуар метла дворника. Гулко цокали по камням быстрые шаги пока еще редких прохожих, их голоса с утренней хрипотцой быстро возникали, усиливались и так же быстро удалялись и исчезали.
Взглянув на часы, он выскочил из постели. Сергей приучил себя уже с девятого класса вставать в это время. Вначале было трудно подниматься так рано. Но он где-то читал, что свою волю нужно воспитывать, немедленно выполняя все, что находишь разумным, не взирая на то, хочется или не хочется. В воспитании у себя воли и решительности он видел дело очень большой важности. Его всегда привлекали люди непреклонные, стальной воли. Поэтому любимым героем был Дзержинский, чей портрет висел у него на стене, - в спокойном взгляде сталь и мужество. Поэтому самым симпатичным героем в литературе был Андрей Болконский.
Людей безвольных, нерешительных он не уважал, рассматривал их как явление ненормальное и болезненное.
Но волю и характер нужно воспитывать с мелочей, поэтому он не давал себе спуску ни в чем, не признавая никаких расхождений между решением и выполнением. Если полезно вставать рано, значит нужно вскакивать в 6 часов и делать зарядку.
Выскочив из-под тонкого одеяла, Сергей был охвачен утренней прохладой, и только мягкий ковер казался приятно теплым. Зарядка быстро разогрела его и разбудила весь организм. Размявшись и разогревшись, он ежедневно кончал свои упражнения элементами бокса - хуками и боем с тенью. Яростно и резко хлестал он невидимого противника, добиваясь молниеносного удара всем телом, удара, который начинается в пальцах ноги и кончается в кулаке. Когда, во время занятий по боксу, тренер хвалил его хуки, Сергей знал, почему они у него так хорошо получаются. В конце зарядки он долго прыгал. Приятно было чувствовать, как эластично и сильно пружинят мышцы ног, легко подбрасывая его вверх. Радостно было ощущение своего сильного, гибкого и ловкого тела и он с наслаждением вдыхал всей грудью прохладу раннего утра.
На крыше высокого дома, на противоположной стороне улицы, солнце залило красивую башенку, покрытую серебряной чешуей, и она засверкала всеми цветами радуги. Эти солнечные лучи, казалось, осветили весь предстоящий день, да и все будущее представлялось светлым, радостным и интересным.
Ему предстояли два особенно насыщенные событиями месяца. На днях будет его доклад на научном студенческом кружке. Над этим докладом он работал уже полтора года и ожидал ожесточенного спора вокруг него. На носу был матч с Водным институтом по легкой атлетике и волейболу. В латинском кружке в середине месяца будет его доклад на латинском языке: "Походы Юлия Цезаря". Это для первого раза нелегко, так как придется отвечать на вопросы и спорить по-латыни. И еще была куча дел, помимо основных - занятий. А самое главное - в субботу свидание с Виолой. К этому часто возвращались его мысли, и даже праздничные развлечения были окрашены ожиданием этого свидания.
Напряженность и сложность предстоящих дней радовали его. Он любил интересную работу, а в университете не было ни единого неинтересного предмета. Он любил спорт, борьбу, сладость побед и даже, пожалуй, горечь поражений, которые неразрывно связаны с победами.
Он любил интересных и красивых девушек, а ведь их так много. Это очень хорошо. Он их всех любил. Но одна из них была особенно интересна - "злая, ветреная, колючая, хоть ненадолго, да моя". Впрочем, это "ненадолго" Симонов написал, потому что он в любви, вероятно, неудачник.
Утром третьего мая, умываясь, фыркая и разбрызгивая воду, на кафельные стены ванной, он пританцовывал и напевал:
"Ты-ы, корова съела цветы,
В цветах
Ты съела наши мечты..."
ЖЖЖ
Завтракали всей семьей, это не часто бывало, так как большую часть времени отец бывал в плавании. Он был капитаном "Колхиды", одного из лучших лайнеров на Черном море.
Если с матерью отношения у Сергея были самые обыкновенные: она души в нем не чаяла, он любил ее, хоть и без всяких "нежностей", то с отцом у них было все иначе. В детстве он долго побаивался его, как человека властного и непонятного. Возвращаясь из длительных рейсов, он не привозил вместе с диковинными подарками из Сингапура и Бомбея запаса нежности к сыну. Он всегда был холоден и насмешлив. Сергей, как и многие, в детстве был романтичен и сентиментален. Он, бывало, иногда долго беседовал с матерью, изливая ей свою душу, преисполненную красивых и возвышенных мыслей и чувств. Но нередко, когда он, с чувством гордости за свои такие чувства, высказывал их отцу, надеясь поразить того, последний взглядывал на него насмешливо и задавал холодный вопрос: "ну и что же?" или "почему?". Это "почему?" часто казалось совершенно неуместным, но на него нужно было отвечать. Иногда на логичные и уверенные рассуждения Сергея следовали все новые и новые "почему" и от возвышенной мысли, за которую мать похвалила бы его, не оставалось ничего, кроме неловкости за себя и изумления, как это мысли похвальные и благородные лопаются, как мыльные пузыри, от коротких замечаний отца. Теперь он понимал, что это рано отучило его от сентиментальности, красивых и громких слов; в своей практичности и реалистичности он много был обязан отцу.
Со времени поступления Сергея в университет отношения между ними становились все более близкими. Отец по-прежнему говорил с ним, почти всегда подтрунивая, однако Сергей теперь старался не оставаться в долгу. Если отец посмеивался над "бедным студентом", то Сергей подшучивал над "морским волком". Хотя о равных позициях и теперь говорить не приходилось. При всей наблюдательности Сергея и любви анализировать людей, он не мог сказать, что хорошо знает отца, многое в последнем оставалось для него в тени. Он не побаивался его, как в детстве, но, даже подтрунивая, старательно выбирал выражения.
Сейчас отец сидел у стола, как и всегда гладко выбритый, прямой, с салфеткой, прикрывавшей грудь. Начавшие уже сидеть волосы были еще влажны после умывания. Смуглое, обветренное лицо с крупными, приятными чертами улыбалось, он вспоминал с матерью рассказы брата Петра, который на праздники приходил со своим буксиром в Одессу. Сергей слушал и тоже хохотал.
- Ну, а как бедные студенты праздновали? - спросил отец, - наверное, скучали и пили крем-соду. - И, не ожидая ответа, продолжал, обращаясь к матери: - Они же теперь все вундеркинды, до тридцати лет в коротких штанах ходят. Как-то иду мимо их университета, вижу - вышел какой-то студент, наверное, с портфелем, длинный, тонкий, плечи ватные по моде - косая сажень. Пальто и портной, хорошие, а все равно видно, что у самого плечи узенькие, ножки тоненькие, а носки в разные стороны смотрят, как у Чарли Чаплина. А с ним две девушки, мордочки розовые, хорошенькие, что-то говорят ему наперебой, доказывают, даже вперед забегают - в глаза заглядывают; а он и не взглянет на них. Лицо холенное, нервное, капризное. Этакий изнеженный эстет. Посмотрел я на него и плюнул. И отец, видно, хоть денег много получает, а дурак, и мать дура. Дали б мне тебя на лето, думаю, я б тебя каждый день палубу драить заставил и человека с тебя сделал бы! - с сердцем закончил он.
- Это Кривицкий, аспирант-филолог, его отец, профессор Кривицкий, один из крупнейших в стране математиков.
- Все равно дурак! Из старой, гнилой интеллигенции, наверное.
-Нет, - улыбнулся Сергей, - он в молодости был грузчиком в порту.
- Гм. Из нашего брата, значит, а дурак. Калечат детей! - Он бросил салфетку, посмотрел на часы и сказал, что ему уже пора. Попрощались и разошлись, отец - на корабль, Сергей - в университете.
ЖЖЖ
Он шел через городской садик. Еще невысоко поднявшееся над домами солнце, светило ему в спину, вдоль аллеи. Три тонкие березки кротко и трогательно светлели на фоне вечно зеленых сосен. Нежной светлой зеленью укрывались кусты сирени. Черная перекопанная земля в клумбах слегка парила на утреннем солнце. Запах весны, как тонкое вино, немного кружил голову. А над головой оглушительно громко вопили о чем-то пернатые ватаги, усыпавшие ветви деревьев; в нетерпении прыгая с ветки на ветку, они спорили о чем-то очень важном, всех касающемся - вероятно о том, что "весенний день год кормит", поэтому и кричали так оглушительно и все вместе. "И все потому, что председателя нет", - улыбаясь, подумал Сергей.
Навстречу ему по аллее шли две девушки и что-то увлеченно рассказывали друг другу. Лица у них были свежие, глаза - чистые и яркие, фигурки - стройные и изящные. "А ведь это прогуливаются наши девушки с четвертого курса", - узнал Сергей. Зимой они казались серыми и неинтересными, а сейчас...ишь ты! Весна! Все расцветает. Он улыбнулся им и поздоровался. Девушки в ответ тоже улыбнулись, очень мило и с сознанием своей обаятельности.
Перед зданием университета, на асфальтовой площадке садика, залитой нежным утренним солнцем, уже жужжал многочисленный и пестрый рой студентов. Смех, шутки, возбужденные голоса звенели в воздухе. За время праздника накопилось много интересного, что необходимо было рассказать. В раскрытых окнах всех трех этажей сидели ребята и девушки, активно участвовавшие в обмене с гулявшими в садике.
Вот собралась группа громко хохочущих ребят. Подойдя, Сергей увидел, что это четверокурсники столпились вокруг Гришки Вильбанда. Это маленький коренастый парень, хороший штангист и хороший студент, но неисправимый "бульбист", болтун-выдумщик; поэтому его фамилию переделали в "Бульбанд". Он, сверкая своими черными глазами, что-то серьезно и убежденно доказывал, быстро тараторя, но в ответ слышался только гомерический хохот. Этому сильно способствовал стоявший сзади "Бульбанда" Шурка Бессонов, один из лучших волейболистов и гребцов университета, добродушный здоровяк со свежим румянцем на щеках и один из самых острых на язык студентов. Он разыгрывал Гришку с помощью всех окружающих. Гришка, наверное, "травит" что-нибудь праздничное.
- О, Астахов, - вдруг услышал Сергей, - иди сюда! - И из другой группы о чем-то оживленно споривших ребят выскочил один из самых горячих "болельщиков" университета Иоська Бурштейн. Он подхватил Сергея под руку и увлек в их кружок.
- Вот сейчас Сергей нам скажет, - хитро подмигнул столпившимся Димка Горвиц и, взяв Сергея за пуговицу, спросил: - Это, правда, что в Водный приехал какой-то студент, который прыгает 185, метает диск за 40 метров и бьет пушечные перпендикуляры по первой линии? Говорят, наша команда готовит к матчу черную траурную форму, а Астахов решил переключиться на пинг-понг.
Димка Горвиц, один из многочисленных университетских друзей Сергея, был чемпионом города по шахматам, довольно посредственным баскетболистом и отчаянным болельщиком по всем видам спорта, он всегда болел за Сергея. Зато в шахматах Сергей всегда болел за Димку. Они редко огорчали друг друга и это подогревало их взаимные симпатии.
Сергей серьезно ответил, что все это, правда, и даже неполная, - Игорь Латышев, кроме этого жмет норму по штанге, выходит из 11 секунд на 100 метров и дает первокатегорникам сеансы шахматной игры вслепую на 40 досках.
Димка улыбнулся и похлопал Сергея по плечу. - Но все-таки этот Игорь силен? - Ребята с интересом ожидали его ответа.
- Говорят, силен, - спокойно улыбнулся он. - Посмотрим, на вид он ничего себе мальчик.
Окружающие озабоченно следили за Сергеем, чтобы уловить то затаенное, о чем он, может быть, не хочет говорить. Но он спокойно улыбался, ткнул Димку пальцем в живот, вышел из кружка и пошел дальше. Оставшиеся продолжали горячо и громко обсуждать шансы их матча с Водным институтом.
Взглянув вверх, в окне второго этажа Сергей увидел Зину Лопаткину - со второго курса филфака. Она сидела на подоконнике, подставив лицо солнцу, и рассеянно глядела на гулявших внизу. С намеренной грацией они опирались на одну руку, слегка склонив голову на плечо. Хорошенькое личико ее было по-утреннему свежо и безмятежно. Встретившись с ней взглядом, Сергей улыбнулся ей и послал воздушный поцелуй. Она очень мило и чуть лукаво улыбнулась. В ее взгляде вспыхнула и радость весеннего солнечного утра, и радость сознания, что она действительно хороша и нравится этому красивому и интересному юноше, с которым она не была близко знакома.
