Аннотация: Самый опасный враг отнюдь не самый сильный и не самый жестокий, а тот, кто знает о тебе больше остальных.
Гл. 12 Месть Гесионы.
Подглава 12.1.
На этот раз Лепид был дома. Патриций принимал клиентов, выслушивал их приветствия и просьбы. Он заметил Ацилия, отвлёкся на мгновение, но тут же возобновил общение с народом. Только выслушав всех клиентов, Марк неприветливо обратился к Авиоле: "Чем могу быть полезен?" "Знает" - понял Ацилий, но так как отступать ему было некуда, то, набравшись наглости, он попросил:
- Одолжи мне Гесиону на сегодня.
- Припекло? - язвительно поинтересовался Лепид. Или ты только замужних соблазняешь?
Авиола отвёл глаза.
- Приведи Гесиону, - приказал Лепид секретарю-отпущеннику и, обращаясь к Ацилию, спросил. - Здесь её будешь "расспрашивать" или уведёшь в свой дом?
Авиола снова ничего не ответил. Когда в атриум вошла скромно одетая рабыня, он поблагодарил хозяина дома и велел девушке следовать за собой.
Зябко ёжась, рабыня пристроилась в носилках напротив Ацилия. Взгляд её острый, проницательный, схожий и несхожий с взглядом Тени, смутно волновал римлянина, смущал и возмущал его.
- Что нравится Тени? Чем можно привлечь её?
- Благородный господин не любит медлить, - Гесиона дрожала от холода. Ветер насквозь пронизывал её лёгкую одежду, обжигал, стегал ознобом, но муштра, через которую она прошла в храме, была не мягче той, что отведала Лаодика и Гесиона улыбалась. Не завлекающею, как в прошлый раз, а жёстко ставя между собой и римлянином стену отчуждения. - Я не буду перечислять всё то, к чему равнодушна Тень. Перечисление займёт слишком много времени. На вопрос благородного Авиолы я отвечу кратко: Тень нельзя привлечь ничем, кроме того, чем Авиола уже привлёк её.
- Это всё, что ты можешь сказать мне?
- Я могла бы быть не столь краткой, но я не знаю, есть ли у благородного Ацилия Авиолы время и желание слушать, - всё та же широкая, отстраняющая улыбка, небрежный жест: рабыня поправила выбивающуюся из-под химантиона прядь, отливающую солнечным светом.
- Время есть, но есть ли у тебя что сказать? Впрочем, говори.
Ещё одна улыбка, наклон головы, долженствующий означать согласие:
- Главным, из вложенного в сердце той, что носит сейчас прозвище "Тень" должна была стать идея бескорыстного служения храму. В служении храму заключался весь смысл существования рабыни, всё её бытиё. Ни страсть, ни чувство, ни мысль не должны были отклонять служанку с этого пути. Такова наука храмовой школы. К сожалению учитель, вместо того, чтобы привить рабыне абсолютное послушание высшим, развил в ней лишь абсолютное послушание самому себе. Не будь он столь эгоистичен, Римом теперь правила бы я. Я носила бы виссон, шёлк и пурпур, я бы украшала тело драгоценностями (теми, что праздно пылятся в ларцах Тени), на моём бы ложе сменяли друг друга красивейшие юноши Рима и Эмилий Элиан меня бы ввёл в свой дом, как законную жену. Меня, а не эту дешёвку! Теперь учитель мёртв, а Тень - свободна. Ну, а так как равнодушие - её сущность, - то очень скоро, потеряв к благородному Ацилию Авиоле остатки интереса, она отпустит вас, господин, посоветовав вскрыть вены. Что вы, господин, и сделаете.
В продолжение этой, полной яда и зависти речи, Авиола с разгорающейся яростью разглядывал рабыню:
- Если в этом заключается всё твоё знание...
- Нет, господин, - рабыня слащаво улыбнулась. - В подлунном мире нет никого, кто бы ни был подвержен слабостям, и Тень ничем не отличается от других. Сейчас её слабость сплетена с её силой, но эту связь можно разорвать. Несколько слов и привязанность Тени к благородному Ацилию Авиоле надолго восстановится. Может быть, даже на несколько лет.
- Следовательно, Тень всё-таки можно привлечь?
- Можно, господин, но это смертельно опасно. Разбуженные чувства подобны разбуженным диким зверям. Одно неверное слово и Тень убьёт того, кто ошибся. О, нет, я не пугаю. Разве благородные римляне страшатся смерти? Разве жизнь стоит того, чтобы за неё цепляться?
- Молчи!
Прижав к улыбающимся губам кончики пальцев, как печать молчания, Гесиона прикусила их. Красавчик бесится? Прекрасно! С таким скотом можно разговаривать с помощью бича.
- Что надо говорить?
Гесиона опять улыбнулась, коснувшись в знак молчания губ кончиками пальцев.
- Отвечай, когда тебя спрашивают!
- Я не могу ответить на ваш вопрос, господин, здесь, в носилках. Он слишком сложен, чтобы иметь один, краткий ответ, но если господин торопится, я могу намекнуть, назвав имя, которое Ацилий Авиола никогда не слышал, но которое способно ранить закованное в железо сердце Тени Цезаря. Это имя: Филемоний.
Блеск глаз римлянина сказал Гесионе, что спутник её имя слышал. От кого? Конечно же от Приамы (Купленной). Неужели она разорвала и эту цепь? Нет, нет, это невозможно.
