Аннотация: "В Диком поле закона нет"- кажется только ленивый не повторяет эту фразу, но истина это не то, что говорят все. Истина - то что есть, а есть - люди. Разные люди, с разными характерами, разными интересами, чьи души порой непонятны им же самим.
Глава 23. Дикое поле.
Путь Каравана лежал на юго-запад, вслед за уходящим летом. Пока - по дороге. Степь вокруг казалась спокойной и умиротворённой. Хлипкие треноги Огненных башен берегли её покой. Ненадёжный, но всё-таки покой. Выбитая трава и отары откормленных овец дополняли друг друга. Растущий вал позади требовал не только леса, рабочих рук, но и мяса. Но с каждым днём нетронутой, перестоявшей травы становилось больше, а пасущегося скота - меньше. Ну, а от мяса в котлах наёмников остался только запах.
Пастухов понять можно: работников на валу надо кормить и кормить сытно. Тут каждый барашек на счету, а проходящий люд как-нибудь сам с голодухи не помрёт. Но травы вокруг всё больше, скота - всё меньше. И у всадников из котлов начинает пахнуть мясом. Немного непривычный, но соблазнительный запах степной дичи. Дозоры раскинулись по степи и как пальцы чутко прощупывают окрестности вокруг идущего каравана. Подбить же стрелой спугнутую птицу или зверушку - честь для дозорного. Конечно, половина добычи идёт хозяину, но половина-то остаётся добытчикам. А вот пехота подъедает остаточный припас, варево их всё постнее и постнее, впрочем парни привычны и не жалуются. Не то что Алевтина.
Красавица едва сдерживает раздражение: пустая каша уже в глотку не лезет, а Чернобородый принёс Блонди двух жареных куропаток на большой, как блюдо, белой лепёшке. Сыр у него не иначе как закончился. Алевтина глотает слюни, пересаживается к самому распахнутому пологу в повозке. Аня не раз делилась едой с пассажиркой, но чтобы эта кукла с кем-то поделилась сама? Такое событие явно из серии: "Не может быть". Вежливый стук по доске короба. Алевтина отвечает:
- Да, заходите.
Человек заглядывает в повозку. Наёмник, пехотинец, достаточно молодой, с коротко остриженными волосами. Тина его не знает. Не иначе в Белом Клине нанялся. Он кладёт на скамью рядом с девушкой небольшой свёрток:
- Госпожа Алевтина, это - вам, - и тут же исчезает. Тина волнуясь разворачивает чистый холст: половина жареной куропатки завёрнута в половину тонкой, белой лепёшки, напоминающей лаваш. Дичь и лепёшка ещё тёплые. Девушка сглатывает голодную слюну, оглядывается, чисто на инстинкте. Она прекрасно знает, что Ани в повозке нет. Подруга тусит сейчас у костра. Невинная девица и сорок разбойников, блин. Причём вонючие и обросшие убийцы ведут себя при ней точь в точь, как пацаны из первого класса в присутствии обожаемой училки. Злости на них, на всех не хватает. В фургоне сейчас только Блонди и Ириша, но на этих можно даже не оглядываться. Блонди чавкает, а Ириша, усевшись на Анькиной кровати, при свете масляного светильника перечитывает трактат о травах. Тоже правильная, аж плюнуть хочется. Тина переводит взгляд на лакомое угощение. Да пошли они все по тропинке в лес! Еду принесли ей. От кого и зачем? Об этом можно и завтра подумать.
.....................................
Лагаст вошёл в хозяйский шатёр. Пять дней он ждал: когда же купец позовёт его. Дождался. Айрисфед приветлив: усаживает наёмника рядом с собой, даёт знак слуге с кувшином: "Налей". Воин пробует. Хорошее вино. Значит хозяину что-то очень нужно. Купец начинает издалека:
- Пока вокруг спокойно...
- Спокойно, - соглашается наёмник.
- А люди?
- И люди спокойны.
- Когда пленных отдашь?
Лагаст неспешно перекатывает вино во рту, глотает, делает вид, что прислушивается к ощущением.
- Когда?
- Думаю, не скоро.
- Не скоро? - хмыкает купец. Нет, ему явно что-то нужно, раз он не спешит с требованиями. - Глупо ты поступил с лекаркой, командир. Не ожидал от тебя такого.
- Да, неумно получилось.
- Вот она сопляков и отпустила. Без твоего ведома, командир.
- Как сказать, хозяин.
- Или с твоего?
- Как сказать... нам ведь ещё не раз этой дорогой ходить, а у людей - память длинная. Страху нагнать - это одно дело, а вот свободных превратить в рабов - совсем другое.
- Или на суку вздёрнуть. Ты ведь это собирался?
- Как сказать...
- Так говори.
- Если честно, то на суку я только Щупа вздёрнуть хотел. А сопляков, так, пугал. Чтобы знали: к кому лезть не стоит. Так что на лекарку у меня обиды нет, хоть и поступила она по-своему.
- Ах, ты их пугал только? К тебе, значит, лезть не стоит? А у меня рабынь воровать можно?
- Я выделил охрану, хозяин. Такую, какую ты пожелал. По мне, Щуп достоин верёвки, но ты его простил. О чём сейчас спор, хозяин?
- У меня украли двух рабынь!
- А их здесь всегда воруют. Кусок золота на пень положи - не тронут, а девку - уведут. Хорошо, что только двух. При таком командире, как Щуп, могли бы и бы и больше сманить.
- А другие сторожа куда глядели?
- Туда, куда им Щуп велел глядеть.
