Мизина Тамара Николаевна : другие произведения.

Хайрете о деспойна гл 17

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вера легко перерастает в доверие, а оно слишком часто оборачивается вероломством.

   Гл. 17 Зелье Великой Матери.
  
  Подглава 17.1.
  
   Правда и ложь. Две сестры. Ложь подменяет правду и...правда подменяет ложь. Возможно ли такое? Ложе сегодня особенно жёсткое. Лгу ли я, когда хочу солгать? Говорю ли правду, когда желаю быть искренней? Зыбкое бытие, подобное засасывающему песку. Как легко жить, зная: вот топь, а вот камень. И что за беда, если ошибившись, сразу, с головой проваливаешься в бездну? Смерть всё уравнивает. А вот существование без границ и граней способно свести с ума. Почему до сих пор это не произошло? Филемоний предал. Говоря о любви, он думал о выгоде, но я верила, и эта вера была моим камнем среди зыби реальности. Почему, зачем я жива? Неужели только потому, что жизнь и смерть равноценны для меня? О, Гесиона, жестокая и коварная служанка Великой Матери, ты умно рассчитала удар. В этом мире ни на что нельзя полагаться, ни на правду, ни на ложь. Это ты хотела внушить презираемой тобой служанке? О, как ты ошиблась, женщина! Ничто не сломит и не истощит силы живого капкана, и не тебе тягаться с ним в выносливости! Я найду в этой топи камень и обопрусь на него. И опять всё будет ясно и просто, опять ложь будет ложью и правда, - правдой. Что за беда, если Филемоний оказался предателем? Разве это беда? Нет, это счастье! Да, Гесиона, - счастье! Он связывал меня, а теперь я свободна! Ты слышишь, Гесиона, наложница и служанка своего господина? Я свободна! О, ты смотришь на мои слёзы? Так знай, что я плачу от счастья! А если это счастье связано с болью, то для меня это мало что значит. Я - жрица Кибелы-Реи Фригийской, и я умею терпеть боль. Во время посвящения я доказала это. Ты - знаешь! Ты всё знаешь, только не хочешь знать. Это ты ошиблась, ища топь. Я - камень! Но ты на меня не обопрешься. Я не стану пьедесталом для тебя так же, как ты не станешь новой госпожой Рима. Я даже не убью тебя. Нет, я поступлю хуже. Я оставлю тебя барахтаться в той грязи, в которую ты тщишься спихнуть меня, Гесиона! Я же буду жить! Я буду сладко есть и пить, буду ублажать тело дорогими маслами, буду внимать льстивым речам, буду спать на мягком ложе, буду вкушать сладость любовных ласк с лучшими юношами и мужами Рима! Кибела-Рея может быть очень щедра к своим верным и умелым служанкам. Да, Гесиона, кто бы ни победил в предстоящей схватке за власть, незаметной тени всегда найдётся место у подножия трона победителя. Пусть даже сейчас эта мысль и вызывает тошноту, но борьба придаст вкус победе. И, может быть, когда-нибудь, диадема царицы увенчает голову, той, что вошла в Рим жалкой и опозоренной пленницей. Не твою голову, Гесиона! Запомни! Я больше не собака и не желаю приносить добычу хозяину, довольствуясь снисходительной лаской или кусочком хлеба! Но... когда же я говорю правду, а когда лгу? Что из сказанного римлянину, правда, а что ложь? Что?!
   "О, Сребролукий Бог с волчьим оскалом, Бог-просветитель и Бог-убийца, отпрыск Юпитера и реки забвения Латоны-Леты, Светоносный Аполлон, зачем я бежал? Чего испугался? Не успеть? Но разве ионийка не поклялась ждать? Впрочем, как бы там ни было, благодарю тебя, Покровитель Мудрости, за разумную мысль. Служанка верит во весь этот вздор о всесилии Великой Матери? Но это же превосходно! Кто не знает цену храмовой рабыни? Выкупить рабыню у храма, что может быть проще?! Конечно, тамошние жрецы и жрицы похитрее трактирного сводника, два дня назад уступившего мне Гату за двенадцать тысяч. Им придётся выложить тысяч двадцать пять, если не все пятьдесят, но разве это деньги, когда речь идёт о спасении Рима?! Прекрасная мысль, но зачем бежать сломя голову среди ночи к храму? Не умнее ли было вздремнуть несколько часов на уютном ложе? Интересно, поверила Тень моему признанию? Она ничем не выдала своего отношения к услышанному, эта маленькая актриса! И Лепид надеется перехитрить её! О, Сребролукий Феб, он слишком спесив, чтобы разглядеть даже своё поражение! А рабы едва плетутся, бездельники! Спят на ходу!
   Двери храма Кибелы-Реи приветливо распахнуты. Ночь - время любовных приключений и жрецы не хотели уменьшать возможный доход. Услышав, что римлянин желает соединиться с храмовой служанкой, привратник-евнух склонился перед ним в нижайшем поклоне. Храм восточной рабыни был построен по римскому образцу (по крайней мере, та его часть, которую видел Эмилий). Низко кланяясь, второй служитель, тоже евнух, поприветствовал его: "Пусть Боги Рима хранят своего знаменитого потомка. Смиренный раб Великой Матери счастлив служить вам, господин, всем, чем только может..."