- Да, да, господин. Это имя: Филемоний. Но я вижу, Ацилий Авиола слышал это имя? Может быть в храме Кибелы-Реи?
- Ты смеёшься надо мной или решила погубить?!
Знает и не знает. Цепь цела и не всё потеряно.
- Отнюдь, господин. Я сразу предупредила вас о том, что в этом имени скрыта гибель. Но из змеиного яда готовят лекарства. Сейчас я замолкаю. Дальнейшие речи слишком опасны, чтобы вести их в носилках.
Носилки были слишком узкими, чтобы Ацилий мог тут же проучить наглую рабыню, без риска самому вывалиться на мостовую, но когда рабы, вымотанные двойной ношей, наконец-то поставили их возле дверей его дома, первое, что сделал римлянин, - с размаху ударил девушку ладонью по лицу. В глазах Гесионы веером разлетелись яркие искры, но она улыбнулась, словно давая оплеуху, римлянин поступил именно так, как и должен поступать мужчина благородных кровей с не менее знатной по происхождению девушкой, только волей явного беззакония впавшей в ничтожное, рабское состояние.
- Я продрогла насквозь и, надеюсь, благородный Ацилий Авиола не замедлит распорядиться о горячей ванне и согревающем угощении для меня.
В глазах её вспыхнул второй ворох искр. Авиола ответил на требование рабыни второй оплеухой. Вскочив, он за руку выдернул девушку из носилок. Чтобы выдержать третью оплеуху, Гесионе пришлось до крови прикусить губу.
- Ах ты, скотина говорящая! Подстилка для гостей! Сейчас ты будешь отвечать, о чём бы я тебя не спросил, и расскажешь всё, что я пожелаю услышать, иначе...
Гесиона была красива настолько, насколько бесцветна Лаодика. Пышные, коротко и неровно обрезанные волосы цвета начищенной меди вспыхивали на солнце огненными всполохами. Белая, как раскалённое железо кожа, тёмно-синие, отливающие металлическим блеском глаза. Даже вишнёвого цвета губы были сложены в жёсткую линию. Лаодика казалась мягкой и неуловимой, как облако, Гесиона была тверда и неодолима, как клинок, и всё-таки между этими, такими несхожими женщинами, присутствовало нечто общее. Как печать одного мастера на разных изделиях: жрицы Кибелы-Реи.
- Сейчас рабы господина наполнят для меня ванну, и пока я буду отогреваться, - накроют стол. И если вино на столе будет моложе двадцати пяти лет, Ацилий Авиола от меня и слова не услышит.
- Да пошла ты воронам на корм! Шлюха!
Девушка спокойно повернулась и пошла прочь.
- Ты куда?!
- К моему господину. Ацилий Авиола не мой господин.
- Нет, ты останешься!
И тут он впервые узнал, что под сияющей кожей, могут скрываться бронзовые мышцы. Девушка так сильно оттолкнула его, что недавний воин не устоял на ногах. Вскочив, он огляделся, отряхиваясь:
- Эй! Остановите её!
Рабы-носильщики, не успевшие уйти, сломя голову бросились выполнять хозяйский приказ. Раскидать шестерых Гесиона не могла и не хотела. Ей надо было заставить римлянина признать её если не равной, то, хотя бы, нужной. Тем временем, Авиола понял, что очистить тогу ему не удастся, и приказал управителю: "Две ванны. Мне, - он указал на свою измаранную тогу, - и ей. И распорядись об угощении".
Какое наслаждение погрузиться дрожащее, холодное тело в тёплую, душистую воду! Как давно она была лишена его! Потом рабы разотрут её тёплым маслом, и она оденется в эту отвратительную одежду рабыни...
Авиола без аппетита ел мясо с овощами. До вина он даже не дотронулся. Рабыня вела себя неправильно: её жесты, манеры, больше подошли бы матроне или знаменитой гетере. Но даже сквозь эту безупречную, светскую изысканность проглядывало нечто, напоминающее римлянину о его нелюбимой любовнице: железная воля.
- Ванна, еда, вино, - ты получила всё, что пожелала.
- Я бы не отказалась от сотни, другой сестерций, но, так как Тень не слишком щедра к тебе...
- Прекрати. Ты нужна мне сейчас, но это не значит, что я позволю тебе дерзить.
- Хорошо, - с завораживающей грацией девушка поднялась со своего ложа и опустилась на ложе хозяина. Рука её обвила шею римлянина. - Расскажи мне о ней. Прошло столько времени с тех пор, как я видела её и говорила с ней в последний раз...
- Я жду того же от тебя.
- Вам нужен хороший совет и прежде чем дать его, я должна тщательно обдумать все обстоятельства, - рука рабыни умело ласкала юношу и, уже не испытывая прежней досады, он уступил:
- Хорошо, что тебе рассказать?
- Как она встречает вас, о чём говорит? Что делает? - предупреждая возмущение собеседника, девушка поспешно пояснила. - Представьте, что вы больны и пришли к врачу. Поверьте, я не меньше вас ненавижу её и желаю ей падения. Я буду счастлива, если вы, используя мои советы, сможете наказать её так, как она того заслуживает.