- Зиночка, вы прелестны как солнечный зайчик на вашей щечке, - сказал Сергей, останавливаясь под окном. Глаза ее лукаво сверкнули, но она молча продолжала смотреть смеющимся взглядом, как бы пробуя его силу.
- Ей богу, Зиночка, - продолжал он, - если бы сейчас была ночь, я бы затянул вам серенаду. Что-нибудь вроде:
Сквозь чугунные периллы
Ножку дивную продень,
- пропел он с шутливым пафосом, приняв соответствующую позу.
- А впрочем, разве может быть ночь, когда вы так лучезарно улыбаетесь?
Сергей мог бы долго молоть подобный вздор ко взаимному удовольствию, но из соседних окон раздался смех собравшихся там девушек.
- Не верь ему, Зина! - закричали они.
- Ну вот они, - шутливо возмутился он, - разве можно в такой обстановке продуктивно работать? - И он, снова послав ей, воздушный поцелуй и показав кулак собравшимся в соседнем окне, двинулся дальше.
Шел, а перед глазами стояли ее улыбающиеся, лукавые глаза. Казалось, он взглянул ей в самую душу, светлую, солнечную и весенне-нежную; и на лице его, незаметно для него самого, играла задумчивая улыбка.
До звонка оставалось еще минут 15, поэтому около учебного корпуса уже толпились студенты. Он пробирался среди стоявших или медленно ходивших, здоровался со знакомыми, которых было множество, улыбался девушкам, на ходу вмешивался в разговоры, обрывки которых он ловил, - словом чувствовал себя в своей стихии, радостно и свободно. Казалось, все хорошее расцветало в этот весенний день. Девушки были свежи, изящны и немного таинственны, ребята - добродушны и веселы. Даже окна университетского здания блестели как-то радостно, по-весеннему.
Подойдя к входу, он увидел у дверей Плахтия. Длинный, на тонких ногах, с пышной шевелюрой волос, отпущенных до плечей, он стоял, величественно скрестив руки на груди "и вдаль глядел". "Прямо памятник нерукотворный, монумент, а не человек", - сыронизировал про себя Сергей. Увидев его, Плахтий величественно поклонился.
Это был еще один поэт с филфака, может быть самый "могучий" и красочный. Сергей очень любил хорошие стихи, но терпеть не мог поэтов. Все они казались ему людьми поверхностными, ничего кроме рифм, не ищущими, не знающим и не хотящим по-настоящему знать. Все они жаждали славы. К этому стремился и он, может быть, поэтому и был к ним так беспощаден.
ЖЖЖ
Когда он вошел в большую, расположенную амфитеатром аудиторию там было уже полно студентов и очень шумно. Все соскучились за эти дни по своим группам, курсам. Как только Сергей вошел, его сейчас же заметила соседка, Дуся Загоруйко - веселая шумная блондинка с античными чертами лица и двумя светлыми льняными косами.
- О, Сергей! Иди скорей сюда! - закричала она своим звучным приятным голосом. - Ты знаешь, - продолжала она немного тише, когда он подошел ближе, - Геня призналась позавчера, пьяная, что она тебя ненавидит.
- Да, да, Сергей, я сам чув, - подтвердил групповой балагур, длинный и нескладный, Федот Верещака, - казала, що тэбэ, й батька твого, и дида лысого.
Геня Лернер, Дуся Загоруйко и Люся Бошняк были неразлучные подруги, на лекциях Сергей всегда сидел среди них. С Геней он молча, но очень упорно соревновался. Оба они вот уже в течение трех лет были круглые отличники. Оба хорошо знали иностранные языки; если Сергей глубоко изучал латинский, то она факультативно занималась по-гречески. На семинарских занятиях они часто спорили. Она, всегда как бы недоумевая - как можно этому вопросу иметь другое мнение, он - язвительно, с улыбкой, что нередко выводило ее из равновесия.
Она была хорошенькой и всегда на переменах прогуливалась со старшекурсниками. Сергей был совершенно равнодушен к ней и даже подшучивал над ее "слишком много обещающими" ножками. И все же они были друзьями, уважавшими друг друга. Однажды вечером, случайно встретившись на Дерибасовской, они долго бродили по городу в самой задушевной беседе. А на следующий день опять сцепились на семинарском занятии.
На шутливое сообщение друзей, которые, вероятно, до его прихода вспоминали о праздничном вечере, Сергей ответил огорченно-удивленным лицом и спросил: - Это правда, Геня?
Ей не хотелось отказываться от своих слов, сказанных заочно, а, кроме того, этот вопрос, вероятно, наболел у нее. Она взглянула на него исподлобья и, несмотря на шутливое настроение окружающих и Сергея, серьезно ответила: - Отчасти, правда. Ты хороший товарищ, Сергей, но в тебе есть очень неприятные черты заносчивости, какого-то глупого высокомерия. Ты всегда говоришь так, как будто тебе принадлежит монополия на истину.
- Постой, постой je ne разумею pa, - изумился Сергей тургеневской фразой, - к чему эти разговоры об истине в трезвом состоянии?
- Ну, вот видишь, с тобой нельзя даже серьезно говорить, ты опять балагуришь, и все потому, что ты не допускаешь, что твои оппоненты могут быть правы.
- Геничка, ну подумай сама, - сказал он, садясь рядом и заглядывая ее в глаза, - ну какая может быть серьезность в такой день? Солнце, птички чирикают, цветет сирень, щечки кое у кого пламенеют и настоятельно требуют...по-це-луя! А ты - серьезность. К черту серьезность! В поцелуях должна быть только радость и никакой серьезности. Давайте лучше говорить о поцелуях, а не об истине! - Он так проникновенно и весело заглядывал ей в глаза, что она не выдержала и улыбнулась.
- Ура-а! Она улыбнулась, она забыла об истине, она тоже хочет поцелуев, - закричал Сергей. Она рассмеялась.
- А что касается меня, Геничка, то я - подлец, я это знаю.
- Нет, ты хороший парень, но...
- Нет, подлец и негодяй при этом. - Ребята рассмеялись.
- Помырылысь голубочкы, - подытожил Федот. Вся их компания зашумела, посыпались реплики, шутки, которые прервал только приход преподавателя.
ЖЖЖ
Первую лекцию, по истории СССР, читал доцент Ермолов. На кафедру взошел невысокий, прихрамывающий мужчина, в больших очках с темной роговой, с высоким открытым лбом. Свою палочку он поставил у стены, а сам, опершись локтями о кафедру и рассеяно глядя в окно, начал читать. Говорил он просто, и казалось бесстрастно, но уже первые, тщательно отточенные, чеканные фразы захватывали ясным смыслом, образностью, изяществом и логикой. Его спокойная, отчетливая и точная речь в зависимости от материала становилась то насмешливо-язвительной, то иронической, то звучала умным и сознательным уважением к событиям, достойным его. В его лекциях он всегда умел выразить свое отношение к событиям, отношение умного и симпатичного студентам исследователя, историка. Наличие этой своей точки зрения на события, логика и красочность изложения полностью захватывали слушателей. Поэтому аудитория, где читал доцент Ермолов, была всегда переполнена студентами, не только исторического, но и других факультетов.
На перерыве студенты делились впечатлениями, мыслями, возбужденными лекцией. Ермолова окружили и забросали вопросами. Некоторым хотелось просто постоять около него, послушать его точные и часто остроумные ответы.
В этой лекции доцент очень ярко обрисовал позиции России во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. Прошлое вызывало аналогии с настоящим. После лекции разговор перекинулся на современность. Возникла группа спорщиков, которая быстро росла. События горячо волновали всех. Всплывало множество вопросов. Симпатии были на стороне побежденной Франции, Франции Рабле, просветителей, Бальзака, Стендаля, Жореса, Ромен Роллана, Франции - страны революций. С мерзостями фашизма были знакомы по литературе. Но почему же Гитлер сумел прибрать к рукам Германию, страну с мощной компартией, с многочисленным пролетариатом? Почему германские рабочие и крестьяне, одетые в солдатские мундиры так верны фюреру? Неужели Гитлеру удалось добиться морально-политического единства всей Германии? Можно ли, опираясь на насилие и с помощью современных средств пропаганды, превратить весь народ в стаю хищных зверей? Неужели вся или почти вся Германия охвачена людоедской идеологией фашизма? Почему так быстро распалась Франция? Французский солдат храбр, французы любят свою родину. У немцев массы пикирующих бомбардировщиков, стальные лавины танков, бронированные солдаты - превосходство техники. Но почему? Ведь промышленность противников Германии не уступает германской. Франция, Англия и другие страны давно уже готовились к войне. Германский генеральный штаб? Разведка? Пруссачество? Неужели для военного могущества государства полезно оглупление всей страны и превращение молодежи в свору хорошо выдрессированных псов?
Сногсшибательными были известия о дипломатической борьбе СССР. Договор с фашистской Германией упал как снег на голову. Молотов в Берлине - это было потрясающе. Однако ни у кого не возникало сомнений в правильности политики советского правительства. Наоборот, такая смелость вызывала восхищение. Конечно, Германия - смертельный враг, но договор с нею давал время подготовиться к борьбе. Рабочий день увеличился. Страна напрягала все силы, чтобы лучше подготовиться к смертельной схватке.
С напряженным вниманием все следили за ходом войны в Европе. У карт на улицах, как во время испанских событий, собирались толпы людей, оживленно обсуждавших военные известия.
Сергей нередко заходил по вечерам к ребятам в общежитие - отдохнуть, потанцевать в красном уголке. Как бы ни было весело и шумно, с каким бы увлечением не танцевали, а к половине двенадцатого красный уголок затихал и все собирались у приемника слушать последние известия. А после передачи нередко партнер и партнерша, скользя под звуки знойного танго, с интересом обсуждали вопрос о значении нарвикской операции или, каким образом фашистам удалось прибрать к рукам германских рабочих, наиболее сознательных среди других капиталистических стран.
После этих бесчисленных политических, дипломатических и военных вопросов мысли, естественно, обращались к Советской армии. Надежда была только на нее. Друзей ведь не было, вокруг были только враги. Выдержит ли наша армия, если наступит решающий час? И никто не сомневался, что выдержит.
Вот и сейчас Прошка Савченко, участник финской компании, рассказал, что в поезде встретил дружка по финскому фронту, тот участвовал в освобождении Западной Украины; под Львовом их дивизия встретилась с немцами. Фашисты хотели прощупать наших и продолжали наступать, делая вид, что принимают русские части за польские. Ну, а наш командир решил тоже "ошибиться". Накрыли их артиллерией, а потом танками разутюжили, остались от немецкой дивизии рожки да ножки. Прислали немцы парламентера - так и так, произошла досадная ошибка, мы приняли советские части за поляков. Ну, наше командование тоже удивилось и разрешило вывезти трупы.
Несколько человек подтвердили, что так оно и было, так как они тоже слышали эту историю, некоторые даже от самих участников; рассказывали некоторые детали "ошибки" немецкого командования, которые вызвали хохот слушателей и соответствующие комментарии. - Это им не французы и англичане, - был общий вывод.
Тот же Прошка Савченко рассказал, что сейчас Тимошенко так тренирует армию, чтобы 60-ти километровый марш для каждого солдата был самым обыденным делом. Суть, конечно, не в маневренности, маневренность современной армии достигается механизацией, главное здесь в тренировке бойца, воспитании выносливости, волевых качеств.
Никто не сомневался, что Советская армия хорошо готовится. Рассказывали о засекреченных конструкциях сверхскоростных самолетов, о сверхдальних бомбардировщиках, массовых парашютных десантах, о чудесах на маневрах Киевского военного округа.
Война будет вестись на территории врага, малой кровью советских людей. Так должно быть. И не было оснований сомневаться, что так и будет. Подобные разговоры нередко возникали среди ребят и каждый раз они вызывали живейший интерес.
ЖЖЖ
Когда во время большого перерыва Сергей вышел на улицу, то там уже весь тротуар и площадка городского садика были запружены студентами. Солнце уже высоко поднялось и сильно, хотя еще по-весеннему приятно, припекало. У многих ребят в руках белели газетные листы - вышла многотиражка. На углу здания, занимая весь тротуар, стояла большая группа ребят и что-то обсуждала. Оказывается, целая полоса многотиражки была посвящена предстоящим соревнованиям. Здесь была статья завкафедрой физкультуры, высказывания капитанов команд, в том числе и Сергея, заметки участников, шаржи, фотографии. Все это вызывало самое оживленное обсуждение.