  - Не думаю, что ты чем-то сможешь служить мне. Мне нужна женщина, служанка и жрица Великой Матери.
  - Служанка или жрица, мой господин?
  - Служанка и жрица, но одна.
  - Да, господин, - поспешно закивал евнух. - Я последний среди ничтожных, но если господин не сочтёт затруднительным для себя рассказать о своём желании госпоже Алекте, он найдёт то, что ищет.
   По меркам того времени Алекта была уже немолода, но при виде её величавой красоты, Эмилий невольно залюбовался. Лет тридцати пяти - сорока, рыжеволосая, белокожая и синеглазая, она обладала столь редкой притягательностью, что позже, Эмилий так и не смог вспомнить, во что была одета жрица.
  - Слуга говорит. Что господин ищет служанку и жрицу в одной женщине?
  - Да, - твёрдо ответил Эмилий. - Мне нужна служанка и жрица в одном лице. Более того, мне нужна конкретная женщина и нужна навсегда. За это я готов заплатить пять тысяч.
  Милая улыбка Алекты скрыла её смятение:
  - Прежде чем назвать цену, надо знать, кого оцениваешь. В храме много женщин: рабыни, служанки, ученицы, жрицы. Может быть, вы словами опишите внешность желанной вам женщины? Сколько ей лет? Какого она роста?
  Эмилий задумался.
  - Ей восемнадцать, по её словам. Она моложе меня, но не девчонка. Если она встанет рядом со мной, то достанет мне до щеки. Волосы у неё короткие, цвета старой каштановой скорлупы, ореховые глаза. Кожа? Белая, но не ослепительно. Довольно?
  - Господин напрасно сердится. Мы с радостью поможем найти женщину, ранившую сердце господина, но господин сказал, что у женщины короткие волосы? Может быть она рабыня?
  - Она служанка и жрица.
  - Эта женщина, наверно, сложена, как нимфа или как богиня?
  - Она сложена, как земная женщина.
  Алекта быстро перебирала и сравнивала в уме данное римлянином описание с внешность подчинённых ей женщин. Наверно, это всё-таки какая-то служанка. Некоторые из них изредка прислуживают на храмовых церемониях. Если так, то пять тысяч за такую - хорошая цена.
  - Увы, господин, ничем не могу помочь вам. Впрочем, если господин не торопится, то я прикажу собраться всем храмовым женщинам. Всем темноволосым и светлокожим.
  - Не нужно. В храме этой женщины нет. Она служанка и жрица Кибелы-Реи, но она не принадлежит этому храму. Я хочу освободить её из-под власти Великой Матери, но я уже сомневаюсь, что вы можете сделать это.
  - Женщина прислуживает странствующим жрецам? - догадалась Алекта. - Если это так, то пусть жрецы приведут её в храм и обряд освобождения будет проведён. Господину это обойдётся в семь тысяч.
  - Это невозможно. Женщина не может прийти. Тот, кто проведёт обряд, должен пойти со мной немедленно.
  Для Алекты подробности были не важны, но она воспользовалась очередной заминкой, чтобы поднять цену:
  - Это обойдётся вам много дороже. Например, в восемнадцать тысяч
  - Пятнадцать, - твёрдо возразил Эмилий, понимающий, что ни начни он торговаться, жрица будет вздувать цену до бесконечности.
  - Сойдёмся на семнадцати, но со жрецами, господин будет договариваться отдельно.
  - Но и вам я заплачу только после того, как женщина переступит порог моего дома.
  Алекта мило улыбнулась, кивнула. Пусть пока так, ну а дальше, кто знает, как сложатся обстоятельства. Эмилий тоже не питал иллюзий по поводу заключённого на словах договора. Жрица, определившая цену освобождения в семнадцать тысяч, не была бы столь скромна, знай она имя оцениваемой.
  Жрец-евнух выслушал приказ старшей, поклонился:
  - Слышать, - значит слушаться. Да сбудется всё так, как пожелает Великая Мать, - хитрый ответ. Кто знает, что и как пожелает грозная Кибела от своих слуг. Раскачиваясь в носилках (евнух бежал рядом), Эмилий размышлял, не перехитрил ли он сам себя? По мере приближения к Палатию. Практичному сыну купца всё меньше верилось, будто спешащий за носилками жирный калека сможет хоть чем-то повлиять на хитрую, проницательную Тень.
   - Чужим нельзя входить среди ночи!