Криво усмехнувшись, Авиола заговорил:
- Прихожу я к ней заранее, потом жду её час, два или три. Когда она приходит, - я разуваю её, она идёт в ванную, возвращается голая, ложится. Раб растирает её и, насмехаясь, просит подарить ему меня хотя бы на ночь, потом она даёт рабу деньги и отсылает его прочь. Она зовёт меня здесь же или ведёт в спальню. Это её прихоть. Я ласкаю её. Целую, ублажаю любовью или замираю по её приказу, давая ей лучше разглядеть моё тело. Когда её это надоедает, - она засыпает. Утром я обуваю её, и она уходит. Когда ей что-то не нравится, - она колет меня шпилькой.
- Что она ставит вам в вину?
- Медлительность в исполнении её приказа, слова, сказанные вне её желания, молчание, если она хочет, чтобы я говорил. Часто она наказывает меня без всякого повода. Хочет причинить мне боль и причиняет её, а потом смотрит, как я эту боль переношу.
- Бедный.
Подняв голову, он заглянул в, полные сочувствия, глаза рабыни:
- Но самое страшное заключается в том, что вчера она не заставляла меня замирать, не любовалась моим телом, а утром, - не позволила мне обуть её. Её ненависть ко мне охладевает, и когда она охладеет совсем, Тень убьёт меня.
- Убьёт, - согласилась Гесиона. - Ацилий Авиола не из тех, кто прощает и смиряется. Но она не потеряет интереса к вам, потому, что вы заговорите с ней о том, о ком она хочет говорить. Хочет, но не смеет.
- О Филемонии?
- О, нет, конечно. Если вы назовёте при ней это имя, - она убьёт вас тут же, на месте. Именно смерть Филемония она ставит вам в вину. Вы заговорите с ней об учителе. Не называя имени, вы похвалите его мудрость, пожалеете, что по воле Матери Богов не можете слушать его, говорить с ним. Она ведь рассказывала вам о Филемонии?
- Нет, она при мне рассказывала о нём Анею Луцию Сенеке.
Перебирая в уме советы рабыни, Ацилий ясно сознавал, сколь опасной для него станет самая ничтожная на посторонний взгляд, неточность. Впрочем, далеко не все советы Гесионы оказались столь опасными. Урок любовной игры был очень приятен. Конечно, девушка предупредила, чтобы он не слишком надеялся на ласки, но и не отрицала, что они могут оказаться полезными. Отправив рабыню в носилках к Марку Лепиду, Ацилий начал готовиться к встрече с Тенью. Он отдохнул, смыл с себя пот и масло, велел одеть и причесать себя.
Гесиона умастила свою госпожу, словно бы случайно шепнув при этом: "Авиола" - и госпожа, отослав других служанок, осталась наедине с ней. Всё так же, склоняясь к уху госпожи, девушка пересказала свою беседу с сыном патриция, добавив к истине немало лжи.
Вибия осталась довольна. Любовник не забыл её. Он хотел её видеть, но Лепид из ревности не позволил ему задержаться в доме. "...Это, конечно, очень досадно, госпожа моя. Авиола расспрашивал только о вас. Это достойно поощрения, если учесть, что его очень беспокоит поведение Палатийской Волчицы. Он говорил и о ней. Клянусь молоком Великой Матери, мне ни разу не приходилось встречаться с такой ненавистью! Волчица оскорбляет и унижает Ацилия Авиолу, а когда исчерпает оскорбления, - убьёт его из-за глупой, жадной ревности. Чтобы ни одна женщина после неё не смогла коснуться его лица или тела....
- Она любит его? - рука Вибии судорожно сжала руку рабыни.
- Любовь ей подобных, может только оскорбить столь благородного мужа. Ацилий Авиола давно готов перерезать нить своей жизни, чтобы избавиться от бесстыдных домогательств рабыни, но его удерживает любовь к вам, госпожа моя. И тень уже знает об этом! Она знает обо всём, что происходит в Риме. Её ревность... она безумна, госпожа моя. Тень безумна, как все, отмеченные Богами.
- Ты думаешь, что из-за ревности Тень может убить Ацилия Авиолу?
- Да, госпожа моя. Но сначала она попытается убить свою любовь к нему. Тень больше не глядит на него, избегает касаться его тела, а сегодня, она сама надела свои сандалии...
Последняя выдумка Тени возмутила матрону:
- Ты хочешь сказать, что Палатийская Волчица требует от сына патриция, чтобы он обувал и разувал её?!
- Да, госпожа.
Если бы в обычае женщин тех времён было падать в обморок, - Вибия, конечно же, сделала бы это.
- Он очень страдает, госпожа. Ацилий Авиола влюблён в вас, моя госпожа. А должен ублажать рабыню Цезаря
- Он любит меня? - Вибия перестала в ужасе закатывать глаза.
- Только любовь к вам, госпожа, заставляет Авиолу бороться с роком. Будь иначе, разве огорчило бы его охлаждение тени? Но, конечно, если моя госпожа считает прошлое - прошлым...
- Ну... - Вибия сделала вид, что размышляет. - Авиола, конечно красив и мил, но я клялась Ларами этого дома...
- Ах, госпожа, вы конечно правы. Ваш отказ убьёт Ацилия, но вы выполните свой долг, а чувство долга - наипервейшее из чувств, присущих благородным гражданам Священного Рима. Да, да, долг!
- Ты считаешь меня бессердечной?
- О, нет, госпожа. Великодушие моей госпожи сравнимо разве что с великодушием бессмертных, но, увы, долг сковывает его, причиняя моей госпоже невыразимые словами страдания...
- Авиола, кажется, обещал ещё раз найти время для встречи с тобой?
- Увы, это так, но только для того, чтобы ещё раз расспросить о вас, госпожа.