В университете было несколько сотен спортсменов - гимнастов, легкоатлетов, футболистов, волейболистов, баскетболистов, велосипедистов, стрелков, штангистов, боксеров, фехтовальщиков, пловцов, гребцов и других. Все они были пламенными болельщиками на соревнованиям по всем видам спорта. Кроме них была значительная группа болельщиков не спортсменов. Здесь были и престарелые профессора, и молодежь, не занимавшаяся спортом по слабости здоровья, здесь была и не очень значительная, но интересная прослойка "пижонов", "меценатов". Это были щеголевато одетые молодые люди и барышни, считавшие спорт изящным и элегантным видом развлечения, где можно было блеснуть в большом обществе новым платьем, костюмом, новыми туфлями и, к тому же, поддержать реноме современной девушки или молодого человека. Спорт в Одессе был очень популярен. Гуляя по Дерибасовской нередко можно было слышать, как красивые девушки и интересные молодые люди оживленно спорят о "чистяке", заброшенном каким-нибудь ловким баскетболистом. Даже престарелые прелестницы, чтобы не отставать от моды, появлялись иногда на прогулке с теннисной ракеткой.
Оставалась в университете значительная группа ребят, индифферентных к спорту, но в дни больших соревнований большая часть их тоже втягивалась в спортивную горячку. Робко, с сознанием своей неполноценности, они ввязывались в предсоревновательные споры или с разгоряченными лицами и безумными глазами кричали: "Финиш! Финиш!", стоя у памятника "дюку", где кончались городские эстафеты.
Соревнования с Водным институтом были таким крупным спортивным событием, привлекавшим внимание всего коллектива университета. Эти два вуза во многом соревновались. На собраниях всегда сравнивали показатели успеваемости, работы научных студенческих кружков, общественно-политической и физкультурной жизни обоих учебных заведений. Жизнь их тесно переплеталась. У многих студентов университета были друзья и знакомые в Водном. Торжественные вечера и праздники часто проводили вместе. Многие водники ухаживали за девушками из университета. В этих условиях спортивная борьба вызывала особенный интерес.
В период подготовки и проведения соревнований участники окружались всеобщим вниманием и уважением; интересовались их настроениями, надеждами, планами. Над ними даже подтрунивали, высмеивая прежние ошибки, но только для того, чтобы услышать, что они больше не повторятся. Особым вниманием, конечно, пользовались сильнейшие спортсмены. Поэтому Сергей, очутившись в гуще ребят, увидел устремленные на него со всех сторон взгляды с выражением: "Ну что, друг, не подкачаете?"
В дни спортивных соревнований ему прощались многие грехи. Насмешливый, язвительный, не щадивший чужих самолюбий, немного скрытый и не всегда понятный, он у многих вызывал оппозицию себе. Однако, как спортсмена его все уважали и даже любили, ребята хорошо помнили, как он не раз вытягивал матчи из, казалось, совсем безнадежных положений. В самые критические минуты игры он оставался спокойным, никогда не шипел на своих игроков даже за грубые ошибки, не падал в панику, не закатывал истерик. При поражениях не сваливал вину на других, при успехах не пытался присваивать их себе. Болельщики все это умели оценить. Вот и сейчас ребятам хотелось услышать его мнение о том, что писала газета. Заведующий кафедрой физкультуры в своей статье говорил о перспективах встречи скупо, но многозначительно и каждое слово его вызывало размышления. С особой тревогой указывали на строки, где завкафедрой очень скромно высказывался о возможностях волейболистов. Все хорошо помнили, как университет трагически, после очень тяжелой и упорной борьбы, после того как вся команда делала почти невероятное, проиграл Водному в зимнем розыгрыше первенства города. Такой проигрыш мог сломить волю команды. Особенно всех интересовал Игорь Латышев, "засекреченный" спортсмен, слух о котором мгновенно распространился в университете. Очень интересовались тренированностью университетских команд.
- Команда усиленно тренируется, - рассказывал он, - вот, например, Стась Самборский, - кивнул он в сторону невысокого, скромного, улыбавшегося паренька. Он был лучшим стайером университета. - Вы заметили, - продолжал Сергей, - что Надя Боткина приходит в университет каждый день с новым цветочком в петлице? Да вот, пожалуйста. Здравствуйте, Наденька! - весело кивнул он прогуливавшейся с подругами девушке. Все обернулись к ней, но она ничуть не смутилась от такого внимания и только помахала Сергею кулаком. - Вы знаете, что это не только цветы любви, - продолжал Сергей, - но и цветы тренировки? - и он рассказал, что Стась, живущий в общежитии на Аркадийском шоссе, каждое утро бегает за 5 километров в Аркадию и приносит Наденьке свежий цветочек. - Рано утром людей еще мало, они не мешают. Зато с собаками вначале была беда. По утрам они голодные и злые, на всем пути целыми сворами набрасывались на убегавшего от них Стася; срывали тренировки - нельзя бежать, хватают за ноги. Но Стась - хитрый парень, он купил кило мяса, порезал его на кусочки и стал бросать своим преследователям. Теперь его уже все собаки там знают. По всей дороге к 6-ти утра его ожидают четвероногие друзья, которые сопровождают его до самой Аркадии. К концу за ним уже несется с веселым лаем, визгом несколько десятков собачни, которая моментально загрызает каждого глупого пса, пытающегося наброситься на Стася.
Еще не утих смех от этой истории, как раздался озабоченный бас Рынды: - Что-то, по-моему, капитан рисует все в розовом цвете. Цветы, усиленные тренировки, любовь торжествует и собаки довольны. Костя Вирченко входит в вашу команду? - Входит, - ответил Сергей. - Я тебе дам Костя, - погрозился Вирченко Рынде. - Ты мне рта не затыкай, тут дело университетской важности, - продолжал последний. - Должен спортсмен режим соблюдать? - и он под общий хохот рассказал, как Костя по целым ночам простаивает со своей Таськой у окна в общежитии, до утра бубнит и мешает спать в соседней комнате другим участникам соревнований.
Улыбаясь, подошел к ребятам проходивший мимо заведующий кафедрой физкультуры и сообщил Сергею и другим участникам, что завтра после лекций всех их вызывает к себе ректор. Это было встречено с шумным удовольствием. Ректора студенты уважали и в разговорах с чужим гордились им, как одной из университетских достопримечательностей. Пастух в прошлом, он вырос до доктора биологических наук и ректора крупного университета. Между собой студенты говорили о нем почти всегда с дружески-покровительственной иронией. О нем рассказывали обычно по-украински, повторяя его манеру выражаться неторопливо, просто и сильно.
Гимнаст Женька Деревянко мгновенно нахмурился и, подражая медлительному ректорскому басу, сказал: - Оцэ выклыче вас Мыкыта Овсийовыч, розпытае про всэ, спыта що трэба зробыть... порадыть, а тодди скажэ: вы ж, хлопци, дывиться нэ пидкачайтэ, бо як програетэ, то я скажу найкращим дивчатам, щоб воны вас и на пориг нэ пускалы... щоб вышвырнулы вас, як кошенят.
Женька хорошо подражал ректорской манере говорить и ребята смеялись. Многим из присутствующих, гимнастам, боксерам, футболистам, стрелкам, приходилось бывать перед соревнованиям на таких приемах у ректора. Теперешние болельщики стали вспоминать, о чем и как говорил ректор с ними, когда их вызывали, когда они были героями дня. Только звонок прервал эти приятные и в большинстве приятные воспоминания.
ЖЖЖ
Звонок напоминал о том, что из мира солнца, улыбок, острот и смеха, нужно перейти в аудиторию со строгими книжными шкафами, академической тишиной и тремя десятками напряженно думающих людей. Однако этот переход был легок, естественен и, пожалуй, автоматичен. В университете не было скучных и бесполезных дисциплин, хотя, к сожалению, были скучные преподаватели. Но сейчас предстояло семинарское занятие по истории СССР. Здесь и преподаватель был хороший и работа - интересна. Кто-либо из студентов делал очередной доклад, который обсуждался всей группой. Во время этих обсуждений разгорались горячие споры, которые не прекращались иногда ни звонком, ни даже решением авторитетного и уважаемого преподавателя. Одним из главных в этих спорах чаще всего бывал Сергей. Уже с первого курса преподаватели, проводившие семинары в их группе, обратили на него внимание, как на "забияку". Многие студенты их группы запомнили одно из таких занятий, происходившее еще на первом курсе. После докладчика выступал Сергей. В его высказывании было мало стройности, оно состояло из нескольких замечаний не связанных между собой и не объединенных единым выводом. Но материал он знал хорошо и так язвительно колол глаза докладчику его недостатками, что это взбудоражило группу. Одни ринулись на защиту докладчика против "придирок" и "больно умных" замечаний, а другие имели свои точки зрения. Всем вдруг захотелось говорить и доказать свою правоту. Посыпались колкости, ядовитые реплики, атмосфера накалялась, спор стал переходить на личности. Это "свалка" заставила рассмеяться профессора Калашникова, молча и с интересом наблюдавшего за ходом перепалки. Приостановив шум, он обратился к одному из самых горячих спорщиков с просьбой: - Ну, а теперь, расскажите нам спокойно и, если можно, коротко, что вы хотите доказать. - Тот ответил. Опять вопрос: - Зачем вы хотите это доказать? - На это было уже труднее ответить, но когда он все же ответил, профессор опять спросил: - А это зачем вы хотите доказать? - На третьем "зачем" спорщик задумался, заметив, что он не видит конца им, что он потерял нить рассуждений. Оставив растерявшегося мучительно раздумывать, как получилось так, что он не совсем понимает, что говорит, преподаватель обратился к другому спорщику со своим "зачем?" и "а что вы этим хотите доказать?". Ответы были иными, но и здесь дело дальше второго "зачем" не пошло. То же самое получилось и у третьего, и у четвертого спорщиков. Все, затихнув, следили теперь за улыбавшимся профессором, который внимательно выслушивал ответы. Он подошел и к соседке Сергея - Гене Лернер - и спросил: - Что вы доказывали, когда только что громко кричали своему соседу на ухо? Она ответила, и вновь последовал вопрос: - Что вы этим хотели доказать? - Что Астахов не прав. - А зачем вам это нужно? Как ответить на это вопрос, она не знала и в недоумении смотрела на спрашивающего. Не могла же она ответить: - Потому что мне не нравится самоуверенно-безапелляционный тон и поза насмешливости Астахова.
- Тогда я вам подскажу, - улыбнулся профессор. - Вы хотели доказать, что Астахов высказал неправильную мысль, чтобы помочь отыскать истину. Запомните это хорошенько: полезные споры ведутся для того, чтобы отыскать истину, и никогда не забывайте этой очень простой мысли!
- То, что произошло у нас с вами, является бесполезным спором, - продолжал он. - Вот я попросил каждого из вас коротко выяснить, что вы хотите доказать и какое это имеет отношение к отысканию той истины, вокруг которой начался спор; и никто из вас не смог ответить потому, что вы сами утеряли нить рассуждений - начали во здравие, а кончили за упокой. Начиная выступление вы, обычно, понимаете, что хотите доказать и первая фраза ваша осознанно-целесообразна, но далее, по мере развития, вы часто уходите в сторону от его основного направления. Каждая мысль порождает несколько дочерних мыслей, а те, в свою очередь порождают новые, и вы, потеряв основную линию рассуждения, уходите все дальше от цели ваших доказательств, так что часто вовсе теряете из виду эту цель. Ваш спор, поэтому теряет направленность, целесообразность и вы забываете, что к чему. Итак, выступая, ни на мгновение не забывайте, что вы хотите доказать. Когда начинаете доказывать, вы должны знать, чем кончите, а когда кончаете - должны хорошо помнить с чего начали. Это будет означать, что вы рассуждаете логично, и только при этом условии можно найти истину, искомую в спорах.
Это было очень просто и все хорошо поняли смысл сказанного. А Сергей вспомнил, что об этом пишет Герцен в "Былом и думах". Он был замечательным спорщиком и называл эту способность ясно мыслить, не терять главного, запутавшись во второстепенном, французским термином raison d'arierre. Теперь Сергей очень ясно, на практике понял, почему Герцен так высоко ценил это качество.