- И тут Щуп виноват? - упрямство наёмника бесит купца, это видно, но он почему-то сдерживается. - И за что ты так в этого рубаку вцепился?
- Какая разница, хозяин, если ты его простил?
- Не совсем...
- Тогда все расчёты к нему.
Глаза купца яростно блеснули, но Лагаст невозмутим. Он не из тех, что лебезят перед хозяином. Не Щуп. Тот бы сразу, на всё согласился, лишь бы господину угодить.
- Ладно, об этом мы ещё как-нибудь в другой раз поговорим.
- А ты можешь просто выслушать меня? Я - твой хозяин и я говорю: лошадей у тебя мало.
- Мало.
- Я дам тебе ещё семь. На время.
- В степи всаднику сподручней, хозяин, - задумчиво соглашается наёмник. - И кочевники всадников лучше замечают.
- Это я и имел ввиду: кочевники всадников опасаются больше, чем пехотинцев. Но если появятся собачники...
- Мы примем пеший бой.
- Примете. Я ведь плачу вам больше, чем всадникам.
- Я не забыл это, хозяин. Сбруя нужна. А оружие мы сами, из своих запасов подберём. Так как насчёт девок? Забудем? У степняков этого товара: на медячок - пучок.
А ещё через два дня караван встретил кочевников. Всадники из дальнего дозора, с вершины холма увидели становище: с пол сотни бурых шатров разного размера, пять больших шатров белого цвета, отары овец и стадо коров в стороне. Тут-то им навстречу и вылетели воины-кочевники - пастухи и сторожа при ближайших стадах. Дозорные поспешно отступили, охрана стянулась вокруг закольцевавшегося в повозках каравана, равно готова о всему.
Но кочевники лезть в драку не спешили. Они крутились вокруг, на расстоянии полёта стрелы, оценивая расклад сил: караван богатый, хорошо защищённый. Стоит ли рисковать? Не лучше ли прежде всё разведать?
Первыми парламентёров выслали хозяева степи: мол чего друг от друга прятаться? Добрым гостям мы всегда рады. Навстречу старшинам выехал сам Айрисфед. В окружении десятка всадников.
Аня из повозки наблюдала обмен любезностями. В придачу к любезностям, старшина каравана подарил старшинам племени трёх разнаряженных, накрашенных женщин. Их привезли в повозке, запряжённой двумя быками.
Не заботясь о результатах переговоров, слуги уже ставили хозяйский шатёр, выпрягали быков, готовясь отогнать их на пастбище.
Айрисфед вернулся в стан вечером, с гостями. Белые лепёшки высились стопками на блюдах. Барашки благоухали на вертелах. В чашах мокли свежезамаринованные крошеные овощи: жгучий, репчатый лук, сладкие свекла и репа, острая редька. Особый шик предстоящему пиру придавало вино в кувшинах.
Алевтина ждала. Воин приходил каждый вечер примерно в одно и то же время и всегда в отсутствие Ани. Приношения его не были оригинальными: кусок белой лепёшки размером примерно с ладонь и кусок свежезажаренной дичи на ней. Этакий бутерброд. Он и сегодня пришёл. На куске лепёшки лежало баранье ребро с мясом. Как всегда, молча положил подношение на лавку, молча ушёл. Это интриговало. Алевтина терялась в догадках и буквально места себе не находила от любопытства. Ещё и потому, что вынуждена была молчать.
Анька опять принесла пустую кашу. Мяса в ней - даже запаха нет. Вот уж действительно: всё познаётся в сравнении. Совсем недавно Алевтину раздражали жёсткие волокна вяленой кабанятины: не разжуёшь их толком. А сейчас она рада бы и эти волокна пожевать, да нету.
- Война - войной, а обед - по расписанию, - Тина пытается острить, но её подруга отмахивается добродушно:
- Война отменяется. Завтра будет торг. Парни вслух о мясе мечтают.
- Что? Раньше овец купить не могли? - привычно ворчит Алевтина.
- Дорого, - опять отмахивается Аня. - За стеной за овец серебро просят, а здесь - за зерно выменять можно.
- А вдруг нападут, - не скрывает своего волнения Алевтина. - Здесь же степь. Закона здесь нет.
- Ага, нападут! Щас! - Аня почти смеётся. Видно не зря у костра покрутилась. - Вся их старшина в шатре у Айрисфеда едят и пьют. При таких заложниках здесь не нападают. Половина воинов уже дрыхнут без задних ног. Такой отдых парням не часто обламывается.
................................................
Скатерть в шатре завалена едой, звучит музыка, танцуют рабыни. Щурясь от удовольствия, седой уже вождь кочевого племени руками выгребает из блюда с мясом овощной гарнир. Мясо для него - ежедневная еда, а вот овощи - редкое лакомство. О делах разговор будет завтра. Да и говорить-то особенно не о чем. Купец идёт от Вала, значит повозки его ломятся от зерна и он охотно обменяет часть его на овец и рабов. Возьмёт и медь. Кроме зерна он предложит мёд, воск, речной перламутр, сукно, полотно, нитки, иголки и прочую мелочь нужную в хозяйстве и не очень.
Но хозяин пира интересуется собачниками. Что ж, тема больная для всех. Поблизости этой заразы пока нет, но кое что люди видели. Разумеется, видевшим пришлось бежать и бежать быстро. Говорят, целую отару бросили, лишь бы отвязаться от преследователей. Бронированные псы львов на части рвут, коня со всадником наземь валят, а пастушьих собак вообще напополам перекусывают.
