Мишаев Константин Геннадьевич : другие произведения.

СОДЕРЖАНИЕ

Кто напрягается

тот плохо расслабляется.

Автор.

ПРОЛОГ

Вот живешь год за годом, и вроде бы ничего не меняется в жизни: работа, семья, те же проблемы, ассортимент не велик все упирается во взаимоотношения, деньги, "рыночную экономику", имущественные проблемы. И мораль все та же кто кого переспорит, перехитрит и передавит; жажда творчества при отсутствии таланта и пробивной способности, наличие таланта, но без пробивной способности; скрытые потенциалы, которым не суждено открыться, в результате чего пьянство и непонятный зуд в заднице. Зато это прибавляет ума, особенно, когда речь идет о чем-то слегка постороннем, не зависящем от тебя о той же рыночной экономике, о политике или о здоровом образе жизни. Чем сильнее зуд, тем лучше разглагольствовать или бить морду ( это в зависимости от способностей). Я вот о чем: живешь год за годом, и ничего не меняется, и иной раз и захочешь изменить, но, если по-честному, все довольны, а перемены вызывают беспокойство и чувство потери. Поэтому по-настоящему ничего не меняется. Но ведь изменилось же! Ой, как изменилось все, вся жизнь моя! Маялся, не знал, куда приткнуться, и вот бац!

И уже, видать, я словно второй раз родился. Нет у меня ни семьи, ни работы, ни проблем с взаимоотношениями и рыночной экономикой, и морали нет больше: некого переспорить, перехитрить и передавить, и со мной никто этого не делает.Скрытые потенциалы открываются, и, следовательно, зуд в заднице исчез. Нет и постороннего, вроде политики и образа жизни. "Куда ж ты забрался, приятель? Политика, она везде есть." возразит кто-нибудь и ошибется. Нет здесь этого! И сказать, что забрался я в тайгу-матушку все равно что ничего не говорить. А теперь по порядку.

Коля, ты меня помнишь с колыбели и, я надеюсь, хоть ты мне поверишь, ведь знаешь меня наизусть, как старший брат. Пусть пропал без вести, но я живой, здоровый как никогда. Никогда, Коля, у меня не было времени, да и ни у кого не было времени, чтобы посмотреть на свою жизнь. Теперь у меня его достаточно. И я записал происходившее со мной в последнее время. Сначала просто хотел письмо накатать, а потом подумал и решил написать подробнее. Переписывал раза три и вот пишу в последний раз. Не только тебе, ведь это так или иаче всех касается, кто хотя бы чего-то хочет большего от жизни.

Сейчас здесь совсем темно. Вокруг тайга непроходимая, снег по пояс. Ветер завывает. Сижу я в землянке с малюсеньким окошком, в котором не видать ни черта, кроме моей отображенной физиономии и язычка пламени от свечи. За спиной печка щелкает дровами. Две недели один как перст в этой избушке, две недели заметает так, что дверь не открыть, и две недели я расчищаю ее от снега каждый день, пока светло, а по вечерам пишу сие послание. И я счастлив!

Кап... Кап... Раз... Два...

Так я сижу и считаю капли, согреваясь. Пришел недавно, весь мокрый как черт. Шуба висит на вешалке и оттаивает, оттого и капли. За окном уже темно, вьюга свистит, передо мной на самодельном дубовом столе догорает огарок свечи. Еще с десяток лежат в комоде, в верхнем ящике. Я очень надеюсь, что мне их хватит на завершение этих записей, потом яркий свет мне не потребуется. Конечно, все равно жаль, керосина нет на прошлой неделе кончился. Помню, как из железного бочонка с туго прибитой крышкой выцеживал последние капли для лампы. Теперь эта лампа стоит себе на полочке одинокая и грустная. Нет в ней проку без керосина. Зато радостно прыгает огонек свечи наконец-то дождались своего часа.

Чайник на печке звонко хрустит. В нем был лед, когда я его поставил, и теперь лед трескается от тепла. Постепенно теплеет в землянке от печки, и мои замерзшие члены отходят. Каракули, которые я написал поначалу негнущимися пальцами, приобретают все более нормальный вид. На сердце у меня легко и хорошо, и я счастлив! Мог бы я просто спать пойти, но раз уж решил все написать, значит, надо написать. Когда закончу не знаю, но еще порядочно ночей придется посидеть. А там, глядишь, Борис приедет, мое заточение кончится, и я смогу вернуться.

Господи! Но как же здесь все-таки хорошо! Кругом лес непроходимый, зима. Ни телефонов, ни электричества. Здесь вам не по зубам, господа деловые! Ни суда! Ни следствия! Вот интересно, кто бы из них смог бы пожить с месяцок как я, один на один с самим собою, и чтоб не свихнуться и руки на себя не наложить по причине "несовместимости характеров"?

Ты меня, Коль, не допрашивай, мол, какая широта, долгота я ничего не знаю. Я не знаю, когда здесь весна наступит. Все это бесполезно. Тут знаешь, как говорят? "Когда внутри весна запоет, тогда и снаружи задышит", и они, Коля, правы. Ведь если нет ее внутри, то и снаружи не будет. Не будет глаз радовать, сердце веселить. Коля, ты передавай привет своей жене, поцелуй Андрюшку, племянника. Не беспокойтесь обо мне, Бога ради! Даст Бог свидимся. Желаю тебе всего наилучшего!

P. S. Обо мне не беспокойся! И не думай, что у меня крыша поехала, лучше прочитай, что было.

Во-о! Печурка пошла наконец! Не мешало бы теперь проветрить слегка, больно много дыма, хоть топор вешай. Открываю настежь дверь. В лицо ударяет холодный колючий воздух. Вот оно, первобытное ликование в лесу воют, и я испускаю в ответ протяжный дикий вопль!

Интересно, какая сила заставила недавно вернувшегося домой человека, обледенелого и промерзшего, выбежать из теплого дома босиком на снег, а заодно и вопить радостно? Ай-яй-яй-яй-яй! Оно, желанное! Просветление. Теперь в тепло бы... Теперь бы носочки... Валенки. Закрыв дверь, я лезу под диван в поисках валенок. Я их туда вчера забросил, чтоб не мешались. И достаю оттуда сразу четыре вещи. Первая это, скорее всего, правый валенок, затем нечто холодное, скользкое и плоское... Ба! Зеркало! Запылилось слегка. Третье, вероятно, левый валенок. И когда я в четвертый раз засовываю под диван руку в надежде извлечь что-нибудь интересное, то наталкиваюсь на обтекаемый по форме предмет. Достаю. Елки-палки! Так это ж портвейн! Интересно, кто его здесь заныкал?

Не вдаваясь в глубокомысленные рассуждения по этому поводу, напяливаю валенки, заботливо отираю пыль с зеркала и , конечно, с портвейна. Зеркало ставлю на комод и откупориваю портвейн охотничьим ножом, и наливаю. Ну что? С наступающим, рожа небритая!

После принятия мой зеркальный двойник веселеет сразу видать, что похорошело ему, голубчику. Это, Коля, не Гегель, и не Кант, и не подобная ахинея. Это жизнь, полная до краев каждую секунду, каждое мгновение. И в каждой ее секунде столько смысла, что не хватит книг написать! А ведь сначала так просто и обычно все начиналось. Помнишь, я заключил контракт с редакцией и умотал на Дальний Восток? В том занюханном городишке с громким названием Сибирск я целую неделю беспросветно пьянствовал с местными пропитосами. И только в конце этой ужасной недели моя совесть взбунтовалась и велела мне заняться делом. Так все и началось...

1. О том, как я умер...

Я этнограф, Михаил Глебов. А в связи с этим, я так и говорю начальнику районного центра, господину Любетскому, большой шишке тех мест, заплетающимся языком после недельной пьянки и утреннего опохмеления:

Понимаете, Лев Дмитрич, я ученый, этнограф. Собираю песни и сказания народа, дабы сохранить и... приумножить... Сказания и песни, в частсти Урала, Дальн... тут икаю, ...го Востока. Мне нужен, так сказать, живой материал. Бабушек, дедушек в деревнях... А что тут в городе? Сп... икаю еще раз, ...шная урбаници... зация...

Конечно, понимаю, товарищ Глебов, снисходительно покачав головой, ответствует эта лысая шишка с прыщавым лбом, и более того, готов вам посодействовать, вашему полезному делу. Вы, как-никак, из столицы приехали в такую даль? спрашивает он, рассматривая меня из-под своих блестящих, в золотой оправе, очков.И, не дожидаясь ответа, продолжает:

Правда, в районе больше брошенных деревень, нежели с дедушками и бабушками. Как сами говорите, урбанизация, все нынче в город едут. У нас тут перспективы для людей нефтеперерабатывающий завод, металлургический, гиганты промышленности. Так что я даже и не знаю, что вам предложить...

Я протрезвел, сообразив, куда он гнет, и переменил тактику. В результате, после расспросов "о столице", где я выдал заученный уже текст, перемежающийся с последними анекдотами и сплетнями, всякой политической требухой и другой ахинеей, а особенно после третьей Лев Дмитрич как-то развеселился, разошелся и внезапно предложил:

А! Замечательно, замечательно... И я знаю, как вам помочь. Езжайте сейчас с Каменским. Он как раз на объекты собирается. Вот и подбросит вас.

Лев Дмитрич снял очки, протер платочком запотевшие от смеха и алкоголя стекла и надавил своими толстыми словно сардельки пальцами на кнопку переговорного устройства.

Шурочка!

Да, Лев Дмитриевич! отозвался звонкий голосок.

С Каменским свяжите.

Сию секундочку!

В аппарате зашуршало, защелкало, и донесся пропитой низкий голос:

Каменский на проводе!

Каменский, начал Лев Дмитрич, поигрывая очками, у меня тут в гостях этнограф, из столицы. Отвези его в Бегусь и пристрой у кого-нибудь. Сами договоритесь, когда встретитесь, и вернешь мне его обратно. Понял?

Понял. А что ему там? Глушь-то неимоверная!

Отставить. Спускайся к машине, минут через пятнадцать он подойдет.

Лев Дмитрич щелкнул выключателем и вопросительно уставился на меня:

Ну что, на посошок?

Да нет, спасибо...

На посошок, на посошок... Приятно было побеседовать. От такого коньяка грех отказываться!

Я выпил, поблагодарил за оказанное российской науке содействие, пообещал, что потомки его не забудут, и он будет фигурировать в моей статье "По Дальнему Востоку", и отправился к Каменскому.

Мы заехали в гостиницу, где я взял теплые вещи и кое-какие аксессуары, и через полчаса уже неслись на холодном потрепанном ГАЗике по шоссе.

Город Сибирск представлял из себя шоссе, вдоль которого стояли дома общежития рабочих заводов, нескольких улиц, перпендикулярно расположенных к шоссе и ведущих на заводы, и центральной площади, на которой находилось здание райцентра, дом культуры и гостиница, где я остановился. Выехать за пределы города не стоило времени, и мы уже неслись по шоссе вдоль пустырей свалок останков каких-то металлических проржавевших конструкций неизвестного назначения. Я, опьяненный коньяком и удачным поворотом судьбы, рассказывал "про столицу", а Каменский хихикал и фыркал. Когда я иссяк, он поведал историю про медведя, в берлогу которого он случайно упал на охоте. Рассказывал он долго, со смаком, а закончив, свернул на обочину и остановил машину.

Вот и тайга пошла! с этими словами Каменский залез под сиденье и вытащил оттуда бутыль "Русской", дернем по маленькой!

Мы уговорили ее из замасленных стакашек, закусывая бутербродами и солеными огурцами, как водится.

Каменский, допив, крякнул, затянулся и втопил на полных по пустой боковой трассе.

Ну как? Потеплее будет? спросил он.

Потеплее, ответил я и закурил.

И надолго тебе туда?

Дней на десять, не меньше.

Что ж там делать? Бегусь дыра такая. Его держат из-за свинофермы и лесного хозяйства. Пятьдесят человек.

Вот мне глушь и нужна. Я же древние обычаи собираю.

Какие там древние, махнул рукой Каменский, поселок-то геологи основали в сороковых годах. Там старики только и помнят как Советскую власть да "Наш бронепоезд"

Ну а поблизости есть старинные поселения? заволновался я.

Да какие! Тайга и тайга. Ничего отродясь не было.

Я засомневался.

А почему Бегусь? Для тех времен могли бы и по-другому обозвать. "Иосиф", например.

Там неподалеку речушка течет Бегусь, так и поселок назвали.

"А, будь что будет, там разберемся", решил я, и от этого решения мне посветлело.

Минут через пятнадцать-двадцать я заволновался за содержимое своего желудка и спросил:

Сколько еще до деревни-то?

Километра два-три будет. Уже совсем близко.

Ну тогда притормози, что-то укачало. Я, пожалуй, сам пройдусь. Посмотрю на тайгу.

Как знаешь, ответил Каменский, я тебя там подожду, пристрою в дом, пообещал он, останавливая машину. Он закурил, и я почувствовал, как от каждой его затяжки в животе у меня все сворачивается и к горлу подступает тошнота.

Ну, бывай. Иди прямо по шоссе, хотя тут сворачивать некуда... услышал я за спиной.

Как только ГАЗик скрылся за поворотом, я очутился на нетвердых ногах в первозданной тишине зимнего леса. И меня охватило внутреннее ликование по поводу окончания моей пьянки и начала желанной работы и трезвого образа жизни.

Конечно, тогда у меня были самые радужные планы насчет своего пребывания в Бегуси. Я думал, что устроюсь у каких-нибудь неплохих ненапряжных людей, буду ходить по округе и записывать безумные стариковские бредни; по вечерам выбирая из них стоящий материал, кропать статью, перемежая все это с оздоровительными походами на лыжах, с охотой и, разумеется, банькой...

Но всего нескольких нетвердых шагов по земле-матушке понадобилось мне, чтобы я убедился в поспешности своей радости. Мне пришлось отлезть на обочину и, обнявшись со стройною сосною, освобождаться от планов, мыслей, чувств, от дрянной водки, от шофера Каменского и лысой "шишки" Льва Дмитрича, и от всей предшествующей этому недели запоя. И, по мере освобождения, на душе моей светлело, перед глазами поплыли золотые круги, и я, с интересом следя за ними, думал, откуда они появляются и куда исчезают. Это было, пожалуй, последнее отчетливое воспоминание. Дальше стояли забытье и туман. Наверное, это продолжалось долго. Я помню лишь свои скитания в тумане и чувство всеподавляющего одиночества и брошенности. И в апогее обреченности, когда я понял, что это все, это конец, я вполне от чистого сердца произнес, пытаясь разглядеть Бога:

Господи! В руки твоих ангелов передаю душу свою!

Возможно, теперь такая фраза кажется как "сморозил", но тогда я именно "произнес" это. Я прошел этот путь от "Что это со мной?"; "Неужели это со мной?"; "Неужели все?"; "Почему так быстро и странно?"; "Да, это все." и до этой фразы.

И какова была моя радость, когда в этом белом ватном тумане раздался ритмичный мелодичный звук! Точно услышал Господь меня и послал ответ. И моя блуждающая душа полетела ему навстречу. Туман слегка разошелся, и я увидел детское личико, озабоченно рассматривающее меня. Кто-то маленькими пальчиками трогал мое лицо, щеки, лоб, которые от холода задеревенели. Это дитя в тумане, девочка лет шести захотела сказать, приоткрыла рот и из него вновь хлынул поток хрустальных колокольчиков, который затопил мое обледенелое существо и гулким многократным эхом звенел внутри, не прекращаясь. Во мне сыпались, крушились и таяли ледяные глыбы, сковавшие нечто живое и очень важное, похожее на реку, оживавшую и разворачивающуюся теперь после долгой зимы ожидания и томления под массой льда. Будто приходила весна... Как далекое детство переплетающиеся мозаики ощущений, любимый вкус, любимый запах, любимый цвет, беззаботный щенок в высокой сочной траве, солнце, весна, голос мамы и знакомая поступь отца, деревянный стол, поцарапанный от моих неудачных попыток есть вилкой или от детской беззаботности... Все это вспыхнуло в моем сознании и, найдя новую грань событий и переживаний, ушло в другой мир, в мир, который всегда был рядом, но оставался незамеченным среди сутолоки и круговерти моей бестолковой жизни. Я почти понял нечто важное обо всем и, обессилев, упал в глубокий черный омут сна.

2. Как я ехал...

Очнулся я на чем-то мягком, с тупой головной болью и невыносимым жжением в теле. Мое воспаленное лицо заботливо умывали тряпочкой с живительной влагой. Сил открыть глаза не было.

Я слышал, как раздался скрежет открываемой двери, и кто-то большой и тяжелый вошел, сотрясая все равномерными спокойными шагами. Недалеко от меня он остановился, хмыкнул и произнес громовым голосом:

Полина! Натри его еще мазью...

Затем он подошел ближе и, видимо, склонился надо мной.

Дашка, принеси воду своему лесному сокровищу!

Далее меня напоили, растерли, и я вновь упал в забытье.

... Я трогал пальцами шершавую кору и осматривался. "Жаль, что я с презрением относился к всякой литературе..." сожалел я, имея в виду книжки и перепечатанные листки про "астральный мир" и другую мистику, бывшие в ходу у студентов нашего общежития, когда я учился. "Теперь не поймешь, что считать за сон, а что за реальность..." Я находился у дверей заснеженной и, по-видимому, брошенной церкви, и это было так же реально, как и сон, снившийся мне до этого.

Я осторожно открыл дверь и заглянул...

В высоком полуосвещенном зале было видно трех человек. В центре старик с седой длинной бородой, видимо, священник. Он задумчиво слушает перебранку двух других мужчин, которых я не вижу отчетливо. Они на повышенных тонах спорят друг с другом.

" Церковь-то даже действующая! удивился я, только странно, почему на полу лежит снег?"

Я решил прислушаться к спору и вдруг с ослепительной ясностью понял, что спор идет обо мне, причем один из мужчин не лестно высказывается обо мне, а второй как бы нехотя защищает. Я начинаю вникать, но остаюсь на месте, не понимая, в чем , собственно, состоит цель их спора и какого черта я им нужен.

В споре мой защитник иссякает, и воцаряется молчание, явно не в мою пользу. И в наступившей паузе из темноты появляется девочка, смотрит на спорящих, затем на священника, и говорит:

А все равно! Давайте оставим!

В ее голосе я узнаю те самые колокольчики, спасшие меня в лесу.

Я знаю, кто он... вступает старик. не будем спешить. Пусть пока останется, дадим ему шанс, а после посмотрим, что он выберет, и батюшка, поднимая голову, устремляет прямо на меня взор такой силы, что я цепенею. Откуда-то взялся ветер, свечи разгорелись и засияли, забегали тени на стенах, и меня снесло назад, в забытье.

...Когда я вновь обрел сознание, то застал себя за странным занятием: сидя на кровати с широко открытыми глазами, я пытаюсь руками нащупать нечто в темноте.

Здрасьте, приехали! смеется из темноты женский голос.

Баиньки, баиньки...

Меня заботливо укладывают, накрывают одеялом, и я засыпаю.

... Этот, что ли? слышу я безразличный чуть скрипучий голос. Да ему уже давно пора. Его не сюда, его в морг надо. Ну что вы его притащили? Тут невооруженным глазом видно, что не жилец.

Ну доктор, хоть что-нибудь... упрашивает кто-то. Невнятное бормотание.

Единственное, что меня поражает, как он еще умудряется слышать... произносит доктор, гремя инструментами, ну хорошо, хорошо. Я попробую. Но учтите: никаких гарантий. Тут ясно видно, посмотрите, у него же на лбу написано: "не жилец". Так что молите бога.

Раздается звяканье, шаги и голоса. Кто-то полушепотом молится.

Елизавета Пална! Все готово? Тогда приступайте. Я сейчас подойду.

Через некоторое время доктор подходит вплотную ко мне.

Ладно, говорит доктор, ну-с, как там печень?

Слышится чавканье, чмоканье и хлюпанье, которые ассоциируются у меня в памяти с хождением по болоту, когда в зеленой вязкой жиже застревают сапоги.

Печень никуда не годится! доктор подтверждает это гулким шлепком, точ-в-точь похожим на шлепок вонючей половой тряпки, что швыряет на кафельный пол уборщица общественных туалетов.

Елизавета Пална! Будьте добры, принесите печень из архивов. Что у нас с сердцем? обращается доктор ко мне, ладно, хрен с этим сердцем. Легкие... Елизавета Пална! Вы принесли печень? Тогда возьмите легкие. Такая вонь от них! Боже, надо же столько курить! Промойте и проветрите их. Так... так...

Доктор сопит.

Вот, вздыхает он с облегчением, теперь займемся желудочно-кишечным трактом... Кишки... он деловито роется в кишках, кишки тонкие, заключает доктор и с негодованием произносит:

Елки! У него только уши хорошие!

Бормотание.

Давай уши сюда, в баночку. Промывать будем...

Тут я перестаю слышать и забываюсь.

... Так-то вот! слышится знакомый голос доктора, я всегда говорил, что курение, а особенно курение слепое, так сказать, без удержу, это очень и очень вредно. Чего же тут удивляться, коль бычки, извините, в бронхах застряли! Лизочка, вставьте глазки пациенту!

Я чувствую приятное щекотание в области глазниц и невольно открываю глаза. Оказывается, что я лежу в операционной. Все белое-белое, и надо мной свисает физиономия доктора в очках.

Ну-с, и как, батенька?

Я в ответ лишь хлопаю глазами.

Лизонька. как там наши легкие?

Чистенькие.

Ну, давайте сюда, будем завершать.

Я слегка наклоняю голову и вижу пол, забрызганный кровью, весь в бычках, а также лежащую поодаль печень.

Э, нет, батенька, доктор заботливо закрывает мне глаза, ты, дорогой, опять за свое, тебе глазки на что промывали, чтобы ты опять всякую дрянь разглядывал? с укором спрашивает меня он.

И я впадаю в сладкую дремоту под чистые голоса детского хора: "Аминь!"

3. Как я приехал...

Я проснулся от щекотки в носу, которая заставила меня чихнуть.

Мама, папа, он проснулся! кричит девочка.

Я медленно открываю глаза и сажусь. Нахожусь я на мягком топчанчике в избе, судя по запахам, недалеко от кухни. Спиной чувствую шершавый кирпич стены. А надо мной на веревочке висят носки и другое белье сушится. И под этим бельем добродушно улыбаются мне бородатый мужик

и его жена. А рядом с ними стоит девочка, виновато сжимая в ручке остренькое перышко.

Ой... говорю я им, смущаясь, здрасьте...

Они смеются.

И я не выдерживаю и тоже смеюсь вместе с ними.

Я дядя Борис, представляется мне мужик с бородой из-под наволочки, а это тетя Поля, что за тобой ухаживала, пока ты болел. Она моя жена. А этот ангел Дарья, которая тебя спасла в лесу.

Я их благодарю, как умею, целую девчонку, она в ответ отворачивается и морщится, пожимаю руки родителям, начинаю нести какую-то чушь. Меня, поддерживая по сторонам, проводят в горницу, усаживают за стол, уже накрытый, и предлагают пообедать, дабы восстановить мои силы.

Ну, как самочувствие? спрашивает "дядя Боря".

Вроде бы ничего, правда, как-то странно... я прислушиваюсь к своим физическим ощущениям и вдруг вспоминаю дурацкие сны, ой, да я совсем забыл представиться вам!

Я Михаил Глебов, этнограф!

Они прекращают есть, сразу поворачиваются и смотрят на меня, будто хотят насквозь просмотреть.

А где мы? Какая это деревня? нарушаю я неприятное молчание.

Они продолжают молча меня разглядывать, и я ощущаю себя идиотом.Вдруг девочка хихикает и также внезапно замолкает.

И в этой гробовой тишине раздается замогильный леденящий душу голос:

В деревне Змиево-Воскресенское ты, лапоть!

Я могу поклясться, что никто из присутствовавших не открыл при этом рта, и голос никому из них не мог принадлежать и звучал он не от них, а откуда-то сверху, так что я даже запрокинул голову. Кроме электрической лампочки, свисавшей с потолка, я ничего не обнаружил.

Девочка поперхнулась супом и закашляла.

Ешь, улыбнулась Полина, пододвигая ко мне тарелку с супом, ты в Змиево, будь спокоен.

Так и состоялось мое прибытие в Змиево.

Деревня ЗмиевоВоскресенское.

Вечером я подловил Полину в тот момент, когда рядом никого не было, и спросил, удобно ли им мое пребывание, и может лучше я переберусь обратно в город, пока не выздоровлю. Полина смотрела на меня своими голубыми глазами, а после, улыбнувшись, ответила:

Ты ничуть не мешаешь. И потом, что тебе делать в городе! Выздоравливать лучше на свежем воздухе. И вообще, мы тебя просто не отпустим, пока ты не встанешь на ноги, затем она хихикнула и добавила:

А если ты испугался голоса, то не волнуйся, это просто голос и все. Мы первое время тоже недоумевали, но потом привыкли. Он обычно звучит за столом, или когда ты знаешь, но делаешь вид, что не знаешь. Тебе пора спать. Встанешь на ноги, выздоровеешь, Борис покажет тебе деревню, завершила Полина и, указав мне на топчан, ушла.

Я сел и некоторое время, недоумевая, осмысливал сказанное по поводу голоса. Затем я заключил свои рассуждения веским: "бред какой-то!" и уснул.

Дядя Боря и тетя Поля.

На следующее утро, когда я открыл глаза, взгляд мой уперся в белую занавеску на окне. Из щелей проникал лучиками золотистый свет и разливался по стенам, чередуясь с хитросплетениями теней от ветвей деревьев. Некоторое время я, очарованный, разглядывал эти узоры, а потом, уже окончательно проснувшись, встал. В доме было тихо, и лишь где-то в гостиной раздавались звуки. Я туда и направился.

Полина и Борис уже сидели за столом и переговаривались, улыбаясь друг другу.

С добрым утречком! поздоровался со мной Борис, оторвавшись от беседы, и слегка засмеялся, рассматривая меня.

Как спалось? спросила Полина.

Прекрасно... ответил я и залюбовался узорами света и тени в гостиной. Здесь они были другими, более ажурными и легкими, и вся обстановка комнаты очень точно им соответствовала. Стол располагался точно в центре, от него узоры расходились в стороны по полу, по стенам, и терялись, рассеивались на потолке, освещая его теплым неярким светом. Полина и Борис сидели так, что оказывались сами вплетенными в игру.

Как у вас красиво! восхищенно произнес я.

