Аннотация: Лаодику выдают замуж. Господа на то и господа.
М.А.Булгаков "Мастер и Маргарита".
Подглава 11.1
Цезарь тяжело дышал, но усталость его была приятной. Только что он, отмечая победу, пробежал триумфальный круг с пальмовой ветвью в руках. Слуги выволокли из зала тело паренька - гладиатора. Бой вёлся на деревянных мечах, но когда раб, поддавшись императору, упал, - тот из прихоти зарезал его. Кроме деревяшки у Цезаря был кинжал. Довольный победой и собой, Калигула улёгся на пиршественное ложе. Марк подал ему чашу чистого, неразбавленного вина. Сын патриция и сенатор прислуживал прицепсу, подпоясавшись полотном так, как ему, дома прислуживали за столом рабы. Жаркий поцелуй Цезонии - награда победителю. Всё это в порядке вещей, но то, о чем попросила первая среди матрон своего супруга, заставило Лаодику на некоторое время прервать свои всеохватные наблюдения за пиром, гостями и слугами.
- Все восхищены! Прекрасный бой!
Цезарь, любящий похвалу, не отрываясь от чаши, кивнул, а Цезония продолжила:
- И, конечно, восхищаясь на словах, на деле все ждут, не дождутся, когда смогут выклянчить для себя какую-нибудь подачку. Мне кажется, только один человек рад твоей победе, а не удачному поводу.
- Кто же, по твоим словам, на тот раз проявляет бескорыстие?
- Твоя Тень. И не на этот раз, всегда. Я, например, не помню, чтобы эта девушка попросила тебя, пусть даже о малости. Она служит тебе вернее, чем кто бы то ни было, а награда её - меньше, чем у самого нерадивого.
Покосившись на рабыню, Калигула благосклонно кивнул:
- Это правда, меньше неё мне никто не досаждает
- Меньше досаждать невозможно, - строго прервала мужа Цезония. - Тебе давно следовало сделать ей хороший подарок, но, право, она так незаметна, что о её существовании трудно вспомнить.
- Вокруг тебя столько отпущенников, а служат они лучше рабов, да и не годится равнять с рабами посланницу Великой Матери.
- Верно! Я освобожу её! Моей матери это будет угодно. И ещё... ещё...
- Я приготовила ей в подарок золотое ожерелье. Август награждал золотыми ожерельями патрициев...
- А я награжу рабыню! Нет, отпущенницу! Посланницу моей матери!
- Это будет справедливо. Может быть, мне стоит также приглядеть ей мужа?
- Мужа? - Цезарь задумался.
- Это избавит девушку от привычки, волочь к себе в постель кого попало...
При упоминании о столь милой "слабости" рабыни, Калигула окончательно развеселился. Он скрючился, затрясся от хохота, хлопая себя при этом по ляжкам.
- Конечно, избавит. А меня... меня избавит от нудных жалоб этих жирных свиней - сенаторов на обиды, чинимые их невинным сыновьям развратной рабыней! Невинные сыновья! Ночью в Римских лупанариях не найдёшь ни одной свободной шлюхи, но римские мальчики, конечно, все сплошь высоконравственны и невинны... Ты хорошо сделаешь, если сумеешь подобрать девке мужа по её способностям.
- На рабыне никто не женится. Ей надо дать вольную.
- Вольную? Немедленно! Анистий! Пиши. Ей - палец Цезаря уткнулся в неподвижную рабыню, - вольную. Где фригийский колпак?
- И дарственную на ожерелье, - напомнила Цезония, одновременно, знаком подзывая служанку.
Отпущенник единым махом составил требуемые документы. Ещё через минуту они были подписаны и скреплены личной печатью прицепса. Расщедрившись, Калигула на основании того факта, что рабыня ни разу не была наказана тяжкими оковами, велел составить ещё один документ: о введении новоявленной отпущенницы в римское гражданство.
Вручая рабыне бумаги, за которые многие заложили бы всё, в том числе честь и совесть, Гай Юлий Цезарь Калигула, конечно же, ждал изъявления глубочайшей и самой пылкой благодарности, но вместо того, чтобы, целуя ноги повелителю, восхищаться я его щедростью и великодушием, девушка смертельно побледнела. В карих, широко распахнувшихся глазах её отразился нечеловеческий ужас. Ещё миг, и, без сил упав на плотно пригнанные плиты пола, служанка горько и громко зарыдала. Среди вздохов и всхлипов Калигула, Цезония, а также все вблизи лежащие гости разобрали много раз и на все лады повторяемую фразу, полную тоски и отчаяния: "Божественный, Богоравный, Величайший и Наиславнейший гонит меня!"
Звучало это так горестно, так искренне, что Калигула даже опешил. Только как следует, насладившись зрелищем отчаяния и любви к себе, он соизволил объяснить, теперь уже отпущеннице, что ни в коем случае не собирается лишать свою верную служанку священного права ухаживать за его Божественной особой и что, не смотря на документ в её руках, он по-прежнему остаётся её господином и останется им вплоть до его или её смерти. Радость, осветившая лицо служанки после этого пояснения, доставила ему такое же удовольствие, как и её слёзы. Лаодика, целуя руки повелителя, благодарила и восхваляла Божественного и Богоравного, милостиво согласившегося и в дальнейшем принимать её услуги....
Короче, там, где всякий нормальный человек увидел бы один повод для благодарности, жрица Кибелы нашла целых три: плачь о том, что господин гонит её, благодарность за то, что не гонит и восхваление за щедрейший из даров - свободу. После чего, добавила к трём, ещё один: благодарность за золотое ожерелье, дар Цезонии. Тут она тоже не упустила случая подольститься и ожерелье из золотых пластинок, стоящее от силы две тысячи сестерций, было возвращено в руки господина с приличествующей моменту речью.
Острый слух жрицы Кибелы позволял ей слышать не только то, что предназначалось для её ушей. Так и теперь, она прекрасно расслышала все насмешки и издёвки, сопровождавшие ту реку лести, которую она выплеснула на своих господ и повелителей. С бесстрастным видом принимаю обвинения во лжи, подлости и глупости, Лаодика вдруг вздрогнула. Чистый, твёрдый голос, вспоровший ткань из шёпота и бормотания, громко и ясно произнёс: "Да не врёт она! На что ей десять золотых бляшек, если в её ларцах накоплено золота и драгоценностей на миллион...".
