Mirrinminttu
Добрый король Джон?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
Оценка: 7.61*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Король Джон, Иоанн Безземельный - еще одна странная фигура в английской истории, истинная личность которой оказалась погребена под клеветой, передающейся при бездумном использовании околоисторических источников. В этом эссе я постаралась отделить сплетни и злопыхательства от правды. Благо, пересмотр уже начался и среди профессиональных историков, так что материала для выводов появилось предостаточно.

Ричард, Джон и проклятие Ангевинов

Когда семейный раздрай случается у людей обычных, причинами, его объясняющими, называются вещи вполне понятные: мерзкий характер вовлеченных, скандальные отношения между родителями, решение проблем силовыми методами, неуважение друг к другу, и пр. Все это имеет место быть в семействе короля Генри II и его легендарной супруги, Алиеноры Аквитанской. Сам король был подвержен приступам неконтролируемого бешенства, вплоть до катания по полу - и это не легенды. Разве что король, в принципе, мог бы контролировать вспышки своего темперамента, но не желал. Король он или не король? Ничуть не уступала ему и женушка, восстановившая своих сыновей против отца и друг против друга, преследуя свои интересы. Ни один из них не был страдающей стороной, все стоили друг друга. Но поскольку рассматриваемое семейство было семейством королевским, то причину враждебности его членов друг к другу находят в поэтическом "проклятии Ангевинов".



По этой легенде, дом Анжу ведет свой род не больше и не меньше, чем от самого Сатаны через дочь его, Мелузину. Да, фея Мелузина в этой легенде уже приобрела дурную репутацию отпрыска Врага Рода Человеческого, и именуется демоном. Будучи женой графа Анжуйского, она была вынуждена посещать церковь, но было замечено, что она всегда уходила раньше, чем начиналась месса. Граф приказал своим верным рыцарям удержать жену на очередной мессе силой, но она вырвалась из их рук, и улетела через крышу, прихватив двоих детей с собой. И больше ее никогда не видели.

Очевидно, в Мелузину трансформировалась королева Иерусалима Мелисанда, которая действительно была замужем за графом Анжу, Фульком V. У пары действительно было два сына, Балдуин и Альмарик, и действительно отношения в семье были очень напряженными - вплоть до военных действий. Но никуда королева не улетала, а благополучно процарствовала 30 лет. "Улетел", как раз, Фульк - был убит (случайно?) во время охоты. Только к несчастьям Ангевинов Мелисанда вряд ли имеет какое либо отношение, кроме подходящего для легенды имени и экзотической репутации.



Генри II имел в дедах именно этого Фулька Иерусалимского, но по другой линии. Дочь Генри I, Матильда, была выдана за сына Фулька, Жоффрея Анжуйского. За сына от первого брака. Таким образом, потомки Фулька V Иерусалимского заняли два королевских трона - Англии и Иерусалима, и угадайте, какой трон имел больший блеск... Это проливает дополнительный свет на то, с чего это вдруг правнука Фулька, Ричарда I Английского, понесло в Святую землю. Были и другие причины, но об этом потом.



Настоящим "проклятьем Ангевинов" был удивительно воинственный и независимый характер дам, которых судьба сводила с мужчинами из дома Анжу. Возьмем папашу Фулька Иерусалимского - тоже Фулька. Его жена, мать Фулька Иерусалимского, мужа бросила, променяв графа на короля, Филиппа I. Правда, у графа Анжуйского тоже была милая привычка бросать жен - три его предыдущий брака из четырех закончились разводами. Так что можно сказать, что Бертрада де Монфор его просто опередила.



Поскольку и Бертрада, и Филипп были людьми женатыми, их брак стал скандалом, который даже привел к отлучению короля Филиппа от церкви. Но он любил жену больше, чем папу, а дипломатические таланты красавицы Бертрады помогли королю и ее бывшему мужу помириться. Филипп, кстати, был сыном Анны Киевской - отсюда имя. Есть версия, что король у графа супругу похитил, но она, очевидно, принадлежала перу самой графини. Все-таки, быть мужем, у которого украли жену, менее унизительно, чем быть мужем, которого жена бросила. С его-то репутацией!



Сам Фульк Иерусалимский в Европе жил достаточно пристойно, без скандалов. Возможно, его супруга, Эрмергарда, сын которой женился на наследнице английского престола, была дамой тихой. Вышла замуж, родила четверых детей, и умерла молодой. Именно после ее смерти Фульк и отправился в Иерусалим, где судьбы на нем отыгралась, послав жену-королеву.

Характер матушки Генри II Английского, императрицы Матильды, королевы Мод, хорошо известен. Воинственная дама, отстоявшая трон если не для себя, то для сына, ничего не боящаяся и ни перед чем не останавливающаяся. Ее супруг, Жоффрей, рыжий красавчик взрывного темперамента, тоже имел среди тех, кто его знал, определенную репутацию: человека, скрывавшего за внешним шармом холодную, расчетливую и эгоистичную натуру. Брак Матильды и Жоффрея был бурным, тем более, что жена была старше мужа на 11 лет и полна собой. Их дети родились в периоды коротких примирений, но, в принципе, пара не была в восторге друг от друга. Ссорился Жоффрей и с единственным, находящимся в пределах досягаемости, братом - Эли дю Мэном. Он, собственно, и свел брата в могилу, заключив его в тюрьму, где тот подхватил лихорадку. Не то, чтобы сам Эли, интригующий против брата, был ангелом.

Вот такая милая семейка подарила свои гены королю Генри II Английскому. Вот что такое "проклятие Ангевинов" - эгоизм и недоверие, полное отсутствие семейной лояльности, неумение и нежелание контролировать всплески паршивого характера. Пошли судьба этому королю спокойную, добрую и мудрую жену, всё могла бы сложиться по-другому в жизни его детей. Но судьба дала ему в жены Алиенору Аквитанскую - женщину яркую, воинственную, независимую и умную. Но не мудрую.

Вот в ее родословной Мелузина, настоящая Мелузина, просматривается: "Дедом Алиеноры Аквитанской в седьмом поколении был Джоселин де Лузиньян (965-1015), который вел родословную с одной стороны от волшебницы Мелузины (IX в.), давшей имя Лузиньян своим потомкам-графам, а с другой - от длинноволосого многоженца святого Меровея (Меровига) II (415-458), короля всех франков с 447 г. и Хлодесвинты (418-449), королевы салических франков".

Блестящий брак Генриха II с Алиенорой Аквитанской стал со временем довольно проблемным. Причина, очевидно, крылась как в характере самой Алиеноры (рассориться в двумя мужьями - это уже не случайность, а именно характер), так и в том, что женился Генрих в 19 лет на блестящей и опытной женщине, которая была на 11 лет его старше, причем всего через 6 недель после ее развода с первым мужем. Вообще-то, это был проект Матильды. Говорят, что Жоффрей предупреждал сына по поводу репутации Алиеноры, но, скорее всего, он его предупреждал по поводу ее характера.



Так или иначе, их более или менее прочный союз длился 13 лет, и за это время Алиенора родила восьмерых детей. Если сплетни о ее свободном поведении в пределах своего круга придворных справедливы, значит, средневековые дамы были скроены из прочного материала: в наши дни вряд ли кому удалось бы совместить бесконечные беременности и роды с флиртом и любовными утехами. В любом случае, настало время, когда тридцатилетнему Генриху наскучили амбиции его сорокалетней жены. Супруги рассорились, и Алиеонора после этого неустанно и весьма успешно внушала своим сыновьям неприязнь к отцу. В 1166-м году, когда Алиенора была беременна последним сыном, Джоном, Генрих взял в свои официальные любовницы англичанку, Розамунду Клиффорд.



В 1173-1174 году вражда между Элеонорой и Генрихом привела к настоящей войне. Их старший сын, Генрих Молодой Король, возглавил коалицию против отца, к которой примкнули довольно многие лорды, в надежде на поживу.



В 1182-м году сыновья короля стали сражаться между собой. В конце концов, в живых остались только Ричард Львиное Сердце и Джон Безземельный.



Всё это не значит, что Генри II был без вины виноватой жертвой коварной супруги. Да, Алиенора была коварна. Но решение о разделе своей империи между сыновьями сделал именно Генри, и сделал неудачно. Впрочем, это еще большой вопрос, можно ли в принципе было сделать удачный раздел между такими личностями. Во-первых, его сын и преемник, Генри, которому он отдал Анжу и кучу титулов, но ни крупицы истинной власти. Например, он счел возможным дать сыну Джону три ключевых феода в Анжу. В Анжу, который уже отдал другому сыну. Почему? Потому что он хотел и пытался действовать по принципу "разделяй и властвуй".

В результате, Генри, Джоффри и Ричард просто убежали к мамочке во Францию, и единым фронтом выступили против папаши. А поддержка мамочки в тех краях дорогого стоила, как связями, так и деньгами. Джон к братьям не присоединился. Он знал, что его, родившегося у относящихся уже друг к другу с неприязнью родителей, мать очень сильно не любит. Увы, его не любил и отец. Из всех титулов, младшему достался только титул лорда Ирландии. Это отец дал ему кличку "Джон Безземельный". Король, быстро введя в меридиан взбунтовавшихся сыновей, выбрал в любимчики самого свирепого - Ричарда. Очевидно, Джон был самым кротким из всех. В принципе, братья не убили друг друга только чудом. Генри умер в 1183 году от банальной дизентерии, посреди очередного бунта против отца.

Теперь, когда официальный наследник умер, король не торопился назначать другого. Ричард был старшим. У него уже была Аквитания, и если бы король отдал ему Англию, Нормандию и Анжу, оставшиеся в живых братья, Джоффри и Джон, с этим бы не смирились. Король предложил Ричарду Англию и Нормандию с тем, чтобы Аквитания досталась Джону. Ричард отказал, Джон попытался вторгнуться в Аквитанию силой, но не преуспел - во многом благодаря козням матери.

Джоффри умер в 1186 году, в Париже, и при невнятных обстоятельствах. То ли он правда был случайно убит во время турнира, то ли был в Париже, плетя интриги против отца и братьев, и умер от инфаркта, а Филипп наврал про турнир, чтобы скрыть цель прибытия Джоффри в Париж. Хорошее представление Филипп устроил в любом случае, пытаясь кинуться в гроб усопшего. Теперь за наследство Ангевинов боролись только два брата, Ричард и Джон. Возможно, король успел пожалеть, что выбрал в фавориты старшего, потому что тот оказался слишком способным учеником, обладающим слишком большими ресурсами. Он восстал против отца и разбил его наголову в 1189 году.

К тому моменту король Генри II был уже болен. Смертельно болен, как оказалось. Может, поэтому и проиграл сыну. Умирать он уехал на родину, в Анжу. Одним из условий примирения между ним и Ричардом было помилование всем участникам восстания против короля - Ричард был достаточно искушен в политике, чтобы не оставить на себе пятна отцеубийцы. Неизвестно, удивился ли он, увидев в списке имя младшего сына, многократно обиженного им Джона. Во всяком случае, король отказался исповедоваться. "Почему я должен искать примирения с Христом и почему я должен почитать его, если он забрал у меня всё?", - сказал король. Говорят, его все-таки убедили исповедоваться и причаститься. Или нет (этот человек был упрям), но сказали, что все прошло, как должно. 6 июля 1189 года король умер. Но проклятие Ангевинов продолжало жить в его наследниках.



Ричард и Джон

Вообще, начал Ричард в Англии скверно, если судить с современной точки зрения. На его коронацию не были допущены евреи и женщины. Делегация еврейской общины пришла, все-таки, с подарками, но их в буквальном смысле слова вышвырнули с королевского двора. Пример настолько вдохновил лондонскую чернь, что в городе начались массовые еврейские погромы. Разумеется, король позднее наказал "отличившихся" наибольшими зверствами, но только ими оказались те, кто по ошибке сжег дома христиан. В принципе, в те годы к евреям в Англии относились вообще крайне негативно, хронисты называют их "кровопийцами" и весьма одобряют действия короля и горожан.



По словам Уильяма Стабса, историка, Ричард был "плохим королем: его широкие жесты, военные таланты, расточительность и экстравагантность, его поэтические вкусы, его авантюрный характер не могут прикрыть его отсутствие симпатии или хотя бы заботы о своих подданных. Он не был англичанином. Он дал Нормандии, Анжу и Аквитании то, в чем отказывал своему королевству. У него были амбиции простого воина: он был готов воевать всегда и за что угодно, но был в любой момент готов продать завоеванное. Он искал блеска побед, а не завоеваний".

Стабс немного недооценивает Ричарда, у которого амбиции, как раз, были запредельными. Что касается завоеваний... А чего еще, спрашивается, ему было завоевывать? Его отец, король Генри II, не только построил огромную империю, но еще и наладил ее бесперебойное управление. В Лондоне Ричард нашел казну в 100 000 марок звонкой монетой. Но ему этого было мало. Он начал продавать земли короны, он отменил все разжалования своего отца и стал возвращать конфискованные земли - не бесплатно, конечно. Но помилованные дворяне возлюбили Ричарда, как мессию. А ему было все равно, что он обескровливает финансовую жизнь Англии. По его собственным словам, он бы и Лондон продал, если бы нашел на него покупателя. Глупые слова: только Англия и делала его королем, только благодаря Лондону он мог быть принят, как равный, среди королей.

Вскоре после коронации, Ричард отбыл в очередной Крестовый поход. В 1187 году Саладин захватил Иерусалим. То есть, родичи Ричарда слетели с иерусалимского трона. Можно только догадываться, как пострадала репутация Ангевинов, которые больше не могли с гордостью говорить, что их клан правит Святой землей. На тот момент королевой Иерусалима была Сибилла, старшая дочь Альмарика и двоюродная тетушка Ричарда. Далеко не седьмая вода на киселе, и тоже дама воинственная, лично руководившая обороной Иерусалима. Саладин дал ей и ее дочерям возможность сбежать в Триполи, где она, вместе со своим мужем Ги де Лузиньяном, встретила воинов Третьего Крестового. Но не с Ричардом в первых рядах. Ричард продолжал рядиться с французским королем, обеспечивая безопасность своих французских владений. Сибилла умерла в 1190-м году во время эпидемии, разразившейся в военном лагере, и с ней умерли обе ее дочери, так что родственные причины для участия Ричарда в Третьем Крестовом исчезли. Но другие остались.

Пусть Иерусалим был далеко, и пусть крестоносцы были из него выкинуты Саладином, интриги, затрагивающие интересы всех правящих домов Европы, не прекратились. Третий крестовый невозможно судить и рассматривать вне широчайшей панорамы политики тех лет, и это - совсем отдельная, глобальная тема.

Ричард действительно был первым в Северной Европе, кто присоединился к этому походу. Вообще-то, о походе любил говаривать его отец, но совершенно неизвестно, собирался ли действительно этот хитромудрый монарх в Святую Землю, или просто искал почву, на которой можно было бы заключить какой-либо разумный договор с Филиппом II Французским. Трудно сказать, что думал о религиозной войне этот циник, отказывавшийся от последней исповеди. Возможно, этот отказ был реакцией разочарованного верующего. В принципе, Плантагенетам была свойственна некоторая религиозная одержимость, странным образом сочетающаяся с далеко не святым образом жизни.

Так что Ричард короновался, уже зная, что оставит свое королевство на неопределенный срок и обескровит его, забрав почти всех пэров с собой. Управлять Англией он назначил Уильяма Лонгчампа, епископа Или, человека, несомненно, эффективного, но жесткого, жестокого и весьма неоднозначного. Джону Ричард запретил даже приближаться к Англии в течение трех лет. Возможно, Джон и не приблизился бы, но из Англии до него донеслись слухи, что Ричард и Лонгчамп уже решили и согласовали, что преемником Ричарда станет Артур, сын Джеффри.

Надо сказать, что англичанам француз Артур даром был не нужен. Джон хотя бы родился в Оксфорде и, в отличие от своих братьев, кое-что об Англии знал. Проблема была в том, что большая часть знати Англии продолжала быть сильно привязана к своим французским владениям, рассматривая Англию, скорее, как дремучий лес, в котором можно было поохотиться в свободное время. Тем не менее, и они не любили Лонгчампа, который категорически отказался от каких бы то ни было компромиссов и ограничений своей власти, и к 1190-му году вытеснил всех, с кем должен был управлять Англией совместно: Хью де Пьюйсета, например. Именно Лонгчамп назначал и собирал налоги и насаждал закон и порядок так, как понимал его сам. Кроме тех периодов, когда в Англию наезжала Алиенора, которой даже беспредельно наглый Лонгчамп не смел сказать слова поперек.

Джона хотели те, кто не оставил на исторической родине ничего, и рассматривал Англию местом, где они и их потомки будут жить. Желательно - жить хорошо. Джона хотели те, кого брал за горло Лонгчамп. Как, к примеру, комендант замка Линкольн, Жерар де Камвиль, которого Лонгчамп решил заменить своим человеком. Де Камвиль объявил себя вассалом Джона, чтобы получить защиту, и Джону пришлось действовать, потому что подобная клятва накладывала обязанности и на него.

Джон двинулся на Лонгчампа, утвердился в Ноттингеме и Тикхилле, и потребовал, чтобы Лонгчамп признал права де Камвиля. Разумеется, обо всех делах в королевстве докладывалось Ричарду, и он отправил разруливать ситуацию Вальтера де Контенсиза, архиепископа Руанского и архидьякона Оксфордского. Лонгчампу пришлось смириться, и оставить Линкольн Кастл в покое.

На самом деле, принц Джон не стал в результате этого передвижения регентом Англии в отсутствии брата, страна управлялась де Контенсизом, и периодически роль регента брала на себя Алиенора Аквитанская. Эту систему управления своей империей придумал еще король Генри, и она продолжала работать и после его смерти. А конца декабря 1193 года страной стал править от имени короля Хьюберт Волтер, которого тот назначил старшим юстициарием. Для тех, кто имел возможность сравнить управление Лонгчампа и Волтера, старые времена показались очень, очень добрыми. Потому что Волтер выжал Англию досуха.

Возвращаясь к Джону. Очевидно, Филипп Французский предложил Джону то, что ему и самому показалось вполне логичным: чтобы приручить лордов-французов в Англии, нужно ударить по их владениям во Франции. К большому неудобству, эти владения находились во владениях Ричарда, с которым Филипп рассорился, но Джона это не смутило. В конце концов, он тоже был Плантагенетом и Ангевином. И именно с тех пор о нем пошла дурная молва.

Это несправедливо. В такой семейке, где жена подстрекала сыновей против мужа, а братья воевали друг с другом и против отца - несправедливо. Можно чернить Джона за альянс с Филиппом, не принимая во внимание то, что Филипп был сеньором Джона во французских владениях. Можно обвинить Джона за то, что в отсутствие Ричарда его владения оскудели, не принимая во внимание, почему они оскудели - потому, что Ричард, в своих амбициях, рассорился со своими союзниками (со всеми своими союзниками!), был ими арестован, и Алиенора ободрала всё, вплоть до драгоценностей английской короны, чтобы выкупить сыночка. Ведь в качестве выкупа затребовали 100 000 марок - сумму, которую король Генри собрал неизвестно за сколько лет своего успешного царствования, и которая потом была увеличена до размера в 150 000. Налоги достигли 25% - невероятно для того времени! Можно забыть и то, что Ричард, вернувшись из плена, только заглянул в Англию, и мгновенно умчался в свою обожаемую Францию, чтобы решать проблемы своих французских владений за счет английских налогоплательщиков.

И не стоит забывать, какую карусель устроил Ричард в той же Нормандии перед своим отбытием в Иерусалим - и не только в Нормандии, в Англии тоже. Он заставил всех администраторов платить за то, чтобы они могли остаться на своих постах. А некоторые должности просто продал с аукциона. Тот же Лонгчамп, канцлер, заплатил 3 000 фунтов, чтобы остаться канцлером. Хронист из Вестминстера утверждает, что Ричард арестовал сенешаля Анжу, доставил его в Лондон и потребовал уплаты в 30 000 фунтов за освобождение. Очевидно, речь идет о казне Анжу, которую король захотел экспроприировать полностью, уж больно большая сумма. Кстати, король получил, что хотел, и сенешаль остался в числе его администраторов. Ранульф де Гланвилль тоже был брошен в тюрьму, и тоже должен был себя выкупать - за 15 000 фунтов. Де Гланвилль примкнул потом к крестоносцам и участвовал в штурме Акры. Видимо, и его отношения с королем этот досадный инцидент не расстроил.

Впрочем, у королевских администраторов практически не было выбора, как не было его и у пэров, баронов и рыцарей. Ричард позволил некоторым не участвовать в крестовом походе (тоже за многие тысячи фунтов), но большинство знати были призваны королем, что означало приказ. Хочешь или нет, а отправляйся и воюй. Практически до голого камня были раздеты и церкви Англии, которым, зачастую, давались только сутки на то, чтобы собрать суммы, требуемые королем. Правда, церквям-то король поклялся все вернуть. Когда-нибудь. Или те, кто будет править после него, расплатятся. Монах-хронист просто задыхается от восторга по этому поводу: "A man of such courtesy and moderation, who not even when angry ever did any thing to those who were under him, but what savoured of mildness : truly of His family, and one of His familiars, of Whom it is said, under Whom to live is to reign".

Впрочем, свою поредевшую семью Ричард не обидел. Брата Джона он сделал графом Мортена, женил на Изабелле Глостерской, и дал земли Ноттингемшира, Корнуолла, Дерби, Девона, Дорсета и Сомерсета. Относительно брака с Изабеллой решение принял еще король Генри, причем пара была двоюродными кузенами, так что для этого брака была нужна папская диспенсация. По какой-то причине, эту диспенсацию никто не озаботился получить, и стоило Ричарду уехать, как Балдуин, архиепископ Кентерберийский, брак аннулировал. Папа, Клемент III, довольно быстро аннулирование аннулировал и диспенсацию выдал, но с одним своеобразным условием: паре запрещалось вступать в интимные отношения, хотя они были мужем и женой. Очевидно Ричард очень не хотел, чтобы у его брата появились законные наследники. Такая же законодательная кастрация была проведена и с земельными владениями Джона: он владел землями, но не замками. Все замки во владениях брата Ричард оставил за собой, что, по сути, полностью лишало принца контроля в его собственном хозяйстве. Из той же хроники Ричарда из Дивайза выясняется еще одна любопытная деталь: Джон, который был вынужден дать брату клятву не въезжать в Англию три года, мог это сделать при условии, что однажды прибыв туда, он не сможет выехать.

Подводя итоги. Ричард сделал все возможное, чтобы у его брата не появилось нормальной семьи со всеми вытекающими из брака семейными обязательствами, связями и появлением наследников. Он привязал его к женщине, с которой Джон ничего вышеперечисленного иметь не мог. И не мог даже жениться, потому что как бы уже был женат. Он лишил брата какой-либо власти, несмотря на то, что перед всем светом выставил себя щедрым. Потому что в то время вся исполнительная власть осуществлялась шерифами из замков. Там была казна графства, туда собирались налоги, оттуда платились деньги в королевскую кассу. То есть, очень большой вопрос, получил бы Джон хоть пенни со своих обширных владений, если эти пенни находились в руках, ему не подчиняющихся. А Джон находился бы во Франции. Потому что Ричард ограничил его даже в свободе передвижения: или сиди в Англии, где у тебя нет даже власти обычного барона, или сиди во Франции.

Зато Алиенора Аквитанская, королева-мать, получила в свое собственное распоряжение все те владения, которые были обозначены для нее вдовьей долей (до этого она жила за счет казны).

Судя по хроникам, первые серьезные столкновения между де Лонгчампом и принцем Джоном начались в 1190-м году, не позже. Во всяком случае, 4 марта 1191 года у них уже состоялась встреча в Винчестерском дворце, "относительно владения некоторыми крепостями и относительно получения денег, обещанных брату королем, из казны". Очевидно, это был тот самый эпизод с Линкольн Кастл, в который управляющий-регент хотел посадить своего человека, и комендант которого объявил себя вассалом принца Джона. Но до боевых действий дело в тот момент еще не дошло. И деньги с земель, таким широким жестом пожалованных ему братом, принц, очевидно, так и не увидел.

И в мае того же года архиепископ Руанский Вальтер де Контенсиз вернулся в Англию, чем заслужил весьма презрительные эпитеты со стороны автора хроник. Конечно, король его отпустил не просто так, а, видимо, направив как-то решать внезапно возникшие в Англии проблемы. И сделав чувствительное финансовое кровопускание. Но возвращение де Контенсиза совпало со смертью папы Клемента, что автоматически сняло достоинство папского легата с Лонгчампа. Теперь регент превратился из лица, по сути, неприкосновенного в простого смертного. Хотя бы на несколько месяцев. Также из хроники можно понять, что король стал отпускать тех, кто хотел вернуться в Европу, в обмен на деньги и/или их армии.

Верный себе и политическим урокам своего папаши (разделяй и властвуй), Ричард создал в Англии очень сложную ситуацию. Во-первых, он затребовал себе весь доход королевства за истекший год, что само по себе парализовало деятельность правительства. Во-вторых, отправив де Контенсиза разбираться с Лонгчампом и его ссорой с Джоном, он отправил Джону письмо с требованием во всем соглашаться с Лонгчампом. В-третьих, отпустив в Англию тех, кто мог откупиться, и удерживая тех, кто откупиться не мог, он спровоцировал в самой Англии ситуацию, в которой сила оружия и денег стала единственным законом - при парализованном отсутствием ресурсов правительстве.

Де Контенсиз многое увидел и все понял. Страна разделалась. Его решением было обращение к дворянству и духовенству сместить Лонгчампа, с чем дворянство согласилось без колебаний. Но духовенство колебалось, и Логчамп решил всем показать, кто в доме хозяин. Воспользовавшись тем, что комендант Линкольн Кастл отправился на континент с Роджером Мортимером по каким-то делам, Лонгчамп попытался крепость взять. Делом могло оказаться возвращение в Англию архиепископа Йоркского, сына-бастарда короля Генри и, таким образом, сводного брата Ричарда и Джона. Вот ему Ричард запретил въезд в Англию абсолютно и безусловно. Кстати, Джеффри Плантагенет был еще и епископом Линкольна.

Но тонкость заключалась в том, что в Линкольн Кастл осталась жена коменданта, Николь де Камвиль. И Линкольн Кастл был ее замком до того, как король объявил его своей собственностью. Так что Николь не поколебалась оказать Лонгчампу вооруженное сопротивление, унизительно успешно для авторитета канцлера. Вот в этот момент принц Джон и занял Ноттингем и Тикхилл, и послал Лонгчампу письмо, что либо тот убирается прочь от Линкольн Кастл, либо он, Джон, заставит его убраться, помогая своему вассалу.

Де Контесизу пришлось хотя бы сделать вид, что он помогает принцу и юстициарию примириться, хотя ни для кого не было секретом, что симпатии архиепископа Руанского не на стороне милорда канцлера. Ситуация обострилась и тем, что канцлер допустил выходку, которая и позже была бы осуждена, а уж в те времена и подавно. Он попытался схватить архиепископа Йоркского в Дувре, устроив там засаду. Но архиепископ о засаде узнал вовремя, и удачно укрылся в приорате. И вот из приората, нарушив правило неприкосновенности церковной защиты, люди де Лонгчампа архиепископа вытащили и бросили в тюрьму. Буря поднялась тем большая, что о судьбе Томаса Бекета еще хорошо и детально помнили.

Судьба Джеффри тоже является неплохой иллюстрацией политики короля Ричарда относительно семьи. Джеффри был бастардом, но он был старшим сыном короля Генри, который никогда не отделял его от остальных сыновей и сделал епископом Линкольна, когда парню было около 20 лет. Чтобы обеспечить доходы, очевидно, и дать определенное положение в обществе, потому что священником Джеффри не стал, он продолжал быть военным. Что еще более ценно, он всегда сражался на стороне отца, по поводу чего расчувствовавшийся король однажды сказал, что его остальные дети - настоящие выродки, и только Джеффри - его истинный сын.

И это были, видимо, не только слова, потому что Джеффри был в большой репутации в Европе, настолько большой, что если не он сам, то его имя было запутано в политику иерусалимского королевства. Вполне может быть, что король Генри был бы более чем рад увидеть сына на иерусалимском престоле. Но это уже относится к сложному клубку политики королевств крестоносцев, и к этой истории имеет только то отношение, что Ричард опасался Джеффри всерьез. В конце концов, тот был единственным из всей семьи, кто не замарал свое имя распрями с отцом, и единственным, кто оставался с отцом до конца и участвовал в похоронах.

И что делает Ричард практически немедленно после коронации? Назначает ненавистного ему и его мамочке сводного брата архиепископом Йоркским. Благодать. Ну и что, что этим назначением он перемешал тонкую политику местного болотца духовных пастырей своего королевства, натравив их против непрошенного архиепископа? Ну и что, что назначение это было пустым звуком без санкционирования папы, а папа-то был далеко, в Риме, и братец-то так и не принял еще сан. Примет, куда денется, ведь король за это назначение назначил братцу еще и выплатить 2 000 фунтов, хотя земли, прилагаемые к должности, конфисковал себе, пока деньги не будут уплачены. Главным было запутать Джеффри в бесконечные церковные дрязги и вынудить его принять сан священника. Надо сказать, план удался полностью. Но в 1191 году возвращение Джеффри в Англию было практически гарантированным финалом для деятельности де Лонгчампа, как бы судьба Джеффри ни сложилась.

Де Контенсиз предложил разобрать ссору Лонгчампа и принца Джона на суде. Оба согласились на кандидатуры епископов Винчестера, Лондона и Бата в качестве арбитров, потому что оба им доверяли. Лонгчамп выставил также представлять свои интересы графов Варрена, Арундела и Клэра и еще восемь человек. Принц послал Стивена Ридела, своего канцлера, Уильяма де Венденаля, высшего шерифа Ноттингема, Реджинальда де Вассевиля, высшего шерифа Тикхилла, и еще восемь человек. Обе стороны поклялись подчиниться решению жюри, каковым бы оно ни было.

Линкольн Кастл жюри оставило за де Камвилем. Принц пообещал сдать и сдал замки в Ноттингеме и Тикхилле, а канцлер сделал хорошую мину при плохой игре, и назначил руководить ими... де Венденаля и де Вассевиля, то есть тех, кто там изначально и начальствовал. Все поклялись хранить замки в порядке и верности своему господину, если тот вернется живым - королю. Если же король погибнет в походе, эти замки перейдут к принцу Джону. Канцлер обязался, также, в случае смерти короля не чинить препятствий коронации Джона, а всячески ему помогать. Скажем так, что один - ноль в пользу Джона, причем явно с полного одобрения де Контенсиза, который, в свою очередь, действовал по инструкции короля, кто бы что ни утверждал.

Но Джон (или де Контенсиз?) не успокоился. В конце концов, Джеффри, архиепископ Йоркский, все еще продолжал находиться в тюрьме. Обстоятельства его ареста действительно были скандальными. По приказу де Лонгчампа, комендант Дувр Кастл послал солдат за Джеффри в приорат. Те были готовы уже перебить всех в приорате находящихся, как Джеффри вышел к ним с крестом в руках, и объяснил, что является теперь уже официально рукоположенным архиепископом Йоркским. На что солдаты заметили, что архиепископ там или нет, а для них он - ублюдок покойного короля, незаконно прибывший в Англию, сбили его с ног и проволокли до тюрьмы за ноги.

Джон обратился ко всем имеющимся в стране на тот момент сэрам и пэрам, и те вызвали канцлера в Лодбридж объясниться. Прождали Лонгчампа почти три дня, но тот так и не показался. Дело было "в последней трети октября", как пишет хронист. Каким-то чудом (скорее всего, организованным понятно кем), Джеффри к тому времени бежал из Дувра и явился в Лондон, прямо в Тауэр. Горожане обложили Тауэр, то ли для того, чтобы Джеффри не сбежал (объяснение сторонников Лонгчампа), то ли для того, чтобы его там люди канцлера не прибили (объяснение сторонников Джона). В любом случае, не дождавшись Лонгчампа к концу третьего дня, Джон с сопровождением двинул в Лондон, где горожане встретили его воплями "Hail, dear lord !". Попкорна в те времена еще не было, но что-то в этом роде жители Лондона наверняка покупали, готовясь к грандиозному спектаклю.

И они свой спектакль получили. На следующий день Джон, с сэрами и пэрами, открыл заседание в соборе св. Павла. Начали с того, что Джеффри рассказал все, что случилось с ним в Англии. Затем, по идее, должны были заслушать обвиняемого, то есть Лонгчампа, но он не посмел явиться, понимая, по-видимому, что это не имеет смысла и опасно для здоровья, если не для жизни. Канцлер не услышал, как сэры и пэры, разгоряченные речью Джеффри, вопили, что они не дадут такому человеку, как Лонгчамп, управлять собой, и в едином порыве выбрали на место старшего юстициария принца Джона. Было решено, что все замки-крепости страны переходят к нему за исключением трех, которыми будет управлять канцлер.

Немедленно были выбраны и новые коменданты замков, казначеи, коннетабли и судьи. Епископ Винчестера получил свою епархию, которую ранее у него отобрал Лонгчамп, а епископ Дарема и вовсе получил все графство Нортумберленд.

Разумеется, к канцлеру к вечеру отправилась делегация из четырех епископов и четырех графов, чтобы объявить ему о том, что было решено. Монах-хронист пишет, что канцлер рухнул в обморок от ужаса, и его пришлось отливать водой, после чего он разразился долгой речью, поминая Приама и иже с ним, и заявляя, что они взбунтовались не против него, но против воли короля. Так это было или нет, но ответ, который принесли лорды и епископы благороднейшему собранию был простым: "Печать не сдам". Немного подумав и прикинув, к чему может привести его упрямство, и где-то среди ночи послал к Джону слово, что встретится с ним и ответит на все обвинения утром.

Следующим утром лондонцы купили еще того, что заменяло им попкорн, и расположились вокруг поля. Около десяти тысяч собрались, говорят. Нобли в центре, зрители вокруг. Начали с обвинений, которые незаметно переросли в новые прения. В конце концов, Лонгчамп не выдержал: "Я что здесь, в роли слушателя, что ли?!". В качестве ответа на обвинение он, впрочем, просто заявил, что знать ничего не знает, и не виноват в том, как в Дувре обошлись с архиепископом Йоркским. Он ничего не знал, и никаких приказаний никому на этот счет не давал. А что касается всего остального, то право его сместить имеет только король. Точка. Впрочем, замки он сдаст, если это совершенно необходимо. Прения продолжались до вечера. В конце концов, канцлер сдал ключи от Тауэра и согласился на передачу всех крепостей, кроме трех, о которых шла речь прошлым днем. Хронист не уточняет, каких именно.

Два-ноль в пользу Джона? Возможно, но только Лонгчамп не сложил с себя звание старшего юстициария, и, возможно, был технически прав. В тот момент только король имел неограниченную власть назначать и смещать своих чиновников. Партия Джона продолжила работу, конкретно решая об управлении и функционировании сданных крепостей (административных центров, по сути). А Лонгчамп... Лонгчамп уже вовсю продвигался к побережью, меняя обличия и прячась. Продвижение затруднял факт, что канцлер не понимал того, что ему говорят англичане, и не мог ответить англичанам на вопросы, когда его о чем-то спрашивали. Говорят, что когда он был переодет в женщину, у него был интересный момент с пьяным моряком в порту, но это может быть и анекдот.

До Ричарда далеко, а Алиенора близко



Разумеется, обе партии, канцлера и принца, немедленно отрядили делегации к королю, одни - с оправданиями, другие - с обвинениями. К королю направлялся и разжалованный Англией Лонгчамп. Помимо того, что ему впервые в жизни пришлось обходиться без прислуги и неограниченных ресурсов, его жизнь действительно была в опасности: де Контенсиз отправил в Нормандию гонцов со словом, что к де Лонгчампу на континенте следует относиться, как к отлученному от церкви. А правительственные гонцы передвигались, разумеется, гораздо быстрее, чем безденежный и довольно беспомощный в жизненных реалиях высший государственный чиновник. Впрочем, де Контенсиз совершенно не сомневался в том, что ежели канцлер доберется до короля живым, Ричард его пригреет. А де Лонгчамп, добравшись до Фландрии, тоже не остался бессловесным, и предал анафеме коллективно всех, кто чинил ему обиды.

Вообще, в те годы, похоже, отлучением от церкви пользовались по любому поводу, щедро, не стесняясь. В то же время, когда Англия ругалась со своим канцлером, в Нормандию приехали два легата, которые ошибочно посчитали Нормандию частью Франции. За это легатов не впустили в Жизор, и коннетабль Нормандии посоветовал им убраться восвояси во Францию, если уж они туда собирались, а Нормандия - это практически Англия, потому что принадлежит английскому королю. Ладно, легаты, конечно, с таким неуважением не смирились, и отлучили от церкви коменданта Жизора в частности и сенешаля Нормандии со всей Нормандией вообще. На три недели. На практике это означало, что церкви закрыли двери. Никого не крестили, не венчали, не поминали, не хоронили, не отпевали. Ни за кого не молились. Такая вот своего рода забастовка.

Папа Римский, когда узнал о действиях легатов, схватился за голову. Вот меньше всего ему было нужно в тот момент, чтобы его люди нагадили раздражительному королю Ричарду, который все никак не мог собраться отплыть в Святую землю. То он с Сицилией возился, то Кипр завоевывал. Такой человек мог принять отлучение части своей территории от церкви очень всерьез. Отлучение было отменено, а легаты срочно откомандированы из Нормандии прочь. Ричард отплыл, наконец, туда, куда собирался столько лет, и в начале июня 1191 года объявился у Акры. Поскольку прибыл он с большими силами и основательной материальной базой, Акра была взята уже в июле. Но с точки зрения Ричарда это было только началом. Он основательно увяз в местных политических интригах и, по-видимому, позволил себе увлечься, потому что сначала поддался на провокацию Филиппа Французского и смертельно оскорбил Леопольда Австрийского, а потом равнодушно позволил Филиппу ретироваться домой, во Францию.