Это хорошо. Ты уже выздоравливаешь. Начинаешь замечать красоту мира, ответил Борис.

Когда мы уже завтракали, я отметил про себя, что этот необъяснимый уют, спокойный розоватый цвет струящий повсюду, не внешнее убранство, а нечто идущее из них самих, хозяев дома, их внутреннее качество, которое вот так изумительно проявляется вовне, что бы они ни делали. И я, совершенно заинтересованный, принялся их расспрашивать, пытаясь понять, кто они и как здесь очутились. Начал я с того, что довольно сбивчиво рассказал одну интересную поездку в заброшенное село на севере России, когда я пытался узнать кое-что по этнографии северных поселений, а затем плавно перешел на "кто вы по профессии".

К моему удивлению, они очень четко отследили мою линию и переглянулись.

Кто же мы по профессии? спросила Полина у Бориса. Борис недоуменно пожал плечами.

Ну, какова природа вашей деятельности, род занятий?

Домашнее хозяйство, ответила Полина.

И все?

Разве этого мало? удивился Борис. Дом это же не только строение, еще и лес...

Значит, вы лесник? предположил я.

Лесники, игриво подтвердила Полина, и я сразу остыл к дальнейшим расспросам.

Пока мы ели, они перекинулись несколькими замечаниями, о значении и смысле которых я не догадался, но я не расстроился, потому что ко мне лично они не имели никакого отношения. Борис и Полина понимали друг друга настолько глубоко, что вообще обходились без слов. Они казались мне частью большого целого, причем настолько обширного и непонятного, что я даже специально старался не думать об этом, несмотря на сильное влечение к их миру на глубоком уровне. Все различные странности во время пребывания с ними автоматически оставались почти без внимания. Мой мозг или воспитание делало вид, будто ничего не происходит. Настоящие чудеса, возникающие передо мной, я воспринимал лишь уголком глаза. Борис вывел меня на улицу подышать воздухом, и заодно стал знакомить меня подробнее со своим домом и с остальным.

Дом его просторный бревенчатый сруб, который он возвел во дни молодости "еще стоит, красавец, и стоять будет долго!" хвастался о нем Борис был внешне обычным большим, серого цвета, деревенским домом. Тогда я не понял, почему он так сказал, что, мол, еще стоит и будет стоять, словно этот дом его прадед построил. На вид Борису было лет сорок. И, учитывая более взрослый вид деревенских жителей природа рано одаривает их морщинами и загрубевшей кожей, я подумал было, что он если не мой ровесник, то старше не больше, че м лет на пять. Но он относился ко мне, как к девятнадцатилетнему самонадеянному подростку, и это меня коробило. Себя и свою жену он представил мне как "дядю" и "тетю", поставив возрастную черту, чем я был весьма озадачен, и с чем мне пришлось в конце концов смириться. Но это произошло позже, а пока я ходил вслед за Борисом, рассуждая, почему, по какому такому праву меня держат за ребенка, что за странная манера обращаться с приезжими учеными. Я понимал: глупо из-за этого расстраиваться, тем более это наверняка связано с их заботой обо мне, такой простой добротой, которую они не в силах передать по другому. Я был всецело погружен в такие вот размышления, попутно в рассказ Бориса, и совсем забыл о действительно важном вопросе: каким образом я здесь оказался, как меня нашли и куда делся Каменский.

О планировке дома я вообще мало понял. Я видел лишь сени, кухню, мою проходную комнатку с топчаном и гостиную. Гораздо позже я вспомнил, что в гостиной имелось еще несколько дверей, и когда Полина открыла одну из них, намереваясь уйти, я заметил за ней длинный коридор с таким же сочетанием розовых тонов и светотени, как и в гостиной. Протяженность этого коридора явно превышала габариты дома, а в конце его, как мне показалось, виднелась чугунная решетка и светило солнце.

Перед нашим выходом Борис упомянул о чердаке, где, по его словам, находились "всякие древности". "Древности" достались ему в наследство от его и Полининых родителей. Я лелеял уже мысли попасть на этот чердак, вдруг там и впрямь есть что-нибудь интересное, но Борис подал мне одежду и выпроводил на улицу. Его дом со всех сторон окружал лес. Вековые сосны величественно стояли, словно стражи, припорошенные снегом, и когда ветер усиливался и качал их, они мелодично скрипели.

Вот в таком месте и жило это семейство. Борис был крепким, среднего роста, с загорелым лицом, с несколько грубоватыми длинными пальцами. Он носил черную бороду, в которой пряталось его серьезное выражение губ. У него были длинные волосы и усмехающиеся глаза, так что я не всегда понимал, когда он говорит серьезно, а когда шутит. Его голос походил на психоделический скрип сосен, глубокий и спокойный.

Жена Бориса, Полина, отличалась от прочих женщин, которых я знал, своей уравновешенностью и прямотой. Она никогда не суетилась, не тараторила без умолку. Во всем, что она делала, существовало некое волшебство, мягкость и грация с некоторой долей юмора, с особым пониманием происходящего, сила которого меня завораживала. И за всем этим доброта, изливающаяся изнутри, с внешней когтистостью, что делало ее женщиной независимой, способной постоять за себя. Честно говоря, я всячески избегал ее, ибо чувствовал себя ребенком перед взором ее темно-синих глаз. И, с другой стороны, я ловил себя на том, что постоянно восхищаюсь ее молодостью, тонкой красотой вместе с внутренней силой.

А меня волновали сроки. Мне надо было в срочном порядке откапывать местных стариков и заниматься работой. Еще меня волновало мое состояние здоровья. После болезни мое восприятие стало фрагментарным, как во сне. И резкость до четкого видения не наводилась. На этих заботах я потерял массу интересной захватывающей информации от Бориса.

Деревня Змиево мало походила на обычные деревни с одной общей улицей и домами впритирку, с шушуканьем бабок и молодежными бесчинствами. Она больше напоминала сожительство отшельников.

Вот от калитки ведут три тропы, рассказывал Борис, одна к озеру, где воду берем; по правой пойдешь минут через пятнадцать непременно выйдешь к соседу, Вале Чайнику; а по левой ко Степану с Марьей Соленским. Уних два ребенка Петя и Феня. Наша Дашка к ним играть ходит.

А "Чайник" это прозвище, что ли? по-интересовался я.

Да нет, усмехнулся Борис. Это его фамилия. Просто он удмурт. Для начала к нему и сходим, ближе к вечеру.

Мы вернулись в дом. Я прошел в гостиную, уселся за стол и налил себе чаю.

А где же Полина?

Где-то в доме, усмехнулся Борис.

Прислушиваясь, я не ощутил ни малейшего звука.

Дом достаточно большой, и хорошая звукоизоляция, угадав мои мысли, ответил Борис, кстати, продолжал он, могу тебе предложить почитать что-нибудь для выздоровления, и чтобы скучно не было. Вот посмотри!

И Борис протянул мне книжку в синем переплете.

Что это?

Записи одного исследователя, который прожил с индейцами несколько лет.

Я с удовольствием почитаю, отозвался я, но, Борис, мне хорошо было бы поработать. Мне надо писать статью. И я хотел бы поподробнее узнать о местных старейшинах и об истории Змиево.

Борис нахмурился.

Сначала тебе необходимо встать на ноги, а потом уже и посмотрим.

Ну ответь хотя бы на один вопрос. Змиево ведь недалеко от Бегуси. Мне Каменский сказал, что, мол, Бегусь основана в сороковых годах, а Змиево как? Сколько оно уже здесь?

Я же тебе говорю, сначала встань на ноги, а потом посмотрим. Змиево намного древнее сороковых годов, так что успокойся, закончил Борис и вышел из гостиной.

Я не привык к такому обращению и мне с трудом удалось сдержаться. По какому праву они распоряжаются мной как хотят? Что это за секреты такие? Мне вдруг показалось, что они хотят втянуть меня во что-то. Пытаясь хоть как-то успокоиться, я открыл книгу и тупо уставился в нее, перелистывая страницы. Вскоре мой взгляд зацепился и я погрузился в живописный рассказ американского этнографа.

Валя. Чайник...

Уже пора! Собирайся! окликнул меня Борис, и его возглас словно стряхнул серую пыль с моих глаз. Я с трудом оторвался от книги и поднял голову, пытаясь настроиться на реальность вокруг.

Идем на медосмотр! позвал Борис.

При слове "медосмотр" у меня похолодело внутри, моментально вернулось чувство реальности, и я, сцепив зубы, поплелся одеваться.

Ты не бойся, утешал Борис, пока мы продвигались по узкой, заметенной снегом тропке меж сосен, Чайник, он доктор с высшим образованием. Таким же высшим, как у тебя... Борис выдержал паузу. А заодно он местный знахарь. Хотя едва ли это ему нравится. Его стихия изобретательство.

Утешения слабо действовали, особенно после того как я узнал, что Чайник удмурт, и у него такое же высшее... и знахарь... и изобретатель.

Покосившийся дом доктора с кирпичной пристройкой уныло возвышался посреди поля, окруженного лесом. Внутри я ожидал увидеть все, начиная от простой деревенской избы и кончая стерильной операционной, но увиденное буквально выбило меня из колеи. Я считал, что нахожусь в глухой Сибири, и поэтому все, с чем я могу встретиться это с соответствующими проявлениями глухой Сибири в тех или иных вариациях. Однако в сенях я встретился с... со средневековым рыцарем. Настоящий рыцарь, с ног до головы закованный в латы, в шлеме с забралом. В сенях стоял полумрак, и я никак не мог рассмотреть, что это.

Минуточку, прошелестел рыцарь и железной рукой пошарил по стене. Когда он включил свет, я удивился еще раз. Это действительно рыцарь, я не ошибся, и у него было не две, а четыре руки, наподобие индийского божества. Этакий Шива в средневековом обмундировании. В каждой из рук он что-нибудь держал, за исключением одной. Его божественными атрибутами оказались коса, серп и грабли.

Добрый вечер... протянул он фальцетом с придыханием, протягивая мне свободную руку.

Я пожал его руку, ужасно холодную и скрипучую.

Ах, проходите, он посторонился и открыл нам дверь в дом.

Мы с Борисом вошли, оставив рыцаря в сенях.

Это он?!

Да ну что ты! рассмеялся Борис, не обращай внимания. Вот он.

Я обернулся и увидел его... Рыцарь с четырьмя руками моментально выпал из головы, как глюк больного воображения. Он был ничто по сравнению с этим настоящим высокотемпературным бредом: непроходимая комната с разбросанным по ней хламом, в ней же загон, за которым блеяли козы и скакал козленок; и в центре, расчищенном от домашней утвари, на шкуре напротив печки, сидел настоящий чукча и играл на варгане.

Я замер как в столбняке. Борис откашлялся.

На чукчу это не произвело впечатления. Он всецело был там, на Дальнем Севере, со своими предками... Он, видимо, несся на оленьих упряжках, судя по его покачиванию, а козленок в загоне, представляя себя оленем, радостно прыгал. Козы же качали головой в такт, наблюдая за его акробатическими этюдами.

Мы пришли! сказал Борис, поставив ударение на "мы".

Тайтын, сын, да.

Он закончил играть и вышел. Козы недовольно зашипели, поглядывая на нас.

Не робей, толкнул меня в плечо Борис, раздевайся и будь как дома.

"Оригинально!" промелькнуло в голове с оттенком истерической иронии.

Распахнулась дверь, и показался тот чукча или удмурт, в роговых очках, при фонендоскопе, свисавшем с шеи. Словом, это был он незабываемый доктор из моего сновидения...

Опершись плечом на косяк двери, деловито поигрывая скальпелем, он добродушно, хотя и не без издевки, произнес:

Что ж, проходите, проходите, милые вы мои!

Дрожь в моих коленках стала настолько невыносимой, что я, опершись рукой на Бориса, а заодно оценивая возможности побега, вошел...

Ну-с, как самочувствие, голубчик? вопросил доктор, нагнувшись надо мной.

Сегодня значительно лучше, выдавил я.

Хорошо-с. Сейчас посмотрим.

Доктор принялся осматривать мои уши, глаза, слушать легкие. Потом он словно забыл что-то и, хлопнув себя по лбу, сказал:

Да! А как же печень?

И доктор ткнул мне пальцем в живот.

Ай! взвизгнул я от неожиданности, и меня затошнило.

Все хорошо! Еще немного, и будешь совсем здоров, "успокоил" меня доктор, ты чего так побледнел?

Меня вывели из операционной (сам я ходить не мог, ноги стали ватными), усадили на шкуру и дали крепкого чаю. И пока я приходил в себя, Борис и доктор оживленно беседовали.Иногда им удавалось даже меня развеселить. Они явно сочувствовали мне. Наконец, когда я оклемался, я спросил у доктора, почему его фамилия Чайник (ничего более умного я не придумал).

Ах, подумайте, какая важность! Ну и что? Вот, к примеру, когда мне было лет пятнадцать, к нам приехала экспедиция и привезли с собой портативный телевизор. Телевизор установили в нашей яранге, и все селение хоило его смотреть. А дня через три после этого Адэ родила и, вдохновившись достижениями техники в области средств массовой информации, так и назвала свое дитя Телевизор. И в паспорте у него потом черным по белому было написано, что он Телевизор. Гарантии не было, однако. И штампа магазина.

А что это там за рыцарь в сенях? вспомнив, спросил я.

Какой рыцарь? А! Так это ж сенокосил.

Сенокосил?

Да, самый обычнй сенокосил. Мое, между прочим, изобретение. В позапрошлом году собрал его из старого автомобиля. Моя гордость! Представь, за неделю работы он заготавливает столько сена, сколько хватает моим козам на зиму. Он сам и косит, и собирает, и сваливает в сарай. Не буду грешить, иногда сбоит, это правда, и вместо сена сваливает в сарай сосны.И коз надо держать от него подальше, а то он лезет их за вымя щупать, а у них от этого молоко портится. Глаз да глаз за негодяем нужен! Но какова техника!

Доктор еще некоторое время повествовал о своих гениальных изобретениях, а когда меня начало клонить в сон, он ни с того ни с сего запрокинул голову и завыл диким голосом:

О-о-о! Какая Луна!

Непроизвольно я посмотрел вверх и обомлел: потолка не было, только звездное небо и, действительно, Луна, круглая такая и здоровая. Когда я перевел взгляд на доктора, волосы мои я точно ощутил встали дыбом. Вместо доктора передо мной сидел недавний чукча с бубном и вопил, методично отстукивая ритм танго...

Я оглянулся и вместо дома увидел оленьи упряжки и чукчей, вылезающих из своих яранг, готовящихся к поездке.

Уж не помню, как я очутился в лесу. Всю дорогу Борис поддерживал меня за руку, а я шел, постоянно озираясь по сторонам и спотыкаясь.

Пришел я в себя окончательно лишь за ужином. Вид у меня был не то что нездоровый, а , прямо скажем, невменяемый.

Где Каменский? ухватился я за спасительную мысль.

Ты про что это? переспросил Борис.

Он, наверное, про того шофера, догадалась Полина. Сенька приходил и сказал, как некий шофер ГАЗика нажрался отравы и его из Бегуси отправили в больницу.

К этому? взревел я, подразумевая под "этим" доктора.

Да нет же, в городскую.

А почему меня к этому?

А как бы он сюда приехал? И вообще, тебя из лап смерти вырвали, спасли, на ноги поставили, а ты недоволен? Борис уставился на меня.

Я не нашел, что ответить. Я даже боялся вспомнить этого чукчу-удмурта-доктора-знахаря-изобретателя-Валю-Чайника-мать его! Сенокосил, бл., Телевизор, блин, печенка, б.., напильник ему в задницу, да как это.. да за... и на последней мысли я сорвался на оглушительный крик: "А-а-а!"

Полина уложила меня спать, уговаривала успокоиться и уснуть. Самое удивительное, что я моментально уснул.

Степан... Соленский.

Наутро я стал просить Бориса сводить меня к их знаменитому озеру, на что он, отрицательно покачав головой, ответил:

Миша, ты мой гость. У нас свои порядки в деревне, и поэтому пока водить тебя буду я.

Он всучил мне шубу и велел одеваться.

Мы опять к этому сумасшедшему доктору? вспыхнул я и всерьез приготовился к самым отчаянным действиям, вплоть до того, чтобы ударить Бориса, преграждавшего путь к выходу, и выбежать первым. И пока он очухается, бежать что есть сил к шоссе и мотать отсюда.

Мы к другому соседу, оценив мое состояние, ухмыльнулся он.

А он нормальный?

Сам оценишь его состояние, рассмеялся Борис, выталкивая меня из избы.

Ладно, я вам благодарен. Вы меня спасли. Но пойми, я же этнограф! Мне нужен материал для работы! Бабушек и дедушек! Песни и танцы! Легенды и поверья! Мне надо писать статью! И ехать домой мое время тоже не резиновое!

Вот там ты все и расскажешь, процедил Борис, неуклонно продвигаясь дальше.

"Он участковый, этот сосед... мелькнуло у меня в голове после слов Бориса, он потребует паспорт, документы, а где мои документы?"

А где мои документы, Борис? спросил я.

Они тебе не потребуются. И так все видно, и он расхохотался скрипучим смехом, ты черт знает чем морочишь себе мозги!

"А он-то почем знает?" подумал я.

Посмотри! сказал Борис, совершив широкий жест рукой.

Я огляделся и впрямь, какая красота была в тот день!

Розоватый снег на ветвях от восходящего солнца, посыпанные позолотой сосны, кусты, накрытые белыми пушистыми шапками. Чистый пьянящий воздух вливался в легкие, и все мои "надо" быстро улетучились. И я подумал: "как давно я не курил, не пил, и самое поразительное до сих пор и не вспоминал об этом, а когда вспомнил ни за что не хотелось отравлять эту свежесть, глубокую свежесть и чистоту мира и моего непривычного тела.

А тело стало действительно непривычным. Никакой дряблости и сутулости, поразительная гибкость суставов, не свойственная мне. Во всех мышцах бурлила энергия, словно в юности. И я шел вслед за проворным Борисом и просто радовался жизни.

Ну, как себя чувствуешь? поинтересовался Борис.

Ты знаешь, очень замечательно. По-моему, я никогда в жизни не чувствовал себя так легко и свободно.

А все на доктора злился!

Он-то здесь причем?

Причем! огрызнулся Борис, ты что думаешь, силы сами собой появились? Чайник тебе вчера их влил предостаточно, потрудился над твоей рухлядью, а ты на него... Благодарность!

Я смутился.

Ладно, ладно, ты ведь не знал, оправдал меня Борис, и мне стало легче.

"Наконец-то настоящий деревенский дом!" подумал я, рассматривая кружевные занавесочки на окошках, швейную машинку "Зингер", накрытую пестренькой скатеркой, и стол, на котором основательно стояла двухлитровая бутыль с мутным самогоном.

Появился хозяин, коренастый мужичина в валенках, и сжал мою руку шершавыми узловатыми лапищами.

Этнограф, Михаил Глебов, представился я.

Главный злодей деревни Змиево, Степан. Соленский, прибавил он, продолжая сжимать мою руку, а там, он кивком головы указал на дверь, моя жена, Мария.

Он наконец отпустил мою руку и туповато оглядел меня, почесывая хрустящую трехдневную растительность на лице.

"Слава богу!" подумал я, считая, что уж этот человек нормальный деревенский человек. Я уже готов был всей душой полюбить его, простого деревенского мужика, лаптя, любителя выпить и закусить, что называется. Довольный, я взглянул на Бориса, украдкой потирая руку. Борис не отреагировал.

Вошла Маша, в крепдешиновом платьице с цветочками и оборочками. Хихикая, она поставила на стол три стакана и три соленых огурчика на блюдечке. Между делом она бросила на меня оценивающий взгляд с таким выражением, будто бы собиралась тотчас бежать к соседке и рассказать о моем появлении, дабы похихикать над моей персоной. В связи с этим на сердце у меня стало совсем хорошо и я уже чувствовал себя дома, припомнился дежурный рассказ "о столице".

Степан задумчиво проводил ее взглядом и опять уставился на нас. Он был похож на медведя, которого нежданно-негаданно разбудили в берлоге во время зимовки. Он заправил кое-как рубаху и выдавил:

Присаживайтесь.

Мы уселись по табуретам.

Издалече будешь, али как?

Вообще, из столицы, удовлетворенно ответил я, ожидая следующий вопрос "как там дела в столице?" и готовясь произнести "рассказ о столице", после чего по-тихоньку перейти к дедушкам и бабушкам.

А к нам-то чего занесло?

Так я говорю: я этнограф!

Ну и что?

Как... недоумевая, начал я, собираю песни, былины народов Урала и Дальнего Востока...

Ну это я уже понял. А к нам-то зачем занесло?

Т... я совершенно растерялся.

И много собрал?

В прошлом году откопал двух бабок, они мне старообрядческие гимны пели... и несу какую-то высокомерную чепуху о моем открытии в области этнографии старинных поселений.

Я понял. кивнул Степан, ну и что?

Как что?... Вот и у вас я хочу посмотреть на старых, поговорить... мямлил я заплетающимся языком, совсем сбитый с толку.

Ну, посмотри. И Степан, встав, повернулся несколько раз вокруг своей оси. Я тут самый старый, с гордостью заметил он, улыбаясь.

Ну какой же вы старый!

Что, не старый? переспросил Степан и, словно успокоившись, оглядел себя в зеркале. А и правда! Совсем не старый! Даже молодой! обрадовался он, точно сделал открытие, перевернувшее всю его жизнь, совсем молодой, несмышленый!

Степан потрепал меня по плечу и, заговорщицки подмигнув, сказал:

М-миша! он потянулся за чем-то и вытащил откуда-то свернутую карту, вот, посмотри внимательно, и он всучил ее мне.

Это была карта Урала и Дальнего Востока.

Что ты здесь видишь?

Вроде как вот ваш райцентр, неуверенно ткнул я пальцем, становясь несчастным троечником на экзамене.

А где же наша деревня?

Какая?

Змиево!

Я щурился, пытаясь разглядеть среди волнистых линий и черточек что-нибудь вроде Змиево. Это была знакомая мне карта номер четыре или пять, двухкилометровка. Точно такую же вместе с остальными я купил полгода назад в Москве на Кузнецком Мосту. Но дело не в том. Я нашел Бегусь-речку, Бегусь-деревню, но Змиево я не находил...

Что-то не найду никак... пробубнил я.

Вот и я, Миша, пятый год не нахожу! Так давай и выпьем за это, Миша, воскликнул он, откупоривая бутыль и разливая содержимое по стаканам. Выпьем, Миша, за наше знакомство, за нашу братскую встречу, за карту и за нашу деревеньку Змиево, которую на карте, слышишь, Миш, ни я, ни ты не можем найти! Эх, была не была!

Мы запрокинули стаканы и, обомлев, уставились друг на друга.

Мария, загробным голосом произнес Степан, вставая, Мария, ты почто, сука, в бутыль заместо самогону картофельный отвар налила, стерва??!

Степан схватил бутыль и скрылся за дверью. Оттуда раздался истерический вопль Марии и звон разбитой бутылки. Степан провозгласил красноречивую речь, в которой, в частности, было подчеркнуто, что он, Степан, с ней, то бишь с Марией, еще разберется, как только гости уйдут, и, высказавшись, он вышел к нам, вслед за чем послышались Марьины завывания.

Это не жена! Это п-парадокс, выругался Степан, сев за стол и хрустнув огурцом.

Значит, этнограф... обратился он к моей персоне, а ты помнишь, этнограф, как ты сюда приехал?

Меня передернуло и стало не по себе.

Помнишь... Я вижу, ты помнишь... Так вспомни еще разок и подумай! Бабушек ему, поговорить! А что не вспомнишь спроси у Бори, он тебе напомнит!

Степан, не попрощавшись, или попрощавшись таким образом, удалился, и последнее, что я слышал, было его громовое рычание:

Я, Степан Соленский, не позволю, чтобы меня, Степана да Соленского...

А я пулей выскочил из дома, и вслед доносилось ехидное ржание двух Степановых детей Пети и Фени. Борис же, глядя на меня, добродушно усмехался.

Только в лесу я пришел в себя от его спокойного скрипучего голоса:

Не расстраивайся, Миша, говорил он, как бы подчеркивая слова ритмичным хрустом снега под каблуками, ты, конечно не виноват. Да и Степан хороший человек и ничего не имеет против тебя как Миши, но он ужасно не любит этнографов...

Что ж здесь такого? вскипел я. Что, этнограф мало работает, что ли? Почему его не надо уважать?

Да ты себя просто вел по-хамски! Ты думал, что вот как, заявляешься к кому ни попадя, нагородишь с три короба, ничего не поняв, и уедешь? А пришел-то ты как? Не как человек к человеку, даже не как Миша к Степану, а как этнограф к объекту, к материалу...

От этих его слов я поскользнулся и сел в сугроб, судорожно хватая ртом воздух.

Ты полагаешь, будто ты всевидящий? Интеллектуал, интеллигент? Этнограф! Ты думаешь, вот посмотрел и прилепил клеймо: "О! Лапоть!". Да ни черта ты не знаешь ни его, ни меня, ни то, где ты находишься. Что ты расселся там в сугробе? спросил Борис, рассмеявшись. Идем домой, я тебе все объясню.

Шоссе, ведущее в темноту.

(О том, что же произошло в действительности.)

Подожди, успокойся! пытается успокоить меня Борис. Ну послушай же...

Что я должен слушать?! буквально кричу я.

(Все это происходит уже у него дома) я не собираюсь пудрить себе мозги! Если Вам надо вешать лапшу кому-то на уши, пускай это буду не я! Оставьте меня в покое! Я не хочу иметь дело с психованными изобретателями, с другими идиотами, с мужиками якобы высоких принципов! Я, бля, интеллигентный человек, бля, не позволю, чтобы меня, бля... тут я заикаюсь, держали за козла отпущения!

Борис вдруг закатывается истерическим смехом. Меня это останавливает.

Никто тебе "лапшу", как ты выразился, на уши не вешает. И за козла никто не держит! Я же тебе хочу все объяснить, а ты, видите ли, отказываешься даже выслушать!

Входит Полина и садится рядом со мной.

Мальчики! Ане больно ли вы разгорячились? с укором спрашивает она, и мне легчает на сердце, но я продолжаю сопротивляться из принципа.