Далее профессор объяснил, что другим важнейшим условием полезного спора является умение слушать оппонента. Необходимо обязательно хорошо понять его доводы; а для этого нужно допустить возможность своей ошибки и правоты оппонента. И только после того, как вы добросовестно оценили доводы "противника", можно доказывать истинность своего мнения. Люди, слабо владеющие своей мыслью, часто не только плохо слушают своего оппонента, но даже стараются его не слушать. Они боятся утерять свою слабую мысль. Поэтому очень часто человек, не выслушав до конца "противника", ухватывается за какое-нибудь слово, выражение или часть мысли, и стремится перекричать его. В таком случае получается не спор, а гвалт. Нечто подобное произошло и у нас сегодня.
Третьим важнейшим условием плодотворного спора является умение признать свою ошибку, смело и без оговорок, помня, что главное в споре - не доказать собственную правоту, а отыскать истину.
Не ошибаются только мертвецы, и только потому, что они уже совершили все ошибки, на которые только были способны.
Неумение признавать свою ошибку и отказаться от нее свойственно людям слабым, неуверенным в себе и своей мысли. Только для настоящих людей истина дороже мелкого самолюбия. Такие люди не противопоставляют интересов своего "я" истине.
Все это просто и ясно, но если вы к концу нашей работы научитесь осуществлять эти принципы, то мы сможем считать, что решили одну из важных задач семинарских занятий.
Урок этого занятия группа хорошо запомнила. Однако, ой, как не легко было выдерживать эти принципы на практике, особенно, если спор становился горячим. Дальнейшие занятия учили другим важным принципам научного анализа исторического материала. Принципы были ясны, просты и убедительны, а вот осуществление их не всегда было легким.
Однако к третьему курсу практика и усилия преподавателей сделали свое дело. В группе завязывались настоящие, оживленные научные диспуты. Вместе с группой рос и Сергей, по-прежнему оставаясь зачинщиком и забиякой.
ЖЖЖ
Сергей всегда хорошо готовился к занятиям и внимательно слушал докладчика, дела заметки в тетради. Вот и сейчас, на кафедре стоит и монотонно читает по написанному свой доклад Сидорчук; вся группа внимательно слушает; перед каждым тетрадь, куда заносят свои впечатления и мысли; Сергей, пожалуй, чаще других что-то быстро записывает, перо его легко и бесшумно бегает по бумаге, а на лице сосредоточенное, но бесстрастное внимание. Это его обычная мина. Соседка и противница Геня Лернер во время стычек часто упрекает его за то, что он позирует даже в рабочей обстановке. Сергей на это отвечает словами Уайльда, что естественность - самая трудная поза.
Сидорчук еще не дочитал своего доклада до середины, а многие уже отложили ручки и стали задумчиво глядеть то на бубнящего докладчика, то на золоченые корешки множества интересных книг за стеклами шкафов, то в окна, за которыми шла иная, шумная жизнь большого города. Доклад был вял и скучен.
Сидорчук хорошо занимался, он много и старательно поработал над своей темой - "Политические взгляды Сперанского". Привлек иностранную литературу, кропотливо выяснил идейные истоки взглядов Сперанского. Одна важная цитата следовала за другой, а в аудитории все большее количество ручек откладывалось в сторону и все больше глаз задумчиво устремлялись в окна. Сидорчук и сам чувствовал, что у него получается что-то суховато. Но в некоторых местах глухой голос его звенел ясно и удовлетворенно. Это там, где ему удавалось путем ловких и нередко остроумных сопоставлений доказать связь того или иного положения Сперанского с иностранным источником. Однако именно в эти моменты Сергей особенно быстро писал у себя в тетради или принимался рассеянно разглядывать свои ногти. Васька, например, знал, что внимательное разглядывание своих ногтей нередко является признаком раздражения Сергея.
- Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей, - шепнула иронически Геня. Он улыбнулся.
Когда Сидорчук кончил, все облегченно вздохнули, послышался оживленный шумок. Фома Борисович, профессор Калашников, спросил, у кого имеются вопросы к докладчику, но руки никто не поднял. - Ну подумайте, - согласился профессор. После паузы кто-то попросил сообщить библиографию. Сидорчук с удовольствием прочeл длинный список использованной литературы и источников. И опять установилось молчание. Только когда раздался звонок, кто-то сказал: - Все ясно.
После перерыва Фома Борисович предложил прейти к обсуждению доклада. Однако на вопрос, кто хочет высказаться, группа ответила молчанием. Никому не хотелось говорить. Доклад не возбудил мыслей вокруг темы, поднятой вокруг докладчиком. Сидорчук сидел, не поднимая глаз, ему было неловко. Прошло еще несколько мгновений в тягостном молчании. Наконец поднялась рука Люды Рагозиной; ей было жаль Сидорчука, который незаслуженно попал в такое неловкое положение. А, кроме того, она, как одна из лучших студенток группы, считала своей обязанностью выступить, когда все молчат.
- По моему мнению, - начала она, - доклад Сидорчука представляет большой интерес. - Сергей иронически взглянул на нее, она заметила этот взгляд и продолжала еще тверже. - Доклад правильно построен, порядок рассмотрения вопросов дает возможность глубоко и правильно осветить политические взгляды Сперанского. Докладчик очень хорошо раскрыл их идейные истоки, показал хорошее знание литературы. И она в подтверждение привела ряд примеров. Она показала, что некоторые догадки Сидорчука и сопоставления с иностранными авторами, проливающие свет на идейные истоки взглядов Сперанского, очень остроумны и убедительны. Правда, против некоторых сопоставлений можно спорить, они недостаточно убедительны. В докладе слишком много цитат. Но эти недостатки никак не могут затмить сильные стороны работы. Очень важно то, что в ней значительное количество элементов самостоятельной исследовательской мысли докладчика. Ну, и потом, ценность всякого доклада, в значительной мере определяется количеством использованной литературы и источников. Библиография у него очень значительна. Поэтому, мне кажется, доклад можно признать хорошим или даже отличным.
Однако и после этого выступления группа продолжала молчать. Многие чувствовали, что в докладе что-то не так, но разбираться в этом не очень хотелось. Сидорчук хороший парень, его уважали за трудолюбие, простоту и ровные товарищеские отношения со всеми. Да и большинство было согласно с Людой Рагозиной, что композиция доклада правильна, что докладчик много поработал, хорошо использовал источники и литературу. Значит, и цепляться незачем. Однако Фома Борисыч ожидал еще выступлений. Неловкое молчание продолжалось, когда тихо и с ленцой прозвучал голос Сергея: - Позвольте мне.
Сидорчук, который после выступления Люды Рагозиной, поднял голову и уже уверенно осмотрелся, повернулся к Сергею, зная, что от него можно услышать резкие и ничем не завуалированные упреки. Он сам не раз поддерживал Сергея в спорах и знал, что ради формальности и незначительных замечаний тот не станет поднимать руку. Он приготовился услышать острые замечания и вместе с тем в глазах его, устремленных на Сергея, можно было кроме настороженности заметить любопытство: - Что же тот может возразить? Доклад, может быть, неэффективен, скучноват, может быть слишком много цитат, но он сделан добросовестно и к нему трудно придраться.
- Я очень внимательно слушал выступления своих коллег, - начал Сергей медленно, прислушиваясь к своему голосу. Его манера говорить, тон, словечко "коллег" придавали уже первой фразе оттенок напыщенности и одновременно насмешливости. Он знал, что и то и другое раздражает его обычных оппонентов вроде Гении Лернер и, видимо, с тем большим удовольствием слушал себя. - Товарищ Рагозина тронула меня и, вероятно, других; мы еще раз увидели, что она чуткая девушка, готовая придти на помощь товарищу в тяжелом положении. Поэтому я растроган, - говорил он холодно, так что Гене это казалось высокомерным, - и, может быть, был бы убежден, если бы не слышал доклада. Выступление товарища Рагозиной было бы хорошим, если бы не был плох доклад. Поэтому перед нами образец, как не нужно критиковать тех докладов, которые сделаны так, как не нужно их делать. - Аудитория зашевелилась и тихо зашумела. Студенты замечали разные недостатки в докладе, но симпатии к Сидорчуку и тон Сергея заставляли многих слушать его настороженно и с внутренним противодействием. Геня громким шепотом бросила реплику: - Все это можно было сказать гораздо короче: мне не нравится доклад и выступление по нему.
- Я очень жалею, что так не сказал, - ответил Сергей, - но готов исправить свою оплошность и подтвердить, что товарищ Лернер правильно истолковала мою мысль. - И он, улыбаясь, поклонился ей. Ему нравилось дразнить ее. - Мне кажется, мы, не приобретя еще достоинств ученых мужей, например умения делать хорошие доклады и правильно анализировать их, успели приобрести их недостатки. Мы уже привыкли расшаркиваться друг перед другом и заверять в совершеннейшем почтении. Мне такое расшаркивание кажется вредным, - серьезно, уже без позы, хотя и по-прежнему спокойно, говорил Сергей. - Я думаю, что больше пользы было бы для Сидорчука, если бы товарищ Рагозина правильно проанализировала доклад и указала на его недостатки. В этом было бы больше настоящего товарищества. Гораздо полезнее будет и для всех нас, если мы будем строго критиковать недостатки друг друга и открыто говорить то, что мы думаем. Я, например, зол на Сидорчука - 40 минут он мучил меня, да и всю группу, скучнейшим бормотанием. Это же антиобщественный поступок. При коммунизме томление людей скукой в общественных местах будет тяжелейшим уголовным преступлением.
Показательно и то, как ты делал доклад, - обратился он к Сидорчуку. - Ведь ты 40 минут пробубнил, ни разу не подняв головы от тетради. А это обусловлено серьезнейшими недостатками доклада. Если человек может изложить свои мысли, не заглядывая постоянно в бумажку, это значит, что он излагает мысли, логично вытекающие одна из другой. Такой логичный доклад раз овладев вниманием слушателя, уже не выпустит его до конца. В твоем докладе нет внутренней логики, поэтому ты не можешь изложить его без бумаги, поэтому тебя скучно слушать.
А логики в докладе нет потому, что ты сам не понял своей задачи, или, если хочешь, понял ее совершенно неправильно. Вдумайся, что ты сделал. В докладе сгруппированы взгляды Сперанского соответственно различным сторонам политической жизни страны. И это сделать было нетрудно. А дальше? А дальше - ты все усилия направил на то, чтобы разыскать, как здесь говорили, "идейные истоки" взглядов Сперанского, то есть, попросту говоря, откуда он заимствовал те или иные положения своих проектов. На эту работу ты и направил все свои усилия. А ведь эти усилия, и даже остроумие, затрачены впустую. Вообще говоря, иногда бывает очень важно исследовать влияние мыслителей разных стран друг на друга, если такое влияние было действительно значительным. Но сводить всю свою задачу к разысканию, кто повлиял на Сперанского в той части его проектов, и кто повлиял в другой части - это значит допускать принципиальную ошибку, даже в том случае, если он буквально повторяет идеи какого-нибудь мыслителя. У Плеханова встречается очень хорошая, кажется, еще латинская пословица: - Если два человека говорят одно и то же, то это не одно и то же. - Это положение имеет глубокий смысл, относящийся непосредственно к твоей принципиальной ошибке. Твой метод исследования в докладе типичен для историков-идеалистов. Они не видели связи идей с материей, зависимости сознания от бытия. Пытаясь понять бесчисленное разнообразие идей, они объясняли его филиацией их - стремились разыскать, какая идея от какой произошла. Что было движущей силой развития идей, они не понимали. - Урок элементарной социологии, - бросила реплику Геня, но он продолжал, не отвечая на это.
- Объяснить, например, как и почему в России после господства дворянских идей появились буржуазные, идеалисты не умели правильно. И решение вопроса находили в заимствовании дворянской Россией буржуазных идей из буржуазного Запад. Это типично, к примеру, для такого историка, как Пыпин. Хотя, в сущности, это не ответ, а если ответ, то очень неумный. Госпожа Простакова вполне резонно спрашивала: был же когда-то первый портной, который ни у кого не мог научиться шить кафтаны. Заимствованием в данном случае ничего, в сущности, не объяснишь, уже хотя бы потому, что Запад ведь тоже был когда-то феодальным, откуда же он заимствовал свои буржуазные идеи?
Марксист, встречая аналогичные идейные явления в жизни разных народов, объясняет это тем, что аналогичны стадии развития этих народов, что одинаковые причины вызывают одинаковые следствия. И в этом вся суть. В России появились буржуазные идеи, когда она развилась до той стадии социально-экономического развития, которая и на Западе и у нас породила эти буржуазные идеи. Марксизм, конечно, вовсе не отрицает значения заимствования и влияния идей, но дело в том, что само заимствование, если оно имеется, нужно объяснить.