У Филиппа, тем не менее, была совершенно четкая агенда: пока его английский сосед тратит деньги и силы в далеких землях, он, король Франции, будет тратить свои силы и деньги на укрепление крепостей и замков на границах с Нормандией, Анжу, Пуату, Гасконью, да и у самого пролива. Потому что Филипп был твердо намерен выкинуть англичан с континента. Вспомните этот момент, когда будете встречать обвинения в адрес Джона за то, что тот профукал французские владения: проблемы начались задолго до того, как он стал королем.

Впрочем, вполне может быть что Джон, в отличие от Ричарда, внимание на маневры Филиппа обратил, потому что он собирался отправиться зачем-то в Нормандию на рандеву с Филиппом, но вмешалась его матушка, прибывшая в Англию в феврале, и всполошившаяся, что нелюбимый Джон сможет найти общий язык с Филиппом против любимого Ричарда. Неудивительно, что Алиенора Аквитанская была уверена в том, что Филипп Джона одурачит. В конце концов, Филипп легко манипулировал и куда как более искушенными людьми, чем английский принц. Неприятный осадок оставляет то, что Алиенора не постеснялась выставить младшего сына кретином и потенциальным предателем перед всей Англией. Она сзывала сэров и пэров страны четырежды: в Виндзоре, Оксфорде, Лондоне и Винчестере, с требованием, чтобы ее неразумного сыночка во Францию не отпускали, потому что плохой Филипп восстановит там его против брата, законного короля. И Джона из Англии не выпустили. Ведь условием Ричарда изначально было: или брат не появляется в Англии, или ее не покидает.

Чтобы подсластить пилюлю, Джону вручили замки Виндзор и Валлингфорд. Тогда старая интриганка снова начала публично заламывать руки: ее младший сын одержим вопросом крепостей, и кто его знает, с какой целью? Уж не с целью ли взбунтоваться против брата, законного короля?!

О целях этих маневров Алиеноры можно только догадываться. К тому моменту она не могла не знать, что ее сыну-королю плевать на Англию. Она не могла не понимать, что время начало безжалостно работать против Ричарда: ее попытка женить любимого сына и обеспечить его наследником провалилась с треском, а жизнь воина в те годы редко была долгой. Не наталкивала ли она Джона на мысль о бунте? В конце концов, он тоже был достаточно Ангевином, чтобы не быть пушистым няшечкой. Против этой за уши притянутой версии говорит то, что она сделала все зависящее от нее, чтобы связать Джону руки и испортить ему репутацию. Почему она всю жизнь последовательно и неотступно вредила этому сыну - тоже загадка. Ведь она с ним практически не сталкивалась, мальчик покинул ее вскоре после рождения, отправившись к мамкам-нянькам, так что она никак не могла получить какое-либо представление о характере и достоинствах/недостатках Джона.

В хронике есть одна странность: говоря о Джоне, хронист всегда называет его "единоутробным братом короля", а не просто братом. Обычно такое уточнение всегда делается в том случае, если братья сводные: единоутробные, если мать общая, а отцы разные, или единокровные, если отец один, а матери разные. Хронист также никогда не называет Джона принцем, всегда именуя его просто "граф Мортен". Проще говоря, хронист не считает Джона сыном короля Генри.

Вот позвольте мне сделать одно странное предположение: а был ли Джон сыном Алиеноры? Да-да, именно Алиеноры, хотя эта "единоутробность" так и пестрит в хрониках. Потому что в тот период, когда королева была беременна последним сыном, король практически открыто жил со своей Розамундой, а не с женой. И ходили упорные слухи, что от Розамунды у короля был ребенок, хотя его личность нигде не зафиксирована. Алиеноре было на момент рождения Джона 44 года, и у нее было позади как минимум 9 родов и бурная жизнь. Ее последний ребенок мог умереть, и Джон мог быть взят вместо него у Розамунды.

Против говорит многое. Во-первых, полная бессмысленность такого поступка. У четы было много сыновей, им не нужен был еще один наследник. Во-вторых, у короля Генри была тенденция признавать своих бастардов. С другой стороны, признав, он вовсе не преподносил им будущее на блюдечке с золотой каемочкой. Он обеспечивал уровень жизни и давал возможность продвигаться. Джеффри, ставший архиепископом Йоркским, получил от отца отправную точку и поддержку, но не более. Уильям, самый младший, получил баронство, но это и все. Джон получил от отца звание лорда Ирландии для статуса и три города во владениях брата для доходов. И всё. Если не считать обидную кличку "Безземельный". Как-то странно, не так ли? Потому что, если отвлечься от привычной мантры, что "слишком много сыновей", то вспоминается, что именно в тот период была создана "империя Ангевинов", где чего-чего, а земель хватило бы и на более многодетное семейство.

Мог ли Джон быть сыном Алиеноры, но не сыном короля Генри? Мог. И в этом случае Генри поступил бы именно так, как с собственными бастардами - дал бы свое имя и отправную точку. И не стал бы делать из происхождения ребенка секрета. Во всяком случае, если хронист употребляет титул "граф" и "единоутробный брат" в прямом смысле, а не для того, чтобы выразить свою явно просматривающуюся неприязнь к Джону, происхождение парня в приближенных ко двору кругах секретом не было. Графом Джона сделал, кстати, Ричард, и Ричард же сделал графом младшего бастарда своего отца, графом Салсбери. И обоих женил на богатых наследницах.

Это, разумеется, чистые спекуляции, но они предлагают хоть какое-то объяснение тому, почему Алиенора так себя вела по отношению к Джону, и почему Ричард так старался предотвратить появление у Джона, официально считавшегося сыном своих родителей, наследников.

Таинственное исчезновение короля Англии

Для того чтобы понять что-то в событиях 1193-94 гг в Англии, необходимо немного сосредоточиться на том, что в это время происходило с ее королем, Ричардом, и почему все получилось так, как получилось.



Через два года после того, как Ричард отправился навстречу приключениям, поток средств из Англии, утекающий без следа в сухие пески Палестины, поиссяк. Англия просто не могла больше содержать его армию, да и сама армия сильно поредела. Битвы, конечно, проредили войско, но гораздо больше англичан погибли от невыносимого для них климата, ледяного ночью и одуряюще знойного днем, от недостаточного питания, от ран и болезней. Хронист честно отмечает, что "сарацины" просто-напросто ели меньше и диета их была более натуральной для тех условий, что они не испытывали трудностей с подкреплениями, и, наконец, что их медицина в разы превосходила медицину европейцев. Не говоря о том, что жизнь в местных условиях была для них естественной, тогда как европейцы переносили эти местные условия с трудом.

В довершение всем несчастьям армии крестоносцев, и сам Ричард заболел. Лихорадка трепала его без перерыва, его врачи подозревали, что имеют дело со смертельной формой этой болезни. Неизвестно, что случилось бы с деморализованными англичанами, если бы в армии не нашелся человек с холодной волей, ничем не уступающей свирепости Ричарда: Хьюберт Валтер - епископ Салсбери, представьте себе. Собрав совет, он сам себя назначил неформальным главнокомандующим, и сделал несколько распоряжений. Во-первых, болезнь Ричарда надо было тщательно скрывать, во-вторых, армия должна была выглядеть так, словно вот-вот отправится на штурм. И распорядился поставить в первых рядах "лучших пьяниц" английского контингента, накачав их вином ровно в том количестве, чтобы они выглядели озверевшими, но не падали и не спотыкались. Похоже, у епископа было лишенное иллюзий знание человеческой натуры.

В окружении Саладина был, как минимум, один человек, который считал, что худой мир лучше доброй ссоры - его брат. Вот он-то и договорился с епископом Салсбери о том, что между крестоносцами и Саладином должен быть немедленно заключен мир. Предполагалось, что Валтер действовал с ведома Ричарда, а Саффатин - с ведома своего брата. И вовремя они заговорили о мире, потому что буквально в тот день, когда Ричард пошел, все-таки, на поправку, в Акре заболел герцог Бургундский, и умер через несколько дней. Что привело к тому, что весь его контингент погрузился на корабли и отплыл домой. Крестовый поход развалился, и дрязги его командиров были перенесены на европейскую почву.

Филиппу, который был настроен присоединить владения Ангевинов во Франции к своим территориям, легко договорился с римским императором, что Ричард должен был задержан, если будет возвращаться через Германию. Неизвестно, чем была обоснована просьба Филиппа. Во всяком случае, именно в то время он с большой помпой окружил себя телохранителями, утверждая, что Ричард послал по его душу наемных убийц. Возможно, императору ничего не нужно было обосновывать, потому что Ричард нажил в его лице вечного врага, распорядившись в Сицилии по-своему. Леопольда Австрийского тоже уговаривать было не надо. Он не забыл, как Ричард топтал копытами своего коня австрийское знамя после взятия Акры, хотя действия Ричарда были, вообще-то, реакцией на тихое замечание самого Филиппа, что австрийское знамя рядом со знаменами Англии и Франции - это наглость.

Как только Ричард оклемался, выяснилось, что переговоры о мире вовсе не были его идеей. Он был намерен штурмовать Иерусалим, и либо победить, либо умереть мучеником за святую веру. Ярость короля, обнаружившего, что в его распоряжении, вообще-то, осталось всего сотен восемь рыцарей, была неописуема. Очень даже может быть, что эта странная идея со штурмом была просто дымовой завесой ради сохранения лица (Ричард был реалистом, несмотря на его риторику и браваду). Во всяком случае, он рявкнул Валтеру и Генри Шампанскому, что "делайте, что хотите", и, таким образом, авторизировал находящиеся в процессе мирные переговоры. Больше в Палестине ему делать было нечего.

Разумеется, Ричард не просто так отчалил в Европу - он сделал все необходимые распоряжения. Но разочарование оставшихся было настолько глубоким, что шторм, от которого пострадала флотилия короля, был воспринят как Божья кара отступникам, не меньше. Обратите внимание на этот момент, зафиксированный летописцем - в нем может крыться объяснение тому, как Европа встретила Ричарда, и объяснение событий 1193 года, происходивших в Англии.

Кара или нет, но Ричард действительно оказался в уникальном для него состоянии, точь-в-точь как его бывший канцлер, де Лонгчамп. Он так хорошо прошелся со своим войском по Сицилии, что просто не посмел туда показаться без войска. Ему нужно было пробираться в Англию практически инкогнито, и он выбрал путь через Германию. Из чего следуют два вывода. Во-первых, Ричард Львиное Сердце отнюдь не был популярен среди своих царственных собратьев. Во-вторых, судя по тому, что Филипп Французский договорился с римским императором об аресте Ричарда задолго до того, как тот отплыл из Святой земли, существовал какой-то план, который помешал бы ему вернуться вместе с войском, даже растаявшем до минимума. Потому что шторма даже Филипп предвидеть не мог.

Это - тоже любопытный момент. Ричард, предполагаемый герой палестинских баталий, практически вождь Третьего крестового, внезапно оказался в Европе на положении изгоя, за которым идет охота.

Через Францию Ричард отправиться не мог. Морской путь через Гибралтар и Атлантику был и слишком долгим, и слишком опасным, да и сезон уже не располагал к длительным морским прогулкам. Оставалась Германия. Ричард переоделся пилигримом. Более неудачной маскировки он придумать не мог, потому что пилигримом он и не выглядел, и вел себя... как привык себя вести. Швырялся деньгами, выжатыми из англичан, был груб, агрессивен, требователен, нетерпелив и высокомерен. В какой-то момент до него и его окружения дошло, что образ как-то не соответствует, и Ричард стал говорить, что он - богатый торговец, побывавший в Палестине. Но он не выглядел и торговцем. И уж явно не жестом торговца было послать в город пажа, который должен был получить для всей компании паспорт на въезд, дав ему перстень с рубином в качестве подарка коменданту крепости.

Комендант не стал кривить душой, и прямолинейно заявил пажу, что знает, кого он представляет, что перстень не возьмет, но въезд разрешает. Поскольку комендант ничего не сказал о выезде, ночью Ричард раздобыл коня и растаял в темноте, оставив позади своих спутников, которые были утром арестованы. Действительно, один Ричард не привлекал к себе такого внимания, как Ричард, путешествующий со слугами. Лонгчам понял это быстрее, чем его суверен, но Лонгчамп королем не был и свои фанаберии умел придержать. Впрочем, паж при короле все-таки был, и именно некоторые детали одежды пажа, носящие знаки персоны, прислуживающей королю, позволили их выследить и арестовать.

Леопольд, вопреки распространенным легендам, держался с Ричардом вполне прилично. Он даже сказал ему, что королю крупно повезло нарваться не на врага, а всего лишь на посредника. Вот если бы он попался одному из друзей убиенного Конрада Монферратского, те просто растерзали бы его на месте. Тем не менее, посредник или нет, Леопольд не собирался отдавать драгоценного пленника римскому императору вот просто так. Начался оживленный торг, который освежали иногда утверждения, что "герцог не может держать короля пленником, а император может".

А англичане, тем временем, своего короля просто потеряли. Было известно, что он отбыл из Палестины осенью 1192 года. Очевидно, через некоторое время стало известно, что до Корфу король добрался. Но потом его следы терялись, а если такой человек, как Ричард, за полгода нигде не появился, можно было опасаться, что его нет в живых. Или радоваться, кому как. Супруга Ричарда, Беренгария, и его сестра, Джоанна, появились в Париже перед Рождеством 1192 года, но и они не имели ни малейшего представления о том, где носит короля Англии, и жив ли он. У Леопольда Австрийского и императора Священной Римской Империи был хороший резон не разглашать посторонним то, что они держат в заключении крестоносца, да еще и короля. Папа римский за такое и отлучить от церкви мог.

В конце концов, Леопольд и император договорились на том, что Леопольд получит треть выкупа за английского короля, и Ричард был переведен весной 1193 года из Тьернштайна в Дюрнштайн, где и оставался до конца лета. Кому император хотел продать Ричарда изначально, можно только догадываться. Возможно, Филиппу Французскому, потому что король Франции был наиболее очевидной кандидатурой в очереди тех, кому Ричард был как кость в горле. Но Филипп был слишком хитер для того, чтобы ввязаться в подобную авантюру. Да и слухи о веселом пленнике, поющем и пирующим с обслугой замка, стали потихоньку циркулировать.

О том, как стало известно местонахождение короля, есть много легенд. Самая поэтичная рассказывает о менестреле Блонделе, который возвращался из Палестины в Англию, весело распевая песенки, и совершенно случайно его дорога пролегала мимо Дюрштайна, где Ричард услышал знакомую песню и стал ей подпевать. Блондель узнал голос, и рассказал в Англии, где надо искать короля. Другая легенда рассказывает о поясе Ричарда, украшенном драгоценными камнями, который Беренгария узнала, увидев продающимся на одном из рынков Рима. Более правдоподобна история о том, что император написал королю Франции, а кто-то снял копию с этого письма. Скорее же всего, император сам известил англичан, что они могут выкупить Ричарда. В любом случае, папа римский как-то узнал о судьбе английского короля и стал угрожать императору отлучением от церкви.

О том, что происходило в Англии между осенью 1192 и концом лета 1193 года, можно только предполагать. Все старые авторы, дружно предающие Джона анафеме, благополучно перескакивают через период размером предположительно в год, когда король страны полностью исчез с горизонта, и были все основания предполагать, что он погиб. Предположительно - потому что часть историков-викторианцев утверждает, что император написал Филиппу или англичанам в марте-апреле 1193 года, а некоторые определенно говорят, что о судьбе Ричарда ничего не было известно до самого конца лета 1193 года.

На Джона свалились заботы по обороне Англии - потому что Филипп не просто так укреплял крепости Ла Манша, и по управлению французскими владениями английской короны - потому что Филипп их хотел себе. Почему на Джона? Потому, что заседание сэров и пэров, собранное по требованию Алиеноры Аквитанской весной 1192 года, закончилось тем, что они торжественно поклялись в верности королю... и его наследнику. Все, включая саму Алиенору. Поскольку других наследников, кроме Джона, на горизонте не наблюдалось, на него и легла ответственность.

Историк Кэйт Норгейт, написавшая предубежденный против Джона, но очень детальный труд, указывает, что известие о судьбе короля в Англии получили от самого Филиппа Французского (но опускает такую важную и спорную деталь, когда). А Филипп узнал о пленении Ричарда из письма императора от 28 декабря 1192 года.

В любом случае, пока между континентальными королями шел торг относительно Ричарда, никто в Англии ничего не знал. В какой-то момент Филипп сам написал Джону, и тот немедленно отправился в Нормандию. В Нормандии его встретила делегация баронов с требованием, чтобы он отправился с ними в Алансон, чтобы провести переговоры относительно короля и выкупа ("относительно дел короля и его освобождения"). Ответ Джона известен: "Если вы признаете меня своим лордом и поклянетесь мне в верности, я буду защищать вас от Франции. Если нет - никуда я с вами не поеду". Две эти фразы не соответствуют друг другу, поэтому напрашивается предположение, что в зафиксированном обмене репликами что-то упущено.

Похоже, тем не менее, что Джон с баронами и сенешалем Нормандии не договорился, о чем бы разговор ни шел, потому что он отправился во Францию, не заворачивая в Алансон. Договор был подписан Джоном лично и представителем Филиппа Французского, что в том случае, если Джон унаследует корону Ричарда, он передаст Вексен, расположенный на границе Нормандии и Иль-де-Франс, Филиппу, а остальные владения Ангевинов перейдут к нему. Было еще несколько исключений, самым крупным из которых выглядит Тур. Очевидно, Джон не хотел тащить сквозь свое царствование бесконечные диспуты с Филиппом относительно этих городов.

Норгейт называет датой переговоров январь 1193 года, и утверждает, что Филипп и Джон знали о том, что Ричард захвачен в плен. Но это совершенно невозможно. Допустим, Ричард попадает в руки Леопольду в Вене числа 23 декабря. Как известие могло достигнуть Парижа уже 28 декабря, если сам римский император не мог бы успеть получить депешу, даже если Леопольд отписал ему немедленно (что сомнительно). Максимум, что можно предположить - это то, что император написал Филиппу 28 декабря 1192 года.

Если договор между Джоном и Филиппом был подписан в январе 1193 года (а о его содержании есть очень сильно отличающиеся друг от друга мнения), то это был договор на случай, если король мертв. Ведь он пропал предыдущей осенью.

Вот другой историк, Эббот, очень подробно описывает, что известие о том, что Ричард находится в плену, достигло Англии в 1193 году, что было общее собрание баронов, епископов и чиновников в Оксфорде, где все еще раз поклялись в верности своему королю, выразили коллективное "фу" императору, и отрядили делегацию пообщаться с Ричардом. Общаться отправились два аббата, из практических соображений. Во-первых, Ричард, несомненно, нуждался в утешении, а во-вторых, аббатов вернее допустят до пленника, чем баронов. Жаль, что Эббот ничего не пишет о том, когда именно в 1193 году всё это случилось. Ведь аббаты добрались до империи в тот момент, когда император привез Ричарда на суд перед большой ассамблеей империи.

Обвинения, предъявленные Ричарду, звучали так:
1. Он заключил союз с Танкредом Сицилийским, чем сделал себя соучастником преступлений Танкреда. 2. Он завоевал владения христианского короля Кипра, сверг его и разграбил его королевство, после чего выслал несчастного короля прочь, и тот закончил жизнь в сирийской тюрьме. 3. В Святой земле он нанес непростительное оскорбление Леопольду Австрийскому, и через него - всей германской нации. 4. Он стал причиной того, что крестовый поход развалился в результате его ссор с королем Франции, его агрессивности и высокомерия. 5. Он нанял убийц Конрада Монферратского. 6. Он предал дело христиан, заключив мир с Саладином, и оставив Иерусалим в его руках.
Собственно, на все обвинения Ричард просто-напросто отказался отвечать, заявив, что ответственен только перед Богом. В результате император озвучил сумму выкупа за короля, и аббаты отправились домой, в Англию, с благой вестью, что разоренной стране придется откуда-то достать еще 100 000 марок серебром. Причем - с доставкой под ответственность самого Ричарда. То есть, если деньги будет отправлены, но пропадут по дороге, отвечать за эту пропажу будет сам король. А Ричард отправился продолжать писать сонеты в замок, который был ему тюрьмой.

А в Англии с того момента начались серьезные проблемы между оппозицией, возглавляемой Джоном, и партией короля, которые привели даже к вооруженным выступлениям.
__________________________________
Чем был на самом деле так называемый "Бунт принца Джона"

Леопольд Австрийский, Генрих Германский и пресловутое знамя

То, что называется "бунтом принца Джона" у историков прошлого практически никак не объяснено. У историков современности, которых я спешно полистала, объяснено так, что лучше бы и не объясняли: от составления психологического портрета Джона с точки зрения современного нам психоанализа до ссылок на некрасивые действия его современников (типа, продукт своего времени). Все более или менее приходят к выводу, что действия Джона в 1193 году имели какой-то смысл. Прекрасно. Непонятно только какой, а тщательно рассмотреть по месяцам хронологию событий никто, кажется, не догадался. Пока. Хотя именно она может объяснить, с какого перепуга Джон якобы решил узурпировать корону своего брата. И решил ли?

Ричард был коронованным королем, что означало, что его подданные как в Англии, так и во Франции, принесли ему свои клятвы верности, что большая часть ноблей получила из его рук земли и титулы (или подтверждения на земли и титулы), и что абсолютно вся администрация, от юстициариев до местных шерифов, была назначена именно им и подчинялась, в высшей инстанции, именно ему. И как в таких условиях кто-то мог "узурпировать" корону правящего короля? Как минимум, для этого надо было лишить короля его королевского статуса. Без этого - никак.

Технически, возможность снять корону с одной головы и возложить ее на другую была, но только в том случае, когда большинство пэров и сэров королевства приняли бы это решение на общем заседании. Длительный процесс, сопряженный с неизбежными вооруженными протестами недовольных, бесконечными прениями и перебранками.

И уж Джон-то прекрасно был в курсе того, как такие дела решаются. Даже его братцы, воюющие с отцом, не замахивались на корону живого короля.

Поскольку беспорядки в Англии начались после того, как Джон вернулся из Франции, логично предположить, что в конце января 1193 года принц Джон был свято уверен в том, что Ричард где-то сгинул навсегда. Не вижу причины обвинять и Филиппа Французского в особом коварстве на тот момент. Напомню, что договор между Филиппом и Джоном подписывал представитель Филиппа, а не сам король Франции, так что в январе 1193 года Джон Филиппа и в глаза не видел.

Знаменитую записку от Филиппа "Берегись, дьявол сорвался с привязи" Джон получил в июле 1193 года. Слова в этой лаконичной записке драматичны, но их смысл просто в том, что между римским императором и представителями англичан был подписан, наконец, договор, на каких условиях тот отпустит Ричарда: 150 000 марок серебром, из которых 70 000 должны быть уплачены прежде, чем Ричард сможет покинуть замок, где его держали под стражей.

Похоже на то, что до конца марта 1193 года о судьбе Ричарда действительно никто ничего не знал. Во всяком случае, переписка между Леопольдом Австрийским, Генрихом Германским и Филиппом Французским оставалась междусобойчиком ровно до того дня в 28.03.1193, когда Ричард Английский во плоти предстал перед судом в Шпайере. Утечки информации были, конечно, но у Генриха Германского была определенная репутация политика, склонного действовать по принципу "нет человека - нет проблемы" (он был довольно жуткой личностью), а Филиппу Французскому мог поверить только уж очень наивный человек.

То есть, мы имеем январь - март 1193 года тем периодом, когда Англия и владения Ангевинов во Франции оказались совершенно бесхозными. Король был или, предположительно, мертв, или в заключении с возможно летальными последствиями (содержали-то его по-королевски, но опасность положения на роли пленника всегда была рядом). Управление (нестройное) осуществлялось еще юстициарием де Контенсизом, и Алиенора Аквитанская продолжала мутить воды английской политики, а духовные пастыри скандалили друг с другом по вопросам кто главнее (с архиепископом Йоркским, Джеффри Плантагенетом, в первых рядах).

Так что все действия Джона в начале 1193 года получают лично от меня индульгенцию. Речь не шла о попытке узурпации, речь шла о попытке утвердить себя в праве на то, что Джону было торжественно обещано и лордами, и Алиенорой, и администрацией: если что-то случится с Ричардом, он становится королем. Со всей вытекающей из этого ответственностью.

Имел ли он право заключать договор с Францией в январе 1193? Технически - нет. Никто его на это не уполномочивал. Но в условиях, когда французские пограничные крепости были укреплены, французский флот крейсировал в проливе, а правительство не управляло страной, а грызлось между собой, действия Джона выглядят более чем оправданными. Кто-то должен был взять вожжи в свои руки. Тем более, что в 1192 году Алиенора не выпустила сына из Англии на переговоры. И теперь всё пришлось делать очень быстро.

Удивляет, скорее, то, насколько заключенный договор был выгоден для Англии. Джона можно упрекнуть разве в том, что он открыл ворота Филиппу для завоевания Нормандии. Но будет уместным упомянуть, что Нормандия ненавидела Ангевинов, чья власть там держалась исключительно на силе оружия гарнизонов замков и крепостей. Уместным будет вспомнить и то, что и сам Ричард обещал в свое время Филиппу Нормандию за помощь в восстании против отца. Обещание никогда не было выполнено.

Тем не менее, то, что Джон и Филипп Французский были готовы заплатить римскому императору за то, чтобы он не выпускал Ричарда - правда. Это произошло в период между началом апреля и началом июля 1193 года. Почему-то для них был важен определенный срок, именно об этом шла речь. Чтобы Ричарда подержали под замком до конца сентября 1194 года, не более того, за симпатичную сумму, равной той доле выкупа, которая была нужна для освобождения Ричарда. Высокая цена за семь месяцев, не так ли? Практически по 10 000 марок в месяц.

Ричарда же выпустили в начале февраля 1194 года, потому что деньги были для Генриха Германского только приятным бонусом, а не самоцелью. Целью римского императора была Сицилия и все та же клятая политика в отношении иерусалимского престола. Престола-то уже не было, но политика оставалась и требовала жертв. Император просто использовал Ричарда заложником в интересах своей политики. Как только он подписал в Италии те договоры, которые были ему нужны, Ричард мог отправляться на все четыре стороны.

Итак, в событиях 1193 года остаются две временные "прорехи", во время которых действия Джона требуют объяснения. Период с начала февраля до конца марта, когда у Джона были какие-то заморочки в Англии, и период с начала апреля до середины июля, когда Джон покинул Англию. Было бы также неплохо разобраться, чем занимался принц в период между прибытием во Францию и примирением с братом в мае 1194 года. Слова Ричарда, сказанные во время их встречи, "ты просто ребенок, Джон, и за тобой плохо присматривали" звучат достаточно странно, если их принять буквально (Джону было 27 лет), но вряд ли он имел в виду возраст брата.
___________________________
О том, как принц Джон блуждал в тумане



Принц Джон вернулся в Англию где-то в самом конце января - начале февраля 1193 года. В уверенности, что его брат погиб или навсегда сгинул, схваченный по пути домой одним из нажитых им врагов. Теперь перед Джоном встала задача взять то, что было ему обещано многократно. И в 1191 году, когда англичане выпнули прочь де Лонгчампа, и в 1192 году, когда пэры и сэры Англии, и даже Алиенора Аквитанская - все поклялись в том, что Джон станет королем, если Ричард умрет. Совсем уж наивным Джон не был, невзирая на явную тенденцию верить букве заключенных договоров и принесенных клятв, которая была свойственна ему до 1194 года. Он понимал, что если он появится просто с текстом заключенного договора и заявлением, что Ричард умер, последствия для него могут быть самые неожиданные, вплоть до обвинения в государственной измене и заключения.

Поэтому он вернулся из Франции с некоторым числом наемников, и, очевидно, по дороге где-то пересекся с вождями Уэллса, потому что в его небольшом войске были уэльсцы. Этими силами, верными лично ему и никак не связанными с английской политикой и сложным переплетением выгод, симпатий, антипатий, должностных обязанностей и вассальных зависимостей, Джон укрепил свои замки Виндзор и Валлингфорд. И только после этого отправился к правительству со своими требованиями.

Как он и ожидал, правительство не встретило его с распростертыми объятиями. По сути дела, правительство просто должно было верить в то, что Ричард жив, потому что к концу 1192 - началу 1193 года в администрации страны если и не царил полный хаос, то положение было в любом смысле далеким от норм хорошего управления.

Одной из осей напряжения были отношения между Джеффри Плантагенетом, архиепископом Йоркским, и Хью де Пьюйсетом, епископом Дарема и одним из назначенных еще Ричардом юстициариев. Возможно, назначение епископа Хью юстициарием не было разумным действием, как указывали авторы хроник тех лет, но Хью де Пьюйсет был в состоянии заплатить Ричарду, как заплатил и де Лонгчамп. Сначала Хью купил себе должность шерифа Нортумбрии, а потом "купил" и всё графство Нортумбрия - деньги у него были, даже такая астрономическая сумма как 3000 фунтов. Потому что де Пьюйсет, норманн и лорд из Северной Франции, был достаточно близким родственником королей. Точнее, его дедушкой по материнской линии (через Аделу) был сам Вильгельм Завоеватель. Разумеется, амбиции и чувство собственного величия у него были соответственные.

С де Лонгчампом епископ Хью рассорился практически сразу после того, как Ричард отчалил от берегов туманного Альбиона. Рассорились юстициарии так плотно, что король прислал с континента оригинальное распоряжение: де Пьюйсет отвечает за Англию от реки Хамбер к северу, а де Лонгчамп - к югу. Мера не помогла, и де Лонгчамп своего соперника с должности практически выжил. Просто арестовал, обвинив в превышении полномочий. Потом выпустил, но взял заложником одного из сыновей де Пьюйсета и отобрал у епископа Хью всё, на что только смог наложить руку.

Так что кампания против Лонгчампа, предпринятая принцем Джоном и присланным Ричардом де Контенсизом, стала для де Пьюйсета просто манной небесной. Его враг был изгнан, а он снова на вершине власти. Не меньшей манной действия де Контенсиза с Джоном стали и для Джеффри Плантагенета, которого энергичные действия принца скорее всего спасли от смерти.

Хотелось бы сказать "и стали они жить-поживать", но эти норманны ухитрялись расскандалиться по любому поводу.

Лонгчамп еще тайком пробирался в Дувр, а Джеффри Плантагенет еще не занял свой архиепископский трон, как Джеффри обвинил де Пьюйсета в том, что тот слишком уж свободно распоряжается с доходами от йоркской епархии. Джеффри вызвал Хью держать ответ перед синодом, но тот на синод не явился, а отправил жалобу папе в Рим. На Джеффри. За это в декабре 1191 года Джеффри отлучил Хью от церкви. Я уже говорила, что в те времена отлучения летали туда и сюда как стая перепуганных ворон?

В марте 1192 года в дело вмешалась прибывшая в Англию месяцем раньше Алиенора. Очевидно, Джеффри, никогда не ходивший у нее в любимчиках, обозлился еще больше, особенно тогда, когда де Пьюйсет потребовал признать публично, что отлучение было наложено неправильно. В общем, снова была послана жалоба в Рим. Рим подтвердил, что епископ Дарема должен подчиниться архиепископу Йорка, и к октябрю 1192 года дело было кое-как решено. Но тут пропал Ричард, и все снова смешалось в королевстве английском.

В этой атмосфере взаимных претензий появление Джона, самочинно заключившего договор с Филиппом Французским и требовавшим признания себя королем, стало желанным фактором, который смог объединить всех врагов. Де Контенсиз, старавшийся держаться от английских склок в стороне, вспомнил, что управление страной возложено, вообще-то, на него, и созвал в конце февраля 1193 года пэров и сэров королевства в Оксфорд. Очевидно, именно там Джон изложил свои требования, и услышал в ответ обвинения в попытках узурпации и дружную клятву присутствующих в верности Ричарду.

Надо сказать, что сэры и пэры были совершенно правы. Пока доказательств смерти Ричарда не было, но были слухи о том, что он вполне жив и даже в относительной безопасности. Слухи эти, очевидно, были переданы именно из канцелярии Филиппа Французского: сын епископа Дарема, Хью, служил у Филиппа Французского, в какой-то момент даже канцлером, хотя не могу сказать, когда именно. И чего стоило епископу продвинуть на такой пост своего бастарда - понятно. У Хью де Пьюйсета были приличные связи в ближнем кругу короля Франции, что не удивляет, если помнить о его происхождении. То есть, собрание в Оксфорде имело основательную уверенность в том, что Ричард жив, хотя, по-видимому, никто еще не знал, до конца марта, где он находится и получит ли он свободу.

Более того, каким бы ни был король, оскорбление, ему нанесенное - это оскорбление национальной гордости, чести нации. А уж если речь идет о короле-крестоносце... Даже если у Джона была сильная поддержка, никто не посмел высказать ее вслух. И бедный принц, среагировавший слишком энергично, оказался в роли национального пугала. Оскорбленный в лучших чувствах, раздосадованный и, пожалуй, изрядно напуганный, он удалился в укрепленный Виндзор.

Март и апрель прошли ни шатко, ни валко. Норгейт пишет, что в марте Филипп хотел предпринять попытку десанта в Англию, но нашел побережье хорошо укрепленным. Кроме Норгейт, никто о десанте не упоминает. Уэльсцы, которых Джон разместил в Виндзоре, пограбили местность между крепостью и Кингстоном. А де Контенсиз приказал осадить замки принца Джона. Тикхилл осаждали в трогательном согласии де Пьюйсет и Джеффри Плантагенет. Наверное, они считали свои действия правильными, или просто действовали по приказу, которого не могли ослушаться. Ведь где-то за их спинами маячила неутомимая старушка Алиенора. Вот, собственно, и весь "бунт принца Джона" той весной.

Точку в патовой ситуации поставил не кто иной, как человек, поставивший точку в Третьем крестовом: епископ Салсбери, Хьюберт Валтер. Он прибыл прямо из Германии, имел там встречу с королем, и, похоже, получил довольно четкие инструкции. Ситуацию с осадой замков Джона он разрулил так, чтобы каждой стороне удалось сохранить лицо. Джону были оставлены Тикхилл и Ноттингем, а Виндзор и Валлинфорд и Пик отдали изначально жаждавшей их Алиеноре - с условием, что та вернет их Джону, если Ричард не появится в Англии... до конца сентября. Норгейт не уточняет, сентября какого года, но совпадение уж слишком велико для того, чтобы быть совпадением. Речь, думаю, шла именно о сентябре 1194 года, потому что предположить, что заключить с Генри Германским договор о сумме выкупа и собрать эту сумму за оставшиеся четыре месяца, было бы нереально.

Хьюбет Валтер своими действиями признал то, что упорно не хотела признать Алиенора: Джон стал в Англии фактической силой, без помощи которой выручить Ричарда не получилось бы.

Англия собирает выкуп

Что бы Джон ни думал о решении Хьюберта Валтера, он поклялся участвовать в сборе денег для выкупа брата, и издал письменный указ в своих владениях, чтобы деньги начали собирать. Учитывая, что Валтер явился в Англию в конце апреля, и что ему понадобилось некоторое время для того, чтобы разрулить ситуацию, указ был, очевидно, выпущен где-то в конце мая. Кейт Норгейт обвиняет Джона в том, что он больше ничего не сделал, чтобы помочь Ричарду, но что именно он мог сделать, кроме как отдать письменный приказ администрации своих владений? Разве что начать лично объезжать территории. Возможно, он и начал - ведь письмо Филиппа застало его в Ноттингеме. Во всяком случае, он не стал вставлять палки в колеса Валтеру. А вот его сводный брат, так рьяно взявшийся пару месяцев назад защищать права Ричарда, с Хьюбертом Валтером рассорился.



Вряд ли Джеффри имел что-то против возвращения Ричарда, и, сам будучи военным, он знал, что требование о выкупе последует, причем - о выкупе значительном. Но случилось так, что Ричард в письме Алиеноре, которое привез Валтер, написал, что назначает Валтера архиепископом Кентерберийским. На самом деле, он был не в праве это сделать, но ведь и Джеффри стал архиепископом Йоркским благодаря силовому решению отца. Хочу напомнить, что Джеффри в свое время прочили даже на иерусалимский престол, так что осознание своего статуса у него было чрезвычайно развито. Он впервые назвал себя "primate of England" (главой английской церкви), а статус архиепископа Кентерберийского звучал как "primate of all England" (глава церкви всей Англии).

Хьюберт Валтер заявился в йоркскую епархию с епископальным крестом, который несли впереди него. Это означало, что "я - главный". В ответ, Джеффри Плантагенет заявился в кентерберийскую епархию с аналогичной пышностью. Валтер, воспользовавшийся неприязнью тогдашнего папы к Джеффри, отобрал у архиепископа Йоркского часть приходов, основально смешав этим иерархию епископата. Джеффри, в ответ, намертво ухватился за казну епископата, большую часть которой Валтер требовал отдать в собираемый за Ричарда выкуп. Но тут уже встали на дыбы другие духовные отцы, представители все тех же Пьюйсетов и Маршаллов. И снова начались полеты отлучений от церкви и жалобы на отлучения. Тут не до выкупа.

Возвращаясь к Джону. Реально смотря на вещи, за время отсутствия короля Ричарда он действительно стал некоронованным королем Англии. В его владения входили графства Дорсет, Ноттингем, Сомерсет, Дерби, Девон и Корнуолл, Ланкастер и Глочестер, и в придачу, он всегда был формально лордом Ирландии. Пусть большую часть замков, контролирующих эти территории, Ричард оставил за собой - у Джона тоже их было некоторое количество. У Джона был свой двор, свой канцлер - как и у любого крупного магната. И все-таки, весь этот пышный антураж не мог скрыть прутьев золотой клетки.

У Джона была молодая, красивая жена, которую он мог видеть только на людях. У него были графства, но не военная власть над этими графствами. Он был некоронованным королем в отсутствии брата - но у него не было никакого официального статуса. Брат относился к нему, как к недорослю. Матушка... Матушка ни для кого не оставила непонятным, кого из оставшихся у нее сыновей она любит. Как только Джон узнал, что о сумме выкупа (который был уже в некоторой мере собран) заключен договор и о некоторых деталях этого договора, которые практически никогда не упоминаются, он оставил Англию. Как он думал - навсегда. Ведь в письме Филиппа было не только знаменитое предупреждение о дьяволе, сорвавшемся с привязи, там были детали заключенного договора. Выходило, что в Англии принцу делать больше было нечего.