  Эмилий с тоской смотрел на преторианцев, преградивших ему путь в Палатий. Он исчерпал уже все доводы, но стражи упорно не хотели пропускать евнуха. Эмилий предлагал обыскать жреца, предлагал, чтобы кто-то проводил их до дверей Тени. Он даже предложил деньги, и всё без малейшего успеха. Стражники в открытую издевались над ним, прикрываясь приказом, как щитом. Под конец, не выдержав, Эмилий сделал то, что прежде ни делал, ни при каких обстоятельствах: пригрозил преторианцам именем жены. Это подействовало не больше предыдущего. Разве что евнух, поняв, наконец, о какой "служанке" идёт речь, попытался сбежать. Удерживая его за одежду, Эмилий с отчаянием оглядывался по сторонам, мысленно посылая мольбы всем богам, которые приходили ему на ум. Увы, приходя на ум, бессмертные не спешили приходить на помощь римлянину. Вот закончилось время ночной стражи, новые воину меняют уставших... "Кассий!"
   Оклик по имени, заставил Хорею остановиться. Эмилий подбежал к трибуну, таща за одежду упирающегося евнуха:
  - Salve, Кассий, выслушай!
  - Уже слушаю, - брезгливое подёргивание губ должно было означать, что трибун вообще рад бы ничего не слышать. Боясь, что Хорея уйдёт, Эмилий не стал тратить время на вступление:
  - Я придумал, как смирить Тень настолько, чтобы она избавила тебя от глупых намёком.
  - Да? И что же ты раньше не "смирил" её?
  - Послушай, - Эмилий кусал губы, лишь бы не дать прорваться кипящему в его сердце бешенству, - Марк обещал избавить тебя от неё? Так вот, он не сделал этого. Не смог. Почему ты отказываешься от моей помощи? Или я не римлянин?
  - Римлянин...
  - Тогда почему ты веришь Марку, и не веришь мне?
  - Ты действительно сможешь утихомирить её? - заинтересовался Хорея. - Как?
  - Она считает себя жрицей Кибелы-Реи. Это - жрец Кибелы-Реи, - Эмилий тряхнул евнуха. - Он должен убедить её слушаться меня.
  - Ты открыл этому...
  - Нет. Достаточно, если она будет слушать меня, так как жена должна слушать мужа. Но если ты не хочешь помочь, - я уйду. Улещивай её сам.
  - Ты убедил меня, - в голосе Хореи зазвучали нотки примирения.
  - Беда в том, что жреца не пропускают в Палатий, а без него мои слова, - обычный шум.
  -- Господин, господин, - запищал евнух, - ну, как я могу уговорить жрицу Кибелы быть покорной супругу, если сам Атис, возлюбленный супруги Матери Богов, не вынес её холодности и, оскопив себя, повесился на дереве?!
  Радуясь возможности хоть на кого-то излить досаду, Эмилий встряхнул его:
  - А как ты собирался уговаривать служанку?
  - Никак, господин, клянусь одеяниями Великой Матери, никак! Я приказал бы её хозяевам уступить рабыню и всё.
  - Ах ты, торговец живым мясом! - выругался Эмилий, твёрдо настроенный завершить начатое.
  - Господин, господин, - взмолился жрец, обращаясь к Хорее, с интересом следящим за спором. - Умоляю, заступитесь за меня. Я ничтожный из служителей Матери Богов, и я не в силах помочь благородному римлянину! Господин, прошу вас, умоляю...
  Злорадно усмехнувшись, Хорея подозвал одного из легионеров:
  - Проведёшь жреца до двери Тени, а когда он выйдет, выведешь его из Палатия.
  
  Известие о возвращении мужа, застало Лаодику за причёсыванием. Мигом, прибрав волосы и накинув на голову химантион, она позволила: "Пусть войдут".
   ... И опять они вдвоём. Довольный своим освобождением, евнух спешит прочь от дворца. Конечно, Тень он ни в чём не убедил. Он даже не пытался убеждать её в чём-либо. Плёл что-то про покорность мужу, про покорность господину, ни словом не упомянув единственную госпожу Тени, - Кибелу-Рею Фригийскую. Молчание нарушила Лаодика, спросила, не скрывая насмешки:
  - И сколько вы заплатили за помощь этого недочеловека?
  - Пообещал семнадцать тысяч
  - О, только пообещали? Вы не верили в ваш успех?
  - Не верил.
  - А за что вы обещали заплатить?
  - За то, чтобы ты стала мне настоящей женой.
  Лаодика улыбнулась примирительно:
  - Я сожалею, что желанию вашему не суждено сбыться, но так как я исполнила вашу просьбу, могу ли я рассчитывать на соответствующую любезность с вашей стороны? Сегодня я хочу посетить ювелирные лавки в сопровождении Марка Валерия Мессалы.
  Глаза Эмилия вспыхнули. Он бросил на жены быстрый, острый взгляд, спросил, стараясь, чтобы его голос не выдал волнение:
  - Это "хочу" или "надо"?
  Лаодика усмехнулась:
  - Я оказала вам услугу и вправе рассчитывать на ответную. У меня накопилось слишком много золота и мне надо обменять его на драгоценные камни. Они легче и занимают меньше места. Я плохо разбираюсь в драгоценностях, и поэтому надеюсь получить от раба Лепида несколько дельных советов, но если вы сочтёте возможным, помочь мне лично, я буду искренне благодарна вам и забуду свою предыдущую просьбу.