Что должен был сделать Сидорчук, исходя из правильных, марксистских позиций? Он должен был проанализировать, как и почему сформировались взгляды Сперанского в первом десятилетии XIX века, какими классовыми силами они вызваны, на какие потребности русской жизни они отвечали, какие условия русской жизни и как определяли степень последовательности этих взглядов. Это действительно важная и полезная задача. И если бы при таком подходе к теме докладчик рассмотрел и доказал факты заимствования Сперанским отдельных мыслей в его проектах, это, конечно, было бы не безынтересно.
А сейчас, вместо правильного анализа проблемы, получилось нанизывание, сопоставление цитат. - И Сергей привел несколько примеров из доклада. - Это нанизывание цитат, отрывков чужих мыслей, и не может иметь своей внутренней логики. Поэтому доклад нелогичен, поэтому, чтобы не утерять нить изложения, его и нужно было читать, не отрываясь от бумажки, поэтому доклад и скучен.
Я считаю, - заканчивал Сергей гораздо более оживленно, чем начинал, - что Сидорчук со своей темой не справился, так как не смог понять и правильно объяснить взгляды Сперанского.
А что касается упрека в том, что мое выступление в определенной части было "уроком элементарной социологии", - припомнил он реплику Гении, - то он не безоснователен, но очевидно была необходимость в таком уроке, если мои товарищи согласились своим молчанием с серьезными недостатками доклада. - И он иронически поклонился своей соседке и сел.
После нескольких мгновений молчания аудитория вдруг зашумела, поднялось сразу несколько рук. Запылал ожесточенный спор.
Некоторые защищали Сидорчука, потому что он был хороший парень и хороший студент; а приговор Сергея казался им результатом придирки и желания показать свое превосходство, найдя крупные недостатки там, где их никто не видит. Тем более что этот приговор был произнесен доктринерски, поучительно, и, что особенно раздражало, с долей самолюбования.
Противники Сергея находили противоречия и нелогичности в выступлении его самого.
Однако к концу выяснилось, что, в принципе, большинство согласно с Сергеем.
Фома Борисыч очень внимательно слушал выступления и часто делал заметки у себя в тетради. Подытоживая результаты обсуждения, он отметил основательность и серьезность критики Сергея и в то же время авторитетно поддержал справедливые замечания его противников.
Когда, после звонка, профессор Калашников вошел в деканат, коллеги могли заметить его рассеянность. Думая, очевидно, о чем-то своем, он не слышал того, что говорилось вокруг и иногда, совершенно неожиданно, улыбался.
Поздно вечером, когда профессор, сидя в своем кабинете что-то читал, он уловил, что где-то в подсознании его прочно сидело чувство удовлетворения и радости. Откуда, это, подумал он, и вспомнил спор на сегодняшнем семинарском занятии. Хороший народ. Астахов... молодец. Позирует немного, любуется собой, но голова ясная, ум свежий, острый, критический и все-таки добросовестный. Профессор вспомнил, что самоуверенный Астахов не раз признавал свои ошибки, когда товарищи доказывали ему их, - это много значит. Некоторые коллеги профессора осаживают таких прытких самонадеянных молодых людей, выделяющихся среди товарищей. В интересах коллектива. Но ведь коллектив - это вовсе не группа одинаковых во всем, обезличенных людей; в нем могут быть люди очень яркие, талантливые, и даже выдающиеся, и люди самые обыкновенные, ничем не выдающиеся. Все дело в том только, чтобы все они дружно работали над достижением единой и полезной коллективу цели. Он, профессор Калашников, всегда с добродушной улыбкой встречает среди своих студентов таких "петухов" как Астахов. И никогда не старается их осадить. Если человек чувствует в себе очень много, больше, чем у других сил - это очень хорошо. В таком случае нужно только дать ему подходящую работу, пусть в труде испытает свои силы. А труд - самое лучшее лекарство против зазнайства и самонадеянности. Кто по-настоящему окунался в работу и углублялся до вопросов, которыми не в силах овладеть один человек, тот поймет нелепость зазнайства, перерастет его; тот научится уважать всякий, и самый маленький, полезный труд. Нередко среди таких выделяющихся молодых людей попадаются пустоцветы, у которых кроме убеждения в собственной избранности, за душой гроша ломаного нет, но проверка трудом в большинстве легко обнаруживает их пустоту, и они становятся не опасны для коллектива, а иногда даже в руках хорошего воспитателя и поучительны. Много разных людей прошло уже перед глазами старого профессора, многим он заглядывал в души, - молодость искренна и открыта, особенно в спорах. Немало видел он и таких как Астахов. Он был убежден, что по окончании учебы, если их хорошо учили, и, получив хорошую практику, они способны были справиться с любой, самой сложной работой, вплоть до министерских постов. "Хорошие ребята", - еще раз подумал он, вспомнив увлеченные лица споривших. Приятно чувствовать, что годы не напрасно уходят, что ты помогаешь подыматься и становиться на ноги хорошей молодежи, которая будет лучше своих учителей.
Что же касается самих спорщиков, то они и после звонка и ухода Фомы Борисыча продолжали горячую полемику, сначала в аудитории, а потом и на улице.
Шумной группой медленно шли они по аллее городского садика. Громкие возбужденные голоса заглушали даже гам, поднятый тучами птиц среди ветвей деревьев. Отдыхавшие в тени на лавочках провожали студентов взглядами и многие завидовали этой шумной молодежи со смелыми открытыми лицами, с горящими мыслью глазами. Увлеченные спором, не всем уступали дорогу, и некоторые встречные обходили их сами, оглядываясь на этих юношей и девушек, которые забыли и о солнце, горячо и нежно сверкавшем с весеннего голубого неба, и о расцветающей природе, и о самих себе, прекрасных как сама весна.
Только какой-то малыш, с розовыми щеками и огромными черными глазами, выбежав на главную аллею и встретившись со студентами, не обратил на них никакого внимания. Он, надув и без того полные щеки и выгнув трубою шею, несся вскачь, высоко подкидывая толстые коленки, воображая себя, очевидно, конем и седоком одновременно. Наткнувшись на ребят, он требовательно заржал и забил копытами. - Ой, какой хорошенький! - воскликнула Люда, увидев такого коня перед собою. Но он вовсе не хотел прерывать своей увлекательной игры ради надоевших нежностей и ускользнул от нее. Полный важности и своего конского достоинства, он проскакал между расступившимися, не одарив их даже взглядом.
Только выйдя из садика, ребята вспомнили, что они хотят есть, что их ждут дома и что многим совсем не в эту сторону. К тому же, после того как Сидорчук, шедший до тех пор молча, задумчиво признался, что Сергей, пожалуй, прав в основном, об этом ведь и Фома Борисыч говорил, спор утерял значительную долю своей остроты. Недоспорившие решили пока "замять вопрос для ясности". Однако, как бы подытоживая мнение противников Сергея, Геня сказала ему: - Ну, подожди, посмотрим, как ты сделаешь доклад на кружке, - и добавила: - Там будут ребята, которые сумеют ответить тебе. - Я знаю, - ответил Сергей, - ты уже на пятом курсе, наверное, и соответственную работу провела. Но я думаю, что даже любовь бессильна перед истиной. - Ну, хорошо, послушаем твою истину.
Они весело, с шутками распрощались и разошлись по домам.
Далее Сергей пошел один. Чувство отдыха после занятий и напряженного спора было приятно. Слегка помахивая портфелем, он шел, бездумно рассматривая все встречное. Вот проскрежетал на повороте залитый солнцем и переполненный людьми недавно выкрашенный трамвай. Целая стайка пацанов с книжками за поясом вдруг отвалилась с подножек и с буфера и, что-то крича и размахивая руками, пошла к Дерибассовской. У подворотни рядом с пяти-шестилетним малышом смирно стояла овчарка. Малыш очень серьезно пытался сесть на нее верхом, но как только он чувствовал себя уже в седле, собака садилась на задние ноги, и он опять стоял на своих ногах. Мгновение разочарования длилось недолго, и малыш повторял попытку сначала. Лицо его было сосредоточенным и увлеченным, а морда собаки полна ленивого терпения и мудрости. Сергей механически подумал то, что сказал бы, если бы шел не один. Что-нибудь иронически философское, вроде: "Человек с детства начинает безуспешную погоню за счастьем. Иногда ему кажется, что он уже в седле - ан собака присела на задние ноги - и опять нужно все начинать сначала".
Он вспомнил, что целый день где-то в подсознании у него теплилось чувство радости, как будто бы впереди его ждет что-то очень хорошее. С этим чувством он проснулся, завтракал, сидел на лекциях и даже спорил на семинарском занятии. И тотчас понял: Виола.
Теперь даже во время самого горячего увлечения работой, спором, мысль, что она существует, ни на мгновение не покидала его, она уходила только вглубь сознания, изнутри освещая все его существо.
В раннем детстве все, что касалось любви, он пропускал в книгах, так как это было неинтересно. Но со временем "любовь" все более привлекала его любопытство, и он стал все с большим увлечением вчитываться в страницы, посвященные "науке страсти неясной".
Со страниц классики, которую он более всего любил и читал, вставала перед ним "женщина" в необозримом разнообразии и неисчерпаемой привлекательности. Умная, хитрая, ловкая, обаятельная Сюзан Бомарше. Бальзаковская куртизанка Эсфирь, хрупкая и нежная, воплощенная любовь, представлявшаяся ярче всего в роскошной постели с тонким и душистым бельем. Умные и прекрасные женщины Стендаля. Женщины Мопассана. Знойная, как африканское солнце Марокка; ее страсть, палящую как ураган Сахары и сладостную как нектар, можно пить только не переводя дыхания. Оторвать уста от этого напитка можно только из-за смерти или полного истощения, при настоятельной необходимости курса санаторного лечения. А с другого конца галереи Мопассана - Мадлена из "Милого друга". Очаровательная, интеллектуальная, талантливая журналистка, сделавшая из прелестей своего тела средство к своему успеху. А между Мароккой и Мадленой - маленькие, хрупкие и прекрасные графини, легко и изящно отдающиеся мужчинам; старуха, с нетерпением ожидающая немецких оккупантов, так как она слышала, что грубые боши насилуют поголовно всех женщин и надеется, что ее тоже изнасилуют; проститутка, мстящая немцам за унижение своей страны, заражая их сифилисом. Хорошо запомнились женщины Анатоля Франса. Одна из них, увидев обезьян, высказала убеждение, что для того, чтобы любить, им не хватает только денег. Девушка, обращающаяся с горячей молитвой к матери божьей: - Пресвятая дева, зачавшая без греха! Дай мне согрешить без зачатия! - Прелестная в своей наивной развратности Катерина, с облитой вином рубашкой, прилипшей к телу и рельефно обрисовывающей ее восхитительные формы. И множество других женских образов мировой классики, прекрасных и величественных, мелких и отвратительных. Когда Сергею попался Стриндберг с его идеей, что все зло в жизни от женщины, что она от природы порочна и зловредна, то он только поморщился и решил, что автор просто психопат и глуп. Отрицательные женские образы мировой классики были нарисованы с замечательной силой и, несомненно, были жизненны, однако отсюда вовсе не следовал вывод о порочности женщины, так как мужские отрицательные образы были, во всяком случае, не симпатичнее женских. Классика очень убедительно показывала, что отрицательные черты героинь литературы объясняются не их женской природой. Героиня, убежденная, что обезьянам для любви не хватает только денег - это выражение не вечно женственного начала, а идей общества, где деньги определяют жизнь человека. Великолепные женские образы русской классики били живым и художественным воплощением таких выводов. Да и русская история, которую хорошо изучал Сергей, подтверждала жизненность образов русской литературы. Жены декабристов, София Перовская, Вера Фигнер, отдавшие жизнь ради горячо любимого народа, и множество замечательных женщин, совершавших пролетарскую революцию.
Еще сильнее, чем литература и история воспитывала жизнь. Сам воздух страны, в которой жил Сергей, был пропитан равноправием всех людей. Женщина была сотрудником мужчины в великой стройке, и это определяло ее положение. В школе девушки были друзьями, в борьбе за первенство в учебе они составляли сильнейшую конкуренцию. А сильного "противника" нельзя не уважать. В университете тоже борьба за первенство в учебе значительно усиливалась участием в ней девушек. Здесь они были товарищами и в учебе, и в спорте, и в развлечениях.