"Что?" - повернул голову Калигула. Не теряя присутствия духа, Лаодика поспешно зашептала: "Они ошибаются. В ларцах госпожи Рима скрыты сокровища невиданной цены, стоимость их не может даже выговорить язык смертного. Но, как бы небыли они прекрасны и бесценны, лик и ласки супруги Божественного прекраснее и великолепнее их". Приказ, скрытый от посторонних в лёгком касании пальцев, в движении глаз, в искусной речи не остался напрасным. Рука Цезаря потянулась к руке жены, губы к губам... Миг, и тяжёлый полог рухнул вниз, скрывая от глаз пирующих то, что происходило на императорском ложе.
Расширившийся взгляд новоявленной гражданки Великого Рима вновь охватил всю пиршественную залу. Четыре пышногрудые танцовщицы гнутся под стонущую музыку, как трава под ветром. Их крошечные ступни едва цепляются за каменные плиты пола, тяжёлые бёдра колышутся, придавая фигурам прочность и остойчивость, тончайший стан кажется, напрочь лишён не только костей, но и хрящей, твёрдые груди с острыми сосками высоко вздёрнуты и направлены вверх, а лица, подобные цветам лотоса, запрокинуты и чёрные, распущенные волосы касаются мраморных плит пола. Красивые девочки. Но как недолго будут они красивы! Один из гостей поднялся с ложа, поймал танцовщицу за руку, потянул её в "комнату для удовольствий". Год, два, три... не более и красота сойдёт с лица, тело отяжелеет и девочка, которой и сейчас не более четырнадцати, будет выброшена то ли на кухню, то ли в какое-нибудь имение в качестве рабочей силы. Счастье, что жрецы Кибелы-Реи научили её оберегать тело от ненужной беременности. Только ученицы храма владеют этим искусством в полной мере.
Лепид, он не разговаривал с Лаодикой с того самого дня, когда она выгнала его за бесконечные ссоры с Авлом Вителием, свесился с ложа, поинтересовался:
- Высматриваешь гостя, не умеющего держать свои мысли при себе?
Доброжелательная улыбка, предварившая ответ Тени, подсказала Марку, что примирение, которого он искал, уже состоялось:
- Нет, Марк. В этом нет необходимости.
- Думаешь, мальчик прибежит к тебе сам? Я знаю этого юношу, точнее видел его. Он красив, горяч... и ещё он часто говорит то, что думает...
Лаодика опять улыбнулась:
- Соблазнительное сочетание, но...
- Ты его не хочешь. Это не похоже на тебя.
И опять улыбка. Лёгкая и добродушная:
- Кажется, ты берёшься защищать смельчака? Нет нужды. Я не собираюсь мстить ему. Поверь, Марк, я не жестока. Я только защищаюсь, когда это нужно. Но сейчас мне не нужно защищать себя. Родственники объяснят молодому человеку, что неразумно поступать так, как поступил он. И довольно.
Не веря услышанному, Марк нашёл нужным переспросить:
- Как я понял, жрица Кибелы решила отпраздновать своё освобождение милостью? Может быть, юноше стоит прийти и поблагодарить жрицу?
И опять улыбка. Лаодика вдруг подумала, что она, одетая, похожа на скромную, но госпожу, а вот голый патриций, соблазняющий её чужим телом, неотличим от раба.
- Марк, не надо искать повода там, где он уже есть. Говори, что тебе надо, а я уж назову цену.
- Я хочу зайти к тебе сегодня... ночью, но я не знаю, будет ли удобен мой визит?
- Ты для меня желанный гость. Что же касается мальчишки, - забудь о нём так же, как забыла и я. Мне надоело распутство, надоело видеть смазливые рожицы, изображающие восторг и восхищение, за которыми прячутся страх и желание подороже продать свои ласки.
- Раньше тебя это не беспокоило.
- Говори прямо: "Раньше тебе это нравилось". Теперь мне это надоело. У меня есть любовник. Я говорю об Авиоле. С меня довольно
- Мне странно слышать твои слова, но я не могу осуждать тебя. Это твоё дело, твоя прихоть, и я, конечно, постараюсь привыкнуть к ней, надеюсь, ещё до того, как ты придумаешь что-нибудь новое. Итак, сегодня ты ждёшь меня?
Авиола ушёл из дома Марка Лепида на рассвете, так и не дождавшись хозяина. Мысль о том, что сделает с ним Тень за пропущенную ночь, отдавалась ознобом во всём теле, но менять что-либо было уже поздно. Вибия умела быть любезной и обворожительной, в особенности с теми, кто оказывался, приятен ей. Крепчайшее вино из Египта, умело построенная речь, красноречивые жесты, мимика... и к концу трапезы гость оказался опутанным желанием и страстью, как гладиатор сетью...
..............................................
Воспоминание о ночных утехах и ласках, которые к тому же могли считаться местью вечно пренебрегающему ею мужу, сладостной дрожью отдавалось в теле благородной матроны. Даже присутствие этой смазливой потаскушки Гесионы не портило восхитительного, триумфального чувства, на крыльях которого парила гордая душа римлянки. К тому же Гесиона сейчас на редкость подобострастна и всё старается заглянуть в глаза госпоже.
- Ну, чего ты всё крутишься передо мной?
- Не смею верить своему счастью, госпожа моя.
- Счастью? Какое это счастье привалило тебе сегодня?
- Прислуживать Госпоже Рима, госпожа моя. Разве может выпасть большее счастье на долю смертного?
- Прислуживать Госпоже Рима? Где же здесь эта госпожа? - переспросила, заинтересовавшаяся матрона.
- Передо мной, госпожа моя. Нижайше прошу госпожу мою выслушать меня, ничтожную, склоняющуюся к стопам её, ибо слова мои - святая правда
- Говори... - позволила заинтригованная матрона, поудобнее устраиваясь на ложе. Поспешно поцеловав госпоже край одежды, рабыня заговорила:
- То, что я скажу, госпожа моя, - тайна для всех непосвящённых, и состоит она в том, что сегодня ночью у Рима наконец-то появилась настоящая госпожа. Не Орестила с Павлиной, не Пирралида, не ненасытная Цезония и даже не тихая и незаметная Тень, а вы, госпожа моя отныне настоящая повелительница и владычица величайшего из городов. Жена и наложницы ловят прихоти Цезаря, Тень - направляет его волю, вы же, госпожа моя, будете приказывать всем, приказывая покорному вам Авиоле. В этом заключается Божественная тайна и Божественная же справедливость.