Понимаешь, все дело в том, что в мире существуют определенные места... Не перебивай! И эти места обладают феноменальными свойствами. В том месте, где ты, Миша, умирал, четкой границы между миром, в котором ты родился и вырос, и умер, заметь, с этим миром, в котором ты сейчас находишься, не было. Обычно никто из простых людей не замечает этого. Но ты в момент смерти, должно быть, понял, что тебе повезло и ты умираешь именно в таком месте. И, к счастью, недалеко от тебя находилось поле нашей маленькой феи Дашки. Тебе была дана удивительная возможность не умереть, а просто переместиться из одного мира в другой, рядом лежащий. Хотя умереть ты мог уже здесь, Валя Чайник буквально чудом спас тебя. Перед нами всеми, кто живет здесь встала дилемма. Я со Степаном долго спорил по этому поводу, что же нам с тобой делать. С одной стороны, ты бы выздоровел, но ни черта бы здесь не понимал и лез бы со своими законами, к которым ты привык там, наживая себе сплошные неприятности. Хотя, с другой стороны, ты мог бы приспособиться и к нашим законам, к нашему гораздо более свободному и широкому миру, чем бывший твой. Неограниченные возможности роста, работы, несвязанность с былыми условностями здесь есть все это, о чем ты мечтал там. И у тебя есть потенциальные данные я имею в виду особенность твоей личности и телесной энергетики чтобы ты был здесь! Весь выбор делаешь ты сам принимаешь или нет. Я лелеял надежды, что ты оценишь и поймешь все это, пусть не сразу, но хотя бы со временем, и не будешь препятствовать и противиться. Степан же считал наоборот. Он сказал, что ты неминуемо столкнешься с подводными камнями своей личности, и, следуя своей привычке быть взрослым и правым, как самостоятельный человек каким ты и был в том мире не сможешь понять и смириться с данностью этого мира. Прости, Миш, но здесь ты выглядишь как слепой щенок, претендующий на роль взрослого. И гнев Степана был направлен на то, чтобы тебя хоть как-то вразумить. Ты упорно ничего не хочешь замечать, кроме того, к чему привык там. И все здесь ты истолковываешь соответственно. Действуя таким образом, ты неминуемо попадешь в ловушку, в самую глупую ловушку на свете, в узы своих мнений и амбиций, в западню своей личности. Я все же верил: Миша одумается, поймет и изберет возможность роста и развития, беспредельного, заметь, развития из ребенка в человека, оставив в покое свой мир, ограниченный и затхлый, для которого ты уже умер. Наверное, отцовские чувства ослепили меня. Тебя надо было вылечить и оставить там, где ты умер. Ты бы встал и пошел, ничего не поняв. Правда, ты удивился бы по причине потерянных двух недель. Степан так и предлагал. Старец же разрешил наш спор по-другому: мы излечим тебя, выходим до полного выздоровления и объясним тебе все, дав возможность понять свой шанс, а дальше ты выбираешь сам.

Конечно, ты сам можешь выбрать этот сказочный мир с умопомрачительными явлениями и возможностями, мир работы и счастья или твой мир пьянства, разложения и бессмысленной жизни, завершила Полина.

Так-так-так... Значит, вы хотите, чтобы я остался здесь? В вашей деревне? В компании сумасшедших шизофреников, которые вдруг стали испытывать ко мне родительские чувства? Которые решили, что, мол, деревня Змиево объявляется отныне и навсегда параллельной реальностью? И приплетают сюда объяснения, заставляющие меня понять, будто деревня Змиево другой пространственновременной континуум? Вы хоть сами понимаете, что несете?! я для большего эффекта выдержал паузу. Значит так! Я собираюсь сейчас же ехать отсюда в райцентр, обо всем рассказать Льву Дмитричу, и мы посмотрим еще! Я, бля, когда в Москву приеду...

Да нет здесь Москвы! В этом мире Москвы нет! Нет райцентра!!! произнес замогильный голос сверху.

Я не понимаю, вновь начал я, какого хрена вы меня сюда затащили, но я хочу банально обратно. Мне здесь ничего не надо!

Как какого хрена? спросила неизвестно откуда появившаяся Дашка теми же, но теперь печальными колокольчиками, ты ведь сам сказал...

Ну что я еще сказал? не выдержал я.

Ты сказал... "Господи, в руки твоих ангелов предаю душу свою!" Дашка внимательно смотрела мне в глаза.

Я замер где-то на середине вставания из-за стола с широко открытым ртом. Но даже и это меня не остановило. Я чувствовал, будто меня хотят съесть всеми возможными способами, и причем сразу. И если я помедлю, то все...

Тоже мне, ангелы! в сердцах бросил я, Борис! Ты должен по уговору отвезти меня.

Я ожидал нового подвоха.

Ну почему, почему он такой большой и совершенно глупый? зарыдала Дашка и уткнулась в Полинины колени.

Хорошо, обреченно сказал Борис и принялся одеваться.

Полина, посмотрев на меня, покачала головой:

Кстати, Каменский, твой шофер, скончался в больнице от тяжелого отравления.

Это очень печально, но ничего не меняет.

Возвращение в Земное.

Мы вышли на мороз. Уже начинало вечереть. Борис, как всегда, шел впереди. Молча. Мы прошли мимо дома Степана и двигались дальше, пока не вышли на неожиданно появившуюся дорогу, проложенную через лес.

Это шоссе в Земное. Мы так называем ваш мир. Наш мир зовется Принебесье. По этому шоссе мы попадаем к вам. Ты пройдешь по нему и выйдешь как раз на то место, где ты умирал. Дальше поймаешь попутку и доберешься до своего любимого райцентра, ты там сам разберешься... сказал Борис. Что ж, жаль, очень жаль вот так расставаться с тобой... Видимо, я был не прав... Извини, что так вышло. Он осмотрел меня. Тебе туда, и Борис указал рукой направление.

Я буркнул нечто вроде "спасибо" и, не оглядываясь, пошел, ускоряя шаг.

Первые минуты две я шел, гонимый просто инерцией, без единой мысли в голове. Затем к этой пустоте добавилось ощущение какой-то собственной неполноценности, ущемленности, как будто со мной сыграли скверную шутку.

"Что это за надобность, из-за которой эти сволочи надо мной так издевались?" думал я. "Они, несомненно, шизанулись!"

Пытаясь разобраться, я вспоминал всех по очереди и в каждом из них находил моменты несовместимости, необъяснимости поведения, хода мысли, речи. Я не мог принять этих людей вообще, как индивидуальности. Это было бы слишком сверхъестественным. Можно понять, если встречаешь таких где-нибудь в большом городе, и то не соседей, за исключением Кащенки. Но откуда столько шизофреников в одной сибирской деревушке? В тот момент я, разумеется, не мог думать о них что-нибудь путное. Я просто шел, воскрешая в памяти их образы и обкладывая каждого и всех вместе. Мой мозг относился к случившемуся со мной как к невозможности, причем невозможности не просто не укладывающейся в голове, но еще и яростно не укладывающейся, абсолютно непримиримой. Постепенно я вернулся к тому моменту, откуда все началось, и вслух выпалил: "Елки зеленые! Да это надо было так нажраться!Все! Завязал! Никогда! Чтобы потом так мучаться? Да ни за что! Хорошо еще, что все наконец-то кончилось!" и последняя жизнеутверждающая фраза восторжествовала в моем уме. Я почувствовал, как с каждым шагом сваливаются с меня глыбы непонимания, неприятия, клубки сомнений и разной белиберды, и я ощущал, как становлюсь опять самим собой, шествуя по заснеженному шоссе при свете луны.

Все оставалось позади, а впереди меня ждали друзья, прелести комфортной жизни и остальное. "Первым же рейсом обратно!" мелькнуло в голове. У меня перед глазами уже стояли удобства цивилизации. Там, в городе, есть ванная с горячей водой, телефон, телевизор, в конце концов. Кажется, уже целую вечность не смотрел телевизор! Какой-нибудь хоккей, ведь должен уже быть чемпионат мира! Или хотя бы боевичок. Даже мексиканским телесериалом я был бы доволен. Сидишь себе в тепле и уюте, попиваешь кофе с коньяком и смотришь... А потом можно позвонить Петьке и Шурику, старым товарищам по институту, собраться, взять пивка, водочки, потолковать за жизнь, повеселиться. Потом, отоспавшись, конечно, можно поехать к Ленке. Единственное, что угнетает это контракт. Эти проблемы с материалом. Да ну, какие проблемы! Сляпаем им материальчик, а в другой раз сделаю чтонибудь стоящее. Контракт жаль потерять. Опять буду ходить без денег, без жратвы... Но не ехать же сейчас еще куда-то! После такого!

Заключительная мысль в прямом смысле остановила меня. Она вернула меня к реальности леса вокруг, ночи и шоссе, ведущего во тьму. Я стоял и смотрел на снег под ногами, боясь поднять голову. Я стоял и пытался понять смысл того, что видел. Я не помнил, чтобы в последние дни падал снег. Однако, шоссе ровным слоем припорошил снег, мягкий и пушистый. Ни следов шин, гусениц, ни людей только мой одинокий след...

Я шел по тайге, ночью, один и черт знает куда! Мой испуг превышал любые страхи в моей жизни. У меня ничего с собой не было! Ни ружья, ни ножа ничего! Наверное, подобное ощущение мог испытывать голый человек на оживленной улице в центре города, в час пик. Какой там контракт! Какой телевизор! Живым бы отсюда выбраться! И я непроизвольно побежал, хватая холодный воздух легкими.

Бежал я недолго. Минут через десять меня хватила одышка, и пришлось резко сбавить шаг. "Хотя бы покурить..." с сожалением подумал я. "Ничего, бог с ним, с этим контрактом! Я пришлю в эту деревню кучу журналистов! То-то будет! злорадствовал я. Сенсация! Шизофреники в Сибири кто они? Эксперименты по психическому оружию ФСБ? Это заразно? Есть ли надежные средства защиты? Тут можно такую кампанию развернуть, если постараться! А постараться можно!" и я вспомнил своего приятеля, Андрея Ключнина, с журфака.

Я ковылял дальше. Я уже плохо понимал, сколько прошел. Если прикинуть, то никак не меньше километров трех. Быстрым шагом, пусть даже по снегу, но все равно почти бежал. И времени прошло, наверное, с полчаса. Единственное, что меня пугало, так это отсутствие каких-либо признаков жизни на шоссе. Оно казалось давным-давно заброшенным. Я утешал себя тем, что это вообще не шоссе, а какая-то "левая" дорога в глубинку, по которой ездит раз в неделю грузовик с продуктами, а настоящая магистраль дальше. Но все равно очень сомнительно. Уж больно гладкая дорога. Может, грузовик с продуктами ездит раз в месяц? Или ездит по другой дороге? И тут меня осенило. Уж больно быстро и подозрительно Борис отвел меня сюда. А что если он меня попросту надул? И эта дорога вовсе не к магистрали, а на какой-нибудь брошенный лесоповал? И Полина упоминала, будто кто-то там ездил в соседнюю деревушку и прослышал про Каменского. Если бы он ехал здесь, наверняка я бы это увидел! Я вглядывался в темноту, поглощавшую шоссе впереди. "Надо было так попасться! Точно! Борис попросту меня надул! И что им от меня надо? Они, что, рассчитывают, будто я так и вернусь к ним, когда замерзну? Зря рассчитывают! Не на того напали! А может, они беглые?... Иначе зачем им так скрываться?"

В любом случае возвращаться было нельзя, и я упорно шел дальше. Через некоторое время я, порядочно уставший уже и замерзший, увидел торчавший посреди дороги кустик.. Какой-то необъяснимой силой мой взгляд уцепился за него, и я остановился. От порывов ветра он дрожал голенькими веточками. Он рос совсем один, беззащитный. В лесу его могли бы защитить деревья, сосны или другие кустики, а на шоссе кто бы мог его защитить от ветра, мороза и молнии? Странное чувство сщемило сердце. Как давно я не испытывал такой жалости! Разве только в детстве... Я ведь и сам похож на этот кустик... Такой же беззащитный, посреди дороги...

Я подошел к нему ближе и принялся разглядывать. У него были тонкие веточки, и на одной из них трепетал сухой листик. Листик, переживший осень и половину зимы...

Я поднял глаза и двинулся дальше, в темноту...

И вдруг, честное слово, не знаю, как это вышло, но я оказался на обочине дороги рядом с сосной, с которой обнимался, помнится, после машины и водки Каменского. И здесь уже начиналось утро. Небо уже осветилось, а по магистрали как раз промчался дальнобойщик.

У меня от неожиданности закружилась голова, я ухватился за сосну руками. Ноги стали ватными, а в животе подташнивало.

"Значит, все правда?" вспыхнуло в мозгу.

Я не удержался и как подкошенный повалился назад. Руки не слушались и выпустили шершавый ствол. Я уже приготовился упасть, как очутился вновь на шоссе, ночью, и передо мной торчал одинокий кустик с сухим листочком.

Твой мир на самом деле шоссе, ведущее во тьму, на брошенный лесоповал, как ты выразился, прозвучал знакомый Голос Сверху, сделай шаг, и ты опять попадешь в него, будешь видеть все так, как ты привык. Только суть не изменится.

"Почему это во тьму?" спросил я и сделал шаг. На этот раз я точно ощутил, как во мне что-то опустилось, вызывая неприятное чувство, словно вывернули наизнанку, и я оказался опять на обочине рядом с дорогой.

"Значит, это правда! опять подумал я. Значит, Борис не лгал. Значит, он не шизофреник!"

Я сделал еще шаг по направлению к дороге и понял, что забыл, кто такой Борис. Я с трудом пытался уловить воспоминания, ставшие туманными и далекими. Я не помнил уже его лицо, голос, глаза. Я помнил только какое-то сильное чувство по отношению к нему, теплое и родное, без которого все казалось пустым и никчемным.

Я шагнул обратно, нога зацепилась, и я упал еще раз. И в момент падения туман слетел с памяти, и картины моего пребывания в Змиево стали ясными, как прежде. Лежал я уже вновь там, на заснеженном шоссе. Мне было дико холодно от леденящей тьмы, в которую уходило шоссе, и когда я повернулся назад и увидел свои одинокие следы на подсвеченном лунным светом снегу, мое сердце сщемила боль. Я колебался. Я не мог ничего выбрать, я не хотел ничего терять. И теперь я знал, что выбрать можно было только одно.

Вот так! Какая прекрасная метафора! пропел тихий голос, слегка шипящий и мягкий, у меня за спиной. Однажды человек начинает считать себя большим и взрослым и уходит. И вот он идет по жизни и грезит наяву, лелея в своей душонке жалкие и зыбкие надежды, мелочные привязанности. Грезит о том, как хорошо ему с друзьями, с семьей, с телевизором и машиной... И весь он полон своими маленькими глупыми проблемками и хочет того, сего, словно избалованный ребенок. Постоянно ищет себе оправдание, лжет всем подряд, и особенно самому себе... Но вдруг все останавливается и замирает. И он, оглянувшись, впервые в жизни видит все так, как есть. И нет у него, оказывается, ни друзей, ни семьи, ни проблем, а кругом на самом деле зима, ночь, лес, позади его собственный одинокий след на снегу, а впереди леденящая тьма.

Я слушал, как завороженный, ловя каждый оттенок вкрадчивого голоса, напиваясь смыслом слов, как измотанный жаждой путник пьет из ручья, и боялся повернуться. Вода жизни проникала в мое израненное и почти мертвое существо.

Кто ты? как можно осторожнее спросил я.

Вероятно, твоя смерть. И жизнь, к которой ты был возвращен и которую собираешься оставить. Обернись, не бойся!

Я повернулся и, прямо перед собой, рядом с одиноким кустиком увидел свернувшуюся кольцами голубую светящуюся змею.

Я Голубая Змея! сказала змея.

А я... начал я было, но змея перебила меня, поморщившись:

Знаю, знаю. Ты незадачливый этнограф, так и не ставший человеком.

Значит, это правда! Значит, Борис был прав!

Конечно, правда. Если бы ты был человеком...

Я не про то...

Ах, да. Ты в Принебесье.

Я захотел сказать о своих опасениях и сомнениях, словом, начать оправдываться, но Змея вновь остановила меня:

Конечно, конечно. Ты не мог принять это так просто, при твоем-то воспитании, и жизни, прожитой в тяжелейших условиях повсеместного материализма и... Змея почесала кончиком хвоста лобик и добавила:

Мне достаточно, если ты понял сейчас.

Но кто же ты? спросил я, не в силах поверить в говорящую змею, а особенно в змею, говорящую зимой, когда, по всем учебникам, они должны спать в ямах большими сообществами.

У тебя плохо со слухом? Чему я удивляюсь, так это себе! Стоило бы укусить тебя хорошенько для большей подлинности.

Змея замолчала. В зловещей тишине, нарушаемой только порывами ветра, явственно услышалось завывание.

Волки?! испугался я.

Волки, утвердительно качнув головой, ответила Змея. А кто же еще? Ты никогда не встречался с волками зимними ночами?

Не приходилось...

Значит, волки это бред твоего воспаленного ума, некая форма шизофрении. Похоже, придется устроить тебе рандеву с волками, вздохнула Змея.

Э-э... Нет-нет!

Да ты испугался? Ты в них поверил?! Змея сделала круглые глаза от удивления. Хотя не видел ни разу. Значит, ты не так глуп, как кажешься. А почему бы тебе не поверить во все остальное? Коль со многим ты даже встречался?

Умоляю тебя! Не бросай меня одного! взмолился я, видя, как Змея готовится уползти.

Как же тебя не бросать, раз ты собрался вернуться? Там нет места мне, говорящей, да еще зимой. Там мне придется спать в какой-то яме. Мне это на фиг не надо. Я люблю комфорт. Да что я тебе, Золотая Рыбка, что ли?

Я хотел вернуться домой!

Если бы не я, то волки славно попировали бы... Слышишь, они совсем рядом!

Вой действительно приближался.

Я опустился на корточки и сказал:

Я не знаю. Я хотел домой...

Обратись в милицию. Они обязаны маленьких детей возвращать родителям.

Ну хорошо. Змея сделала утвердительный жест. Я провожу тебя. Но учти, обратно ты не вернешься. Как, согласен?

Да... сказал я и осекся. Я понял, что все пропало. Я вдруг понял, что потерял целый мир, мир бесконечных возможностей, мир чистоты, потерял всех, кто стал для меня так дорог в этом мире, хотя я знал их совсем недолго, и злился на них, и обвинял, и подозревал бог знает в чем, хотя виноват был сам. Я все потерял. Ведь только один раз может случиться такая сказка, и другого раза уже не будет. Я отказался и получил то, чем жил и чем был всегда...

Я держался за сосну и пытался оставить хотя бы глоток той живой воды, уголок памяти. И когда я понял, что все кончено, а в душе остались только смутные переживания, я развернулся и вышел на магистраль.

Было холодное утро, дул мерзкий ветер с колючим снегом. Я шел минут пять с мутной головой, как с похмелья. Мимо проехал грузовик. Я вяло махнул рукой, но меня даже не заметили. Мне было мерзко и досадно и хотелось курить. Я стучал от холода зубами, меня бил озноб. Ветер, как назло, не утихал, деревья покачивались, провожая проносящиеся мимо машины. И когда я уже потерял всякую надежду на попутку, неожиданно затормозила фура. Водила, молодой парень, слегка небритый и улыбающийся, открыл дверь и крикнул:

Эй, садись, подвезу!

Я немедля забрался в кабину.

Да ты весь посинел. Далеко?

До райцентра.

По пути.

У тебя есть покурить чего? спросил я.

Там, в бардачке.

Я открыл бардачок и достал пачку "Беломора". Несгибающимися пальцами вытащил папиросу и закурил. В ушах зазвенело, в голове помутилось, и я понял, что курить не смогу.

Откуда едешь-то? спросил паренек, улыбаясь.

Да из Змиево.

А-а. Небось издалека. Я тут таких названий-то и не видел. С пяти утра еду. Водила включил магнитофон, и какие-то мальчики запели: "А ты, старуха, будь проще..."

Модная команда? по-интересовался я.

Угу. "Чума под Тулой" называется. Тебя как звать-то?

Михаилом.

А я Петька. Будем знакомы...

Петька засвистел, аккомпанируя играющей "Чуме".

Я сидел чугунный, не зная, что делать и кто виноват, моля бога побыстрее приехать в гостиницу.

Откуда будешь-то, местный?

Да нет.

Понятно. А я сам из Новосибирска. Колесю по стране. Какими судьбами сюда занесло?

По делам.

Ясно.

"Какой понятливый", со злостью подумал я.

А кем работаешь?

Сварщиком. не выдержал я. На заводе.

У. Ясно.

Не дожидаясь, когда он еще что-нибудь спросит, я начинаю лепить:

Вот, тещу хоронить приехал.

Ну как, похоронили?

Похоронили.

Ну, земля ей пухом. Одна жила или как?

Да не одна. С сестрой.

Я умолкаю, делая вид, что слушаю "Чуму под Тулой". Пытаюсь еще раз закурить, но ничего не выходит.

Да ты не переживай, сочувствует мне Петька, глядя мельком за моими неудачными попытками, у каждого свой век. Что, хорошая женщина была?

Была, отвечаю.

Крутые ребята! восхищается Петька, выворачивая громкость на полную. "Чума" жалобно завывает о несложившейся любви, не сложившейся где-то между подвалом и чердаком. Песня заканчивается и начинается новая, под слегка блатной лад, пропитым голосом. И ее слова остаются в моей голове завязчивой круговертью:

Самое ценное, что у тебя есть,

Это твоя жена Смерть.

Она не баба, что придет и уйдет,

Она с тобой и до конца тебя ждет.

Она не будет трепать про любовь,

Она не станет ни с кем изменять,

Не сядет дома, пойдет с тобой,

Если ты уйдешь воевать.

Баба послала, кинул друган

Ларек закрыт нету вина,

Постылый фонарь, мороз за спиной,

И она, что следит за тобой.

Ты можешь жить, как ты хочешь жить,

Но помни всегда, слышишь, помни всегда,

Сколько бы лет ты бы не был в пути,

Она никогда не кинет тебя.

Самое ценное, что у тебя есть,

Это твоя жена Смерть

Она не баба, что придет и уйдет,

Она с тобой и до конца тебя ждет.

Петька высадил меня прямо у гостиницы, и , распрощавшись с ним, я отправился в свой номер, благо у меня осталось еще три дня.

Свадьбы и поминки.

Я сидел в кресле в глубокой задумчивости. Напротив, на журнальном столике с потрескавшейся полировкой стоял телефон тупого голубого цвета и графин с водой со стаканом на треснувшем стеклянном подносе. Эти вещи явно призывали меня к определенным действиям, а я, тупо уставившись на них, думал, что мне надо. Графин, например, подсказывал, что если я возьму его в одну руку, а стакан в другую, и если плесну в стакан немного воды, поставив графин на место и обязательно звякнув его при этом звонко о поднос, а затем выпью из этого стакана всю воду одним глотком, то думать мне будет значительно проще. А телефон просто выходил из себя, предлагая мне позвонить. Я понимал: позвонить это, действительно, очень важный поступок, который обязан совершать всякий, но я не мог понять, куда именно мне надо позвонить. Из этого явствовало другое, а именно: для начала надо выпить воды, а потом уж и звонить.

Я выпил воды и ощутил всю несостоятельность своего положения. Для начала полезно было бы согреться. Помнится, для того, чтобы принимать всякого рода решения, я всегда прежде закуривал, а после совершенно четко видел ситуацию. Курить у меня нечего. Можно попробовать заменить курение кофеем. Он должен лежать в тумбочке вместе с кипятильником...

Кофе наполнил меня прежними желаниями, и я не задумываясь схватил трубку и начал дозваниваться. Дело кончилось тем, что я дозвонился своему приятелю Андрею Ключнину и проревел в трубку:

Андрей! Узнал? Это я Мишка!

Да... Здорово! отозвался сонным голосом Андрей, ты откуда?

Я здесь, в Сибири! Ты представляешь, и я начал ему объяснять про то, как попал в параллельную реальность и что уже ничего не помню точно, а знаю, что прошла куча времени, недели две.

Выслушав внимательно и ни разу не перебив, Андрей ответил, успокаивая:

Не волнуйся, Миш! Это иногда бывает! Ты проспись хорошенько, и все будет чики-пики!

Да я ж тебе говорю: не пил я! и я доказываю ему, что это сенсация, что ему, журналисту Андрею Ключнину, надо немедля выезжать сюда и сделать репортаж о проходе в соседнюю реальность. На это он мне отвечает:

Хорошо, Миш, ты только поспи, хоть чуточку, а потом позвони, договорились?

Я обмяк от бесполезности всех попыток что-либо доказать, поняв, что все равно никто мне не поверит, и, сказав нечто вроде "хорошо, я посплю", положил трубку.

Теперь я уже совсем не знал, чем заняться. Убеждать кого-либо в реальности параллельных миров, ясное дело совершенно безнадежное занятие. Контракт пролетит, и единственное, пожалуй, что я могу, так это возвратиться обратно и держать язык за зубами.

Я почувствовал сильное желание выпить. Оделся и вышел из номера. В коридоре я столкнулся с миловидной девушкой, лет двадцати трех, которая мимолетно мне улыбнулась и ушла в самый конец коридора. Я как-то странно оцепенел, остановился и даже проводил ее взглядом, а после пошел дальше, услышав скрежет замка в ее двери.

Миновав бородатого старика-швейцара, я вышел на улицу, и мысли мои были печальными. Я помнил и знал: точно был в параллельном мире. Я не знал, чем я там занимался, ибо память словно покрыли одеялом тумана. Я вспомнил, как, нажравшись водки, вылез из машины Каменского и стоял, обнимая сосну, дальше все становилось смутно, подобно сну. А потом помнил, как опять ее обнимал, желая ничего не забыть. Между первым и вторым событием прошло две недели. Вдобавок ко всему я разучился курить. Еще я обнаружил, что смотрю и реагирую на вещи не так, как обычно. Меня стала бесить узость во всех ее проявлениях. Я был зол на Андрея за то, что он не мог мне поверить, я был зол даже на телефон, на его манеру предлагать позвонить, но больше всего я злился на свое будущее. Мне предстояло возвращаться обратно. Вернувшись, я как обычно позвоню друзьям, и начнутся идиотские разговоры о жизни, которые завершатся пьянкой и головной болью. Затем я поеду к Ленке. Мне устроят теплую встречу, джин, вздохи о том, как долго меня не было, ночь сексу, после которого Ленка станет уговаривать меня содействовать ее мечтам, чтобы мы поженились, я устроился бы на престижную фирму, купили бы машину, дачу и музыкальный центр и т. д. Именно после сексу ее разбирает особенно.Очень практичный ход, ибо у меня нет желания и сил возражать. В общем, будущее не предвещало мне ничего нового и вообще ничего. Какая-то серость убогая!