Правда, уже со старших классов школы взаимоотношения с девушками все сильнее осложнялись. В глазах у них появлялось что-то таинственное и прекрасное, манящее, нежное и властное. Вначале всякое проявление чувствительности ребят вызывало среди них всеобщие насмешки и глумление. Мужественные, храбрые, честные, великодушные, воинственные 13-15-ти летние школьники - все отважные мореплаватели, полярники, чапаевцы, Котовские, капитаны Немо не допускали в своей среде никаких сантиментов. Большая, чем это обусловливалось простым товариществом, степень сближения с девушкой сейчас же клеймилась презрительным, как плевок словом "бабник". На языке IЗ-15-ти летних рыцарей чистой дружбы это звучит очень обидно. И виновные кровью разбитых носов своих обидчиков пытались смыть позор своего поведения. Хотя это и не помогало.
В студенческие годы положение изменилось. Теперь среди собравшихся ребят нередко можно было услышать лихие рассказы о победах над "бабами". Такие рассказы считались одним из признаков молодечества. Небрежно сплевывая и презрительно улыбаясь, похабно рассказывали о сексуальных мерзостях. По этим рассказам выходило, что "врезать бабу" - плевое дело. Большинство слушателей - хороших сыновей, любимых братьев или друзей хороших девушек - коробило от этих рассказов. И все же в соответствующих местах они нередко старались внести и свою лепту в лихое словоблудие, демонстрируя и свою зрелость. Сергей, да и многие его друзья, были слишком умны и самостоятельны для таких "ритуальных", непристойных плясок вокруг таинственного и прекраснейшего в жизни явления, которое называется словом "любовь". Однако даже самые лихие знатоки "женского вопроса" были убеждены, что уж он то "знает цену бабам". Своим поведением Сергей подтверждал такое мнение о себе. Когда при нем возникали разговоры о любви, о женщинах, то взгляд его часто становился скептическим и весело-насмешливым, а язык - циничным. Чем больше он был в ударе, тем циничнее и веселее сыпал он пикантные остроты, афоризмы и парадоксы. Это не был грубый цинизм, смысл которого заключается в том, чтобы вслух говорить то, что считается неприличным и грязным. Слушая таких буесловцев, Сергей недовольно морщился. Он щеголял цинизмом гораздо более тонким и изящным, цинизмом Анатоля Франса и Уайльда. Хотя немалая доля такого цинизма, если вдуматься, не лучше того, от которого он брезгливо морщился. Герой Уайльда прекрасно одет, изящен, остроумен, блестящ, но ведь если бы у Сергея была сестра, то он едва ли поощрял бы ее знакомство с таким денди. Он был достаточно умен и образован, чтобы понять при желании, что острота Франса и Уайльда - это смех, с которым человечество расстается со своим прошлым, в данном случае с прогнившей буржуазной моралью. Он мог бы понять, что едва ли это остроумие и этот смех могут относиться к обществу, в котором он жил. Однако он об этом не задумывался; любил свою мать, дружил с хорошими советскими девушками и блистал нередко гривуазными остротами, которые были бы уместными при дворе Людовика ХV или Наполеона III.
А в глубине души он верил в настоящую большую любовь. Как, впрочем, верили и очень многие из сексуальных лихачей и словоблудцев, хотя никому в мире, даже самим себе они не признались бы в этом. Сергей был воспитан в убеждении, что "человек - это звучит гордо". Он верил, что встретит девушку, которая будет таким Человеком с большой буквы, ее мысли и чувства будут прекрасны. Она будет совершенством. Он де мог ее представить в каких-либо определенных формах, - ни брюнеткой, ни с серыми, ни с черными глазами, ни с фигурой Венеры - все, что он знал, казалось ему бледным для нее. В том, что есть такая девушка, он не сомневался - слишком прекрасен был окружающий мир для этого. Она, конечно, где-то очень далеко. Но не было сомнений, что придет час, и он встретит ее и завоюет. Таких девушек нужно завоевывать. В том, что он достоин такой совершенной девушки, Сергей ни минуты не сомневался. Он также безгранично верил в себя, как и в нее. Впрочем, все эти мысли о Ней таились где-то в подсознании, на поверхность мышления они почти не выплывали, она была слишком занята реальностью. Сейчас, когда он шел и вспоминал Виолу, эти подсознательные мечты о совершенной девушке совсем поблекли. Реальность была гораздо ярче мечты. Он был весь переполнен Виолой. Поймав себя на том, что он мечтает о ней, Сергей попытался иронизировать над собой. "Весна, весна - пора любви. Петухи гордо вытягивают шеи и, вытаращив страстные глаза, потрясают окрестности и сердца курочек воплем торжествующей любви; коты по ночам, взобравшись на крышу, выворачивают душу неотразимой, как морская болезнь, страстью; весь город по вечерам переполнен парочками, которые таятся в закоулках, жмутся в темных парадных, на ступеньках лестниц, в подворотнях, за каждым кустиком в парке. Народ говорит: "Весна: и щепка на щепку лезет".
Но поток иронии прервался как-то сам собой и из памяти выплыли чьи-то стихи:
Сирень пьянила воздух расцветая,
И ты была светло-девически-нежна...
ЖЖЖ
Поздний вечер. Сергей сидит в своей комнате и занимается. Настольная лампа с зеленым абажуром бросает сильный сноп света на книги и тетради, разложенные на столе. Вся комната погружена в полумрак. Лицо его, склоненное над книгой, затемнено густым зеленым сумраком и только быстро пишущая рука залита светом лампы. В комнате тихо, слышно как шуршит быстро бегающее по бумаге перо; да где-то у кровати на тумбочке стучит будильник.
Через широко открытую форточку вместе с волнами свежего воздуха доносятся приглушенные, но ясные звуки надоевшего модного танго из стоящего на противоположной стороне улицы ресторана.
Но Сергей ничего не слышит. Он с увлечением вчитывается в лежащую перед ним книгу; время от времени что-то записывает в тетрадь; иногда бросает ручку, встает и ходит по комнате из угла в угол, погруженный в глубокую задумчивость. Потом опять садится, что-то нетерпеливо записывает, ставит по нескольку восклицательных или вопросительных знаков, а иногда, задумавшись, к восклицательному знаку добавляет вопросительный, или наоборот. Он читает том Плеханова с его работами "Социализм и политическая борьба" и "Наши разногласия". Плеханова он всегда читал с наслаждением. У каждого есть свой любимый писатель, поэт, мысли которого особенно созвучны. Сергей объяснял такое "единодушие" автора и читателя одинаковым устройством аппарата мышления, подобно тому, как бывают однотипные радиоприемники, работающие на одних и тех же волнах, и чистота звука которых отлична только благодаря различию качеств материала, из которого они сделаны. Ему казалось, что его мыслительный аппарат однотипен с Плехановским, он понимал каждую мысль и каждую извилину мысли в его работах. И это приятно щекотало его самолюбие. Особенно нравилось то, что он способен спорить с Плехановым. Прочтя, что он объясняет теоретический сумбур в головах революционных народников отсутствием философской школы, Сергей сейчас же поставил в этом месте жирный вопросительный знак. И, подумав, записал в тетради, что теоретическая непоследовательность их объясняется не отсутствием философской подготовки, а тем, что их идеология была крестьянским социализмом, идеологией класса внутренне противоречивого.
Едва ли можно упрекать Сергея за чувство радости отмечать ошибки Плеханова. От этого его уважение к нему ничуть не уменьшалось. Он понимал, что Плеханову, первому прокладывавшему дорогу марксизму в России, трудно было сразу все правильно оценить; что после детального разбора Лениным теории народников нетрудно заметить ошибки Плеханова. И все же то, что он сам может применить ленинский анализ и самостоятельно разыскать ошибку у Плеханова, было лестно ему. Лестно переведаться силою с богатырем, особенно, если тебе двадцать лет.
Сергей работал над Плехановым, так как его интересовал Плехановский анализ теории и практики революционного народничества. Работа, которую он готовил для научного студенческого кружка называлась: "Добровольческое движение в помощь восставшим славянам в 1875-1876гг". Часть русских революционеров участвовала в этом движении и это нужно было объяснить. Сергей уже больше года работал над этой темой. Вопрос заинтересовал его вначале своей значительностью, сложностью и неисследованностьо. Тема была интересной, так как события героической борьбы славянских народов против турецкого ига в 1875-1876 гг. были прологом к русско-турецкой войне 1877-1878гг., которая привела к освобождению значительной части балканских народов от турок. Вопрос о помощи России братьям-славянам был сложен, так как русский царизм во внешней политике руководствовался реакционными интересами. За помощь братьям-славянам в России ратовали такие матерые реакционеры как Аксаков, Победоносцев и сам наследник - будущий царь Александр III. Добровольческое движение, которое исследовал Сергей, официально возглавил генерал Черняев, "герой" покорения Средней Азии и зверских расправ со среднеазиатскими народами. А наряду с этим историк наблюдает сильный подъем славянских симпатий в русском обществе, горячее и искреннее сочувствие делу освобождения братьев-славян и активную помощь, выразившуюся в нескольких тысячах добровольцев, а потом в сотнях тысячах солдат, которые отдавали свои жизни за освобождение Болгарии, Сербии, Черногории, Румынии.
Буржуазные историки говорили о "едином подъеме", охватившем все русское общество и возглавленном царем-"освободителем". Покровский называл все это "гнусной комедией, подстроенной царизмом", соглашаясь, таким образом, с буржуазными историками, что происходившее тогда в России, было делом рук реакционеров. Эта мысль получила распространение и у некоторых советских историков.
Однако уже с первого взгляда было видно, что здесь что-то не так. Героическая борьба балканских народов за свою независимость была, конечно, прогрессивной. Русско-турецкая война, несмотря на то, что ее возглавил царизм, объективно была тоже прогрессивной, так как она привела к освобождению балканских народов. И Сергей хорошо знал именно такую, совершенно ясную характеристику событий Лениным. Ясно, что интересы реакционного царизма и эти прогрессивные события были враждебны в сущности, одни другим. Знакомясь с документами этого времени, Сергей приходил к выводу, что горячие симпатии борьбе славян в русском обществе вовсе не были делом рук реакционеров-славянофилов, что их роль в событиях гораздо менее значительна, чем принято думать из-за неизученности материала и по старой традиции.
Он пришел к выводу, что реакция пыталась усилиться и добиться авторитета, которого у нее не было, примазавшись к популярному делу освобождения братьев-славян. То, что эти соображения были одной из важных причин, побудивших реакционеров принять активное участие в событиях, ему было ясно. Однако, когда он в сообщении на кружке, еще в прошлом году, поделился этими своими выводами, то неожиданно встретил жестокий отпор. Профессор Патран, как узнал теперь Сергей, уже два десятка лет работал над монографией о балканской политике России во второй половине ХIХ в., отверг выводы его, как неосновательные. Профессор не углублялся в спор о выводах Сергея, а указал только, что он сделал очень серьезные выводы по большому вопросу, основываясь на очень узком и совершенно недостаточном для таких важных выводов документальном материале. Против таких упреков спорить просто неприлично и Сергей, не отказываясь от своих выводов, постарался, как можно детальнее исследовать один частный вопрос славянского движения в России, именно вопрос о добровольческом движении. Это было для Сергея особенно важно потому, что когда он доказывал, что в прогрессивном деле помощи славянам основную роль сыграли наиболее демократические круги русского общества, то профессор указал, что наиболее активную форму сочувствие славянам приняло в добровольческом движении, а оно, по мнению профессора, было целиком в руках реакционеров. Вот с этими выводами и не соглашался Сергей. Поэтому он и прошлым летом и вот уже целый учебный год сидел над материалами о добровольцах. Теперь он был уверен, что оппонентам будет трудно упрекнуть его в узости привлеченного материала для обоснования широких выводов.
Работал он с больший интересом, так как тема вводила его в широкий круг событий очень важного периода в истории русского общества, времени напряженной идейной борьбы различных общественных течений и настойчивыми поисками правильной революционной теории лучшими людьми России. Это период кануна возникновения русского марксизма,
Работа Сергея была, собственно, закончена, и он теперь просматривал еще раз важнейшие материалы, готовясь к спору на кружке. Окончив последнюю выписку из Плеханова и снабдив ее своим примечанием, он положил ручку и откинулся на спинку стула. Ну вот, теперь, кажется, все готово. Плеханов терпеть не мог профессоров и всегда с особым наслаждением громил их. - Может он и после смерти поможет ему против профессора, - шутил он про себя.
Высокие стопки тетрадей с материалами темы лежали в шкафу свидетельством долгого и напряженного труда. Все было продумано, сопоставлено, ни одно мнение современника или свидетельство документа не повисло в воздухе, всему найдено место в картине событий, всему дано объяснение. В том, что работа завершена успешно, убеждало чувство, что все концы сведены с концами, что все факты уложились в стройную систему, дополняя и освещая друг друга и составляя в целом законченную картину. Сергей изучил огромное количество фактов и ни один из них не нарушал цельности картины. Значит эта картина, воссозданная им, правильно отражала действительность.