- Мой господин мудр и проницателен, однако, даже самые умные иногда ошибаются. Ваш супруг и мой господин надеется на любовь и привязанность Тени, но тени не знают любви.
- Мой муж надеется напрасно?
- Увы, госпожа. Тень безразлична к моему господину. Единственный мужчина, сумевший затронуть её сердце - Ацилий Авиола, и его сердце лежит у ног моей госпожи. Это перст Судьбы, госпожа моя. Великая Госпожа Великого Города!
Разумеется, щедрость Цезонии к рабыне не была бескорыстна. Утомлённая любезными речами служанки, матрона наконец-то поняла, что за обещания она ничего сверх таких же обещаний не получит. Рабыня (теперь отпущенница) не жалела благодарных слов, более того, она вернула золотое ожерелье, чем ещё больше расположила к себе Калигулу. Но оставалось ещё нечто, обещанное Цезонией служанке, а именно - муж. Рабы не вступают в брак. Брак - право свободных и полусвободных. Отпущенник - это и есть полусвободный. Сохраняя все обязанности раба, он имеет некоторые привилегии свободного. Право на брак - одно из них. Дети и внуки раба - рабы, но внуки отпущенника - свободные. Впрочем, и Лаодика это прекрасно осознавала, свободные тоже не равноправны. Есть просто свободные, есть "латинские граждане", есть "граждане Рима". Граждане Рима, в свою очередь делятся на плебеев, всадников и патрициев. Различия между этими сословиями велики, но многие из них держатся уже не на законах, а на обычаях, нарушение которых закон не карает. Исходя из последнего, Цезония и выбрала жертву. Можно ли иначе назвать молодого человека, предназначенного в мужья Тени Цезаря?
Лаодика не редко заставляла ждать других, но сейчас ждать пришлось ей. Получив от госпожи записку с приказом явиться немедленно, она немедленно и явилась, а теперь ждала, когда госпожа проснётся, поднимется, оденется и соизволит позвать служанку мужа. Ждать Лаодике пришлось не одной. В приёмной толпились клиенты, просители, просто люди, желающие показать супруге Цезаря своё почтение. Молодой отпущенник ходил и протискивался между ними до тех пор, пока не нашёл Лаодику: "Вас ждут. Следуйте за мной" -обратился он к ней с подчёркнутым уважением. Несколько посетителей попытались задержать их, требуя, чтобы и их провели к Цезонии, но секретарь спокойно ответил на все требования и восклицания: "Великая Госпожа пока никого не принимает. Сегодня она примет всех приглашённых".
За дверью юноша передал Лаодику немолодой уже отпущеннице, и та повела девушку вглубь покоев, отведённых Госпоже Рима. По обращению слуг, Лаодика успела точно уяснить, что ждёт её, и потому полностью отдалась их рукам. Её раздели, обтёрли душистой водой, щёдро, до тошноты умастили дорогими благовониями. Короткие волосы были уложены в сложную причёску, украшены неимоверным количеством лент и заколок. Одеяние цвета шафрана сменило светло серое платье Тени. Рабыни набелили её золотистое от слабого загара лицо, нарумянили щёки, накрасили кармином губы, сурьмой подвели глаза и соединили на переносице брови. Кроваво красный пурпур на ногтях сделал пальцы ещё короче... Под конец, всё это "великолепие" накрыли тонким, снежно-белым покрывалом с шафрановой каймой.
Свадьбу обставили по всем правилам. Лучшие места по праву и по обычаю занимали Калигула и его супруга. Согласно закону, отпущенник являлся младшим членом фамилии и устроение его судьбы, как женитьба, так и выдача замуж было правом и обязанностью старших. Калигулу немало позабавила идея жены устроить отпущеннице настоящую свадьбу со всеми обрядами, жертвоприношениями, играми и с самыми знатными свидетелями. Лаодика одним взглядом охватила залу, узнавая каждого из гостей. Тут были друзья Цезаря, его приближённые, просто высокородные римляне, чья знатность должна была придать издевательской свадьбе особый блеск. Рядом с отцами семейств сидели их жёны, взрослые сыновья, жёны сыновей. В завершение обряда молодых ввели в опочивальню, где, заключённый перед лицом Богов, свидетелей и гостей брак, должен был получить соответствующее завершение.
За всё то время, что молодые сидели рядом, они ни разу не взглянули друг на друга. Благодаря умению смотреть широко, Лаодика, не поворачивая головы, рассмотрела и оценила белую с узкой полосой тогу и золотой перстень с печаткой, (жених был из всаднического сословия) чистое, красивое лицо, обрамлённое светлыми, чуть рыжеватыми коконами аккуратно уложенных волос, светло-серые глаза. Цезония учла вкус рабыни, то есть отпущенницы. Рот юноши, вопреки воле хозяина кривился в злой усмешке, - в брак римлянин вступал вопреки своему желанию.
В полутьме опочивальни, снимая с помощью рабыни брачные одеяния (вторая рабыня тем временем помогала юноше), Лаодика тем же непрямым и потому незаметным для постороннего взглядом, оценила крепкое и вместе с тем нетяжёлое телосложение юноши, золотистую, уже теряющую летний загар кожу, выглаженную, очищенную от волос и, увы, намасленную безо всякой меры.
Эмилий Элиан, позволяя рабыне снимать с него праздничную одежду, испытывал чувство, сходное с похмельем. Брошенная вчера на дневном пиру Цезаря фраза обернулась позорным браком с самой известной и грозной потаскухой Палатия. Особенную горечь вызывало то обстоятельство, что приглашение на этот пир отец Эмилия почёл за редкую удачу и щедро оплатил. А ведь все предупреждали Эмилия: ни под каким предлогом не задевать Цезареву Тень. И отец, и друзья, и патрон, но благие советы оказались утоплены в единственной чаше столетнего фалерно. Позор, да и только! Взгляды, бросаемые искоса на навязанную ему "волей Цезаря" жену, только добавляли досады. Увы, ничего кроме неё вид этой нелепо размалёванной куклы вызвать не мог. Подчиняясь обычаю, юноша лёг рядом с богоданной супругой, поверх покрывал, обнял её. Ещё пол мига и упавший полог скроет его позор от любопытных глаз, но Тень резким движением высвободила руку и, вскинув её, защёлкала пальцами. Рабыня, уже взявшаяся за шнур, выпустила его:
- Что прикажет матрона?