Я, разозлившись, стукнул кулаком по столу и вернулся к реальности. Уже стало совсем темно, пустая бутыль стояла на столе, а часы показывали половину двенадцатого. Размышления совсем вырвали меня из времени. Мне захотелось пить всю ночь, и я опять оделся и отправился в ларек.

Внизу в холле я встретил недовольный взгляд швейцара:

Вы, собственно, куда отправились? Уже все закрыто! После одиннадцати гостиница закрывается!

Я только на секундочку!

Я вас только выпустить могу, обратно не впущу!

Ну пожалуйста! Я же не хухры-мухры! Выпить-то хочется! начинаю давить я.

А нальешь? прищурясь спрашивает дед, почесывая бороду.

А как же? Отец, не уважаешь, захожу я с тыла.

Так и быть. Беги. Одна нога здесь, другая там.

В ларьке я основательно закупаюсь водкой, сигаретами, всякой всячиной для закуски, и вбегаю обратно. Следом за мной влетает та самая девушка, которая скалила мне зубы в коридоре. Но дед не обращает на нее никакого внимания. Он подставляет стакан, предварительно заперев замки, и я наливаю. Мы хряпнули, и я поплелся к себе в номер. Тут эта деваха, что за мной увязалась, и говорит:

Эй, голубчик, а мне нальешь?

Да пошла ты! отвечаю я и удаляюсь, хлопнув дверью. Уже в процессе расслабления и попыток закурить раздается стук в дверь.

Войдите... сообщаю я, чувствуя себя по-королевски. Эта герла заваливает.

Ну, че приперлась? спрашиваю, все равно у меня нет денег.

Я, вообще-то, просто в гости, отвечает она.

Хорошо, поверим. Тогда принеси чего-нибудь.

У меня есть магнитофон, кое-какие консервы и хлеб.

О'кей! Тащи!

Я пытаюсь выпить, но не пьянею. через минут пять она вваливается с манатками в длинном вечернем платье, черном и облегающем, и вся моя напыщенность сходит на нет. Я встаю, принимаю вещи, даже галантно целую ей ручку и сажаю в кресло напротив.

Госпожа, не хотите ли водочки? спрашиваю.

Конечно, отвечает она, и меня передергивает, ибо я слышу знакомое до боли длинное "е" и "ч".

Может, поставите что-нибудь модное? говорю я ей, указывая на магнитофон, например, "Чуму под Тулой".

Я такое не знаю.

Правда? Да ну что вы! Наимоднейшая группа!

Неужели?! удивляется она и подвигается изящно к столу.

У меня начинают течь слюни и я немедленно произношу тост "за встречу" и выпиваю залпом. Она делает лишь маленький глоток:

Кушайте. Вот это очень вкусно. Это омары.

О, какой деликатес... я набиваю рот омарами и мне легчает. Кстати, мы же совсем забыли познакомиться!

Дошло на пятом году совместной жизни! воскликнула она.

Я Миша, поперхнувшись, представился я.

А я Света.

Вы откуда родом?

Ах, какая банальность! Подумать только!

Ну, не хотите не отвечайте.

А я и не собираюсь. Вот вы, Миша, все спрашиваете о пустяках, а давайте поговорим начистоту. Чего вам, Миша, надо от этой жизни?

Кто ее знает! опешил я от неожиданного поворота и стал тужиться, пытаясь вспомнить, чего же мне надо.

Ну, квартира в Москве нужна?

А вы сожительство предлагаете?

Нахал! Я сейчас обижусь и уйду!

Я пошутил, оправдываюсь, у меня есть квартира. Однокомнатная в центре. Но вряд ли мне от этого легче.

Может, вам женщины не хватает?

О, Боже упаси меня от этих женщин! У меня их две: одна постоянно требует алиментов, другая секса и брака.

Значит, деньги!

Не мешало бы.

И вот, к примеру, я дам вам сейчас полмиллиона "зеленых"...

Ха! Я куплю себе "джип", дачу, центр...

Словом, то, что хочет вторая?

Я споткнулся на слове.

Нет, вторая хочет "мерседес"... А вы почем знаете?

Как просто догадаться! А вам лично что нужно?

Наверное, чтобы меня оставили в покое.

Не скучно?

Скучно! А что делать? Бегаю по стране, как мальчик, без своего места в мире. У меня же ничего нет! Ни семьи, ни любви, ни денег, ни положения, ни работы... Помню, когда в школе учился, мечтал стать писателем. Писателем? Хрена! я показал ей кукиш, когда учился в институте, думал, что буду этнографом... Думал, бля, наконец-то дело нашел. Хрена! Никому это теперь не нужно! Влюбился без памяти? Хрена, не любила она меня, ей нужна была семья, квартира в Москве и толстый муж с бумажником, в тапочках, с газетой у телевизора. Я ей зачем сдался с пьянками, друзьями и разъездами? Степень? Профессор, сволочь, уж шестьдесят лет, а все сидит, держится за кресло, неугодным от ворот поворот. Да что я тебе рассказываю? Ты все равно не сечешь. У тебя ж, небось, только и на уме или муж, или супермен.

А друзья?

Друзья! фыркнул я, припоминая разговор по телефону, друзья они на свадьбе да на похоронах друзья!

И неужели ничего-таки не было?

Я умолк.

А ты сама-то как живешь? спросил я, перейдя в контрнаступление.

Как ветер в поле! и Света, рассмеявшись, ткнула пальцем в магнитофон, из которого тут же заиграл "Pink Floyd".

Ох, елки! Какие времена! ностальгические воспоминания бесшабашной юности закружили мне голову.

Значит, было?

Пожалуй, согласился я и налил, давай выпьем за старые добрые времена!

Мы выпили. Я все не хмелел и по привычке закурил.

Слушай, а ты в гостинице живешь? спросил я.

Разумеется.

А давно?

Недели две.

А ты меня видела раньше?

Как-то не встречала.

Я выпил еще. Сигарета не курилась. И вдруг, ни с того ни с сего, нахлынули на меня воспоминания. Главным образом, одно воспоминание. Оно так ясно предстало передо мною, что я взахлеб принялся рассказыывать его незнакомой барышне по имени Света.

Помню, было мне тогда лет двадцать. Я уже жил один, без родителей. И был у меня сосед...

И я рассказал всю историю, глубоко затронувшую мое сердце. Однажды, я возвращался домой от друзей, которые жили в пригороде. Помню, долго мерз на станции в ожидании одной из последних электричек. Моросил мелкий снег. Когда она подошла, меня только и хватило на то, чтобы забраться в вагон и скрючиться на скамейке. Со мной зашел мужичок среднего роста в заснеженной шапке и шубе. Приветливо улыбаясь, он снял с себя шапку и шубу, вытряс их, при этом разглядывая себя в темное окошко, послужившее ему зеркалом. Он был какой-то северной национальности. Вытряхнув от снега вещи, он сел, достал из мешка термос и пару бутербродов и начал их жевать. В этом, конечно, нет ничего удивительного, но меня сразу поразило, как по-домашнему он все это проделал, будто жил в этом полутемном промозглом вагоне. Он предложил и мне разделить с ним трапезу, но я лишь поморщился. А затем он обронил несколько фраз о зиме, о том, как хорошо в лесу и еще про что-то. Самое интересное случилось потом. То, что мы одновременно вышли в Москве, неудивительно, как и то, что оба спустились в метро на ту же станцию. Но мы вместе проехали и вышли на "Белорусской", вместе перешли и доехали до "Маяковской"... И когда он тоже, вслед за мной, вышел из вагона, мне стало не по себе. Я уже начал думать, что он попросту прицепился за мной, но с какой стати? Поглощенный рассуждениями, я вышел из метро и пошел к дому. Около подъезда я обернулся и увидел шествующего за мной и улыбающегося во всю свою узкоглазую рожу этого мужичка. Честно говоря, я сдрейфил и быстро взбежал на свой этаж, но вместо того, чтобы открыть дверь, остановился и нервно закурил.

Когда я услышал стук хлопающей двери и шаги на лестнице, то принял полную боевую готовность. Мужичок остановился на моем этаже и, еще раз улыбнувшись мне, подошел к соседней двери, закрутил плечом и отворил. Затем он обернулся и сказал мне:

Проходи, гостем будешь. Не стесняйся!

Я некоторое время боролся с собой и отнекивался, но он настойчиво затолкал меня в свою квартиру. Квартира у него была суровая. В единственной комнате лежали три оленьих шкуры на полу и одиноко стояли тумбочка и шкаф. А на кухне стояли маленький холодильник, стол и два табурета. Это все. Мы допоздна пили чай, и я угорал над ним, еле сдерживаясь. Умственный уровень моего собеседника оставлял желать самого наилучшего. Я никогда в жизни не видел таких наивных и невежественных людей. Помню, я долго рассказывал друзьям о разных его странностях, и мы умирали со смеху. Сейчас мне вспомнилась одна из его фраз о жизни:

Так совсем живешь один. Ой, скучно. Жена помёрла. Сестра есть, да далеко. А жить-то негде! С женой все не так плохо было. А мне одному что нужно? Продал все, на то и живу. А в городе никакого житья. Здесь все не так. Хорошо на выходные поеду в лес и брожу, брожу... Домой придешь а никого... Никто не ждет. Сяду на шкуры и смотрю в окно долго-долго. То ли олени несут, то ли не несут, кто знает?

Такой вот был у меня сосед. Иногда, от нечего делать, я заходил к нему, и мы разговаривали, а после я пересказывал друзьям очередные его приколы. Только однажды вечером, когда мне как-то совсем похабно было и хотелось все равно какого общения, пошел я к нему в гости. А мне открывает женщина той же национальности. Ну, думаю, жена объявилась.

А где же Толик? спрашиваю. Этого мужичка Толиком звали.

Нет больше его... печально ответила женщина, и на ее глазах выступили слезы.

Что же случилось?

В лесу нарвался на пьянчуг из местной деревни, и они его по пьяни и отколошматили, да издевались еще... Чуть до смерти не забили. Мой Пашка прибежал, разогнал их и притащил его. Это у нас в деревне было-то. Он от нас возвращался... и она потонула в рыданиях.

Что ж дальше? спросил я, придумывая, как бы ее утешить.

Ничего. Встал ночью и давай собираться. "Куда несет тебя?" спрашиваю, а он "домой иду". Мы уж его уговаривали: мол, электрички не ходят, на ногах еле держишься, а он ни в какую! Домой, говорит. Так и ушел... она опять зарыдала. На следующий день Пашка пошел на станцию позвонить сюда, спросить, как доехал, а его нет. И на другой день нет. А после мальчишки, видим, в футбол играют. Я Пашке не его ли, Толькина, шапка? Оказалось, в лесу нашли... Ходили с Пашкой на то место... Там его волки и загрызли... Шуба вся изорванная... Домой, говорит, иду...

Вспомнил я эту историю и ощутил, как поменялись мы ролями. Теперь я вот этот несчастный Толик, а эта деваха как я...

Ну и как, долго смеялись? спросила Света издевательски.

Я замолчал.

Ладно, мужичок. Мне пора. Что-то мне скучно с тобой.

Света поднялась и пошла.

Ну и катись, веселенькая, огрызнулся я.

Она лишь хлопнула дверью. Потом открыла и, заглянув, сказала:

Магнитофон завтра заберу. Омаров можешь доесть, смотри, не обляпайся!

Мне было не до омаров. Я плюхнулся на кровать и уснул.

С утра меня разбудил какой-то шмон. Я открыл глаза и увидел Свету, впопыхах собирающую вещи.

Ты че это? спросил я сонно.

Идиот! Не хватало, чтобы и меня повязали!

Чего повязали? не понял я.

Брось прикидываться!

Я ничего не понимаю!

Сейчас милиция придет поймешь.

Какая милиция?

Простая. Родная!

Что ты несешь?

Скотина! Квартира в Москве! Этнограф недоделанный! Пришил несчастного шофера за полтыщи баксов! Ублюдок!

Я никого не пришивал!

Это ты там расскажешь!

Я вскочил как ошпаренный и схватил ее.

Ну-ка, выкладывай!

Мне некогда, попыталась она отвертеться, они будут минут через десять.

Кто будет?

Милиция!!!

Я-то при чем?

Ты Глебов?

Ну.

Баранки гну!

Я тебя не выпущу, пока ты мне все не расскажешь.

Если не выпустишь, то пришьют дело об изнасиловании!

Что ты мелешь?!

Проснись!

Да что же происходит в конце концов?

Ты траванул шофера водочкой? Так вот он скончался. А его жена подала иск, пропало у него пятьсот баксов из кармана. Траванул-то ты его. Директор райцентра засвидетельствовал.

Никого я не травил! Я сам с ним пил...

Если бы пил, уже там был бы! Отпусти меня! Тоже мне! Папочка выискался! Из Москвы! Этнограф! Паскуда!

Она вырвалась, стремглав бросилась из номера. Я за ней. На первом этаже, около деда-швейцара, она затормозила и, обернувшись, завопила:

Папа, убери этого ублюдка!

Дед подошел ко мне:

Тебе уходить не велено. Щас милиция приедет и все выяснит...

Я вскипаю, отталкиваю деда и ору:

Дед! Снимай шубу!

Дед медлит. Я срываю с него шубу и выскакиваю на улицу, прямо на оживленную магистраль, под колеса проезжающей мимо фуры. Фура еле успевает затормозить. Высовывается водила и орет:

Мужик, ох..л, что ли?

Я обращаю на него внимание, и вот перст судьбы это Петька!

Ага! Петька!

Я заскакиваю к нему в кабину.

Петька! Вези быстрее!

Да что с тобой?

Сестра тещи при смерти! ору я, как одержимый.

Петька жмет газ и одновременно магнитофон с "Чумой".

Самое лучшее, что у тебя есть

Это твоя жена Смерть...

Возвращение к сосне...

" Куда же я теперь? думал я лихорадочно, в Москву не уедешь, на вокзале могут замести. Хотя могут и не заметить. Почему они навешали на меня? Скоты. Этнограф... Блин! Был бы простой мужик, хрен его знает кто, Иванов да и Иванов. Сколько их, Ивановых! Пиндык настал! Укрыться негде! Одно, доказывать, что не я травил, что сам он эту бутыль извлек из-под сиденья. А кто поверит? Свидетелей-то нет! И деньги мог взять любой. Тот же врач, например. Поди докажи! Вот влип! И эта хороша. В гости! В гости за квартирой в Москве... Хоть сказала, и то ладно."

Да ты не горюй! утешал меня Петька, у каждого свой век. Небось не выдержала смерти сестры-то. Авось обойдется!

"Кранты! Хорошо хоть Петька попался, а то бы сразу замели! Вот судьба-то! А может, не надо было бежать? Объяснить, что, мол, так и так, что они, не люди, что ли? Хотя хрена с два им объяснишь. Спросят: а где скрывался две недели? В параллельной реальности? Я сам-то не помню... Может и лучше, что побежал... Вот и Петька как раз под руку... Не случайно!"

Чуть под машину не попал! Теща помёрла, и столько народу страдает! не унимался Петька. Чуть помедли я, и задавил бы! Елки зеленые!

Куда едем-то? спросил я.

Как куда? Тебе же в деревушку эту? спросил Петька, недоумевая.

Да-да.

Как ее... Блин, название такое... Ни разу не встречал... Из головы вылетело.

"Куда же теперь? В деревню к шоферу, к Каменскому? Теперь если заметут, то все дела в округе подошьют. За всех буду отдуваться!"

А! Змиево?

Да-да.

"Какое-такое Змиево? Что это я ему в прошлый раз сморозил? думал я. А может, была не была, и обратно получится? Где ж я был две недели?"

Петька, говорю я, высади там же, на обочине. Там где-то тропка была.

После знака?

Ну да. Где и взял.

Хорошо-хорошо. Ты не волнуйся, старик. Может, обойдется.

Петька все утешал меня, а ой как екнуло сердце при виде поста ГАИ. Но вот мы проехали мимо и свернули на таежную трассу. Петька перевернул кассету.

Опять ушел последний поезд в Копенгаген.

И тугрики закончились давно.

На кухне борщ остался не доварен.

Койоты завывают под окном.

Бармен мне больше не нальет мой виски,

Не шлет улыбку шлюха на углу,

Пришла зима, покрыл деревья иней,

И хочется уехать в Катманду...

А Танька нынче спит с богатым дядей,

Серегу порешили в казино,

А Славка, тот умен, во лбу семь пядей

Во Франкфурте-на-Майне пьет вино...

.......................................

Когда-то я был молод и нахален,

Теперьстарик в обшарпанном пальто.

И мне насрать на поезд в Копенгаген,

Ведь тугрики закончиличь давно.

Петька высадил меня на том же месте, где я его "поймал" в первый раз, пожелал мне "ни пуха" и скрылся.

Я шел, вспоминая. как я сюда приехал в самый первый раз, как уезжал потом. Ах, да! Змиево! Сосна! Две недели.

Вскоре я натолкнулся на свои недавние следы. Их замело. Чуть-чуть припорошило. Я след в след пролез к сосне и обнял ее.

"Эх, была-небыла! Не черта мне здесь делать!" подумал я и отпустил руки.

Лицом я уперся в холодный снег. Я поднялся и осмотрелся. Все было тем же. Никуда я не попал! Нет никакого кустика, никакого шоссе та же сосна и сугробы...

"А вот теперь полный пиндык!".

Я сел на снег. "Все кончено. Это конец."

В отдалении проезжали машины. Насмешливо щебетали птицы. Серое небо, белый снег, черные деревья. Нет пути назад. Я вспомнил, что нет пути назад, как не было пути у моего соседа Толика... Меня ждет милиция, меня ждет любовница, ждет моих алиментов жена, фирма ждет статьи, ждут друзья, чтобы выпить. Но мне ничего этого не надо. Мне ничего не надо! Даже если принять во внимание тот факт, что если ждет милиция значит, уже никто не ждет из тех, кто мог бы, все равно мне ничего не надо. Разве что мама могла бы ждать. А теперь никто. Все завершилось. Глупо и логично. Можно было бы просто сдохнуть от той же водки вместе с Каменским, и все.

... Через полчаса мимо проехал милицейский ГАЗик, и я проводил его безразличным взглядом.

... Еще через полчаса он появился опять с другой стороны и тормознул недалеко от меня. Я продолжал сидеть. До моего слуха донеслись высказывания насчет следов на снегу. Один из ментов пробрался ко мне и предстал, заслонив своей голубоватой шинелью весь пейзаж. Затем он опустился на корточки и, заглядывая в мои глаза, произнес:

Участковый Хромов. Вы Глебов, если не ошибаюсь? Столичный этнограф?

Да... вяло ответил я безразличным голосом, продолжая созерцать пейзаж.

По делу шофера Каменского разыскиваетесь... Жена Каменского забрала иск обратно. Она теперь проходит у нас по делу надругательства над усопшими. Представляете, разрыла могилу и сняла с мужа пиджак. Оказалось, там в его кармане была дырка и пятьсот долларов завалились за подкладку. С вас снято обвинение, и мы приносим вам свои глубокие извинения.

А, безучастно ответил я.

Покурить не желаете?

Не курю.

Очень жаль. Просим извинить. Хотите, подвезем?

Нет, спасибо.

Как же вы здесь будете? Сидеть?

Да. Я йог. Медитирую, видите ли.

Понятно. Очень просим извинить. Возвращайтесь-ка лучше в Москву, к семье...

Товарищ участковый! Заберите меня! вдруг вспыхиваю я, не хочу в Москву! Хочу в тюрьму! Ради бога! Только не обратно!

Участковый сочувственно сглотнул.

Не имею права. На вас обвинения нет.

Тогда оставьте здесь.

Хорошо. Только шубу снимите. Вы ее впопыхах взяли у охранника гостиницы.

Я отдал им шубу, и они уехали.

КОНЕЦ 1 (прим. автора)

4. Творчество ангелов.

Возвращение в Принебесье.

Я долго сидел на снегу возле сосны и созерцал. И внезапно настал такой момент, когда все образы, да и я сам, стал себе абсолютно безразличен. Тут во мне что-то щелкнуло, и я увидел все: этот мир и мою жизнь в нем. Они оказались темным, матовым пятном тягучей субстанции, похожей на деготь. И тогда я почувствовал, как меня кто-то зовет...

Эй! заискивающе прошипела Змея. Ну как там тебе? Тебе там хорошо? Так ты согласен?

Ее голос шелестел за спиной, и я обернулся. Она лежала там же, около кустика, свернувшись кольцами, и вопросительно смотрела на меня. Я огляделся. Я сидел на шоссе, упирающемся в темное пятно, в провал в просранстве. Именно туда я и глядел перед этим.

Бр-р! потряс я головой, пытаясь освободиться от непривычного восприятия. Как, я все-таки здесь? удивился я. А мне казалось, что я не вернусь...

Ты полагаешь, будто я тебе вру? грозно нахмурилась Змея.

Ты ведь сказала, мол, обратно нельзя...

Глупец! Обратно ты и не вернулся! Но если ты так возражаешь, катись в это пятно и живи там! Я тебе больше не помощница!

Нет-нет! Я не хочу! взмолился я.

Как же... не поверила Змея, там твой дом!

Нет!!! зарычал я, это не дом!

"Да кем я там был?" мелькнуло у меня в голове, "несчастным этнографом, пьянчужкой и идиотом..."

Сумерки плавно переходили в ночь.Со всех сторон доносились завывания. Было такое впечатление, словно волки окружили нас и лишь дожидались темноты. Но, странное дело! У меня напрочь отсутствовало чувство страха перед ними. Я подвел итог своей дилемме. Умереть в лесу от холода или быть растерзанным волками это гораздо лучше, чем смерть от бутылки водки. Умереть в борьбе всегда лучше, чем умереть от безнадежности и глупости.

Эй! окликнула Змея, Бежал, бежал! Хочу домой, хочу домой! А сам стоишь? Змея коснулась кончиком хвоста моей щеки.

Да нет у меня дома! выпалил я.

Неужели? усомнилась Змея.

Какой же это дом! и я принялся плакаться о своей жизни.

Глупышка! пожалела меня Змея, выслушав. Нашел первую попавшуюся змею, и давай ей плакаться в жилетку.

Из моих глаз непроизвольно потекли слезы.

Я не знал... Там живешь, живешь... Вроде бы все нормально. Не замечаешь. А на самом деле сплошная пошлость и безнадега. Там же как? Дотянул до пенсии и ладно, завел семью, накупил барахла и все. Жизнь, можно сказать, прожита! шмыгал носом я, утирая слезы. И всем что-то надо! Приперлась! В гости, говорит. В самую душу залезла, а оказалось что? Квартира ей необходима в Москве и муж с высшим образованием! Бред какой-то! И ни шагу не сделаешь без такого...

А как же волки? прошипела Змея.

Меня буквально задушили слезы. Никогда я не плакал так сильно, разве что в детстве. Змея странным образом задела глубокие струны моей души. Я испытывал неизмеримую любовь и тепло, которые окутали мое израненное сердце. Всю свою прежнюю жизнь я прозябал, трясся от страха и холода, засевших где-то в подсознании, и жил словно брошенный родителями ребенок. И вот теперь меня нашли и нежно и заботливо окутали любовью и добротой. Я готов был бесконечно слушать ее.

Волки... смеялся я сквозь слезы.

Что ж... Будь по-твоему. Когда соберешься вернуться, я тебя встречу. Змея улыбнулась, покачала головой и уползла в сугроб.

На моем лице застыли слезы. Я никого и никогда так не любил, как Голубую Змею. Я прислушивался к своему сердцу, к тому большому теплу, которое она в нем оставила.

Я поднялся. Уже стало совсем темно. И я понесся назад по шоссе, оставляя дальше и дальше вязкую темноту.

О том, как я встретился с Борисом.

Пробежав немного, я остановился. Вовсе не было темно. На западе догорал закат, и небо окрасилось багряными красками, в зените становясь зеленоватоголубым. Казалось, время потекло в обратную сторону.

Впереди меня на шоссе из леса выбежал волк. Он был серовато-белым большим зверем, видимо, вожаком стаи. Ровно посередине он остановился и повернулся ко мне, разинув пасть, изучающе меня разглядывая.

Я вернулся!!! воскликнул я радостно и направился к нему.

Он недоуменно сел и задней лапой, по-собачьи, почесал за ухом.

Вернулся! восторженно заорал я и побежал к нему навстречу. Мне показалось, что он как-то разочарованно ответил:

Ах, вернулся...

Потом он поднялся и, гордо задрав голову, сказал мне:

Вот то-то же! и не спеша удалился в лес.

Я бежал, задыхаясь от радостного смеха. "Если змея может говорить, то почему бы не разговаривать волку?" подумал я, и эта мысль привела меня еще в больший восторг.

Я чувствовал изумительные силы в себе. Даже через полчаса я еще бежал, хотя немного устал с непривычки. Время вспять уже не текло, и темнело по-настоящему. Радостная эйфория начинала проходить, и меня тревожили вопросы о том, как я доберусь до деревни, и как встретит меня Борис. Мне было ужасно неловко встречаться с ними после моего идиотского поведения. Простят ли они меня? Ведь, что ни говори, а я глубоко обидел их. И Полину, которая меня выхаживала, и Бориса, просто кинул их, ударил ниже пояса, и не важно, были ли у меня оправдания или нет, ведь все равно это случилось уже.

В тот момент, когда мои сомнения и переживания достигли своего апогея, я заметил темный силуэт сидящего на обочине человека. В нем я безошибочно узнал Бориса. Из моей груди вырвался какой-то обрадованный и вместе с тем страдальческий возглас:

Борис!

Человек поднялся и повернулся ко мне, раскинув руки. Запыхавшийся и усталый, я упал в его объятия, а он, похлопывая меня по спине, приговаривал:

Я знал, что ты вернешься! Ах, Мишенька, Мишенька! Я тебя ждал! Ай, Миша!

Мы братались минут пять. Я что-то бормотал, не в силах произнести ни одного связного предложения, а он все повторял одно и то же. Он весь посинел от холода, и я спросил:

Как, все это время ждал? Здесь?

Здесь! А где же еще?

Я прикинул, как он сидел здесь два дня и ждал...

Я и сам переохладился, пока сидел на снегу, но я сидел не два дня.

Ну, пойдем, пойдем, ты и сам замерз, сказал Борис.

Нет! Постой, остановил я его, как же я вернусь? Я нахамил им всем!

Да на тебя никто не обижается!

Нет, Борис, я теперь не могу вернуться вот так запросто, поджав хвост.