- Где собачников можно встретить? Э! Да ты, уважаемый, шутишь. Кто же, в здравом уме, захочет с этими людоедами встречаться? Ну да, ясное дело: шутишь. Но ведь мы друзья? Ясное дело. Так вот скажу по дружбе: куда ходить не надо.
Справа от купцов и гостей, за скатертью сидит мощный воин: окладистая борода по грудь, коротко, "в кружок" остриженные волосы - старшина над всадниками охраны. Серьёзный воин сразу видно. По левую руку - второй наёмник: худощавый, среднего роста, быстрый в движениях. Короткие, угольно-чёрные волосы безродного, как солью присыпаны сединой. Старшой над пехотой. Воины не столько едят и пьют, сколько слушают. Что ж, правильно делают. Случись что - биться с собачниками им.
- Хорош Волчара? - Добродушно щурится купец, перехватив один из взглядов гостей. - Стая у него ничуть не хуже: четыре десятка безродных рубак.
- Собачье мясо? - чуть слышно интересуется гость.
- Что вы, уважаемый, - усмехается хозяин. - Такими и собака подавится.
Похвальба хозяина, на взгляд гостя слишком уж глупа, но спорить было бы ещё глупее:
- Красивые у тебя женщины, купец, - вздыхает кочевник, тактично меняя тему разговора. - Красивые и ласковые. А как поют и танцуют! Только взглянешь - молодеешь.
..................................
Торг начали с рассветом. Продавцы вывезли из огороженного лагеря часть телег с товаром, кочевники подогнали пару гуртов скота. Главной валютой здесь были зерно и медь в слитках. За них можно было выменять всё. На втором месте оказались выделанные шкуры, кожи, овчины, копчёные овечьи сыры и колбасы, способные храниться годами. Ну да, холодильников нет, а запасы делать приходится всем. Взамен хозяева брали куски ткани: сукна и полотна, тонкого, плотного, грубого. Каждый выбирал то, что ему было нужно, спорил, торговался до хрипоты. Скот и рабы стояли на третьем месте. На них покупателя следовало поискать. Ну и самое дешёвое - парная баранина. Оно и понятно, если свежая овчина, по осени, для кочевника стоит столько же, сколько и ободранная туша. Повозки разгружаются и тут же заполняются новым товаром.
Свободные от службы воины тоже не скучают: на ровной площадке, рядом с торгом, устроили потеху, "круг с танцами". Борются, рубятся на мечах. Особый интерес у зрителей вызывают поединки пехотинцев со всадниками. Оружие равное. И у наездника, и у пехотинца копьё со щитом. Копья, естественно турнирные, не с наконечниками, а с набалдашниками, но всё равно: получить такой дурой по шлему или по рёбрам - удовольствие небольшое. Для смягчения ударов все поединщики буквально упакованы в овчины. И на землю они летят, как кегли. Причём наездники - чаще пеших. Понятное дело. Выступление - образцово-показательное: мол вон какая у нас пехота, наездников играючи спешивает. Бойтесь нас. Ясно, что Лагаст лучших бойцов на круг пустил, но и Неврис туда не новичков отправил. Фальшивку зрители сразу раскусят: они в седле живут.
Пехотинец сбивает второго наездника, машет товарищам рукой: мол, чего мелочиться? Давайте двоих сразу.
Анин фургон как раз напротив "круга". Если встать на лавку - обзор через окно, как в ложе. Лагаст предупредил девушек: пока кочевники рядом - из фургона ни ногой. Тут обычай: вещь, которую гость похвалит, хозяин должен подарить, а женщина, в глазах кочевника, такая же вещь, как овца или собака. А посему: не клади плохо и не вводи в соблазн.
Алевтина смотрит в одно окно, Аня с Иришей - в другое, хотя и третье - тоже есть. Краем глаза Аня замечает, как Блонди, покинув свою лежанку, перебирается к изголовью её кровати. Непорядок. Аня отрывается от окна, окликает пассажирку:
- Госпожа Блонди, идёмте сюда. Схватка просто завораживающая.
- Порядочные девушки... - начинает та свою традиционную песню.
- Тихонечко - можно, - перебивает её Аня. - Нас никто не заметит.
- На Гастаса только что два наездника, один за другим налетели, а он от обоих увернулся. Сейчас опять нападут, - комментирует ход поединка Алевтина. - По-моему, они что-то затевают...
Тина - психолог и этого у неё не отнять. Людей, если ей надо, она чувствует неплохо, жаль на себя со стороны взглянуть, подруге не дано. Блонди, забыв про золотое изголовье, приникает к окну. А всадники надумали, атакуя одновременно, зажать противника лошадьми.
Но Гастас настороже. В последний момент, он, чуть не под самыми копытами коня, уходит вправо, под левую руку противника. Тот поспешно перекидывает копь в левую руку, упуская подвешенный на ремне щит. Встречный удар тупым копьём в корпус, опрокидывает его на наездника справа. Лошадь налетает на лошадь. Свалка.
Спешенные всадники поднимаются, ругаясь и уворачиваясь от лошадиных копыт. Благо, обошлось без сломанных ног и шей. Победитель извиняюще разводит рукам: "Ничего не поделаешь, на то и танцы".
- Ну, это не честно! Двое на одного! - разочарованно тянет Алевтина.
В ответ на такой замечание даже сказать нечего. Сколько Аня в этом мире обитает, а "честного" боя не видела ни разу. Не считая поединков "на кругу". В бою, нападающие всегда стараются обеспечить себе преимущество: или численным перевесом, или неожиданностью нападения, или ещё какой воинской хитростью. Война на то война и есть. Нет в ней места для показной чести.
Крик: "Берегись!"
