Со времён падения Западной [Римской] империи в Европе не проходило работ, сравнимых с основанием и строительством великой столицы России. Сие было по силам только деспотичному правителю, и естественно, что во время подобных работ проявлялось в высшей степени безразличие к человеческой жизни. Вместе с тем трудности, развернувшиеся перед царём в процессе превращения настолько малообещающей местности в столицу империи, наглядно демонстрируют его характер. Его выбор пал на низинные болота, где река Нева делилась на четыре или пять рукавов, формируя плоскую дельту из заболоченных островов, занятых несколькими унылыми рыбацкими лачугами. Пётр обосновался в небольшом деревянном домике, построенном специально для него и сохранившимся до сих пор.
Вокруг простиралась трясина, среди которой невозможно было сыскать никакого камня. Как и в случае с египетскими феллахами, которых [Мухаммед] Али-паша задействовал в своих масштабных общественных проектах, у рабочих, прибывших на работы в Санкт-Петербург, по свидетельству капитана [Джона] Перри, не было ни кирок, ни заступов, ни лопат, ни тёса, ни тележек. Землю носили подолами или в сумках из лохмотьев и старых половиков. Этими рабочими были тысячи русских, казаков, татар, калмыков, финляндцев и ижорцев, собранных со всех уголков империи и подвергнувшихся испытанию весьма холодным климатом, а также скудному и нерегулярному довольствию, из-за которого им доводилось оставаться без еды на сутки или двое. Проводя сравнения работ, производимых под началом подобных деспотичных форм правления и в свободных и цивилизованных странах вроде нашей, мы склонны не замечать этих фактов и забываем, что зарплаты одного образованного рабочего в Англии хватило бы за глаза двум десяткам таких рабочих русского царя. Самой концентрации подобных масс [людей] в одном месте было уже достаточно для возникновения города. Для управления ими назначались офицеры. Для их защиты и контроля направлялась стража, инженеры руководили необходимыми работами. Таким образом дома стали насущной потребностью. Не удивительно, что за год земля, выбранная для новой столицы, обрела разного рода домов и избушек общим числом тридцать тысяч. Это было тем самым вынужденным зарождением столицы по воле одного единственного человека, каковое возможно исключительно при деспотичном правительстве и послужившее бы, несомненно, скорее источником стыда, нежели бахвальства, если бы оное имело место в свободной стране вроде нашей. Однако мы должны помнить, что в описываемый период с русскими [людьми] находилась лишь абсолютная власть деспотичной воли, движимая принципами конца своего века, которая могла вести их вперёд; впрочем, тщетны будут наши усилия по поиску элементов деспотичного правительства, влияющих на [общий] ход событий, относительно которых можно было бы предположить, что они в конечном счёте окажутся вытеснены свободными институтами.
Первым [значимым] строением, появившимся в Санкт-Петербурге, стала крепость [the Citadel], законченная за пять месяцев. Затем Пётр приказал воздвигнуть церковь и распорядился, чтобы из Москвы прислали необходимое число священнослужителей. Аналогичным образом он издал приказы для купцов и торгового люда, дабы чиниться и упражняться [им] отныне в различных товарах и профессиях, и, следовательно, не хватало только практического наличия каких-либо прикладных наук, покуда краткое царское распоряжение не доставило в срок самых квалифицированных людей, известных ему и его агентам. Были построены гостиницы для местных русских офицеров, а также для размещения министров иностранных дел. Младшие чины, торговцы и ремесленники - каждому требовались жильё, склады и мастерские, которые были живо сооружены из лесоматериалов, опять же, по велению царя, и Санкт-Петербург вскоре приобрёл вид огромного и процветающего города. Такое положение вещей, однако, не обошлось без неприятия и ропота. Торговцы и ремесленники, вынужденные оставить московские дома и иные тёплые широты ради заселения сих болотистых островов, возмущались пуще остальных. Многие из них претерпели несчастья в сложившихся обстоятельствах, усугубленных болезнью и нуждой, и ропот их в значительной степени поощрялся духовенством. При чрезвычайно редких условиях, разумеется, встретим мы духовенство какой-либо страны, принимающее руководящую роль в несущем великие перемены подвижничестве; и применительно к России, как мы уже знаем, оно было особенно нетерпимо к любому заимствованию иноземных наук или обычаев. Штелин приводит следующий анекдот, показывающий святых отцов, не преминувших прибегнуть к хитрости, чтобы способствовать распространению ропота против царских планов и его понимания обязанностей священнослужителей:
'Озлобленность и недальновидность истощила запас их стрел, и Пётр, одерживая верх над всеми противящимися основанию Петербурга препятствиями, уже построил сотни домов, стоящих на различных островах с укреплениями и без оных, с пребольшим числом общественных зданий, таких, как лавки, пакгаузы и учебные заведения; как однажды отбыл с визитом на работы по проведению ладожского канала и на расстоянии одного дня пути от Петербурга увидел столпотворение перед церковью, расположенной недалеко от нового города, как следствие молвы о мироточении образа Богородицы. Это фальшивое чудо внушало в людей веру, будто Богородице тягостно находиться в этой части мира и что её слёзы призваны вселить страх в новых власть имущих и, конечно же, во всю страну, предвещая великие потрясения.