- Оставь так.
- Но, матрона... - откинутый полог над брачной, да что там над брачной, над любой постелью, казался в те времена верхом неприличия.
- Пусть будет так, как есть, - твердо повторила Лаодика и снизошла, добавив. - Под пологом будет слишком жарко.
Из-за приоткрытой двери раздалось хихиканье. Рабы, а быть может кое-кто из гостей, не смогли упустить столь пикантной сцены. Стиснув зубы, чтобы не застонать, Эмилий уткнулся лицом в подушку.
- Как прикажете, матрона, - согласилась рабыня. Она, конечно, слышала, что тень Цезаря бесстыдна, но чтобы настолько...
Увы, всё ложь. Прояви зрители немного здравого смысла, они бы поняли, что поступок невесты можно объяснить чем угодно, но только не бесстыдством. Подглядывание за влюблёнными, а, тем более, за новобрачными давно стало обычаем, и плотный полог скорее помогал зрителям, нежели препятствовал им. Умея из двух зол выбирать меньшее, Лаодика смирилась со зрителями, приникшими к замочной скважине. Полутьма в комнате и обилие любопытствующих, делали такое подглядывание почти символическим, но, при задёрнутом пологе, наиболее смелые из зрителей могли прокрасться к самой кровати и действительно видеть, а главное - подслушать.
Убедившись, что в помещении кроме них двоих никого нет, Лаодика позволила себе расслабиться. Она потянулась всем телом, укладываясь поудобнее. Движение это вывело юношу из оцепенения. Он оторвал лицо от подушки и теперь мучительно вглядывался в полутьму, пытаясь разобрать выражение лица своей "молодой жены". Если бы Лаодике была нужна его покорность, то ей следовало бы сейчас, чуть повысив голос, приказать. Неважно что. Например, подать ей со столика яблоко или поправить покрывало, а, дождавшись исполнения, похвалить. Но, вопреки логике, она лежала молча, давая римлянину время собраться с силами и напасть.
Не выдержав затянувшегося молчания, юноша заговорил, стараясь ни в чём, кроме сарказма не выказывать своего гнева: "Рабыне Цезаря мало того, что она заполучила в мужья римского всадника. Она хочет весь Рим сделать свидетелем её победы. Но если это так, то почему бы ей, по примеру древних циников, не выйти на форум и не завершить брачный обряд посреди площади? Тогда-то весь Рим будет знать, что родившийся через семь месяцев ублюдок - мой законный сын! - Разгораясь от собственной смелости, он опёрся на руку, завис над ней. - В наряде невесты ты похожа на курицу в павлиньих перьях. Кстати, где цыплёнок, которого ты зарежешь, чтобы изобразить невинность?"
Лаодика с отсутствующим видом внимала оскорблениям. Как всегда рассеянный взгляд её блуждал неких, недосягаемых для непосвящённых сферах, но стоило пальцам римлянина сомкнуться у неё на плече, - взгляд девушки сжался, и вздёрнувшиеся губы обнажили ощерившийся оскал мелких, по-звериному острых зубов. Один миг, - и человеческое ицо превратилось в оскаленную морду зверя, тело под руками юноши отвердело и сжалось, как у хищника перед прыжком, а слова, рванувшиеся из-за ощеренных зубов, мало, чем отличались от рычания зверя: "Убери руки!".
Мгновенное преображение показалось Эмилию настолько страшным. Что он отпрянул. "Зверь" исчез. Лаодика приподнялась, заговорила, глядя в глаза римлянину:
- Через полтора месяца ты получишь развод, но если за это время ты хоть раз распустишь руки или что там у тебя есть ещё, то до развода ты не доживёшь.
На лице юноши страх мешался с изумлением. Лаодика резко откинулась на спину и застыла в прежней, созерцательной позе. На некоторое время в спальне воцарилась тишина.
- Ты дашь мне развод через полтора месяца? - наконец смог спросить Эмилий. Лаодика некоторое время рассматривала своего "супруга":
- Разводное письмо жене посылает муж, - сказала она, наконец, словно малому ребёнку. - Если ты не знаешь даже этого, то, что ты тогда знаешь? - Выдержав паузу, словно сжалившись над его непонятливостью. Она пояснила. - Моим мужем тебя сделала воля Божественной Госпожи Рима - Цезонии, потому, что, во-первых, ты красив и знатен, во-вторых, потому, что вчера, на пиру ты вслух оценил некое ожерелье, и, в-третьих, потому, что Госпоже Рима кое-что надо от её служанки. Последнее - главное. Через полтора месяца Госпожа Рима убедиться, что оплачивать её щедрость откровенностью, я не собираюсь и, когда ты попросишь у неё о разводе, использует это, чтобы наказать меня. Но если эти полтора месяца ты будешь вести себя со мной грубо, - Госпожа Рима решит, что моё молчание, - следствие твоей грубости и тогда виновным в её неудаче будешь ты. О дальнейшем думай сам. Если хочешь навлечь на свою фамилию гнев Повелительницы Рима, - кричи, груби, ругайся. Если хочешь использовать её гнев к своей пользе, - сделай вид, что смирился. В этом случае ты найдёшь во мне хорошего союзника.
Эмилий был усмирён. Не желая прямо признать безупречную логику доводов своей "супруги", он попытался ставить условия:
- Хорошего союзника? - переспросил он, с подчёркнутым сарказмом. - Ты плохо знаешь латынь, если путаешь мужской род с женским! И, в любом случае, союз подразумевает под собой некие, взаимные обязательства. От меня ты требуешь вежливого обращения, но что ты скажешь, если я потребую от тебя того же? Я потомственный римский всадник и я не желаю быть одним из твоих наложников! Тень Цезаря! Только на таких условиях я согласен говорить с тобой о союзе!
Удивлённо пожав плечами, Лаодика уронила отворачиваясь: "Хорошо" - поёрзала, устраиваясь поудобнее, натянула на себя одно из покрывал, плотно закрыла глаза. Сказанного достаточно, для того, чтобы надолго занять мысли римлянина, она же будет спать. Не от усталости, а исключительно из любви ко сну. Отвечая на любовь взаимностью, сон пришёл сразу. И уж конечно, его никак не мог нарушить сверлящий взгляд Эмилия, направленный ей в затылок.