Девушки прилипают к окнам. На победителя, во весь опор несётся всадник в кожаном панцире. Вьются под ветром перехваченные ремешком, длинные, светлые волосы. Солнце сияет, отражаясь от полированного наконечника на его длинном, боевом копье.
Гастас резко ушёл влево. Всадник, уже начал левый разворот, и потому оказался к противнику даже не боком, а спиной.
На мгновение перед глазами Ани всплыла другая, давняя уже схватка: наездник против пешего. Только панцирь у наездника там был костяной, а пехотинец приволакивал больную ногу и потому ударить в полную силу не мог. Не то, что сейчас.
Всадник крутанул коня и налетел на встречный удар тупого копья такой силы, что в глазах потемнело, а копьё бессильно повисло в руке. Второй удар вышиб его из седла. Третий...
Третьего удара не последовало. Наёмники уже висли на плечах разъяренного товарища. Воины-кочевников ловили коня, поднимали упавшего. Очухавшийся юнец попытается вырваться из рук соплеменников. Жёсткая оплеуха пожилого мужчины пресекла его поползновения.
А через минуту круг опять топтали три пары пеших бойцов, демонстрируя зрителям своё умение обращаться с оружием.
Торг закончился вместе с днём, а день завершился ночным пиром. Для купцов и местной старшины, разумеется. Но и наёмники позаботились о себе. Такого мясного изобилия Аня не видела даже у Тадарика. Огромные куски баранины варили в крутом рассоле, в двух котлах сразу. Обваренное мясо вынимали и, чуть остудив, нанизывали на шнуры и подвешивали просохнуть. В кипящий бульон тут же закладывали свежую порцию. Отдельно варилась баранина для сегодняшней трапезы. Это тоже был своего рода конвейер: сваренное мясо - на блюдо, свежую, парную баранину - в бульон. Гарниром служили овощи. Воины хрустели репой, чёрной редькой, луковицами. Еду запивали купленным у кочевников кумысом.
Аня опьянела и без кумыса. От одного мяса. Даже Алевтина подобрела, а Блонди выползла из своего угла и присоединилась к общей трапезе. Она то и начала этот разговор, заметив с восторженным придыханием:
- Господин Гастас - грозный воин!
- Ага, против ребёнка, - мгновенно отреагировала Алевтина.
- Между прочим, у того "ребёнка" в руках было боевое копьё, - Аня, к своему сожалению, не смогла удержаться, чтобы не уточнить ситуацию. - И папаша не зря потом сопляку наподдал.
- Тот бородатый - отец мальчика? Ну и зверь! Так, прилюдно избивать ребёнка...
- Тина, - нелепое замечание подруги вывело Аню из себя, - Здесь не избивают. Здесь или убивают сразу, или учат. Отец сына учил. Мальчишка опозорил семью: напал с оружием на гостя, да ещё и позволил вышибить себя из седла.
- Как ты хорошо разбираешься в здешних реалиях! Прямо эксперт по дикому миру. Но Гастас мог бы отнестись к ребёнку и помягче...
- С какой стати, Тина? - Аня едва сдерживается. У неё ведь тоже чувства есть. - Гастас вышел на круг показать свою ловкость, а его пытаются убить, вопреки всем, здешним законам и обычаям. Неужели он не может разозлиться? Он же, как и ты: живой человек...
- Он взрослый человек и должен контролировать свои эмоции. Перед ним был ребёнок.
Аня из последних сил стиснула челюсти, мысленно поклявшись, что больше не скажет подруге ни слова. Весь караван считает её землячку законченной дрянью, если не хуже. Одна Аня со всеми не согласна, доказывая, скорее самой себе и скорее из принципа, что Алевтина не так уж и плоха. Просто над подругой довлеют штампы и стереотипы другого, гуманного мира, но ... может быть, стереотипы довлеют именно над Аней? Может быть, большинство право? Может быть, Алевтина действительно законченная, самовлюблённая и неблагодарная дрянь, как, кстати, и её родители?
- Детям оружие не дают, а воины в бою часто впадают в неистовство! - Блонди гордо разглядывает онемевшую от неожиданного возражения Алевтину.
- Это был совсем мальчик...
-У него было оружие, значит он - воин.
А ведь верно. Ярику наёмники дают оружие только на кругу и только тупое. Мал ещё. Зато дядья мальчика явились на торговый двор при оружии - медный топорик-тесло - такое же оружие простолюдина-ополченца, как и меч - оружие воина-профессионала. А Алевтина всё тянет свою бодягу: мол гуманность общества определяется по его отношению к старикам, женщинам и детям. Кстати, а если старик в семье тиранит женщин и детей или подросток обижает старика? Кого должно наказать общество, чтобы не прослыть жестоким и негуманным? Да уж, тут, как говориться, без пол-литра не разобраться, а водки нет.
Утро, тряская езда, сухой солнечный день, вечерний привал возле брода у очередной реки, чтобы напоить тягловую скотину, степная, зябкая и безлунная, осенняя ночь.
Вздыхают кони, громко сопят волы, неспешно набивая желудки перестоялой уже, степной травой. Воины охраны, они же пастухи, верхом объезжают стадо, вглядываясь в темноту. Люди близко. Конечно, они - мирные кочевники, но за тяглом лучше присмотреть. Наёмник не верит никому. Он всегда ждёт подвоха, всегда настороже. Городской стражник может приснуть на посту. Ему не страшно. Он - среди своих. Для наёмника - "своих" нет. Вокруг него всегда чужие.