- Муж мой говорит иное.
- Я знаю, госпожа. Мой господин говорит, что Ацилий Авиола ищет в моих рассказах тайные привычки Тени, но это часть правды. Вся же правда заключается в том, что спасение от жестокости рабыни, Ацилий Авиола ищет только ради надежды, хотя раз увидеть мою госпожу, услышать её голос... Если бы я могла передать, что госпожа моя со снисходительностью вспоминает его... Он был бы счастлив...
- Ну, что ж,.. - такая любовь льстила самолюбию матроны, но, желая выклянчить побольше признаний, она не спешила снисходить до "несчастного влюблённого". - Я думаю, не будет нарушением клятвы, если я выкажу немного внимания к попавшему в беду соотечественнику. Передай ему, что я иногда нахожу удовольствие в воспоминании о нём... Но не переусердствуй! Это всего лишь следствие мягкости моего сердца. Я, конечно, не испытываю к нему преступной и богопротивной страсти.
- О, да! Только чистые, как воды горного ручья, чувства доступны пониманию моей госпожи. Ничто низкое, нечистое не способно запятнать чистоту её дел и помыслов. Твёрдости и целомудрию моей госпожи завидует даже прозрачный камень-алмаз, режущий другие камни. Никакое искушение не в силах поколебать стойкость моей госпожи, никакие соблазны не способны привлечь её...
Излияния рабыни не остались без ответа. Восхищённая собственными твёрдостью, благоразумием, целомудрием и великодушием, матрона почувствовала непреодолимое желание дать рабыне возможность убедиться в последнем её, Вибии, достоинстве:
- Возможно, я даже напишу ему коротенькое письмо... Только для того, чтобы поддержать его силы в борьбе с обрушившимися на него несчастьями.
- Это поистине поступок, достойный небожителей!
- Ты передашь его.
- Мудрость моей госпожи не уступает её великодушию.
- Но будь осторожно, если муж узнает...
- А предусмотрительность превосходит все прочие достоинства. Конечно! Мой господин слишком привык видеть в каждом поступке предосудительное. Его нельзя винить. Те, кто окружает Цезаря, не заслуживают доверия. Разве способен мой господин понять, что госпожой моей движет лишь великодушие и забота о римском достоинстве, попираемом наглой рабыней...
Когда госпожа отпустила Гесиону, та не хохотала. Лживость была так же свойственна её, как и ненавистной, для неё Тени. Утром Гесиона должна будет встретиться с господином. Что ж, Лепид останется доволен рабыней, те более, что не задержится и прибежит этот смазливый самец - Авиола. Если, конечно, Тень не проткнёт его шпилькой этой ночью. Насмерть.
Ацилий, дрожа от возбуждения, ждал. Тень могла прийти раньше, могла прийти позже.
Время её возвращения, ранее определявшееся прихотью Цезаря (так думали почти все),
теперь зависело и от воли супруга. Вытягиваясь, Ацилий рассматривал себя: руки, ноги, грудь, плечи, живот...Он знал, что тело его безупречно и в этом знании черпал сейчас уверенность. Возбуждение ознобом пробирало его: сейчас придёт Тень и он... Что он сделает, мужчина не знал. Он даже не был уверен, что осмелится первым заговорить со своей беспощадной любовницей. Но как бы там ни было, сегодня он встретит её иначе. И вести будет себя иначе, и смотреть... Не выдержав ожидания, он вскочил и заметался по комнатке. От его движений вздрогнули, заколебавшись, огоньки светильников. Резко остановившись, Ацилий со стоном потянулся всем телом, без сил опустился на ложе. С каждым разом ожидание давалось ему всё мучительнее. Мучения начались с вести о замужестве Тени. До этого он равнодушно воспринимал её приходы и уходы, уверенный, что рабыне не скоро надоедят забавы с ним. Но со вчерашнего вечера эта уверенность пропала. Выглянув из спального чулана - кубикула (конечно, чтобы позлить его), Азиатик быстро осмотрел комнату, вышел, поправил одно из покрывал, сдвинул флакон с маслом.
Искоса следя за массажистом, Ацилий вдруг осознал, что завидует ему, точнее его коже: белой почти светящейся. Может быть, не покрывай тело Ацилия загар, рука Лаодики была бы мягче, а взгляд - снисходительнее? Кажется, в местах, из которых она родом, ценят белую кожу? Есть же какие-нибудь отбеливающие мази, чтобы снять этот плебейский загар! Гесиона бела настолько, что кажется раскалённой и это так возбуждает... Она должна знать какое-нибудь средство... А Тень - чернявая. Но ведь она - плебейка и должна особенно ценить аристократическую белизну! Но потому ли она так снисходительна к рабу?
Авиола так глубоко погрузился в размышления, что только распахнувшаяся дверь вывела его из задумчивости.
При виде двух почти голых юношей Эмилий вздрогнул, глаза его полыхнули гневом, но Лаодика опередила мужа, приказала, щёлкнув пальцами:
- Вот, - и добавила для Авиолы. - Оба.
- Твои любовники? - сын всадника готов был взорваться, но Лаодика выглядела бесстрастной:
- Среди рабов у меня нет любовников.
- С чего бы это?
- Нет и всё.
- Может, ты даже поклянёшься в этом?