А чего же ты хочешь?

Я хочу... Я не знаю, чего хочу, но я не могу просто вернуться. Мне надо стать кем-то.

Борис внимательно посмотрел на меня.

Я хочу быть кем-то здесь, в этом мире. Я должен вначале узнать его ближе и найти свое место в нем.

Да, ты прав, согласился Борис. Тогда, пожалуй, пойдем к Лизе, там побудешь некоторое время и разберешься.

А кто это? спросил я.

Лиза, Елизавета Павловна Бальская, ассистент хирурга и учитель в школе. Очень интересный многогранный человек. Она сможет объяснить тебе все. Тебе необходимо с ней пообщаться.

Точно? засомневался я, припомнив доктора.

Не беспокойся! Это очень хороший, мягкий человек. Сестра. Добросердечный ангел.

Мы отправились к ней. Через некоторое время узкая тропинка, петлявшая по лесу между деревьями, вывела нас на опушку, и перед нами предстала одиноко торчавшая пятиэтажка. Свет в окнах не горел, за исключением одного окна на пятом этаже, в квартире Лизы. Я гадал, откуда взялась здесь пятиэтажка, а Борис тащил меня за собой прямо к подъезду.

Елизавета Павловна Бальская и ее дом.

Елизавета Павловна Бальская оказалась изящной молодой женщиной со стройной талией, длинными ухоженными волосами, тонкими чертами лица. Она отворила нам дверь в домашнем халате, подпоясанном цветным ремешком, и обрадовавшись нашему появлению, сразу же проводила нас в квартиру. Меня она сразу узнала и была очень довольна моим появлением. Себя она представила как "Елизавета Пална, а лучше просто Лиза". Так мы и познакомились. Я не успел очухаться, как уже сидел на кухне за столом, а Лиза готовила кофе. Я, собираясь с мыслями, осматривал обстановку, которая показывала, что эта девушка живет на широкую ногу. Кругом уют, комфорт, сверхсовременный дизайн и прочее. Даже обои на кухне оказались какими-о ворсистыми словно ковер. Пол из восхитительного паркета, а о мебели я вообще говорить не буду. Она порхала как бабочка, отворяя створки кухонных полок, закрывая их, позвякивала чашечками, а Борис, стуча зубами, сказал:

Миша! Ты бы рассказал, что там с тобой было.

Да-да, Миш. Очень интересно, подхватила Лиза, хрустя ручной кофемолкой, от которой распространялся восхитительный кофейный аромат.

Ой, да что вам рассказывать! Вспоминать тошно, застеснялся я, краснея. Честное слово, очень стыдно.

Я все-таки вкратце рассказал им о своем путешествии. Они улыбались. Лиза налила кофе и спросила:

Миш, а что теперь будешь делать?

Я пока точно не решил. Ясно одно, обратно я не вернусь. Во всяком случае, в ближайшее время. Мне все-таки хочется обосноваться здесь, разобраться во всем, а потом уж и посмотрим. Для начала неплохо было бы понять, чем именно "здесь" отличается от "там". Я это понимаю, но никак не могу сформулировать.

Это очень просто, ответилда Лиза, здесь более тонкая реальность, чем та. Отдохнешь немного и сам все поймешь.

Единственное, что я просто не представляю себе, это как у вас получать деньги и где работать, сказал я.

Лиза весело рассмеялась, и даже Борис перестал стучать зубами и поперхнулся кофеем.

Тебе и правда стоит отдохнуть, залючил Борис.

Нет, вы уж сначала объясните, запротестовал я.

Это очень просто, ответила Лиза, если ты заводишь себе коз, то ведь не будешь постоянно питаться только их молоком. Физиологически не сможешь. Значит, у тебя будет излишек. Вот и отдашь этот излишек.

А взамен возьму что-либо другое? спросил я.

Почему взамен? Тоже мне, меняла! Просто возьмешь то, что тебе нужно.

А если этого не будет? Если желающих больше, чем излишков?

Весь секрет в том, чтобы не желать большего, чем тебе нужно. И тогда ты всегда получишь. А если желаешь больше, чем нужно, всегда будет не хватать.

Я что-то не очень понял механизм, но это интересно.

Мне кажется, самое время вам передохнуть после передряги, Лиза улыбнулась, Миш, ты можешь располагаться в большой комнате на кушетке...

А я пойду домой, вставил Борис, завтра свидимся.

В гостиной царил уют и покой. Необыкновенные обои, стенка с телевизором, торшер с журнальным столиком и кресла все это, совершенно несовместимое с таежными условиями Дальнего Востока, меня шокировало. Но тут же я почувствовал себя дома. Впервые за это время. Эта квартира настолько походила на обычную хорошую квартиру в Москве, что я невольно забыл, где я и, устроившись в мягком кресле, полузакрыв глаза, стал впитывать каждой клеточкой тела неожиданный уют и тепло. Борис о чем-то еще разговаривал с Лизой на кухне, и под их тихий разговор я опускался в приятную розовую полудрему, как в детстве. Я, помню, бежал по зеленому весеннему лугу, ловил запахи свежей земли, леса, сочных трав. Упав на землю, слегка прикрыв глаза, смотрел на солнце, играющее искорками на ресницах, и высокие гиганты деревья шелестели своими кронами, покачиваясь надо мною. Чувствуя, что окончательно засыпаю, я перебрался с кресла и повалился на кушетку, моментально отключившись.

А наутро меня разбудило неприятное щелканье, точно такое же, как в парикмахерской. Очень не хотелось открывать глаза, вспоминать, где я и как сюда попал... Но когда раздалось навязчивое жужжание электробритвы, я их открыл.

Передо мною в халате стояла очаровательная Лиза, сжимая в руке бритву. Она мило улыбалась.

С добрым утром! поздоровалась она.

С добрым... утром, сонно ответил я и тут же спросил:

Лиза, а что это вы делаете?

Как что? удивленно посмотрела на меня Лиза, брею.

Я помотал головой, приводя в порядок мысли. Наконец я полностью вспомнил предыдущий день и потер глаза. Затем в моем уме возник странный вопрос: "А что она бреет?". Этот вопрос возник сам собой, как бы безосновательно. Он был такой болезненный, что я ощутил если она ничего не ответит, это все. Это произошло очень странно. Естественно, мало ли что она может брить? Но вопрос возник и жгучей громадой задавил мой разум. "Что она может брить? я прикидывал самые неимоверные варианты, но не находил удовлетворения, ноги, что ли? Но почему в гостиной?". Я не выдержал и отважился еще спросить:

Извините, а что вы бреете?...

Произнеся это, я почувствовал себя полным идиотом.

Обои, спокойным и слегка насмешливым голосом ответила она. Ванная там, и Лиза изящно указала мне в коридор.

Я отправился в ванную. Как только я переступил ее порог, зловещий вопрос перестал на меня действовать. Все было великолепно. Восхитительный кафель темного цвета, мягко струящаяся вода из крана... Я пялился на вполне обычные вещи, которые никогда и не замечал особо и не придавал им большого значения, но теперь они имели свое магическое притяжение, я как дикарь мог без конца разглядывать их и восхищаться.

Лиза позвала меня на кухню завтракать, и это вызволило меня из ванной. Если бы не она, я бы остался там навечно, разглядывая раковину и стены. Но как только я вышел, тот навязчивый вопрос вновь завладел мною. И я, разумеется, не выдержал:

Лиза, я что-то не понимаю. А зачем вам нужно обои брить?

Просто я, Лиза прищурила глазки, чуть-чуть экспериментатор.

Она замолчала, а я уставился на нее как баран. Лиза, видимо, поняла и продолжила:

Мне все знакомые так и говорили, зачем, мол, тебе лишняя морока, когда есть выведенные сорта, никакого ухода...

Я продолжал ее разглядывать.

К-какие сорта?

Ну, понимаешь, в тех комнатах у меня обычные обои, а в этой я решила посадить дикорастущие. Их постоянно надо подбривать. Однажды я уехала на пару недель, а когда вернулась о боже! вся комната заросла волосами. Они же их не сбрасывают при определенной длине, а так и растут, растут себе, оправдывалась Лиза. В ее лице сквозило отчаяние.

Я потрогал обои рукой. Они были бархатистыми. И меня озарила догадка: они просто сговорились и хотят свести меня с ума, подмешивая в пищу наркотики.

А кафель в ванной тоже дикорастущий? с издевкой спросил я.

Да ну что ты! Лиза удивленно смотрела на меня, конечно же нет! Он просто изменяет свой цвет в течение дня. С утра он розовый, потом коричневый, а к вечеру становится темно-фиолетовым. Ночью опять светлеет до розового.

Новое достижение науки?

Какое достижение? Просто мне так нравится...

Понятно, выпалил я.

Раздался звонок в дверь.

А вот и Борис, облегченно вздохнула Лиза и поспешила открывать.

Где наш герой? проскрипел он из прихожей.

Борис, скажи мне честно, почему все только и делают, что меня дурят? И что вы подмешиваете в пищу? ни на мгновение не смутившись, начал я.

Они оба уставились на меня непонимающе.

Зачем понадобилось приплести обои?

Что значит "приплести"? возмутилась Лиза. Если тебе невдомек, что помимо культивируемых сортов обоев есть еще и дикорастущие, то, по-твоему, это означает "приплести"?

Он вообще ничего не знает об обоях, авторитетно заметил Борис.

Чушь! рассердился я окончательно.

Ничего и не чушь! ответила Лиза, растительные обои обогащают воздух кислородом, наполняют запахами, создают замечательную уютную атмосферу.

Зато их надо стричь, с сожалением произнес я.

Ничего и не надо! Я стригу только дикорастущие, которые я сама посадила, для своего удовольствия...

Понятно! Вы совсем с ума посходили!

Когда человек не хочет слушать, бесполезно ему что-либо говорить, Лиза с негодованием встала и ушла одеваться.

Куда это она?

На занятия, в школу, ответил Борис и добавил:

Мне, собственно, тоже пора. Увидимся вечером. А ты поищи себе занятие получше, чем твои безумные идеи. Больно ты нужен кому-то, чтобы тебе мозги пудрить! Сам пришел, в конце концов!

И они оставили меня одного в этой странной квартире. Понятное дело, я стал обдумывать свое положение, и, вернувшись к последней фразе Бориса, согласился с ним. А потом я долго слонялся по квартире, не зная, чем бы мне заняться. Разумеется, по привычке я включил телевизор. По экрану шел снег, и телевизор сообщил:

Зима в этом году будет долгой...

Я не понял и вслух переспросил.

Долгой зима будет... повторил телевизор.

До меня дошло.

Жаль, не вижу, Елизавету Палну, сокрушился телевизор. Но с Вами я готов поделиться свежими новостями.

Пожалуйста, пожалуйста, ответил я.

Разумеется, Вам будет интересно, где же наш исследователь, наш журналист, по прозвищу "дракон 301". Подключаюсь на прямую линию, пробубнил телевизор. Затем телевизор захрустел, и я узрел трехголового дракона 301, махающего крылами.

Сейчас я нахожусь в раннелемурийском периоде. Посмотрите, поистине удивительные, неописуемые ландшафты этой земли, этого материка, его подлинная жизнь. Нам нелегко пробиваться в столь отдаленное время, но, поверьте, то, что мы наблюдаем, стоит того! Где же Елизавета Пална?

О, ее сейчас нет, к сожалению, произнес я.

Ну, а вы? Давайте сюда!

Нет, нет... испугался я.

Могу предложить новости от нашего другого журналиста, Августина Лешего... предложил телевизор.

Нет, спасибо, ответил я, у меня появились срочные дела.

На экране зашелестел снег, и телевизор медленно угас.

Я, опешив, убежал на кухню.

"Вот же до чего техника дошла! лихорадочно думал я. Они переносятся к этим журналистам и испытывают все прелести на собственной шкуре! Непосредственный опыт!"

Я решил сходить в ванную и умыться. Тут я и зафиксировал изменение цвета кафеля, как и говорила Лиза. А когда я выходил из ванной, то опять поймался на вопрос "зачем им растущие обои?". И, чтобы раз и навсегда покончить с этим, я раздобыл линейку и занялся измерением длины волосяного покрова. Я занялся настоящим научным исследованием. Через каждые полчаса я обходил все стены и производил замеры в одних и тех же местах, записывая малейшие изменения в таблицу. Результаты не заставили себя долго ждать. Через часа три я уяснил закономерности роста. Все обои изменяли длину волосяного покрова. Длина изменялась по синусоиде. Они то слегка отрастали, то убывали. Исключением являлась большая комната. Там они просто росли. И когда я осознал этот факт, мне стало неуютно. Я представил, что будет, если их не брить.

Проходя по коридору, мой взгляд зацепился за телефон, и я захотел сверить время. Машинально я взял трубку и поднес руку к циферблату... и в замешательстве остановился. Кнопок на телефоне не было. Только одна. Не представляя себе, что я делаю, я на нее и нажал.

В тот же миг вокруг на мгновение вспыхнул свет и раздался звонкий щелчок. Я сразу же решил, что это, наверное, тихая бомба. Но, не успев додумать эту мысль, я очутился в просторном помещении с двумя креслами и круглым столиком. В одном из кресел сидела некая дама.

Вы, наверное, не умеете пользоваться телефоном, сказала она мне. Вот, возьмите, пожалуйста, инструкцию. Она протянула мне листок бумаги, затем опять вспыхнул свет и щелкнуло.

Я опять оказался в коридоре, сжимая в руке инструкцию. Собравшись с мыслями, я пошел на кухню, налил себе чаю и принялся читать.

ИНСТРУКЦИЯ

по телефону ментально-транспортирующему ТФМТ03А.

1. Правила установки

1.1. После приобретения телефона ТФМТ03А проверьте его комплектацию. В комплект входят:

ТФМТ03А 1 шт.

коробкаупаковка 1 шт.

1.2. Разверните коробкуупаковку и утилизируйте ее.

1.3. Поставьте телефон ТФМТ03А в любом удобном для Вас месте.

2. Правила эксплуатации.

2.1. Расслабьтесь. Если Вы напряжены, помассируйте виски, потрите локти рук и икры ног, вдохните и выдохните.

2.2. Возьмите в руку трубку.

2.3. Постройте структурную мыслеформу "сейчас" и задайте параметры.

2.4. Отпустите мыслеформу и нажмите кнопку на панели аппарата с помощью указательного пальца.

2.5. Для возвращения используйте кнопку на трубке телефона, нажав на нее средним пальцем, или собственную трансгрессию.

3. Меры предосторожности.

3.1. Во избежание несчастного случая не пользуйтесь телефоном при сильном волнении, задавая экстремальные условия структурных мыслеформ.

4. Техника безопасности.

4.1. Институт ментально-транспортирующей аппаратуры ИМТА предупреждает: задание экстремальных условий структурных мыслеформ может привести к потере контроля над мыслеформой. Ни в коем случае не задавайте резких фронтов, это может привести к моментальной отдаче.

4.2. Служба транспортной безопасности эвакуирует пострадавших от неправильного использования, разрушает неконтролируемые мыслеформы, производит психологическую коррекцию.

Дата изготовления ХХ...ХХ

НИИ ИМТА, г. Китежград.

Обрадовавшись, я подскочил к телефону и снял трубку. Сформулировав вопрос "Сколько время?", я нажал кнопку.

... В белесом тумане я парил над поверхностью океана. Надвигался шторм, и вместе с другими чайками я летел в прибрежные скалы, чтобы укрыться... Издав тоскливый вопль, я вспомнил, кто я, и нажал кнопку на трубке...

Я посмотрел на себя в зеркало. Волосы у меня стояли дыбом. Несколько минут спустя я проанализировал свои действия и все понял. Перед нажатием на кнопку я спросил, сколько время, представив себе надпись "Чайка" на моих наручных часах! Обрадованный своей разгадкой, я поспешил опять к телефону.

...На этот раз стояло пасмурное лондонское утро. Какой-то мясник брел по улице, волоча за собой тележку, а Биг Бен показывал полдевятого...

"Зачем это мне Биг Бен?" спросил я и попробовал еще раз.

...Я бежал по оживленной улице за мальчиком.

Джек! кричала его мама.

Я бежал, согнувшись пополам, пристально глядя на его наручные часы, сбивая на пути прохожих.

Ты что это, дядь? спросил меня Джек и остановился.

Дай на часы посмотреть, сказал я.

Джек показал часы. На их циферблате я насчитал стрелок восемь, и все в разном положении.

Послушай, а сколько же время? удивленно спросил его я, смотря на него так, будто моя жизнь висит на волоске и все зависит от того, что он мне ответит.

У тебя постоянно возникают такие глупые вопросы? нахмурился Джек.

Я кивнул.

Представь, что твой вопрос лежит на твоей руке, сказал Джек и убежал.

Я представил. Посмотрел на руку. на ладони лежал маленький красный крокодил с омерзительным запахом. Брезгливо кинув его в первую же урну, я нажал на кнопку возвращения.

Возвратившись, я недолго думая оставил этот телефон и отправился в ванную промывать себе мозги под шипучей струей.

За этим занятием меня застала Лиза. Она вернулась из школы, и я выскочил потрясенный и взъерошенный из ванной, сообщая ей о загадочном телефоне. Лиза смеялась.

Миш, а кто ты по профессии? спросила она.

Этнограф я, ответил я и принялся дальше рассказывать о своих злоключениях. Больше всего ее рассмешил случай с чайками.

Что-то я так и не понял с этими мыслеформами, заключил я.

Миш, не беспокойся. Зачем тебе это? утешила меня Лиза. Занимайся лучше своим делом. Этнографией. Узнаешь малое узнаешь и большое. Начни с малого.

Да? А почему же тогда этнограф не человек?

Миша, ты изучаешь этнографию?

Меня уже научили.

Миш, тебя научили этнографии, но не научили, как ее изучать. Ты ведь ученый, а ученый не тот, кто обучен, а тот, кто умеет изучать.

Ученый прежде всего должен быть обучен.

Обучен рабочий у конвейера. Он обучен тому, что надо взять и куда положить. Он делает то, чему его обучили. Обучен может быть попугай, его научили говорить. А ученый должен уметь изучать и обучаться. На то он и ученый, потому что делает это лучше других. Ты же не умеешь изучать и обучаться. Имеешь ли ты право приехать в какую-либо страну и, услышав их язык, назвать это нечленораздельными звуками из-за того, что ты не знаешь смысла их слов? Научись их языку, их ценностям, их жизни и ты сделаешь совершеннейшую работу.

Лиза, что вы мне предлагаете?

Предлагаю научиться быть этнографом. Встречаясь с людьми, быть с людьми, а не оставаться наблюдателем. Пережить то, что они переживают. Понять их до конца. А для этого полностью отрешиться от себя. Ты пришел в другой мир. Ощути многообразие другого мира! Посмотри на него! Не загораживайся своими выдумками! Прими его таким, какой он есть!

С волосатыми обоями, изобретателями-шаманами, с картофельным отваром, говорящими волками?

И с этим тоже.

Прозвенел звонок.

Это Борис, обрадованно воскликнула Лиза и поспешила открывать.

Борис вошел, разделся и внимательно оглядел меня.

Борь, мы решили, что ему и впрямь неплохо было бы заняться этнографией, сообщила Лиза, подмигивая мне, или я ошибаюсь? спросила она у меня.

Похоже, это правда, сознался я.

Борис, не можешь ли ты выступить в роли гида?

Я уже им являюсь, ответил Борис.

В смысле показать ему пошире наш мир, а то Миша из всего увидел лишь "волосатые обои", знахаря-изобретателя и картошку? произнесла Лиза.

Пожалуй, кругозор невелик, согласился Борис. Но что именно показывать?

Может быть, Китежград? спросил я.

Нет, до Китежграда ты еще не созрел, ответил Борис.

А если соседнюю деревню?

С бабушками и дедушками? улыбнулся Борис.

Я заткнулся.

Я пошутил, извини. О! Борис сделал выразительное движение рукой, я покажу тебе соседнюю деревню! Завтра же с утра пойдем!

Замечательно! обрадовался и испугался одновременно я.

Я ощутил, как в глубине меня, после разговора с Лизой и решения Бориса, проснулось нечто и буквально все перевернуло. Как она сказала! Именно то, чего мне всегда не хватало, всю жизнь! Я готов был следовать с этого момента ее словам до конца. Они как бы разбудили источник живой воды, спавший во мне до этого.

Лиза проводила нас в соседнюю комнату с дикорастущими обоями, а сама удалилась приготовить перекусить. Борис заинтересовался моим разговором с ней, он увидел перемену в моем поведении, и я рассказал ему и восхищенно добавил:

Никогда прежде со мной не случалось так!

Это неудивительно! обрадованно заключил Борис, ведь Лиза учитель. Она умеет обучаться и изучать вдвойне, чтобы этому учить других. Это невообразимое, величайшее искусство! Она замечательный учитель!

А ты разве хуже?

Я? с насмешкой произнес Борис. Я ей в подметки не гожусь. Ведь она научила не только тебя, но и меня. Я же тоже не знал, что с тобой делать, когда пришел! Ты рад нашему предстоящему путешествию?

Конечно! Это самый правильный вариант, я, улыбнувшись, взглянул на него, только чуть-чуть боюсь.

Это хорошо. А страх небольшой это даже хорошо, это поможет тебе воспринимать все в наилучшем свежем виде. Когда немного страшно, легко предаваться чему-то самозабвенно. Плохо, когда не страшно. Это значит, нет самозабвенности, и есть лишь привычка.

Этот день каким-то образом навсегда перевернул меня, признался я.

Это было правдой. В дальнейшем я никогда не возвращался к своим глупостям.

5. Северо-Запад. Секретные склады.

Рано утром мы встали, когда было еще темно и принялись собирать вещи и еду. Лиза помогала нам в сборах и шутила, подбадривая. Я интересовался, где находится эта деревня, далеко ли она, а Борис отвечал, что мой интерес преждевременен, и он не знает. Я спрашиваю, куда же мы тогда пойдем, если он сам не знает, а он на это ответил, что куда идти он знает, но как нет. Когда выйдем, тогда и узнает. Я совсем был сбит с толку и просил Лизу объяснить мне. Лиза только улыбалась и всем видом показывала: Борис говорит правду, все так и есть.

Мы вышли на улицу, в бодрящий мороз. Я, еще до конца не проснувшийся, брел по тропинке вслед за Борисом и трясся от каждого порыва ветра. Под ногами хрустел снег, белея в темноте. У каждого из нас был рюкзак с припасами. С ними идти намного приятнее мороз не так заметен. Мы вышли на шоссе в Земное и побрели в противоположную сторону, на северо-запад. Стараясь как-то скоротать и облегчить путешествие, я задал Борису вопрос, давно меня волновавший: была ли когда-нибудь деревня Змиево в Земном мире?

До 38-го года, усмехнулся Борис.

Как же так получилось?

Деревня родилась в те времена, когда начались ссылки в Сибирь. Сюда царские власти ссылали людей на пожизненную каторгу. Но природные условия не позволяли охранникам здесь находиться, это стоило дорого. Поэтому просто привозили и бросали здесь на произвол судьбы. А люди вопреки всему выжили. Получилась деревня Змиево. Все началось с декабристов.

Я, чрезвычайно заинтересованный, попросил его продолжать.

В начале века про Змиево совсем забыли. А люди построили здесь церковь, единственную на всю округу. Отсюда пошло Змиево-Воскресенское. Уже тогда половина деревни жила в Принебесье, а половина в Земном.

А после?

Когда пришла пора коллективизации, то в архивах кто-то откопал наличие населенного пункта Змиево. В то время, как тебе сказать по-понятнее, рабочие, коммунисты-активисты, были активнее крестьян. Крестьяне жили себе на земле и жили, а эти сновали туда-сюда. В те времена эти вот активисты приезжали в деревни и насиловали своими идеями крестьян, оплодотворяли их и создавали колхозы. И в Змиево приезжал один умник. Только народ здесь ему не по зубам оказался. Он был тут и ничего не понял. Уехал и обещал еще вернуться. Многих ссылали в Сибирь. И многие, прослышав про нас, бежали к нам. Бежали в основном люди, следующие духовным принципам, не принявшие материализм.

А тот приехал еще раз?

Он добрался до нас в конце 39-го года вместе с какими-то вояками. Они пришли и ушли, ничего не найдя. С тех пор деревни Змиево не существует.

А почему он не нашел?

Мы уже целиком перешли в Принебесье.

Постой! А откуда взялся дом? Пятиэтажка?

Ее построили позднее, хотели основать поселение. Приехала одна Лиза. Жила год или два одна и перешла вместе с домом к нам. Еще построили склады и железную дорогу. Все это тоже перешло к нам. А там администрация списала это за ненадобностью, когда сменился очередной руководитель и изменилась внутренняя политика.

Фига себе! я восторженно смотрел на Бориса, Борис, а Китежград?

Китежград испокон веков, всегда находился в Принебесьи.

Слушай, а как же вы перешли?

Люди такие собрались.

Тонкая реальность.

Стало уже совсем светло, когда мы решили немного отдохнуть. Шоссе все это время так и продолжалось почти по прямой, иногда лениво заворачивая туда-сюда. Борис присел на ствол поваленного дерева и кивком головы предложил мне сесть рядом. Некоторое время мы молча сидели, глядя вдаль.

Такими темпами к вечеру дойдем разве что до складов, промолвил Борис.

Тех самых, брошенных?

Их.

Там есть кто-нибудь?

Разумеется.

Кто?

Кладовщики.

Я рассмеялся, представив себе "кладовщиков".

А почему ты говорил, что не знаешь, куда идти?

Наоборот! Я говорил, что знаю, куда идти, но не знаю, как именно.

Да-да, вот этот момент меня заинтересовал.

Здесь просто все более субъективно. Объективна субъективность... Все зависит от нас.

Не понял.

Ну, к примеру, разглагольствуя об отвлеченных вещах, увлекшись пустой болтовней, мы попадем куда угодно, но не к цели. Вне зависимости, в какую сторону пойдем.

То есть, ты хочешь сказать, то, чем мы заняты, непосредственно влияет на наш путь?

О, ты прогрессируешь! отметил Борис, Похвально. Я хочу сказать, что то, о чем мы думаем, наше устремление оно есть главная руководящая сила в этом мире, и от него все зависит. Это тот коэффициент, который умножается на любое физическое выражение, динамическое и другое. От него зависит все. Присутствие этого коэффициента и есть наиболее важное отличие Принебесья от Земного, даже в Земном он имеет свою силу, но здесь его влияние на вещи гораздо сильнее. Будь наше стремление очень велико, мы бы, не выходя из Лизиной квартиры, очутились бы в соседней деревне. И наоборот, если оно слишком мало, то мы можем идти туда десятилетия.