Полоса неба на востоке светлеет. Обострившиеся от темноты глаза различают стелющийся по степи туман. Над его серебрящейся в предрассветных сумерках пеленой - неясные, чёрные силуэты - всадники вокруг скрытого туманом стада. Лошадей под седоками не видно и сидящие люди словно плывут над туманом, всматриваясь в светлеющую степь красными, от бессонной ночи глазами.
Звон спущенной тетивы, свист стрелы - звуки почти за гранью слуха. Людей над туманом, как рукой смахнуло. Лишь один страж, скорчившись, медленно сползает с седла. Опять свист стрелы. Человек мягко падает в туман, из последних сил цепляясь за гриву лошади. Оскалившееся лицо мальчишки-кочевника проступает сквозь туманную пелену и пелену боли. В руке юнца - нож.
Позавчера, на кругу, наёмник при всех вышиб подростка из седла. Потом родной отец, при всех же, надавал сыну оплеух. Теперь только голова врага сможет вернуть парнишке уважение родичей. Юнец догнал караван, высмотрел своего обидчика и всю ночь сторожил его, в ожидании первого луча рассвета, чтобы пустить смертоносную стрелу. И вот сейчас...
Копьё входит юному мстителю в спину, пришпиливая его к земле, как жука. Нож выпадает в траву, лицо перекашивается гримасой смертельной боли, а над нам, сквозь туман проступает лицо Бория - нанятого в Белом Клине, а рядом - лицо Турия, и кого-то ещё, и невнятное многоголосье в ушах:
- Волчару зовите!
- Лекарку надо!
Голоса - это хорошо. Это значит, что он ещё жив. А боль? Это не впервой. Это он перетерпит.
Кипяток бурлит в котелке. Приставная доска, заменяющая хирургический стол, мокрая от крови. Первая стрела ударила в спину прямо и прошила лёгкое, чуть пониже сердца. Вторая - вонзилась сверху вниз, разбив ребро и застряв внутри, едва не достав до диафрагмы. Даже панцирь не защитил своего хозяина. Стреляли почти в упор, наконечники у стрел, узкие, медные, а лук стрелка - составной, усиленный жилами и пластинками турьего рога.
Обломив наконечник, Аня тянет стрелу за оперённый конец. Вторую рану придётся вскрывать: резать кожу, убирать крошки расколотого ребра, вынимать наконечник из лёгкого. К счастью, пациент без сознания и боли не чувствует. Лагаст, сидящий на земле рядом, вдруг поднимает глаза, вспомнив, спрашивает:
- Где ублюдок?
- Уже зарыли, командир.
- Если кто-то взял хоть нитку...
- Лагаст, здесь детей нет.
- Госпожа Анна, если что-то нужно...
- Носилки, - Аня не прерывает работу. Даже головы не поворачивает. - Две лошади и носилки между ними. Можете взять мою.
Дело нашлось. Лагаст вздыхает с облегчением, встаёт:
- Да, носилки...
Наконец-то она нащупала второй наконечник. Теперь перекусить клещами древко стрелы, убрать его, крючками растянуть рану. Очень осторожно. Незачем усугублять кровотечение. Ещё осторожней, щипцами и пинцетом, освободить медной жало из губчатой ткани лёгкого, выбрать тампоном скопившуюся кровь и тут же молниеносно прижечь повреждение. Едва-едва коснувшись. Лишь бы кровь заварилась, запечатав лёгочные капилляры. Штопать не стоит. Пусть стекает кровь. На дыры наложить тампоны и забинтовать.
Пациент всё ещё жив, хоть и без сознания. Пульс прощупывается хорошо: и на сонной артерии, и на запястьях.
- Переносите его в носилки, парни. Осторожно.
Айрисфед явился, как всегда, некстати, и, как всегда, пьяный после ночного пира:
- Почему стоим! Лагаст! Что за придурь на тебя напала?
Кровь и бесчувственное тело разозлили его ещё больше, а вид двух лошадей с носилками-гамаком между ними - окончательно вывели из себя:
- Ты умом тронулся, наёмник? Возить покойника на двух лошадях! Или здесь мертвяка прикопать не можешь? Я для этого вам своих лошадей давал?
- Это моя лошадь! - Взорвалась Аня. - Моя! И мне решать: кого возить на ней! А вторая, - она указала на раненого, - его. И она повезёт своего хозяина даже туда, откуда не возвращаются.
Девушка ещё сдерживала свой гнев. Лагаст сдерживаться не захотел вообще:
- Забирая своих кляч! - заорал он на хозяина, срываясь на визг. - Нам от твоей падали - одна морока! Они же человека не держат! Что? Опять схитрить решил? Заездил лошадей и к нам на откорм отправил? Забирай, я сказал! А то сдохнут ненароком, а ты за одну - трёх потребуешь.
- Волчара, ты...
Но Лагаст не собирался останавливаться:
- Мало того, что лошади - дрянь, так мы их ещё и откармливать должны? Где овёс на прикорм? Или не знаешь, что боевому коню травы мало? Парни! Где его кони? Пусть забирает. Даже сбрую пожалел!
- Лагаст, - рявкнул купец во весь голос, - ты что? С утра белены наелся? Лекарка разумней тебя говорит. Если те лошади её и того бедолаги, - так о чём спор?
- Об овсе и о твоих одрах! Им, чтобы их ветром не шатало, двойную меру сыпать надо.
- Ну так засыпь. Вечером получишь свой овёс.
- Или?
- Я сказал: получишь.
- И на пять дней вперёд!
- Получишь на пять. Но чтобы караван тронулся немедленно!
- Так у меня всё готово, хозяин.