Потому что договором, который Ричард заключил с Генрихом Германским, король Англию если и не продал, то заложил. По договору, Англия становилась феодом германского императора, и Ричард принес Генриху вассальную клятву.

Как широко это было известно? Знали присутствующие: Алиенора Аквитанская, де Контенсиз и непотопляемый де Лонгчамп. И из присутствующих только сохранивший наивность де Контенсиз полагал, что король выполнит все взятые обязательства. После того, как за Ричарда заплатят 70 000, он останется при дворе императора заложником того, что остальные условия будут выполнены тоже. И ему придется самостоятельно выкупать самого себя за 10 000, потому что король, попав в Англию, благополучно отмахнулся от выкрученных у него обязательств.

А может быть и так, что де Контесиз точно знал, что будет, но не посмел отказаться - и правильно сделал, потому что родич епископа Ковентри, сэр Роберт Брито (очевидно, бывший в сопровождении высоких особ), в заложники идти отказался, и за это Ричард позднее бросил его в тюрьму и велел уморить голодом.

Надо сказать, что в канцлерах у Джона был очень своеобразный человек, Хью Нонан, епископ Ковентри. Более дипломат чем епископ, Нонан служил еще отцу Джона, и служил хорошо. Покойный король Генри был сам отнюдь не простаком, и если уж он благоволил к Нонану, то имел для этого какие-то причины. Очень возможно, что именно Нонан подсказал Джону следующий ход: отъезд во Францию, союз с Филиппом, подкрепленный браком с сестрой короля (все той же Элис, на которой не согласился жениться Ричард), и завоевание французских владений Ричарда при помощи Филиппа.

Следующий акт этой драмы был довольно интересен. Ричард мог не принимать всерьез младшего брата, но он очень хорошо знал Филиппа Французского, и поэтому отправил кое-как слепленную делегацию ко двору французского короля "заключить какой-нибудь мир", как он выразился. Они и заключили. Признали за Филиппом право на все, что он успел завоевать в Нормандии, признали договор между Филиппом и Джоном (!), и даже щедро отвалили Филиппу 20 000 марок. Денег у них, конечно, не было, но взамен Филипп получил четыре ангевинских замка.

Ради чего это все? Да просто ради денег, которые Джон должен был собрать для Ричарда. Вот буквальный текст договора, переведенный на современный английский: "Touching Count John thus shall it be : If the men of the king of England can prove in the court of the king of France that the same John has sworn, and given a written promise, to furnish money for the English king's ransom, he, John, shall be held bound to pay it ; and he shall hold all his lands, on both sides of the sea, as freely as he held them before his brother the king of England set out on his journey over sea ; only he shall be free from the oath which he then swore of not setting foot in England ; and of this the English king shall give him security by himself, and by the barons and prelates of his realm, and by the king of France. If, however, Count John shall choose to deny that those letters are his, or that he swore to do that thing, the English king's men shall prove sufficiently, by fitting witnesses, in the French king's court, that he did swear to procure money for the English king's ransom. And if it shall be proved, as hath been said, that he did swear to do this, or if he shall fail to meet the charge, the king of France shall not concern himself with Count John, if he should choose to accept peace for his lands aforesaid."

Старая мантра: или деньги, или изгнание. Джон, впрочем, и не думал отказываться платить. Он подтвердил свои обязательства, принес официальную клятву верности Ричарду, и взамен получил от короля права снова вступить во владение всеми своими замками. Но тут что-то дало в системе сбой, и замки Джону не вернули. Скорее всего, этим "чем-то" была Алиенора. Новое оскорбление для Джона, уже достаточно доведенного до ручки. Филипп, наверное, очень смеялся в душе, отдавая Джону в виде утешения два замка в Нормандии - из тех четырех, которые по договору передали ему англичане!

А в Англии правительство, под твердым руководством Алиеноры, объявило Джона изменником и отобрало все его земли. С этого момента Джону не оставалось ничего другого, как только держаться за Филиппа. Он послал контингентам своих замков приказ оборону укреплять и никому ничего не сдавать. И все-таки он не переметнулся на сторону врага окончательно. Очевидно, немного наивный принц все еще верил договорам и обещаниям, потому что все, чего он хотел - это задержать Ричарда в Германии до конца сентября 1194 года, когда, по обещанию короля, замки, отобранные у Джона его любящей матушкой, должны были быть ему возвращены.

Если бы он только знал, что император хладнокровно покажет это предложение Ричарду. Для Генриха Германского иметь Ричарда в вассалах было выгоднее, чем рядиться с Филиппом. Генрих имел амбиции объединить под своей рукой всю Европу, и прекрасно знал, что выпущенный на свободу Ричард немедленно начнет воевать с Филиппом, а вот договор с Филиппом чреват в недалеком будущем войной между Францией и Империей.

Как показало время, император был совершенно прав, хотя кое в чем и просчитался. Ричард был отпущен на свободу 4 февраля 1194 года, и по прибытии в Англию 25 марта просто-напросто короновался второй раз. Очевидно, какая-то закавыка средневековых обычаев освободила его этим от вассальной клятвы императору. Или Ричард просто предпочел так думать.

А пока Ричард добирался до своего королевства, страна готовилась встречать своего героя. Лонгчамп осадил Тикхилл, графы Феррас, Хантингтон и Честер осадили Ноттингем (Феррас пытался получить свое, потому что именно он, до отбытия в крестовый поход, был главным шерифом Ноттингема), а сам Валтер осадил Мальборо Кастл - то есть, замки Джона хотели бы преподнести Ричарду на золотом блюде вместе с хлебом-солью (или чем там в те времена встречали королей). Брат Хьюберта Валтера, Теобальд, быстренько взял замок Джона в Ланкастере.

В общем-то, сам тот факт, что Тинкхилл и Ноттингем сдались сразу, как только убедились, что король действительно вернулся, доказывает, что Джон не пытался бунтовать именно против Ричарда. Король вернулся 13 марта, и 28 марта все королевство было в его полном распоряжении. 31 марта Ричард собрал совет в Ноттингеме, и потребовал, чтобы Джон явился лично или послал своего представителя ответить на все обвинения, против него выдвинутые. На это ему было дано 40 дней. Очевидно, то ли Джон понятия не имел, в чем именно ему надо оправдываться, то ли, как раз, имел - узнав, что Ричард в курсе его и Филиппа альтернативного предложения императору, но до 10 мая он никак на требование брата не отреагировал.

Так что 12 мая Ричард отправился на континент. За все про все визит долгожданного короля, выкупленного на английские деньги, занял два месяца. Больше англичане Ричарда не видели. По сути, король оставил править Англией Хьюберта Валтера, старшего юстициария и епископа Кентерберийского, дав ему карт-бланш. Тот был волен делать все, что считает нужным, лишь бы деньги слал.

Высадился Ричард в Барфлёр, оттуда махнул на Кан, и помчался освобождать из осады Вернёй, по дороге задержавшись только в Лизьё, чтобы пообщаться со своим вице-канцлером. Вот там и произошла встреча Джона и Ричарда. Ричард был обворожителен, пряча за братскими словами довольно злой укол. Он мог показывать себя всепрощающим старшим братом: все доходы от владений Джона теперь шли ему, на его нужды. И он прекрасно знал, что нет у Джона другого выхода, как только стиснуть зубы, проглотив оскорбление, и сражаться рядом с Ричардом за интересы Ричарда. Потому что теперь интересы Ричарда стали интересами Джона.

Ричард снова был королем в своем королевстве, причем королем без естественного наследника. Они оба знали, что Джон унаследует корону. Но до этого момента были еще годы, и Джону пришлось усвоить некоторые уроки. Главным из которых было то, что кто силен, тот и прав, и никакие обещания и договоры не защитят слабого.

Джон быстро показал, что он может быть таким же сильным, беспринципным и коварным, как и его брат. И таким же отважным. Ричард отправился осаждать Бомон-ле-Роже, а Джон - освобождать Эврё. Эврё Джон освободил за сутки, но было это коварством или отвагой - неизвестно. Одни записи говорят, что он осадил крепость и взял ее, другие - что его в крепость впустили, не зная, что он успел примириться с Ричардом. Потом были другие осады и победы, поражения и маневры, и даже отчаянный рейд в восьмидесяти километрах от Парижа. К сентябрю 1195 года Джон снова стал независимым человеком. Ричард вернул ему графство Мортен во Франции, Ай и Глочестер в Англии (без пресловутых замков), и дал в виде компенсации за потерянные в Англии доходы 8000 ангевинских фунтов годовых.

Семейная идиллия была разбита Филиппом Французским в 1199 году, в середине марта. Он сообщил Ричарду, что Джон делает ему авансы, недовольный слишком скудным содержанием, и Ричард предпочел поверить врагу, нежели брату. Или так рассказывают. Джон не стал сидеть и ждать у моря погоды, а отправил ко двору Филиппа двух рыцарей защищать себя от наветов. Обвинений никто им в лицо не повторил, и дело закончилось ничем. Сам по себе инцидент говорит о том, что знаменитая неприязнь Ангевинов к членам своего клана никуда, на самом деле, не делась - она просто была на время отложена в сторону.

Неизвестно, как бы сложились дальше отношения братьев, но 26 марта 1199 года Ричард был смертельно ранен. Он, к счастью, успел собрать многочисленную ассамблею, и объявил своим полным преемником Джона, заставив всех присутствующих поклясться в верности брату. Тем не менее, клятвы в те времена действительно ничего не значили, и умирающий Ричард Плантагенет уже не был тем сильным, чтобы данное ему слово кем-то уважалось. Сильным в тот момент был непобедимый рыцарь Уильям Маршалл - богатейший магнат и воин невероятной репутации. К счастью для Джона, Маршалл предпочел увидеть на троне его, а не француза Артура, которого предлагал Хьюберт Валтер. У Маршалла были для этого объективные причины: Артуру было всего 12 лет, но он уже был нахален и высокомерен, и, воспитанный своей матерью, Констанцией Бретонской, ненавидел Ангевинов до зубовного скрежета.

Джон хорошо усвоил данные ему уроки. Отец Артура отравил ему детство, как говорят, и он вовсе не был намерен всю жизнь оглядываться через плечо на племянника.

Принц Джон становится королем Джоном

Ричард I мог объявить Джона своим наследником, и Маршалл мог подкрепить этот выбор своим авторитетом, но сути дела эти маневры не меняли: Джон был младшим братом. И сын Джеффри, следующего за Ричардом, был в глазах некоторых тем самым законным наследником престола. Законным, обойденным, и, тем самым, обиженным. Не в Англии, конечно, а на континенте. Впрочем, не та у него была мать, чтобы смириться с положением дел. Констанция Бретонская достаточно в своей жизни натерпелась от англичан, чтобы смириться еще и с нарушением прав своего сына. Пусть этот сын и был напоминанием о браке по принуждению. Хотя в жизни Констанс было много чего более кошмарного, чем Джеффри Плантагенет.

Констанс была единственной дочерью своего отца, Конана, герцога Бретани и графа Ричмонда. Поскольку герцог Конан сам не мог справиться с собственными вассалами, он обратился за помощью к английскому королю - и тот помог, но с условием, что после смерти Конана его дочь выйдет замуж за сына Генри. В 1169 году бретонцам пришлось присягнуть на верность Джеффри, которому тогда было всего-то 11 лет. Невесте было на три года меньше.

Поженились-то они, конечно, гораздо позже, в 1181 году, но симпатичный ветреник достаточно твердо правил бретонцами, и жену к государственным делам не подпускал и близко. Всегда готовый интриговать, он видел жену достаточно, чтобы сделать ей за пять лет брака троих детей, но большой привязанности супруги друг к другу не испытывали. Констанс страдала, что ее лишили законного наследства из-за слабости отца, а Джеффри было просто не до жены.

Свобода для герцогини наступила в 1186 году, когда ее супруг сломал шею в Париже. Целых два года она правила своим наследственным герцогством, и правила хорошо.

Но... Но, к своему несчастью, она была вдвойне зависима от энергичного английского короля. Она была богатой наследницей, формально находившейся от бывшего тестя в вассальной зависимости (графство Ричмонд), то есть он волен был распоряжаться ее рукой. И она была матерью его внука. Наверное, она могла бы откупиться. Но в таких случаях сумма штрафа обычна была практически равна всему, чем владела строптивица. Очевидно, Констанс решила не рисковать, и почти безропотно вышла на Ранульфа де Блондевиля, которому в 1188 году было всего 17 лет, и который был на 11 лет моложе ее. А через год у Англии был уже новый король, Ричард. Видимо, в этот момент Констанс и вывернулась из ненужного ей замужества. Ричард имел виды на своего племянника, решив женить его на дочери Танкреда Сицилийского, и Констанс не упустила шанса.

И вот тут началось самое интересное. Ричард тихо договаривается со своими юстициариями-норманнами, что его корону унаследует Артур Бретонский. Английские подданные Ричарда к этой идее относятся более, чем холодно, да и Алиенора Аквитанская начинает беспокоиться: она хорошо знала то, как относится ее бывшая невестка к Ангевинам вообще и к ней, Алиеноре, в частности. Джон приезжает в Англию и занимает место главы оппозиции по отношению к власти Лонгчампа. Ричард, уже весь в делах и интригах Сицилии и Кипра, отправляет в Англию де Контенсиза, неформально проинструктировав его поддержать Джона, одновременно отправив Джону формальное письмо подчиниться Лонгчампу.

В результате, Лонгчампа из Англии выпинывают, и за Джоном как бы признают право унаследовать корону - что не стоит выеденного яйца без решения короля. Плюс, все еще действует договор между Ричардом и Филиппом Французским, одним пункт которого называет преемником короны именно Артура.

Для всех вовлеченных сторон 1194 год был годом потрясений. Ричард договорился с императором Германии, который в том же году завоевал Сицилию. То есть, ни о каком браке Артура уже не могло быть речи. Ричард поссорился и помирился с Джоном, что не могло не обеспокоить Констанс. Она немедленно отказалась от своих герцогских прав в пользу сына, чтобы повысить его статус.

Некоторое время ничего, кроме подковерных интриг, не происходило, пока в 1196 году Ричард снова, почему-то, решил сделать своим преемником Артура. Во всяком случае, так утверждают некоторые современные сетевые ресурсы, хотя ни Варрен, ни Норгейт, подробно писавшие о Джоне, не упоминают об этом странном решении ни словом. Возможно, Ричард просто готовился договориться с Филиппом Французским, который Констанс и Артура поддерживал - просто в пику Ангевинам. Или в память о незабвенном Джеффри, отце Артура, кто знает. И, вроде, Констанс ехала по вызову Ричарда, чтобы с ним договориться, когда ее похитил де Блондевиль.

Кто куда ехал, с какой целью, и почему де Блондевиль, считающийся, вообще-то, героем, арестовал свою бывшую супругу и заключил ее в один из своих замков - непонятно. Кейт Нордгейт, к Джону историк враждебный, описывает те времена так, что Артур все это время находился при дворе Филиппа Французского. А смерть Ричарда застала принца Джона в гостях у Констанс и Артура, где он, судя по всему, прекрасно проводил время. В любом случае, в плену Констанс точно была, в 1195/1196 году, в St. James sur Beuvron, и в 1199 она точно вернулась домой, и брак ее и де Блондевиля был расторгнут. Возможно, Джон ее сопровождал в Бретонь, потому что придумать, почему посреди военных действий принц вдруг отбыл на каникулы - сложно. Это также очень хорошо подводит базу под выпад Филиппа в адрес Джона - французский король не хотел семейного примирения еще и с этой ветвью.

И вот Джон, узнав одновременно и о смерти брата, и о том, что сам он объявлен наследником престола, мгновенно сорвался с места и направился туда, где хранилась казна Ангевинов - в Шинон. То есть, вольно или нет, сделал то же, что и его дед, Генри I Английский. Потому что без денег король - не король, особенно в тех условиях, когда бароны вовсе не были обязаны подчиняться воле умирающего короля. Это очень важный момент.

Для того, чтобы стать королем, родство с королевским домом было очень важно. Но сама передача власти имела различные традиции в Англии, Нормандии и Анжу. Сам юстициарий Гланвилль написал в свое время целую книгу о том, должно ли отдаваться предпочтение младшему брату или сыну умершего старшего брата - и нашел доводы в пользу обоих решений, склоняясь, тем не менее, в пользу племянника. Закон же Нормандии рассматривал младшего сына или брата более близким родственником, нежели племянника.

Джон из Шинона отправился в Фонтевро, где похоронили Ричарда. Оттуда - к овдовевшей Беренгарии. Хотя и не склеилось у нее с Ричардом, она была его вдовой, а значит - ей надо было выразить соболезнования.

Констанс Бретонская подобными церемониями себя не связывала. Пока Джон выполнял свои светские обязанности, она успела снова отправить Артура к Филиппу, призвать армию, и взять под контроль Анжу, Мэн и Турень, в обычаях которых было предпочитать племянника от старшего брата брату младшему. Джон поспешил в Ле-Ман, но туда его даже не впустили. Зато впустили Филиппа, и новый, еще не коронованный, король Англии только чудом не угодил в плен.

В Нормандии Джон был в безопасности. Там Ангевинов могли не любить, но бретонцев там любили еще меньше. И 25 апреля 1199 года Джон был провозглашен герцогом Нормандии и коронован золотым коронетом. Ле-Ман жестоко поплатился за высокомерие: Джон с армией из Нормандии разрушил до основания стены города и его замок, и арестовал самых значительных его граждан. Что касается Анжу, то разруливать ситуацию там оставили наемникам Ричарда, которых спешно привела к своему последнему сыну Алиенора Аквитанская. Даме было 77 лет, но она, похоже, не придавала никакого значения законам природы, и продолжала вести привычную для себя жизнь - практически в седле. Вместе с капитаном наемников, Меркадье, герцогиня Аквитании стала методично разорять Анжу - без сантиментов. Алиенора знала об окружающих достаточно, чтобы верить только в силу, да еще в страх тех, кому эту силу демонстрируют.

25 мая Джон вернулся в Англию, и через два дня был коронован королем. Маршалл уже успел устроить опрос мнений, и кандидатура Джона была принята практически единогласно. То есть, можно сказать и так, что Джон был избранным голосованием королем. Об этом часто напоминают адвокаты короля Джона. Я только хочу заметить, что выбор был небогат. Или Джон, которого знали и который был даже популярен - среди лондонцев, как минимум. Или Артур, который был еще мальчишкой с недобрыми задатками, французом по воспитанию и убеждениям.

Королевство за пару месяцев, прошедших со смерти Ричарда, впало если не в состояние хаоса, то в состояние раздробленности. Каждый барон, который при Ричарде сидел тихо, как мышь под метлой, кинулся укреплять свои замки и быстро решать затянувшиеся тяжбы силой. Безвластие. Вот чего опасались Маршалл и Пьюйсет, спеша с континента в Англию. Тем более, что в старших юстициариях был оставлен Джеффри ФитцПитер, человек цепкий, но скорее делец, чем управляющий королевством.

Прибыв уже в конце апреля, Де Пьюйсет, в роли архиепископа Кентерберийского, быстренько отлучил всяких мелких дебоширов от церкви, а Маршалл, поигрывая мечом, призвал рыцарей, джентри и мелких баронов принести клятву верности новому королю. Всё было сделано быстро и практически мирно. С сомневающимися пэрами подобный номер, разумеется, провернуть сразу было бы неразумно. С ними имело смысл поторговаться. В числе недовольных были графы Клэр, Хантингдон, Честер, Феррас, Варвик, Роджер де Лэси и Уильям де Мовбрей. От себя хочу заметить, что все эти пэры с сэрами - именно с тех территорий, где принц Джон в свое время посадил своих людей, пока сэры и пэры топтали пески Святой земли. Предсказуемо, они были готовы признать Джона королем, если он "подтвердит их права".

Де Лэси был, в общем-то, человеком графа Честера, будучи сам всего лишь бароном. А титул графа Честера в тот момент носил... де Блондевиль. Понятно, чего опасались эти двое. Де Мовбреи были в жестокой ссоре еще с батюшкой Джона, который лишил их за это замков в Йоркшире, сравняв эти замки с землей. Интересное семейство. А де Клэры были с Мовбреями в близком родстве. Дэвид Шотландский, носивший титул графа Хантингдона, был женат на сестре де Блондевиля. Феррас был просто зол на Джона за то, что тот сделал в его отсутствие главным шерифом Ноттингема Уильяма де Венденаля, хотя тот был только заместителем для Ферраса. Из всех присутствующих на переговорах, только у графа Варвика, Валерана де Бьюмонта, было на уме нечто конкретное, когда он говорил о "правах", которые нуждаются в подтверждении: его много лет терзал некий самозванец, который утверждал, что он - старший брат Валерана, Уильям, и что он вовсе не погиб в крестовом походе, и что титул принадлежит именно ему. Или не самозванец, но Валеран титул из рук упускать все равно не хотел.

Разумеется, Маршалл и де Пьюйсет с пэрами договорились быстро. Надо сказать, что, кроме Мовбрея, все они будут служить Джону хорошо, а де Блондевиль - даже преданно.

Джон был коронован совершенно мирно, сопровождаемый шестнадцатью прелатами, десятью графами и множеством баронов. Необычностей было две. Во-первых, отсутствовал архиепископ Йоркский, сводный брат короля. Он, рассорившийся с Ричардом в 1196-м, был в тот момент в Риме. Епископ Дарема, Филипп, сделал формальный протест по поводу того, что коронация не может состояться без второго архиепископа королевства. Но протест был отклонен, потому что времени на формальности просто не было: во Франции шла война. Второй странностью было то, что сам Джон не стал получать евхаристию (причастие) после принесения коронационной клятвы (клятва была идентична клятве Ричарда). Но деталь про евхаристию - это, скорее всего, просто сплетня более позднего периода, добавленная лет через сто после смерти Джона, когда начал строиться миф о "злом короле Джоне".

Джон имел расписание очень насыщенное - ведь ему нужно было возвращаться в Нормандию, а коронация предполагала массу церемоний и формальностей. Нужно было получить оммаж баронов, нужно было отправиться на поклонение в Сент-Олбани, и Кентербери, и Сент-Эдмундс... Нужно было показать себя новым подданным. А тут еще шотландский король докучал своими требованиями и угрозами.

Тем не менее, уже 20 июня 1199 года Джон отправился в Нормандию.

Беспокойное наследство

Надо сразу сказать, что для всех Ангевинов, к которым принадлежало семейство Генри II Английского, их континентальные владения были превыше всего. Как заметил профессор Джон Джиллингхем, "Ангевины должны рассматриваться как французские принцы, владения которых включали Англию". Профессор знал, о чем говорил: сам Генри II за 35 лет своего правления в Англии провел около 13 лет. Ричард за 9,5 лет провел в Англии 5 месяцев.

Джон, отбывший на континент в середине 1199 года, до самого декабря 1203 года бывал в Англии только наездами.

В те годы эта "империя Ангевинов" занимала большую часть современной западной Франции, что означало, что сама Франция была намного меньше, чем в наши дни. Говоря очень кратко, в 987 году один пра- пра - пра - пра - пра правнук Карла Великого по имени Гуго Капет при помощи определенных политических интриг короновался в Нуайоне - как rex Francorum, то ли как король Франции, то ли как король "франков", трактуют по-разному. Это было довольно забавно, если посмотреть на карту того времени:



Скромный королевский домен, Иль-де-Франс, был окружен большими и совершенно независимыми графствами и герцогствами. Капетинги, тем не менее, утверждали, что являются сюзеренами всей Франции, хотя долгое время их утверждение вызывало у окружающих герцогов, графов, виконтов и лордов только более или менее веселый смех. Ровно до тех пор, пока на узкий трон Капетингов не взошел Филипп Август, он же Филипп II Французский.

Он был своеобразным человеком, неординарной личностью, главной чертой которой была тяга к округлению и преумножению. Понять его можно. Посмотрим еще раз на пресловутую карту.


Владения Ангевинов включали королевство Англия, лордство Ирландия, герцогства Нормандия, Гасконь и Аквитания, графства Анжу, Пуату, Мэн, Турень, Сентонж, Ла Марш, Перигор, Лимузин, Нант, Карси. Вот эти территории в разной степени еще признавали претензии Капетингов. Но сами Плантагенеты имели еще определенное влияние на Шотландию, княжества Уэльса, графство Тулуза, и герцогства Бретонь и Корнуолл. Плантагенеты имели притязания и на Берри с Овернью, хотя здесь их притязания остались на уровне притязаний.

Опять же, не вдаваясь в громоздкие подробности: Ангевины хотя бы теоретически признавали главенство Филиппа во Франции, принося ему оммаж. Подданные Ангевинов, ими недовольные, могли обращаться через головы своих сеньоров к сеньору сеньоров - к королю Филиппу. Очевидно, причина подобной сговорчивости крылась в том, что империя Ангевинов была уязвима для ударов из Парижа вдоль Сены и Луары по направлению к Руану и Анже. А эти города были крупнейшими транспортными узлами средневековой Франции. Принося оммаж, Ангевины также одновременно формально подтверждали свои права на те земли, которыми они владели. Более того, принося оммаж, они утверждали свои права против внутренних конкурентов. Например, Генри II конкурировал со своим братом за Анжу. Принеся оммаж сюзерену, он утвердил права на Анжу за собой.

В любом случае, для любого здравомыслящего французского монарха было очевидным, что Ангевинов с континента вышибить было необходимо. А Филипп был не только здравомыслящим, он еще и обладал способностью мыслить глобально. Не зря он проводил столько времени с сыновьями Генриха Английского.

Возможность внести раздор в лагерь сильного противника - это, конечно, да. Но не только. Филипп постепенно выяснил то, с чем столкнулся (и обо что расшибся) Джон практически в первые годы своего правления: империя Ангевинов стала распадаться изнутри.

Если бы все шло по тому сценарию, который сочинил король Генри, его многочисленные сыновья правили бы разными областями империи, и владения оставались бы в семье, так сказать. Но его преемник погиб, погиб и следующий сын, а Ричард увел в крестовый поход если не "цвет рыцарства", то именно тех, кто был Ангевинам предан и имел при этом сильную личную власть. И вернулись из похода немногие.

Было и еще кое-что. Большую часть контингента норманнов, пришедших в Англию с Вильгельмом Завоевателем, составляли не крупные бароны-землевладельцы, а рыцари, у которых иногда что-то было на континенте, а то и вообще ничего не было. А вот семьи у них были, и эти семьи росли, и владения, как следствие, дробились. К 1130 году колонизация Англии была практически закончена, и уже во времена Ричарда значительная часть его рыцарей имела очень слабые связи с континентом, а то и вообще никакой. После своего возвращения из плена он ведь пользовался для своих войн с Филиппом либо наемниками, либо силами континентальных подданных. Те, кто уже в нескольких поколениях жил в Англии, имели все интересы именно в Англии.

Историки предполагают, что фактический распад империи начался задолго до того, как у короля Джона возникла необходимость мобилизовать своих английских подданных для защиты интересов Ангевинов на континенте. Что касается тех подданных, которые жили на континенте, то для них возрастающее влияние Филиппа Французского было более насущной реальностью, чем теоретическая принадлежность к англо-норманнскому сообществу. Ко времени правления Ричарда, например, между англо-норманнами и семействами элиты Анжу и Аквитании заключались только единичные брачные союзы, и это - серьезный признак распада единства.

Собственно, у Джона была только одна возможность удержать унаследованную "империю" единой: при помощи военной силы. Как это делал его брат. Но такой тип управления чреват катастрофическими последствиями для экономики и, через нее, для политики. Последние годы правления Ричарда и сама его смерть являются лучшим этому доказательством. Король Ричард правил с жесткостью и расточительностью человека, которому не надо было думать о том, что он оставит своему наследнику. Он разорил ту страну, которая была готова ему помогать, и он упустил поворотный момент в истории отношений между империей Ангевинов и французским королевством, увлекшись интригами вокруг иерусалимского престола. Он упустил Филиппа Августа.

Джона часто упрекают в том, что он принес оммаж Филиппу. Это достаточно странно, потому что его отец приносил оммаж Капетингам дважды, в 1156 и 1183 годах, и Ричард - тоже дважды, в 1188 и в 1189 годах. Джон сделал это только однажды, в 1200-м году, и получил клеймо предателя и слабака. А ведь ему пришлось иметь дело с Филиппом, а не с его достаточно либеральным папашей. С Филиппом, который за первые 10 лет правления увеличил доходы своего государства на 22%! Более того, Филипп не забыл о пропаганде. Он озаботился, чтобы история его рода и репутация Карла Великого описывалась в летописях и подтверждала права его дома на власть - и над Ангевинами тоже.

Истинная ситуация 1199-го года была в том, что переговоры между Филиппом и Джоном были большим политическим успехом для Джона, и этот успех обеспечила ему его неутомимая матушка, хотя и преследующая при этом свои интересы.

Дело в том, что Анжу, Мэн, Турень и Бретань признали своим претендентом на корону Ричарда его племянника Артура. 20 апреля 1199 года Артур принес оммаж Филиппу. Констанс Бретонская ведет войска на Анже, Филипп, пользуясь правом сюзерена помогать своему вассалу, направляет удар на Эвре и помогает людям Констанс в действиях против Тура и Ле Мэна.

Но Алиенора оказалась еще проворнее, чем ее молодая невестка. Сразу после смерти Ричарда она, не тратя времени, принесла оммаж Филиппу как властительница Аквитании, чем утвердила за собой право на это герцогство. Одновременно она сдала Джону права на Пуату, и получила это графство из рук сына обратно, в пожизненное владение. В результате, солидный кусок континентальных владений Ангевинов был сделан безусловно лояльным делу Джона. Во всяком случае, пока Алиенора жила, а умирать она, назло врагам, не собиралась.

В результате, Филиппу просто пришлось начать переговоры 24 июня, и заключить мир до 16 августа того же года - что дало Джону время утрясти формальности и собраться с силами.

Король женится



В августе 1199 года война с Филиппом возобновилась. Перемирие дало Джону возможность не только утрясти формальности и собраться с силами, но также уломать наиболее колеблющихся баронов встать на свою сторону. Подкупы и обещания имели место, но главным козырем Джона было поведение самого Филиппа.

Зачем Филиппу, спрашивается, было разрушать Бальон, принадлежащий Гийому де Роше? Де Роше командовал войсками Артура Бретонского и был некоторым образом в альянсе с королем Франции. Естественно, он был оскорблен до глубины души. А оскорбленный барон в те времена просто-напросто менял сеньора. Тем более, что де Роше был не каким-то там захудалым баронишкой, а одним из наиболее могущественных магнатов Анжу. Джон пообещал ему титул сенешаля Анжу, а де Роше пообещал не больше и не меньше, чем передать в руки короля и принца Артура, и его матушку Констанс. Сделка была заключена 22 сентября.

С другой стороны, Джон обидел Аймери Туарского тем, что сделал сенешалем де Роше. Предки Аймери завоевывали Англию с Вильельмом Завоевателем, и молодой человек ожидал, что его потерю звания сенешаля как-то компенсируют - но Джон, честно говоря, не мог себе позволить компенсировать французским баронам ничего. Языка компромиссов они не понимали - только язык силы. Тем более, что Аймери Туарский был через мать связан с де Лузиньянами, и через них - все с теми же сварами и интригами вокруг иерусалимского престола. Аймери переметнулся к Филиппу, но в тот момент Филипп не чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы победить, его отвлекали заморочки с церковью. Он предпочел договориться.

Договор, заключенный в Ле Гуле в мае 1200-го года, можно назвать или двусмысленным, или дающим возможность обоим королям сохранить лицо. Зависит от отношения к Джону. С одной стороны, Филипп признал право Джона на корону Ричарда и его власть над континентальными территориями Ангевинов. Артуру осталась только Бретонь, где он мог править, как вассал Джона. С другой стороны, Джон признал за Филиппом права сеньора на континенте. Более того, он согласился выплатить Филиппу 20 000 марок. Непонятно, правда, за что, никто не уточняет. Это мог быть и какой-то старый, спорный долг, зависший с времен Ричарда.

До Джона Ангевины признавали за Капетингами права сеньоров, и им ничего за это не было - никакой дурной славы. Джон, правда, признал заодно и право решать распри в своих континентальных владениях за парижским судом. Но и это, вроде, не выходит за грани того, что испокон веков у вассалов Ангевинов было право обращаться к сеньорам своих сеньоров - к Капетингам. Не Джон это начал, он только еще раз подтвердил уже существующую практику.

В чем Джон воистину уступил Филиппу - так это в признании Фландрии и Булони вассалами французского короля. Ричард всегда использовал амбиции этих графств для давления на Филиппа. И еще Джон уступил французам некоторые территории. Не очень большие, но не в свою пользу. Возможно, у него была на уме в тот момент возможность некоторой компенсации, плюс стремление расположить Филиппа к себе. Потому что в 1200-м году Джон решил всерьез жениться.

Его выбор пал на Изабель Ангулемскую, наследницу процветающего графства, которое всегда было автономно от Плантагенетов. Правда, в начале 1200-го года Изабель была помолвлена с Ги де Лузиньяном, графом того самого Ла Марша, который сильно пострадал за свою кичливость по отношению к Джону. Теперь черед пострадать наступил для самого графа. Для де Лузиньяна объединение Ангулема, Лузиньяна и Ла Марша под одну руку означало силу и влияние. Для Джона, подобный альянс означал серьезную угрозу интересам Ангевинов. Поэтому Джон решил жениться на Изабель сам.

Многое говорят об этом браке. Тёрнер называет его "изящным дипломатическим ходом", хронист Роджер Вендоверский утверждает, что этот брак сильно повредил и королю, и королевству, а Варрен и вовсе называет его роковым. Мог ли Джон предполагать, что последует за его ходом? Де Лузиньян, разумеется, немедленно пожаловался Филиппу, хотя формально был вассалом Джона. Он воспользовался правом пожаловаться на своего сеньора сеньору этого сеньора. Звучит громоздко, но описывает суть.

Нет, формальности были соблюдены, конечно, и де Лузиньян сначала апеллировал к ангевинскому суду, но реакция Джона была несколько странной: он предложил решить распрю дуэлью, и одновременно распорядился, что брату Ги, Ральфу де Лузиньяну, бывшему бароном в Нормандии, королевские чиновники устроили бы настолько серьезные неприятности, насколько возможно.

Какие-то причины прижать Лузиньянов у Джона, несомненно, были. И он не мог не понимать, что Филипп постарается выжать из иска Лузиньяна против Джона все возможное. Но... Кажется, Джон решил не вовремя воспользоваться уроками, полученными в свое время у Ричарда: он решил махнуть рукой на договор и на то, что сам же признал за судом Филиппа юридическую власть во владениях Ангевинов.

Но времена изменились. Был 1202 год, и Филипп уже много лет работал над тем, чтобы его считали вторым Карлом Великим. Филипп уже не был интригующим соседом в тени Генри Английского. Он потихоньку, исподволь, занял свое место под солнцем и успел значительно его расширить, пока Ангевины уничтожали друг друга и махали мечами в Палестине. Впрочем, Палестина продолжала притягивать европейскую знать. Туда отбыли, например, графы Фландрии и Булони, с которыми Джон всегда мог договориться об альянсе против Филиппа. Другой возможный союзник, Отто Брансвикский (племянник Джона), был поглощен своим конфликтом с Филиппом Швабским. Проще говоря, союзников против короля Франции у Джона под рукой не было.

Впрочем, очень даже может быть, что он особо и не искал союзников. Те, кто впоследствии обзовет его "Мягкий Меч", успешно проигнорируют явные доказательства того, что Джон был вполне одаренным и до отчаянности смелым военным, что он доказал еще при жизни Ричарда и позже, в своих кампаниях 1199 года. Но он был своеобразным человеком. Можно даже сказать, что он мыслил более радикально, нежели допускали рамки того времени, в котором он жил.

Например, войска. У английских королей того времени не было своей армии. Армию королю приводили его вассалы и нобли. Долго, дорого. Причем, Джон лично видел, что случилось во времена правления Ричарда, который увел английскую знать в свои походы. Как минимум, возник второй состав менее знатных, но имеющих реальную власть дворян, которым впоследствиибыло неприятно возвращать полученные места. Такая ситуация создавала оппозицию. И кого в ней должен был поддерживать король? Как ни поверни, а кто-то остался бы обиженным.

И вот весной 1201 года, предвидя шум, который поднимется из-за его женитьбы, Джон созвал своих вассалов в Портсмут - и потребовал денег, а не армий. Он точно знал, насколько эффективнее феодальных армий в боевых действиях наемники. А бароны могли спокойно оставаться дома и управлять хозяйством. Логичное, добротное решение - и совершенно не в духе времени, когда война была стилем жизни нобля, а доблесть - его визитной карточкой. Не говоря уже о возможности пограбить. Джону данное решение популярности не добавило, и принесло в будущем немало горьких моментов.

О некоторых особенностях средневековой дипломатии
была Мелузина и у Лузиньянов в предках
К 1202 году Филиппу всего за 3 месяца удалось то, чего он не мог добиться 10 лет: он завоевал всю северо-восточную часть Нормандии. При поддержке всего-то одного мятежного аристократа: графа д"Э - того самого Рауля де Лузиньяна, которого Джон распорядился притеснять всеми способами. Честно говоря, поссориться с Лузиньянами мог только человек, очень далекий от крестовопоходной тусовки вокруг иерусалимского престола - и таким человеком был Джон. Он не принял во внимание ни богатства дома Лузиньянов, ни политического веса этого семейства. Зато Филипп, ориентирующийся в этой компании как рыба в воде, совершенно точно знал, насколько полезным ему мог оказаться граф Рауль.

Но в тех реалиях, которые Джон понимал, он действовал прекрасно и эффективно. Пока Филипп осаждал Арк, англичане блокировали передвижение французских кораблей в крепость и из нее с моря, а сам Джон аккуратно начал отрезать осаждающих с суши. И тут, в один не прекрасный день, Джону сообщили, что его матушка Алиенора окружена и осаждена в Мирбо силами своего племянника Артура, который, при помощи своих сторонников в Мэне и Пуату, успешно подгребал под себя долину Луары.