Граф Головкин, верховный канцлер, живший неподалёку, отправился туда, но толпа была так огромна, что ему стоило немалых трудов из неё выбраться, но ещё больших усилий ему пришлось приложить, чтобы её рассеять. Он без промедления отправил гонца к Петру, чтобы известить об этом явлении и о недовольстве простого люда. Царь тотчас отбыл, путешествовал всю ночь и на следующий день до наступления полудня внезапно показался в Петербурге. Он направился прямо к церкви в сопровождении священников, где и был представлен перед чудотворным образом.
Царь, правда, не узрел никаких слёз, однако несколько очевидцев сообщили ему, что часто их видели и через нескольких дней чудо сие непременно повторится. Он ещё раз внимательно посмотрел, что-то в глазах [Богородицы] вызвало у него сомнения и он решил подвергнуть образ скрупулёзнейшему осмотру. Обзор произвёл на него обманчивое впечатление, тогда он велел одному из священников снять святой образ и доставить в свою резиденцию. Там, в присутствии верховного канцлера - главного аристократа при дворе и самого примечательного из духовенства - и священников, снимавших и доставлявших образ, проницательный царь принялся заново изучать все его части, покрытые рисунком и толстым слоем лака.
Вскоре он обнаружил несколько очень маленьких отверстий в уголках глаз, затенённых завершающими их углублениями и выглядевшими почти незаметно. Он перевернул образ, удалил верхнюю часть рамы, собственноручно снял тканевую подкладку, закрывавшую образ сзади,- и открылся источник ложного мироточения, а он с удовольствием лицезрел, что его подозрения оправдались. За подкладкой скрывались каналы возле глаз, проходящие сквозь доску и ещё хранящие капли масла. 'Вот сокровище!,- воскликнул Пётр.- вот источник волшебных слёз!' Он заставил всех приблизиться, чтобы доказать подлинность открытия и убедиться воочию в этом искусном трюке и надувательстве.
Поясняя идею механизма, он сообщил, что по своей природе застывшее на холоде масло не побежит, покуда тепло не вернёт ему жидкое состояние, указывая при этом на отверстия в уголках глаз, создававшие подобие слёз, гарантированно появлявшееся при условии, что пламя свечей будет находиться на расстоянии, достаточно близком для нагревания окружающего воздуха'
Священников отпустили с наказом не сметь играть с подобными вещами и освободить общественность от обмана, которому её подвергли, а присутствовавшему среди них мошеннику, придумавшему сей чудотворный образ, определили такое тяжёлое наказание, что содрогнулось всё духовенство.
Величие проектов Петра по созданию русского флота и по установлению торговых отношений с иноземными государствами можно подвергнуть сомнению вопросом, осознавал ли он полностью грандиозные результаты, последовавшие за переносом столицы на Балтийский берег, в непосредственную близость от самых цивилизованных стран Европы? Одним простым решением он пробился через особенности народных традиций и обычаев, препятствующих развитию их цивилизации, сделав это намного эффективнее, нежели любым другим способом. Незадолго до своего переноса русская столица находилась в центре бескрайних доминионов с руководящими связями, ведущими по Волге и её притокам к Азии, и народные обычаи имели мало общего с обычаями Западной Европы. Браки заключались так, как они сейчас происходят среди азиатских народов, а социальное положение женщины напоминало существующее сегодня в магометанских странах Востока. Новая столица во главе Финского залива прорвалась через все старые феодальные традиции и топорную [rude] восточную роскошь, присущие московской знати. К тому же, независимость знати была поколеблена, она оказалась во власти высших сил и была вынуждена имитировать больше изысканных манер цивилизованных наций Запада, с которым вошла в контакт. Чтобы достичь ещё большего эффекта, царь разослал указ всем послам, полномочным министрам и поверенным в делах [charges d' affaires] иностранных дворов, заявляя их подданным, что в Россию приглашаются все иностранцы и им с радостью предоставят особую протекцию и значительные привилегии в случае их переселения. Он также предпринял меры для их безопасности в рамках хорошего приёма и не только приказал обеспечить им необходимые условия, но и оказал серьёзную финансовую поддержку квалифицированным инженерам, кораблестроителям, мануфактурщикам и художникам, чтобы побудить их обосноваться рядом с ним. И ясное дело, что множество иноземцев, прибывающих изо всех стран Европы и поселяющихся в новой столице, сразу придали ей характера и манер, которыми царь восхищался во время посещения Амстердама и Лондона.