- А... - Айрисфед в растерянности оглядывается вокруг: раненый - в носилках, воины заливают костёр и грузят пустой котёл в повозку. Сам командир наёмников стоит, оглаживая взнузданного коня. Как и остальные воины. Кстати, дозорные уже верхом и рассредоточились вокруг. И ради чего было свару заводить? Чтобы вечером мешок зерна наёмникам отдать? Вот ведь действительно: пошёл по шерсть - вернулся стриженный. Хитрая же тварь, этот Волчара. С таким свяжись.
- Неврис! - раздражённо окликает купец второго командира наёмников. - В путь!
Лошади с носилками неспешно трусят, привязанные к лекаркиной повозке. Над носилками - холщёвый полог от солнца. Аня идёт рядом и не сводит глаз с раненого. Парень очень плох: то бредит, то проваливается в беспамятство. Кровь из раны просачивается сквозь повязку и сквозь дерюгу носилок, редкими каплями пятная пыль дороги.
- Может повязку сменить? - это Лагаст подъехал, придержал коня.
- Не стоит. Сейчас это - меньшее зло.
- И дышит он...
- Одним лёгким, - соглашается Аня. - Второе не работает. И не надо. Сейчас главное - чтобы кровотечение внутри само остановилось. На остальное можно даже внимания не обращать.
- Тебе виднее, но если что-то надо... - не договорив, он посылает коня вперёд. Как никак, обязанностей командира с него никто не снимал. Да и сам, Лагаст, их не отдаст. А если Ане что-то понадобится - Ириша и Ярик всегда под рукой.
Через некоторое время, сменив учительницу, девочка также идёт рядом с носилками, также меняет компрессы, также поит парня с ложечки травяным, кровеостанавливающим отваром. Хорошо, когда рядом есть такая помощница.
Время от времени к носилкам подъезжает или подходит кто-то из наёмников, смотрит на товарища, вздыхает и отходит или отъезжает. Молча. К чему слова, когда и без слов всё ясно? Незачем зря душу травить.
К вечеру опять заявляется Айрисфед: проспавшийся, трезвый. Хмуро смотрит на бредящего воина, на девушку, рядом с носилками, бурчит недовольно:
- Чего зря мучиться и мучить? Не жилец же...
- Спасибо за утешение, хозяин, - отвечает лекарка равнодушно. Лицо мужчины наливается краснотой стыда и досады: умеет же эта девка осадить. Вроде и вежливый ответ, а звучит - хуже брани. На глаза ему попадается личико Алевтины. Та как раз выглянула из повозки. Смачно харкнув, купец отъезжает прочь, бурча про себя: "Всё равно же сдохнет. Тут и чудо не поможет".
Ане важно другое: вечер. Скоро остановка. Можно будет снять повязки, осмотреть раны. В помощниках недостатка нет. Этот же мир - "Дикий" и любой наёмник из отряда без слов поможет перенести или перевязать товарища в твёрдой уверенности, что, в случае беды, любой из товарищей отплатит ему тем же. Не то что в Питере, когда фельшерица с врачом "Скорой", вдвоём, из последних сил волокут стокилограмового больного на мягких носилках по лестницам, с пятого этажа, без лифта, под вспышки телефонов-фотоаппаратов скучающих зевак. А потом выслушивают публичные оскорбления: мол не так несли.
Тампон с раны на груди Аня снимает осторожно, чтобы не повредить свежий струп, обрабатывает кожу вокруг спиртом. А вот раны на спине - вскрывает щупом без жалости, выпуская густеющую, тёмную кровь. Вроде бы внутреннее кровотечение прекратилось. Тампоны на раны, плотная повязка на грудь.
По её просьбе, воины переносят товарища в повозку, в кровать. Ночи уже холодные и раны запросто можно застудить.
- Госпожа Анна, - зовёт её Лагаст, - идёмте к костру.
- Идите, госпожа, я присмотрю, - поддерживает командира Ириша.
..............................
- Госпожа Анна, хотите горячего вина с мёдом?
Каше ещё вариться и вариться, но на углях печётся маринованная баранина, греется вино в маленьком котелке.
- Нет.
- Как хотите, - Лагаст не настаивает. - А я выпью. Иначе не усну. Морозит меня что-то.
- Нервы.
Лагаст хмыкнул:
- Не понимаю. Много слов ваших не понимаю. И Гастас не понимал. Чужая вы здесь. И никогда своей не станете.
- Я знаю.
- Да я не в обиду, - он пригубил горячее питьё, пожаловался. - Устал. Все говорят: счастливый бродяга, а я - устал. Устал друзей хоронить. Я ведь тоже в ранах понимаю. Насмотрелся. С такими - не живут.
- Кто его знает, - Ане не хочется ничего доказывать. Особенно Лагасту. Он ведь действительно знает. Пустые слова мужчине ни к чему. - Я вот что скажу, командир: умереть - никогда не поздно, а за жизнь побороться - всегда стоит. Если хоть тень надежды есть.
- А она есть?
- Тень? Да.
- Вот как? - Он опять пригубил, на глазах хмелея от горячего питья. - А ведь ты не ведьма. Ведьма в Белом Клине была. Настоящая. Кремень, а не баба. Кто её только не гнул, а перед вами она сама склонилась...
- С какой стати?
- И я думаю: с какой? А ведь ведьма она настоящая: и видит, и ведает. Интересно, что она в вас увидела? Купцы про божественную кровь толкуют. Брехня. Бабьи выдумки. Человек вы, до мозга костей. Издалека человек, но - человек. И только. - Мысли мужчины неожиданно и прихотливо скакнули в сторону. - Тадарик это. Козлина желтоглазая. Это он парня с толку сбил.