Вдруг резко и настойчиво зазвонил будильник - звонок на перерыв. После каждых двух часов работы у него следовал пятнадцатиминутный отдых. Было уже одиннадцать часов. Сергей поднялся, потянулся, сделал несколько глубоких вдохов и, разминаясь, прошелся по комнате. Теперь, во время отдыха, он почувствовал, что уже немного устал, в голове слегка шумело. Но это чувство усталости было приятным. Он много и с пользой поработал. Мозг был возбужден, спать вовсе не хотелось. А, пройдя несколько раз по комнате, почувствовал, что его тело после долгого сидения наливается чувством силы, которая требует выхода каким-то зудом деятельности. Он еще оживленнее заходил по комнате. Нет, в такие минуты нельзя быть одному. Хотелось болтать, смеяться, шуметь и двигаться. "Пойду к Ваське", - решил он.
ЖЖЖ
Когда Сергей вышел на улицу, там наступала уже полуночная тишина. Поток гуляющих на Дерибассовской заметно редел. Сергею было очень хорошо. Сам процесс дыхания доставлял удовольствие. Грудь высоко вздымалась, приятно наполняясь весенней ночной прохладой. Все окружающее было интересно, обращало на себя внимание и вызывало множество ассоциаций и веселых мыслей. Выйдя на Дерибасовскую, он еще издалека услышал приближавшиеся возбужденные голоса, прерываемые знакомым смехом, похожим на ржание. Это Мишка Кабак. Учился он на истфаке, но жил только поэзией. На истфак пошел для расширения кругозора, так как считал, что в области литературы все, что нужно, он узнает и без литературного факультета. Особенно он любил Есенина. Неопытным первокурсникам он иногда читал его стихи, выдавая их за свои. И они убеждались, что у Мишки действительно "немножко получается". Он на это презрительно улыбался и сплевывал сквозь зубы. Однажды как-то ночью Сергею пришлось идти вдвоем с ним из общежития. Разговор зашел о поэзии.
- Ты Есенина знаешь? - спросил Мишка.
- Нет, - соврал Сергей для разнообразия.
- А меня знаешь? - через некоторое время спросил Мишка тем же тоном.
- И тебя не знаю.
- Так слушай. - И Мишка стал читать "Письмо к женщине" Есенина, только в конце вместо: "Знакомый ваш Сергей Есенин", прочел: "Ваш Михаил Есенин" (так Мишка подписывал свои стихи). Сергей взял его за шиворот и, хорошенько встряхнув, спросил:
- Ты чего врешь?
- А чего же не обмануть дурака, если можно, - лениво и даже с удовольствием заржал Мишка.
Жил он бедно. Как и все истинные поэты к деньгам относился поэтически, то есть презирал их. Причем, презирал не только свои, но и чужие. - Эй ты, кабак, у тебя есть деньги? - подходил он иногда к почти незнакомому студенту и, если ему отвечали, что есть, молча ждал, пока достанут нужную ему сумму, совал ее в карман и, не подумав благодарить, поворачивался и уходил. Долгов он никогда не отдавал; однако на него никто не обижался, так как знали его бессребренический характер. Когда он изредка получал откуда-то от брата значительные для студента суммы, то щедро угощал всех, кто встречался: и знакомых и полузнакомых. "Кабак" - было его прозвище, фамилия у наго была иная. Так он фамильярно-покровительственно называл студенческую братию, поэтому за ним прочно утвердилась эта кличка. Иначе его никто никогда и не называл.
Сергей знал, что Мишка любит глубокой ночью бродить по городу с кем-нибудь из своих многочисленных друзей. Однажды Сергею случилось быть таким его спутником. И это было действительно интересно. Глухая ночь. Тишина. Громады зданий величественными, фантастичными и таинственными фигурами вздымаются в небо.... И разговор о поэзии, поэтах, о сути жизни. Мишка был интересный собеседник; нарочито циничный, как мудрец и скептик, познавший жизнь и вскрывший суть за покровами, и в то же время мечтатель, как поэт. Он называл свои ночные прогулки поисками приключений, и с ним действительно случались самые необычные казусы. Он и сейчас, вероятно, вышел в такую прогулку. Сергей услышал, как Мишка, возражая собеседнику, громко и даже весело ответил:
"О ком жалеть? Ведь каждый в мире странник.
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом"
- Привет пииту! - крякнул Сергей, проходя мимо спорящих стихами, вероятно, о жизни и смерти.
- А га-га-га-га, - раздалось ему в спину Мишкино ржание. В нем был и ответ на приветствие, и панибратская насмешка, и просто довольство собой человека, которому все на свете трын-трава.
- Чудак, - подумал о нем Сергей.
Свежий ночной воздух наполнял и распирал грудь; ходьба доставляла наслаждение. Ноги эластично и приятно пружинили, легко неся корпус. Энергия приятным зудом наполняла мышцы. Хотелось, играясь, вырывать с корнем росшие на тротуаре молоденькие акации и казалось, что это ему под силу.
ЖЖЖ
Вот, наконец, опустевшая и затихшая Соборная площадь, вот и Васькин дом. У подъезда еще стоит дворник, дядя Роман. Ему уже больше восьмидесяти лет, но он еще бодр и солиден; невысокая, но широкая, приземистая фигура и огромные, торчащие в стороны длинными стрелами, усы. Эти усы составляют его знаменитость и даже дают приработок. Когда на кинофабрике нужны жандармы, полицейские, кабатчики и вообще старорежимные типы, то дядя Роман на этом подрабатывает.
- Добрый вечер, - бросает весело Сергей.
- Добрый вечер, - мрачно, как и всегда, отвечает тот.
"Вспоминает "мирное время", - подумал Сергей. Иногда, когда они с Васькой занимались изобретательством во дворе, дядя Роман подходил и сурово рассматривал их работу. Несколько раз они угощали его химически чистым, почти стопроцентным спиртом. Он молча, серьезно выпивал и задумчиво возвращал мензурку. Они только переглядывались: вот это старик. Он не благодарил за угощение, но, как бы отвечая на их удивление, мрачно говорил: "Развэ такое пытание було? Фунт мяса - три копейки, а кто его на фунт покупав? Литра водки стоила..., а белый калач, во - такой, стоил... 3а тридцать копеек в трактире, отут на Дворянской, - со стоном вспоминал он, - тебя напоют, накормют - так что папа-мама не скажешь, вынесут и еще на извозчика положут. Во, какое время було".
Вначале они горячо доказывали ему, что сейчас несравненно лучше; перечисляли ему все преимущества советского строя, какие они знали. - Вот вы - простой дворник, темный и необразованный, - говорили они, а ваши дети, если они способны, могут быть учеными, профессорами, государством управлять. - Однако о своих детях дядя Роман умалчивал. (Позже они узнали, что одного сына его красные расстреляли в двадцатом году за бандитизм, а два других бежали с Врангелем). Хитрый и осторожный старик не возражал им, а, только подумавши, напоминал: - Фунт мяса - три копейки, литра водки стоила... - Друзья возмущались и снова пытались доказывать, что он принципиально неправ, но он, замолчав, опускал голову и, видимо, совсем их не слушал, или молча поворачивался и уходил.
Сейчас Сергею казалось, что и этот, грезивший о николаевском рае, украшал по-своему мир, может быть тем, что на фоне этого дворницко-жандармского счастья о невозвратном прошлом казалось особенно свежим и ярким человеческое счастье настоящего. "Осколок проклятого прошлого, - весело думал Сергей, - Вот все, что осталось от некогда могущественной романовской монархии - дворник Роман. Вот она, "белая идея" в своем девственно-чистом виде".
В небольшом, огражденном трехэтажными домами и вымощенном каменными плитами Васькином дворе, было темно и тихо. Когда Сергей вышел из-за возвышавшейся посреди двора площадки, обсаженной диким виноградом, то увидел перед собой хорошо знакомое открытое окно в бельэтаже, а в окне склоненную над столом Васькину голову в профиль. Тот, вероятно, о чем-то задумался, так как не слышал громко раздававшихся в тишине двора шагов Сергея.
В зависимости от настроения Сергей изменял имя Васьки во множестве вариантов: Васенька, Вася, Василь, Базиль, Базильдон, Васкец. - Васисуалий,- позвал Сергей, подойдя к окну. Васька поднял и повернул голову, было видно, как с лица его соскользнула задумчивость. - Лезь, - ответил Васька просто.
Сергей привычно и ловко взобрался на окно и, придерживаясь о стол рукой, легко спрыгнул в комнату. Школьная привычка лазить в окно сохранилась до сих пор. Это было гораздо приятнее, чем такая банальность, как хождение в дверь.
Васька сидел в комнате один. Ни отца, ни матери еще не было, они поздно засиживались за работой; мать печатала на машинке, а отец чертил, чтобы подработать: зарплаты было маловато. У них была всего одна комната, где жили все трое: отец, мать и сын. Однако, если даже Васькины родные и были дома, нигде Сергей так свободно себя не чувствовал, как здесь.
Очутившись в комнате, он первым делом бросился на тахту, старую, с выпиравшими пружинами, покрытую толстым ковром. На этой широкой, квадратной, занимавшей не менее четверти комнаты, тахте они с детства проводили большую часть своего времени в комнате. Здесь они учили уроки, боролись, пыхтя и натужась, прижимая друг друга к скрипевшей и стонавшей под ними старухе. Здесь они тренировали броски на мяч: разгонялись с угла комнаты и самоотверженно плюхались на выпиравшие пружины. Здесь они обсуждали шансы своих команд; читали вслух Блока, Есенина, Маяковского; спорили, мечтали.
Вот и сейчас Сергей бросился на тахту, которая заскрипела и вздохнула, как старый, терпеливый, добродушный друг. Он набросал под голову подушек, чтобы можно было лежа глядеть на Ваську и, подпрыгивая всем телом на пружинах, возбужденно заговорил:
Васька, повернув голову к Сергею, спокойно, молча и, казалось, с любопытством смотрел на его посвежевшее на воздухе лицо, на яркие блестящие глаза.
- А ты знаешь, какая сейчас ночь?! - продолжал Сергей. - Черная, грандиозная, неясная, душистая... как поцелуй... знаешь чей? - И он, не выдержав, вскочил всем телом с дивана и бросился трясти и душить Ваську, не в силах сдержать переполнивших его чувств.
- Тише, соседей разбудишь, - рассмеялся, не выдержав, и Васька, освобождаясь от железных тисков рук Сергея. Сергей опять бросился на диван. - Ни черта ты не знаешь... Ох, тяжко мне! - и он радостно, запрокинув голову, рассмеялся.
Васька наблюдал то, что редко случалось с Сергеем - стих лиричности, чувствительности - то, к чему сам Сергей всегда относился насмешливо, скептически, называл сантиментами, инстинктом и голосом далеких предков. Ваську часто раздражал этот скептицизм, он был склонен к лиричности гораздо более своего друга. Но зато, когда на Сергея нападал порыв чувствительности, Васька обычно не упускал случая окатить его, в свою очередь, иронией и насмешливостью. Однако сейчас Васька никак не был склонен к иронии. Перед ним лежала тетрадь его стихов, над которыми он и сидел в тиши майского вечера, пока его не потревожил друг. Васька без долгих колебаний согласился познакомить его со своей поэмой в духе Лермонтова и Байрона из кавказской жизни. С волнением читал он страшно романтичную и кровавую трагедию любви.
Кавказ, горные вершины, холод и дыхание вечности, бездонные пропасти и недоступные угрюмые скалы с орлиными гнездами. А внизу буйная зелень, природа. Она стройна, как серна диких гор; сакля на краю скалы; старый муж и молодой любовник - джигит. Ночь, луна, под скалой бешено бурлит горный поток. Шорох, тени. Самозабвенный поцелуй... и, вдруг, вскрик! Со скалы в бешено-пенный поток падает она, а за ней, сплетшиеся в смертельной схватке, старый муж и молодой любовник. Кончалась поэма так: на берегу горного потока лежал топор, с которого кипящая волна слизывала кровь.