Амстердам, несомненно, послужил образцом для Петра при планировании Санкт-Петербурга - та же заболоченная почва, на которой построена датская столица, те же услуги, предоставляемые архитекторами, каменщиками и разного рода ремесленниками, доставленными из Голландии и имевшими особую ценность для воплощения его великого замысла. То, что его грандиозная цель также распоряжалась портом, призванным оберегать постоянные связи с ведущими морскими портами Европы, послужило для него дополнительным стимулом для установления отношений с оными, поселяя в своей столице граждан иных государств. Как-то, во время строительства Петром своего военно-морского флота в Воронеже, на Дону, находящемся далеко даже от азовского моря, с которым он связан, шотландский генерал Патрик Гордон поинтересовался у царя: 'Как вы намерены использовать все эти корабли, которые строите, когда у вас нет никаких морских портов?' 'Мои корабли сами произведут порты для себя' - мгновенно и решительно ответил Пётр и предпринял действенные меры для реализации своего гордого и хвастливого заявления.
Стремительный прогресс Санкт-Петербурга и скорое претворение в жизнь заветных желаний царя стали одними из самых замечательных событий в истории современной Европы. Со дня заложения первого камня в основание новой столицы минуло почти пять месяцев, когда поступило радостное известие, что в порту пришвартовалось большое судно под цветами датского флага. Не могло быть более долгожданных новостей. Царь поспешил встретить незнакомца лично и отдал приказ министру Меньшикову пригласить шкипера вместе с офицерами в свои палаты и приготовить для них надлежащее развлечение. Покуда шли восстановительные работы, шкипер занял отведённое для него место за столом, где с удивлением обнаружил, что сидит рядом с царём, который прислуживал ему, будто кронпринцу. Да и царь удивился не менее, с радостью распознав в своём госте старого друга Корнелиуса Крюйса [в оригинале неправильно - Кэлфа] из Зандама, с которым он прожил большую часть времени своего пребывания в Голландии. Груз составляли вина, сыры, окорока, соль и другие отобранные виды провизии, весьма желанные среди жителей нового города. Когда им дали разрешение на отгрузку всех товаров без пошлины, они сразу получили внушительную прибыль, более того, на прощанье царь отправил в подарок первому кораблю, зашедшему в порт Санкт-Петербурга: шкиперу - пятьсот дукатов, каждому члену его команды - сто [цейлонских] рикс-долларов. Ещё два корабля, один из которых был английским, зашли в порт в том же году и были встречены подобным поощряющим образом.