Алиеноре Аквитанской было в том году уже 80, но не похоже, что годы сделали ее хоть чуть более уязвимой. Она весьма успешно руководила обороной замка, и, думаю, что не из кресла. Надо отдать старушке должное: вообще-то, в планы Артура входило перехватить Алиенору в пути, в тот момент, когда она ехала из Анжу в Пуату. Но дама не только ускользнула из ловушки племянника, но и практически мгновенно организовала оборону первого попавшегося ей замка, в котором она укрылась.

На самом деле, попытка Артура взять бабку в заложницы была сущим безумием. Возможно, безумием юности, склонной недооценивать старость. Он знал, насколько его враг, Джон, привязан к матери. Но, по-видимому, 15-летний герцог был совершенно не в состоянии ни реально оценить энергию и опыт Алиеноры Аквитанской, ни понять, на что способен Джон тогда, когда под угрозой находится любимый человек. За 48 часов король (вместе с войском) преодолел 80 миль и обрушился на Артура тогда, когда молодой человек спокойно завтракал в окружении своих приближенных. Около 200 рыцарей были захвачены в плен прежде, чем успели понять, что именно произошло - а среди них были и Джеффри де Лузиньян, и Хью де Лузиньян.

Потрясенный происшедшим Филипп, вдруг потерявший важных союзников, оставил в покое Арк и убрался на безопасные территории, а оппозиция Джону потеряла своего лидера. Успех? Несомненно. Но развить его Джону помешали два события: измена де Роше и исчезновение Артура из места заключения, что бросило серьезную тень на репутацию Джона.

Почему Джон поссорился с де Роше - никто толком не знает. Есть только догадки, часть которых обвиняет Джона в том, что после победы под Мирбо у него началось "головокружение от успеха". Причина, скорее всего, не в этом. Причина в том, что де Роше, изначально пообещавший передать в руки Джона тех кому служил - Констанс и Артура Бретонских - имел свои интересы в судьбе Артура. Как известно, обещания своего он не сдержал. Констанс успела умереть родами в 1201 году, а Артур более или менее безнаказанно браконьерствовал в угодьях короля Джона, пока не попался под Мирбо.

Де Роше был достаточно могущественным человеком. Сенешаль Анжу и магнат через брак с Маргарет де Сабле, дочерью Великого Магистра тамплиеров и лорда Кипра в 1191-1192 гг. Не верьте тем, кто рисует его благородным рыцарем, оскорбленным тем, как Джон обошелся с захваченными пленниками. То есть, он оскорбился, но по другому поводу. Де Роше хотел заполучить герцога Артура в собственные руки, а Джон отправил племянника в Фалез под надзор Хью де Бурга. Более того, Джон отправил и сестру Артура, Элеанору Бретонскую, в Корф Кастл в Дорсете - в замок, где в тот момент были собраны "невыкупаемые" пленники - то есть, те, которых без надзора нельзя было ставлять ни при каких обстоятельствах.

Сразу скажу, что Элеанора была ограничена Джоном только в одном: она, потенциальная наследница прав Ангевинов, которые можно было передать мужу и детям, никогда не была выдана замуж. В остальном она пользовалась полной свободой, и охотно сопровождала Джона в его поездках в Аквитанию и Пуату, и делила свое время между замками Корф, Мальборо, Глочестер и Бристоль. Дядя заваливал ее подарками, от фиг и миндаля до лошадей, драгоценных тканей и постельного белья. Она намного пережила Джона, умерла на шестом десятке, и не похоже, чтобы эта леди когда-либо планировала побег или тяготилась своей жизнью. Она даже доказуемо поучаствовала пару раз в интригах Джона против баронов Бретани.

Что касается Артура, то надо было быть совершеннейшей шляпой, чтобы уступить кандидата на наследие Ангевинов в загребущие руки графа де Роше. Шляпой король Джон, конечно, не был - отсюда его решение. Правильное решение, как оказалось: не получив Артура, де Роше изменил снова, то есть велика вероятность, что он изменил бы и получив Артура.

Что касается судьбы самого Артура, то эта история покрыта таким же густым мраком, как история "принцев из башни" и Ричарда III, хотя обстоятельства пленения Артура легально давали Джону право казнить племянника совершенно открыто. Во-первых, герцог нарушил клятву, которую дал королю, и, во вторых, попался с поличным на попытке причинить вред собственной бабке. То есть, особых причин для темных махинаций с приказанием о тайном убийстве у Джона не было. Даже современные Джону хронисты особо судьбой юного герцога не опечалились, называя его "предателем", чья судьба была платой за "непомерную гордость".

История с Артуром была раздута несколько позже Филиппом Французским, и, пожалуй, раздута с подачи де Броза, из-под опеки которого исчез Артур - году эдак в 1210. Когда де Броз бежал к Филиппу. Впрочем, никто не сомневается в том, что Артур каким-то образом погиб. То ли от руки тайного убийцы (что не очень имеет смысл), то ли при попытке побега (что скорее всего).

Тем не менее, к концу 1203 году империя Ангевинов начала разваливаться изнутри. Возможно, просто пришло время. Возможно, личность Джона была менее подавляющей, чем личность его отца и его брата. Возможно, просто ситуация в Европе позволила знати заняться тем, что эти люди любили больше всего на свете и в чем видели смысл жизни: интригами, неожиданными маневрами и обогащением за чей-то счет
.
Джон сделал то, что сделал бы любой здравомыслящий монарх. Он велел живой легенде Маршаллу составить план кампании против Филиппа, и план был составлен, блестящий и дерзкий. Который оказалось невозможным выполнить из-за разлива какой-то реки. Джон доверял неприступности крепости Шато-Гайар, спланированной и укрепленной самим Ричардом, причем командующим там был Роджер де Лэси, англичанин, а не норманн, которым Джон к тому времени научился не доверять (не без основания). Отправляясь в декабре 1203 года в Англию, Джон укрепил и Руан, столицу герцогства. Скорее "про запас", чем по необходимости. Наступила зима, сезон, когда военные действия не велись.

В Англию король, как его брат прежде него, прибыл за деньгами. И Англия, как и раньше, собрала эти деньги с готовностью. Гром грянул только в марте 1204 года, когда Джон собирался назад в Нормандию. Он узнал, что Шато-Гайар сдан, разрушен осадными машинами короля Филиппа. Что еще хуже - Филипп вовсе не пошел на Руан. Он пошел на запад, именно туда, откуда Джон намеревался сделать весной рывок против французской армии. А Руан летом и сам по себе сдался, его даже осаждать не пришлось.

Что же случилось? Как могло получиться так, что Нормандия вдруг оказалась потеряна буквально за несколько месяцев?

Король оказывается между двух огней

Потеря Нормандии стала первым этапом из тех, которые погубили репутацию Джона. Обвинение историков против него содержит несколько пунктов: отсутствие лидерских способностей, брак с Изабель Ангулемской и перемирие, заключенное с Филиппом в Ле Гуле. Ну и замешанность в смерти Артура, конечно.

Роджер Вендоверский всерьез утверждает, что король предпочитал компанию королевы энергии военных действий потому, что та явно использовала волшебство или ведьмовство. Жерваз Кентерберийский говорит о "мягком мече", следствии ленивого характера и предательской натуры. Ну, на чем эти утверждения обосновываются - можно только удивляться. Джон вел свои кампании энергично и ничуть не хуже брата, а что касается подозрительной привязанности к жене... "О времена, о нравы". Пассаж о колдовстве вообще в комментариях не нуждается.

Вообще то, что писали хронисты и историки про Изабель, нужно воспринимать очень и очень осторожно, иначе можно закончить неизвестно где. Для начала, ее год рождения с точностью не установлен. Ей могло быть от 9 до 15 лет, или больше, или меньше. Ничего странного в том, что за женитьбу на ребенке схлестнулись Джон и Лузиньяны, не было - сестра Джона стала женой короля Кастилии в 8 лет. Сын Джона женится на Элеаноре Прованской, когда той будет 12 лет. Но вот обвинять короля в том, что он предпочитал проводить время в постели с молодой женой, а не воевать в Нормандии - это нонсенс похлеще глупости с оммажем. Не стоит забывать, что первого ребенка Изабель родила в 1207 году - верный индикатор того, что Джон не проводил время в ее постели в году 1201-м. Впрочем, никто никогда и не обвинял его хотя бы в растлении несовершеннолетних - спасибо и за это.

Хронист из Коггшелла, критически настроенный к Джону в принципе, признает, например, что Джон действовал "неутомимо". Да и то, как энергично Джон начал готовиться к реваншу, настолько энергично, что это будет отмечено в Магна Карта, говорит о чем угодно, только не о лени и отсутствии лидерских качеств. Разумеется, Джон не избежал стратегических ошибок, как не может избежать их любой полководец, даже такой, как Маршалл. Но Джон вообще находился в невыгодной роли обороняющегося, с линией фронта, растянутой от Сены до Гаронны. Тогда как Филипп мог направлять свои удары туда, где было удобнее всего ударить. И коммуникации через канал были куда как более ненадежными и занимающими время, чем коммуникации между Филиппом и его союзниками.

Что касается мирного договора 1200-го года, то сам историк Варрен признает, что если бы меч Джона в тот момент оказался слишком твердым, его бы выкрутили из рук короля. Свои же. Потому что королевского авторитета у недавно коронованного Джона на тот момент не было. Именно поэтому он провел некоторое время в Англии, обеспечив мир с Филиппом.

Историки Халлам и Эверард утверждают, что Джон сделал в договоре неслыханные уступки, на которые никогда бы не пошли ни его отец, ни его брат: принес оммаж Филиппу! Но это, пардон, очень глупое заявление. Потому что и король Генри, и король Ричард приносили французским королям оммаж, да еще и неоднократно. Историки Барлетт, Карпентер и даже супер-критичная к Джону Кейт Норгейт, со своей стороны, считают, что признание Филиппом прав Джона на территории Ангевинов было "персональным триумфом" нового короля.

Так что Джон потерял Нормандию не потому, что для этого была какая-то определенная причина. Ему просто не повезло.

Он не мог организовать для отвлечения Филиппа второй фронт, потому что его очевидные союзники отправились искать славы в Святой Земле. Его возможности в Нормандии были ограничены тем, что Джон, свой для англичан, для своих континентальных подданных был чужим. То есть, зеркальное отражение с неприятием Артура в Англии. Джону несколько помогло участие в действиях брата в 1194-1199 гг, но не очень много. Согласитесь: если первое знакомство с будущим королем состоялось тогда, когда он был одним из командиров карающей армии своего брата, вряд ли это обеспечит симпатии к королю в будущем.

Алиенора, активно занимающаяся политикой при Ричарде, к 1199-му году решила, что ей пора заняться примирением с Богом, и делала только то, что делать было совершенно необходимо. Этот период ее жизни мало изучен и полон загадок, тем не менее. Очень редко упоминают, например, что в 1200-м году она возглавила посольство в Кастилию с брачной миссией от имени короля Франции. Почему она? И почему для Капетинга? Почему в начале царствования Джона она предприняла несколько шагов, оказавшихся в будущем сильно в ущерб Джону и на руку Филиппу?

Возможно, Алиенора просто пыталась обеспечить себе покой в собственных владениях, в которых знать еще признавала ее, но уже явно отрицательно относилась к идее "империи Ангевинов" в целом.

Незадолго до этого Джон назвал ее "госпожой нашей, всего, что мы имеем, и всех наших отношений". Очень красиво и трогательно, и не сразу задумаешься, как могут быть интерпретированы эти слова в свете того, что сама Алиенора принесло оммаж королю Филиппу. А интерпретированы они могли быть так: если Филипп является сюзереном Алиеноры, а Джон объявил себя вассалом своей матери, то у Филиппа есть права на все, чем владеет Джон.

Алиенора, надо признать, пыталась обеспечить сыну лояльность ее собственных французских подданных путем довольно сложной системы договоров и клятв. Она передала все свои права Джону, признав его своим полным наследником всего, чем она владеет. Второй ступенью был перевод вассальных клятв, принесенных лично ей баронами и духовенством, Джону. Более того, обе стороны письменно обязались не отдавать никому никаких частей своей собственности без согласия другой стороны.

Тем не менее, никакие ухищрения не могли исправить того, что Алиенора принесла оммаж Филиппу, что автоматически означало, что Филипп имеет права требовать от Джона определенных этой клятвой обязанностей - по меньшей мере, в его континентальных владениях. А то, что Джон признал Алиенору своей госпожой, теоретически расширяло права Филиппа еще больше. Во всяком случае, папаша Джона предъявил в свое время подобные требования папаше Филиппа относительно графов Оверни.

Дела английские

Что касается отношения Джона с его английскими подданными - это отдельная сага. Начиналось-то все хорошо. Кейт Нордгейт утверждает, что для англичан вопрос о преемнике Ричарда, не имеющего естественного наследника, никогда не был вопросом. Джон. Другая альтернатива даже не рассматривалась. И, что бы ни утверждали легенды будущих столетий, во времена, когда Джон был принцем, он был даже популярен среди своих будущих подданных. Что еще более ценно в контексте управленческой политики, у Джона были хорошо отлаженные контакты с правительством, назначенным его братом. Спасибо участию в изгнании ненавистного всем Лонгчампа.

Но пять лет отсутствия - долгий срок для политики, а Джон, занятый братом в войнах на континенте, столько и отсутствовал. Более того, он и королем-то стал тогда, когда был во Франции. Ситуация достаточно уникальная, и местные политики-бароны ею воспользовались в полной мере. Как и почему - я описывала выше. Более того, Джон застрял во Франции на годы. Что по-своему трагично, так это то, что, возможно, сам-то Джон, будучи на континенте, спал и видел Англию. Во всяком случае, как только его властная маменька отправилась в Испанию, Джон тут же сбежал в Англию.

С моей стороны это чистая спекуляция - предположить, что на континенте Джон в те годы воевал не от души, а просто потому, что от него этого ожидали. Потому что мама заставляла. Потому что королям как бы положено защищать своё. Какое свое? Ну не чувствовал Джон империю Ангевинов своей кровной. Историки (та же Нордгейт) удивляются тому, как Джон вел свои кампании - словно играл в шахматы. Вроде, и энергия была, и скорость, но души в них не было. Причем, он явно избегал прямого столкновения с Филиппом. Давление на него шло со всех сторон, но он отмахивался: "Когда-нибудь я отвоюю у него все, что он теперь отвоевывает у меня. Пусть его..."

Это не значит, что Джон не играл в дипломатические игры со своим противником. Например, он практически наверняка знал о судьбе Артура. Ведь он пытался с ним помириться и договориться после ареста. И только когда молодой человек ответил пылкой речью о непримиримой вражде, Джон отправил его в более надежное место. Но ни Филиппу, ни бретонцам он не сказал о своих планах в отношении Артура ни слова - несомненно потому, что хотел предотвратить возможность перехода Бретани под руку Филиппа.

Но то, как вел свою игру Филипп в конце 1203 года, говорит о том, что и он точно знал, что Артура можно больше во внимание не принимать. Если только он вообще когда-либо принимал молодого герцога во внимание. Довольно интересно и обращение Джона в начале 1203 года к папе. Он, собственно, просто пожаловался на оскорбительное поведение Филиппа. Нашел ведь суверена над своим сувереном! Ибо Святейший Престол официально представлял божественную власть на земле, а кто может быть выше Бога? Филипп, можно предположить, не один раз чертыхнулся, что упустил из вида такую возможность. Он, разумеется, подал встречную жалобу, но ведь инициатива осталась все равно за Джоном.

Папа Иннокентий, как и положено человеку с такой властью и ответственностью, попытался усадить королей за стол переговоров. Он отправил во Францию своих представителей - в мае, и явно с советом особо не торопиться, потому что послы подтянулись ко двору короля Франции аж в конце августа. Но чувства Филиппа отсрочка не остудила. Он резко заявил, что он " was not bound to take his orders from the Apostolic See as to his rights over a fief and a vassal of his own, and that the matter in dispute between the two kings was no business of the Pope's." Что можно кратко перевести как "не суйся не в свое дело".

Джон, как истец, был вежливее. Он с шиком принял в Лондоне посольство папы в марте 1204 года, и уже в апреле в Париже появились для переговоров архиепископ Кентерберийский, епископы Или и Норвича, графы Пемброк и Лейчестер. Филипп не мог повести себя менее дипломатично, чем повел. Он с плеча рубанул, что или ему возвращают Артура, которого он признает вместо Джона владельцем Ангевинской империи на континенте, либо присылают сестру Артура, и Филипп сам будет хозяином земель Ангевинов, как защитник и опекун сиротки.

А почему бы Филиппу было и не понаглеть? Он ведь знал, с кем имеет дело. Граф Пемброк, Уильям Маршалл, некогда нищий рыцарь, зарабатывающий себе на жизнь победами на турнирах, с большим трепетом относился к нажитому годами состоянию. И часть этого состояния находилась в Нормандии. У графа Лейчестера, Робера де Бьюмонта, вообще значительная часть земельных угодий находилась в центральной Нормандии. Они просто не могли не клюнуть на предложение Филиппа, согласно которому те, кто принесет ему оммаж в течение года, получат подтверждение на свои владения лично из рук Филиппа.

И графы заплатили французскому королю, по 500 марок каждый. Купив себе право на свои же земли на год и день. С условием, что потом они принесут врагу своего короля оммаж, если тот к тому моменту не отвоюет земли у Филиппа. Вообразите себе послов, заключающих в обход своего короля договор с его противником. На простом языке это называется изменой. И Джон никогда толком не простил Маршаллу подобного унижения своего статуса. А мстить он умел. Бьюмонт догадался умереть в октябре того же года, и мужская линия его рода пресеклась вместе с ним.

Кстати, у послов-предателей хватило то ли наглости, то ли хитрости не утаить своего поступка от Джона. Очевидно, ссылаясь на то, что каждый должен защищать свою собственность как умеет, если уж ее не защищает для них их король. А как он в таких условиях мог защищать, если ему не на кого было положиться? Если его собственные послы заключали прямые сделки с врагом за его спиной, а комендант Руана писал, что все замки и города от Байе до Ане пообещали Филиппу немедленную сдачу сразу, как только он возьмет Руан?

Предательство было повсюду. И эти разочарования в окружающих людях оставили тяжелый след на характере Джона. Когда он собрался всерьез начать войну с Филиппом и созвал своих ноблей с войсками в Портсмут, те не отказали, но начали подтягиваться настолько медленно, что от экспедиции пришлось отказаться вообще. Так что Филипп прошел победным маршем там, где захотел, и ничего ему за это не было. Спасти Руан было невозможно. Комендант крепости в Руане, Питер Дюпре, сообщил Филиппу, что ему удалось оттянуть неизбежное, заключив договор с Филиппом о сдаче через 30 дней, если к нему не придет подмога. Джон написал, чтобы Питер спасал себя и людей, потому что помощь не придет - у короля Англии, преданного своими подданными, не было ни денег, ни войска. Так была потеряна Нормандия. Так Джон получил кличку "мягкий меч".

А 1 апреля 1204 года умерла железная леди Алиенора Аквитанская, и больше никто не стоял между Филиппом и Аквитанией. Филиппу не сдались только Ла Рошель, Ньор и Туар. Ангулем Филипп трогать не посмел, зато довольно успешно натравил против Джона Гасконь, набросав перед благодарными слушателями картину практически независимой "Великой Гаскони" под эгидой великого французского короля. Но к тому времени Джон уже набрал достаточно денег, чтобы начхать на своих медлительных баронов и просто нанять 30 000 наемников под командованием брата архиепископа Бордо. И Филиппу пришлось остановиться.

Король Джон пытается навести порядок



В середине января 1205 года Джон созвал своих лордов и епископов в Лондон. Формальной причиной сбора была оборона Англии на случай, если Филипп предпримет высадку - извечная головная боль островного королевства. Причиной истинной было посмотреть в глаза каждому из той самой знати, чьей обязанностью было поддерживать своего короля. Посмотреть и понять, кто уже предал, кто готовится предать, а на кого можно положиться и в какой степени.

Похоже, король решил закрутить гайки, и крепко. После того, как знать по-новому принесла присягу королю, присягу принесла и вся страна. Довольно хорошо работающая система, охватывающая всех поданных от 12 лет и старше. В начале февраля король издал приказ о том, что ни один корабль не может покидать гавань или швартоваться без его личного королевского разрешения. 3 апреля Джон велел, чтобы каждые девять рыцарей нашли достойного рыцарского звания десятого, и чтобы кандидаты явились к нему уже 1 мая.

Что касается высшей администрации, то здесь у Джона были большие проблемы, и главная из них носила имя Хьюберт Валтер, архиеписком Кентерберийский и практический правитель страны от имени Ричарда в течение шести лет. Архиепископ раздражал и беспокоил Джона, как больной зуб: никогда не знаешь, в какую минуту он тебя подведет, и ни на минуту забыть о себе не позволяет. Сэр Хьюберт так привык руководить, что автоматически пытался командовать и Джоном, а тот вовсе не был настроен терпеть новых командиров на свою голову. Что самое обидное, от этого командира было не избавиться - архиепископ Кентерберийский автоматически входил во все мыслимые комитеты, миссии и советы.

Были у Джона сомнения и насчет других лордов. Решил он их довольно странным способом, отправив сэра Хьюберта и Уильяма Маршалла с совершенно разными дипломатическими миссиями к Филиппу где-то в районе великого поста 1205 года. Причем, сэры были совершенно не в курсе миссий друг друга. Маршалл попытался вежливо отказаться, ссылаясь на то, что срок, защищающий его владения в Нормандии от Филиппа, практически истек. То есть, если ему не удастся заключить мир, ему придется принести оммаж королю Франции. И в том же положении находятся многие другие. Похоже, именно на это Джон и рассчитывал, обозначив владения своих подданных во Франции как индикатор лояльности. Он промурлыкал что-то вроде того, что клянитесь, кому хотите, лишь бы ваши сердца были верны мне. И удивительно спокойно дал отмашку на принесение оммажа Филиппу, чем воспользовались действительно многие.

Филипп, разумеется, тоже сразу напомнил Маршаллу, что время-то почти вышло, да еще пригрозил, что если Маршалл не принесет ему вассальную клятву здесь и сейчас, дело может обернуться для него скверно. И Маршалл принес клятву, полагая, очевидно, что короли приходят и уходят, а земля-то постоянна. Впрочем, он, возможно, верил, что ему удастся заключить мирный договор с Филиппом, который, в кои-то годы, был расположен поговорить.

Тем временем Хьюберт Валтер узнал, конечно, о параллельной миссии Маршалла. Сказать, что он обозлился на Джона - это ничего не сказать. Сэр Хьюберт был в ярости. И, как человек действия, он не стал тратить запал на гневные письма королю, а просто отправил Ральфа Арденского к графу Булони с весточкой, что у Маршалла нет никаких полномочий для заключения мира. А уж граф быстренько сообщил об этом Филиппу. То есть, архиепископ успешно торпедировал планы собственного суверена. Филипп был, несомненно, счастлив, что ему подвернулась такая блестящая возможность прервать переговоры, и Маршалл бесславно вернулся в Англию. Где его встретил очень злой король.

В самом деле, ведь Джон встретил одного из первых пэров своего королевства, который перешел в вассалы к его врагу, ничего не получив взамен для короля. Конечно, виноват в ситуации, по сути, был архиепископ, но тот был где-то, а Маршалл - вот он. Опять же, вряд ли старый вояка был действительно столь наивен, что верил на 100% в возможность мира с Филиппом. Скорее всего, землица в Нормандии перевесила государственные соображения. Джон пригрозил Маршаллу судом и умчался в Портсмут, где, наконец, начало что-то происходить. Флот был собран, пехота подтянулась. Король также объявил тотальную амнистию всем заключенным, кроме государственных преступников, и большая часть помилованных была взята в армию.

Правда, сильно похоже на то, что Джон не очень тщательно информировал своих баронов о том, что именно он собирается делать с собранным войском. Людей собирали "на службу королю", и как-то предполагалось, что для защиты Англии от высадки врага. Тем более, что какие-то потомки Стивена Булонского и правда предъявляли права на английский престол, и Филипп даже пообещал им всемерную помощь. Любопытно, что и здесь было очень заметно разделение между знатью английской и англо-норманнской. Для англичан, Джон был королем англичан, терявшим континентальные владения из-за происков врага, короля Франции, и предательства лордов. И англичане были вполне готовы наказать врагов на континенте.

Для англо-норманнов, имевших значительные связи и владения на континенте, картина выглядела по-другому. Они были готовы защищать Англию, где у них тоже были богатые владения, но на континенте предпочитали служить двум господам сразу. Для них защитой Англии было просто укрепление береговой защиты, не более того. Достаточно трогательно недавно поссорившиеся Маршалл и Хьюберт Валтер воссоединились с целью помешать Джону отправиться воевать во Францию. В принципе, Маршалл не был политиком, и не был, конечно, двуличным предателем. Он просто влип в непростую лично для него ситуацию. Что касается Валтера... Этот-то был политиком до мозга костей. Только вот он, архиепископ Кентерберри, шесть лет выкачивал из своей страны средства для Ричарда, и своими глазами видел, чего стоят англичанам ангевинские владения. Возможно, он персонально пришел к выводу, что Англии эти владения просто не нужны.

Сложность ситуации, в которую попал Маршалл, стала особенно неприятной для него в начале июня 1205 года, когда король Джон действительно призвал сэра Уильяма к ответу. С точки зрения короля, тот принес вассальную клятву его врагу, ничего не получив взамен для короля. И единственным способом оправдаться было отправиться в Пуату воевать за Джона и против Филиппа. Маршалл, конечно, понимал, что воевать с Филиппом, его нынешним сюзереном во Франции, ему нельзя - это бесчестие. Это бунт. Но ведь и отказаться поддержать своего второго сюзерена, в Англии - это тоже бесчестье и бунт. И что ему оставалось? Только припугнуть высших баронов страны тем, что если его признают виновным в государственной измене, подобное обвинение ждет их всех.

А Джон понаблюдал за реакцией своих пэров, помянул зубы Христовы, и заявил: "I see plainly that not one of my barons is with me in this ; I must take counsel with my bachelors about this matter which is beginning to look so ugly". Это была многообещающая фраза, которая не обещала ничего хорошего присутствующим в будущем. Что касается королевских юристов, то лично Маршаллу обращение к ним короля сулило только хорошее. Дело в том, что они справедливо не нашли, кто из присутствующих баронов вправе судить запутавшегося пэра. Рыльце в пушку было у всех, а вот таких заслуг, как у Маршалла, не было ни у кого. Дело можно было бы решить поединком, "Божьим судом", если бы кто-то из пэров решился вызвать Маршалла на дуэль, но желающих ожидаемо не нашлось. В конце концов, тот только на турнирах победил около 500 рыцарей за свою жизнь, не проиграв ни одного поединка.

Похоже, Джон был вполне доволен решением, потому что прямо с заседания отправился на обед, куда пригласил и Маршалла. В конце концов, король убедился в том, в чем хотел убедиться.

Реванш



К 9 июня 1205 года войска и флот короля Джона были готовы действовать. Уже началась погрузка, когда Хьюберт Валтер и Уильям Маршалл очень драматично разыграли перед королем сцену, буквально грохнувшись перед ним на колени, и эффективно препятствуя желанию своего суверена послать их лесом и удалиться, обнимая колени Джона.
К
артина, расписанная двумя лордами, была ужасна. И армады Филиппа, и французы-предатели, и, самое главное, беззащитная Англия, все воины которой будет на континенте, когда Филипп наверняка высадится. Поскольку короли не бродят в одиночестве, сцена была сыграна перед всем двором, и присутствующих изрядно напугала. Разрыдался, говорят, и король - но не от страха, а от злости. Потому что понял, что все его усилия последних пяти месяцев не привели ни к чему: его лорды не дадут ему принимать решения. Если надо, не дадут силой.

После долгой ругани между Джоном и пэрами, решено было просто послать на континент некоторое количество рыцарей. Остальные войска, собранные с таким трудом и затратами, были распущены. Момент был потенциально опасен для баронов. И пехотинцы, и моряки были в ярости. Что интересно, они прекрасно понимали, кто именно виноват в ситуации - не король, а его министры.

Если бы Джон был так же жесток, как его родители и старшие братья, он разделался бы с оппозицией на месте - и история Англии была бы совсем другой. Но Джон дал затолкать себя на корабль и отправить в Винчестер. Говорят, он был, собственно, готов высадиться на о-ве Вайт и кинуть клич "бей баронов!", но дал себя уговорить этого не делать.

Более того, 15 июня он сделал еще одну ошибку. Решив наказать своих лордов, он приказал им откупиться большими суммами - собираясь, несомненно, купить на эти деньги наемников. Но беда-то в том, что лорды отнюдь не открыли свои сундуки, и не расстались со своим золотом. Они просто подняли подати, и приказ Джона ударил именно по тем, кто, в подавляющем большинстве, его поддерживал. Король не сообразил, что, карая подданных, он должен иметь силы, который покарают именно тех, против кого санкция была предназначена. Таких сил у Джона не была, как их не будет еще многие столетия у последующих королей Англии. За глотку баронов возьмут в далеком будущем только Тюдоры.

Впрочем, архиепископ умер в июле 1205 года, и единственной репликой короля по поводу этой смерти было энергичное "наконец-то!". И в самом деле, король немедленно начал готовить новую экспедицию, и на этот раз никто и пикнуть не посмел. Благо, на опасность высадки уже кивать было нельзя - стало ясно, что самой Англии ничто не угрожает. Новый флот был готов к отплытию 26 мая 1206 года. К сожалению, к тому момента Филипп уже беспрепятственно завоевал все, что мог, и единственной крепостью, в которой англичане могли высадиться, была Ла Рошель.

Джон высадился в Ла Рошели 7 июня, и был встречен с превеликим энтузиазмом. Разумеется, под его знамена немедленно начали стекаться все, недовольные Филиппом, и все, кто был рад приветствовать наследника Алиеноры Аквитанской. Джон засел в аббатстве Сент-Мексан, располагающемся на практически равных расстояниях от Ньора и Пуатье. Оттуда он отправился к крепости Монтобан, где засели те, кто стоял к нему в оппозиции в Гаскони. Говорят, эту крепость сам Карл Великий осаждал семь лет, и не добился ни малейшего успеха. Очевидна, с тех времен осадная техника стала гораздо эффективнее, потому что англичане взяли Монтобан уже через две недели осады. Не сказать, что это было легко, но они это сделали.

К 21 августа Джон был в Ньоре, откуда через неделю отправился в Монтмориллон. Очевидно, успехи англичан произвели впечатление на Альмарика Туарского, который присоединился к английскому королю. Вдвоем, они вторглись в Анжу. Зря, ох зря Маршалл и Валтер не пускали Джона во Францию тогда, когда у него был реальный шанс повернуть там положение в свою пользу. Даже в 1206 году хроники аббатства св. Альбиниуса пишут о нем, словно о мессии или святом: "when the king came to the river Loire, he found no boats for crossing. Therefore, on the Wednesday before the Nativity of the Blessed Mary, coming Sept. 6 to the Port Alaschert, and making the sign of the cross over the water with his hand, he, relying on Divine aid, forded the river with all his host ; which is a marvellous thing to tell, and such as was never heard of in our time". Такие вот чудеса от короля Джона.

Через некоторое время Джон и Альмарик разделили силы, и продолжали воевать довольно успешно. Пока сам Филипп не спохватился и не появился непосредственно в районе боевых действий. Джон понял, что пришла пора снова попытаться заключить мир. Потому что его собственные бароны, принесшие вассальные клятвы королю Франции, воевать против собственного сюзерена не стали бы, как это уже ранее четко обозначил Маршалл. Их земли, их богатство были во Франции, и что им был Джон по сравнению с этим? Досадно, очень досадно что именно Джон потом на века сохранил презрительную кличку "мягкий меч", а не те, кто предавал его на каждом шагу.

Успехи Джона заставили Филиппа отнестись к вопросу мира (скорее, перемирия, потому что оба знали, что ни тот, ни другой не могут остановиться на половине пути) гораздо внимательнее, чем неуклюжие и неубедительные выкладки Маршалла и Валтера. Мир был заключен с тем, чтобы вступить в силу 13 октября 1206 года. На два года. Похоже, что главной задачей на это время было бы разобраться, кто из баронов является чьим вассалом. Ситуация, видимо, стала слишком запутанной. Решили, что на эти два года каждый останется вассалом того, чьим вассалом себя считает, а комиссия из двух французских и двух английских баронов будет разбираться, кто чей.

Торговля между двумя доминионами должна была быть совершенно свободной, без специальных лицензий. Слова каждого из королей заверили по тринадцать поручителей с каждой стороны. Любопытно, что одним из главных поручителей за Филиппа был герцог Бретани Гай Туарский, вдовец покойной Констанс и приемный отец сгинувшего герцога Артура. Очевидно, для Филиппа к тому моменту не осталось сомнений, что Артур не вынырнет из ниоткуда. А со стороны Джона на ту же роль был выдвинут... родной брат Гая Туарского, виконт Альмерик. Должно быть, это был жест в сторону "родных" баронов, которым Джон уже не верил.

Что ж, Джон вернулся в свое островное королевство победителем, причем теперь его руки были свободны на целых два года для того, чтобы навести порядок в собственном хозяйстве.

В домашнем болоте

Начало делам домашним было положено Джоном еще сразу после смерти архиепископа Кентерберийского. Тогда он провел некоторое время в Кентербери и отбыл, прихватив изрядное количество ценностей покойного архиепископа, аскетическими вкусами не отличавшегося. Заковыка с выбором архиепископа была серьезной, и проблема с этим выбором не была чем-то новым. Давным-давно в церковных кругах кипела то более, то менее сдержанная вражда. Монахи считали, что архиепископ должен выбираться из их рядов. Епископы были уверены, что выборы первого прелата страны должны проводиться в их рядах. На деле, архиепископа назначал король, чего не одобряли ни монахи, ни епископы.

Возможно, с современной точки зрения ситуация выглядит бурей в стакане воды, но для Англии XII - XIII вв этот вопрос был более, чем серьезным. Главный прелат королевства - это практически второй король, причем, для многих он был даже королем главным. Разве не он был проводником воли Божьей на земле? Плюс, как уже упоминалось выше, архиепископ автоматически входил в самую высшую администрацию королевства. Поэтому для короля то, кто занимает пост архиепископа Кентербери, было делом практически государственной важности.

Часть монахов выбрала на эту должность некоего Реджинальда, чуть ли не во тьме ночной, в условиях чрезвычайной секретности. Реджинальд практически сразу после этого отправился в Рим, чтобы получить благословение папы на свое избрание. План был прост: поставить всех перед фактом, что вот ваш новый архиепископ, а вот и согласие Святейшего Престола. К сожалению для себя, Реджинальд не сдержал тщеславия, и немедленно, только ступив на континент, начал повсюду именовать себя "избранник Кентербери".

Разумеется, новости о том, что у Кентербери уже имеется, оказывается, избранник, добрались до Англии довольно быстро. И, разумеется, наделали много шума. Епископы немедленно отправили протест в Рим, а та часть кентерберийской братии, кто не принимал участие в выборах Реджинальда, поспешили к Джону с заверениями, что они ни сном, ни духом. Джон принял их очень мило, и не менее мило бросил фразу, что Джон де Грей, епископ Норвича, пользуется его, короля, особой дружбой и доверием. Разве не было бы славно, если бы архиепископом был выбран именно он? Король даже своих клерков отправил с монахами, чтобы у тех была помощь в правильных выборах.

Предсказуемо, Джон де Грей был избран, и король отправил в Рим просьбу о подтверждении в декабре 1206 года. Увы и ах, папа еще в марте того же года решил, что выборы в Англии были не каноничными, а посему не имеющими силы. Из Англии были вызваны 16 монахов из Кентербери, из которых 12 успели переговорить с королем и пообещать ему поддержать де Грея.

В Риме, правда, все повернулось совсем не так. Для начала, папа подтвердил, что архиепископ должен избираться монахами, но тут же отверг выбор Реджинальда, как слишком камерный и секретный. И предложил святым братьям избрать "самого честного и способного англичанина" на пост архиепископа. Здесь и сейчас. Они и избрали - Стефана Лэнгтона, одного из самых молодых и горячих монахов, которые изначально выдвинули Реджинальда. Несомненно, Лэнгтон был по характеру лидером, потому что никакого разногласия по поводу его кандидатуры среди избирающий не было. Те, кто пообещали Джону поддержать де Грея, рассказали о своей неосторожной инициативе папе, и Иннокентий немедленно освободил их от обещания.

Вся эта кутерьма свалилась на Джона практически в первую неделю после его возвращения из Франции. Теперь уже не было сомнений, что король вполне может вернуть себе владения Ангевинов и найдет для этого поддержку, если только у него будут достаточные военные силы. Как показали недавние события, особенно полагаться на баронское ополчение не стоило, и Джон предпочел бы наемников, профессионалов-добровольцев и прочих из когорты искателей приключений. Похоже, он не видел большого смысла рисковать англичанами, которые больше пригодились бы на своем месте - в качестве налогоплательщиков.

Потому что экономика Англии была сильно подорвана (если вовсе не развалена) еще во времена правления Ричарда. Ричард все увеличивал и увеличивал бремя налогов, которые многие графства были не в состоянии выплатить. К осени 1201 года недоимки по "нормандскому щитовому сбору", которым рыцари и бароны откупались от службы в армии, были в каждом графстве, а ведь это были сборы за 1194, 1195 и 1196 годы. По сборам на выкуп короля Ричарда продолжали оставаться в должниках графства Дорсет и Сомерсет. Да что там, многие еще не заплатили по "уэльсскому щитовому сбору", который проводился в далеком 1190-м году.

Технически, долги и права на их взыскание наследовались. Практически, у короны не было никакой возможности получить причитающееся, если должник не платил. Ну, можно было отобрать титул, замок, землю - теоретически. Практически, у каждого должника были аргументы, друзья, родня, связи, обстоятельства и возможность опротестовать решение как несправедливое. Бесконечный, безнадежный процесс. Впрочем, по некоторым косвенным свидетельствам (требованиям к новому королю вернуть законные права) администрация Ричарда кое-какие земли и замки начала отбирать к концу его правления.