- Клянусь покровами Великой Матери, среди рабов у меня любовников нет. - Подчёркнутая холодность ответа, - единственное, что позволила себе Лаодика в ответ на саркастические замечания мужа. Это действовало всегда. Подействовала и сейчас. Опускаясь в кресло, Эмилий буркнул:
- Пусть так, но ты сама виновата в том, что у меня возникают такие подозрения.
- Вы последовали за мной. Вы хотите что-то сказать мне наедине или о чём-то попросить? - в словах Тени не было ни упрёка, ни любопытства. Только вежливое внимание. Эмилий как-то странно посмотрел на неё, ответил, словно размышляя вслух:
- Возможно... возможно сказать...или попросить... Я не знаю...
- Вам следует отдохнуть, а не изводить себя подозрениями там, где нет оснований, даже замечать что-либо.
- О, да! Какой заботливый тон! Какая здравость суждений!
- Это так. Я вообще не понимаю, зачем вы последовали за мной? Днём вы добросовестно играли роль любезного супруга. Что ещё надо этим болтунам?
- О! Как ты права! - опять съязвил Эмилий. И опять сарказм его на Лаодику не подействовал:
- Вы проводили меня и этого более чем достаточно. Наида выведет вас так скрытно, что никто не сможет сказать, будто вы слишком рано покинули вашу молодую жену.
- Невероятно! Ты так предусмотрительна!
- Могу я раздеться и принять ванну? Я устала и хочу спать.
- Я стесняю тебя?
- Мне кажется, вам будет неприятно, если я стану игнорировать вас. Тем более, сложение моё не таково, чтобы им хвастаться.
- Хорошо, - укрощённый холодностью жены, Эмилий поднялся, желая уйти, но полный яростного возмущения вопль, ворвавшийся в комнату сквозь двери, за которыми скрылись юноши, остановил его....
Оказавшись за дверью, Ацилий и Азиатик некоторое время с нескрываемой ненавистью, молча разглядывали друг друга. Раб первым нарушил молчание. Окинув спальню взглядом, он зашептал:
- Прекрасное место, чтобы заняться любовью...
Авиола, уверенный, что молчание будет лучшим ответом на наглость раба, сделал вид, что ничего не слышит, но Азиатик на этот раз говорил всерьёз. Спальня, "оба", брошенное госпожой, её замужество, натолкнули раба на вполне определённую мысль, что патриций не в фаворе и, следовательно, госпожа не рассердится, если он по-своему проучит гордеца и невежду.
- Ну, какие мы сегодня робкие и стеснительные! К чему бы это? Ложе такое мягкое и удобное... Сам-то, небось, не раз валялся на нём. А теперь вместе поваляемся.
Авиола, наконец, понял, что за слащавостью раба, кроются вполне серьёзные намерения, и когда Азиатик полез к нему, оттолкнул наглеца:
- Пошёл вон, скотина двуногая! Опять в зубы захотел?
Раб чуть попятился. Он помнил, что рука у римлянина тяжёлая и на расправу тот тоже скор:
- А я крикну. Госпожа беседует с мужем. Как ты думаешь, захочет она признаться ему в том, что ты - её любовник? Ты знаешь, что она сделает с тобой за шум? Меньшее - велит вскрыть вены, а то и в Гемоний кинет...
- Не тронь меня, скотина.
В душе Авиолы страх боролся с отвращением. Руки раба казались липкими и гадкими:
- Пошёл вон! Варвар! - чувствуя, что его вот-вот стошнит от объятий льнущего к нему раба, Авиола отпрянул. - Прочь!
Помимо его воли, последнее восклицание и стало тем воплем, что ожёг слух Эмилия.
Первой в спальне оказалась Лаодика, но Эмилий не отстал от неё. Он же задал первый вопрос:
- Кто орал?
- Он, - взгляд и рука Азиатика с указующим перстом были тверды. Авиола незаметно повернул кольцо печаткой внутрь и сжал пальцы, чтобы не выдать своего истинного положения:
- Госпожа, я...
- Молчать! - возмущённый тем, что раб отвечает его жене, а не ему, Эмилий замахнулся, но Лаодика показала, что умеет не только быстро думать, но и быстро действовать:
- Стой!
Властный окрик остановил Эмилия.
- Не надо горячится, Эмилий Элиан. Дело не стоит ореховой скорлупы. Их просто нельзя оставлять в одной комнате.
- И ты терпишь такую распущенность?!
- Больше не буду терпеть.
Авиола опустил голову, на щеках у него ходили желваки. Но Лаодика кроме лица любовника, видела невозмутимое лицо раба. К рабу-то она и обратилась:
- Убирайся, - и дождавшись, когда бесстрастное выражение на лице Азиатика сменится удивлением, добавила. - Собирай свои вещи и сейчас же возвращайся в дом Луция Вителия, - твоего господина. Ты понял? Нет? Я повторяю: собирай вещи и уходи к Луцию Вителию. Здесь я тебя более видеть не хочу. - Поворачиваясь, она пояснила удивлённому Эмилию. - Этот раб - имущество Луция Вителия, не моё. И не стоит из-за него задерживаться.
- Госпожа, - взмолился Азиатик, - позволь мне взять заработанное...
- Что заработал, то твоё.
- Госпожа, позволь в последний раз услужить тебе...
- Нет. Я не меняю сказанного. Ты уйдёшь немедленно.
Когда Лаодика вошла в спальню, там был только Ацилий:
- Госпожа, я не виноват. Этот подлый раб...