Стихи были напыщенные, страсти дьявольские и неземные, любовь безумная. Уже с завязки трагедии Сергей стал надуваться, сдерживая все более душивший его смех. Как только Васька кончил и взглянул на слушателя, тот не выдержал и взорвался. Он долго хохотал, чуть не задыхаясь, взглядывал на растерянное Васькино лицо и опять заходился смехом. Он находил бесконечно смешной всю эту искусственную романтическую бутафорию. Кончив хохотать, он еще долго стонал, не мог отдышаться, охал и опять прыскал. Однако, несмотря на то, что авторское самолюбие Васьки было задето, он не очень обиделся. Тем более что Сергей, против своего обыкновения, не стал придираться, анализировать трагедию.
Вскоре они уже опять мирно беседовали. У обоих было много мыслей и чувств, которые хотелось и можно было высказать только самому близкому другу. Волнующие, большие чувства переполняли их, так что в комнате казалось тесно. Они решили пройтись по ночному городу.
ЖЖЖ
На улице, под звездами, в тишине ночи, они почувствовали себя на просторе Вселенной, где только и могли вместиться их переживания. Здесь чувствовалась беспредельная колоссальность мироздания. Но они не казались себе затерянными пылинками в этих космических просторах. Наоборот, переполнявшие их чувства только и требовали, как фона этого величия звездной ночи. Легко, свободно и радостно шагалось им по опустевшим улицам. И дыхание свежим ночным воздухом, и ходьба, и вид застывших громад домов с причудливо-фантастической архитектурой на фоне звездной бесконечности небес - все это доставляло чувствуемое всем организмом наслаждение. Они шли, незаметно для себя то, убыстряя, то замедляя шаги, соответственно ходу разговора, который то кипел, то затихал, а то и замирал на некоторое время, когда каждый из них задумывался о своем. Многие мысли были настолько возбуждающи, что им необходимо было дать и физическую разрядку. Проходя под деревьями, они один за другим, вдруг разбегались, высоко подпрыгивали и вытягивались в воздухе, доставая высокие веточки. Это была еще школьная привычка, ходить по улицам и подпрыгивать к ветвям деревьев; так они тренировали прыгучесть. Васька перед прыжком слегка приседал и взлетал вверх, толкаясь двумя ногами (он тренировал волейбольный прыжок с двух ног). Сергей тренировал удар в прыжке с одной ноги (этот прыжок был более быстрым и неожиданные для противника). Так они шли, соревнуясь, кто выше прыгнет, иногда даже споря об этом. Но такое занятие было настолько обычным, что не мешало ходу их основных мыслей, которые шли сами по себе, независимо от соревнования, лишь побуждая к нему.
Все мысли Васьки неизменно обращались к Тане. На следующий день после первомайского вечера он вспоминал и думал о ней почти беспрерывно, до шума в голове. Это было даже тяжело для мозга, но так долго не могло продолжаться, и сила впечатления от нее перестала быть чрезвычайностью и пришла в норму. Но все равно он теперь ни на минуту, собственно, не расставался с ней. Просыпался он с мыслями о ней. Делал зарядку, мысленно гордясь перед ней своим здоровьем, силой, ловкостью. Долгие часы, просиживая в лаборатории, решая задачи, он все объяснял ей, удивляя ее своим умом, знаниями и любовью к работе. Вел с ней нескончаемые беседы на самые волнующие и интересные темы, поражая ее глубокомыслием, остроумием, простотой, скромностью и великодушием. Он много рассказывал ей о себе, подшучивая и иронизируя, и в то же время, рисуя интересного молодого человека, серьезного, умного, веселого и добродушного.
Когда Сергей пришел к нему, он писал лирическое послание к ней. Но это стихотворение Васька не прочел даже Сергею.
Сегодня мысли о ней приобрели особую остроту и взволнованность. Сегодня он оскандалился перед ней самым ужасным и непоправимым образом. Воспоминание об этом скандале и сейчас захватывало дух и сводило со скрежетом зубы. Утром, после первой пары, они всем курсом переходили из здания на улице Коминтерна в здание на Преображенской. Он шел что-то весело насвистывая, щурясь на солнце, радуясь чудесному весеннему утру. Когда он проходил мимо группы студентов, стоявших на дороге, его кто-то окликнул оттуда. Он подошел. Это были филологи, среди которых находились его друзья, и весело поздоровался с ребятами, его спросили о чем-то, он уже готов был ответить, как вдруг, совершенно неожиданно, увидел перед собой ее. Она стояла с ребятами и чему-то улыбалась, а сейчас взглянула на него, вероятно ожидая, что он ответит. Он все время мечтал о встрече с ней и даже ясно представлял, как улыбнется ей: весело, легко и дружески, и, в то же время, ненавязчиво. И все же встреча была для него совершенно неожиданной. Как гром с ясного неба. Увидев прямо перед собой ее глаза, ее улыбку, он остолбенел и совершенно смешался. Веселость и легкость настроения мигом исчезли. Как-то шмыгнув взглядом по ее лицу, он тотчас перевел глаза на других, но и они, казалось, испытывающе и насмешливо всматривались в него. Он почувствовал, что глазам его некуда деваться, опустил их и попытался что-то ответить на вопрос, но еще больше смутился своего упавшего голоса. Ему стало мучительно стыдно, он почувствовал, как жар хлынул ему в щеки, в шею, уши. Наступившая тишина среди шумевших до сих пор ребят показывала, что все заметили его смущение. Это было ужасно. Он еще больше смешался и чудовищно покраснел. Кто-то из ребят спросил нарочито громким голосом о чем-то постороннем. И он сейчас же понял, что ребята хотят помочь ему, выручить, дать возможность оправиться. Ребятам стало жалко его. Это было ужасно, как в сонном кошмаре. Ведь все это на ее глазах. Васька вдруг что-то пробормотал, попытался даже улыбнуться и ушел, краснея все сильнее, осознавая, что его уход является признанием своего полного конфуза. Ему казалось, что взгляды всех стоявших с Таней обращены на его поспешно удалявшуюся спину. И от этого его легкая походка стала скованной, как будто он забыл механизм ходьбы, передвижения ногами. Спина и ноги оказались одеревенелыми и непослушными, в ушах оглушительно громко колотилось сердце. Целый час он просидел на лекции ничего не слыша и ничего не понимая, мучительно переживая произошедший ужасный скандал.
Целый день он был под впечатлением этого кошмарного события. Только поздно вечером стало легче.
Тишина ночи, одиночество у раскрытого окна успокоили его. Он изумлялся, почему все это могло с ним произойти, ведь не было никаких причин для смущения. Все было так просто. Но, вспоминая о деталях происшедшего, он в ужасе закрывал глаза и сцеплял от горечи зубы. А сейчас, шагая по слабо освещенным ночным улицам, успокоенный и умиротворенный ночью, звездным небом, тишиной, дружбой, Ваське захотелось рассказать о происшедшем Сергею. Ведь он все равно узнает, так как об этом все узнают.
- Знаешь, я сегодня позорно, чудовищно (подчеркнул он эти оба слова) оскандалился, - прервал молчание Васька. И он рассказал, ничуть не щадя себя, сочными мазками рисуя весь ужас катастрофы. Он сам зло, как посторонний, иронизировал над собой. И это приносило некоторое утешение, так как появлялось чувство случайности происшедшего, чувство недоумения, как с ним, таким спокойным и уверенным в себе, могло такое произойти. Конечно, это досадное недоразумение.
Сергей, выслушав, отнесся к происшедшему чрезвычайно легко.
- Вот так финик. Ты и меня, кажется, хочешь надуть! Ты же действовал, как коварный обольститель. Конечно, такую девушку нахрапом не возьмешь. Она не принесет по первому требованию свое сердце и невинность на блюдечке с золотой каемочкой. (Ваську покоробило это, но он смолчал). И ты, как хитрая бестия, решил проникнуть в сердце бедной девушки, трепеща, заикаясь, млея и блея. "Князь, соблазнитель вы опасный, все понял я, все разгадал", - кончил Сергей многозначительно.
- Вот лопух!
- Да, да Васька, ты действовал, как опытный пройдоха, хорошо понимающий, что начальству лестно, когда перед ним трепещут и заикаются, когда око видит искреннюю преданность и благоговение. Ведь теперь она думает: вот кто по-настоящему, горячо и искренне в меня влюблен. Твои шансы, Васька, повысились. Поздравляю! - и Сергей схватил его руку. Тот выругался, но не мог не ухмыльнуться. - Только теперь тебе придется каждый раз при встрече с ней краснеть и заикаться, иначе она подумает, что ты ее обманывал сегодня. А такие девушки не прощают лицемерия.
- Вот кретин, - рассмеялся Васька.
- Нет, серьезно, - продолжал Сергей, - теперь она, конечно, отличит тебя среди других поклонников. Поздравляю, поздравляю! Очень красивая девушка. Признаюсь, мне даже завидно. Я бы с охотой отбил ее у тебя.
Васька смеялся. Сергей, конечно, шутил, но было приятно слышать, что ее могут у него отбить. Как-то легче стало вспоминать о происшедшем. Разговор о ней был приятен и на эту тему он готов был говорить бесконечно.
Когда Сергей, оставив шутки, серьезно сказал, что Таня не только очень красивая девушка, но, кажется, вообще интересная и даже, может быть очень интересная, Васька сейчас же подхватил это и стал горячо доказывать, что она девушка необыкновенная, поразительно умная, остроумная, прекрасный товарищ, добра, чутка, отзывчива и замечательно держит себя.
- Да, держит себя она действительно хорошо, - подтвердил Сергей. Он удивился, откуда Васька успел узнать столько подробностей о ней, о ее домашней жизни, друзьях, учебе в школе, университете.
В школьные годы Таня всегда была круглой отличницей; она хорошо пела, и ее выступления всегда были гвоздем программы на школьных вечерах. А у них были очень интересные вечера, хорошо известные школьникам всего города. При всем том, в ее поведении не было ни капли заносчивости. Она всегда, и на сцене, и в кругу друзей, была сама собой - мила, спокойна, выдержанна и как-то внутренне, органически дисциплинированна. Ее знали как серьезную девушку, которая с увлечением учится и как насмешливую и остроумную красавицу, которая умеет всякого посадить на место. Она уже в старших классах школы была изумительно красива той обаятельной, нежной и сильной красотой, которая, по мнению многих, делала ее одной из самых красивых девушек Одессы. У нее было много товарищей среди ребят. Не у одного из рыцарей чистой школьной дружбы замирало сердце при воспоминании о ней, но никто не смел оскорбить ее претензиями на особое место в ее сердце.
Еще больше интересного узнал Васька о ее университетской жизни,
- Да, да, - согласился Сергей, - у меня тоже создалось впечатление, что совершать глупости ради такой девушки доставляет удовольствие. И все же, мой пылкий и увлекающийся друг, не всякую глупость нужно совершать даже ради такой девушки.
Ваську всегда злил такой покровительственный тон, и, чтобы подразнить друга, Сергей нередко прибегал к нему. - Например, то, что ты говорил только что - все это чепуха, - продолжал он. - Чепуха потому, что все твои изыскания ни на шаг не продвигают дела. Пока ты рылся в архивах, какой-нибудь Игорь Латышев опутывал ее паутиной тонкой лести, восхищался ею, был ее рыцарем, увлеченным и нежным. И, может быть, когда ты, распустив уши, слушал повествования о милых проделках десятиклассницы Тани Гаевской, этот пижон, хлыщ, прощелыга и ловчила Игорь срывал с ее губок первый робкий, но горячий и страстный девический поцелуй. И все пропало! Каждая девушка имеет только один первый поцелуй. Один единственный. И он может достаться этому шуту и пройдохе. Ужасно, о, ужасно!
Поняв, что его нагло разыгрывают и дразнят, Васька не выдержал и взорвался. Он со злостью бросился на Сергея и готов был уже дать волю своим кулакам, но тот вырвался и побежал. Васька погнался. Топот их ног и хохот Сергея разбудили ночную тишину и заполнили всю улицу. Пока Васька гонялся за Сергеем, злость его испарилась и сменилась спортивным азартом ловли убегающего. Он вот-вот догонял уже задыхающегося от хохота Сергея, когда тот резко повернул за угол. Они чуть было не сбили с ног быстро шедшую навстречу им девушку.
- Лора? - удивился Сергей. Оба они, запыхавшиеся и возбужденные, остановились перед ней.
- Сергей, Вася? - улыбнулась она.
Друзья, не сговариваясь, поняли друг друга. Они молча и красноречиво, на ее глазах, переглянулись.
- Интересно! - протянул Васька.
- Любопытно! - в тон ему, многозначительно сказал Сергей.
- Мы занимались у Нины, - весело ответила Лора, глядя на их хитрые и лукаво-значительные физиономии.