Несколько любопытных отчётов сохранили непритязательные и простодушные любезности, которыми царь продолжил поощрять обращение иноземных кораблей к своей новой столице. Штелин замечает, что 'как только какое-нибудь судно прибывало в Санкт-Петербург, в редком случае царь не ступал на его борт, чтобы осмотреть его устройство и обратить внимание на какие-нибудь тонкости в поисках новизны. Это стало для него традицией, во всяком случае относительно датских кораблей, совершавших такие плавания ежегодно. Монарх не чурался принять от капитана бокал вина или даже бренди с сухарями и сыром за беседой касательно их путешествия, особенно через Балтику. Он с удовольствием слушал и пользовался их наблюдениями, и подобные разговоры происходили часто и длились подолгу. В обмен царь позволял им являться ко двору как угодно часто и без промедления получать его аудиенцию. И в самом деле они делили [с ним] стол и редко возвращались без ощущения непринуждённости, с которой дворецкий исполнял свои обязанности. Легко представить, какое значение люди придавали такому приёму и с каким удовольствием прокладывали курс на Санкт-Петербург. Во время возлияний царя, проходивших с большой фамильярностью, его офицеры не смели проявлять неучтивость [по отношению к гостям] или чураться от содействия их делам. Те в свою очередь, прекрасно осознавая свои преимущества, как бы их не развлекали, могли донести своё недовольство до Императора. Было хорошо известно, что для них царь предоставлял свободный доступ к своей персоне и не единожды, не мешкая, вершил суд. В общем, все, кто подходил под описание моряков, особенно датчане, в большинстве своём держались на равных под влиянием самого дружеского отношения со стороны царя. Можно сказать, что иногда они даже наносили оскорбление его снисхождению и их раскрепощённость нарушала все границы. Однако монарху было не привыкать к их характеру и, находясь с ними по ряду причин, он всё принимал благосклонно и получал отменное удовольствие от их тирад'
Однажды, прогуливаясь по своему дворцу, он встретил недавно прибывшего хозяина датского судна, часто совершавшего плавания в Архангельск во времена, когда этот порт был центром русской торговли, и прибывшего теперь в Санкт-Петербург во второй раз. 'Ну -, произнёс царь.- разве вы не находите этот порт лучше Архангельска? Разве в будущем вы не отправитесь в путешествие с ещё большим удовольствием?' 'Нисколько нет' - отвечал капитан, не отдавая отчёта своим словам. Пётр, ожидавший совершенно другого ответа, оказался в некоторой растерянности и, взглянув на него довольно грозно, спросил о причине. Здравомыслящий моряк сразу смекнул, что не так следовало выказывать уважение царскому двору, 'Прошу меня простить, Ваше величество,- ответил он.- но в Архангельске мы лакомились превосходными оладьями [pancakes], которых здесь совершенно нет в наличии' 'Что же, капитан,- со смехом молвил император, в присущей ему манере изъясняться.- всего-то? Приходите ко мне завтра вместе с вашими соотечественниками и сами посмотрите, плохи ли мои оладьи по сравнению с архангельскими'
Вернувшись, царь послал за Фельтеном, своим шеф-поваром, и приказал ему приготовить на следующий день обильное количество добрых оладий по-датски со всем необходимым. После чего он пригласил датчан в свой летний дворец на весь вечер, где, будучи в окружении сада, они могли насладиться всем, что пожелают, находясь в присутствии Его величества, который и распустил их на рассвете, уходящих в отличном настроении и весьма удовлетворенных'
Подобная политика уважения чужих традиций и склонностей распространялась царём и на своих подданных, когда он стремился к какой-нибудь особенной цели. И тогда обнаруживалась некоторая доля простоты или даже примитивности в его форме сохранения доброй воли своего народа, которую следует рассматривать как лучшее доказательство его исключительно практичной проницательности, столь способствовавшей успеху его хорошо продуманных планов. Пока он оживлял Санкт-Петербург множеством величественных общественных структур, то задействовал все возможные меры, дабы побудить русских и иностранцев строить дома в городе и его окрестностях таким образом, будто эти дома предназначались в дар лично царю.
'Кто бы ни пожелал строиться, умоляя царя заложить первый камень, он мог быть уверен, что его просьба будет удовлетворена. В подобных случаях Пётр строго следовал заведённому порядку и пил за успех дела и за благополучие хозяина.
Такое поведение воодушевляло людей на строительство множества домов со скоростью, которая в ином случае была бы недостижима.
По его воле были построены пригороды на некотором расстоянии от Невы, на местности, омываемой несколькими рукавами Невы. Эти пригороды, называемые Большой и Малой Коломной [Great and Little Colonna] и состоявшие из нескольких улиц, предназначались для проживания матросов, корабелов и других людей, относящихся к адмиралтейству; последнее и поныне обеспечивает их жильём.
Немного дальше, ниже устья реки, император выбрал обстановку для возведения Екатерининского дома [Catherinen Hoff (Catherine's House)] из дерева, на датский манер, но с каменным фундаментом. Дом находится в окружении очаровательного леска неподалёку от небольшого канала, способного пропустить лодки из устья Невы.
Он построил ещё два довольно красивых дома - Анны и Елизаветы [Anna Hoff and Elizabeth's Hoff] - для обеих дочерей, своих принцесс, на расстоянии нескольких вёрст [друг от друга] на берегу залива, откуда открывался восхитительный вид на группу небольших островов.