- Дай руку, - перебила его Лаодика. Ацилий протянул ей руку, зажмурился, попросил, опустив голову и не разжимая зубов:
- Виновен, госпожа, прости.
Шпилька вонзилась в кожу чуть ниже плечевого сустава, и Ацилий едва сдержал стон. К счастью. На этот раз Тень удовольствовалась только одним уколом. Отложив шпильку, она приказала: "Иди в постель". Глядя на рабыню исподлобья, римлянин улыбнулся, прижал к губам пальцы. Точь-в-точь, как днём это делала Гесиона. Лаодика была боса, но прежде чем лечь, он склонился к её ногам, осторожно поцеловал щиколотку, у самой косточки, заглянул снизу вверх, в глаза, резко выпрямился, отбрасывая набедренную повязку и, давая полюбоваться безупречными линиями своего тела. Взгляд женщины на кровати был прозрачно- равнодушный и Ацилий бросился на неё. Лаодика не сделала ни единого движения, чтобы уклониться от падающего на неё тела. В последний момент Авиола отшатнулся, упал рядом с ней на ложе, быстро потёрся щекой о её плечо, осторожно поцеловал в ямочку между ключицами. Касания губ его были мягкими и сухими. Палец отпущенницы обвёл верхнюю губу любовника, увернулся от ловящих губ, поддел под подбородок:
- Если с рабом что-нибудь случится и Луций Вителий потребует от тебя покрыть его убытки, - я дам тебе денег. Ты понял?
- Да, госпожа, он заслужил это.
- Заслужил, - пальцы прижались к губам римлянина. - Не вздумай жаловаться мне на него. Слышать ничего не хочу
В знак молчания, Ацилий прижал к губам кончики пальцев. Приказ понят. Более - ни слова.
Трепеща то ли от желания угодить, то ли от мысли о близкой мести, то ли от того и другого разом, он приник к её груди. Ладони быстро заскользили по телу женщины... Только утомив пальцы, язык и губы, он взял её. Сперва осторожно, робко, потом быстрее и, наконец, яростно, а, ослабев, опять приник губами к её, уже солоноватому, влажному телу, не оставляя ни единого нетронутого пятнышка кожи...
Он трижды овладел ею и теперь лежал, восстанавливая дыхание, мокрый и обессиленный. Во время ласк служанка даже не вздрогнула. Это было ужасно. Это было оскорбительно. "Тело из бронзы, сердце из железа..." - вспомнил он определение храмовых жриц - проституток.
"Тело из бронзы. Сердце из железа..." - повторил он неслышным шёпотом, в полной мере осознав смысл сказанного. Ничто, ни горе, ни радость не заставят сильнее биться сердце Тени, ни грубость, ни изощрённая ласка не отдадутся трепетом в её теле. Бесполезно. Всё бесполезно. Ощущение собственного бессилия было столь велико, что он застонал сквозь зубы.
Стон оживил бесчувственное тело. Лаодика приподнялась, взяла со стола шпильку и, привычным движением вывернув ему руку, всадила золочёное остриё чуть не до самой кости. Закусив губу и подавив стон, Ацилий повернулся к ней. Незаданный вопрос застыл у него на кончике языка. Взгляд расширившихся, безумных глаз жрицы Кибелы, казалось, состоял из жадного и всеобъемлющего внимания. Обливаясь холодным потом, Авиола грыз кровоточащие губы, не смея ни вздохнуть, ни шевельнуться. Внимательное безумие Тени было ужасно. Юпитер - свидетель, он ещё никого так не боялся и так не ненавидел, как эту девку. Никого! Страх смерти казался жалкой тенью перед ужасом, поселившимся в его сердце сейчас. Нет, он обязан, обязан! Отомстить! Обязан заставить её корчиться от нестерпимой боли. Безумие в глазах служанки медленно гасло. Страдание, отразившееся на лице ненавистного человека ослабло, а с ним ослабело и лишившееся пищи безумие.
Ацилий приподнялся, протянул ей исколотую руку:
- Я заслужил более строгое наказание, госпожа моя.
Лаодика не заставила просить себя дважды. Глядя во вспыхнувшие от его боли глаза любовницы, он зашептал хрипло:
- Если молодой, красивый, здоровый мужчина не способен доставить удовольствие приятной ему женщине, если ласки его не могут стереть из женской памяти мёртвого старика...
- Молчи! - Безумный взгляд любовницы был подоен бальзаму, омывающему воспалённую рану, так как на этот раз состоял из безграничного и неподдельного страдания. - Молчи! Или... - локтем она опёрлась ему на грудь, пальцам впилась в подбородок, выворачивая голову, а занесённая другой рукой шпилька мало, чем отличалась от маленького, но опасного в твёрдой и опытной руке кинжальчика? - Как ты смеешь?!
- Признаваться, что не достоин, даже завязать ремни на сандалиях учителя моей госпожи?
Золотой блеск бьющего острия заставил его зажмурится, крик боли вырвался из-за разомкнувшихся губ: он сказал и остался жив! Остриё прокололо не горло, а мышцы на плече. Болезненная, но неопасная рана. Он открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо.
- Молодой красивый, ловкий... На что я годен? На то, чтобы тело моё использовали вместо подушечки для шпилек? Я здесь потому только, что подчинённый мне легионер убил того, один взгляд которого заставлял вспыхивать щёки и замирать сердце моей госпожи, в то время как весь мой пыл не способен даже шевельнуть её тело!