Джон попробовал что-то в этом роде в 1201 году, но бароны-неплательщики предпочли послать ему своих сыновей в качестве заложников, оставив долги по выплатам расти. Здравый ход - избавиться от расходов на еду, одежду, тренировку и воспитание подрастающего поколения, если в сундуках пусто. Но проблемы-то это не решало. И с каждым годом финансовое состояние королевства все ухудшалось, а вместе с ним ухудшались отношения между баронами и королем. Ведь ему приходилось проводить "щитовые сборы", скутаж, практически каждый год, учитывая унаследованное и все возрастающее катастрофическое положение финансов и нужды на новые войны во Франции. По две марки каждый год.

А ведь были и другие налоги. Каракаж, земельный налог, зависящий от величины земельных владений, был введен Ричардом в 1194 году, и Джон его собирал в 1200-м. Была седьмая часть налога на движимость, которую Джон собирал в 1204 году. Очевидно, с тем же "успехом", что и его брат ранее. Оставалась продажа должностей и прав на владение - то, с чего и собирал самые значительные фонды на свои нужды Ричард. Джон попробовал то же самое в 1201 году.

В принципе, подобная практика сохранится еще на века. Выражение "доброй воли" городов и лордов, выражающееся в подарках деньгами и ценностями. Только Ричард III прекратит это мягкое вымогательство, заменив его честной системой займов под гарантию выплаты. В случае Джона, кто-то платил и делал подарки добровольно, по традиции. Кого-то король хотел наказать - например, город Йорк, поленившийся устроить торжественную встречу и подготовить жилье для королевских лучников.

Кстати, необходимо делать различие между королевской казной, которая вечно была с протянутой рукой, и казной лично короля, у которого, как у землевладельца, деньги вполне могли быть. Из этих денег традиционно шли "выражения доброй воли" от короля значительным людям королевства - в стыдливой форме "займов". Что любопытно, в английском королевстве была только одна группа финансистов, у которой было право давать деньги под проценты - евреи. Остальные, даже король, могли получить ровно столько, сколько заняли. Максимум, дозволялись "заклады" в виде земель и замков. Не отсюда ли крайне негативное отношение большей части населения к евреям, как к "кровопийцам"? Люди были просто не в состоянии принять, что привычная схема "взял - отдал" заменяется в этом случае формой "отдал больше, чем взял". Хотя ясно ведь, что под проценты деньги брали только в том случае, когда нормальная система была невозможна, т.е. когда сумма уже имеющегося долга начинала превышать возможность должника заплатить в обозримом будущем.

Так что к 1206 году у короля Джона были основания для политического оптимизма, но оптимизма он не испытывал. Финансы были в беспорядке, и реалистической надежды на улучшение положения не было. Баронская гордость была ущемлена унизительными напоминаниями о долгах и тем, что все большая часть молодого поколения оказывалась в хозяйстве короля на положении "заложников". Конечно, по сути нахлебников, но все равно обидно. Так что отношения между королем и его знатью тоже отнюдь не улучшались с каждым годом.

Впрочем, Джон не видел смысла сознательно зажимать своих баронов. Вместо этого, он попробовал нечто в Англии до сих пор не практиковавшееся: собрав духовных прелатов страны, он предложил им выплачивать определенную сумму с каждой должности королю. Переговоры проводились 8 января 1207 года в Лондоне. Именно переговоры, потому что никаких готовых требований к своим духовным лордам у короля не было. Но церковь никогда не любила расставаться со своими богатствами, хотя иногда и уступала нажиму - как в случае сбора средств на выкуп Ричарда. Предложение короля было расценено, как нападка на независимость церкви, и отклонено, потому что: " the English Church could by no means submit to a demand which had never been heard of in all previous ages."

А где-то на горизонте маячили серьезные разногласия с папой относительно того, кто будет главным прелатом Англии, хотя вряд ли в тот момент кто-то мог даже предположить, что именно эта распря будет иметь для Англии в целом и Джона в частности последствия даже более серьезные, чем расстроенная экономика. На тот момент, он просто ответил папе, что не может утвердить на должность архиепископа Кентерберийского человека, которого в глаза не видел, и о котором не знает ничего, кроме того, что тот участвовал в какой-то заговорщической деятельности.

Скандал с церковью и папой становился неизбежен.

Англия готовится к вторжению



17 июня 1207 года папа Иннокентий признал мало кому известного монаха Стефана Лэнгтона архиепископом Кентерберийским. В ответ, король Джон конфисковал земли капитула Кентербери, и объявил отъехавших в Рим монахов изгнанниками из королевства. И заявил, что тот, кто признает в Англии Лэнгтона архиепископом, будет объявлен врагом государства. В августе Иннокентий приказал епископам Лондона, Или и Ворчестера пригрозить всему королевству интердиктом, а королю - отлучением от церкви. Переговоры с Джоном ни к чему не привели, и 23 - 24 марта 1208 года, в Страстное Воскресенье, интердикт был наложен.

В ответ, Джон поставил свое духовенство перед выбором: или они продолжают выполнять возложенные на них функции, либо могут считать себя свободными и от функций, и от бенефитов исполнения этих функций. То есть, собственность непокорных будет конфискована, как это случилось бы в том случае, если бы мирянин-администратор вдруг отказался делать свою работу.

Что бы бароны ни думали о королевской логике, возражений не последовало. Все прекрасно знали, что королевская казна пуста, так что пусть она лучше наполнится за счет духовенства, чем за счет баронов. Апрель прошел бурно. Надо сказать, что чувства населения к духовенству были далеки от теплых, так что пришлось королю даже издать указ, что особо дерзких по отношению к священника следует вешать на ближайшем суку. Уж насколько этот закон выполнялся - неизвестно. Судя по тому, что монастырские хронисты потом ославили короля гонителем на христиан и безбожным негодяем, не выполнялся.

Что касается монашеских орденов, то хуже всего пришлось богатым и гордым тамплиерам, собственность которых была конфискована в 31 области. Госпитальеры изначально и ухом не повели в сторону интердикта. Цистерцианцы ушли в символическую забастовку на несколько дней, и вернулись потом к исполнению своих обязанностей. А король отправил к папе посольство с листом условий, на которых он бы согласился одобрить Лэнгтона архиепископом. Полгода посольство водило папу за нос, пока до того не дошло, что англичане просто тянут время. Естественно, дружеских чувств в адрес короля Джона этот ход у Иннокентия не пробудил.

Иннокентий был человеком своеобразным, к своей власти относился с пиететом, и не был настроен давать королям волю в их делах. В какой-то степени, он был человеком на своем месте в очень непростой период, когда страсть к крестовым походам поутихла, и у королей появилась явная тяга к самостийности. Задачей Святейшего Престола было более или менее устойчивое равновесие, которое не позволило бы христианским королевствам уничтожать друг друга. Иногда получалось лучше, иногда - хуже. С Джоном у Иннокентия с тех пор сложились очень интересные отношения, в которых иногда они были врагами, а иногда - союзниками.

Что касается епископов, то с ними ситуация сложилась просто анекдотическая. Папа требовал, чтобы они отлучили Джона от церкви. Джон посылал их с такими миссиями, что они проводили все время в мотаниях между островом и континентом, а в те годы это не было увеселительной прогулкой. В результате получилось как-то так, что в Англии остались только Питер де Роше, епископ Винчестерский, и Джон де Грей, епископ Норвичский. Причем, де Грей был вскоре сделан юстициарием Ирландии, так что Джон, по сути, полностью освободился от своих духовных лордов, держа в стране только одного епископа для всяких необходимых формальностей.

Сложно сказать, был ли Джон атеистом в полном смысле слове, но он точно не испытывал ни малейшего пиетета к церкви. У него вообще постепенно начал складываться свой стиль жизни, в котором он был королем и себе хозяином. Не похоже даже, чтобы он всерьез хотел продолжать войну с Филиппом. Впрочем, там-то было перемирие на 2 года, так что никакой сложности в этом направлении. Дома он более или менее разобрался с казной, в чем ему невольно подыграл папа Иннокентий. В отсутствии провоцирующих влияний со стороны Филиппа, и бароны успокоились.

Джон, по сути, просто хотел быть счастливым и веселым королем. И некоторое время ему даже удалось пожить в своей мечте. Он охотился, волочился за женщинами, не забывая при этом постоянно держать свою знать занятой интригами друг против друга, и укреплял береговую оборону. У него уже был наследник, его двор стал привлекателен для высокородных наемников в такой степени, что у короля даже появилась возможность действительно обзавестись собственной, независимой гвардией. Во всяком случае, когда осенью 1209 года он потребовал, чтобы всё королевство, бедные и богаты без дискриминации, принесли ему и его наследнику оммаж, многие почувствовали, что клятва была принесена из страха.

Похоже, что бароны не любили Джона потому, что тот, во-первых, твердой рукой начал централизовать власть, время для чего еще явно не пришло и не придет следующие несколько сотен лет. Во-вторых, Джон охотился не только в лесах. Слухи о количестве его бастардов варьируют, нет даже доказательств тому, что у него были любовницы и после брака с Изабель Ангулемской (вернее, после того, как она выросла до роли жены), но флирт, добровольный (и поэтому особенно оскорбительный для потерпевших) флирт, явно присутствовал. В-третьих, Джон любил птичек и зверей, и запрещал держать их в клетках. Он также возражал против ограждений земельных владений, отстаивая права зверей кормиться там, куда гонит их природа. Перешептывания вызывала и манера Джона вышучивать постулаты церкви (особенно его веселила идея непорочного зачатия).

В середине 1209 года Англию, наконец, посетил шотландский король, Уильям Лев, чтобы обсудить снова зависимость Шотландии от Англии. В свое время, эта зависимость была признана при отце Джона, потом братец Ричард продал шотландцам их независимость за 10 тысяч серебряных марок, и вот теперь торг начался снова. Джон поставил условие, что Уильям выгонит всех, кто перетек из Англии в Шотландию, или пошлет своего сына заложником. Уильям уперся. Джон осадил несколько шотландских замков, и, в результате, Уильяму пришлось выложить 15 тысяч марок. А заложницами отправил двух дочерей, дав Джону право выдать их замуж. Хронист из Кентербери говорит, что одну из них выдали за внебрачного сына Джона, которого тот нажил еще в начале 1190-х.

Уэльс последовал примеру Шотландии, но здесь Джону и усилий не пришлось прикладывать. Там положение было настолько хаотичным, что подчинение Англии выглядело наиболее разумным решением.

В принципе, 6 октября 1209 года папа отлучил Джона от церкви, но в Англии на это никак не прореагировали. Архидьякон Норвича попытался во время рождественских праздников напомнить баронам, что они ввергают свои души в опасность, служа отлученному королю, но только напрасно пострадал - бароны сочли за лучшее выбрать Джона, а не Иннокентия.

Разумеется, развитие событий в Ирландии заслуживает особого внимания, но для Джона все, что там происходило, имело значение только в том смысле, что его отношения с Уильямом Маршаллом снова осложнились в 1208 году. Причем, все выглядит так, что Джон совершенно сознательно вытеснил Маршалла подальше от Лондона. У легенды Англии были в Ирландии большие владения, и Джон однажды спросил у Маршалла, давно ли он получал оттуда известия. И рассказал, что замок его супруги был осажден, и, хотя она победила, трое ближайших друзей Маршалла погибли в битве. Маршалл сорвался в Ирландию, где узнал, что события развивались совершенно по-другому. Что графиня победила своих врагов целиком и полностью, без всяких проблем. Маршалл понял все правильно, и засел в Ирландии аж до 1213 года, когда пришел его черед взять реванш над Джоном.

Король и папа Иннокентий

Джон правил достаточно спокойно до самого 1212 года. То есть, именно он правил спокойно. Что касается его баронов, то у них было свое мнение о короле, который как-то бросил, что у него ровно столько врагов, сколько в королевстве баронов. То есть, правил он железной рукой.



В 1212 году слухи о его отлучении от церкви достигли Уэльса. Долго достигали, надо признать, но Уэльс не слишком интересовался событиями в христианском мире, если только эти события не играли на руку очередному варлорду, желавшему пограбить. В начале лета этого года банды уэльсцев разграбили несколько приграничных крепостей, истребив всех жителей и гарнизоны, испепелив все, что горело, и прихватив с собой все, что только можно было унести и угнать.

Всегда легкий на подъем, Джон немедленно отправился к границе. В июле по городам и весям Англии были разосланы гонцы с требованием общего сбора в Честере 19 августа. Сам он, правда, на рандеву опоздал, занятый морским рейдом вдоль границ Северного Уэльса. Сбор состоялся во вторую неделю сентября, и первым номером в программе должна была стать казнь 26 уэльских заложников, посланных Джону в прошлом году. Внезапно в планы вмешались гонцы, почти одновременно доставившие ему письма от принцессы Джоанны Уэльской, внебрачной дочери короля и жены Лливелина Уэльского, и от короля Шотландии.

Это были практически идентичные письма. То есть, идентично было их содержание. Поскольку король планировал, разобравшись с Уэльсом, отплыть с собранными войсками во Францию, среди его баронов созрел заговор либо короля убить, либо просто пленить и передать его врагам в Уэльсе. Благо, существовала интердикция, дававшая прощение любому действию против Джона. Удобный повод избавиться от слишком авторитарного короля.

Джон не был склонен отмахнуться от предупреждений. Одно письмо могло еще быть результатом раздутых сплетен, но два? Опять же именно в тот момент из армии дезертировали два барона: Юстас де Весай и Роберт ФитцВалтер - тоже одновременно. Оба барона потом оправдывались тем, что у одного король якобы соблазнил жену (что вряд ли, дама была немолода), а у другого - старшую дочь (потом ФитцВалтер признал, что дело было в недовольстве отношением короля к административной аристократии, созданной королем Генри II). Джон решил, что заговор, скорее всего, существует, и внезапно для всех распустил армию.

В Лондон король не поехал, а без лишней поспешности отправился из Честера в Ноттингем. Что-то бурлило вокруг, и ему хотелось понять, из каких мутных источников это бурление поднимается. Действительно, по дороге он набрел на некоего Питера - то ли убогого, то ли пророка, то ли из Вейкфилда, то ли из Понтефракта. И вот этот пророк ему поведал, что к следующему дню Вознесения Господнего Джон "прекратит быть королем". Питер не мог сказать, будет ли Джон убит, изгнан или похищен, но у него было четкое видение, что после 14 лет благоденствия ни Джон, ни его потомки править не будут.

Джон на пророчество отреагировал со свойственным ему в этом вопросе цинизмом - в пророков он верил не больше, чем в церковные догмы. Но Джон признавал важность церкви, как института, делая положенные пожертвования и совершая положенные королю паломничества, и даже водя знакомство с наиболее умными представителями духовенства. Так же Джон понимал, что даже деревенский придурок - это не просто шутка, если он бродит от двора ко двору по всему северу, предвещая конец династии. Питера изловили и привели к королю. Будучи логиком, Джон попытался так или иначе уточнить информацию, распространяемую этим Питером. Но тот только твердил, что "Know thou of a surety that on the day which I have named, thou shalt be king no more; and if I be proved a liar, do with me as thou wilt." Или, говоря по-русски, если я соврал - делай со мной что хочешь, если переживешь названный мною день.

"Как пожелаешь", - хмыкнул Джон, и отправил пророка в замок Корф для сохранности к названному дню. Но современники короля не относились к пророчествам легко. Да и вообще, уж больно был хорош повод для того, чтобы запустить слухи о том, что король испугался, и поэтому заключил святого пророка в государственную тюрьму, так что пророк-то, видать, правду говорит, и вообще - святой же человек.

Не верящий в пророчества Джон верил, что зачастую пророчества начинают работать на свое исполнение. Мало ли что привидится одному сумасшедшему, но когда большие массы народа начинают пророчества разносить, это приводит к заговорам, а вот в заговоры Джон очень даже верил. И верил в силу. Для него была совершенно ясна связь между интердикцией папы, недовольством баронов жесткостью его правления, и распространению пророчества.

Вернувшись в Лондон, король вызвал в столицу тех, в чьей верности у него были хорошие основания сомневаться, чтобы потребовать у них новые гарантии этой верности. Юстас де Весай и Роберт ФитцВалтер бежали из Англии, что дало Джону основания просто арестовать наиболее подозрительных из своих подданных. Король не сомневался также, что его духовенство во многом было виновато в распространении слухов и сплетен, поэтому произвел очередное кровопускание церковной кассе. Цистерцианцы выложили, например, 22 000 фунтов. Остальные тоже дешево не отделались, причем король с издевательской иронией объявил все выплаты, которые он истребовал у церкви с самого начала своего правления, подарками доброй воли. Разумеется, церковь счастлива не была.

Одновременно Джон натянул поводья в отношении своей администрации. Он точно знал, где искать злоупотребления: в службе лесничества и там, где имеют дело с самой беззащитной частью населения - вдовами, сиротами, инвалидами. Администрация тоже счастлива не была. Но вот Маршалл пытался наладить отношения с Джоном, и где-то между 1212 и 1213 годами в Рим отправился документ, заверенный всеми ирландскими магнатами, в котором они выражали свою печаль по поводу действий папы и поддержку Джону. Правда, те же магнаты душевно посоветовали королю помириться с папой, и тот их даже послушал, отправив в Рим новое посольство в ноябре 1212 года. Потому что лучшим способом подрезать крылья сплетням о пророчестве было красивое примирение со Святейшим Престолом.

К сожалению, в ход событий снова вмешалась большая политика на континенте. Филипп Французский, которому здорово связывали руки его альбигойцы, раздавил все движение при помощи Симона де Монфора. И теперь на континенте образовался симпатичный альянс папы Иннокентия, короля Филиппа и Фредерика Сицилийского, при помощи которого Святейший Престол надеялся избавиться и от Отто Германского, и от Джона одним махом.

Зимой 1213-1213 гг Стефан Лэнгтон, вместе с епископами Или и Лондона, подали официальную жалобу на своего суверена папе. В январе 1213 года троица была уже при дворе Филиппа, с письмом от папы, в котором тот приказывал французскому королю, ради спасения его души, изгнать Джона из Англии. В награду за такое богоугодное дело, Филипп сам назначался королем Англии, с правом передачи короны своим потомкам. Вот так. Есть некоторые доказательства того, что папа пытался призвать остальных европейских правителей к чему-то вроде крестового похода против Англии, но, очевидно, встретил весьма холодную реакцию. Не потому, что те любили Джона, а потому, что не желали таскать каштаны из огня для Филиппа.

А вот Филиппу корона Англии очень даже не помешала бы. У него на руках был слишком воинственный и талантливый сын, принц Луи, которого было бы желательно пристроить на какой-нибудь престол раньше, чем он начнет строить козни против собственного папеньки. К моменту получения письма из Рима, французы вели переговоры с английскими баронами уже около года, выторговывая соглашения, на основании которых те приняли бы своим королем Луи. Письмо от папы было просто легальной отмашкой - давно согласованной. Сбор сил вторжения был назначен в Руане на 21 апреля 1213 года.

Трудно предположить, чтобы Джон был не в курсе готовящегося переворота. Во всяком случае, все английские корабли были собраны в Портсмут к 21 марта, и все шерифы созвали всех графов, баронов, рыцарей, фрименов в Дувр к Пасхе - с лошадьми, людьми, оружием, припасами. Вообще, обращение короля Джона к своим подданным - это еще тот образчик эпистолярного жанра: "as they love us and themselves and all that is theirs, they be at Dover at the close of Easter next, well prepared with horses and arms and with all their might to defend our head, and their own heads, and the land of England. And let no man who can bear arms stay behind, on pain of culvertage and perpetual servitude ; and let each man follow his own lord ; and let those who have no land and can carry arms come thither to take our pay." Джон очень хотел донести до англичан, что те защищают не только его, но свои головы и свои владения.

И они пришли. Они пришли так быстро и в таких количествах, что ушло некоторое время на организацию снабжения, которое не было готово к подобной скорости и подобной массовости. Похоже на то, что те лорды, которые тайно готовились предать Англию французам, были просто вынуждены сделать вид, что ничего подобного у них и на уме не было - иначе их растерзали бы собственные люди.

Джон не стал тратить время на то, чтобы расследовать с точностью, кто именно вел переговоры с Луи и Филиппом. Он точно знал, кто НЕ вел - Маршалл, старый боевой конь. Маршалл и Джон Норвичский пришли практически одновременно, приведя с собой серьезные силы. Что, как указывает не слишком расположенная к Джону историк Кейт Нордгейт, уже само по себе говорит о том, что Джон вел хорошую, грамотную политику в отношении Ирландии и Шотландии.

Впрочем, Джон планировал сделать все, чтобы эскадра Филиппа была разбита еще на подходе к Англии. Флот у него был больше, и этот флот совсем недавно неплохо потренировался в уэльском рейде.

Король и папа Иннокентий

Во времена короля Джона, Святейший Престол в Риме еще находился вполне в силе и небезуспешно пытался играть королевскими коронами. Папа Иннокентий III был, к тому же, игроком сильным, и вовсю пользовался тем, что его пост дает ему возможность менять правила игры по ходу. Например, еще в мае 1202 года он взял, да и выпустил декрет, два параграфа которого обещали веселые времена европейским монархам. Декрет назывался "Corpus Juris Canonici", и был, в основном, нацелен на выборы Императора Священной Римской Империи, но был вполне применим и в других ситуациях.

Кратко говоря, Святейший Престол брал на себя заботу расследовать и решать, является ли избранный король достойным своих регалий. Если папа оставался королем недоволен, он требовал перевыборов, или назначал другого короля защитником своей точки зрения. Делом такого "Защитника Веры" было свергнуть неудобного короля силой.

В наши времена в это трудно поверить, но всю свою, практически безграничную на тот момент власть Святейший Престол действительно направлял на создание баланса расстановки сил в Европе. Трудно сказать, чем руководствовался Иннокентий, давая Филиппу отмашку на завоевание Англии. Суперсильная Франция ему нужна не была, особенно с таким хитромудрым королем во главе. Возможно, Иннокентия подвело то, что обычно подводит тех, кто принимает решения вдали от театра действий. Возможно, Иннокентий услышал то, что хотел услышать: что король Джон всеми ненавидим и не имеет в королевстве никакой поддержки.

Поскольку реальность показала то, что показала, Иннокентий решил с Джоном договориться. И вот когда французский флот был уже готов сняться с якоря, папа неожиданно запретил французам дальнейшее продвижение. В Дувр отправилась пара тамплиеров, которым была дана аудиенция 13 мая, и через два дня состоялась еще одна встреча - в доме тамплиеров около Дувра.

Примирение состоялось, и Джон ввел присутствующих в состояние легкого шока, прибавив от себя лично, что обязательно персонально поклянется папе в своей искренней преданности, когда и если у него будет такая возможность. А пока, в знак доброй воли, он предлагает Святейшему престолу годовую выплату в тысячу марок - 700 за Англию и 300 за Ирландию. Надо сказать, что в тот момент и позже, уже во время баронских войн, само по себе решение Джона не вызвало ни малейшего протеста и не было воспринято "унижением нации". Про унижение нации заговорили намного, намного позже - с подачи монаха Матвея Парижского, начавшего писать свои летописи только с 1240 года.

Этот же Матвей утверждал также, что Джон посылал делегацию к эмиру Марокко с предложением союза. Монах запутался в датах, и позже д-р Линдгард доказал, что такое посольство не посылалось. Но все, что известно о более, чем гибком уме Джона, вполне допускает, что он мог втихаря договариваться в 1212 году и с марокканцами, готовясь к войне, как минимум, с Филиппом Французским.

Современники Джона восприняли мир с папой Иннокентием более, чем позитивно: "by this act provided prudently both for himself and for his people ; for matters were in such a strait, and so great was the fear on all sides, that there was no more ready way of evading the imminent peril perhaps no other way at all. For when once he had put himself under Apostolical protection, and made his realms a part of the patrimony of S. Peter, there was not in the Roman world a sovereign who durst attack him, or invade them", - пишет хронист из Барнуэлла.

Чтобы полностью оценить характер короля Джона, здесь надо вспомнить о "пророке" Питере из Вэйкфилда. Надо сказать, интерес был довольно сильным: переживет король день 23 мая или нет? Джон велел поставить свою палатку в открытом поле, и пригласил всех, кто только желает, присоединиться к празднику.

День пришел и прошел очень весело. "Не считается", - заявили некоторые. Джон короновался 27 мая, и именно этот день должен был стать решающим. Джон продолжал веселье, тем более разделяемое его баронами, что теперь все их тайные договоры с королем Филиппом оказались не нужными. Когда гром небесный не разразил Джона и 27 мая, кое до кого дошло: а ведь Джон сам выполнил предсказание - и на свой лад. Своим неожиданным обещанием оммажа папе и предложением платить Святейшему Престолу, Джон как бы действительно "перестал быть королем", виртуально положив свою корону к ногам папы, и получив ее назад.

В общем, единственным пострадавшим от своего пророчества был сам пророк: 28 мая 1213 года его повесили, и никто не помянул его добрым словом.

Остались довольны и те, кто хотел повоевать. Взбешенный Филипп решил наказать Фландрию за то, что граф Ферранд не пожелал присоединиться к его силам вторжения. Ферранд попросил у Джона помощи, и тот немедленно выслал 500 судов под командованием графа Салсбери. Это было 28 мая, и встречный ветер задерживал флотилию до 30 мая. Когда перед эскадрой англичан раскинулся рейд, он был буквально забит судами французов. Судами, которые никто не охранял. В результате, 300 вражеских судов, набитых провиантом всякого рода, были отправлены в качестве приза в Англию, сотня разгружена и сожжена. А Салсбери еще и начал воевать с французской армией. Правда, Филипп его отогнал, но граф свой приз увел, а французский король был в такой ярости, что сам сжег остатки собственного флота - или так говорят, во всяком случае.

Май 1213 года выдался, таким образом, чрезвычайно хлопотным и для Святейшего Престола, и для короля Джона, и для короля Филиппа.

Главная докука короля

Как показали дальнейшие события, примирение с Римом ничего не изменило в главной проблеме короля Джона. Его бароны готовы были пить и есть за его счет, были вынуждены выступить с ним единым фронтом перед угрозой вторжения, но во Францию отправиться с ним отказались - под глупейшим предлогом, что с короля еще не снято отлучение от церкви. Отлучение снято, конечно, было - папским легатом лично. Но, поскольку наложивший отлучение архиепископ Стефан был уже на пути в Англию, Джон решил не вредничать. Ему и самому было интересно, какую отговорку придумают его бароны после прибытия Стефана.

Архиепископ Стефан прибыл в июле, и Джон встретил его в Винчестере, устроив истинный, грандиозный спектакль с припаданием к ногам, просветленными слезами и прочими атрибутами прощения и раскаяния, которые зрители ожидали. И заодно, под соусом общего примирения с духовенством, собрал на начало августа в Сент-Олбани представителей со всей Англии в очередной раз перетрясти законы и напомнить подданным и администрации, что если им дорога жизнь, они не будут заниматься коррупцией и всякого рода вымогательствами.

Теперь, когда все формальности были соблюдены, и сопровождение короля в походе не ввергало более души его баронов в опасность, Джон отправился на побережье Дорсета и стал ждать. План был прежним - отплыть в Пуату. Армия была, деньги были, припасы были. Но вместо Франции, ему пришлось двинуться с армией наемников против собственного севера. Его бароны заявили, что ничего ему не должны, и вообще им надоели его походы. Рыцари баронов поддержали: они сидят около короля уже месяц, и ежели он им вот прямо сейчас не заплатит, они уйдут по домам.

Ни один король просто не мог позволить, чтобы его подданные вели себя по отношению к нему так небрежно. Высадившись в Корфе 9 августа, он был в Винчестере 16 августа, в Валлингфорде 25.08 и в Нортхемптоне 28 августа. Здесь его и нагнал архиепископ Стефан с запрещением двигаться вперед. По мнению архиепископа, король не имел права воевать против своих подданных. Джон был в скверном настроении, и высказал совершенно прямо, куда архиепископ Кентерберийский может убираться со своими глупостями. А он, король, в его советах не нуждается. Архиепископ взревел, что еще одно слово - и он отлучит от церкви не только короля, но и любого, кто за ним последует.

Пришлось Джону ограничиться вызовом своих баронов на суд - и, наверное, к лучшему, потому что во время карательных экспедиций страдают, разумеется, совсем не те, кто их спровоцировал. Весь конец года ушел на различные церемонии примирения. Интересно, что осенью 1213 года Джон, первым из королей, пригласил в совет не только баронов и рыцарей, но и фрименов - прообраз будущего парламента, хотя тогда Джон об этом институте еще и не знал. Сам додумался, как можно вывести страну из патовой ситуации, когда король и знать не могут работать вместе.

И вот, 1 февраля 1214 года Джон, его королева, его сын Ричард и племянница Элеанор Бретонская отплыли во Францию. Судя по его отчетам в Англию и по французским хроникам того времени, прогресс Джона был чем-то невиданным. Он был настолько мобилен, что Филипп не мог понять, как реагировать. Следовать - бессмысленно, предугадать и пересечься - невозможно. По сути, это скорее напоминало рейд Джона к Парижу, еще во времена Ричарда, чем основательное и неторопливое продвижение феодальной армии.

О том, чего именно Джон хотел этой вылазкой добиться, никто понять не мог. Возможно, ему хотелось размяться и попортить кровь любимому врагу. Возможно, он просто маскировал попытку помириться, под общий шум и гам, с Лузиньянами. И ему это удалось! В общем, 17 июня Джон был снова в Ангере. Победителем.

Но, по-видимому, этому королю было просто на роду написано вечно оказываться жертвой предательства. На этот раз какая-то муха укусила Альмерика Туарского, который громко и гнусно поссорился с Джоном, чтобы получить возможность гордо удалиться и не принять участие в объявленной уже битве с принцем Луи. Бароны Пуату тоже заявили, что в открытом поле они сражаться не будут. Джону пришлось отступить на южную сторону Луары.

Тут-то и выяснилось, почему Джон уже пять месяцев мотался как заведенный между Луарой и Дордонью. Пока он отвлекал французского короля и принца, во Фландрии собиралась огромная армия. Англичан привел граф Салсбери (Уильям Лонгспи, сводный брат Джона по отцу). Фламандцами командовал Хью де Бове, наемник, служивший Джону и теперь вернувшийся на родину. Графы Реджинальд Булонский и Уильям Голландский привели помощь Ферранду. Сам император Отто в какой-то момент присоединился к войску - правда, как "частное лицо", только с небольшой группой рыцарей.

Перед Филиппом стояла задача каким-то образом сдержать эту армию, которая уже начала проникновение в его королевство. Он знал, что его сил недостаточно, но он не мог отвлечь и принца Луи, который сторожил армию Джона. Если на месте Филиппа был менее искушенный в битвах король, его ждало бы сокрушительное поражение. Филипп, тем не менее, сумел поднять под оружие практически всех, способных его носить - ведь речь уже шла о защите отечества. И... он победил. Это была битва при Бувине. Хью де Бове бежал, Отто бежал, Салсбери попал в плен, в плен попали граф Фландрский и Булонский. Великолепный план Джона закончился ничем. Но лично его армия продолжала держаться и против объединенных армий Филиппа и Луи.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но папа Иннокентий, хлопотавший относительно очередного крестового похода, просто приказал обоим королям их войну прекратить. Обобщая, обеим сторонам оставили то, что они завоевали, и тех, кого они взяли в плен. Бретонский придворный оставил дошедшее до наших дней замечание, что Филипп, если бы не его набожность и послушание слову папы, мог бы в мгновение ока покончить с Джоном навсегда, если бы захотел - такие огромные силы были у него под рукой. Все, что известно о Филиппе, заставляет заподозрить, что избыточной набожностью он вовсе не страдал. Если он предпочел папе подчиниться, это наверняка означает, что Джон легкой добычей не был - даже при том, что бароны Пуату его практически предали.

Не сказать, также, чтобы поход Джона во Францию был бы фиаско. Отнюдь. Все, что было нужно и возможно сделать, было сделано. С Пасхи 1215 года должен был начаться пятилетний мир с Францией, практически блокирующий все поползновения Филиппа продолжить округлять свои владения за счет земель Ангевинов.

Бароны бунтуют

26 мая 1214 года Джон обложил налогом в 3 марки каждого своего барона-вассала, каждую королевскую усадьбу, епископскую вакансию, конфискованное в пользу короны имущество, и имущество, управляемое короной. Исключение было сделано для тех, кто лично был в армии Джона, в Пуату. Те же северные бароны, которые ранее отказались воевать, теперь отказались платить. Они утверждали, что условия их присяги королю Джону исключали службу за границей и, как следствие, финансирование заграничных мероприятий.

Историк Кейт Нордгейт сильно сомневается, что вассалам с северной Англии были изначально даны такие привилегии, хотя не исключает, что кое-кто вполне мог лично договориться с королем о каких-то исключениях. Во всяком случае, при короле Генри II и короле Ричарде скутаж для войн за рубежом не был постоянной платой. Тем не менее, слова Джона "так было всегда" по этому поводу, в его обращении к баронам, подразумевают, что при отце и брате короля служба в королевской армии за рубежом или плата за неявку были делом обычным. Так, собственно, было и в правление короля Джона - до 1214 года, когда северные бароны встали в позу.

Вопрос - почему? Возможно, летописец Роджер Вендоверский, в принципе ненавистник Джона и фанат Филиппа, в данном случае пишет нечто, похожее на правду. Что бароны обратились к обещаниям, данным еще Генрихом I, и что произошло это с подачи архиепископа Кентерберийского Стефана. В самом деле, положа руку на сердце: кто может поверить в то, что все персональные чувства Стефана подчинились решению папы с Джоном дружить? Стефан, довольно агрессивный лидер небольшой группировки, просто не смог бы забыть и простить долгих лет в невозможности занять вожделенный пост, долгих лет непризнания Джоном того, что он, Стефан, достоин почета. Не исключено, что личность Джона искренне приводила архиепископа в ужас - он не мог не понимать, что король просто смеется над самыми центральными постулатами веры. Мог он считать, в глубине души, Джона коронованным антихристом? Мог.

Так вот. Еще 25 августа 1213 года Стефан собрал всех епископов, аббатов, а также обретающихся вдалеке от армии баронов в соборе св. Павла в Лондоне. Речь шла о делах насущных, как то прибытии легата и снятии интердикции, но вот ведь какое дело: всех присутствующих-мирян (т.е. баронов) Стефан пригласил потом на отдельное, совершенно секретное заседание. Ну, у подобных секретов вообще есть тенденция распространяться со скоростью света, хотя Роджер Вендоверский приводит следующую выдержку как сплетню, а не как факт.

"Ye have heard, how, when I absolved the king at Winchester, I made him swear to put down bad laws and enforce throughout his realm the good laws of Edward. Now, there has been found also a certain charter of King Henry I. by which, if ye will, ye may recall to their former estate the liberties which ye have so long lost". То есть он, Стефан, якобы нашел некий документ, который должен был помочь присутствующим вернуть те богатства и свободы, которые некогда были у них узурпированы.

Этим таинственным документом была коронационная клятва короля Генриха I. Когда архиепископ прочел ее баронам, те страшно возрадовались, и тут же пообещали, что жизнь положат, а свои исконные права отвоюют. Вообще-то, у Роджера Вендоверского не было никаких причин клеветать на Стефана Лэнгтона, архиепископа Кентерберийского. Роджер ненавидел Джона, главного врага обожаемого летописцем Филиппа, и прелат был для него героем. Так что мы получаем достаточно солидный намек, с чего начались баронские волнения - не с баронов, а с архиепископа.

Почва для недовольства была, надо признать. Летописец Ральф Коггшельский пишет честно и справедливо, что "то недоброе, чему было положено начало при отце и брате короля, поднялось для угнетения Церкви и королевства". Церковь церковью, но королевство, в основном, было страшно недовольно двумя пунктами в правлении Плантагенетов. Первым и главным из них был закон об охране окружающей среды, направленный против браконьерства и порубок. В наше время было бы полным политическим самоубийством выступать против охраны окружающей среды, но люди Средневековья были еще настолько наивны, что верили: природа существует для человека.

Этот закон привезли с собой еще норманны, и Вильгельм Завоеватель оградил сразу от браконьерства и порубок весьма солидные части английских пространств. Его потомки продолжали традицию. А Джон, к тому же, любил деревья, животных и птиц гораздо больше, чем людей, и защищал их еще яростнее. Кроме того, он тряс своих лесничих, как терьер крысу, мешая им делать то, что они считали своим естественным правом - незаконно разрешать и браконьерство, и порубки за изрядную мзду.

Второй особенностью короля Джона, выбешивающей его баронов, была тенденция вмешиваться в судебные процессы. В принципе, когда-то у англичан было такое право - обращаться к королю по поводу обид, и король лично назначал по этому делу судью, и потом сам следил за ходом дела. Это право как-то испарилось еще при короле Генри, папаше Джона, и вместо него были учреждены постоянно действующие суды, заседающие всегда в одном месте. Джону этого показалось мало. Всегда, когда у него было для этого время, он отзывал из таких судов дела на собственное и своих советников рассмотрение.

Кстати, гораздо позже, при тех же Тюдорах, высшие государственные советники станут мониторить работу судов вполне рутинно, но во времена Джона подобная активность короля жестоко оскорбляла чувства его баронов. Сами понимаете, что пристальное королевское внимание к распрям между баронами и их арендаторами, к налоговым заморочкам и арендам земель никому не нравилось. Вернее, не нравилось тем, кто мог быть заранее уверен в вердикте суда - ДО вмешательства короля.

Шерифы были еще одной группой административной знати, у которой было много чего сказать против короля. Говоря прямо, и при Генри, и при Ричарде шерифы в союзе с юстициариями действовали, как мафия. Они платили свой "откат" через юстициария королю, и творили, что хотели. Были шерифы приличные - например, шериф Ноттингемпшира и Дербиншира Роберт де Виекспаунт, которому Джон доверял абсолютно и заслуженно. Но многие шерифы откровенно "крышевали" всяким там лесным братьям и сестрам, которые занимались разбоем, платя проценты с добычи в личные сундуки шерифов.