Сказать, что ответ и последующее поведение жены ошеломили его, - значит не сказать ничего. Вялое "Хорошо", как будто речь идёт о ничтожнейшей уступке, а не о его чести и... всё? Убедившись, что взглядом пронять служанку ему не удастся, юноша осторожно прилёг кровати и погрузился в нелёгкие размышления.
На первый взгляд результат короткого разговора больше подходил для записи в графу "прибыль". Служанка Цезаря признала его первенство, отказавшись от мысли сравнять его с другими наложниками, предложила своё почтение, в обмен на сдержанное обращение с его стороны и, сверх того, пообещала не чинить препятствий при разводе. Казалось бы, что может быть лучше? Но одна мысль не давала юноше покоя. Слишком уж скверной была репутация молодой женщины. Эмилий не сомневался, что наложница Цезаря легко наверстает упущенное по причине его упрямства, удовольствия с другими не менее красивыми и не менее знатными юношами Рима, которые, в отличие от него сочтут призыв Тени не оскорблением, а улыбкой фортуны. Всплыло и прозвище, которым, конечно же, одарят сына всадника сыновья патрициев. Взволнованный этими мыслями, он повернулся, вдруг коснувшись плечом закутанной в покрывало женщины, вздрогнул от этого касания. Меньше всего хотел он сейчас ощущать на себе её спокойный взгляд, услышать отстраняюще - высокомерную речь. Молодая женщина не шевельнулась. По-прежнему опасаясь нарушить её неподвижность, он повернулся, опираясь на руки, завис над ней, вгляделся в лицо спящей. Да-да! К его удивлению, Тень спала. Тихо и сосредоточенно, как будто делала какое-то донельзя важное дело.
Эмилий пытливо вгляделся в её лицо, стремясь сквозь слой румян и белил разглядеть черты лица молодой женщины. Его жены... Пусть даже на полтора месяца. Не смотря на поправку "на время", мысль отдавала горечью и досадой. Он, римский всадник, красивый юноша из знатного и достаточно древнего рода, вынужден взять в жёны эту вульгарную девку из неизвестно какого варварского племени! Более того! Само существование его и его близких зависит теперь от прихотей этой своевольной и бесстыдной твари...
"...от прихотей своевольной и бесстыдной... А он должен будет разыгрывать перед всеми если не любовь, то, по крайней мере, почтительность. Должен будет, ломая гордость быть милым, услужливым, вести вежливые беседы, а, возможно, с равнодушным видом наблюдать за её любовными играми..." - стиснув зубы, Эмилий откинулся на спину и чуть слышно застонал. "Да, эти полтора месяца он будет посмешищем всего Рима и именно потому, что сам красив, богат и знатен. К распутству Тени привыкли все. Даже цезарь посмеивается над ним и проявляет недовольство только когда кто-нибудь из строгих отцов приносит ему очередную жалобу. Цезарь сердится на жалобщиков, а служанка тем временем меняет любовников каждую ночь..."
Мысли цеплялись одна за другую не сдвигаясь ни на пол пальца с накатанного пути, изводя разум бесплодным кружением. И, когда чуткая к ходу времени Лаодика, вынырнула из благостного сна к отнюдь не благостной яви, он не сдвинулся с этого круга ни на йоту. Всё ещё находясь под расслабляющей властью сна, молодая женщина с наслаждением потянулась, но на половине движения, задев плечом о его плечо, сжалась, брезгливо отстраняясь. К счастью, сон уходил быстро, и через мгновение Лаодика была прежней: лживой и равнодушной ко всему, в том числе и к самой себе. Она повернулась к Эмилию, спросила с привычной для неё улыбкой:
- Ну и что ты решил?
Фамильярная доброжелательность вопроса вызвала у Эмилия очередной приступ бессильной ярости, справившись с которым. Он недовольно буркнул:
- А что я должен был решить?
- Например, что мы будем делать сейчас: встанем и выйдем к гостям или побудем вместе ещё некоторое время? Я бы с удовольствием ещё немного поспала.
- Спи, - зло буркнул юноша. Снисходительная улыбка Тени выводила его из себя. Сладко потянувшись, молодая женщина сдвинулась к противоположному краю постели, пробормотала примирительно:
- В сущности, ты прав.
- Подожди! Ты так же поклянёшься быть верной мне и....
- Это уже было при заключении брака, - сонным голосом перебила его Лаодика. - Я сплю.
Более ярко выраженного безразличия Эмилию не доводилось встречать ни за предыдущую, ни за всю свою последующую жизнь. Однако инстинктивная дрожь отвращения, пробежавшая по телу служанки в момент пробуждения, заставила юношу усомниться в равнодушии молодой женщины, и позволила предположить, что главной причиной уступчивости Тени является не привычка к распутству, не равнодушие, а отвращение к нему, к Эмилию. И это, не смотря на его красоту и знатность!
Лаодика выспалась вволю. А что ей еще оставалось делать? Римлянину нужно было время, чтобы осмыслить прошлое и чтобы хоть немного примириться с настоящим. К сожалению, этот сон подвёл её. Только на грани сна и бодрствования истинные мысли и чувства Тени, пусть на миг, пусть случайно, могли выглянуть из-под непробиваемой личины лжи и притворства. Слабость сама по себе из-за краткости незначительная, но всё-таки нежелательная для жрицы Великой Матери. Проснувшись во второй раз, Лаодика не тянулась, не размышляла вслух, не спрашивала совета у жениха - мужа. Быстро и решительно она взлохматила свои волосы, смазала краску на лице, несколько раз щёлкнула пальцами, призывая рабынь. Эмилию волей-неволей пришлось последовать её примеру.
Подглава 11.3.
Пир близился к завершению и Калигулу (как и некоторые из его приближённых), начало беспокоить долгое отсутствие любимой служанки прицепса. Потому-то появление молодожёнов многие встретили вздохом облегчения. Наново и не слишком ловко поправленные волосы, смазанная краска на лице служанки сразу стали предметом шуток, весёлых и не слишком пристойных, но Лаодике сейчас было не до этого. Опустившись на колени перед ложем господина, она прижала к губам его белую, унизанную перстнями руку. Мягкость её жеста, взгляд, полный немого обожания и покорность, обожгли Эмилию сердце. Наложница Цезаря даже не пыталась скрыть свою любовь к грозному господину, и господин явил благосклонность к своей недавней рабыне. И не только во взгляде.