Лаодика очнулась. Острая шпилька с остервенением колола и царапала грудь, плечи, руки юноши, но Ацилий только дрожал от ярости и восторга. Он сумел-таки причинить ей настоящую боль. Сумел! Закусив губу, Лаодика вдруг замерла, потом медленно занесла шпильку над его лицом. Забытый было страх, вновь накрыл римлянина: "Нет!". Он рванулся, слетел на пол, скрючился, закрывая руками глаза: "Пощади! Не делайте этого, госпожа!"
Лаодике пришлось приложить немало усилий, прежде чем она смогла оторвать ему от лица
одну руку. Сын патриция стонал, плакал, умолял, извиваясь на каменных плитах и пятная их сочащейся из множества ранок кровью. Только увидев, что в руках жрицы Кибелы нет страшной шпильки, он обмяк, позволив вертеть себя так, как это было угодно его любовнице. Носком босой ноги Лаодика опрокинула его на спину, изменила положение руки, повернула голову. Ни тени безумия не мелькало в блестящих, тёмно-карих глазах.
"Красивое тело. И лицо красивое" - слова звучали тихо. Казалось, молодая женщина размышляет вслух. Ладонью она провела по лицу, словно стирая что-то: "Как я устала. Думаю, на сегодня воплей и страсти достаточно".
- Госпожа моя, - Ацилий сел и теперь пытливо вглядывался в её лицо. - Позволь мне охранять...ваш сон.
Лаодика провела пальцами ноги по его груди, вытерла о плиты пола окрасившую пальцы кровь:
- Ты измазал здесь всё, что было можно. Ступай в приёмную и оставайся там всю ночь.
Ночевать в приёмной Авиоле приходилось не впервые, но тогда в спальне с Тенью лежал любовник. Теперь женщина осталась одна. Выждав время, чтобы Тень заснула. Ацилий щёлкнул пальцами, позвал: "Наида!" Рабыня не заставила ждать себя. Увидев обрызганное кровью покрывало, которое Лаодика выкинула вслед Ацилию, она тихо вскрикнула, схватила ткань, но Авиола остановил иберийку: "Принеси чистую ткань и тёплую воду". Разглядев окровавленное тело юноши, рабыня опять приглушённо вскрикнула. Через четверть часа Ацилий омытый и перевязанный лежал на ложе, а рабыня спешно стирала с пола и предметов капли не успевшей свернуться крови.
Утром Ацилия разбудили негромкие шаги. Он открыл глаза и увидел, что Тень заплетает ремешки сандалий. Он вскочил с ложа бросился к её ногам: "Позвольте мне, госпожа моя..." Лаодика не возражала и счастливый, он со всем тщанием окончил начатое ею. Когда же римлянин поднял глаза, надеясь отыскать на лице отпущенницы хотя бы намёк на одобрение, поразился увиденному. Глаза Тени ввалились и поблекли, как это бывает у проведших бессонную ночь. Опасаясь выдать свою радость, Ацилий поспешно опустил лицо. Девка наконец-то получила по заслугам. Жаль, что мало. Поэтому ему сейчас, как воздух, был необходим совет Гесионы...
"Прошу простить меня, господин. Госпожа не хотела будить вас и потому велела мне передать вам вот это. Здесь двадцать тысяч сестерций" - Наида пододвинула к нему большую и достаточно тяжёлую шкатулку из полированного дерева.
- Двадцать тысяч? - Едва сдерживая жадную дрожь, он взял шкатулку, приоткрыл её.
- передавая деньги, госпожа добавила, что если Луций Вителий сочтёт эту сумму недостаточной, госпожа доплатит разницу.
- Луций Вителий? - Авиола вспомнил и понял. Деньги предназначались не ему. Обидно, конечно, но мысль о том, что он скоро сможет отмстить подлому рабу за его насмешки и домогательства, подсластила разочарование. - Больше госпожа ничего мне не передавала?
- Передавала, господин.
- И что же?
- Сегодня начались Сатурналии*. Госпожа не сможет видеться с вами в продолжение всех праздничных дней. И ещё, госпожа изъявила желание услышать от вас, господин, о судьбе Анка Марция. В первую же ночь после Сатурналий она ждёт вас.
- А этот Анк Марций, кто он?
- Анк Марций, господин, - один из бывших любовников моей госпожи. Моя госпожа, конечно, могла бы сама узнать про сына патриция, но она хочет, чтобы это сделали вы.
- Хорошо, хорошо, - оборвал рабыню Ацилий. Тень хочет, чтобы он рассказал ей о её отставном любовнику? Он расскажет, а, если позволят обстоятельства, то опять напомнит девке о её стареньком учителе...
Глоссарий:
Сатурналии* - совпадали по времени и значению с Новым годом
Луций Вителий с подчёркнутым уважением принял "первого любовника Тени", в ответ на просьбу о приватной беседе, провёл в кабинет, усадил в кресло и, отослав рабов, спросил:
- Какая забота привела вас в мой дом, да ещё и в первый день праздника?
- Наши фамилии всегда жили в мире и, мне думается, что вы не откажете мне в маленькой справке.
- Если я знаю ответ, на интересующий вас вопрос, - вы этот ответ получите.
- Я хочу узнать, что случилось с Анком Марцием. С тем самым, что одно время был любовником Тени.
Подумав, консуляр ответил:
- Анк Марций казнён в Гемонии примерно три дня спустя после того, как, по приказу Лепида, Тень прогнала его
Ответ и обстоятельность, с какой Вителий построил его, ошеломили Авиолу. Кое-как справившись с собой, Ацилий пробормотал:
- Казнён по воле Тени?