А как его увеличить?

Для меня это просто, ведь я давно здесь живу. А тебе сложнее. Тебе надо постепенно этому научиться. Вспомни хотя бы свои неудачные пробы с телефоном. То, что здесь является повседневностью, тебя приводит в тупик. А несколько выше этой нашей повседневности эта деревня! Так что тебе туда так запросто не попасть. Поэтому мы вначале сходим на склады.

Кстати, я забыл спросить, как она называется?

Да. Она называется Верхняя Бодхидхармовка.

Как-как?

Верх-няя Бод-хи-дхар-мов-ка, по слогам повторил Борис.

Мы помолчали. Я прикидывал в уме варианты происхождения этого названия, а потом как-то переключился и спросил:

Борь, а как же быстро передвигаться?

Есть такая величина, прищурился Борис, которая называется килограммо-мысль. Вот сколько в твоем теле весу?

Порядка семидесяти.

А сколько мыслей?

Сейчас. я принялся судорожно пересчитывать все свои мысли. Они были разнонаправленные и многоэтажные. Когда я дошел до третьего этажа и стал уже совсем запутываться, Борис корчился в приступе смеха на снегу.

С таким количеством ты далеко не уйдешь, наконец смог произнести он. Вот если бы у тебя была всего одна мысль, что считается большим достижением, то твое устремление равнялось бы 70 килограммам, и тогда бы ты уже сразу был там, где находится эта одна мысль. Так что пойдем. Вставай, старайся ни о чем не думать, кроме как о цели нашего путешествия о складах и пошли.

И мы пошли. И шли так быстро, словно на лыжах. Мои ноги едва касались земли, и я был легок и катился вслед за Борисом. Это ужасно приятное ощущение заставило меня внутренне ликовать.

К вечеру мы действительно пришли к складам. Обнесенные бетонным забором, они хмуро стояли среди леса. На заснеженных зданиях, внутри поделенных на боксы и секции, лежала печать забвенного захолустья. Угрюмо свисали подъемники и блестели внизу неезженные рельсы. Мы вошли внутрь одного из зданий и поднялись по скользким неровным ступеням, где я, поскользнувшись, чуть не сломал себе шею. Наверху был длинный балкон с закрытыми большими железными воротами и он, казалось, уходил в бесконечность. Около выхода с лестницы, прямо перед нами стояла скамейка и рядом деревянная дверь. Туда мы и вошли. Там находилась тесная каморка с лавками по бокам, на которых сидели местные кладовщики, человек пять. Все они кутались в телогрейки, хотя было не холодно, и смотрели телевизор. Увидев нас, они зашумели и поздоровались, потеснились, приглашая нас к столу. Кто-то тут же стал наливать чай, кто-то раскладывать еду.

Альпеншток Щучин, представился мне толстый бородатый мужик и протянул мозолистую руку.

Миша Глебов, ответил я и хотел было представить Бориса, но Альпеншток махнул рукой.

Я его, Борьку, знаю, и он поздоровался с ним. Меня можно просто Шток звать. Того звать Василием, он показал на белобрысого парня, тот Виктор, с узким худощавым лицом в очках, этот Паша, румяный парень в очках с очень добрым лицом, а это Славик, кудрявый брюнет, а там Иван Иваныч, дедуля.

Славик расставлял еду, Иван Иваныч сопел и хрипло руководил Славиком, Паша улыбался и просил Виктора достать что покрепче, а Виктор морщил лицо и оглядывался на Василия, который разливал кипяток. Альпеншток Щучин же был явно бригадиром кладовщиков.

Это очень хорошо, что вы пришли так поздно, сказал он, мы только что вернулись. Вы по делу али как?

Да они, небось, в Бодхидхармовку идут, предположил Паша.

Туда путь неблизкий, вздохнул дедуля.

Туда, туда идем. Вот свечерело, и зашли на огонек, ответил Борис.

Как там в Змиево? спросил Паша.

Да подожди, дай людям очухаться, вставил Альпеншток.

Елки, кипятку маловато, сообщил Василий и отправился за дверь.

Мы достали свою провизию и тоже разложили.

В Змиево все хорошо, слава богу, громыхая рюкзаком, произнес Борис, вот Миша, этнограф, и мы порешили показать ему Бодхидхармовку.

Какой же он этнограф! удивился Иван Иваныч.

Он оттуда, из Земного.

А, новенький, расцвел Паша.

Все резко возбудились и наперебой стали расспрашивать меня о том, как там в Земном и нравится ли у них. Я им сбивчиво рассказывал, а они смеялись и гоготали до упаду.

Погоди, мы тебе еще склады покажем, обещал Виктор, ты такого еще не видел.

Мы наелись, напились крепкого отвару, и мне стало легко и хорошо.

Пешком вы не доберетесь, сочувствовал нам Шток.

Да вон к полудню приедет Дельфиныч и подвезет, предложил Паша.

Точно! согласились все.

Вы поспите пока, а с утра Дарья придет и покормит, и мы покажем тебе склады.

На том и порешили.

С утра нас с Борисом разбудила Дарья Небудова. Она, громыхая тарелками, наложила еды, и все ребята собрались за стол завтракать. Мы поели, и Пашка потащил нас с Борисом на склады.

Здесь очень интересное хозяйство. Склад представляет собой бесконечной длины здание, поделенное на боксы.

Так уж и бесконечной, не поверил я.

Во всяком случае, никто из нас до конца не дошел еще. Слушай дальше. Наше дело как кладовщиков распределять все содержимое по боксам. В первом боксе находится все, что связано с едой, и сама еда; дальше одежда, дальше различная техника и приспособления, затем предметы быта, затем искусства и культуры. Это все ты знаешь и ничего нового для тебя там нет. Зато в седьмом боксе начинается интересное. Туда и пошли.

Позже я до конца сообразил, что это за склад. Это был склад человечества. Все, к чему я привык в Земном, что составляло жизнь человечества там, находилось здесь в шести боксах. И наука, и вся культура, все, что предназначено радовать глаз и работать, добывая пищу, все наши делишки, наши обычные бытовые проблемы все это умещалось всего лишь в шести боксах этого склада. Машины всевозможных моделей, магнитофоны и телевизоры, пылесосы, стиральные машины, уборочные комбайны, подъемные краны и даже ракеты стратегического назначения все, до семейных трусов и воблы с пивом, находилось в этих шести боксах. Паша, посоветовавшись с Борисом, провел меня по ним, и я ходил там, словно очарованный. Если бы они меня время от времени не подталкивали и не шутили, я, наверное, навсегда бы там и остался. Там был рай обычного человека. Если бы каждому дать возможность туда попасть, то, я уверен, любой человек из Земного с удовольствием провел бы там все время, как оно, собственно, и происходит. Но в седьмом боксе была другая картина. Вдоль стен громоздились стеллажи, на которых покоились черные и белые ящики.

Что это? удивленно спросил я.

Паша усмехнулся, оценив мою реакцию, и ответил:

Ящики. Знаешь, есть такое понятие "черный ящик"?

Я утвердительно кивнул.

Черный я щик. Мы не знаем, что там внутри, но он имеет некоторые свойства, с помощью которых мы можем догадаться, что там. Если мы догадываемся, то есть приобщаем содержимое ящика к уже известному, то ящик перекрашивается в белый цвет и исследуется. Если не догадываемся, то остается черным. Черным он остается, если в нем вообще нет свойств, либо если его свойства нам неизвестны.

Как же выясняются его свойства?

Это достаточно сложный метод. Обычно кладовщик садится на ящик, перед этим выпивая грамм сто Принебесной Китежградского изготовления и задумывается, пытаясь ощутить ящик. Мысленно погружаясь вглубь его сущности, кладовщик планомерно, последовательно разрешает все вопросы и проблемы ящика, а ведь именно к вопросам и проблемам приводятся свойства ящика, как к основополагающим единицам разума. Если кладовщик не в состоянии решить какой-нибудь вопрос или проблему, то он употребляет еще грамм сто для расширения сознания. Хотя, сто грамм это старый способ, ныне молодые специалисты придерживаются других взглядов. Они предпочитают моментальную остановку мыслей и произнесение слога ОМ. В этом случае эффект более сильный. У нас только дедуля, Иван Иваныч, все по старинке работает. Тяжело ему на новый уровень подняться.

То есть как погружаться в содержимое ящика?

Господи! Это элементарно! Вот сядь на ящик. Сидишь? Теперь останови мысли и произнеси длительно: "ОМ"

Я присел и затянул:

О-о-о-м-м-м!

Давай! махнул рукой Паша.

Где я? спросил я в темноте.

В долине десяти сфер.

Я увидел долину, окаймленную горами, на которых возвышались десять хрустальных сфер. Первая сфера залита водой, вторая мыслями художника Кокина из Старогородского переулка, третья содержала конструкцию звездолета и т. д. Тематика шаров не соответствовала друг другу, и возникала проблема, каким образом соотносить все это. Я пробовал различные варианты соотношений. Например, художник Кокин, летящий в звездолете и пьющий воду, или звездолет, нарисованный художником Кокиным, в воде, и так далее. В результате решения проблемы я пришел к выводу, что при совмещении содержимого шаров возникают другие шары, и их численность растет. Так что совмещения отпадали. Тогда я решил ликвидировать шары. Разбив один из них, тот, что с водой, я затопил долину. Освободив мысли художника, я реализовал их в сумеречный город и тетю Клаву, ищущую счастье во тьме. Среди озера возвышался звездолет. На этом я остановился и оказался опять на ящике.

Ну что? посмеивался Паша.

Там какая-то неразрешимая проблема.

Ну да! Это очень редко бывает. Попробуй еще.

А если я все испорчу?

Я знаю уже содержимое этого ящика, не бойся.

Я стал пробовать еще. Я решил действовать по-другому. Налив воды в мысли художника Кокина, с помощью веника из шестой сферы я смел конструкцию звездолета. Но при этом получил еще шары. Один с тетей Клавой в городе, а другой с изобретателем звездолета, рассерженным, с веником в руке. Постепенно изощряясь, я пришел к картине заключительной: озеро в долине и мальчик, сидящий на берегу. Проблема заключалась в том, что мальчик, не заметив озера, мог утонуть , потонув в собственных многочисленных мыслях.

Отлично! поздравил меня Паша.

Я, довольный, слез с ящика, а Паша принялся его перекрашивать.

А что это за мальчик?

Это уже известное, и мы с ним разберемся в другом боксе. Возможно, это чей-нибудь сон, или станет картиной художника, или отражением в воде. Это не важно. Содержимое уже разрешено и известно. Вообще, этот ящик очень легкий. Нам приходится решать иногда гораздо более сложные проблемы. Вот попробуй тот ящик.

Я присел на другой ящик и, протянув "ОМ", ушел в его содержимое. Находясь в подвешенном состоянии, я раскачивался и испытывал толчки и удары. Кто-то неистово бил, щипал меня так, что я пулей выскочил обратно с взъерошенными волосами.

Что это?

Видишь, этот ящик сопротивляется наблюдательному воздействию, и ты не можешь его объяснить.

Что же делать?

Стать более отрешенным наблюдателем.

Я попытался оценить то, с чем я столкнулся:

Это похоже на боксерскую грушу.

Н-да. Но помимо боксера, который ее бьет, там есть еще кто-то, кто ее щиплет, и он не идентифицируется. Вот это проблема!

Машинист Дельфин Дельфиныч.

Я поочередно обследовал еще четыре ящика. В двух случаях мне удалось разрешить их. Борис, прислонившись к двери, рассматривал небо, а Паша поздравлял меня с удачными исходами и печалился о моих поражениях. Наконец я спросил:

А что находится в других боксах?

Там находятся реализованные ящики. Иногда это очень причудливо. Чем дальше бокс, тем изумительнее содержимое. Там, где работает Виктор, это уже в зоне тумана, содержимое ящиков настолько загадочно, что многие бы просто бы опешили или испугались до смерти. Потому там и туман.

То есть почему туман?

Ну ведь туман это некий предел разума. Вот когда кончается наш ум, тогда начинается туман. Там дальше забытье. Если ты умеешь осознавать себя в забытье, то можешь легко идти дальше. Как Дельфин Дельфиныч. Здесь, он не помнит, что находится по ту сторону тумана, но там не помнит, что есть здесь. У него, когда он здесь, отключается то в памяти, что связано с забытьем.

А кто он?

Он машинист. Собственно, он как раз и привозит эти ящики оттуда, из неизвестного. А мы уже в них копаемся.

Он ездит на паровозе в неизвестное?

Ага. Вот, кстати, и он. Собирайте вещи.

Мы упаковали рюкзаки и спустились со складов вниз, на дощатый помост, призванный играть роль перрона. Огромный ржавый паровоз, пыхая дымом и паром, уже стоял здесь, похожий на доисторического монстра, впрочем, он им и являлся. По перрону бегал худосочный жилистый старичок с козлиной бородкой, с лысиной, в круглых очках. На вид ему было лет семьдесят, но, глядя на его проворство, с которым он руководил разгрузкой ящиков, размахивая руками, то надевая, то снимая форменную фуражку царских инженеров и невольно демонстрируя такой же мундир, выше пятидесяти ему нельзя было дать. Его начищенные сапоги сверкали и чуть хрустели, я удивлялся, как такого энергичного человека выдерживают доски перрона. Наконец погрузка была окончена. Дельфиныч, а это был, разумеется, он, Дельфин Дельфиныч, машинист паровоза, так вот, он, достав из кармана брюк платочек и протерев лысину, как водится, и лицо, застыл с видом человека, сделавшего большое дело.

Дельфиныч! крикнула ему сверху Дарья, иди передохни маленько!

Не могу, Дарька, у меня расписание! отозвался Дельфиныч.

Дельфиныч, поедешь захвати хлопчиков! крикнул Паша и, углядев нас, помахал рукой на прощанье, Пока!

Пока! отвечали мы с Борисом и так же махали в ответ.

Дельфиныч согласно кивнул, повернулся и узрел нас.

А, вот они, хлопчики! обрадовался он и раскинул в стороны руки, подходя к нам. Затем затолкнул в паровоз и залез сам.

В кабине паровоза тесновато было, и я занял место кочегара. Дельфиныч сразу обрадовался и попросил покочегарить. Я согласился.

А куда ехать-то вам?

В Бодхидхармовку, сказал Борис.

У-у, протянул тот. И, озадаченно посмотрев на меня, произнес: Это дело такое, придется прыгать на полном ходу. Мне там не остановиться даже, иначе туман не проскочу.

Да ничего, ничего, не впервой, успокоил старика Борис.

Дельфиныч протер платочком очки, деловито крякнул и дернул рычаги. Паровоз пошел.

Мишка! окликнул меня он, Подбрасывай уголек!

Я принялся швырять в топку уголь.

Паровоз шел как-бы нехотя, из-под палки. Я чувствовал это и старался зашвырнуть как можно больше. Дельфиныч нервничал, а Борис гневно на меня зыркал. Тут я хлопнул себя по башке. Ай, правда! Что же я такое думаю! и сконцентрировался на швырянии угля в топку. Так я этим увлекся, что позабыл все на свете, а когда меня вытащили оттуда, отобрав лопату, паровоз несся на полных. Впоследствии меня осенило, что сам Дельфиныч обходился без кочегара, и вообще в Принебесье для паровоза не надо было топлива, ведь все приводилось в движение одной мыслью. И мне надо было побыть кочегаром только чтобы увлечься и не мешать Дельфинычу поехать. Дельфиныч ласковосмотрел на меня и, окинув рукой просторы, вылезя из будки, заорал мне на ухо:

Зырь, красотища какая!

Я увидел справа тянущееся здание склада и слева какое-то поле с мелкими порослями. Это поле походило на тундру. Редкие кусты торчали на нем и колыхалась от ветра трава. Впереди стоял туман. Мы постепенно приближались к нему. За ним находилось Неизвестное. Дельфиныч заглянул мне в глаза и схватился за свое сердце, показывая, как он любит это все. Уголки его глаз повлажнели. Борис сочувственно качал головой. Мы уже успели извозиться порядочным образом, и чернота наших лиц подчеркивала глаза. Чистым остался Дельфиныч, и это казалось очень естественным. Он хозяин, а что хозяину пачкаться? В моей груди восторженно крутился ветер, и я постоянно скалил зубы и заливался счастливым смехом, осматривая пейзаж и ощущая скорость и мощь паровоза. Тем временем мы постепенно погружались в туман. Борис подтащил рюкзаки и велел приготовиться. Туман сгущался. Уж не разглядеть сквозь него поле и здание складов. И мы, пожав руку Дельфинычу, поблагодарив его за помощь, приготовились. Борис швырнул рюкзаки и, взяв меня за руку, соскочил с паровоза, вслед за ним я, ошарашенный столь безрассудным поступком. Какое-то время мы летели в белесом тумане, а дальше я уже не осознавал происходящего.

6. Верхняя Бодхидхармовка.

У меня побаливала голова, и я массировал ладонями виски. В ушах еще стоял грохот и скрежет паровоза, перед глазами клубился туман.

Я открыл глаза и обнаружил, что сижу среди деревьев, по колено в снегу, на каком-то трухлявом пне. Рядом валялись рюкзаки и стоял Борис, посмеиваясь.

Где это мы? проскрипел я.

Борис расхохотался и ответил:

В лесу.

А где же железная дорога?

Мы ведь спрыгнули!

"Сытость хохловская" и другие болезни.

Весь остаток дня мы шли по этому лесу, продираясь сквозь побеги и кусты, изредка останавливаясь и перекусывая. Я не проронил ни слова. Мыслей у меня в голове не было после нашего прыжка, но и никакого устремления тоже. Я просто тупо пробирался сквозь заросли за Борисом. Бодхидхармовка меня никак не прикалывала. Вечером мы зажгли костер и разместились возле него на сухих еловых ветках, накрывшись одеялами, молчали и смотрели на звезды. Так и уснули. А наутро, наспех перекусив, собрались и двинулись дальше.

Что-то я не пойму, наконец промолвил я, как же расстояние не определено? Можно подумать, что расстояние нельзя вычислить! Может, мы слишком рано спрыгнули?

Расстояние можно вычислить, но эта величина будет неопределенной. Если ты идешь из пункта А в пункт Б со 100% устремлением, то расстояния просто не будет. А если идешь с очень маленьким устремлением, то будешь идти всю жизнь. Борис покосился на меня.

С твоим устремлением дойти до Бодхидхармовки нам жизни не хватит, заключил он.

Мы некоторое время шли молча, и я пытался увеличить свое устремление, но в голову лезли посторонние мысли. Вскоре солнце поднялось над горизонтом и стало совсем светло. Тайга расступалась перед нами, в спину дул ветерок, подгоняя. Несколько раз натыкались на следы лося. Один раз даже прошли мимо места, где он объедал кору дерева.

Я не понимаю, как устремляться, разочарованно сказал я.

Тетя Клава тоже жила себе в своей деревне, и так и жила. И никогда она не была в Крыму лишь потому, что никогда туда не хотела.

А как я могу хотеть то, чего я никогда в жизни не видел?

А как другие ездят туда, где не были? Желай идти в неизвестность, и я тебя проведу.

В неизвестность? удивился я и запутался.

Все. Стоп. Привал. скомандовал Борис и скинул рюкзак. Я хотел было еще что-то спросить, но он знаком руки заставил меня замолчать и указал что-то.

На полянке прыгали зайцы. Беленькие, пушистенькие такие. Резвились на солнышке. Иногда они приседали и настороженно поднимали уши не идет ли кто? Но никто не шел, и игры возобновлялись. Вдруг где-то вдалеке послышался хруст. Зайчики мигом разбежались, самый храбрый из них остался ровно посередине поляны, тревожно нюхая воздух и прислушиваясь. Из лесу катился сквозь деревья белый с розовыми пятнами шар. Неподалеку от зайца шар затормозил. Заяц кинулся было бежать, но шар стремительно настиг его и в тот же момент исчез.

Что это? с удивлением и страхом спросил я.

Сытость хохловская, спокойно объяснил Борис.

Чего?

Так называется, "сытость хохловская". Смотри дальше.

Наконец заяц высвободился из снега и поднялся. Он стал непомерно толстым, неповоротливым. На нетвердых ногах он дошел до середины полянки и встал, тупо осматриваясь красными заплывшими глазками. Очень осторожно к нему подобрался другой заяц, выяснять, в чем дело. А тот, первый, панибратски хлопнув его по спине, запел:

Ой, та дивчина...

Весь его вид показывал неимоверное удовольствие. Затем, спев пару куплетов, он завалился на спину и захрапел. Тот подошедший, молодой зайчик, повернулся и с видом "Ну ни фига себе дела!" кинулся в чащу, за собратьями.

Что это? выдавил я.

Забыл? Сытость хохловская. Особый вид организованной энергии. Имеет свойство поселяться в теле животных и человека, становясь неотъемлемой частью сознания.

А с людьми как же...?

Как с зайцем. Толстеют, пьянеют и горланят идиотские песни, считая все это неотъемлемой частью жизни.

И много у вас заразилось?

Много заразилось у вас, имея в виду Земное, процедил Борис.

Ну так пойдем же быстрее! торопил я Бориса, устремляясь дальше в тайгу.

Борис смеялся и еле поспевал за мной, попутно приводя мне другие названия подобных болезней.

Есть еще, к примеру, "тупость немецкая", "хитрость еврейская", "горячка испанская", "упертость английская", "русское разгильдяйство"...

Я, делая вид, что внимательно его слушаю, спрашивал о проявлениях этих болезней, а Борис уже перешел на болезни другого рода:

А вот так называемая "бубу бытовая". Это когда...

Я до такой степени ускорил шаг, что задыхался. Осматриваясь украдкой по сторонам, я боялся встретиться с подобными шарами, катающимися в лесу, и изо всех сил молил Бога побыстрей добраться до Бодхидхармовки.

Врубился в окружающее я только вечером. Стоя на краю каменистого обрыва, под которым внизу текла незамерзающая речушка, я наблюдал последние лучи солнца, играющие облаками. Здесь мы устроили привал.

А для людей эти штуки опасны? подвигаясь к костру, спросил я Бориса.

Еще как! Особенно для неустойчивых, подмигнул мне Борис и подкинул еще поленьев.

Костер наполнял теплом и уютом замерзшее тело. Его дым окутывал нас и погружал в молчание. Мы становились тенями, скакавшими на снегу от языков пламени, и это умиротворило мою душу. Я заснул.

Очнувшись от дремы, я опять обратился к Борису:

Борис, а у меня есть возможность заболеть этим?

Да, пожалуй, у тебя было много шансов стать зайцем.

Я рассмеялся, представив себя на месте зайца, и вместе со смехом с души свалился последний камень. И я понял, что теперь я точно не смогу заболеть ничем подобным, все кончено!

Слушай, а где же Бодхидхармовка? опомнился я. Уж идем, идем до нее...

Здесь, ответил Борис, усмехаясь.

Как здесь? изумился я, еще не понимая, то ли Борис очередной раз морочит мне голову, то ли...

Вон, смотри! и Борис указал рукой в небо.

Я поднял голову и... Я увидел целый мир, распахнутый надо мной! Захлебываясь от восторга и света, исходившего оттуда, я крикнул:

Борь, а почему она там?

Так Верхняя же!

И после этих его слов по телу побежала дрожь, и я унесся, увлеченный этим великолепием в

Сияние Ее.

Плыли озера небесные, легкие, прозрачные,

Чуть зеленоватые. Камыш шелестел в отражении,

Лодка плыла чуть быстрее озер молчаливых, тихих,

Озаренных солнцем полуденным. Цапля взмахнула

Крылами мягкими... А по небу глубокому

Величавые облака, слуги небес над землей Поднебесной,

Над стаей летящих драконов... Нет!

Стаей летящих даосов, вознамерившихся успеть

К обедне в монастырь хрустальных колокольчиков.

Какой-то недвижный, глубокий звук испускали они,

Они, облаченные в перья...

И, присматриваясь, увидел я, что средь них были и буддисты

В своих желтых как солнце одеждах,

Сидящие в позе лотоса, сложившие руки в приветствии,

Успокоенно чуть улыбались они, погруженные,

Внутрь себя обращенные.

На их чисто обритых головах, гладких и блестящих на солнце,

Замерли неподвижно алмазные капельки росы

Дхармы туч, откуда они возвращались.

А юноша в лодке, застенчивый,

Случайно уснувший, поднялся,

И увидев кого-то на берегу, закричал весело:

"Тинутиэй! Тинутиэй!"

И девушка на берегу, подобная журавлю в небе,

Взмахнула ему в ответ, ласково и величаво...

А когда скрылась она, юноша в раздумье печальном

Сидел до заката солнца, сидел до заката, нахмурившись.

"И чтобы стать мужем достойным,

Чтобы стать мужем Желанной,

Узнаю я тайну искусства,

Тайну искусства у-шу!"

Таков был итог раздумий,

И, направив к берегу лодку,

Решимости преисполненный,

Он ушел в свою хижину.

... И когда ступнею своею он сломал свою первую балку,

Державшую кров его, радость была велика,

И надежда его озарила.

... И когда рукою левой поломал он вторую балку,

Понял юноша путь не легкий, и трудиться еще надо много.

... Но только когда головою, после трудов упорных,

Он сломал последнюю балку,

Только тогда, в ту секунду, вошел в его дом Учитель,

И крыша дома упала...

Спокоен остался Учитель, невозмутим он остался,

И взором, исполненным знанья, на юношу он посмотрел:

Чего же ты хочешь, Ван Ли?

Дом свой уже разрушил,

Счастливым стать на чужих костях?

Зачем тебе тайны у-шу?

О, Учитель... Искал я, бесстыдный, счастья,

Но горе обрел...

Бесстыдный? А может быть, гордый?

Боялся прийти к ним с миром?

Хотел покорить их войной?

О Учитель! Я понял свою ошибку...

Теперь-то я понял, что был

Сонмом нечистых желаний!

Одного я хочу, о Учитель, от стыда и боли сгорая,

Одного я хочу просветленья...

Получи же его, дитя!

И Учитель нещадно, палкой,

Ударил Ван Ли по лбу,

И Ван Ли упал на землю

И так и остался лежать.

И белые цапли летели

Над ними по синему небу,

А когда затихли их вопли,

Ван Ли встал, говоря:

О, спасибо, Великий Учитель!

Я увидел тайны,

Тайны небес бесконечных,

Поцелуй изначального Дао!

О, нет слов передать, нет чувств, о Учитель!...