Но не думайте, что Джон был идеалистом, пытающимся истребить коррупцию, которая не истребляема в принципе. Джон просто стал драть с коррумпированных шерифов некую фиксированную сумму, называемую proficuum, как его отец и брат драли до него crementum. Очевидно, будучи в курсе того, сколько денег прикарманивает каждый отдельно взятый шериф ежегодно. Интересно, что в этой ситуации король оказался ненавидимой фигурой и со стороны тех, кого заставлял делиться неправедными доходами, и со стороны тех, кто считал, что коррупцию надо истребить.

О том, что во времена Джона не было независимых судей в принципе, известно хорошо. Часть судей совершенно открыто были вассалами определенных баронов, часть баронов сами были судьями. О том, какой "справедливости" можно было ждать от такой публики, догадаться не сложно. Тем более, что в суд практически не попадали однозначные дела. Чтобы было совсем уж весело, в процесс могли официально вмешиваться король и шерифы, и кто угодно из сильных мира сего, кого судящимся удавалось заинтересовать мздой. И завершающим штрихом была система штрафов, делающая судебные процессы совершенно невыгодными никому, кроме казны и судей. Например, за неявку свидетелям назначали безумные штрафы, не берущие во внимание уровень дохода провинившегося. А ведь устроить так, чтобы свидетель не смог явиться, было несложно.

Самым же болезненным для баронов был момент перехода наследства. Дело в том, что права на определенные земли и поместья могли быть или наследственными, или дарованными короной. В том, как корона распоряжалась своими землями, особых нареканий быть не могло: корона дала, корона и взяла обратно. Беда была в том, что под раздачу зачастую попадали и наследственные владения. Короной бралось опекунство и в тех случаях, когда это не было законным, и король пользовался доходами опекаемых до их совершеннолетия, и устраивал их браки по своему разумению. Или вдова не получала земель, положенных ей по праву, пока не платила крупную мзду чиновникам. Да много там было возможностей нажиться, все перечислять утомительно.
Особо стоит право короны "наследовать" определенное имущество. Еще сынка Завоевателя, Вильгельма Рыжего, называли "всеобщим наследником", так что и здесь Джон просто продолжал существующую практику. Часто умерший объявлялся, например, должником короны, и его имущество полностью переходило в руки короля "за долги", хотя корона не опускалась до доказательств, что ей были должны, и до уточнений, сколько были должны. Поскольку в те времена деньги под проценты давали только евреи, существовала любопытнейшая практика: за умершим евреем-ростовщиком всегда наследовала корона. То есть, к короне переходило право взимать долги с должников умершего. И корона взыскивала, без сантиментов.

Так что, с какой стороны ни посмотри, вся система королевской администрации была эффективной машиной выжимания денег из подданных, совершенно индифферентной ко всяким там глупостям вроде справедливости или законности. Машиной, которой была чужда дискриминация по признаку социального положения или имущественного статуса. Паршиво было одинаково всем. Но что-то исправить в ситуации могли только два класса: бароны и церковники. Нет, не Джон эту систему придумал, он просто продолжал интенсивно ею пользоваться. И ему не повезло оказаться на троне в тот момент, когда бароны стали достаточно сильны для протеста. Сильны хотя бы своим количеством - ведь именно на правление Джона выпали годы, свободные от крестовых походов.

Более того, впервые бароны получили сильного и свободного от личных интересов лидера - архиепископа Кентерберийского, Стефана Лэнгтона. Разумеется, интерес-то у архиепископа был. Речь шла не больше и не меньше чем о власти. И ставки оказались даже выше, чем ожидали бароны, с восторгом слушавшие постулаты Лэнгтона.

О длинных тенях благих намерений



Говоря о баронско-архиепископском плане, будет не лишним помнить, что высшие лорды королевства (графы Салсбери, Честер, Альбемарль, Варрен, Корнуолл, Уильям Маршалл, и главы домов де Лэси, Бассетов, Невиллов, Брюэров, Випонтов, Кантелопов) либо воевали, либо платили скутаж и не скрипели. Заговор против Джона строили бароны, так сказать, второго ранга - и самыми активными были те, кто уже запятнал себя предательством, Юстас де Весчи и Роберт ФитцВалтер. Они были восстановлены Джоном в правах и помилованы в 1213 году, но знали точно, что не прощены. Но Лэнгтон был вынужден опираться на те активы, которые были у него под рукой, даже если эти активы и пованивали.

О самой коронационной хартии Генриха I вряд ли можно дурное слово сказать. Судите сами:

Henry, king of the English, to Bishop Samson and Urso de Abetot and all his barons and faithful, both French and English, of Worcestershire, [copies were sent to all the shires] greeting.

1. Know that by the mercy of God and the common counsel of the barons of the whole kingdom of England I have been crowned king of said kingdom; and because the kingdom had been oppressed by unjust exactions, I, through fear of god andthe love which I have toward you all, in the first place make the holy church of God free, so that I will neither sell nor put ot farm, nor on the death of archbishop or bishop or abbot will I take anything from the church's demesne or from its men until the successor shall enter it. And I take away all the bad customs by which the kingdom of England was unjustly oppressed; which bad customs I here set down in part:

2. If any of my barons, earls, or others who hold of me shall have died, his heir shall not buy back his land as he used to do in the time of my brother, but he shall relieve it by a just and lawful relief. Likewise also the men of my barons shall relieve their lands from their lords by a just and lawful relief.

3. And if any of my barons or other men should wish to give his daughter, sister, niece, or kinswoman in marriage, let him speak with me about it; but Iwill neither take anything from him for this permission nor prevent his giving her unless he should be minded to join her to my enemy. And if, upon the death of a baron or other of my men, a daughter is left as heir, I will give her with her land by the advice of my barons. And if, on the death of her husband, the wife is left and without children, she shall have her dowry and right of marriage, and I will not give her to a husband unless according to her will.

4. But if a wife be left with children, she shall indeed have her dowry and right of marriage so long as she shall keep her body lawfully, and I will not give her unless according to her will. And the guardian of the land and children shall be either the wife or another of the relatives who more justly ought to be. And I command that my barons restrain themselves similarly in dealing with the sons and daughters or wives of their men.

5. The common seigniorage, which has been taken through the cities and counties, but which was not taken in the time of King Edward I absolutely forbid henceforth. If any one, whether a moneyer or other, be taken with false money, let due justice be done for it.

6. I remit all pleas and all debts which were owing to my brother, except my lawful fixed revenues and except those amounts which had been agreed upon forthe inheritances of others or for things which more justly concerned others. And if any one had pledged anything for his own inheritance, I remit it; also all reliefs which had been agreed upon for just inheritances.

7. And if any of my barons or men shall grow feeble, as he shall give or arrange to give his money, I grant that it be so given. But if, prevented by arms or sickness, he shall not have given or arranged to give his money, his wife, children, relatives, or lawful men shall distribute it for the good of his sould as shall seem best to them.

8. If any of my barons or men commit a crime, he shall not bind himself to apayment at the king's mercy as he has been doing in the time of my father or my brother; but he shall make amends according to the extent of the crime as he would have done before the time of my father in the time of my other predecessors. But if he be convicted of treachery or heinous crime, he shall make amends as is just.

9. I forgive all murders committed before the day I was crowned king; and those which shall be committed in the future shall be justly compensated according to the law of King Edward.

10. By the common consent of my barons I have kept in my hands forests as my father had them.

11. To those knights who render military service for their lands I grant of my own gift that the lands of their demesne ploughs be free from all payments and all labor, so that, having been released from so great a burden, they may equip themselves well with horses and arms and be fully prepared for my service and the defense of my kingdom.

12. I impose a strict peace upon my whole kingdom and command that it be maintained henceforth.

13. I restore to you the law of King Edward with those amendments introduced into it by my father with the advice of his barons.

14. If any one, since the death of King William my brother, has taken anything belonging to me or to any one else, the whole is to be quickly restored withoutfine; but if any one keep anything of it, he upon whom it shall be found shall pay me a heavy fine.

Witnesses Maurice bishop of London, and William bishop elect of Winchester, andGerard bishop of Hereford, and earl Henry, and earl Simon, and Walter Giffard,and Robert de Montfort, and Roger Bigot, and Eudo the steward, and Robert son of Hamo, and Robert Malet. At London when I was crowned. Farewell.

Кстати говоря, здесь, в этой истории, интересен один момент, на который особенно напирал архиепископ: I take away all the bad customs by which the kingdom of England was unjustly oppressed. Хартия Генри I обещает исправить все искривления справедливости, практиковавшиеся при Вильгельме Руфусе, брате короля. Лэнгтон особенно носился с этим постулатом, то бишь правление короля Ричарда в 1213 году еще никто не идеализировать. Напротив, современники прекрасно помнили и отдавали себе отчет, кто именно ввел в практику порядки, так сильно их задевающие.

На русский это переведено было так:

ХАРТИЯ ВОЛЬНОСТЕЙ,

дарованная в 1100 г.

ГЕНРИХОМ I

Charter of Liberties of Henry I (Перевод А.А. Тесля)

Генрих, король Англичан, епископу Самсону и Юрсо де Абетоу (Urso de Abetot) и всем своим баронам и верным, равно и французам и англичанам, Вустершира, [приветствие повторяется ко всем графствам] шлет привет.

1. Ведая, что милостью Божией и общего совета баронов всего королевства Англии я был коронован королем названного королевства; и поскольку королевство угнеталось несправедливыми требованиями, мной, страхом Божием и любовью, которую я имею к Вам всем, повелеваю: во-первых святую церковь Господнюю свободной, ни продам, ни сдам в аренду, ни по смерти архиепископа, епископа или аббата не буду ничего забирать от церковного достояния, пока его преемник не вступит [на церковную должность]. И я устраняю все плохие (злые) обычаи (обыкновения), коими королевство Англия несправедливо угнеталось; каковые плохие обычаи (вар.: злые обычаи) я здесь записываю частично:

2. Если кто из моих баронов, графов, или других, которые держатся из меня 240), умерт, его наследник не должен выкупать его земля, как то было в обыкновении во время [в царствование] моего брата 241), но он должен заплатить релиф (relieve - буквально: "очистить свои земли") и только законный релиф. Подобным образом люди моих баронов должны платить релиф своим лордам и только законный релиф.

3. И если кто из моих баронов или других людей желают выдать свою дочь, сестру, племянницу или родственницу замуж, дозволяется ему говорить со мной об этом, но я не возьму ничего от него за разрешение и не буду препятствовать браку, если только он он не умышляет соединиться с моим врагом. И если по смерти барона или другого из моих людей, дочь остается наследницей, я дам ее земли за ней по совету моих баронов. И если по смерти ее мужа жена останется одна и бездетная, она будет иметь свое приданое и right of maririage (имущественное право, полученное в браке), я не буду отдавать ее замуж, если то не согласно с ее волей.

4. Но если жена [по смерти мужа] осталась с детьми, она будет сохранять [право на] свое приданное и right of maririage так долго, покуда будет хранить вдовство, и я не буду выдавать ее замуж против ее воли. И опекуном земли и детей должна быть также или жена, или другой из родственников, кто имеет наибольшие права на это. И я приказываю, чтобы мои бароны ограничивали себя точно также в делах с сыновьями и дочерьми или женами своих людей.

5. Общий сеньораж (seigniorage), который брался с городов и графств, но который не брался во времена короля Эдуарда I 242) , я впредь совершенно запрещаю. Если кто-либо, чеканщик монет (moneyer) или кто-то другой, будет пойман как фальшивомонетчик, то поступят с ним по следующему ему праву [воздадут должное наказание].

6. Я прощаю все притязания и долги, на которые имел право мой брат 243) , кроме моих в полном праве установленных доходов и кроме тех сумм [количеств], которые были установлены для наследования или для других предметов, которые справедливо касались [распространялись на] других. И если кто заложил что-либо из собственного наследства, я прощаю это; и также все релифы, которые были установлены [согласованы] для законного наследования.

7. И если кто из моих баронов или из моих людей станет слабым [дряхлым], что он должен дать на упокой, то я дарую ему столько, сколько должно быть дадено . Но если, упрежденный войной [букв.: "оружием"] или болезнью, так, что он не успеет уговориться о даче денег, его жена, дети, родственники или его люди должны дать на благо его души, как они сочтут лучшим.

8. Если кто из моих баронов или [моих] людей совершит преступление, он не должен быть обязан к уплате за королевское помилование, как то было во времена моего отца или моего брата 245) , но должен выплатить возмещение (за убытки) согласно степени [тяжести] своего преступления, как он должен был до времени моего отца, во времена моих предшественников. Но если он виновен в предательстве или в отвратительном преступлении (heinous crime), он должен быть наказан [буквально: "должен принести компенсацию"] согласно праву 246).

9. Я прощаю все убийства, совершенные до того дня, как я был коронован [до дня коронации], и те, которые будут совершены в будущем, коли за них будет принесено справедливое воздание согласно закону короля Эдуарда.

10. По общему согласию моих баронов, я сохраняю в своей власти [букв.: "в своих руках"] лес как мой отец владел им.

11. Тем рыцарям, которые несут военную службу со своих земель, я даю как мой собственный дар, чтобы их земля возделывалась свободной от всяких платежей и работ, так, чтобы будучи освобождены от столь тяжкого [большого] бремени, они могли бы хорошо снарядить себя с лошадьми и оружием и быть всецело готовы к службе мне и защите моего королевства.

12. Я устанавливаю строгий мир во всем моем королевстве и приказываю соблюдать [поддерживать] его впредь.

13. Я восстанавливаю закон короля Эдуарда, с теми изменениями, что внесены [введены] были моим отцом с совета его баронов.

14. Если кто, со смерти короля Вильгельма, моего брата, взял что-либо из принадлежащего мне или кому-либо еще, то пусть вернет быстро и без [уплаты] штрафа; но если кто удержит что-либо из этого [у себя], то у кого это будет найдено, уплатит мне высокий [heavy; вар.: тяжкий] штраф.

Засвидетельствовано Морисом, епископом Лондона, Вильямом, избранным епископом Винчестера, Джеральдом, епископом Херфорда, графом Генри, графом Саймоном, Уолтером Джиффардом (Giffard), Робертом де Монфором, Рожером Биджотом (Bigot), Эдо (Eгdo) the steward, Робертом, сыном Хаймо (Hamo) и Робертом Моле (Molet). В Лондоне, во время коронации [букв.: "когда я был коронован"]. Прощайте (Farewell).

О том, как король Джон опередил своих баронов



Есть предположения, что прожекты архиепископа и баронов были представлены Джону где-то в ноябре 1213 года. Король их выслушал, просмотрел наброски, и сказал, что последствия подобных изменений будут настолько широки и глубоки, что лучше оставить дискуссии и обсуждения на "после Рождества". Когда будет время подумать и прикинуть. Во всяком случае, так описывает этот момент летописец из Барнуэлла. Роджер Вендоверский дает куда как более драматичное описание момента, но он вообще склонен к драматизму.

В принципе, и он соглашается с тем, что рассмотрение возможности введения Хартии Вольностей короля Генри I было согласовано королем и баронами на послерождественский период. Но он добавляет, что бароны сговорились собрать достаточные силы, чтобы захватить крепости Джона, и, таким образом, обеспечить его согласие. Возможно, Вендоверский летописец прав. Во всяком случае, Джон вернулся в Лондон к Новому году, а бароны явились к нему в день Богоявления, закрывающий рождественские торжества. И явились достаточно воинственно, с большими силами.

Бароны утверждали, что он лично поклялся архиепископу искоренить злые законы в Англии, что означало, по их мнению, признание их баронских свобод и вольностей. Король связан собственным словом, сказали они. Джон, рассыпавшийся в свое время перед Стефаном Лэнгтоном и папским легатом в любезностях, был, естественно, немало удивлен тем, как его достаточно округлые обещания были интерпретированы. Он-то, скорее всего, вообще ничего не имел в виду. В любом случае, Джону как-то удалось выторговать себе время до конца Пасхи, и время он это зря терять не стал, а постарался договориться с каждым противником в отдельности. Неизвестно, что он предлагал, но известно, чего он хотел - чтобы ни от него, ни от его преемников не требовали никаких хартий "никогда больше".

Понять Джона можно. Он постепенно выстроил довольно эффективную и тонкую систему управления государством, нацеливаясь на централизацию власти в руках одного человека - монарха. А ему упрямо подсовывали документ, дающий баронам слишком много козырей. Но его действительно поймали на слове! Недаром, все-таки, никому не известный Стефан Лэнгтон был вытолкнут папой на роль первого прелата Англии. Лэнгтон был достаточно искушен, чтобы уцепиться за совершенно пустую фразу, форму вежливости, и сделать из нее грозное оружие.

Более того, бароны достаточно изучили Джона, чтобы ничего не оставлять без обеспечений - уж больно король был непредсказуем. И пришлось ему заверить свое обещание поручительством самого архиепископа Кентерберийского, епископа Или, и Уильяма Маршалла. Странный выбор, на первый взгляд. И абсолютно гениальный, потому что теперь архиепископ Кентерберийский оказался в самом центре переговоров - единственный человек в этом предприятии, которому, по сути, было начхать на привилегии баронов. Они ему были нужны постольку, поскольку исправляя их, можно было исправить общие перекосы в управлении. Они ему были нужны потому, что за привилегиями баронов стояла сила баронов, при помощи которой можно нажать на короля. Но теперь король простейшим решением не позволил зачинщику остаться в стороне, во всем белом и на пьедестале.

Лэнгтону пришлось вспомнить о том, что его пост предполагает не противостояние короне, но посредничество, миротворчество между недовольными и имеющими власть. Джон любил навязанного ему архиепископа не больше, чем архиепископ любил его, но порядочности Лэнгтона он, все-таки, вполне доверял.

Еще до Пасхи 1214 года, Джон решил снова призвать своих подданных принести ему оммаж, причем не простой, а liege homage, который освобождал принесшего клятву от всех обязательств по отношению к другим. Джон предлагал, чтобы каждый его подданный был "с ним против всех других". Разумеется, бароны встали на дыбы, усмотрев в этом потенциальную возможность разделения своих рядов. В самом деле, если их собственные вассалы принесли бы, как подданные короля, подобную клятву, они стали бы подчиняться только и только королю. Впрочем, Джон довольно быстро пришел к выводу, что провести нужные разъяснения и подготовку будет слишком сложно, и отбросил эту идею. Призвав, тем не менее, своих баронов из Пуату на всякий случай. Он не собирался встречаться со своими баронами совсем уж безоружным.

В феврале 1214 года Джон дал северным баронам разрешение на встречу по интересующему их вопросу, которая должна была пройти в Оксфорде. Об этой встрече или о том, что она не состоялась, никаких упоминаний не сохранилось, но в марте Джон написал в Пуату, что благодарит всех, кто откликнулся на его зов, но вопрос решился, и поэтому тем, кто еще людей не выслал, высылать их и не надо, и что расходы он, конечно, возместит.

На самом деле, ничего, конечно, не решилось, а просто дело было передано папе в Рим. Для того ведь Джон и принес ему в свое время так удививший самого папу оммаж - чтобы его склочные бароны могли быть посланы. К высшему авторитету.

Рассматривая перипетии этих переговоров, начинаешь понимать, почему многие историки говорят, что Ричард и Джон были скроены, по сути, по одному шаблону. Ричарда всегда война занимала больше, чем завоевания. Джона политические игры всегда увлекали больше, чем возможная победа или поражение. Он делал ход, ждал хода противника, а иногда и предупреждал его, и потом азартно потирал руки. Даже послав баронов жаловаться папе, он ухитрился их в этом деле опередить. Его посол был в Риме уже 17 февраля, а представители баронов добрались до папы только через 11 дней.

Бароны обратились к папе Иннокентию именно как к лорду их короля. Они просили папу "to urge and, if needful, compel the king to restore the ancient liberties granted by his predecessors and confirmed by his own oath" - заставить или убедить короля восстановить их древние свободы, гарантированные им, баронам, его предшественниками и подтвержденные им самим.

О чем писал папе Иннокентию Джон, мы не знаем. Сохранились только письма Иннокентия епископам и архиепископу в Англию, и по ним можно судить, о чем шла речь. Джон просто вцепился в факты, оставив теории в стороне: во-первых, весь шум поднялся из-за нежелания части баронства платить законный и легальный скутаж, и, во-вторых, бароны имели тайную встречу, на которой было обговорено вооружиться Хартией Вольностей короля Генри.

Папе Иннокентию был не чужд тот же дух драматической игры, которым отличался король Джон. В своем письме от 19 марта епископам и архиепископу он выражает искреннее изумление тому, что они там совсем проглядели, что король поссорился с некоторыми магнатами и баронами, и выражает свое недовольство их рассеянностью. Он также резко осуждает заговорщические поползновения баронов, и приказывает епископам следить, чтобы все действия их паствы носили абсолютно законный и открытый характер. Короля же он просит отнестись к знати милостиво и доброжелательно, и предоставить им то, на что они имеют право.

К баронам в тот же день отправились из папской канцелярии копии писем Иннокентия епископам и королю, а 1 апреля он довольно резко выразил им свое осуждение их попыткам уклониться от выплаты скутажа.

Бароны этот раунд проиграли вчистую. А Джон... А Джон, по примеру брата, принял крест 4 марта 1214 года - обязался отправиться в следующий крестовый поход, по поводу которого как раз хлопотал Иннокентий. Говорят, что в Риме об этом стало известно ДО того, как папа сел писать свои письма баронам и епископам Англии.

О том, как король Джон мерялся силами с баронами



Несомненно, папа Иннокентий хотел, как лучше, но получилось, как всегда - люди не склонны подчиняться приказу, который противоречит их пониманию справедливости. Бароны собрались на еще одну тайную встречу, где было решено, что отныне "цивильные" переговоры с королем прекращаются. Теперь будет говорить оружие. Сбор был назначен в Стамфорде на пасхальную неделю. Пять лордов и сорок баронов привели с собой немалую силу. Только одних рыцарей у них было около двух тысяч, не говоря об остальном войске, конном и пешем. Почти все бунтовщики были северянами.

Войско отправилось из Стамфорда в Нортхемптон, но война еще не началась, и Джон отправил к бунтовщикам для переговоров архиепископа и Маршалла. Судя по записям хроник, несколько встреч состоялось, но обсуждалось, очевидно, только письмо папы, осуждающее заговорщическую деятельность баронов. Письмо с его распоряжением платить скутаж еще не было получено.

Результатом переговоров стали статьи баронов по вопросам, которые они считали для себя важными - тот самый набросок, который они, в свое время, сделали под руководством архиепископа Кентерберийского, выступающего в данный момент представителем противной стороны. Примат английской церкви зачитал их королю, который ответил очень в своем стиле: "А почему они сразу-то всё королевство у меня не потребовали?!". С его точки зрения, статьи баронов были "мечтами праздных умов, без малейшей зацепки в реальности". Потом добавил несколько достаточно резких выражений, выражавших мысль, что в рабы к своим собственным подданным он не пойдет. И отправил Маршалла с архиепископом передать все им сказанное баронам - дословно.

Надо отдать должное Лэнгтону и Маршаллу. Они пытались донести до Джона, какую реакцию он получит в ответ на свои слова. Впрочем, это-то Джон и сам знал. Просто он ведь тоже не сидел сложа руки, и предполагал, что вполне готов к противостоянию. Его сторонники уже собирались в Глочестера, куда он их вызвал на 30 апреля. Он также отдал приказ укрепить фортификации Лондона, Оксфорда, Норвича, Бристоля и Салсбери. Более того, лондонцы, всегда Джона любившие, снова дали ему полную поддержку.

А бароны отправили королю формальный отказ от присяги в верности. Теперь они подчинялись только своему капитану Роберту ФицВалтеру, дав ему титул "маршал армии Бога и Святой Церкви". Начало военных действий у этой армии было мало впечатляющим: потоптавшись под стенами Нортхемптона, они сочли его слишком хорошо укрепленным, и отступили. Но потом начались типичные для лордов интриги и предательства. Например, Бедфорд им просто сдал Уильям де Бьючамп - совершенно добровольно.

Вообще, противостояние короля и северных баронов породило интересное явление: оно раскололо семьи даже самых крупных магнатов и лордов. "Старички" были более склонны поддерживать сильную королевскую власть и традиции. Их сыновья и племянники гурьбой валили к мятежникам. Что самое интересное, не по каким-то высоким идеологическим соображениям, а просто потому, что им хотелось "сделать себе имя на войне". Вот где выстрелило по лордам их нежелание воевать с Филиппом Французским. Они, лорды, уже сделали себе имя и завоевали себе богатства, и совершенно не собирались рисковать. Но чем было заняться их сыновьям и племянникам, которых растили воинами, но которым не дали возможности этими воинами стать?

9 мая Джон, находившийся в Виндзоре, предложил своим взбунтовавшимся лордам переговоры. Каждая сторона должна была представить делегацию из четырех человек, а арбитром должен был выступить сам папа. Здесь, подозреваю, роль сыграло не миролюбие Джона, а чистый расчет. Он точно знал, что церковная власть не сможет себе позволить остаться в стороне от такого массивного противостояния, и хотел обеспечить себе бонусы. Он не мог не знать, что бароны к переговорам не настроены - они слишком далеко зашли. Действительно, северяне протянутую им руку оттолкнули.

Следующий ход короля был классическим. Он конфисковал земли и владения бунтовщиков. Но и здесь был сделан жест в сторону обязанности церкви примирять конфликтующие стороны: архиепископ Кентерберийский был назначен посланником мира, если так можно выразиться - ему была дана возможность привести стороны к мирному соглашению. В самом деле, кому было поручить расхлебывать кашу, как не тому, кто ее заварил - Стефану Лэнгтону.

Тем временем, Джон, по-видимому, получил сведения, что в Лондоне готовится что-то серьезное против него, и назначил 16 мая своего сводного брата, графа Салсбери, наместником в Лондоне. Но они опоздали. Уже 17 мая там случился переворот. И вряд ли его даже можно было предотвратить, потому что он был построен на извечной жажде толпы громить и грабить. Этот переворот начался с еврейского погрома, и под шум погрома грабились и истреблялись все сторонники короля. Это была война без всяких правил. Дома евреев были буквально разобраны по камням, а камни использованы для укрепления стен.

Более того, заговорщики объявили, что если тем, кто владеет в Лондоне недвижимостью и товарами, дорого их имущество, они короля оставят. Конечно, было в этой прокламации немало слов и о благополучии королевства, как же без этого, но в целом это была угроза и шантаж в чистом виде, как отметил Роджер Вендоверский: "if they cared to retain their property and goods, forsake a king who was perjured and in rebellion against his barons, and join with them in standing firmly and fighting strongly for the peace and liberty of the realm ; threatening that if they neglected so to do, they, the writers, would direct their banners and their arms against them as against public enemies, and do their utmost to overthrow their castles, burn their dwellings, and destroy their fishponds, orchards and parks."

Как видите, здесь предложен любопытный логический выверт, меняющий черное на белое: не они, выпустившие прокламацию, взбунтовались против своего короля и суверена, а король взбунтовался против своих баронов. Великолепный ход. Более того, именно эта точка зрения окажется официальной на последующие века: злой король, притеснивший свою благородную аристократию и страну до такого состояния, что их благородный дух не вынес унижения королевства. Правда, как обычно, оказалась чем-то другим. Особенно поношение короля устроило тех, кто к угрозам отнесся трепетно и перешел на сторону заговорщиков, а таких было превеликое множество.

Поведение Джона во время всей этой заварушке довольно любопытно. Он отправился в Вилтшир, и расположился там в охотничьем домике. Там его нашла группа бургундских рыцарей, которые предложили ему свои услуги. Король мило улыбнулся, и отправил их в Девон, под командованием все того же графа Салсбери - в Девоне, насколько ему было известно, внезапно вспыхнули беспорядки. Идеей было помочь Экзетеру, осажденному бунтовщиками. Тем не менее, Экзетер к тому времени оказался уже взят, и графа Салсбери до того напугали рассказами о засаде в лесу, что он предпочел вернуться к брату. "Не получается у вас крепости брать", - вздохнул Джон и развернул вояк обратно.

Об этом Уильяме Лонгспи, графе Салсбери, можно, наверное, сказать что-то хорошее. Он был лоялен своему брату-королю. Но полководец из него был средненький. Именно он ухитрился проиграть битву Филиппу, хотя Джон создал ему все условия для того, чтобы эта битва была выиграна. Именно он замешкался с Лондоном, и ничего не сделал для того, чтобы вышибить бунтовщиков из столицы, пока это еще было возможно. Теперь, во второй раз отправленный в Экзетер, он снова был настроен повернуть назад, потому что разведка доложила о значительно превосходящих силах противника. Но здесь уже возмутились бургундцы, которых дважды отправили маршировать по английским лесам, не давая даже возможности вступить в схватку. "Мы победим или умрем", - сказали они. Умирать не пришлось, потому что бунтовщики на большой скорости покинули Экзетер, поняв, что на этот раз приближающиеся рыцари настроены решительно.

Вообще, похоже на то, что Джон особо начинать воевать и не торопился. Все-таки, ни один нормальный король истреблять своих подданных не любит, даже если они сильно напрашиваются. Он назначил командовать теми, кто прибывал к нему с континента, своего канцлера, Хью де Бурга. Он распределил войска и обозначил, через кого будет передавать команды. И - снова обратился к архиепископу. Он был еще раз готов попробовать договориться.

О том, как король Джон подписал Хартию Вольностей



То, что произошло потом, какого-то разумного объяснения как бы не имеет. С одной стороны, в тот самый день, когда Джон обратился к архиепископу с очередным предложением компромисса, он написал и папе в Рим, жалуясь на баронов. Через два дня, он призвал к себе своих друзей и верноподданных. Еще через восемь дней, он приказывает лучшему капитану своих наемников прислать четыре сотни воинов из Уэльса. А еще через два дня неожиданно начал совершенно серьезные переговоры с баронами относительно удовлетворения их претензий "ради мира, благополучия и чести его королевства". Воистину, король Джон думал и решал быстро, очень быстро, при этом не озадачиваясь вопросом, как зигзаги его мысли выглядят со стороны.

Бароны очумели от нежданного счастья, и назначили встречу на 15 июня 1215 года. Не понимая, какая муха укусила их короля, они назначили встречу на открытом лугу между Стэйнсом и Виндзором, куда явились с большим военным сопровождением. Король же привел с собой только архиепископов Кентербери и Дублина, семерых епископов и четырех пэров - Арунделла, Варрена, Салсбери и Пемброка, которых, в свою очередь, сопровождали, как полагается по протоколу, одиннадцать баронов. Плюс, в качестве наблюдателя присутствовал папский легат, что немаловажно.

Говоря начистоту, Магна Карта вовсе не являлась средневековой конституцией, которой ее величают сейчас. Это был просто мирный договор из 63 параграфов, в котором бароны требовали и король даровал. Излишне говорить, что бароны, поведение которых хорошо представлено в предыдущих частях, просто не были в состоянии произвести документ, дарующий права всем сословиям. Наверняка среди них были хорошие хозяева своим вассалам, наверняка многие из них были патриотами, но всё то общенациональное, что можно найти в Магна Карта, является практически копией Великой Хартии Вольностей короля Генри I. Историк Кэйт Норгейт в оценке этого документа присоединяется к словам летописца Ральфа Коггшеллского: "By the intervention of the archbishop of Canterbury, with several of his fellow-bishops and some barons, a sort of peace was made". Именно так. Некоторое подобие мирного договора.

Вопреки тому, что обычно изображают на картинках, встреча Джона с баронами-бунтовщиками вовсе не была подписанием готового документа. Магна Карта составлялась весь день обеими сторонами, и была подписана только поздним вечером, после чего бароны-повстанцы принесли вассальную клятву Джону.

Связывающая сила этого документа заключалась вовсе не в его содержании. Она заключалась в том, как именно стороны собирались воплотить написанное в жизнь и проследить за тем, что ни одна сторона не уклонится от того, в чем поклялась. Так вот, наблюдать за Джоном и дышать ему в затылок было назначено 25 человек. А вот баронов, похоже, не контролировал никто. Не то, чтобы один Джон не мог противостоять двадцати пяти "обер-королям", как ехидно обозвал почтенных надзирателей один наемник. Дело в принципе. Как пишет Кэйт Норгейт, "England was exchanging one king for five-and-twenty" - "Англия заменила одного короля на двадцать пять королей".

Вообще-то, этот перекос заметили практически сразу, и попытались исправить, избрав еще 38 человек, которые поклялись бы в верности и вышеозначенным "двадцати пяти", и соблюдали бы интересы и короля, и баронов равнозначно. Собственно, действительно прообраз парламента, ограничивающего самодержавие короля.

Некоторое время ушло на то, что Джон и бароны оживленно общались друг с другом, пытаясь убедить если не себя, то окружающий мир, что всё идет прекрасно. По счастью, король-то жил в Виндзоре, а бароны - в лагере на лугу, и общаться они могли вполне цивильно. Когда Джон оставался один, он, говорят, тихо бесновался, но на людях держал лицо милостивого, беззаботного монарха. За это он расплатился чисто физически, приступом жесточайшей подагры, из-за которой он не буквально не мог пошевелиться.

За 10 дней король разослал копии хартии во все области страны - шерифам, бейлифам, лесничим... Все должны были поклясться в верности "двадцати пяти", и, кроме того, выбрать по 12 рыцарей на следующее дворянское собрание графства - чтобы те озвучили все кривды, творимые в их областях. Капитанам своих наемников король посоветовал воздерживаться от резких телодвижений. Правда, старшим юстициарием королевства стороны единогласно выбрали Хью де Бурга, и это был не самый дурной выбор.

С другой стороны, "двадцать пять" с самого начала повели себя по-хамски, шалея от внезапно свалившейся на них власти, и не очень представляя то, к чему их эта власть обязывает. Например, однажды они потребовали присутствия короля на обсуждении каких-то дел. Король послал сказать, что он сам прикован к постели подагрой, так что не изволят ли дворянские избранники прийти к нему. Они ответили, что не изволят, и что если король не может идти, то пусть его к ним принесут. Джон хмыкнул, и велел доставить себя к заседавшим на носилках. А те даже не соизволили встать при его появлении.

Дела, рассматриваемые комиссией, были самыми простыми и самыми причудливыми. Наприр, граф Эссекс выдвинул свои требования... на лондонский Тауэр. Со времен короля Генри II, в Тауэре размещался старший юстициарий страны. Но императрица Мод, матушка Генри, пожаловала в свое время Тауэр Джеффри де Мандевиллю и его потомкам. И вот теперь Эссекс, старший сын покойного юстициария ФицПитерса, да еще и женатый на Беатрис де Сей, находящейся в родстве с Мандевиллями, предъявил на Тауэр свои права. И этот вопрос сочли настолько деликатным и важным, что Тауэр на время передали в нейтральные руки архиепископа Кентерберийского. Дает некоторое представление о том, что занимало мысли баронов, не так ли?

В общем, в какой-то момент Джон просто помахал рукой и удалился в Винчестер, откуда проследовал в Вилтшир, попросив все претензии донести до него разом 16 июли в Вестминстере. Бароны удалились в Лондон. Сторонам оставалось только пристально глядеть друг за другом, кто же нарушит перемирие первым.

Вот текст документа на английском и латыни:

http://www.freemasonry.bcy.ca/texts/magnacarta.html

Вот текст на русском, но почему-то страшно укороченный:

http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Engl/XIII/1200-1220/Magna_charta1215/text2.phtml?id=4789

О том, как король решил избавиться от всех баронов разом, а бароны - от короля



Возможно, король Джон так неожиданно согласился на договор с баронами и подписание Магна Карта по простейшей причине. Он знал, что договор не будет стоить и той бумаги, на которой он написан, и не ему придется выступать в роли клятвопреступника.

В самом деле, часть северян покинула лагерь сообщников сразу после того, как договор был подписан. Они разъехались по своим владениям, и занялись укреплением старых замков и постройкой новых. Южане, участвующие в действе, были вынуждены маскировать концентрацию военных сил подготовкой к турниру, который предполагалось провести в Стамфорде 6 июля. Тем не менее, они быстро поняли, что симпатии Лондона не на их стороне, и что если они хотят удержать за собой столицу, они должны быть в столице. Поэтому турнир был отложен на неделю и переведен в Стайнс. Главным же показателем того, что северяне вовсе не собираются складывать оружие и почивать на лаврах было то, что новые шерифы, назначенные специально для поддержания мира между королем и баронами, встретили чрезвычайно паршивое к себе отношение именно в округах, где доминировали северные бароны.

Что касается их невероятного короля, то он, собственно, придавал всем соглашениям с баронами еще меньшее значение, чем они сами. Чем он действительно занимался в мае-июле 1215 года, так это... делами Ирландии. О чем свидетельствует поток писем и грамот, которые проходили через канцелярию короля. Джон вел переписку с городами, монастырями, баронами Ирландии, выказывая при этом самые настоящие государственные способности и глубокое знание деталей, кстати. Немало занимали его и дела на континенте. Что касается баронов, то от них от просто отмахнулся, сначала перенеся встречу с 15 июля в Вестминстере на 16 июля в Оксфорде, а потом и вовсе отправив депешу в своем неподражаемом стиле. Ему некогда, так что встретятся с ними Маршалл, Варрен и Арунделл, плюс архиепископ Дублинский, епископ Винчестерский и папский легат Пандульф, " to do to you what we ought to do to you, and to receive from you what you ought to do to us".

Ему было неинтересно! Ему явно было неинтересно меряться длиной мантии со своими баронами! У него был совершенно радикальный план того, как решить создавшуюся ситуацию - сменить всех враждебных ему баронов. По сути, организовать новый конквест, завоевание. Обозначу сразу, что источником этому утверждению являются хроники Роджера Вендоверского, который другом королю Джону не был. Вот он утверждает, что Джон объявил в Аквитании, что всем, кто примет участие в военных действиях короля, будет и хорошо заплачено, и они смогут разжиться земельными владениями, право на которые король им подтвердит, если они того заслужат. Это, собственно, можно интерпретировать призывом "убей барона и займи его место". С другой стороны, Роджер Вендоверский называет эмиссаров короля неправильно, как отметила Кейт Нордгейт - эти люди доказуемо были в Англии летом 1215 года, а не в Аквитании и не во Фландрии. С еще одной стороны, косвенным доказательством намерений Джона может служить его письмо графу Бретонскому от 12 августа, в котором он предлагает ему титул графа Ричмонда, если тот немедленно отправится со всеми возможными силами на подавление беспорядков в Англии.