- Нет. По воле Марка Лепида. Удивительно, что вы не знаете этой истории. Впрочем, всё существование Тени в Риме - сплошные "истории". Но, как бы там ни было, Марция погубила не она. Его погубил Лепид. После одного из свиданий (замечу, что Марций был для Тени приятнее многих других), Анк слишком громко хвалился своими успехами (что, в общем-то, нельзя ставить ему в вину), но при этом, в очень непристойных выражениях, поминал Марка. На следующую ночь разгневанный Лепид пришёл к Тени и потребовал, чтобы та прогнала юношу, и Тень его требование тут же исполнила. А ещё через два дня на Марция пришёл донос в Сенат. Тень не писала и не пишет доносов. Лепид же доносы пишет очень хорошо.
- Но почему Тень послушалась Лепида?
- Она считает Лепида своим другом. Они заключили какой-то словесный договор, а Тень чтит договоры, и никогда не нарушает их первая. Лепид ссорился с ней несчётное число раз, но, одумавшись, сам же и прибегал мириться. Надеюсь, мой ответ был достаточно обстоятельным?
- Да, сенатор. Я благодарен вам за него. Однако я хочу поговорить с вами ещё вот о чём: вы одолжили Тени своего раба - массажиста, и она решила выкупить его у вас.
- Выкупить?
- Да.
- Отчего же не выкупить? Она теперь не рабыня, она - гражданка Рима и может позволить себе это. В своё время я заплатил за него пятнадцать тысяч, но сейчас он вырос, окреп и, я думаю, двадцать тысяч не будет чрезмерной ценой?
- Здесь двадцать тысяч, - Ацилий подвинул Вителию шкатулку с деньгами.
- Двадцать тысяч? - Вителия приготовился к долгому торгу и теперь растерянно разглядывал ящичек с деньгами, не решаясь коснуться его.
- Назови вы большую цену, она заплатила бы больше.
- Больше?
- Когда раб вернётся в ваш дом, - шлите его в дом моего отца.
- В дом вашего отца?
- Да, Тень покупает его для меня.
- И готова платить любые деньги?
- Не думаю, что она заплатила бы за раба сто или даже пятьдесят тысяч.
- А тридцать? Ещё десять тысяч она доплатит? Пять тысяч мне, пять тысяч вам?
- Я знаю, что деньги у неё есть, но вот заплатит ли она?
- Уговорю, - успокоил консуляра Авиола. - Кстати, где тот раб?
- А разве он не у неё?
- Нет, вчера он нагрубил Тени, и она отослала его к вам. Он не пришёл?
- Я... не знаю. Возможно, и пришёл. Сейчас Сатурналии, рабы шляются, где хотят. Но, как бы там ни было, как только будет составлена купчая, я пошлю его в ваш дом. Купчую составляем на тридцать тысяч?
- Да, после праздников я зайду к вам, отдам пять тысяч и поставлю подпись на вашем документе.
* * * * *
Предвидел ли Азиатик подобный исход? Пожалуй, да. Потому-то, выйдя из Палатия, он не спешил к дому господина. В расстройстве и смятении он спустился в Сабуру*, зашёл в первую из встретившихся ему таверн, а, расплачиваясь за вино, имел неосторожность показать полный кошелёк и золотую монету. Утром стражники подобрали его тело в одном из грязных закоулков. Опытная рука ночного грабителя нанесла только одну рану. Авиола напрасно занимал свой ум, изобретая для обидчика страшные пытки и муки. Азиатику они были уже не страшны.
* * * * *
Узлы и нити, это не только сеть, но и рисунок ковра. Рисунок, который в начале работы видит только мастер. Вот новая ниточка. Новый цвет. Что это? Новый рисунок или завитушка уже обозначившегося цветка? Чем искуснее мастер, чем сложнее узор, тем позднее поймёт его сторонний зритель. Вот, кажется, уже всё ясно, но нет, в рисунок вплетается новый стебель и всё меняется. Но что будет, если за один ковёр возьмутся две мастерицы? Нарушится ли гармония или, усложнившись, станет ещё совершенней?
Гесиона с честью выдержала взгляд господина. С пира Лепид вернулся поздно, а день в Риме начинался рано. Сознавая важность разговора, Марк не спешил, как обычно, дать себе отдых, а велел позвать рабыню, одновременно, отослав прочь, всех остальных рабов. Итак, взгляд господина рабыню не смутил.
- Садись, - приказал ей Лепид, указывая на край ложа рядом с собой. - Рассказывай. Девушка села и заговорила:
- Замужество тени сильно подорвало положение Ацилия Авиолы, так как, не смотря на сдержанность Элиана, Тень не откажется от мысли и его подчинить своей воле. Так думает Авиола. Я не стала его разубеждать, поскольку только страх за жизнь понуждает молодого человека к старанию, а без старания он быстро прискучит Тени Цезаря.
- Авиола боится, что Тень охладеет к нему?
- Очень боится, мой господин. Служанка Цезаря причинила Ацилию слишком много зла, чтобы оставить его в живых после охлаждения. К счастью своему Ацилий ошибается. Замужество Тени ничего не изменило. Если после него служанка стала вести себя пристойнее, то это лишь очередная личина, предназначенная для того, чтобы удерживать на себе внимание Рима.
- Рим и так следит за ней с неослабевающим вниманием