Юноша молча исходил злобой, глядя, как прицепс уводит его жену. Нет, он, конечно, знал, что так будет, и всё-таки ревность едва удерживалась внутри. От унижения, Эмилию хотелось упасть и кататься по полу, рыча и раздирая одежды, кожу, а он должен был, сохраняя невозмутимость, улыбаться и отвечать на поздравления гостей. Очень чувствительные к чужой боли, особенно когда эту боль можно было усилить, мальчики из хороших семей не упустили момента и "позавидовали счастливчику", чья жена так мила, что даже Цезарь не может устоять перед её нежностью и очарованием:
- Клянусь лоном Цереры, ласки жрицы Кибелы сводят с ума. Жаль, что слишком многие желают отведать их и мне вряд ли придётся ещё раз насладиться близостью искуснейшей из женщин Рима.
- Да, очень немногие из простых смертных могут гордиться тем, что дважды делили ложе с жрицей Кибелы...
- А теперь счастливчиков станет ещё меньше. Ну, Лепид, Ну, Вителий, ну, ещё пару юношей на неделю. Право, это мелочь для жрицы Кибелы, у которой тело подобно бронзе. Клянусь Венерой, Тень на редкость целомудренна и скромна...
Возвращение Лаодики было встречено новой порцией комментариев:
- Новая матрона задержалась меньше, чем на четверть часа! Разве это не лучшее доказательство её мастерства и воздержанности?
Лаодика пошепталась с наклонившимся к ней секретарём Цезаря, дождалась кивка, кивнула в ответ, взяла у секретаря таблички, что-то написала на них, передала рабу. Сильным, красивым голосом секретарь объявил гостям, что Отец Отечества, Божественный и Неповторимый Гай Юлий Цезарь Германик Август Калигула утомился и желает отдохнуть, но это не значит, что пир прекращается. Нет, напротив, все должны есть, пить и веселиться так, как будто Божественный Отец Отечества пирует со своими детьми...
Хорошенький мальчик, один из множества перебывавших в её постели, лежал недалеко от "мужа" и разглагольствовал:
- ...Клянусь лоном Великой Матери, но сегодня жрица хороша, как никогда. Брови её чернее ночи, губы - пурпур, щёки сияют как персты Авроры! Какая жалость: теперь она должна прясть шерсть для счастливчика, предназначенного ей самой Цезонией! Всё то время, пока жрица Кибелы исполняла желания Божественного Юлия, мы уговаривали этого ревнивца Элиана, не быть безжалостным и не лишать нас общества самой соблазнительной из земных женщин.
Улыбнувшись двусмысленной похвале, Лаодика подошла к ложу мужа, и, коснувшись кончиками пальцев его руки, попросила:
- Уведите меня отсюда.
- Не рано ли, - опять влез обнаглевший от вина юнец. - Никто из гостей не расходится...
- Разве я гостья? - мягкий, добродушный взгляд прикрывал на этот раз лёгкую, как парфянская стрела угрозу.
- Эмилий, неужели ты лишишь нас общества твоей прелестной жены, - вступил в разговор ещё один юноша, - и усадишь жрицу Кибелы прясть шерсть?
Едва сдерживаясь, Элиан встал, сжал Лаодике руку:
- Счастлив, исполнить твою просьбу, радость моя.
Если сыновья сенаторов рассчитывали вывести сына всадника из равновесия, то на этот раз им пришлось признать своё поражение. Нежная предупредительность, с какой вёл из пиршественной залы благородный римлянин отпущенницу Цезаря, была не тем зрелищем, которое жаждали узреть юнцы с голубой кровью. Только оказавшись вне пира и вне взглядов пирующих, Элиан понял, что именно этого и хотел. Не в силах сдержать снедающую его душу досаду, он упрекнул спутницу:
- Калигула будет уводить тебя с каждого пира?
- С каждого ночного пира, - поправила и подтвердила его слова молодая женщина.
- И каждый раз ты будешь выказывать свою любовь к нему?!
- Конечно. Так было и так будет
- Но ты моя жена! Пусть только по закону, но ты моя жена!
- Только по закону, - опять согласилась Лаодика и спросила. - Эмилий Элиан, зачем вы терпели насмешки тех юнцов? Чего вы опасались? Их самих? Но вы сильнее их всех вместе взятых. Их отцов? Но по закону и по воле Божественного Юлия вы - супруг Тени Цезаря. Постарайтесь в дальнейшем никому не спускать подобные наглости.
- Я говорю о твоих отношениях с Калигулой, а не спрашиваю твоих советов!
- Я говорю о том же. И никогда не кричите на меня, даже наедине, если не хотите услышать в ответ крики и оскорбления, - звериный оскал на миг сменил личину услужливой служанки, напоминая римлянину, кому принадлежит реальная власть...
В маленькой комнате, приспособленной Лаодикой под кабинет, приёмную и гостиную одновременно, их встретила служанка: "Ванна готова, госпожа". Эмилий с неодобрением разглядывал жутковатую видом, смуглую старуху-рабыню. "Пусть подождёт, - ответила Тень. Наида поклонилась, а Лаодика продолжала, - Достань две шкатулки с деньгами и украшениями из комода и... и три маленькие, пустые шкатулки. Там их несколько. Возьми самую дорогую и две одинаковые подешевле". С молчаливым недоумением Эмилий следил за тем, как на столике одним за другим выстраиваются пять ящичков для денег и украшений. Выставив последний из них, иберийка провела рукой по крышкам, сметая несуществующую пыль.
"Наида, ты служишь мне недавно, но служишь хорошо, - быстрые пальцы отсчитали из большого ларца с полсотни золотых, отомкнули замок шкатулки поменьше и, порывшись среди футляров и футлярчиков, поставили на монеты один из них, - Возьми. Это мой подарок тебе. Ступай".
Когда ошалевшая от восторга рабыня скрылась за дверью, Лаодика придвинула к себе самую красивую и дорогую шкатулку и принялась не спеша перекладывать в неё золото. Заполнив ящичек на треть, она выбрала один из футляров с украшениями, поставила туда же и, заполнив золотом свободное пространство, - отодвинула в сторону: "Эту шкатулку, Эмилий Элиан, вы завтра преподнесёте Божественному Отцу Великого Города и его Великолепной Супруге в благодарность за их милость и внимание к вам. Эту (в шкатулку поменьше из розового дерева легли два футлярчика) преподнесете вашим родителям, а этот (в третий ящичек поместились два футляра с украшениями и десять тысяч сестерций золотыми монетами) - вашей сестре. Здесь подарки ей, её мужу и золото на лакомства их детям. Передавая подарки родственникам, передайте на словах, что я буду счастлива, навестить их, если им это будет угодно. Только если угодно! Донесёте ларцы сами или дать вам раба в помощь?"