  Почувствовав за обстоятельной вежливостью жены насмешку, Эмилий уступил:
  Делайте так, как сочтёте нужным. Надеюсь, вечером вы покажете мне ваши приобретения?
   Сцилла и Харибда. Две скалы, между которыми несётся узкий поток морских вод, и, в то же время, почти философский символ житейских опасностей и соблазнов. Между такими "скалами" и металась душа Эмилия. Раб был противен ему уже в силу своего низкого положения. Мысль о том, что это жалкое полу животное станет его соперником, жгла римлянина подобно калёному железу, и, одновременно, разум юноши терзала мысль, что соблазнись Тень телом Карфагеника, смертельная опасность, нависшая над Клавдием Тиберием, будет отвращена. Ионийка держала слово, пусть даже слово это не сопровождали пылкие обещания и пышные клятвы.
  Эмилий видел, как выдавливает стилос греческие буквы на восковой табличке (увы, Лаодика лишь следовала римской моде), видел, как берёт письмо рабыня... Рабыня? На руке иберийки не было медного браслета.
  - Где твой браслет?
  Служанка поклонилась, ответила:
  - Его сняли с меня, господин. Я внесла в казну моего Божественного господина пять тысяч сестерций, и теперь, согласно воле моего господина, я отпущенница, принадлежащая к славной фамилии Юлиев.
  - Твоего владельца? А разве...
  - Нет, Эмилий Элиан, - подтвердила его догадку Лаодика. - Наида - бывшая рабыня Гая Юлия Цезаря, а не моя. Я бы не стала мелочиться из-за каких-то там пяти тысяч. Но, в любом случае, сегодня, Наида, в честь своего освобождения, ты получишь от меня подарок
  - Благодарю за милость, деспойна. Пусть благоприятна, будет Судьба к той, что послала мне столь мудрую и щедрую и справедливую госпожу.
  - Ты необыкновенно щедра, - с сарказмом заметил Эмилий, когда недавняя рабыня скрылась за дверью.
  - Вы считаете, что я должна была оставить её на произвол судьбы? Да, я дала ей совет. Деньги у Наиды были. Женщина хорошо служит мне. Я должна её защитить, и я защищу её. Много ли надо старухе? После смерти господина, - она свободная. Купит себе лавочку здесь или вернётся на родину. На это деньги я ей дам.
  - А как ты будешь жить без столь верной служанки?
  - Вы же убьёте меня. Эмилий Элиан.
  - Опять шутишь?
  - Не шучу. Не стоит обременять себя лишними заботами во время бегства. Если же Судьбе будет угодно, сохранить меня, то она же поможет найти мне не менее преданную служанку. Всё будет так, как угодно Судьбе. Гелиайне, господин.
  - Гелиайне.
  
  Подглава 17.2.
  
   Эмилий шёл домой. Безумная ночь кончилась. Какая она была? Пятая? Десятая? Римлянин давно сбился со счёта. Сейчас он хотел одного: беседы с отцом. Может быть, вдвоём они найдут выход из этого лабиринта? Но отца не было. Он ещё вчера покинул город по торговым делам. Увы, Эмилий так редко бывал дома, что, порой, чувствовал себя гостем, а не будущим хозяином. Гата появилась, как только он лёг, без зова, и Эмилий был рад ей. Маленькая невольница, жертва межплеменных войн чуть ли не с самого края земли, она с трудом понимала латынь и абсолютно ничего не понимала в римской жизни, но проникла в главное: её господин несчастен. Именно ей, шёпотом жаловался Эмилий на холодность Тени, а, обвинив, тут же оправдывал молодую женщину.
  Гата понимала. В её глазах Тень Цезаря была почти богиней, а Богине нелегко понять смертного, так же, как и смертному понять Богиню. Происходящее казалось девочке подобием одной из родных легенд. В этой легенде Боги спускались к людям, а люди поднимались к Богам. В той легенде юноша, влюбившись в Богиню, сделал её своей женой. Насильное сближение не принесло счастья. Хитростью, вернув крылья, Богиня улетела, но влюблённый не отказался от своей любви. Он прошёл немало дорог, преодолел немало преград, сразил всех врагов. Разлука и твёрдость мужа, убедили Богиню в истинности его чувств. Герои легенды прожили долгую жизнь, вырастили могучих сыновей и прекрасных дочерей и умерли в один день, будучи не в силах расстаться даже после смерти.
  Гата рассказала бы господину эту легенду, но, увы, чужие слова не давались ей, убегали от языка. Сейчас, слушая жалобы юноши, она с трудом улавливала смысл его речей, но и уловленного было достаточно, чтобы возмутить её. Злая Богиня не позволяла Тени любить, так же, как и соплеменники хозяина не позволяли любить ему? Это тоже было в легенде. Не так давно господин несколько раз делал её своей любовницей, но в легенде этого не было, и вот - забылось, тем более что это было раньше. С тех пор, как она переступила порог этого дома, господин ни разу не пожелал её. Он добрый, не то, что другие римляне. Непонятно, почему его так боятся слуги?