Аня вскинула на воина удивлённые глаза.
- Не знаете? Ну, да. Откуда? Это он Гастасу наплёл, будто вы его не бросили, потому что влюбились в парня с первого взгляда, только признаться в этом не смеете. А Гастас ему поверил.
"Гастас поверил". Аня вспомнила первый свой день в доме "остепенившегося" наёмника. Она и Гастас вошли в него почти друзьями, если такая дружба вообще возможна в этом мире, а на следующий день юноша вдруг отодвинулся от неё, начал откупаться подарками. Так вот значит о чём говорили мужчины за вечерним столом в её отсутствие. О ней. Сплетники несчастные. Куда старым бабкам на лавочках до скучающих мужиков!
- Болтун этот Тадарик, - Лагаст продолжал развивать мысль и она явно нравилась ему всё больше и больше. - Наболтал невесть что, сбил парня с толку. Сколько бродяг вы из лап Гнилой вырвали? Неужели в каждого из них - влюбились? В меня, например. А ведь в постель свою положили, а сами на голой земле спали...
- Не совсем на голой, - попыталась остановить его Аня, но Лагаст, хмелеющий на глазах от горячего вина, пропустил её возражение мимо ушей:
- Я с ним три года вместе. А до встречи той лет пять по свету бродил. Не один, разумеется. Таких, как я в нашей земле немало. Средний сын. Знаете, как у нас говорят? Младшему сыну - отчий дом, старшему - новое поле, а среднему - меч и дорога. А тут нас в Заболотье занесло. В Градок. Знаете, такой? Конечно не знаете. Ничего вы здесь не знаете, ну и ладно. Зашли мы в таверну отдохнуть, перекусить, выпить, а там - ссора. Парнишка с тремя наёмниками что-то не поделил. Казалось бы, нам-то что? Но я же вижу: земляк, пусть и безродный. Вмешался, вроде любопытствую: мол, чего не так? Зачем шум? А парнишку к нам за стол тяну. Со мной трое тогда было. Из них сейчас только Рагаст жив. У безродного бродяги, да ещё и пехотинца - жизнь короткая. На одного павшего в бою где-то трое убитых в спину приходится, да трое - умерших от ран, да ещё трое - от болезни сгоревших. А собачники... - Лагаст скривился, отхлебнул подслащённого вина, запивая горечь воспоминаний. Изморозью серебрилась седина на угольно-чёрных волосах совсем не старого (и тридцати ведь нет), крепкого мужчины. - Чего там зря говорить, если вы сами всё видели и знаете.
Он слов наёмника тянет застарелой безнадёжностью. Ох, и устал командир хоронить друзей. А кто бы на его месте не устал?
- Знаю, командир. Всё помню.
Лагаст хмыкнул, отхлебнул добрый глоток горячего питья. Без лупы видно: мужчина пьёт, чтобы забыться. Как Тадарик тогда, после дозора на торге. Жаль, вино не такое уж и крепкое.
- Ну, затащил я парнишку за свой стол. Те, трое сразу от него отстали. Угостил его бражкой, спросил: "Что ищешь на краю земли?" Оказалось - службы. Хорошо. Я с таким согласен, предлагаю: "Давай к нам, земляк. Стаей и наниматься, и отбиваться легче." Он тоже подумал и согласился. Год назад мы с ним кровь смешали. Теперь - братья. Верный он парень. Среди бродяг таких редко встретишь...
Перед Аней лежит лепёшка из непросеянной муки. На ней, как на блюде, две палочки со свежезажаренным мясом. Она и не заметила: как и кто из парней принёс ей еду.
- А как Гастас безродным стал?
Лагаст посмотрел на неё хитрыми, пьяными глазами:
- Всё ждал: когда спросишь. Отец его из дома выгнал. Единственного сына и со двора вон.
- За что?
- А ни за что, - Лагаст опять скривился. - Обычное дело: женился его папаша. На молоденькой. А соплюшка шустрой оказалась и решила, что пасынок ей без надобности. Вот и принялась старику нашёптывать. Трёх месяцев не прошло, а единственный и любимый сын постылым стал. Грыз его папаша, грыз, а потом и вовсе из дому выгнал, да ещё и волосы парню обрезал, чтобы домой не смел возвращаться. До встречи с вами, Гастас рядом с бабами стоять брезговал. Зато теперь, от вас, его семью парами волов не оттащишь. Интересно, чем вы его взяли? - От выражения презрения на резиново-пьяном лице наёмника, Аню передёрнуло. Отвыкла.
- А всё-таки? - не отставал от неё командир. - Чем? Не заигрываешь ты с ним, глазками не играешь, ни привечаешь ничем, а он каждую минуту от меня к тебе бежит. Почему? Что ты такое делаешь?
- А если ничего?
- Как это? Ничего?
- А вот так. - Аня зло смотрела Лагасту в самые, чёрные зрачки ярко-синих глаз. - Не тяну его от тебя семью парами волов, не рву человеку сердце пополам, не подгоняю под себя, а принимаю таким, каков он есть...
- Что? - Лагаст вряд ли осознал смысл слов собеседницы. Слишком уж он был пьян, но и того, что девушка возражает ему - было достаточно. - Ты, девка...
- Шёл бы ты спать, командир, - Рысьис и Рагаст нависли над ними.
- И лекарке бы отдохнуть, - третьим в компании оказался Вирья.
- И тебе, командир, и лекарке, - не уступал рядовой. - Для её ремесла тоже силы требуются. Или Гастас тебе не друг?