- Ты ненавидишь меня?
Лаодика нахмурилась:
- Какие из моих поступков привели вас к такому выводу?
- Вчера я при всех сказал, что твоё состояние равно половине миллиона сестерций.
- Вы ошиблись. Оно значительно больше. - Лаодика указала на шкатулки. - Здесь только часть. О том, что у меня есть деньги, - знают все. Своим криком вы не открыли никакой тайны. Я на такое не сержусь. Обиделась Цезония. Вы назвали её дар десятком золотых бляшек и, надо признать, это правда.
- Но свадьба...
- Я не могу в открытую противиться воле моей госпожи.
- А то, как ты у всех на глазах удалилась с прицепсом?!
- Я не могу противиться желаниям моего господина.
- Как ты разговариваешь со мной!
- Как с разумным человеком.
- Ты всё оборачиваешь к своей выгоде! Но не забывай, мы супруги только по закону!
- Так решили вы сами и решили умно: зачем обманывать себя, изображая страсть там, где нет даже приязни?
- Нет приязни? Да, я внушаю тебе отвращение, но ты боишься Цезонии и потому лжёшь!
- Вы не правы. - Лаодика печально улыбнулась. - Я испытываю к вам не большее отвращение, нежели к любому другому мужчине, но вы честнее многих из них, и мне уже почти жаль моего обещания позволить вам через полтора месяца дать мне развод.
- Неужели? Ты уже отказываешься от своих слов?!
- Нет. А теперь уходите. Вы можете вообще не подходить ко мне. Я не сочту это оскорблением.
- И навлечь на себя гнев Цезонии. Я не хочу всю жизнь быть привязанным к тебе. Прощай.
- Прощайте... римлянин.
"Сладкая еда, вино от лучших лоз, теплая ванна, благовония, добротная одежда, редкие украшения и умелый, красивый любовник, - что ещё нужно для тела? Конечно, для того, чтобы всё это было всегда - нужна власть. Ну, так власти у меня довольно..." - высушив полотном чисто промытые волосы, Лаодика позвала: "Азиатик".
Разминая и разглаживая чистое тело госпожи, раб спросил:
- Госпожа, неужели тот красивый римлянин, что вышел отсюда, - муж моей госпожи и мой господин?
- Ты сказал.
- Госпожа опять прячется за слова. Какой красивый юноша! Ни один из любовников госпожи не сравнится с ним! Какие глаза! А волосы! Сразу видно благородного...
Лаодика с рассеянным видом слушала рассуждения массажиста, иногда вставляя общие фразы, имеющие слишком много значений, чтобы что-то значить. Её видимое безразличие не обмануло юношу, а те четыре денария, которые Лаодика вручила ему перед тем, как отпустить, значили: его рассуждения об увиденном и услышанном не остались без внимания госпожи.
Подглава 11.4.
Чистая, убранная Лаодика с той же величавой неторопливостью перешагнула порог спальни, села на край кровати. Ацилий Авиола, ждавший этого момента более полутора часов, поспешно склонился к её ногам, распутывая ремни сандалий, распутав же, выпрямился и замер, выжидающе глядя на свою беспощадную госпожу. Наконец вялое движение руки указало ему на постель. Юноша быстро пристроился боком на самом краю. Прикрытые веками томные глаза, влажные приоткрытые губы, трепещущие от сдерживаемого желания ноздри, - молчаливая демонстрация робости, покорности и готовности. Когда же рука, теперь отпущенницы, рассеяно коснулась его груди, юноша вздрогнул, изогнулся всем телом, как напрашивающаяся на ласку кошка. Вчера его не было здесь и потому, чтобы избежать мелких, болезненных, ранящих самолюбие уколов шпилькой, Авиоле следовало проявить особое рвение.
Вялые движения, отсутствующий взгляд молодой женщины означали, что сейчас её разум занят чем-то чрезвычайно далёким от происходящего в непосредственной близости от неё. Это-то давало сыну патриция дополнительную надежду на благополучное завершение сегодняшней ночи. Однако, в любом случай расслабляться ему не стоило и, когда служанка Цезаря потрепала его по щеке и откинулась на спину, - Авиола приник губами к её груди с жадностью, мало отличимой от пылкой страсти желания. Впрочем, страсть его не слишком расшевелила бронзовотелую жрицу Кибелы. И когда он, обессиленный, наконец, восстановил дыхание, она всё так же, снисходительно потрепала его по волосам, по щеке, похвалила:
- Ты красивый. Настолько красивый, что я удивляюсь каждый раз, когда вижу тебя.
- Жрица сегодня необыкновенно добра ко мне, - он приподнялся, потёрся щекой о её щёку. - Но... - Намёк, скрытый в оборванной фразе не пропал зря. Лаодика благожелательно улыбнулась, опять потрепала его по щеке:
- Вижу, у тебя горит от вопросов язык. Ты молчишь, но взгляды стоят слов.
- Жрица права, как всегда, но если бы я нарушил молчание первым, - у меня горел бы не только язык, но и рука, - движением плеча он указал ей на руку, покрытую воспалёнными точками, - следами шпильки.
Лаодика властно взяла его за исколотую руку, потянула к себе. Ацилий побледнел, отвёл глаза. Тень провела по больной коже кончиками пальцев, чувствуя, как содрогается, подобно пойманной птице, израненная плоть.
- Сегодня шпилька будет лежать на месте, - пальцы вплелись любовнику в волосы, взъерошили их, спустились вниз, погладили щёку. Поспешно поймав ласкающую его руку, Ацилий прижал её пальцы к губам, осторожно прикусил их. - Я слишком довольна сейчас, чтобы вспоминать вчерашнее и придираться к сегодняшнему.
Починяясь слабому движению, он выпустил руку служанки:
- Жрица довольна потому, что она жена Эмилия Элиана?
- Да, - Лаодика потрепала его под подбородком. - Он очень красив.
- И я больше не нужен моей госпоже?
Автоматически отметив это "госпоже" вместо "жрице", Лаодика благодушно ответила:
- Нужен. И не по одной, а по двум причинам. Во-первых, ты более знатен и тоже красив, во-вторых, - Эмилий мне муж только по закону. Так он решил.