И он плакал, смеясь, и Учитель также смеялся и плакал...

Я видел стопы, Учитель,

Лотосные стопы Будды,

И они раздавили меня,

Когда их целовал...

Между приступами плача и смеха

Кричал ученик Учителю, и брызги света летели

Во все стороны от них.

Словно бабочки света,

Ссыпались они на землю,

Ссыпались они на елки,

Ссыпались они на снег.

И русский здоровый детина,

Из сугроба вставая,

В валенках на босу ногу,

Орал своей пропитой глоткой:

О блин! Очнись ты, ублюдок!

Вернись же скорее на землю!

Вернись же скорее на елки!

Вернись же скорее на снег!

Иначе придется мне так же,

Как этот почтенный Учитель,

Ей-богу, сволочь, придется

Тебя палкой огреть!

И я отвечаю детине:

О Боря, не надо палкой!

Мне хорошо, о Боря!

И я собираюсь туда!

Ты ослеплен, придурок!

Ты будешь умалишенным!

Ну все, мое терпение кончилось!!!

И Борис внезапно сунул мою голову в сугроб. Я пытался рыпаться, но ничего не вышло.

За что? кричал я на него, когда он отпустил меня.

Очнись! Ты чуть было совсем не потерял ум!

Я видел! Я хотел туда!

Безумец! Ты чуть было совсем не потерял ум!

Почему, о Боря?

Опять?! Борис рассвирепел.

Зачем ты так ругался на меня?

А как еще можно было вытащить тебя оттуда, как не используя твои любимые слова?

Я их не люблю!

Но они действуют на тебя как нельзя лучше!

Я обреченно вздохнул и сел на ложе. В небе все еще сияла Бодхидхармовка.

Для того, чтобы туда попасть, надо дорасти.

Борис подкинул еще поленьев в костер

Ты хотел туда любой ценой? Даже потеряв свой ум?

Нет, свой ум я терять не хочу... соглашался я.

Ты был просто ослеплен. И если бы я тебя не вытащил, ты таким бы и остался.

Как там все по-другому!

Это верно. Уровень сознания должен быть намного выше.

А почему это было так смешно?

А это доказывает незрелость твоего восприятия. Вместо того, чтобы действительно узнать какие-то духовные вещи, ты увидел какой-то анекдот, дешевый видеофильм.

Я засмотрелся на горячие угли.

Смотри-ка, а к нам гости! радостно толкнул меня в плечо Борис. Это ж Тао!

7. Тао Цинь.

(затерялась)

..........................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................(Продолжение воспоследует)

Автор приносит свои глубочайшие извинения по причине потери данного места. Обстоятельства пропажи будут освещены в Эпилоге этого повествования.

Кроме того, автор хотел бы поблагодарить всех тех, кто помог ему в работе над книгой, без помощи которых, она, то бишь книга, не была бы написана.

Спасибень: Борису, Полине, Лизе, Дельфинычу и всем кладовщикам,

и, конечно Льву Дмитричу, за оказанный прием, терпимость и содействие в отношении моего скудоумия и косноязычия, которым я упорно до безнадежности пытался выразить невыразимую суть сияния исходящего от вас, мои дорогие друзья. Не обижайтесь на меня, недостойного! Чистого Принебесья!

8. Эпилог.

Ну, понимаешь, Коль, я точно знаю, что бессмысленно рассказывать дальше. Ты и так уже решил, что у меня крыша съехала. Помнишь, в дестве мы чуть ли не до драки поспорили: существуют инопланетяне или нет? Я говорил: да, а ты пальцем у виска крутил, и всем ребятам во дворе сообщил, что Мишка - псих. Даже то, что я стал учиться на этнографа, ты тоже списал на мою недоделанность. Конечно, плохо с логикой, не может как все нормальные люди учиться в техническом ВУЗе, пусть идет в гуманитарии, там все с приветом. А при теперешней жизни гуманитарии вовсе не нужны. Культура - безденежная область.

Так, я понимаю, все то, что я тебе тут изложил, ты все равно посчитаешь за бред. А может и болезнь. И скорее всего психическую...

Ты, ведь, уже странице на третьей понял это перебор. Поэтому, дальше расскажу вкратце, тем более ручка заканчивается. Кровью писать не буду, я не декабрист. И эта кипа бумаги в конверт не влезет...

Ну вот значица... После встречи с Тао Цинем в Верхей Бодхидхармовке, мы с Борисом вернулись в Змиево. По пути зашли на их знаменитое озеро, где стоит полуразрушенная церковь. Озеро практически круглое, по берегам стоят здоровенные кедры... и храм... Купол обрушился, на полу снег. Представляешь, смотришь вверх и видишь звезды. Даже днем звезды. Очень странно и красиво. Полина сказала мне, будто купол обрушился во время перехода в Принебесье, и с тех пор в любую погоду, днем или ночью в храме зветят звезды. И в любое время года пол припорошен снегом. И иногда, в этот храм приходит Старец. Его никто не знает откуда, кто такой, но зовут просто: Старец. Просто он иногда он есть в церкви, а иногда его там нет. В тот раз его не было. Я спросил Бориса, может это Старец мне приснился, когда я видел церковь во сне. Возможно. ответил Борис.

После посещения озера и храма, вернулись мы в само Змиево. И Полина предложила мне пожить одному, чтобы до конца в себе разобраться. Благо километрах в пяти от поселка стояла избушка охотничая.

В общем, я теперь сижу в этом домике, пытаюсь понять что мне нужно. Вспоминаю прошедшее. Думаю, какой я был дурак, когда понадеелся описать их мировоззрение при помощи структурной антропологии. Куда там этому Леви-Страусу! Когда создание мыслеформ с заданными фронтами, как позвонить по телефону. Когда организация коллективного туннеля восприятия для них плевое дело. Леви-Страус отдыхает... Блин, ручка кончается... Да и бумажка тоже...

Киросин на прошлой неделе кончился... Огарок свечки тоже...

Хвала богу, карандаш нашел. Вот покопался на полке с крупами, и вместе с карандашом нашел железную банку. Она в отличии от остальных с крупами, не шуршит. Отрываю, а там - сверток... Разворачиваю, а там - бумага! Представь, Коль, еще бумага есть, значит письмо допишу.

Ух ты! Тут чего-то написано... Темно, не разглядеть... Су-т-ра......

Наверное, это старая буддийская сутра. Вот это действительно ценность! У них, у буддистов, есть такие сутры, которые хранят веками в тайне, а потом приходит определенное время и их открывают для народа. Вот и эта небось такая же. Сутра Великого Писка. Или Поиска? Может С утра Великого Поезда? И почему по-русски?

Ого! Во! Утро Великого Проезда. Вовсе не сутра это. Это какой-то великий проезд... Да еще и утром. А буква С это не буква , а просто орнамент. Или нет?

Знаешь, что Коля? Ты передай эту рукопись сыну моему. Только не бывшей жене, алиментщице, а сыну, когда подрастет... Может поймет?.. Хотя нет. Лучше Ключнину передай. Ты его как-то видел. Он на журфаке учился. Пусть ее издаст? Только проследи, чтобы он свою фамилию в авторы не поставил, а то он ушлый. Лучше ты свою поставь. Может тебе какая прибыль будет... Говорят, сейчас модно подобное... Только напиши, что мол, безвести пропавшего брата посвящается... Лады?

P.S. Прикинь, Коль! Я тут подвал обнаружил! У меня туда целая глава улетела, где про Тао Цинь. Я спустился туда и не нашел ее. Там чего только нет, а главы нет... Какая жалость! Там самое ценное было...

Придется без нее посылать.

Может она в печку попала? Я ведь затворку пошире открывал, что б виднее было...

Еще бы почту найти...

Я пошлю тебе это через людей. Счастливо Колян!

9. с Утро Великого Проезда.

Отломавшийся кусочек грифеля рассыпался кучкой на желтоватой бумаге, подсвеченной рассеянным светом маленького окошка. Светом хмурого мартовского утра. Он остервенело и безнадежно грыз карандаш, уставясь тупым бессмысленным взором в лужицу воды на подоконнике.

Весна в этом году выдалась ранняя. Конец марта, а снег уже вовсю таял. Щебет обрадованных потеплением птиц, ритм капели, редкие прогалины, вызывали в нем все возрастающее чуство тоски и одиночества. Могучая жизнь, просыпавшаяся от зимней спячки как безудержный горный поток, словно позабыла его. Будто отбросила в сторону. И теперь, он смотрел со стороны, как природа набирает силы, попутно руша его надежды, круша его планы, его мир... Его мир, как ему казалось, погибал вместе с таянием льда на реке, вместе с исчезнувшими морозными узорами на стекле маленького окошка избы. Его жизнь не то что катилась под откос, а еще хуже. Он был доведен до точки, где не оставалось ничего иного, как наложить на себя руки.

Все началось с того, что он, Михаил Хлебнин, начинающий писатель, впрочем с довольно большими амбициями, потерял квартиру в городе. Причем, начинающим писателем он стал по нужде, просидев 3 года без зарплаты, практически нищенствуя, будучи несостоявшимся этнографом. Город буквально вывел его из себя, и в поисках лучшей для себя участи, чем работа грузчиком, Миша задумал продать квартиру и на вырученные деньги купить хороший со всеми удобствами домик, коттеджик в пригороде, что бы жить в каком-нибудь элитном окружении старых художников, писателей и др., выращивать огурцы, помидоры, картошку, и, писать эпохальное духовно-продвинутое произведение. Угораздило же его заняться духовностью...

Миша окончательно разгрыз карандаш и опилки расположились по всей поверхности уже ярко освещенного встающим солнышком листа бумаги.

Когда он продал квартиру его обули бандюги. В тот же день. Хорошо, что оставили в живых. И фирма, с которой он подписал договор на продажу, закрылась и исчезла. Он и несколько других таких же лохов остались ни с чем. Попробовали тормошить власти, но оказалось, что и власти тоже не лыком шиты...

Миша закурил, и дым наполнил комнату удушливым едким запахом. Наверное, так пахнет вечность - Примой. Прима это навсегда... подумал Михаил.

После того, как его кинули, Миша сделал вывод, что само Провидение толкает его на писательский труд, он верил, что судьба помогает таким образом стереть личную историю, начать сначала, и стать новым человеком. Одним словом продвинуться. За эту надежду, он схватился двумя руками. Может это и спасло его от чрезмерных переживаний. Кроме того, такой расклад вдруг показался ему вполне обоснованным, ведь недавно он рассорился с братом. Вдрызг.

На те небольшие деньги, что остались, Миша купил эту старую гнилую хибару, с перекошенным полом, далеко от города, в богом проклятом месте... Ужас был еще и в том, что на благодатной духовной почве башню ему свернуло напрочь.

Миша тупо разглядывал упавший забор, похожий на решето, сломанный куст шиповника. Он вспоминал неприятные события вчерашнего вечера, когда к нему заявился Слава, муж продавщицы местного магазина. В дупель пьян был этот Вячеслав...

Дом, что Хлебнин купил здесь, пользовался дурной славой у местных. До Михаила там жила придурошная бабка. Говорят, она ходила по улице вытянув губы трубочкой, подпрыгивая, лопоча всякую чушь и занимая деньги. Дом продали Михаилу с большой радостью, хотя не местных принимали здесь обычно с неохотой. Сначала с ним все здоровались, выспрашивали про житье-бытье, даже вызывались помочь с домом, советовали что-то... Миша не привык к такому обращению, и кроме того, считал себя загадочной, недоступной для простых смертных личностью, которая стерла личную историю (вот смеху-то!). Поэтому, он ходил выкатив глаза, выпрямившись, как бревно, выпятив вперед челюсть (символ мужественности) и если и отвечал сельчанам, то весьма односложно. Сельчане, естесственно, посчитали его чересчур надменным, и их пыл к нему охладел, перекинувшись на обсуждение сплетен про него. Его стали насмешливо презирать уподобя старухе, прежней жительнице нехорошего дома.

Михаил посчитал атмосферу вокруг его персоны полным духовным падением населения, и совместил с утверждением, прочитанным в какой-то книжке, что всегда вокруг святого места или человека собираются самые темные люди и силы, чтобы подавить свет. Он ощутил свое мощное продвижение. Соответственно, стал еще более надменным. Он стал чертить пентограммы рукой дабы обезопасить себя от происков враждебных сил, а иногда он для устрашения народа косил глазом. Отношение к нему стало еще более выраженным, он стал местным придурком-сенсацией.

Михаил, тем временем, кропал свою книгу, где в доступной манере излагал как можно стать продвинутым. В его книге нужно было только подумать, как все что угодно тут же могло произойти. Главное - это хорошо подумать, вложив в свою мысль все килограммы своего тела. Для того, что бы это произведение не посчитали художественным вымыслом, Миша придумал особую вещь. Он решил самому стать адептом своего сложного учения, и написать эту книгу в форме письма к брату из несуществующей сибирской деревни. Вроде как он сам попал туда и стал центром повествования. При этом он волей-не-волей использовал приемы других авторов духовных книг. В таком повороте, очень заманчивом для него, виделось оправдание ссоры с братом, и даже, рука судьбы по воле которой, он потерял квартиру, прописку, личную историю. Он увлеченно, самозабвенно писал, представляя себе, как обывателя будет кружить и карежить от невообразимых поворотов сюжета, пируэтов мысли, как будет пугать презрение к мирскому, которое сквозит в диалогах героев, как захватывать дух от панибратского обращения к священным традициям. И, в конце концов, в их онемевших умах вызреет образ монстрильной личности автора... Над псевдонимом Михаил работал особенно. Ореол славы не должен был мешать ему. Поэтому, он избрал вместо псевдонимов типа Олег Святовитский, или Семен Мир, или Шри ЧайХана, или Мстислав Надводный, очень простой как дон Педро и приземленный Михаил Глебов. Сколько в Бразилии донов Педро? Да, несчесть! Как обезьян! А на Руси Михаилов Глебовых, тоже, чай, как собак нерезанных. И, когда это имя станет знаменитым, при упоминании его где-нибудь в очереди или на каком-либо приеме, пройдет волна народного трепета: Неужели Сам, Он?!!.

Ему виделись его духовные школы, толпы восторженных учеников, которым он будет читать лекции вроде Организация и Создание Структурной Мыслеформы(СМ), или Управление Фронтами Структурной Мыслеформы, и Перемещение в пространственно-временном континиуме с помощью СМ, Основы Создания Альтернативной Реальности с помощью СМ.....

Но... Где-то по-середине своего труда он осекся....

Как-то на автовокзале, зимой, когда было около 20 градусов мороза, что довольно холодно для тех мест, он увидел девушку. Девушка не обращала внимания на мороз, что было уже странно, а запоем читала одну книгу... Старательно зачесав волосы на бок, неестественно выпрямившись и растопырив руки, Михаил осмотрел свою тощую субтильную фигуру в отражении витрины, и, решив, что вид у него достаточно внушительный, чтобы впоследствии девушка грызла ногти оттого, что видела самого Михаила Глебова (естественно после того, как он прославится) он подошел к ней и как бы делая одолжение спросил:

Ну. И что же это за такая интересная книжка? Пушкин что ли?

Девушка словно ничего не слышала.

Миша как-то не ожидал подвоха, и уже насупившись, спросил громче:

Почем книжка?

Какой Пушкин... девушка подняла свои огромные зеленые, как у Змеи

глаза, и сказала: это современный бесселер. Федор Чечепин. Пушкин отдыхает, и вздохнув добавила: продается вон в том ларьке.

Давая понять, что объект ее более не интересует, она углубилась в чтение.

Объект был не на шутку опечален таким поворотом. Но внутренне посмеявшись над простушкой, он решил узнать, на что его променяли, кто этот очередной кумир.

Кумир оказался дорогим, даже для бульварного романа. Михаил скрепя зубами купил его, предвкушая, как он будет сравнивать его со своим возвышенным творчеством. Как он будет смеяться над этим нелепым автором, которого так любит молодежь, погрязшая в наркотиках, дискотеках и разврате.

По дороге назад он встретил односельчан, буравивших его презрительным взглядом. Миша скукожился, но утешил себя мыслью, что чем-то смахивает на Льва Толстого. Толстого льва. И когда-нибудь, эти твари, что злорадствуют над ним, построят ему памятник, и будут с гордостью говорить: Да! Это Он. Он жил здесь, в нашей деревне.

Когда миновал поворот, и местные скрылись из виду, он выпрямился, представляя себе, как мощный поток света сходит на него из глубин Вселенной, проходит через макушку вниз, по позвоночнику, к ногам. И в этот момент с мяуканьем, толи из этих вселенских глубин, толи с забора, на его голову обрушилось что-то мягкое и вцепилось в волосы. От неожиданности он выдал истошный вопль, который наполнил эту глушь гулким повторяющимся эхом. Заплясал на месте, пытаясь сорвать с себя небесного пришельца. Но кошка уже соскочила и стремительно исчезла в щели меж досками забора.

А когда он начал читать книжку, все внутри его похолодело и опустилось одновременно. Как мог этот гребанный Чечепин додуматься до того, что он, Миша, лелеял в своей душе больше года? И уже издан! Миша понял, что его труд более чем скромен в сравнении с разворотами Чечепина. И если кто отдыхает, дык это не Пушкин, а он, Михаил Хлебнин. Надолго.

Это был полный провал. Все надежды на избранность, продвинутость оказались иллюзией. А после визита пьяного в зюзю Славика, мужа продавщицы сельпо, который взялся объяснить Михаилу кто есть ху, и как надо себя вести с людьми, Миша начал уж совсем понимать свое удручающее положение. В ответ на его пентаграммы и концентрацию мысли, Славик так разошелся, что чуть было не влепил Мише в глаз. А на обратном пути повалил гнилой забор и сломал куст: хоть бы забор починил, что ли....

До Миши стала доходить иллюзорность его продвижения, и он стал себя ощущать там, где он, собственно, и находился, а именно в глубокой жопе...

Магазин.

Самый благородный выход из создавшегося положения, виделся в добровольном уходе от жизни, которая и так уже отвернулась от Михаила. Жизнь сталкивала его на обочину, к Орлу, который должен был съесть Мишино яйцо. Охота на силу, планировшаяся после стирания личной истории не состоялась. Листы сада Мории оказались использованными кем-то по назначению. Блаватская тихо вздыхала в могиле о шестой расе подопытных кроликов. Миша сам пал жертвой темных сущностей.

Миша решил перед тем, как наложить на себя руки, дописать эпилог к своей книге в форме непосредственного обращения к брату. Пусть назло всему она останется недоконченой. И, если станет популярной, пускай губители рвут на себе волосы...

Миша встал, сетуя на карандаш. Образ мрачного Достоевского распадался в воздухе запахом Примы. Миша так и не успел дописать все, что хотел. Карандашей больше не было.

Он намазал толстую лохматую веревку кусочком хозяйственного мыла. Так обычно делают, что бы увеличить скольжение узла. Закинул ее на потолочную балку. Завязал узел. Это не так просто оказалось, но завязал.

За окном стоял солнечный день. Птицы трезвонили до дурноты.

Что можно в последний раз?

Покурить?

Вдруг, Мише неудержимо захотелось выпить. Даже не выпить, а нажраться как следует. В таком состоянии вешаться будет намного приятнее.

Дом заскрипел дверным проемом.

О! Мир соглашается! подумал Миша, и зашарил рукой по карманам.

Михаил шел словно зомби по проселочной дороге, сквозь всю деревню в магазин, сжимая в кармане последнюю двадцатку. На каждом повороте ему мерещились яростные взгляды односельчан, готовых тут же его съесть. Ему слышались насмешки. И у него холодело внутри от мысли что же будет в магазине, если там, не дай бог, очередь. Его ноги вворачивались в мокрый снег, казались ватными и шаги, словно перемешивали дорожную грязь, не приближая к цели. Миша ощущал себя в змеюшнике. В яме с просыпающимися от зимней спячки гадюками. Он нервно курил одну за одной Приму. И нездоровый дух Достоевского струился за ним. По дороге ему попалась лишь дворовая шавка, убегающая в даль.

Две водки и Приму, дрожащим голосом выговорил он продавщице.

Она молча поставила бутылки, забрала деньги и ушла в недры сельпо.

В дверях сердце Миши екнулло и опустилось. Он встретился лицом к лицу

со Славиком. Тот посторонился, проводил его взглядом...

Миша не растерялся и окружил себя непробиваемым защитным полем, подготовившись к схватке, прошел мимо, обернулся и увидел этот взгляд. В нем не было презрения, насмешки и агрессии, в нем, что больше всего убило Мишу, была жалость... Его, Михаила Хлебнина жалели...

За грибами.

Дома Миша накатил, и довольно быстро успокоился, внушив себе мысль о воздействии темных сил. О заговоре против него. По-тихоньку его мысли стали склоняться к мохнатой петле.

Скипел чайник. Поднимаясь, Миша разметал листы по полу.

Вот здесь я буду болтаться, как клоун на привязи, а внизу разбросано Учение...подумал он, глотнув.

Возможно, я уже истлею, когда кто-нибудь решит заглянуть сюда.Миша решил еще накатить.

Как-то банально получается. Учение требует другого конца. Исчезновения например. Миша глотнул чаю.

Бутылка быстро заканчивалась, и в Мишиной голове созрел план. Он должен был пойти в лес, найти там грибы, сожрать их и переместиться в другой мир. (о том, что в лесу снег лежит, даже и не подумалось). Ни следа не останется от него. Это даст повод Легенде.........

Миша допил чай и водку, наспех оделся, выскочил из дома, и в момент, как ему показалось, пересек колхозное поле в направлении леса.

Лес принял его голо торчащими деревьями и снегом по колено.

Пройдя еще метров сто, Миша тяжело опустился на подвернувшийся пень и откупорил вторую. Собравшись с мыслями глотнул, призывая тело идти дальше вглубь леса. Пройдя еще неведомо сколько, он опять нашел пень и сев на него, уснул.

Проснулся Миша на исходе дня, и к своему огорчению, обнаружил, что сидит он на том же пне в ста метрах от колхозного поля. Выпив еще, проклиная все на свете, он опять устремился в глубину леса. Так он и шел, то отхлебывая водки, то закуривая Приму. Пока не стало темно.

Снег, конечно, все равно отражал много света, да и Луна сурово свербила серпом облачка, но Мише стало боязно волков.

И вот, почудился ему где-то вой, а потом скрип снега за спиной. И тогда, Миша бросился вперед со всех ног. А волки и вправду недалеко выли...

Сердце выпрыгивало... нет билось наружу из головы, хмель испарился, ноги стали словно пружины... Грудь, казалось, развернулась наизнанку...

И тут, Миша увидел поганки, торчащие из прогалины. Тотчас в его воспаленном мозгу возникла идея их съесть. И он, повинуясь импульсу, упал, хватая их руками на лету, и засовывая в рот.

Падать оказалось дольше, чем он предполагал, потомучто упал он в какую-то канаву, и прилично ушибся. Упершись лицом в снег, Миша подумал о безысходности бытия, о весне, об отсутствии поганок как данности природы, от том, что же он на самом деле сунул себе в рот... И мысли эти были быстротечны, потусторонни. Природа живет по своим законам, а я ?? такова была его последняя дума, под приближающееся дыхание хищников.

10. Скушать яйцо?

Эти блуждающие мысли, о возможном будущем, о том, что было бы если бы, завели его слишком далеко. Развод с женой и то дело не простое. Тем более переезд в деревню. Конец в желудках волков врядли лучше уютной старости. Все-таки дети есть. Будет кому стакан воды подать. Хотя дети нынче ох... одно расстройство! Да и не быть же вечно нищим этнографом?! Этнограф - это уже ругательство какое-то! С другой стороны, зачем лавры почитания трупу? Может просто по-пробовать пописать? 3 года без работы, фактически, на шее у жены, хотя... но все время в квартире - это ж одуреть можно!

Чего ты там опять в окно уставился? Может хоть посуду помоешь?

Это жена чадо спать укладывает.

Булкин поймал себя на том, что вот уже битый час разглядывает окна напротив.

Спокойной ночи!сказало чадо.

Спокойной ночи! - выдавил Михаил.

Чадо удалилось. Оно было чужое. (Булкин скривил себе рожу).

Хорошая вещь большое окно на кухне! Смотришь туда, и видишь не только

то, что за окном, но и то, что за спиной, правда только вечером. Все-таки правильно говорят, что все бабы дуры!со злостью подумал Михаил.Постоянно какой-то .... занимаются. Изо дня в день, одно и тоже... И не заставишь их что-нибудь поменять. Скажешь: давай погуляем, кафе, ночь секса... или день... А у них: надо в магазин сходить, надо обед сварить, надо мозги постирать, в парикмахерскую, к соседке... сходить. И при этом выдумали считать себя униженными! Да на кой... нужен этот обед такой ценой!

От баб все беды, продолжил рассуждать Булкин. - Им хочешь приятное, а они отворачиваются. Ну наши жены, в смысле. А вот придет какой заезжий паренек, старый друган, они тут же расплываются, лебезят перед ним. Лучше бы так с мужьями обходились! А то загонят мужика и им не докажешь, что ты не ... собачий, а тоже человек, и сердце у тебя есть и все желания, такие же похотливые как у нее...

В окне напротив Михаил заметил раздевающуюся красотку. О красоте судить, конечно, сложно, по причине расстояния, но то, что это девка молодая, сомнений не возникало.

Небось неспроста перед окном раздеваетсяподумал Булкин. - вот пойти бы к ней...

Миш, ну серьезно, помой посуду, у меня на пальце трещина, и вообще я так

устала, целый день как шавка носилась...

Это жена начала телегу прогонять, отметил Булкин. - и зачем она как

шавка носилась? Носилась бы как лошадь, это, по Фрейду, сексуальнее. Посуда эта мне уже и самому по перек горла. А девка та, вроде ничего...

Михаил с трудом оторвался от окна и принялся мыть посуду. После этого дела он вперился в телевизор, в сериал, который смотрела жена. Внутренний диалог тут же остановился, но сосредоточиться мешала вонь. Это воняло экскрементами кота из-под раковины. Кот все еще прятался, опасаясь расправы.

Все мои проблемы упираются в отсутствие чего-то главного, как все-таки важно иметь что-нибудь Главное по жизни! Вот поэтому, я и сру под раковину!!!Булкин поймал себя на мысли, что это мысли кота, и пожалел бедолагу.

После фильма, жена пристала с сексом, и Булкин долго и нудно дергался в темноте под одеялом. Когда жена перестала охать, Булкин встал, вышел на кухню и еще раз глянул на окно...