Императрица, желая отблагодарить своего супруга за внимание, решила удивить его подарком - возведением в то же время и без его ведома здания в окрестностях Петербурга. С этой целью она остановилась на весьма живописной местности в двадцати пяти вёрстах к юго-западу от города, расположенной на краю огромной равнины и предоставлявшей глазам самый замечательный обзор. Единственным поселением поблизости была деревня Сарская мыза (деревня Сара) [a village called Saraskoi Muisa (the village of Sarah)], названная в честь своей владелицы, благородной ижорской дамы.
На этом месте Екатерина построила большой дом и разбила чудесный сад с беседками и липовыми аллеями. Строительство шло так быстро и в такой тайне, что царь не имел о нём ни малейшего представления. На протяжении двух лет его отсутствия работы велись столь усердно, что были завершены самым полным и наилучшим образом.
Следующим летом царь вернулся из своих войск в Польше в Санкт-Петербург и высказал огромное удовлетворение императрице по поводу увиденных улучшений в городе, произошедших во время его отсутствия.
'Я нашла,- сказала она царю.- очаровательную место, целительное, уединённое и недалеко отсюда, где Ваше величество, возможно, не отказалось бы построить загородный дом, если только не сочтёт за труд поехать и взглянуть на него'
'Всем сердцем,- ответствовал царь, к несказанной радости увидев, насколько Императрица жаждет улучшить окрестности Санкт-Петербурга.- и я обещаю ответить на ваше пожелание, если это место действительно соответствует вашему описанию'
'Надеюсь,- откликнулась она,- вам оно понравится, это в нескольких милях от московской дороги, там наипрекраснейшая панорама. Если оно и пустовало до сей поры, то лишь потому, что этот кантон редко посещаем и малоизвестен'
Пётр Великий, загоревшись желанием увидеть столь очаровательный уголок, подал Екатерине свою руку и пообещал посетить её на следующий день.
Императрица мгновенно дала секретные поручения, чтобы в течение ночи в загородном доме произвели приготовления, необходимые для приёма Царя.
На следующий день до полудня они отправились в эту предполагаемую глушь, сопровождаемые морскими и сухопутными офицерами и дворянами, особо приближёнными к их величествам.
Также их сопровождали полная провизии повозка и тент, под которым они намеревались перекусить.
Где-то в двенадцати вёрстах от Санкт-Петербурга они свернули с Московской дороги на другую, осторожно проходящую через лес и предоставляющую возможность наблюдать в зоне прямой видимости за Дудергофской [Дудоровой] горой. Это зрелище полностью захватило царя. 'Место,- заметил он с довольной улыбкой.- в которое ведёт нас моя Екатерина, должно быть, весьма хорошо, ибо дорога к нему - прекрасна'
У подножья горы дорога уходила налево и продолжилась чередой мягких подъёмов и спусков, поэтому место их назначения не показывалось до тех пор, пока они не достигли особой возвышенности. И тогда, единовременно, перед царём предстало очень красивое каменное здание среди местности, в которой он оказался совершенным незнакомцем. Он ещё пребывал в изумлении, когда царица оказала ему приём как хозяйка дома: 'Вот,- сказала она.- то самое уединённое место, о котором я рассказывала Вашему величеству, а этот загородный дом я построила для моего государя'
Царь, услышав эти слова, обнял её с величайшей нежностью: 'Никогда,- молвил он в благодарном порыве.- моя Екатерина не вводила меня в заблуждение и не предоставляла обманных счетов. Здесь очаровательно, предпринятые вами старания, чтобы удивить меня, так милы и дают вам полное право на мою самую горячую признательность; я вижу, что вы желаете показать мне, что около Петербурга существуют чудесные места, которые, несмотря на то, что не находятся среди воды, весьма достойны подобных зданий'
Императрица провела царя по апартаментам и показала ему прекрасные виды, открывавшиеся из окон. Затем она сопроводила его в большой зал, где его ждал хорошо накрытый стол.
За ужином царь поднял первый бокал вина за здоровье хозяйки и осыпал похвалами её архитектурные вкусы. Царица, в свою очередь, выпила за его здоровье как хозяйка дома, но каково было удивление царя, когда он услышал салют двенадцати пушек, как только она поднесла бокал к своим губам!
После трапезы до самого вечера Пётр гулял по саду, осматривал все строения возле дворца и, покидая это восхитительное место, сказал, что не припомнит дня, столь же приятного для времяпровождения, как этот'
Подобными императорскими детскими забавами Царь и Царица старались удивить друг друга, словно любимой игрушкой.