Как и ожидала Лаодика, любовник её насторожился ещё больше:
- Если госпожа говорит о ком-то, что он отказал ей, - не значит ли это, что госпоже желателен его отказ?
- Разве может быть желателен отказ? Но муж - не любовник. Любовника я выбираю сама и на время, а муж даётся другими и на долгое время. Насилие же и спешка, - не лучший способ добиться долговременного расположения, а мне, как это тебе ни странно слышать, хочется, чтобы Эмилий был ко мне расположен.
- Моего расположения госпожа не искала.
- Конечно, я искала твою ненависть и нашла её.
- Ненависть? Ужасное слово! Особенно сегодня, когда госпожа так ласкова, так благожелательна...
- Ну, не ластись, - Лаодика шутливо потянула любовника за ухо. - Меня не проведёшь.
- Конечно, нет, госпожа. Госпожа не верит ни единому моему слову. Но как бы там ни было, - я огорчён.
- Ну и чем же на этот раз?
- Тем, что сегодня моя госпожа ни разу не полюбовалась телом своего раба. После свадьбы страсть госпожи ко мне охладела? - Ацилий развернулся так, чтобы мускулы выступили в рельефном напряжении, замер, давая полюбоваться безупречными линиями своего тела, шевельнулся, чуть сменив позу, вновь застыл. Лаодика сглотнула слюну, отвела глаза зажмурилась:
- Ты великолепен.
Потянувшись, он завис над ней, зашептал голосом искусителя, казалось, едва сдерживая страсть:
- Госпоже достаточно поднять руку и её пальцы ощутят шелковистую сухость моего тела. Госпожа не любит масла. Ей нравится сухая, чистая кожа...
- Ты сегодня на редкость смел, - рука Лаодики касалась кожи у него на плечах и на груди. Кончики пальцев ощущали тончайшие волоски, потом пальцы вдруг сжались, наслаждаясь неподатливой упругостью крепкого тренированного тела. Авиола подался назад, опрокинулся на спину. Приподнявшись, Лаодика подсунула ему ладонь под лопатки, наблюдая, как судорожно изгибается от её касаний красивое тело римлянина.
- Сегодня госпожа благожелательна ко мне: не грозит шпилькой, не обещает моё тело в подарок рабу. Даже от насмешек массажиста я сегодня избавлен... - имитируя изнеможение, он раскинулся на кровати. - Клянусь Венерой - Прародительницей, но ласки жрицы Кибелы, когда она хочет, сводят с ума. Я теряю последние силы...
- Госпожа не верит мне, потому, что ей все лгут, а раз лгут все, значит, лгу и я, но если я говорю, что лгу, - лгу ли я?
- Ты сказал, что обессилел, но я не вижу признаков бессилия.
- Уф, - Ацилий отдвинулся к краю. - Сдаюсь на милость победителя и молю не добивать меня, хотя бы сегодня.
- Так и быть, сегодня обещаю на твою жизнь не покушаться, но не надейся, что я откажусь провести эту ночь в твоих объятиях.
- Моё тело принадлежит моей госпоже по праву войны и победы, но будь иначе, я на коленях молил бы жрицу оказать мне подобную милость.
Не удержавшись, Лаодика ещё раз погладила ладонью широкую грудь любовника: простительная слабость. Придет время, - и она убьет его. Убьет, чтобы не опасаться мести за то зло, что причинила и ещё причинит ему. Ну а пока, почему бы не потешить себя красотой и лестью знатного юноши?
После пылких объятий, Лаодика затихла, наслаждаясь уютной позой, которую приняла, теплом, исходящим от мужского тела и мгновенно уснула. Но Авиола не был настроен столь же безмятежно. Сегодня он впервые с необыкновенной ясностью осознал, что каждое свидание может стать последним для него. Цезония выдала служанку замуж, и муж этот девке небезразличен. Не значит ли это, что ради расположения супруга Тень решит пожертвовать любовником? Ну, кто он для неё? Полу любовник - полу раб? Наложник с соблазнительным телом? Живая игрушка? Устроившись у него на груди, молодая женщина сладко спит и даже улыбается во сне. А ведь она сегодня действительно не любовалась его телом, не развлекалась, пусть жестокой, но приятной ей игрой в "замри", не ощупывала взглядом, ловя выражение смертельного ужаса у него на лице. Не значит ли это, что её ненависть, благодаря которой он жив, не искалечен, не обесчещен, как она могла бы это сделать, исчерпала себя? Он не один грабил храм. Были ещё четверо: один - старше его по положению и трое - равные. Все они мертвы. Он узнал и осознал это недавно. Вчера утром. Всех их затянуло в омут смертоубийства, закрученный Цезарем по возвращении в Рим.
Утром жрица озадачила и испугала его ещё больше. Она собственноручно застегнула сандалии, а когда он попытался помочь ей, оттолкнула его: "Ты слишком долго возишься". Это была правда. Заплетая ремни, он действительно возился очень долго, но вчера её это не беспокоило, а сегодня - беспокоит. Красивое лицо, безупречное тело... кто будет забавляться ими, когда её безумная, неестественная ненависть исчерпает себя? Раб? Палач в Гемонии? Рыбы в Тибре? Он склонился перед рабыней, принял свою судьбу и Тень не станет мстить фамилии, но это не значит, что она сохранит жизнь ему. Ночь, ещё ночь... Сколько ночей подарит ему Палатийская Волчица? Невыносимо даже думать о таком. Ну, чем не любимая прицепсом казнь выбором? Почему? Как? Позавчера он пришёл к Лепиду, но того не было, и он остался на ночь у жены Лепида. Зачем? Зачем он дал матроне опутать себя? Ему ведь нужна была не госпожа, ему нужна была Рабыня. Та самая смазливая и ласковая бабёнка, с которой свёл его Лепид. А он вместо того, чтобы расспросить рабыню, спал с женой Марка, с Вибией...
Далее мысли спутались окончательно. Наида, помогавшая облачаться римлянину в тогу и теперь ловко укладывавшая складки, спросила: "Какие заботы бороздят лоб знатного и прекрасного господина. Не может ли жалкая рабыня помочь любимому гостю своей госпожи?". Авилоа хмыкнул, хотел выбранить навязчивую рабыню, но сдержался, решив, что брань не прибавит ничего путного к его, и без того скверному положению. "Будь что будет, - решил он, - Пойду к Лепиду".