Все королевские замки в Англии были полностью укреплены и затарены припасами на случай осад и военных действий. Но бароны, конечно, на крепости не полезли. Они обрушились на королевские леса и парки, в которых массово истреблялись олени и лани, и массово вырубались деревья. В королевских усадьбах и поместьях уничтожались урожаи и постройки. О людях, которые наверняка пострадали от действий баронов, ни один летописец не упоминает. Они были мелкой монетой в большой игре, и никто их не считал.

Что бы ни думали о происходящем епископы и архиепископ королевства, им пришлось в ситуацию вмешаться. Они предложили, что король прибудет 16 августа в Оксфорд, а бароны - в Беркли, и стороны снова начнут переговоры. Король в Оксфорд не явился, заметив, что к нему относились оскорбительно и во время первых мирных переговоров, а уж теперь дела и вовсе зашли далеко. И он был прав - дела зашли так далеко, что бароны отнюдь не пошли собираться в Беркли, а с большими силами направились к Оксфорду.

Похоже на то, что если король хотел бы чисто физически избавиться от скандальных баронов, то и бароны чисто физически хотели бы устранить своего короля.

О хождении по мукам

Тем временем, английская церковь, делом которой было работать над установлением мира в королевстве, оказалась парализована ситуацией, в которой оказался архиепископ Кентерберийский.

С одной стороны, от папы Иннокентия пришло письмо, в котором все бароны-бунтовщики, их подручные и приверженцы отлучались от церкви, и на все их владения накладывался строжайший папский интердикт. Делом церковников было объявлять об отлучении во всех церквях королевства каждое воскресенье до тех пор, пока грешники не раскаются и не склонят головы перед королем. Если же они, церковники, этого не сделают, то могут попрощаться со своими должностями.

Но глава английской церкви Лэнгтон, назначенный в свое время силовым решение папы, просто не мог хладнокровно последовать инструкциям из Рима. Ведь именно он превратил вполне обычное озлобление баронов по чисто материальным поводам в нечто большее. Последуй он приказу из Рима, никакой сан не спас бы его от бесчестья в глазах тех, на кого он навлек беду. Единственным выходом для архиепископа была отсрочка. Он действительно встретился с баронами в Оксфорде, и они просовещались три дня, так ничего и не решив. Отступать им не хотелось, наступать с отлучением от церкви над головой не представлялось возможным.

К своему ужасу, Лэнгтон узнал, что король вообще готовится отплыть из Англии, и кинулся в Портсмут. Действительно, Джона он застал уже на корабле, готовом к отплытию. Король, впрочем, сошел на берег для разговора с архиепископом, но абсолютно отказался встречаться с баронами. С Лэнгтоном он отправил своего представителя, который заявил от имени короля, что тот не считает себя виновным в том, что договор о мире был нарушен.

Из патовой ситуации Лэнгтон выбрался при помощи, собственно, фальсификации. Письмо папы в церквях зачитать пришлось - с Иннокентием шутки были плохи и за непослушание он бы наказал. Но в каком виде это письмо зачитали! Ни одно имя не было упомянуто, фраза "возмутители короля и королевства" была пропущена. И вышло как-то так, что стало совершенно непонятно, против кого обращено папское послание, и кому оно грозит неприятностями. Одновременно стали распространяться слухи, что письмо направлено... против короля. Неизвестно, правда, сам ли Лэнгтон запустил эти слухи, или это произошло почти спонтанно, по инспирации тех, кто считал Джона причиной всех бед.

А дальше начался какой-то апогей глупости. Джон был занят тем, что сопровождал жену и наследника в замок Корф, откуда отправился в Саутгемптон или Портсмут (есть противоречивые данные). Оттуда он морем отправился в Сандвич, о чем узнали, разумеется, бароны в Лондоне. Узнали, и, по какой-то причине, решили, что Джон просто сбежал из Англии и никогда больше не вернется. А коли король не вернется, каждый начал действовать в меру своей наглости, и мера эта была велика. Разумеется, сунуться в графства, верные королю, они не смели, разгул начался именно там, где бароны имели поддержку. Шерифы и судьи назначались из числа родственников и свойственников, земли и имения расхватывались по своим. Они всерьез собирались избрать из своего числа нового короля, для чего даже успели объявить сбор всех лордов на сентябрь.

Сентябрь, впрочем, принес им сюрприз. Они узнали, что король, на самом деле, никогда Англию и не покидал. Джон совершенно спокойно укрепился в замке Дувра, окружив себя теми, кому он верил - небольшому отряду наемников. А занимался король тем, что ожидал прибытия большого войска из-за моря.

Лэнгтон заметался, но его острый ум придумал неплохой выход: несколько имен баронов, попадавших под отлучение, были зачитаны в очередное воскресенье, но случилось так, что все отлученные были в тот момент в Лондоне. Поэтому интердикт был наложен... на Лондон, не очень-то, кстати, расположенный к этим "революционерам". Впрочем, следом было зачитано решение архиепископа, что ни отлучения, ни интердикт не вступают в силу, потому как в Рим послана апелляция, судьбу которой будут решать на День Всех Святых.

Лэнгтон собрался отбыть в Рим в середине сентября, но тут случилось нечто, чего он предусмотреть не мог. В трепете перед возможной реакцией папы, епископ Винчестерский и легат Пандульф, которых Иннокентий вместе с Лэнгтоном назначил ответственными за исполнение условий интердикта, потребовали от архиепископа, чтобы тот зачитал, наконец, полный текст папской буллы во всех церквях своей епархии, как ему было приказано. Лэнгтон уперся. И тогда Пандульф с епископом просто сместили его, согласно букве и духу папского приказа.

У Лэнгтона не осталось другого выхода, как принять отставку. Но в те времена отставка влиятельного лица сопровождалась обычно тем, что оставшиеся у власти набрасывались на собственность бывшего коллеги, да и сама его жизнь немногого стоила. Говорят, смещенный архиепископ некоторое время всерьез намеревался укрыться в монастыре и вести там жизнь отшельника. Возможно, и намеревался, но путь-то он выбрал более практичный - он просто помчался в Дувр и повинился перед королем.

Джон своего слишком хитроумного архиепископа простил. Возможно, обладая сам взрывным темпераментом, он слишком хорошо понял, почему Лэнгтон оказался там, где оказался, как и то, что события приняли неожиданный поворот. Но скорее всего, Джон взял под свою защиту самого Лэнгтона, его имущество, земли и людей просто потому, что ему нужен был голос, к которому в Риме прислушаются. "Whereas before we subjected our land to you as overlord, our barons were obedient to us, now they have risen up violently against us, specially on account, as they publicly declare, of that very thing", - писал он Иннокентию.

Действительно, параграф 61 Магна Карта утверждал, что если король будет просить у кого-либо аннулирования этого документа, подобная просьба не будет считаться имеющей силу. А к кому мог обратиться с подобной просьбой король? Кто был королем над королями? Разумеется, римский папа.

К тому же, такой папа, как Иннокентий, реагировал всегда быстро и резко. Еще до того, как письмо Джона отправилось в путь, он объявил Магна Карта недействительной, и запретил "рыцарям и людям" следовать ее статьям. Запретил не как духовный владыка, а как верховный лорд, на основании феодального закона. Потому что в мае 1213 года Иннокентий стал феодальным лордом Англии, сам того не ожидая. Знал ли тогда Джон, делая такой неожиданный подарок папе, что в один прекрасный день это сыграет ему на руку? Возможно. Хотя более вероятно, что в тот момент он просто вывернулся от поползновений Филиппа Французского расширить вассальное положение Джона в его французских владениях на все владения.

Надо отдать Джону должное: он указывал своим баронам на то, что этот 61-й параграф их драгоценного документа сводит в нулю все остальные. Но никто его не послушал, слишком уж у баронов кружились головы от внезапного ощущения неограниченной, как они думали, власти. Лучше бы им было задуматься о том, почему их король так резко решил согласиться со всеми выставленными условиями.

Письмо папы Иннокентия, в котором он аннулировал Магна Карта, добралось до Англии в тот момент, когда все высшее духовенство королевства уже отбыло в Рим. Поэтому опубликовывать его в Англии было некому. Нордгейт утверждает, что оно и не было никогда опубликовано, но это не имело никакого значения: письмо было написано, и о его содержании узнали быстро все, кого оно касалось. Бароны поняли, что альтернатив у них, собственно, нет: или они склоняются перед королем, или против них начинает войну папа. Причем, имея дело с Иннокентием, можно было говорить с уверенностью, что чистой формальностью его угроза не является.

О том, как бароны призвали принца Луи



Собственно, очень подозрительно, что именно в такой опасный для королевства момент его покинули все главные прелаты, ролью и должностной обязанностью которых являлись поиски примирения. Возможно, святые отцы точно знали, что примирение невозможно, и просто умыли руки. В любом случае, стоило им удалиться, как бароны решили, что они более настроены воевать, чем подчиняться кому бы то ни было. Пусть даже папе. И уж тем более не королю.

Джон только плечами пожал. Что касается его, он к войне был готов. Пока бароны играли мускулами, он поднял войска за границей, и теперь гасконцы, фламандцы, брабантийцы и прочие желающие стали стекаться под его знамена. Джон послал своих эмиссаров и в десятки королевских замков, чтобы те выбрали наиболее подходящих людей из гарнизонов для активных военных действий. Путь для отступления баронам он оставил: 4 октября Джон объявил, что готов выписать патент на полное помилование для тех, кто подружится с разумом и снова принесет ему присягу.

Ситуация была довольно глупой для баронов. Королевские войска маневрировали, концентрировались, и всячески избегали столкновений до того самого момента, который будет удобен им. Бароны не знали, какой момент для нападения на них королю будет удобен, и пытались преодолеть инстинктивную антипатию друг к другу, чтобы выработать хоть какой-то единый план. Без видимых успехов. Разве что как-то выступили в Кент, чтобы преградить путь на Лондон.

Зато события осени 1215 года хорошо показали, что может стать фатальным фактором в этой войне: отсутствие грамотной и быстрой разведки. Например, бароны доплелись до Оспринга в Кенте именно в тот момент, когда Джон был в Кентербери всего лишь с малочисленным эскортом. Король, узнав о приближении враждебной армии, улизнул со всей скоростью в Дувр. А бароны, решив, что король собирается задать им взбучку, сломя голову понеслись по направлению к Рочестеру, потому что боялись, что король возьмет Рочестерский замок.

Дело было в том, что замок принадлежал по праву занимаемой должности архиепископу Кентерберийскому. Джон действительно уговаривал Лэнгтона передать замок ему, но прелат уперся, как мул. И вот один из баронов, Вильгельм д"Юбиньи, наскоком этот замок захватил. Королевские войска отбили его ровно через два дня. Причем, это не были какие-то огромные воинские соединения. Говорят, что один из союзников Джона только носом повел, увидев, с какими минимальными силами король выступил на Рочестерский замок. "Вы не считаетесь со своими врагами, если собираетесь воевать с ними такими маленькими силами", - сказал он. Король довольно раздраженно заметил в ответ, что его не столько бесит то, что его бароны строят ему козни, но то, что теперь и чужестранцы увидят, насколько английские бароны слабы.

Король кокетничал, конечно. Дело было не в том, что бароны были так уж исключительно бездарны на поле боя, а в паршивых донельзя средствах коммуникации. Недаром первым делом, осадив Рочестер, Джон перекрыл пути между ним и Лондоном. А д"Юбиньи слабым врагом, конечно, не был. Осада Рочестерского замка была жесткой и пылкой, но и сопротивление осажденных было выдающимся.

А бароны, которые остались в Лондоне, пришли постепенно к мысли, что "заграница нам поможет". Есть некоторые сведения, что еще в 1210 году часть баронов готовила дворцовый переворот, в пользу Симона IV де Монфора - того, который истреблял альбигойцев. Тогда схема не сложилась, но в конце 1215 года у баронов практически остался один шанс: "выбрать" своим королем принца Луи Французского, который был женат на племяннице короля Джона. Джон пользовался услугами французских наемников, так что шаг баронов был вполне логичен: если кто-то и сможет лишить Джона его французов, так это Филипп Французский, папаша принца.

Инициатором этой акции стал Джеффри де Мандевилль, и, похоже, что идея изначально принадлежала узкому кругу баронов, и не пользовалась популярностью даже среди их союзников. Прав на корону Англии у будущего Луи VIII Французского не было, да и он сам не особо в это право верил - так, бросил хоть какую-то версию. Но вот право завоевателя - это другое дело, хотя в октябре-ноябре 1215 года никто и поверить не мог, как далеко зайдет дело всего через несколько месяцев.

В октябре граф Винчестерский (де Квинси) и Херефорд (де Бохун) персонально явились с этим предложением в Париж. Навстречу им вышел папаша Луи с письмом в руках, и сказал, что их приятели из Лондона написали, что все утряслось, и что помощь Луи им больше не нужна. Графы переглянулись, и поклялись собственными головами, что если такое письмо пришло, то это - подделка Джона. Графы знали, каковы были ставки. Де Бохун, например, был одним из "двадцати пяти", и его отлучение от церкви касалось напрямую. А еще он был сводным братом покойной Констанс Бретонской. Де Квинси был кузеном ФитцУолтера, и сдавал королевские замки Филиппу без боя еще в 1203-1205 годах, в Нормандии.

Кто обрадовался, так это принц Луи. Его хитромудрый папаша с возрастом приобрел осторожность старого лиса, и принц иногда находил, что ему лично хотелось бы действовать более решительно. Он враз пообещал, что немедленно отправит в Англию столько рыцарей, сколько получится на скорую руку, а сам отправится вслед за ними к Пасхе 1216 года. И он действительно созвал своих вассалов, и действительно к концу ноября собрал 140 рыцарей с их вассалами и подчиненными - около 7 000 человек, вполне внушительно. И вся эта орава действительно была сопровождена в Лондон, где они просидели всю зиму, имея единственной печалью только недостаток вина.

Характерно, что старый Филипп Французский остался если не духом, то буквой верным мирному договору с Джоном. Он и пальцем не пошевелил в сторону инвазии, предоставив ретивому принцу Луи справляться самостоятельно. Возможно, он знал англичан и знал Джона несколько лучше, чем его молодой наследник.

Карательный рейд короля Джона

Пока французский принц собирал рать, да переправлял ее в Лондон, пока скучающие французские рыцари с отвращением накачивались английским элем, Джон брал замки. 28 ноября пал Тонбридж, затем - Рочестер, затем - замок в Бедфорде. 6 декабря король отправился в марш, через Эссекс и Суррей в Хемпшир, и оттуда в Виндзор. А 20 декабря он уже совещался с двумя вернувшимися из Рима послами в Сент-Олбани.

Папа Иннокентий не отнесся легко к манипуляциям своей волей архиепископом Кентерберийским. Стефан Лэнгтон был смещен с занимаемой должности. То есть, сместили-то его коллеги еще раньше, но папа это смещение официально завизировал. И это решение было зачитано во всех церквях и соборах Англии.

Но перед Джоном стояла важная проблема, которую как-то надо было решать. Даже две. Во-первых, как ни крути, он сражался с англичанами при помощи французов. Во-вторых, эти французы были хороши, но стоили дорого. Армию Джон решил разделить на две части. Начальствовать над одной из них он поставил все того же Уильяма, графа Салсбери. Сильно укрепив более талантливыми французами, конечно, и Уильям был англичанином, но, все-таки, это решение трудно понять. До сих пор этот сводный брат короля если чем и отличался, так это способностью проваливать даже обреченные, казалось бы, на успех военные операции. Главой второй части армии Джон назначил себя, а целью обозначил удар по северным баронам именно на их территории, на севере. Очевидно, финансировать наемников Джон собирался именно добычей, которой он разжился бы во владениях своих врагов. Логично, хотя на практике всё оказалось несколько не по-королевски.

Говоря откровенно, это был карательный рейд. Не откладывая, король Джон уже ночью, сразу после переговоров, выступил на Дунстабл и Нортхемптон, и Рождество встретил в Ноттингеме. Королевские войска методично жгли поместья, принадлежавшие враждебным королю баронам, а все ценное, что им принадлежало, конфисковалось. На всех, кто был платежеспособен, накладывался выкуп. Джона чрезвычайно осуждают за этот поход, потому что пострадали от него те, кто ничего не решал, и просто в силу жизненных обстоятельств оказались подданными взбунтовавшихся баронов. Причем, этих людей даже никто не защищал - баронские шерифы поспешно сматывались при приближении королевских войск, и так же поступали все, кто имел резвые средства передвижения, и место, куда бежать. То есть, осталась на местах самая беззащитная часть населения, и это их поля и дома жег король. Да, они содержали своим трудом его врагов. Но они были его подданными. То есть, понять действия Джона можно. Оправдать же - вряд ли.

Буквально на следующий после Рождества день, король двинул на Лангар, а 27.12. 1215 выслал вестников к замку д´Юбиньи, что если Бельвуар не будет сдан немедленно, их сеньор, находящийся в заключении после падения Рочестерского замка, будет просто уморен голодом. Королю поверили, ибо подобные прецеденты уже были, и замок сдали.

А бароны с французскими войсками принца Луи... продолжали сидеть в Лондоне. В конце года Квинси с Фитц-Вальтером снова метнулись в Париж, умолять Филиппа срочно отправить к ним Луи, которого они немедленно коронуют. Филипп мысленно хихикнул (кто коронует-то? Единственный пригодный для этого прелат был отставлен папой, а сам папа открыто был на стороне Джона), придал своей подвижной физиономии величественный вид, и потребовал от англичан заложников из самых наиблагороднейших семей, числом в 24. Вот тогда он, может быть, и рискнет своим сыном и наследником. Сам-то Луи подпрыгивал на месте от нетерпения. Заложники покорно прибыли, но Филипп продолжал тянуть. Максимум, чего добились бароны - это клятвенного обещания, что к середине января принц будет на побережье, готовый отправиться в Англию.

Таким образом, породители Магна Карта, которых история прославит, как первых демократов английского королевства, сидели за лондонскими стенами, пока король, которого в истории ославят абсурдной кличкой "Мягкий меч", методично разорял их владения. Идиотская ситуация, которая, тем не менее, не была такой уж простой, как кажется.

Французские наемники баронов, жгущие одну часть королевства, пока французские наемники короля жгли другую? А как жить дальше? Как дальше править, если ни одна из враждующих сторон не сможет после конфликта никому сказать: мы воевали за вас. Гораздо удобнее посадить на трон альтернативного узурпатора-француза, который будет таскать головешки из костров для баронов. Которые, кстати, потом могли и передумать по поводу того, хотят ли они этого француза видеть своим королем. Особенно в условиях, если этот второй король и коронован-то не будет законно.

Филипп все это понимал. Но шанс раз и навсегда покончить с конкурентами был слишком хорош для того, чтобы просто от него отмахнуться. Так Джон, Филипп и остальные вовлеченные вступили в 1216 год.

Южная часть армии Джона, которой руководил его сводный брат, с середины декабря 1216 по середину января 1216 гг полностью взяла контроль над Эссексом, Хертфордширом, Миддлсексом, Кембриджширом и Хантингдонширом. Коннетаблям Виндзора, Хертфорда и Бертхэмстеда был отдан приказ попытаться обрубить все поставки в Лондон, но то ли задача оказалась непосильной (как они позже рапортовали), то ли бравые коннетабли не слишком и старались. Среди них существовало такое общее понимание ситуации, что французы, сидящие в Лондоне, и сами успешно деморализуются от долгого безделья. Дело дошло до того, что южная армия уже жгла пригороды Лондона, предварительно разграбив всё ценное, а бароны продолжали сидеть сложа руки, ожидая принца Луи, которого и в конце января 1216 года все еще и на горизонте не замечалось.

Возможно, бароны сидели сиднями вовсе не потому, что превратились в "изнеженных женщин", как презрительно выразился коннетабль Виндзора. Возможно, они просто терпеливо ждали, когда же Джон окажется между двумя огнями. Дело в том, что король Шотландии, Александр, еще в октябре 1215 года попытал удачу с осадой одного пограничного замка, причем окрестные бароны быстренько принесли королю шотландцев оммаж. Замок, впрочем, и не подумал сдаться, и Александр просто снял осаду и убрался на свою территорию, услышав, что Рочестерский замок пал, и Джон энергично двинулся на север.

Йоркшир сдался без сопротивления - политика террора начала приносить свои плоды. Проблема была только в том, что англичане, населяющие север страны, тоже были подданными короля, которые начали своего короля бояться больше, чем они боялись набегов шотландцев. А Александр Шотландский был слишком королем для того, чтобы упустить подобный шанс. И он снова сунулся 8 января 1216 года на территорию Англию, где сжег какой-то замок. Глупо? Ведь Джон был совсем недалеко, и поклялся зубами Господними, что загонит "этого лисенка в его нору". Рыжий "лисенок" и дернул резво от тестя на свою территорию, но за ним последовали немало беженцев с английской территорией. И все они поклялись на святых мощах в Мельрозе в верности королю шотландцев. Более того, уходя, они сожгли за собой всё, так что карательная экспедиция Джона, кинувшаяся по их следам, осталась без работы.

Но Александру было далеко до Джона, все-таки. Тогда Бервик был еще шотландской крепостью, но, по-видимому, не укрепленной так, как его укрепили англичане позже. Одним словом, 14 января войска Джона напали на Бервик, и на следующий день и крепость, и замок пали, и все население было истреблено самым зверским образом, и все, что могло гореть, было сожжено. Потом Джон ударил в нескольких направлениях через Твид, пройдя, подобно смерчу, до Данбара и Хаддингтона, которые тоже были сожжены. После этого король счел, что "лисенок" получил урок, который поймет, и отправился назад, на юг.

К концу февраля 1216 года, когда Джон достиг замка Фозерингей, все замки севера либо находились в его руках и были укреплены верными ему людьми, или были сожжены и разрушены. Если Александр серьезно планировал создать на севере нечто вроде автономной зоны, населенной верными ему англичанами, его мечты закончились ничем. А количество запросов на патенты безопасности в канцелярии Джона резко подскочило - многие бароны поспешили помириться со своим королем. Вся восточная часть Англии была полностью во власти короля, от южного побережья до границы с Шотландией. Несколько замков еще сохраняли либо независимость, либо враждебность, но они не решали ничего.

К Лондону Джон стал подступать в середине марта. Интересная сцена разыгралась в Колчестерском замке, гарнизон которого состоял из англичан и из тех французов, которых прислал принц Луи. Французы сдались Джону с условием, что их отпустят в Лондон, а их сослуживцев-англичан отпустят под выкуп. Джон согласился и французы ушли, но англичане тут же были закованы в цепи - с врагом король больше был не намерен миндальничать. Бароны в Лондоне были здорово потрясены тем, что при первом же испытании их предполагаемые ударные силы заключили раздельный договор с врагом. "Предателей" хотели даже казнить, но не посмели - они, все-таки, были людьми принца Луи.

Очень интересно в свете будущей судьбы представителей этого семейства повел себя де Вер. Он расшаркался перед Джоном - и при первой же возможности предал его. Но предательство будет только в будущем, а клятвы в верности были в настоящем, так что оммаж де Вера произвел убийственное впечатление на мятежных баронов, теперь уже, похоже, не засевших, а запертых в Лондоне. К Джону потянулись раскаявшиеся, и он прощал - но не бесплатно. Полученные в походе и от кающихся грешников деньги он щедро просыпал золотым дождем на верных наемников. Сам он богатством ради богатства не интересовался.

Наверное, все закончилось бы вполне благополучно. Бароны купили бы себе свободу и прощение, и сидели бы впредь тихо, как мышь под метлой, и зализывали бы раны, нанесенные их гордости и кошельку. И Джон, очевидно, вскоре сосредоточился бы на континентальной политике, потому что сидеть и скучать ему никогда не нравилось. Возможно, он тягал бы за нос Филиппа Французского, своего старого врага. Скорее всего, отправился бы в Святую Землю, и постарался там занять то место, которое ему бы подошло лучше всего. Но время неумолимо приближалось к Пасхе 1216 года, и в Лондон прибыло третье подкрепление от принца Луи.

Тем не менее, пока еще сам Луи был далеко, а Джон близко. И лондонцы, взбешенные тем, что из-за чужих баронов на город был наложет интердикт папы, все время были для бунтовщиков реальной опасностью. Тем не менее, Луи ожидали, и бароны предупредили Джона, что будут с ним воевать, если он приблизится к Лондону ближе, чем на 10 миль. Джон приблизился на шесть, и спокойно переночевал в аббатстве Уолтхем. А вот Савари-де-Молеон, его бывший враг, ставший преданным другом, сунулся сгоряча слишком близко, и был тяжело ранен. Присутствие этого трубадура рядом с Джоном и позволяет, собственно, предполагать, куда отправился бы король, если бы события приняли другой ход: Савари-де-Молеон отправился в Святую Землю в 1216 году, и вернулся в Европу только в 1223.

А пока, в ожидании Луи, Джон на Лондон и не пошел, а отправился по окрестностям, занимаясь делами королевства. Например, все время, пока в королевстве шла гражданская война, если уж называть вещи своими именами, Джон обеспечивал безопасный проезд для иностранных торговцев. В Лондон тоже, представьте. То ли бравада, то ли холодный расчет. Кто этого Джона знает. Он также отправил к Филиппу посольство, с просьбой запретить принцу поход в Лондон, и письмо самому Луи, с предложением обсудить ситуацию и вопросом, чем он, Джон, успел французского принца оскорбить? Война войной, а политика политикой.

Но мог ли Филипп отказаться от возможности аннексировать Англию? Всё, что его сдерживало, была нормальная осторожность монарха. Ему нужно бы представить экспедицию сына в глазах общественности чем-то другим, нежели предательское приглашение на царство, полученное от отлученных папой от церкви баронов. Шанс прибыл прямо в тронный зал, когда Филипп принимал папского легата, явившегося с распоряжением от Джона, верного сына церкви, отстать, и экспедицию Луи в чужое королевство отменить.

"Но позвольте, - возразил Филипп, - Англия никогда не была патримонией св. Петра!" В ответ на ошеломленное молчание легата, Филипп любезно объяснил, что когда-то Джон был осужден за измену судом своего брата, и, следовательно, никогда не мог являться законным королем Англии. Мало ли, что братья потом помирились. Ах, не мало?.. Ну, в таком случае, его развенчал лично я, его суверен, в своем суде. Помните ту темную историю с убийством Артура? Ах, не убийство, а исчезновение?.. Но в любом случае у этого вашего пусть короля не было никаких прав вот так взять, и сдать королевство папе, без предварительного согласия своих баронов, оплота королевства.

На второй день в игру вступил сам принц Луи. Он картинно заявился тогда, когда все участники ассамблеи уже заняли свои места, промаршировал вперед, и уселся рядом с троном папаши, наградив легата нагловатой ухмылкой. Легат римского папы на своем веку и не такого насмотрелся, поэтому он продолжал вполне невозмутимо о своем. Воспользовавшись присутствием принца, он обратился прямо к нему с просьбой не нападать на патримонию Святого Престола, и затем обратился к королю, снова призвав его запретить принцу задуманный поход.

"Я всегда был преданнейшим и вернейшим последователем Римской церкви и Святого Престола", - задушевно ответил ему Филипп. "Но если Луи утверждает, что имеет некоторые права на английское королевство, выслушайте его, и пусть справедливость свершится".

Разумеется, говорил не Луи, он считал это ниже своего достоинства. За него говорил назначенный им рыцарь. Снова Джона обвинили в убийстве племянника, добавив на сей раз, что он убил его своими собственными руками. Но, в основном, представитель принца напирал на те же аспекты, что и его батюшка в предыдущий день: Джон не имел права сдавать королевство папе без согласия баронов, и у баронов есть право снять корону с короля, который не достоен быть королем. Почему не достоен? Да потому, что Джон - жестокий тиран, все это знают. То есть, фактически на английском престоле короля нет. Он вакантен. И занять его должен тот, кого хотят бароны, этот оплот королевства. А хотят они лорда Луи, потому что его супруга - дочь королевы Кастилии, единственная выжившая родственница английского короля.

Не желая вступать в довольно бессмысленный спор, посланец папы напомнил присутствующим, что Джон взял крест, и уже одно это исключает нападение на него до того, как он исполнит свой обет. "Он не давал нам житья и до того, как взял этот крест, и после того, так что я считаю себя в праве ответить той же мерой!", - нарушил свое гордое молчание Луи. И, кажется, это были единственные произнесенные от всего сердца слова, прозвучавшие на этом междусобойчике.

Папский легат вздохнул, выдержал паузу, и кротко запретил принцу лезть в Англию, призвав короля Франции сделать то же самое.

Тогда Луи обратился к отцу: "Сир, я - ваш слуга в тех владениях по эту сторону моря, которые мне дали вы, но в вопросе о королевстве Англия вы надо мной власти не имеете. Поэтому я молю вас не вмешиваться в мою борьбу за права моей супруги!". И с этими словами принц гордо удалился.

Непонятно, кому именно принадлежал сценарий разыгранной сцены, но после нее легат просто не видел смысла продолжать переговоры. Он попросил Филиппа выдать ему охранную грамоту на проезд в Англию. "Я бы с радостью", - сладко улыбнулся король Франции, - "но побережье охраняют люди моего сына, и я не дам ни полушки за вашу жизнь, если вы попадете к ним в руки". После этого легату осталось только удалиться. А Луи получил от папаши самое горячее благословение,и отправился в Кале готовиться к отплытию в Англию. Что касается Филиппа, то он отрядил в Рим свое собственное посольство для переговоров с папой. Что-то подсказывало ему, что тот не будет всерьез ссориться с Францией.

Смерть короля



14 апреля 1216 года король Джон отдал приказ всем побережным городам, числом в 21, собрать все имеющиеся в наличии корабли в устье Темзы. 17 апреля он объявил через шерифов, что вот у всех, кто с ним воевал, есть время до конца Пасхи, 24 апреля, явиться и помириться, или, в противном случае, они станут государственными преступниками навсегда, и все их имущество будет навек конфисковано короной. Затем он вихрем пронесся до Дувра, и там расположился, ожидая появления папского легата и принца Луи, и наблюдая за тем, как собирается флот. Идеей, разумеется, была полная блокада Кале. Уже в те времена французы были совершенно беспомощны перед английскими огромными кораблями.

В игру, как это часто случается в истории Англии, вмешалась погода. Сильный шторм в середине мая так раскидал и изувечил суда флотилии, что собрать их вместе снова нечего было и думать. Поэтому, когда дозорные доложили королю о появлении на горизонте кораблей Филиппа, он небрежно отмахнулся, что это английские суда, идущие в гавани после шторма. А что было делать? Он знал, что этот чертов Луи Французский совершенно спокойно отплыл из Кале в ночь на 20 мая, но что он мог сделать теперь? Разве что уповать на папу, чей легат, все-таки, пробился в Англию из Франции. Самое обидное, что принц в Стоноре появился практически без сопровождения - его флот прибыл гораздо позже.

Легату Джон сказал уже при первой встрече, что Луи высадился в Англии. Тот объявил французского принца отлученным от церкви, и проследовал дальше, в Кентербери. А Джон отправился осматривать собравшиеся в Сандвиче войска. Уильям Маршалл был с ним, хотя его сын и наследник сидел в Лондоне среди мятежных баронов. Он-то и обратил внимание короля на то, чего сам Джон, привыкший к своим наемникам, которые были вернее и надежнее его собственных подданных, скорее всего и не заметил бы: армия практически состояла из подданных французского короля. А нынешняя ситуация, когда наследник французской короны угнездился в Лондоне, указывала на то, что наемники, теоретически свободные воевать на чьей угодно стороне, против своего суверена пойти не смогут. Да и захотят ли?

Конечно, Джон не сразу проглотил замечание Маршалла. У него была одна интересная особенность: в моменты наивысшего бешенства он не катался по земле, как его папаша, а просто замолкал и уединялся. Так он сделал и сейчас. Покинув Сандвич без единого слова, он вернулся в Дувр, укрепил его по максимуму, и затворился в Винчестере. Посмотреть, как будут развиваться события, очевидно, потому что теперь, с Луи, пробравшимся в его королевство, вся ситуация требовала переосмысливания.

Легат, присоединившийся к нему 28 мая, принес пренеприятнейшие вести. Все складывалось по самому дурному сценарию из всех возможных. Первым делом Луи объявил английской церкви и англичанам, что пришел занять вакантный трон - и повторил те аргументы, которые легат слышал в Париже. Только теперь уже Луи и легата очернил, заявив, что ему нельзя верить, так как он подкуплен Джоном. Надо сказать, что Кентербери распахнул перед Луи ворота, показав этим все, что духовная столица королевства думает о папе и легате, не говоря уже о короле. Сам легат еле успел ноги оттуда унести. Проще было сказать, кто среди кентерберийского духовенства Джона не предал: его молочный брат.

То, что бароны стекаются к Луи, шоком для Джона, разумеется, не стало. Возможно, он даже издевательстки посмеялся про себя, потому что цену французскому принцу он знал хорошо, и почти предвкушал будущий откат этой волны. То, что наемники действительно стали потихоньку смываться к наследнику французской короны, было проблемой более грустной. С одной стороны, можно было поздравить себя с прозорливостью. С другой - как воевать-то?

2 июня Луи торжественно вступил в Лондон. Проблемы, над которыми раздумывал Джон, приходили в головы и простых смертных, так что французского принца встретили в столице Англии очень душевно. От имени баронов оммаж Луи принес Фитц-Вальтер, от имени горожан - мэр Лондона Уильям Хардел. Луи, разумеется, сразу пообещал всем, что он вернет "хорошие законы" и всех восстановит в правах, написал Александру Шотландскому, и разослал обращение к магнатам: либо они к нему присоединяются, либо он рекомендует им немедленно покинуть королевство.

А потом Луи отправился воевать с Джоном, предполагая, почему-то, что тот будет сидеть и ждать его в Винчестере. Но его там уже, конечно, не было, и оставленный командиром Савари-де-Молеон имел приказ короля присоединиться к нему сразу, как войска принца появятся возле города. Как водится, бард не смог просто выполнить приказание, ему захотелось сделать эффектный жест, и он поджег пригороды Винчестера. И, как в таких случаях водится, ситуация сразу же вышла из-под контроля, и заполыхал весь город. Тем не менее, гарнизон в королевском замке был силен, а восточную часть города защищал епископский замок. Там, кстати, командовал гарнизоном один из незаконных сыновей Джона - сквайр по имени Ольвье.

Десять дней осадные машины принца молотили по стенам замков, но без особого результата. Тем временем, к принцу Луи явился посланец от короля Джона, тот же Савари-де-Молеон. Он предложил условия сдачи замков: гарнизонам дадут уйти, и Винчестер будет отдан графу Неверскому, Эрве IV де Донзи. Несомненно, желая поддержать эту мятежную душу, тем более, что именно в тот момент у де Невера были очень сложные отношения с Филиппом Французским.

Надо сказать, что одна не слишком типичная для того времени черта была присуща Джону: он жалел своих воинов и всегда помнил о своих сторонниках и их интересах. Не любил он бессмысленных жертв.

Ну, Луи согласился с условиями и стал хозяинам Винчестера, но после этого его продвижение начало буксовать. Перебежчики как-то вдруг закончились, хотя в последей группе к французу перебежали очень важные люди: графы Варрен, Арунделл, Албемарль и... Салсбери. Да-да, тот самый сводный брат короля, которого Джон упорно поддерживал, несмотря на альтернативную одаренность родственничка, весь понтенциал которого ушел, по-видимому, в рост. Зато паршивенький замок Одихем защищался неделю силами всего-то трех рыцарей и десяти воинов.

Проблемой Луи стало соперничество между его французами и перебежчиками-англичанами. Например, маршалом войск принца был Адам де Бьюмон - еще с Франции. Но теперь этот пост потребовал для себя сын графа Пемброка, и отказать ему было никак нельзя, потому что тот явно дал понять: или звание, или принц можен не расчитывать на его поддержку. Де Бьюмон от такого поворота фортуны в восторге, разумеется, не был. Были этим решением оскорблены и все французы. Сын Уильяма Маршалла захотел для себя замок Мальборо, который принцу добровольно сдал Хью де Невилл. В данном случае, Луи решил пожаловать Мальборо французу, Роберу из Дрё. Теперь оскорбленными себя сочли уже англичане. Луи начал понимать, каково приходилось с этим контингентом королю Джону.

Где-то в середине июля Луи вернулся в Лондон, где узнал, что в его отсутствие французы из Артуа, которые решили вернуться домой, были вынуждены пробиваться на корабли силой, а бароны жгли юг Англии с тем же усердием, как прежде король Джон жег их север. Но если король хотя бы мог себя оправдать карательной экспедицией, то бароны просто откровенно грабили. Теперь за все отвечали бы французы, теперь было можно. Луи решил направить боевой дух баронов в нужную сторону, и отправил их на север истреблять замки, которые были верны Джону. Жильбер де Гант и Роберт де Ропсли обломали зубы об оборону Линкольна, где этой обороной командовала женщина-шериф, Николь де ла Хэй. Александр Шотландский снова перешел границу и осадил Карлайл, и тоже безуспешно. Излишне говорить, что окрестности осаждаемых замков были подчистую разграблены и сожжены
.
Тем не менее, Джон вовсе не остался без поддержки. Помимо Линкольна, который защищала Николь де ла Хэй, ему остался верен Виндзор, Дувр, Дарем и королевские замки Вильтшира и Дорсета. Неожиданно с Джоном нашел общий язык его старый личный враг, Реджинальд де Броз. Были у короля друзья и на континенте: Байонна выразила желание послать войска ему на помощь. Интересно, что Джон вполне ожидал того, что Луи будет искать решающей битвы, но так и не дождался. Впрочем, король по-прежнему передвигался так быстро, что даже если бы Луи и горел желанием с ним сразиться, Джона надо было еще для этого застать. Например, 2 августа он днем еще вел переговоры с главами кланов Уэльса, а ночью был уже снова в Англии, в Кингсмиде. Похоже, что король и принц искали друг друга, но достаточно безуспешно: пока Джон ждал Луи на западе, тот сидел уже четвертую неделю под Дувром, полагая, что Джон находится именно там.