   Выговорившись, Эмилий почувствовал успокоение. Накопленная усталость разлилась по всему телу. Но даже если бы господин не уснул, Гата всё равно ни за что не рассказала бы, с кем говорила вчера утром. Она вышла купить сладостей у разносчика. Эмилий, балуя любимую рабыню, часто дарил ей мелочь. Гата сразу узнала заговорившую с ней. Короткие, стянутые на затылке, вьющиеся тёмные волосы, ореховые глаза, лицо, не тронутое краской, скромная, светло-серая одежда... Молодая женщина расспрашивала её о пустяках и улыбалась. Она была похожа на добрую, старшую сестру. Уходя, она попросила разрешения навестить её сегодня. Она будет ждать. Да, она уже ждёт!
   Эмилий проснулся в седьмом часу. Ещё час вставал, одевался, причёсывался. С бодростью вернулось беспокойство. Перед пробуждением ему приснился кошмар: он застал жену в постели с рабом Лепида и, взбешенный, пригвоздил их к лежаку ударом меча. Эмилий видел глаза умирающей Тени, ощущал её предсмертный трепет и дрожь... И вдруг губы женщины изогнулись в странной усмешке, и тогда испугался он сам.
  Во сне Эмилий рывком выдернул меч, освобождённая кровь волной плеснула ему в лицо. Когда же он скинул труп раба на пол, тела Тени под ним не оказалось, а покрывало хранило первозданную чистоту. Эмилий огляделся. Тело на полу не было телом раба Лепида. Эмилий видел обнажённый торс, видел запрокинутое лицо, но не узнавал убитого. Так случайно спотыкаешься о труп врага на поле боя. Кто он? Какая разница. Потом Эмилию показалось, что в дверном проёме мелькнуло светло-серое покрывало. Он метнулся туда. Ещё дверь. Во сне ведь всё не так, как наяву. Двери и стены появляются там, где их не было, и исчезают, где, казалось бы, без них не обойтись. Так же, как и люди. Эмилий метался по кубикулам, по тёмным и светлым коридорам, по галереям. Он потерял меч, он молил в отчаянии, звал: нет, он не убивал её, не убивал. На нём нет её крови! Но где же она? Почему не отзывается?!
   Даже проснувшись, Эмилий не сразу сумел преодолеть душащее его чувство отчаяния. То, что испытываешь во сне не сравнимо с явью. Второе - жалкая тень первого, и, наше бытие, не есть ли лишь сон, полный бессилия, нелепостей и ненужных мук, в то время как сон - истинная жизнь нашей души, нашего разума?
  Сон ушёл, но порождённое им беспокойство осталось. Все дела валились из рук. Многие уверяют, что сны предопределяют будущее, надо только отделить истину от лжи, как и в дневной жизни. Что было истиной во сне? Что было ложью? Во сне Тень избегла его меча, а он потерял её. Неужели таково его будущее?
   Носильщики отдыхали уже во второй раз. Разминая ноги, Эмилий прошёлся вдоль портика. Отсюда ему хорошо была видна вся площадь, лавки на ней, в том числе и ювелирные. Они-то и притягивали Эмилия, бессознательно ищущего случайной встречи, брошенного вскользь взгляда Лаодики. Глупая надежда. Он столько спал, столько собирался. Скорее всего, покупки сделаны, и Тень занялась чем-то другим. Но... из дверей ювелирной лавки вышел Карфагеник. Не знай Эмилий истинного положения юноши, никогда бы он не догадался, что этот завитой, напомаженный франт, изящно играющий тросточкой для почёсывания, - один из множества иноплеменных рабов Рима. Помедлив в дверях, Карфагеник поддержал под руку свою спутницу... Увы, иначе назвать эту женщину у Эмилий не поворачивался язык. Набеленная, нарумяненная так, что казалось, косметика вот-вот посыплется с её лица, как старая штукатурка, с густо подрисованными глазами, с бровями, сведёнными в одну линию, с крошечным, словно окровавленным ртом, она выглядела карикатурой на модных римских красавиц. Да, да, именно карикатурой, причём карикатурой настолько совершенной. Что только очень искушённый наблюдатель заметил бы и оценил издёвку, отражённую на этом, сверх модно размалёванном человеческом лице.
  Белокурые локоны парика полностью скрывали лоб, делая голову как бы приплюснутой. Пышные, по последней моде скроенные и уложенные одежды, тесные туфли, подчёркивающие крупную ступню поселянки... На пальцах, в ушах, в волосах, на шее, на запястьях женщины переливались всевозможные камни самых разных украшений. Так краситься и одеваться могла лишь уверенная в своей неотразимости матрона или очень дорогая гетера. Не будь утреннего разговора, не будь Карфагеника, Эмилий никогда бы не признал в этой "царице" вою жену, даже если бы встретился с ней лицом к лицу.