Волки.

Они кружили вокруг и принюхивались. Их шерсть блестела серебром от лунного света, глаза горели желтыми искрами.

Странный тип, задумчиво прорычал Вожак, пряча в оскале улыбку.

Давайте, попробуем! Х-хочешь я его за ногу тяпну? - сгорая от нетерпения

спросил Заводила.

Спокойно, мой друг, остановил его Вожак. - видит ли кто-нибудь кружение его Смерти?

Стая отрицательно фыркнула.

Я тоже, нет, согласился Вожак.

Их лица и существа, под маской ночных хищников, казались светящимися, искрящими светом беспечной радости бытия. И они посмеивались друг над другом.

А, может, я кусну его? И посмотрим! - не унимался Заводила.

Приступить Закон? - стая с сомнением зыркнула на Заводилу и он отпрыгнул от тела подальше.

Вперед выдвинулся Старейшина. В его глазах светилось успокоенное море мудрости. Он был способен видеть то, что другим по-молодости еще не открылось. И он сказал:

Мы не можем преступить Закон, ибо Смерть показывает нам нашу жертву, но этот человек не наша жертва. Дух Великого Белого Волка пр-ривел нас сюда, этот человек по сути наш брат, это человекволк...

Дунул ветер и деревья заскрипели вокруг.

Человек-волк указывает нам путь к жертве... Это, кажется, лось... закончил Старейшина.

Вперед! - рыкнул Вожак, и они понеслись по покрыввалу снега, навстречу Луне.

Похоже он еще и спас нас! - сообщил с укором Вожак Заводиле на бегу.

Заводила притормозил, оглянулся и увидел странное зеленоватое свечение над поляной конусообразно струящееся от места чуть выше верхушек деревьев................................................................................

Зеленые ч-человечки.

Миша набрал в руки пригорошню мокрого снега и вытер лицо. Наваждение

ушло. Он лежал в яме, в лесу, куда с пьяну забрел после вчерашнего. Он попытался восстановить в памяти события, и ему показалось, что он вроде как собирался повеситься. Вроде как, по-причине плохих отношений с жителями поселка. Или по-причине невостребованности в социуме?

Только куда же мне идти? подумал он, осматриваясь.

Вдруг, послышался бодрый торопливый хруст снега. Он стремительно нарастал, приближался со всех сторон. Хлебнин опасливо сжался в комок, в надежде, что его не увидят. Хруст прекратился. Миша медленно поднял глаза и обомлел... Затем его разразил приступ судорожного нервного смеха. Вокруг него плотным кольцом стояла дюжина маленьких зеленых человечков. По телу прошла волна тошноты вверх и вниз к животу. Все вокруг мерцало. Миша пытался разглядеть их. Они кивали непропорционально большими головами, их кривые руки покачивались, словно на ветру. Рост около шестидесяти сантиметров, огромные как блюдцы глаза без век с зелеными фосфорицирующими зрачками, маленький носик, рот похожий короткую трубочку.

Хлебнин привстал, все еще содрогаясь от хохота, и глянул на предмет тарелки. По-близости, ничего подобного не было.

Ну и уродцы! - ржал он.Вы чего такие маленькие и зеленые? И где ваша

посудина? Ха-ха-ха!

Человечки ответили недовольным сопением. Между ними загорелась ярко-

зеленая дуга, соединяющая их головы, затем с шипением и искрами погасла. И один из них ответил, звук его голоса напоминал старый граммофон:

Ты, посмотри на себя! Это ты - маленький! Это ты - зеленый! - и недолго думая, они разом набросились на Михаила.

Миша пытался закрыться, но это было бесполезно. Человечки повисли на нем, щипали его своими длинными острыми пальцами, пинали короткими и твердыми как бревна ногами. Сознание начало мутнеть. Миша поднял голову вверх, с трудом удерживая равновесие, но там на него смотрела зияющая пасть темноты. Пинки и щипки слились в серию странных ощущений, будто его разбирают на части. Миша неистово трясся и плясал на месте, спасаясь от человечков. Но спастись не удавалось.

О-о-о-ом-м-м-м-м! - послышалось ему.

Миша услышал этот знакомый звук, на секунду прекратил сопротивляться, и почуствовал, как его кости разлетаются, выпадают из него. Затем ему показалось, что он раскачивается, подвешенный на своих волосах и сейчас ему оторвет голову.

Что это?услышал он голос сверху. Голос ему смутно что-то напомнил. Миша отчаянно продолжил пляску святого Витта. Щипки и удары зеленых усилились, и по ощущениям проходили сквозь все тело. Миша попробовал открыть глаза, и увидел сплошную черно-зеленую массу вокруг. Послышался второй голос: Видишь, этот ящик сопротивляется наблюдательному воздействию, и ты не можешь его объяснить. Первый ответил: Что же делать?. Второй задумчиво произнес: Стать более отрешенным наблюдателем. Внезапно, нечто сковывающее его внутри, отступило, и Миша, сделав резкий бросок, выпрыгнул из плена зеленых, и помчался по снегу, не зная куда, но лишь бы дальше от этой пакости.

Лес кончился, и он выбежал на поле, где торчал редкий молодняк, а дальше высились ржавые покосившиеся металлические конструкции. Старые решетчатые фермы, циклопические опоры, похожие на те, что на линиях электропередач; упавшие стрелы кранов - все это немыслимое нагромождение металла, вздыбленный остов вавилонского завода, чернело на фоне небосвода. Сквозь решетку конструкций проглядывали яркие звезды. Снег морозно скрипел под замедлившимися и сбивающимися от усталости шагами Михаила. Он направился туда. Его волосы стояли дыбом, взгляд был дик и безумен.

Завод встретил его оградой-сеткой, и Михаил, грузно перевалившись через забор, упал в сугроб.

Стой на месте, однако!

Миша испуганно обернулся.

Перед ним седой как лунь якут (?), одетый в олений мех, направлял в упор

двухстволку привычным движением взводя затвор. Жиденькая, но длинная борода якута развивалась по ветру, глаза решительно посверкивали.

Ты кто такой? - спросил он.

Я, М-мих-хаил...

Понятно, что не Г-гав-риил, передразнил дед.

Х-хлебнин.

Х-холодно? Чего дрожишь?

Я бежал от этих... ч-человечков...

Зеленых?! взгляд якута подобрел.

Да-да, от них! обрадовался Миша пониманию якута.

Значит свой? задумчиво спросил якут сам себя. Ну, что ж, пойдем, в сторожку, погреемся. Я тоже замучился тебя отлавливать. Думал ты шпион их. Но ты вроде не шпийон. и якут похлопал своей теплой шершавой рукой Мишу по щекам, будто прикидывая, шпион или нет?

Затем он опустил ружье, и побрел по направлению небольшого увязшего в снегу сруба около свалки труб, оставшихся, видимо, со времен строительства какого-нибудь трубопровода.

Михаил вспотыкаясь на каждом шагу, шел за ним. Окружающий ржавый хаос ассоциировался с психоделическим памятником современной цивилизации, возникшим в воспаленных мозгах художника-декадента. Надо бы привети мысли в порядок подумалось Мише, но окружающая действительность, да и невесть откуда взявшийся якут, этому не способствовали.

11. Толлан Айне Тцаль.

Старик отворил скрипучую дверь избушки и впустил Хлебнина внутрь. Комнатка небольшая, ноуютная, излучала тепло и защиту. Мерно гудела печка, светила ровным светом киросинка, на полках застыли тени домашнего скарба, на полу лежала теплая и волосатая оленья шкура вместо ковра.

Дык, ты обмочился, однако, хихикнул сторож, оглядывая Мишу снизу вверх.

И впрямь, штаны у Миши были покрыты корочкой льда в тех самых местах.

На вот, переодень, протянул он Михаилу штаны из оленьего меха.

Вскоре они уже сидели на шкуре и дед-якут обстоятельно потчевал Мишу душистым горячим чаем. Миша чуствовал небывалую уверенность и целостность себя. Каждая клеточка его тела наполнялась силой и спокойствием.

Ну, и как там человечки? по-интересовался старик.

Миша сбивчиво поведал ему как он решил свести счеты с жизнью, потом напился, потом что ему глючилось в лесу.

...Вот я и оказался перед вами. Кстати, далеко ли я ушел от поселка?

Далеко, ох, далеко,покачал головой якут, забрасывая в печь полурасщепленное поленце.

Ну сколько?

Много, ох, много, старик закрыл затвор и выжидательно посмотрел на Мишу.

А где ж мы?

В Сибире, все в Сибире-матушке... кивнул сторож, подливая кипятку из черного от копоти чайника с кривым смешным носом.

Как в Сибире?!!

Ты разве кедры не заметил? Вон они, везде... А твой поселок где?

Миша вскочил на ноги, открыл дверь и выглянул на улицу. Старик не врал.

О-о! Куда тебя ч-человечки проклятые завезли! язвительно усмехнулся дед.

Но как??!!

Сам же сказал, не помнишь, сознание потерял. Там потерял здесь нашел.

Миша сел обратно, не зная, радоваться ему или нет.

А чего не радоваться? улыбнулся дед, протягивая Михаилу хлебец из плетеной вазочки. Ты ж говоришь, не хорошо было? Решил с жизнью покончить? Осерчал на людей, даже на жизнь... О-ох! Маята! Я тоже когда-то в городе жил. Непросто там. Непросто жизнь любить, людей. Я-то по-молодости тоже был, хе-хе. Так совсем жил один. Ой, скучно. Жена помёрла. Сестра была, да далеко. С женой все не так плохо было бы. А мне одному что нужно?А в городе никакого житья не было. Хорошо на выходные ехал в лес и бродил... Домой придешь а никого... Никто не ждет.

Дед отхлебнул чаю, крякнул и продолжил:

Так и было, пока олени не унесли. Тогда приехал сюда, и тут работаю. Люблю людей, жизнь. Природу. Люблю жизнь, потомучто моя стала. Была не моя, была совсем не моя. А теперь Я живу, а не маята!

А от кого же ты это охраняешь? От зеленых ч-человечков, что ли?

От них, сынок, от них. Зеленые меня сторонятся. Чуют, что я их секреты знаю. А зверье воспитанное, мою территорию уважает. Меня сюда в 63 поставили сторожем. Потом стройку отложили. А я так и живу.

А чем же питаешься?

Что бог пошлет. На охоту хожу, иногда продукты сбрасывают.

Во дела!

М-да.

Сторож достал откуда-то трубку и принялся набивать.

Выходит там жил не я, а эта... маята? спросил Михаил.

Зеленый ч-человечек жил. Потом пришли по твою душу...

Дед тыкнул пальцем на чашку.

Пей. Волки тебя спасли.

Кто? спросил Михаил, отхлебнув.

Тот не ответил, а потянулся к заслонке. Открыл ее, извлек горящую щепу, раскурил трубку, и подняв глаза на Михаила, будто увидев что-то доселе невидимое, улыбнулся:

Ах, вот оно что!

И протянул трубку Мише.

Сны в душную ночь.

Булкин снова был индейцем. Он носился по лесу с радостными воплями, зелень хлестала его по щекам, птицы воспевали его. Он чуствовал неугомонную силу в своем теле, беззаботность... Он бежал галопом по полянам, пробирался сквозь чащобы. Наконец, пора было возвращаться домой, в родное стойбище. Он, довольный, подкрался к своему вигваму и заглянул внутрь... О, ужас! Его жена с каким-то мужиком из соседнего племени... Жена, увидела законного, и ее лицо исказила страшная гримаса, она закричала: А-а-а! Лось!.

У, сохатый! наоборот обрадовался мужик, примо к обеду пришел!

Тело импульсивно отпрыгнуло и помчалось в чащобу. Булкин не понимал своей реакции, ведь по идее ему надо было наоборот, пойти и проучить мерзавца. Но он несся сквозь кусты, не помня себя... В тот миг, когда в районе спины Булкин ощутил резкую боль, он упал на колени, прямо перед лужей, и, удивленно обнаружил в отражении свои рога, физиономию, похожую на ухмыляющийся письменный стол с отвисшими губами...

Этот немыслимый образ, чудовищное наваждение выдернуло Михаила из сна. Булкин вскочил с кровати. Нет, спать было невозможно! Он вышел на кухню и нервно закурил в форточку. В окне напротив корячилась голая баба. Девушка? Булкин почуствовал, что еще спит. Все казалось нереальным. Голова закружилась и Миша присел. Но вместо ожидаемой табуретки, он развалился в снег.

Ты так замерзнешь, насмешливо обронила Змея, докрашивая кончик хвоста.

Миша потер лицо снегом.

Ну тебя и колбасит!

Кто я?

Иди домой! шикнула Змея.

Миша шел на месте, и каждый новый шаг делал его сильнее и увереннее. Перед ним проплыла кухня, пахнуло экскрементами кота.

Дорогой!.. начала было жена, тая в сизом тумане. Ты че? Ты меня слышишь хоть? Ты че, сбрендил? Щас ребенка же перепугаешь! Ты можешь мне ответить, или тебе неотложку вызвать?!!!

Ну и где он? спросили санитары.

Он шел здесь. Только что. Вот же лужа...

Может уже ушел?

Куда?!! воскликнула жена.

На утреннюю пробежку, например...

Но дверь закрыта...

А вы сами как себя чуствуете? по-интересовались санитары. Может вы наша?

Отголоски их голосов вязли в тумане, который проходил Миша.

Центр тя-яшести.... Центр тя-яш-шести! С-с-луш-шай! шептала Змея.

Трубка мира.

В его ушах еще стояло многоголосое эхо, когда он вновь увидел сверкающие глаза якута и его довольную лучезарную улыбку. Миша разжал пальцы, возвращая трубку обратно.

Чайку попей, сказал дед, ухмыльнувшись.

Миша прильнул губами к разогретой кружке.

Вот мы тебя и подсобрали...довольный, сообщил якут.

Что это было?

Трубка мира.

Миша перевел дух. Видения отступили и в ум проникла невиданная доселе ясность.

Все равно не понял...

А чего понимать? Трубка мира собирает мир. Вот и все.

Какой этот или тот?

Весь.

А я-то кто? Булкин или Хлебнин?

Ч-человечек. Но уже не зеленый.

Послушай, дедуль, а кто я на самом деле, здесь с тобой, или там с женой, или ...

Весь. Но основное не здесь. Ты направишься туда к себе.

А Змея?

Какая?

Голубая...

Твой проводник? И что с ней?

Ничего, хвост красит...

Хорошо. Однако, хорошо значит избавился от зеленых.

А как же я так вляпался?! с детским недоумением воскликнул Хлебнин.

Дед подлил себе чайку, прищурился и крякнул:

Ох-хохо! Сперва я лучше и старик похлопал себя по груди. потом я хуже?, я дерьмо! и он состроил соответствующую мину. дерьмецо..., я великий!, у, как облапошил!, у, чего добился!, я вляпался!, я, я, я, я...

А кто я на самом деле?

Миша растерянно пожал плечами.

Зеленый человечек?

Миша вдруг догадался:

Вы, случайно, не Толик?

Толикэто еще ч-человечек. А я ...

Старик помялся и захихикал.

Толлан Айне Тцаль, мое имя.... Но, сначала, вернись-ка ты домой, откуда пришел! сказал он улыбаясь, и протянул Мише трубку.

Якут? вопросил Михаил, принимая теплую дымящуюся трубку.

Знаешь почему тебя так болтает?

?

Тот, кто высоко взлетает низко падает... Корабль ждет попутного ветра, что бы вернуться в сияние... Птица уселась на мачту дать отдых крыльям... Узнав сеть, рыба распутывается.

Миша ощутил вибрацию в теле, и как бы начал воспарять. А Толлан продолжал:

Пространство подобно... Условность подобна... Остановившись, продолжай идти.

Миша опять начал попадать в туман, и обнаружил, что продолжает ходить на месте.

Небеса изменяются в своей неизменности. Время застыло, мир течет. Течение на глубине слабо. Основа крепка. Поверхность светла. Изменчиво. Блики играют на воде. Становиться теплее. Основа в пустоте....

Миша вдруг увидел всех, кого встречал по жизни. И брата, и жену, чадо, кота, односельчан... всех... И он, вдруг, понял, что видел только их зеленых человечков их маски, он понял, что сам он был таким, что не мог увидеть ничего кроме этого...

Я их всех любил!? обнаружил он. Я любил свою жизнь! Но я не умел ее любить...

Когда тень сольется с хозяином, открывается сущность света... бубнил дед хихикая в паузах. когда тень отделится от хозяина, сущность света продолжает сиять... Когда тень сольется с тьмой, трудно узнать ее черты... Светильник продолжает странствовать... Что же нас всех связывало? Предпочтение ... или дурной вкус?..

12. Тао Цинь.

....................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................

(воспоследовавшее продолжение):

Тот, кто понял, поднимите руку!

Безответно я ушел, без звука,

Беспредельна высь большого неба,

Где я не был, но был там и не был.

Красно Солнце мне всегда светило,

Не хватило, сил мне не хватило,

Не заметил ничего я в суе...

Боже мой, что за пургу несу я?

Почему при жизни был какашкой?

Почему не был героем иль милашкой?

Не зеленая в том виновата сила...

А моя, скверна и тупорыла...

О себе лишь думал я о бренном,

Не нашлось мне места в мире тленном,

Как велик ты мир, и как прекрасен!

Только я один дурак, ужасен!

Так Юнец промолвил и Учитель,

Хохотнув, пустив слезу, все как положено,

Вопросил:

А может снова палки? Ты, похоже, сладкого объелся?

И прозрев, Юнец сказал:

Лишь Пресность сладка. О, наставник, я уже не денусь

никуда...

Живи, как знаешь...

Все в простом содержится, учитель...

Ты посеял зерна, так ухаживай и жди урожай! Видишь две сойки притаились на ветке?

Да они просто сидят, разговаривают... Поговорят о погоде, о пище, о любви и улетят.

Будет ли так еще?

Будет, Учитель, и завтра, и потом...

Помолчи, невежда... Так будет?

Молчание окутало Юношу.

Женись. Никто не против. Мир непостижим.

Я, застыв, будучи не в силах вымолвить слово или даже моргнуть глазом стоял над ними. Желтое одеяние Тао под только что вставшим солнцем отражалось на снегу. Борис сидел напротив и озадаченно чесал бороду. Тао посматривал то на огонь, то на Бориса, то на меня и заговорщицки улыбался. Огонь горел ровно и бесшумно, распространяя от себя алые, чуть дрожащие отблески по деревьям, по снегу, по гладко выбритой лысине Тао.

Вернулся? Хватит топтаться, садись, уже можно. Тао показал рукой на бревно.

Я присел, недоуменно глядя на него.

А я-то уж подумал, что я и впраду только Хлебнин... проговорил я, поежившись.

А может Булкин? спросил Тао.

Приступ тошноты подступил к горлу.

Так я жив или умер?

Тао улыбнулся, потирая руки.

Вот это правильный вопрос.

Да... кажется теперь я и правда... ЖИВУ!!! воскликнул я, ощутив поток неиссякаемой силы.

Бодхидхармовка гасла в лучах встающего Солнца, и меня переполняло пьянящее ощущение жизни.

>>

Живи, как знаешь...

Чего это с ним произошло? спросил Борис Тао.

До того как я стал молодым монахом, со мной произошло похожее, Тао покачал головой. Я снова и снова падал и возввышался. Возвышался над собой и падал в глубины страсти. Это продолжалось, пока мой наставник смог обратить мое внимание на естесственный ход вещей. Тогда мое восприятие изменилось. Я перестал считать себя тем или иным. Я смог погружаться в самую пучину водоворота и оставаться сухим, парить словно перышко и быть не вовлеченным. Этот процесс проходит у всех так или иначе, но потом, переболев, человек открывает подлинное видение реальности, подлинное знание Естественности и Предпочтения.

Выходит, болезнь?

Да... Тао бросил в огонь сухую ветку, и ароматный дым распространился от заполыхавшей хвои. Люди накладывают на себя ограничения. Бредят идеалами. Постоянно подсознательно пытаются отождествиться с кем-то. Все это болезненные проявления, их причина в обусловленности. Но обусловленность надежно и компактно скрыта от осознания. Само осознание больное, ограниченное.

Чем больше расширилось, тем больше сузилось?

У Миши оно только начало расширяться. При подходе к Бодхидхаровке... Но он не смог увидеть ее в естесственности. Какая-то часть его расщепленного сознания, стала активно перерабатывать поступающую энергию, загасив другие части. И поэтому, он рухнул вниз, в область страстей, в ограниченную реальность закольцованного эгоизма. Он не был целым...

То есть увидеть этот пласт мира, воспринимать эти энергии может лишь цельное, пробужденное существо?

Существо! подчеркнул Тао. И даже зверь! Этим и объясняется почему большинство людей не находят Принебесье.

... на карте! усмехнулся Борис. Некоторые говорят, что вина в устройстве общества...

Устройство общества следствие, а не причина. Это Миша уже начинает понимать.

Откуда же все это пошло?

Ты имеешь ввиду ограничения осознания? Тао поднял вверх брови. Откуда мне знать... Я всего лишь участковый... Видать давно началось. А развивалось постепенно. Но во всем, что происходит есть глубинная основа. Вероятно, все это результат ошибки, заблуждения людей, неправильного поворота в ветвистой дороге познания. Хотя ничего неправильного не бывает. Просто это результат выбора. И платы за выбор.

Или власть или подчинение?

Это две крайности. Не возможно ни властвовать ни подчиняться, если осознание замутнено. Действие несовершенно, не понимаешь что и как. Единственный способ избегать впадения в крайности, это повышать и развивать осознание естессвенного, но и этот путь в ловушках. Цивилизация так и гуляет туда-сюда. То впадает в крайности, то возвращается к естественному. Когда есть власть, трудно смириться с зависимостью от Истока, а когда подчиняешься, трудно избежать искушения закрыться.

Но обладание властью видится как обуза и зависимость от нее, а зависимый, подчиненный человек видится иной раз свободным. Даже от самого себя...

То и другое зависимость от искушения. Одно искушение власти, другое ответственности. Но это лишь видимость. Ибо закон един для всех. И если человек считает, что кто-то другой в ответе за его поступки и жизнь в целом, ему придется отвечать за этот выбор. То же и в другом случае.

Как же распознать зависимость от искушения?

Просто понять, что это. А это отход от естественности. Никто не может нас заставить воспринимать то, что нам не свойственно. Мы сами выбираем путешествие, выбираем результат. И если, это кажется нам совсем не так, то это тоже наш выбор, и, кстати, отход от естесственности.

Почему мы такие? Потому, что решили быть такими. сформулировал Борис.

Н-да...

Но, выходит, мы не можем тогда встретиться ни с чем отличным от нас?

Мы не можем встретиться с тем, что находится вне нашего восприятия. А восприятие, строго говоря, тоже род ограниченности. У человека есть инструмент, способный вывести его из-под этой условности. Но, пока, люди не настолько крепко утвердились в Истоке, что бы им воспользоваться.

Пока они только спорят с Истоком...

Мутят воду, встрял я.

Им надо познать, не ментально, а физически... Тао посмотрел на меня. в дерево превратиться или в придаток компьютера...

Люди заблудились, и даже не знают другой жизни, и не верят, что сами могут что-то изменить, заспорил я. Их терзают войны и болезни, они привыкли надеяться на своих пастырей, которые такие же больные. Люди привыкли быть беспомощными, ощущать зависимость от общества. Язык природы им не понятен. А если б и стал понятным, они бы ужаснулись от ее истерзанности. Люди не хотят чуствовать себя неполноценными. Поэтому придумывают взрослые игры: как правильно одеваться, как ходить, на чем ездить, что престижно... Их жизнь соревнование с другими и с собой. Но, во всем этом проглядывается их неполноценность, ущербность, болезнь. Все развитие современной индустрии призвано компенсировать это ощущение. Только человек от этого, становится еще более зависимым.

Ты думаешь во всем виновата индустрия? спросил Борис.

Нет же. Не будет индустрии, будет война, супер-пупер психотехники... Это и раньше было. Люди стремятся к миру. Но коренная причина, остается. Люди отдельны от мира.

Мир это и есть мир. подправил Тао. и если нет мира то нет и мира.

13. Мир Превращений.

Вот это да... протянул Борис. теперь можно и в Китежград... А Миш?

Без проблем!

Слушай, Тао, озаботился Борис. а кто такие эти зеленые ч-человечки?

А шут их разберет! отмахнулся Тао, и они расхохотались.

Нет того мира и этого. Есть один мир. И это мир превращений... Борис улыбнулся. Одни превращаются, другие вращаются.

Сколько еще будет этих черных ящиков? сокрушенно спросил я. сколько людей ?

Помолчали. Солнце поднималось все выше. Заискрился снег на кедровых лапах. Запели птицы. Я не чуствовал холода. Костер приятно согревал тело. И даже снег казался теплым. Но меня мучило последствие пережитого.

Как? Что мне делать, после того, что я наворотил? спросил я.

Борис пожал плечами и кивнул в сторону Тао:

Ты у нас участковый бодхисаттва.

Тао оторвался от разглядывания окружающего и ответил:

Плохо, конечно, то, что ты натворил. Но, теперь важно то, что ты сумел об этом узнать, и признать. Важно то, что ты пересмотрел реальность твоего прошлого, непредвзято... Значит, ты прикоснулся к истинной реальности. Значит ты можешь не идти на поводу у своего прошлого. Значит ты можешь все изменить, от ныне судьба в твоих руках. Твой спящий пробуждается. Следовательно, твой отрицательный опыт не прошел даром. Он переработан.

Что за реальность? В чем эта истинная реальность?

Какая сила, под влиянием которой ты действуешь, та и реальность. Но теперь, сможешь выбирать силу.

? мой вопрос застыл в воздухе и дымом закружился над костром.

... Мерно стучали колеса поезда, везущего меня домой, в столицу. Я уже предчуствовал новые поступления черных ящиков. Стакан позвякивал ложкой, болтая чаинки остывшего чая. Пассажиры мирно спали. Я вдруг осознал, что где-то там, в загадочном черном ящике меня ожидает та, что не проснулась, но уже готова к пробуждению. И я знал, что мне хватит сил остановить вращение ее мира. Но хватит ли нам сил, что бы не закружиться вместе?...

Тао отвернулся. Борис немонимающе оглядел меня и добавил:

Посмотри на себя. Ты сидишь неизвестно где, у костра. У тебя ничего нет. Только то, что ты хотел взять. Немного одежды, немного еды, и целая вечность, и белый лист впереди...

87

ВСЕ ГОТОВО к отъезду этнографа.