- Гастас? - Лагаст резко зачерпнул кружкой остывающее питьё из котелка, выпил залпом. - Верно. Пора спать. - Он поднялся, опираясь на руку Рагаста и покачиваясь. - Не слишком хорошая беседа у нас вышла, госпожа Анна, но порой и добрая ссора кстати. Доброго вам сна.
- Согласна, командир, - Аня попыталась улыбнуться. Не слишком удачно, но мужчина видеть этого не мог. Наёмники уже волокли своего вожака к одной из повозок. Вирья наклонился над девушкой, заметил подчёркнуто мягко:
- Вам бы тоже отдохнуть, госпожа Анна.
- Мне? Да. Надо... - Аня рассеяно посмотрела на собеседника, на огонь, на лепёшку и мясо. - Чаёк только допью.
- Чаёк - это хорошо, - согласился мужчина, зачерпывая кружкой из котелка травяной отвар и присаживаясь у костра. - Вернусь домой - буду каждый вечер чай пить и вас добрым словом вспоминать.
- Домой? - Удивилась Аня. - У тебя дом есть?
- Есть, - согласился мужчина, отхлёбывая горячий отвар из кружки и блаженно щурясь на огонь. - Далеко, но есть.
- Погоди, - Аня даже не пыталась скрыть своего недоумения. - Но тебя кажется у собачников...
- Да. Меня парни у собачников отбили, - подтвердил её догадку Вирья. - Грудня командиру за меня слово сказал. Грудня из наёмников, Лагаст его знал и потому послушал.
Аня вспомнила тот бой, организованный грабёж "по системе", за боем последовавший, Лагаста, ощупывавшего рабов, и парня, оттолкнувшего руку победителя. Было такое.
- А как ты к собачникам попал?
Наверно, спрашивать не следовало, потому что мужчина от её вопроса, дернулся всем телом, как от удара током, даже чаем поперхнулся, закашлял:
- Извините, - пробормотала Аня даже не смущённо, а испуганно.
- За что? - отблеск костра в зрачках - дело обычное, но сейчас Ане показалось, что глаза Вирьи вспыхнули от ярости. От мягкой растянутости речи, холодило кожу. - За то, что научили парней кишки этим тварям выпускать? ВАМ у меня прощения просить не за что. И ... - мужчина несколько раз, глубоко вздохнул, - ВАМ я на любой вопрос отвечу. В поле они меня взяли. Мы озимь жали. Я и Мила - жена моя. А тут собаки: сбили нас с ног и к земле придавили. Не шелохнёшься. И ... сын ещё с нами в поле был. Младенец. Нельзя ему было без матери весь день дома, в избе оставаться...
Пауза тянулась и тянулась. Аня молчала, стиснув зубы и не осмеливаясь прервать её.
- Он его собаке бросил. - Вирья выдрал из себя фразу, как занозу. - Понимаете, госпожа Анна? Малое дитя и собаке. У матери на глазах! Мила лишь охнула. Тихо-тихо. Понимаете? Одним вздохом душа отлетела. - Мужчина опять поперхнулся, затих, глядя в огонь. Аня тоже молчала и вспоминала гору трупов на краю разграбленной орды: старики, старухи, пастухи, малые дети, воины, собаки ... Вопрос решён наёмниками окончательно и бесповоротно. Краем глаза она покосилась на Вирью: конопатого, с ярко-рыжими волосами, подёрнутыми сединой, как перестоялая трава - изморозью. Пахарь и воин из племени, где у женщины есть душа и имя.
- Но вы вернётесь?
- Да. В избе двое детей постарше осталось. Родня, конечно пропасть им не даст, но я всё равно вернусь. Когда научусь собак резать.
........................................
- Хозяин, - Щуп положил перед Сивым медный кинжал. Рядом, с сидящим Путником, стоял Ученик.
- Что это? - Сивый осторожно прикоснулся пальцем к обоюдоострому лезвию клинка.
- Это кинжал того сопляка, что прошлой ночью подстрелил Волчёнка. Сопляк хотел ему этим кинжалом голову отрезать, да не успел: один из Лагастовых мясников подоспел, сопляка в спину, копьём ткнул. Насквозь.
Сивого передёрнуло от возбуждения:
- Невероятная кровожадность!
- Зачем ты принёс его нам? - Чернобородый взял клинок в руки: узкое четырёхгранное лезвие немногим уступающее по длине мечу было отлито вместе с рукоятью и крестовиной из витых жгутов. - Приметная вещица.
- Очень. Любой кочевник увидит его, узнает и передаст весть родичам убитого.
- И что будет потом?
- Свершится кровная месть. Караван вырежут. Весь.
- Наш?
- Любой. - Щуп хищно осклабился. - Если на поясе командира охраны, например, будет висеть этот кинжал. Волчара приказал труп со всеми вещами в степи закопать. Так, чтобы даже собаки не учуяли.
- А ты умыкнул кинжал?
- Не для себя. Для Господина, - Наёмник опять осклабился, выделив интонацией последнее слово и тут же прогнал ухмылку, закончил серьёзно. - Если Лагаст узнает об этом - он меня живьём в землю положит.
- А зачем ему знать? - Чернобородый стиснул рукоять, обвитую полосками разноцветной кожи. - Столь смертоносное оружие - по истине щедрый и достойный дар. Целый караван!
- Караван и племя, - уточнил Щуп.
- Племя?
- Да. Сила племени не в богатстве, не в скоте, а в воинах. Воины добывают всё и всё хранят. Потеряв воинов в бою с охраной каравана, племя из хищника превратится в добычу. И богатства уничтоженного каравана только усилят вожделение соседей.