   Поддерживаемая под руку, Лаодика доковыляла на высоких котурнах до наёмных носилок. На руке у неё висела плетёная сумочка, - очевидно с покупками. Досмотреть происходящее Эмилий не успел. Его окликнули:
  - Ах, Эмилий Элиан, как я рада тому, что вижу вас!
  Эмилий обернулся на голос и, узнав черноволосую соблазнительницу-Андростею, едва удержался от досадливой гримасы, а гетера продолжала щебетать:
  - Приветствую вас, благородный всадник. Я так давно ищу встречи с вами, что, право, вы должны извинить мне мою радость.
  - Хайрете, - вяло поприветствовал её Эмилий. - Зачем ты искала встречи со мной?
  - Во-первых, - гетера приняла покаянный вид. - Я должна извиниться перед вами за те глупости, что наговорила о вас и вашей супруге. Признаюсь, я была не права от первого до последнего слова, так как судила о делах, незнакомых мне, со слов завистливых сплетников. А во-вторых, если вы прощаете меня, хочу покорнейше просить вас ещё раз посетить мой дом, но уже не с товарищем, а с вашей женой. Перед Сементинами я устраиваю небольшой симпосиум для моих друзей, а, так как ваша супруга всем забавам предпочитает философские беседы, я уже послала приглашение знаменитейшему из сенаторов Рима, Анею Луцию Сенеке, философу и оратору. Прошу вас, Эмилий не отказывайтесь от моего приглашения. Что же касается вашей супруги, то специально для неё я составлю письмо и пошлю его вам.
  - Хорошо, я передам, - согласиться Эмилий, надеясь, что уж теперь-то ему удастся отвязаться от красотки. Лаодика уже сидела в носилках и Карфагеник, как галантный обожатель, задёргивал и поправлял складки ткани, защищающие пассажира от солнца, холодного воздуха и, главное, от уличной пыли. К несчастью, гетера перехватила его взгляд:
  - Вы знаете этого юношу?
  - Я? Да. Это Марк Валерия Мессала, сын Валерия Корвина Мессалы Барбата. А та красотка, кажется его новая любовница.
  - Он ходит с ней по лавкам с пяти часов дня и делает ей такие богатые подарки! Он очень богат?
  - Он? Не очень. Отец его балует
  - Вам нравится его любовница?
  - Не... Нет. Слишком накрашена.
  - Даже более чем слишком. Она смешна. Мне было бы стыдно даже стоять рядом с ней. Но Марк Валерий от неё без ума.
  - Не знаю.
  - Конечно, без ума. Разве будучи в здравом уме, дарят женщине за раз столько подарков?! В одной из лавок он истратил на украшения почти пол миллиона сестерций. Говорят, в начале пути, рабы едва поднимали носилки. Столько в них было золота! Он покупает ей самый дорогой жемчуг, самые ценный камни, но, при этом, безумно упрям при торге. Вы ведь знакомы с ним?
  - Немного.
  Рабы подняли носилки, скорым шагом прошли расстояние до следующей лавки. Что ж, если Карфагеник долго торгуется, догнать их будет не трудно.
  - Но вы же знаете, что эта старуха, - его любовница.
  - Старуха?
  - Конечно, старуха. Я подходила близко, я видела. Её почти тридцать. Конечно, с помощью краски можно подправить кой-какие недостатки, но такой возраст трудно скрыть. Кстати, вы не могли бы пригласить на пирушку и его?
  - Кого?
  - Марка Валерия Мессалу. Я бы попыталась исправить его вкус. Не люблю хвастаться, но рабыня, присланная Лепидом, бесподобно хороша. Во всём.
  - Может быть, передать твоё приглашение и Лепиду? - спросил Эмилий, уже предчувствуя ответ. Он не ошибся. По-прежнему улыбаясь, гетера отрицательно покачала головой:
  - Я думаю, не стоит приглашать его. Как я слышала, он сейчас в ссоре с вашей супругой и их встреча никому не принесёт радости. Может быть, стоит пригласить Валерия Катула?
  - Моя жена не держит на него зла. Не более.
  - Вы правы, - не задумываясь, согласилась гетера. - Надеюсь, что я не слишком отвлекла вас от ваших важных дел?
  - Нет, нет, мне было приятно беседовать с тобой. Ты прекрасная собеседница и, боюсь, это я злоупотребил вашим вниманием. Впрочем, мне пора прощаться. До встречи
  - До, встречи, Эмилий Элиан! Сегодня же я пришлю в ваш дом приглашения для вас и вашей супруги. Прощайте.
   Послушные взмаху руки, рабы поставили перед ним носилки. Он сел в них, приказал: "По этой улице. Я скажу, где остановиться".