Говорят, что Филипп довольно резко указал своему сыну, что тот сделал великую глупость, попытавшись завоевать страну, чьи ворота оставались в руках врагов и открытыми для помощи врагам. Филипп осадил Дувр и, заодно уж, Виндзор, но лучше бы он этого не делал. Оба замка связали его силы, оказавшись неприступными. Французы же, с приближением осени, стали возвращаться домой, на континент. Правда, Александр Шотландский двинулся, наконец, на соединение с принцем Луи, оставив за спиной не покорившийся замок Карлайла. Александр, впрочем, не спешил. По пути он попытался захватить Барнард Кастл, но без всякого успеха. Более того, в процессе погиб один из зачинщиков баронской войны, Юстас де Весчи.

Александр и Луи встретились только на второй неделе сентября, в Кентербери, откуда поторопились к Дувру, где шотландец и принес французу оммаж по поводу земель, которые были у Александра от английской короны.

Тем временем Джон получил, наконец, свежие донесения о том, где находятся его враги, и кинулся в восточные графства, собираясь перехватить "лисенка", когда тот будет возвращаться домой, и примерно его наказать. По пути он сильно потрепал силы Луи, осаждавшие Виндзор, но не остановился, рассудив, что де Бург справится и без него. Впрочем, Джон так и так освободил Виндзор от осады, задержавшись в Беркшире и ударив по направлению Эльсбери и Бедфорд. Войска Луи просто побоялись оказаться между молотом и наковальней. Некоторые горячие головы кинулись преследовать Джона, но это оказалось им не под силу. Тот был куда как лучшим стратегом, плюс гением молниеносных рейдов. В отместку, французы снова сожгли Кембридж, и убрались в Лондон.

О том, что было после того, как Джон покинул Рокингем и стал продвигаться на запад, сохранились записи только одного-единственного человека - монаха Мэтью Парижского, который в 1216 году был еще подростком, и мог быть или не быть свидетелем событий. Во всяком случае, из Сент-Олбанса он до 1248 года не выезжал, и свою книгу "Chronica majora" он начал писать только в 1240 году. Предположительно, по наметкам своего учителя Роджера Вендоверского и рассказам мирян-аристократов. Но, как бы это ни было, "Chronica majora" не является в какой-либо мере авторитетным источником.

Разумеется, монах Мэтью Парижский намалевал образ короля-тирана, жгущего монастырские поля. Может, и жег, конечно, хотя Джон обычно приберегал подобные меры только для наказания своих врагов. А вот репутация у него была действительно грозная, и, когда он направился к Линкольну, осаждавшие замок бежали в ужасе. К своей досаде, Джон у Линкольна обнаружил, что Александр Шотландский его опередил, проехав мимо пару дней назад. Лисенок ускользнул в свою нору.

Джон, по какой-то причине, был более занят тем, что гонялся за королем Шотландии, чем тем, чтобы изгнать из своего королевства возможного узурпатора. Очень похоже на то, что Джон не считал Луи для себя серьезной угрозой. Вот и сейчас он, преследуя Александра, решительно отправился 9 октября в Линн, где горожане встретили его с распростертыми объятиями и снабдили изрядной суммой денег. Кейт Норгейт подчеркивает, что "люди этого класса" (горожане) были главной поддержкой короля Джона по всему королевству, но не могу сказать, чем она для себя такое убеждение обосновала, кроме рукописи Роджера Вендоверского.

Тем временем, звезда Луи действительно шла к закату сама по себе. Два месяца сидел он под стенами Дувра, чертыхаясь и угрожая перевешать весь гарнизон крепости, когда ее возьмет, но никакого успеха в этом деле не добился. В Сассексе, молодой авантюрист по имени Уильям из Кесингема, все лето 1216 года вел полномасштабную партизанскую войну против французов. Горожане Гастингса, Сандвича, Дувра, Хита, Ромни, Винчелси, Портсмута, Рая, Певенси, Шортхема заверяли Джона в том, что считают его единственным своим королям, зотя их мэры и были вынуждены принести оммаж Луи в целях безопасности. А некоторые города, как Сифорд, и вообще пошли изначально наперекор своим баронам, заявив напрямую о своей преданности Джону.

Отвернулись от Луи и некоторые бароны - графы Албемарль и Салсбери попросили у Джона прощения и предложили ему снова свою службу. Разумеется, Джон из простил, хотя бы формально. Единственным светлым моментом той осени стало для Луи известие от коменданта блокированной на тот момент крепости Дувра. Хью де Бург потребовал разрешения обратиться к своему королю за подмогой или, если помощь не придет до 14 октября, сдать замок Луи. Он не мог губить людей, а в блокированном замке начался голод. К облегчению обеих сторон, блокада и осада были сняты, и к Джону отправился из Дувра гонец.

Увы, короля гонец нашел, но тот уже никому не мог помочь. Говорят, он заболел вечером 9 октября, после пира, который устроили ему горожане Линна. Тем не менее, уже на следующее утро он жалует Маргарет де Лэси земли и лес для того, чтобы она построила часовню в память о своей матери, отце и старшем брате - так Джон постарался закончить болезненную историю с Уильямом де Брозом, который когда-то был его другом, а потом стал врагом. После этого, он отправился вперед, в Висбич, и оттуда в устье Велланда, по-прежнему с огромной скоростью. И там часть армии с обозом попали в зыбучие пески.

С досады, Джон хорошенько напился в ближайщем аббатстве, где как раз был свежий сидр, и это никак не улучшило его состояния. Похоже на то, что в причине болезни Джона никто не сомневается - дизентерия. Хотя вполне может быть, что его и траванул кто-то из святой братии. Уж очень кстати для врагов короля случилась его смерть. Он еще успел принять гонцов из Дувра, и даже проскакать на коне миль пять, ведя подкрепление Хью де Бургу, затем был вынужден сесть в повозку, но там его трясло еще хуже, и он снова пересел на коня. Он добрался до Ньюарка.

Умирал король в апартаментах епископа Линкольнского замка. Он успел назначить своим преемником старшего сына, Генри, простить всех своих врагов, принять клятву друзей служить его сыну верно. Письмо папе, в котором он назначал его защитником своего наследника, Джон отправил еще 15 октября. Король назначил опекуна своему второму сыну, Ричарду. И, наконец, послал гонцов к Уильяму Маршаллу, чтобы тот немедленно взял под крыло Генри. В конце концов, Маршалл, несмотря на свои слабости, был наиболее влиятельным и честным человеком, на которого можно было возложить задачу сохранения династии.

Говорят, что в момент смерти Джона на Ньюарк обрушился ураган, который обратил в бегство и горожан, и почти всех приближенных Джона. Не всех, как оказалось. Аббат Крокстона забальзамировал тело, а отряд наемников, которым уже некому было платить, сопровождали в полном вооружении тело короля до самого Ворчестера, где тот хотел быть похоронен. Похоронный обряд совершил Сильвестр, епископ Ворчестерский, и прямо с похорон все отправились на коронацию сына Джона. Папский легат, один из исполнителей завещания Джона, немедленно взял малолетнего короля под защиту Святейшего Престола.

Война закончилась. Теперь никто, ни Луи, ни мятежные бароны, не могли утверждать, что сражаются против тирана. А что касается Джона, то он еще раз бросил вызов судьбе, не дав исполниться пророчеству, которое то ли существовало, то ли было придумано Мэтью Парижским: "Henry, the fairest, shall die at Martel; Richard, the Poitevin, shall die in the Limousin; John shall die, a landless king, in a litter".

Он не умер в повозке. Он умер, как король.

Джон и Изабель



Если о Джоне известно много чего, и практически все известное является неправдой, то о его супруге, Изабелле Ангулемской, известно всего ничего помимо имени, происхождения, и того, за кого она вышла после смерти Джона. Да и последний факт был известен в Англии только потому, что король Генри III своих сводных очень любил и всячески отличал их при английском дворе, вызывая ярость английских баронов. А еще в истории осталась острота Мэтью Парижского. Хорошенько оболгав короля Джона, он назвал его жену "скорее Иезавель, нежели Изабель".

Историк Николас Винсент обращает внимание на то, что супружеские отношения в семье Джона были своеобразными. Во-первых, мужчины этой семейки вообще паршиво вписывались в женатое состояние. Генри II чаще был со своей Алиенорой в разладе чем в ладе. Джеффри нечасто видел Констанс, брак с которой был для него чисто династическим. Ричард и вовсе предпочел игнорировать факт, что он женат. Во-вторых, и Алиенора, и Констанс, и Беренгария были женщинами, с которыми было трудно, но не было скучно. Логично предположить, что и брак Джона должен был сложиться по тому же образцу.

На первый взгляд, брак этот был чисто политическим. Изабель была наследницей графа Ангулемского, и ее прочил себе в жены Хью де Лузиньян, который, при помощи этого брака, объединил бы Ангулем, Лузиньян и Ла Марш, непоправимо изменив баланс сил в Пуату. Потому что империя Ангевинов во Франции никогда не была "сплошной", как это может выглядеть на картах. На многих территориях в руках Ангевинов мог быть всего лишь замок с гарнизоном, окруженный территорией, подчинявшейся какому-нибудь местному феодалу. На 1199 год, граф Ангулемский явно тяготел к французскому королю.

Женившись на Изабель, Джон обеспечивал себе те же бенефиции, как и его отец обеспечил их женитьбой на Алиеноре Аквитанской. Но, поскольку времена изменились, и Лузиньяны сильно поднялись по европейской иерархической лестнице, из плана ничего не вышло. Лузиньяны взбунтовались, и Филипп Французский немедленно вмешался в игру.

Правда, в 1946 году историком Ричардсоном была высказана теория, согласно которой Лузиньяны действовали в сговоре с Джоном, а не против него. Что Лузиньян уступил Джону свою малолетнюю невесту в обмен на признание его титула графа Ла Марша, а потом рассорился с Джоном из-за того, что тот стал всячески притеснять в Нормандии его родича Ральфа де Лузиньяна.

Но другие историки ссылаются на то, что до 1200-го года, когда Джон лично начал политические переговоры с графом Ангулемским, ничто не указывало на то, что он собирался жениться на Изабель. Он собирался жениться вообще, аннулировав свой первый брак, который иначе, чем фарсом, и не назовешь. А невесту он себе присмотрел в Португалии, планируя просто скучный династический союз. Пока (предположительно) не встретил Изабель во время переговоров. И то ли смертельно в нее влюбился, то ли сообразил, что вот он - шанс воспрепятствовать усилению Лузиньянов.

Впрочем, почти все сходятся на том, что брак Джона был катастрофической ошибкой, которая стоила ему Нормандии. Очень прямолинейное, обоснованное хронологией объяснение, которое не объясняет, на самом деле, ничего. Николас Винсент предлагает, например, задуматься над тем, почему Лузиньян ТАК бесновался?

Если верить хронисту Роджеру Ховденскому, Изабелла и Хью официально обменялись клятвами в форме verba de presenti, но брак не был завершен физической близостью супругов, потому что Изабелла была моложе возраста, в котором супругам эта близость была разрешена. То есть, получается, что Изабелла была законно замужем, когда ее встретил Джон. В таком случае, успела ли она развестись до того, как английский король увез свой трофей? Вряд ли, если поверить в поразившую Джона на ровном месте идею жениться именно на этом подростке - ведь если Изабель была слишком молода для завершения брака с Хью де Лузиньяном, она была слишком молода и для вступления в полноценный брак с Джоном.

В этой версии, под ногами сразу оказывается зыбкая почва средневекового канонического закона о браках и реальной, практической жизни. Потому что закон можно прочесть: обручение считалось действительным, если невесте было полных 12 лет, а жениху - полных 14. Но вот с практикой дело обстояло неведомо как. Известен, собственно, только один скандал на эту тему, когда 15-летняя дочь короля Генри III потребовала полной процедуры завершения своего брака с Александром III Шотландским, которому было 14. Если жизнь и канонический закон о браках шли рука об руку, скандала не должно было быть, но он был.

В любом случае, по противоречащим друг другу сведениям и интерпретациям, когда Изабель прибыла с Джоном в Англию осенью 1200-го года, ей было то ли 12, то ли 15 лет, и она была то ли официально разведена с Лузиньяном, то ли нет. Не говоря уже о том, что она то ли вообще была замужем за Лузиньяном, то ли нет. Ах да, и на союз Джона с Изабель то ли было получено неформальное благословение Филиппа Французского (как утверждает Роджер Ховденский), то ли нет.

Разумеется, возраст Изабель неоднократно пытались вычислить по косвенным событиям - ведь тем, кто малевал протрет Джона черными красками, очень хотелось бы добавить к списку злодейств и педофилию. Но и здесь события не дают четкого ответа. Известно только, что родители Изабель не могли быть женаты ранее 1184 года, и что впервые в известных нам хрониках об их браке упоминается в 1191 году, в связи с описанием какого-то более важного события. То есть, они могли пожениться и произвести на свет Изабель в любой момент семилетнего периода.

Другой момент - появление на свет первого ребенка Изабель. Генри родился в октябре 1207 года, через 7 лет после того, как Джон и Изабель поженились. После этого дети у супругов появлялись регулярно: Ричард в январе 1209, Джоан в июле 1210, Изабель - в 1214 году, Элеанор - в 1215. Означает ли это, что Изабель действительно прибыла в Англию малолеткой? Нет, потому что, в таком случае, ее брак с Джоном, заключенный осенью 1200 года, не был бы действительным. А его действительность заверили шесть епископов. Ей не могло быть меньше 12 лет в 1200-м году. И супружеских отношений у пары явно не было, пока девушка до этих отношений не подросла. Так что ярость Лузиньяна в адрес Джона не была яростью высокоморального рыцаря против подлого педофила.

Может ли быть так, что источник раздражения де Лузиньяна и реакция Филиппа на его жалобу лежат не в том, что Изабель была наследницей графства Ангулем? Как едко замечает Николас Винсент, "помимо отца, у Изабель была и мать". О да, и эта мать была, в свою очередь, дочерью. Дочерью лорда Монтраше, Пьера де Кортни - кузена короля Филиппа Французского. Более того, ее дядя был графом Невера и... латинским императором Константинополя.

Вот здесь мы уже подходит гораздо ближе к источнику многих политических проблем 1200-х годов: к амбициям христиан на Востоке, и к безжалостной грызне среди претендентом на титулы и короны, у которых было мало практической значимости, но много политического веса. Помимо того, что через родню по материнской линии Изабель была в родстве с королевскими домами Кастилии, Арагона, Венгрии и массой крупных графских родов, брак с ней теоретически давал Джону права на равных участвовать в политике, заходящей далеко за берега Англии и даже Европы.

Вот здесь уже становится понятен интерес Джона к новому крестовому походу. Так счастливо сложилось, что принятие креста сделало папу его верным союзником в непростых обстоятельствах домашней политики. Но и Джон, и Иннокентий были слишком политиками для таких мелких масштабов, как судьба нескольких королевств. Иерусалимский или Константинопольский престол - вот ради чего стоило жить и сражаться. Вот из-за чего бесновался де Лузиньян. В лице Джона он получил не столько соперника в постели прелестной Изабель, сколько серьезного политического конкурента, обладающего способность принимать совершенно непредсказуемые решения и мгновенно менять один курс действий на другой, в зависимости от того, как складывались обстоятельства.

Что касается самой Изабель, то, можно сказать, ей крупно повезло. Ее мать Алиса, например, была просто пешкой в руках Капетингов, которую увенчивали то одной, то другой графской короной в зависимости от того, как складывались отношения Капетингов и Плантагенетов. Забавно, что в свое время, Ричард, старший брат Джона, серьезно раздумывал над тем, не жениться ли ему на кузине Изабель, Матильде. А Хью де Лузиньян на этой Матильде женился, когда Джон увел у него Изабель.

Что касается Ангулема, то Изабель была там в 1206 и 1214 годах, и ее вдовая мать опекалась Джоном, получая значительную пенсию до самой своей смерти в 1215 году. В какой-то момент Филипп получил возможность заставить ее отказаться от этой привилегии, и получать пенсию от него (гораздо более скромную), но потом все вернулось на круги своя. Так что катастрофическим в политическом смысле брак Джона с Изабель назвать, все-таки, нельзя. Ангулемом управлял прево Джона, и ведь жизнь родни Алисы продолжалась. В том же 1214 году ее племянница Иоланда вышла за короля Венгрии - и мы тут же находим послов венгерского короля в Лондоне, куда они прибыли координировать действия Джона и Эндрю в будущем крестовом походе.

Политический аспект внезапно вспыхнувшего у Джона интереса к Изабель в 1200-м году подтверждается тем, что церемония бракосочетания была увенчана коронацией и особым декретом короля, в котором его супруга именуется "Божей милостью коронованная королева Англии с общего согласия и одобрения архиеписков, епископов, графов, баронов, духовенства и народа нашего королевства". Возможно, Джон планировал тогда для своей жены что-то вроде вице-королевского статуса, который имела его мать до 1173 года, но, по какой-то причине, эти планы (если они были) никогда не были проведены в жизнь. Времена изменились. При Алиеноре бароны Англии и Франции были в крестовом походе, при Изабель бароны уже сидели в своих замках.

Положение женщины в союзе определяют три вещи: наличие независимых средств, степень близости к супругу, заключающаяся в его верности, и свобода передвижения.

Переходя к тому, какой финансовый статус у Изабель был при дворе ее супруга, короля Джона, необходимо помнить, что королева, как и любая другая женщина, что-то приносила в семью мужа в качестве приданого, и что-то получала от семьи мужа в качестве заранее оговариваемой вдовьей доли. В случае Изабель, ее владения оглашались дважды - в 1200 году, после заключения брака, и в 1204 году, после смерти Алиеноры Аквитанской, когда она получила дополнительные владения. Оба раза Джон не поскупился. Но на практике, это не сделало Изабель богаче. В один день король мог подарить жене город, а на другой отдать этот город в аренду, выплачиваемую в королевскую кассу, а не в шкатулку жены. Таков был порядок вещей. На практике, королева жила и содержала свой двор на выделяемый ей бюджет.

Здесь, как ни странно, в историю вклинивается Беренгария Наваррская, вдова Ричарда. Дело в том, что Алиенора и не подумала выдать бедной вдовице оговоренную вдовью долю после смерти своего любимчика. Скорее всего, сочтя, что не за что. А после смерти самой Алиеноры, во владение Изабель были отданы некоторые города, которые еще раньше были как бы подарены Беренгарии. В результате всего, расплачиваться за маму и брата с Беренгарией пришлось Джону, который заплатил ей несколько тысяч фунтов в 1215 году. Несомненно, этим деньжищам он нашел бы в тот момент лучшее применение, но ходатаем за Беренгарию выступил сам папа.

Возвращаясь к финансовому положению Изабель, надо сказать, что много мы не знаем. Факт, что она не имела при жизни мужа влияния в графствах, которые она принесла в приданое, и во владениях, которые были ей подарены. Но неизвестно, пользовалась ли она правом Золота Королевы - системой, в которой королева получала одну марку золотом на каждую сотню серебряных марок, получаемых королем в его денежных операциях. Известно, что этим правом пользовались Алиенора Аквитанская, и потом королевы Элеанора Кастильская и Элеанора Прованская. Алиенора Аквитанская еще и торговалась, и продолжала получать свое золото даже после смерти супруга. Хотя легальные-то права на это золото имели ее невестки, сначала Беренгария и потом Изабель.

Алиенора, кстати, выторговала, что Золото Королевы должно быть увеличено до 4 марок, и, теоретически, эти 4 марки должна была получать и Изабель. Известно даже, что эти деньги собирались. Но система учета изменилась с 1207 года, став частью шерифских отчетов, что сделало совершенно невозможным составить какую-то стройную картину того, получала ли Изабель свое золото, а если получала - то в каких суммах.

Таким образом, можно сделать допущение, что финансовое положение Изабель сильно зависело от ее отношений с Джоном. То есть, необходимо немного покопаться в том, что известно о личной жизни короля, хотя и там правду от допущений и предположений отделить вряд ли возможно.

Тем не менее, бедной королевой Изабель отнюдь не была. Только вот ложкой дегтя в этом меде благополучия был факт, что Джон с неменьшей пышностью содержит и другую Изабель - свою бывшую жену, оплачивая ее рыцарей, служанок, стол, кров и наряды, не обделяя и подарками. Чтобы ситуация выглядела совсем уж странно, обе жены короля, бывшая и настоящая, частенько находились рядышком, под одной крышей с Джоном. Правда, эта трогательная дружба наблюдается до 1207 года - ровнехонько до рождения нынешней королевой принца-наследника. В чем там было дело, каждый может делать свои выводы. Лично я вижу необходимость присутствия женщины высокого статуса при дворе, когда королева не может исполнять массу возложенных на нее дел, или королевы нет вообще. Изабель Ангулемская прибыла в Англию, где она не знала никого, неопытной девчонкой. Чему-то ее, конечно, учили, но явно не учили быть королевой. Изабель Глостерская была тем самым правильным человеком, который взял на себы заботу о королеве-девочке.

Мы знаем, что у Джона было несколько бастардов. Как минимум рождение двоих, Оливера и Ричарда ФитцРоев, было скандалом, потому что родила их королю супруга одного из королевских лордов. Джон вообще предпочитал заводить романы именно с женами и дочерьми своих баронов. Возможно, ему нравилось именно так унижать своих ненадежных и высокомерных придворных. Но возможно и то, что он просто отвечал на авансы дам. Почему бы и нет? Все эти скандалы произошли до его женитьбы на Изабель, а формальность его первого брака была всем известна.

В июне 1212 года букет роз был послан какой-то "подруге короля", и есть невнятное упоминание о "Сьюзен, служанке друга короля", но это отнюдь не предполагает, что данные женщины доказывали свою дружбу королю в его кровати. Напротив, факт, что за период в 8 лет пара родила пятерых детей, говорит о том, что супружеская жизнь короля Джона протекала без серьезных потрясений и отвлечений. Ни один скандал не разразился и не поставил королеву в нелепое положение. Если Джон и отвлекался, делал он тихо.

Был еще один период, когда Изабель уже была женой Джона, но еще не подросла до того, чтобы быть женой во всех смыслах - период до где-то 1206 года. Пара дам при дворе королевы снабжались вином и подарками от короля таким манером, каким обычно делались подарки любовницам. На тот же период приходится и забавное письмо жены Хью де Невилла на Рождество 1204 года, что она подарит королю 200 цыплят, если он даст ей возможность провести хоть одну ночь с мужем. Это письмо говорит, скорее, о том, что с Джоном можно было шутить, но не о том, что несчастная любовница пыталась купить цыплятами путь в законную супружескую постель, как это мрачно интерпретировалось.

Был ли Джон ревнив по отношению к своей жене? Можно предположить, что Джон выбирал придворных своей жены сам. Трудно сказать, был ли он ревнив, и опасался ли он того, что королева наставит ему рога с кем-то из придворных. Это я к пассажу из книги Мэтью Парижского, который приписывает Джону слова, что он ненавидит свою жену, а она ненавидит его, и что для вразумления гулящей королевы королю пришлось повесить ее любовников вокруг ее кровати. По именам хорошо известны только двое мужчин, служившие при ее дворе - Террик Тевтонец и его брат Валеран, которые были доверенными людьми Джона, выполнявшими для него важные дипломатические миссии в Германии и во Франции.

Так что дело, скорее всего, было не в ревности. Дело было в недоверии к английским лордам. А Тевтонец с его братом оказались верными королеве и после смерти Джона. Они последовали за ней во Францию, где присоединились к крестовому походу.

Подтверждением тому, что у Джона были все основания опасаться за жизнь жены, служат два факта. В 1214 году по стране пронесся слух, что королева, находящаяся в Мальборо, изнасилована, а ее второй сын убит. Но это был только слух, хотя он уже сам по себе говорит о том, что такая опасность существовала. А вот убийство первой жены венгерского короля, который потом женился на родственнице Изабель, было реальностью, и случилось оно в 1213 году. Причем, ситуация, в которой находился король Андрей Венгерский, имела некоторое сходства с той, в которой был Джон: оба сильно не ладили с баронами, и у обоих "местные" бароны смертельно завидовали продвижению "пришлых". Только в Венгрии речь шла о немцах, а в Англии - о французах.

Что касаеся свободы передвижения, то передвижения королевы проследить легко. Мальборо в 1200, 1203 и 1207, Тикхилл и Ноттингем в 1201, Вудсток в 1203, Тьюксбери, Лагершелл и Дорчестер в 1205, Глочестер в 1207, снова Лагершелл в 1210, Нортхемптон, Корф и Старминстер в 1212. Старшего сына она родила в Винчестере, второго - в Девасизе. В 1203 она ездила в Нормандию, затем, вместе с мужем - в Пуату в 1206 и 1214 гг. Путешествия начинают проходить под охраной с октября 1214 года, что, несомненно, объясняется опасным состоянием дел в королевстве.

С родней королева общалась регулярно, как с той ветвью, которая осела в Англии (те самые Кортни, вокруг которых закрутилось столько интриг при Тюдорах), так и с французской ветвью. Ее сводный брат от первого брака матери, Пьер, неоднократно гостил в Англии, и кто знает, было ли дело только в том, что Изабель просто по нему скучала. Во всяком случае, Пьер присоединился к Джону в 1214 году во время экспедиции в Пуату, и потом сражался вместе с Джоном против баронов в Англии, так что с Джоном он явно общся больше, чем с сестрой. Вернулся он во Францию только в 1217 году. Кстати говоря, Пьера де Жоньи молва записывала в любовники Изабель, но эта "молва" родилась вместе с книгой Мэтью Парижского, который упорно делал Иезавель из Изабели - развратная иностранка, подходящая пара развратному тирану, развалившему королевство своей женитьбой.

Если говорить о странностях в отношениях между супругами, то есть одна, которая бросается в глаза: за все годы брака Джон ни разу не сделал ни одного взноса церкви за здравие своей королевы. За упокой душ братьев и матери - пожалуйста. Все бы ничего, но в те годы подобные взносы были правилом. Как минимум - после рождения детей. Нечто вроде хорошей манеры, принятой в обществе. Лично я считаю, что Джон просто не считал нужным обогащать церковь. Делать подарки на молитвы за упокой душ было нужно, потому что считалось, что эти молитвы сокращают срок пребывания в чистилище. В это тогда верили все. Но одаривать церковь за здравие здоровых людей? Это уже предрассудок, и Джон не был суеверен.

Были ли супруги счастливы? Любили ли они друг друга? Говорят, чтобы понять отношение жены к мужу, нужно посмотреть на то, как она относится к своим детям от этого мужчины. Известно, что после смерти Джона Изабель очень хотела вернуться во Францию, и вернулась туда очень быстро, железной рукой установив свою власть в Ангулеме, в котором во время брака она власти не имела. Хотя оставшиеся в Англии ее дети были совсем маленькими и, предположительно, нуждались в материнском присутствии.

Но если присмотреться к тому, как опекунский совет решает о реконструкции покоев королевы в начале 1217 года, то становится понятным один факт: Изабель не была какой-либо значительно или влиятельной фигурой в жизни королевства, как ее свекровь Алиенора Аквитанская или, в будущем, ее невестка Элеанора Прованская. Все, что ее ожидало в Англии - это скромная роль почти приживалки. А ведь ей еще не было и 30 лет. Мало того, что она оказалась бы там в роли вдовствующей королевы, которой при каждом повороте пришлось бы испрашивать разрешения у королевского совета при персоне ее сына, она еще не имела и собственных средств! Изабель никогда не получила тех земель и доходов, которые были обозначены ее вдовьей долей в брачном договоре.

В принципе, современные историки склонны оценивать брак короля Джона и Изабель Ангулемской, как исправленную версию брака короля Ричарда и Беренгарией. Поправка заключается в том, что Изабель была настоящей женой своему мужу, а не формальной. Обе королевы не имели власти. Обе не выдержали сравнения со стандартами, заданными своим сыновьям Алиенорой Аквитанской. Обе остались чужими для англичан, не обретя среди родных и приближенных мужей ни одного друга.

Изабель без Джона



В качестве самостоятельной личности Изабель Ангулемская появляется на страницах истории только после смерти короля Джона. Как минимум, гордости ей было не занимать. Она до конца жизни титуловала себя как "королева Англии, леди Ирландии, герцогиня Нормандии и Аквитании, графиня Анжу". И до конца жизни она пользовалась печатью со своих королевских времен, где она изображена в королевских одеяниях и с короной на голове. Ее имя красуется на серебряных монетах Ангулема, выпущенных в 1224 году, рядом с именем ее второго мужа, Хью де Лузиньяна, и именем короля Франции. И, наконец, она смертельно рассорилась с королевским семейством в 1241 году, потому что те не обошлись с ней, как с равной себе королевой.

Кое о чем говорит дебют Изабель во Франции. Вернее, он говорит очень о многом. О том, например, насколько члены опекунского совета не понимали, с кем они имеют дело. Ведь вдовствующую королеву отпустили (именно отпустили) во Францию полагая, что она сможет стать чем-то вроде символической фигурой, олицетворяющей власть Ангевинов во Франции. Ведь Ангулемом давным-давно управлял назначенный Джоном Бартоломью де ла Пей, и, с точки зрения англичан, Изабель очень сгодилась бы там для того, чтобы представлять интересы своего сына. Очевидно, никому и в голову не приходило, что у молодой женщины может быть своя агенда.

А ведь если Изабель и можно с кем-то из невесток Алиеноры сравнить, так это с Констанс Бретонской, но вовсе не с тихоней Беренгарией. Она была твердо намерена взять в свои руки то, что принадлежит ей по праву. Ее действия говорят за то, что она прошла прекрасную школу у своего мужа.

Для начала, Изабель утвердила свои права в городе Коньяк, который, хоть и входил в состав Ангулемского графства, права лордов Ангулема над собой не признавал еще с 1880-х годов. Она вступила в долгую и довольно агрессивную борьбу с Реджинальдом де Поном относительно земка Мерпен. Епископ Сента, которого она твердо поставила именно на то место, которое ему, по мнению Изабель, надлежало занимать, даже отлучил молодую графиню от церкви. Но на нее это никакого впечатления не произвело - она была вдовой короля, который годами правил находящимся под папским интердиктом королевством.

Что касается управляющего Ангулемом... Что ж, он наверняка не раз вспомнил короля Джона, имея дело с его вдовой. По крайней мере тогда, когда был вынужден отправить ей двоих своих сыновей заложниками. Причем, это уже было каким-то прогрессом в отношениях с графиней, которая, для начала, просто арестовала и его, и его семью. Это была хватка тренированного политика, не отягощенного сомнениями и терзаниями. То, что королевский совет совершенно не ожидал ничего подобного, говорит о двух вещах. Во-первых, Изабель вообще не воспринималась в Англии всерьез. Во-вторых, Изабель, находясь в Англии, умела держать язык на привязи и темперамент под контролем.

Что ж, опекунский совет спохватился, наконец, и начал принимать меры. Изабелле не послали обещанную ей военную помощь. Затем ей не выдали 3500 марок, которые Джон, по ее словам, ей обещал. Потом у нее выскочило "должен был пообещать", но это дела не меняет. Изабель не фантазировала, она действительно сражалась за свое. Земли в Нормандии и Анжу, Пуату и Англии действительно были ей подарены, и земли, потерянные в Нормандии, действительно были компенсированы землями в Англии. Но беда с этими королевскими дарами состоит в том, что король дает и забирает, руководствуясь политическими мотивами, и в данном случае тот же Сент был как бы дан в приданное за дочерью Джона и Изабель, Джоанной, которая была обручена с сыном бывшего жениха Изабель. Ведь Джон с Лузиньянами помирился, в конце концов.

То, что вытворила Изабель в ответ на попытки ввести ее в меридиан, шокировало не только англичан. Вдовствующая королева взяла, да и выскочила замуж за жениха своей дочки, то бишь сына своего бывшего суженого. Она сделала именно то, что в свое время предупредил своим браком Джон: она объединила лордства Ла Марш, Лузиньян и Ангулем. Сказать, что опекунский совет был в бешенстве - это ничего не сказать. Бароны Англии, конечно, так никогда и не признали, что Нормандия была потеряна из-за их предательского двурушничества. Они обвинили во всем брак Джона и Изабель. И теперь чертова баба одним жестом сделала эту предполагаемую жертву напрасной.

Но бароны могли бесноваться сколько угодно, а факт оставался фактом: Изабель стала всерьез принимаемым игроком в континентальной политике, и обращаться с ней теперь надо было, склоняясь в глубоком респекте. Ее максимально вежливо попросили вернуть в Англию дочь, ведь теперь Джоанна осталась без жениха. Вернуть вместе с приданым, конечно. Но ведь это приданое включало Сент и о-в Олерон, так что графская чета не менее вежливо просьбу отклонила. Королевский совет арестовал тогда земли Изабель в Англии. В ответ граф и графиня помахали с континента проектом договора с королем Франции. Совет отступил.

Но Изабель с Лузиньяном продолжали торговаться. Изабель требовала Ньор, который был подарен ей Джоном еще в 1200-м году. Но это требование не совпадало с континентальными интересами Англии, потому что отдать Сент и Ньор в руки Лузиньянов означало свести к нулю всю политику Ангевинов. И пусть нынешний Ангевин был еще мал, обе стороны вели переговоры как бы через его персону. Опекунский совет писал Изабель грозные письма от имени его величества Генри III, а Изабель в ответ заверяла его величество, что вышла замуж за Лузиньяна только для того, чтобы предотвратить его брак с какой-то мистической союзницей Франции, то есть она пожертвовала для сына собой!

Строго говоря, жертвовала собой Изабель весьма усердно, потому что с Лузиньяном они нажили девять детей. Так что факт остается фактом: с момента своего замужества с Лузиньяном в 1220-м году, Изабель Ангулемская начала проводить последовательную политику, направленную против интересов своего первенца. Англичане пытались в 1228 году аннулировать ее брак, обратив внимание папы, что их бывшая королева вышла замуж за жениха своей дочери, являющегося сыном ее бывшего жениха, но папа просто умыл руки. В 1230 году сам выросший Генри попытался встретиться с матерью. Неизвестно, состоялась ли встреча, но Лузиньян в том же году ратифицировал новый договор с королем Франции.

И что же Изабель за все это получила? Для начала, власть. Она, графиня Ангулемская по собственному праву, везде, на любом совете, появлялась со своим мужем и подписывала все важные бумаги вместе с ним. Во-вторых, она стала заметной фигурой в политических интригах. Фигурой, которой наперебой платили и англичане, и французы, желая выиграть ее союз. Они, прежде едва ее замечавшие, соревновались теперь за ее расположение. Возможно, она получила любовь на равных, или, как минимум, дружбу на равных - Изабель и Лузиньян практически все время находились вместе и действовали вместе.

Закончилась эта история катастрофой. В конечном итоге, конфронтация между Изабель и королевой Бьянкой привела к тому, что Изабель уговорила мужа переметнуться на сторону английского короля. К несчастью для нее и прочих ею вовлеченных, кампания 1242 года была наредкость бездарно проведена, причем "отличились" в этом и Генри III, и Лузиньян. Выиграли Капетинги, а Изабель потеряла все, что собирала годами, включая привязанность мужа.

Французы не могли ей простить того, что именно она разожгла восстание, а повстанцы и англичане ненавидели ее за то, что это восстание закончилось полным фиаско. Казалось бы, при чем здесь Изабель, если Генри опоздал с высадкой, а Хью не успел собрать людей к назначенному часу? Но обвинили во всем именно ее. Политика всегда была немилосердна к женщинам, и остается такой по сей день.

Есть красивая история о том, что обозленная Изабель, желая взять реванш, подослала убийц к королю Франции, а когда заговор провалился, красавица заколола себя кинжалом. Тем не менее, это вряд ли является правдой, хотя было бы ярким завершением яркой жизни. На самом же деле Хью и Изабелла просто разделили владения между своими многочисленными отпрысками, после чего Изабель удалилась в аббатство Фонтевро, где стала монахиней. А Хью отправился в крестовый поход, в котором и сгинул.

Умерла она в 1246 году. В Англии ее смерть почтили, но без глубокого траура. Ее сын, король, о благополучии которого она никогда не заботилась, и которого воспринимала скорее политическим соперником, нежели родной кровью, раздал в ее память энное количество денег бедным. И распорядился, чтобы его самого похоронили не в Фонтевро, усыпальнице Плантагенетов, а в Вестминстере. Тем не менее, он своими руками перенес останки матери из скромной могилки в Фонтевро в гробницу, расположенную за гробницами Алиеноры Аквитанской, Ричарда I и Генри II. Он заказал ее деревянное изображение на эту гробницу, где она изображена в регалиях королевы Англии. Он упоминул ее имя вместе с именем своего отца в качестве духовных попечителей двух госпителей, в 1249 и 1254 гг. В 1291 году его сердце было похоронено в Фонтевро.

В свете всего перечисленного, невольно возникает вопрос: если сыновья Алиеноры Аквитанской действительно не были способны любить и уважать своих жен, которые, якобы, не выдерживали сравнения с маменькой - изменилось бы что-нибудь, если бы они могли заглянуть в будущее? Ведь ни Констанс Бретонская, ни Изабель Ангулемская не уступали, как выяснилось, свекрови ни храбростью, ни бойцовскими качествами, ни умением принимать жесткие решения.

Увы, скорее всего, потомки легендарной дамы просто ужаснулись бы. Те качества, которые восхищают в матери, в жене видятся практически пороками. Алиенора была холодной матерью, враждебной женой, властной и жадной интриганкой. Да, такая мать - сильный, вызывающий уважение и даже трепет союзник для избранного ею фаворита в семье. Но кто хотел бы таких качеств у собственной жены?
__________________________________
Оценка: 7.61*8  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"