   Наёмные носилки опять стояли перед ювелирной лавкой-домом. Даже на улице был слышен перестук молоточков, придающих мягкому золоту и, не столь мягкому, серебру нужную форму. Оставив носилки на улице, Эмилий вошёл. В атриуме старший приказчик, почти извиваясь от предчувствия крупной сделки, показывал украшения. Крепкотелые, вымуштрованные рабы безмолвно подносили и открывали перед богатыми покупателями тяжёлые, плоские ящики. Браслеты, перстни, ожерелья и просто резные камни лежали, как в гнёздышках, в складках чёрной ткани ни специальных матрасиках, набитых шерстью. Черный цвет выгодно оттенял все достоинства камней, жемчуга, оправ. Когда Эмилий вошёл, приказчик как раз раскрыл очередной ящичек.
  Женщина (Эмилий всё ещё сомневался, что это его жена) быстро проглядела содержимое, покосилась на спутника. Карфагеник важно покачал головой: "Здесь нет ничего достойного вас, деспойна". Приказчик поклонился, закрыл ящик, замкнул замки и, только после этого, открыл следующий. Подойдя поближе, Эмилий увидел целую коллекцию гемм на яшме, малахите, слоистом агате, сердолике, сардониксе, янтаре, таинственно мерцающем лунном камне, но Карфагеник отказался и от гемм. Более того, он почти рассердился: "Неужели в этой лавчонке нет настоящих индийских самоцветов?"
   Самоцветы нашлись, и после придирчивого осмотра, Намилим остановился на тяжёлых, изумрудных серьгах, изумрудном же перстне и подвеске с сапфиром. Особенно хорош был сапфир: тёмно-голубой шарик внутри золотой звезды. Не менее впечатляющей оказалась и цена. После долгого яростного торга Карфагенику удалось сбить её вдвое, главным образом, за счет обещания расплатиться тут же, на месте. Уложив покупку в сумочку, юноша с улыбкой повесил её на руку своей спутнице: "Увы, деспойна, но в этой лавочке больше нет ничего достойного вас". Поняв, что эта пара уходит, приказчик обратил своё внимание на Эмилия: "Что желает господин?" Эмилий скользнул по нему рассеянным взглядом: "Я? Ничего. Я зайду в другой раз".
   Устраиваясь в носилках, женщина попросила, неимоверно жеманясь: "Я так утомлена, милый. Не вернуться ли нам домой?" "Как пожелает моя царица", - в косом взгляде, брошенном на него рабом, Эмилий прочёл досаду: "И надо было тебе явиться столь не вовремя!"
   Остановив наёмные носилки недалеко от Палатия, Лаодика (теперь Эмилий видел, что это была именно она) вышла. Намилим заплатил носильщикам и отпустил их. Эмилий чувствовал, что рабу и здесь хочется поторговаться, но он вынужден спешить.
  В носилках Лаодика сняла парик, стёрла с лица краску, накинула на голову и поверх роскошного одеяния длинный пеплос. На руке её висело объёмистая корзинка. Проходя мимо носилок Элиана, она окликнула его: "Эмилий Элиан, вы хотели посмотреть мои покупки? - и, тут же обернувшись, позвала Карфагеника, - Где же вы, Марк Валерий? Мы ждём вас!"
   Корзинка оказалась достаточно ёмкой. Первым из неё появился пышный, белокурый парик, потом - льняная салфетка, вымазанная всевозможными красками. Ею Лаодика стёрла в носилках косметику с лица. Следом на столик легли гребешок, зеркальце и, наконец, кожаные футлярчики с драгоценными украшениями, каждое из которых равнялось по стоимости небольшому состоянию. Последними, Лаодика вытряхнула остатки золота. Намилим, угощаясь горячим паштетом, со знанием дела разбирал достоинства и недостатки каждой безделушки, оценивая чистоту камней, резьбу, шлифовку, оправу. Ни единый порок не ускользал от пытливого взгляда юноши. Лаодика с неподдельным интересом слушала его монолог о драгоценностях, стараясь запомнить из него как можно больше.
  Во время рассказа, Эмилий трижды порывался встать, и трижды гордость удерживала его, а Лаодика, словно поощряя ревность мужа, легко протягивала рабу руку, чтобы тот, подтверждая свои рассуждения, мог надеть ей или перстень, или запястье, или просто положить на ладонь особенно красивый камень. Эмилий дважды замечал, как, прилаживая украшение, раб, словно бы ненароком, касался губами или тыльной стороны ладони, или кончиков пальцев... Наконец, усмирив себя, Эмилий поднялся:
  - Ваши новые украшения прекрасны, но, к сожалению, я не могу уделить им много внимания. Меня ждут, и я ухожу. Но, уходя - повторю: не забывайте о моей просьбе.
  Лаодика подняла голову, посмотрела ему в глаза:
  - Я помню о вашей просьбе, Эмилий Элиан, и исполню её, как только вы найдёте то, чем сможете оплатить мою услугу, - карие глаза женщины были подёрнуты мечтательной дымкой. Эмилий чуть склонил голову:
  - Я заплачу. Надеюсь, даже сегодня, - в горле у юноши першило, слова давались с трудом, но он ничем не выдал себя и лишь у дверей обернулся, повторил. - Я заплачу. Сегодня же.
   ...Вышел. Ноги почти прилипали к деревянному настилу. Больше всего Эмилию сейчас хотелось вернуться, но он упрямо заставлял себя идти прочь. Доблестные мужи древности, конечно же, не колебались бы. Служение Риму было для них выше всего личного, мелкого. Остановившись, он вцепился в деревянные перила крытой галереи, невольно глянул вниз. От земли, точнее, от каменных плит атриума, его отделяло ровно три этажа. Смертельная высота, но он не сделает этого. Нет. Он будет жить, хотя бы для того, чтобы отомстить этой женщине... этой жестокой женщине. Сегодня он предлагал ей свою любовь, и она отвергла его, а теперь... Авиола, по крайней мере, был римлянином, патрицием... Судорожно сжимающиеся пальцы скребли по дереву. Нет, он не вернётся, он выполнит свой долг, и Клавдий будет жить, остановит гражданскую войну... Интересно, где они сейчас? На лежаке или на кровати? Автоматически он посмотрел в спину прошедшего мимо него мужчине... Пальцы, терзавшие дерево, ослабли. Бросившись вслед за уходящим, он почти нагнал его, остановился, повернулся, бегом добежал до двери, столкнулся с Наидой, спросил: "Где Тень?" Отпущенница поклонилась, может быть затем, чтобы спрятать ироническую улыбку, ответила почтительно: "Следует за своим господином..."
   Дверь закрылась. Руки Намилима сомкнулись вокруг стана молодой женщины: "Ах, деспойна, что значат эти холодные камни рядом с вашей сияющей красотой?! Ваши глаза, ваши щёки, ваши губы, - вот истинное сокровище, от которого я потерял разум! Госпожа моя, моя радость, моё мучение, как давно я ждал этой минуты, как мечтал о ней! - губы раба искали её губы, щекотали шею, шептали в ухо жаркие слова признания, - Ты блаженство и наслаждение, ты счастье и восторг. Любовь к тебе подобно пламени и сердце моё пылает, подожженное лёгкой стрелой Эрота. Люблю тебя, люблю, прекраснейшая из женщин. Жрица! Колдунья! Твои губы, твоя кожа..." Ткань длинных одежд скользила и сминалась в руках... Намилим не задумывался о причине ухода ревнивого мужа, о смысле его последних слов. Он пьянел от предчувствия скорого исполнения его желания. Сейчас, как никогда, юноша был уверен, что его время пришло. Сейчас эта женщина будет принадлежать ему! Желание оказалось столь сильным, что его не трогала даже абсолютная неподвижность будущей любовницы и её равнодушие. Разогревая себя собственной смелостью, он начал раздевать её. Снял пеплос, верхнюю одежду...
   "Прошу мою госпожу простить меня, - Наида подчёркнуто смотрела в сторону, - Пришёл слуга. Божественный повелитель наш требует к себе мою госпожу". Спокойно и твёрдо Лаодика освободилась из мужских объятий, поправила одежду. Намилим ясно видел, как досадливая гримаса скривила её губы: "Передай: уже иду". Поспешно, она смахнула в кошель остатки золота со стола, бросила туда же два перстня-печатки, протянула Намилиму: "Возьми. Это плата за услугу". Едва скрыв досаду, юноша взял скудную подачку. Кольца были дешёвые, из тех, что выбрала сама Тень. "А это подарок". Не веря своим глазам, Намилим принял из рук Тени футляр с крупным, хорошо отшлифованным хризолитом. Словно боясь, что золотисто-зелёный кристалл растает в свете масляных ламп, он захлопнул коробочку: "Ваша щедрость..." - обычно послушные слова вдруг разбежались, бросив хозяина. Пятидесятитысячный камень был не просто драгоценностью. Это была свобода. Его свобода! За такое подношение хозяин просто обязан был дать рабу вольную. Конечно, обязан! Но понять такое Тень, конечно же неспособна. Женщины вообще не отличаются понятливостью. Досадливо кривя губы, она приказывает: "Да ступай же!"
   "...Следует за своим господином, - выдержав паузу, иберийка пояснила, - Божественный пожелал видеть её и даже послал за ней раба, - и уже заговорщически шепнула, заканчивая, - Так мне велела сказать моя госпожа". Подчиняясь этому шёпоту, Эмилий тоже понизил голос, спросил: "Так она здесь?" "Нет, господин. Тень следует за своим господином, но ушла она потому, что так захотела сама". "Хорошо, я понял".
   Эмилий вяло поплёлся к лестнице. Он опять ошибся. Тень не взяла предложенную им плату. Не захотела брать. Всё напрасно, и его решимость, и его мучения. Ей не нужен Лепидов раб. Не нужен! Впрочем, разве он, Эмилий Элиан не знал этого раньше? Знал, только надеялся на лучшее, или на худшее? Не желая верить в искренность жены, когда она признавалась в равнодушии к мужчинам. Но Тень, лживая Тень, опять сказала правду. Эмилию Элиану, римскому всаднику, сыну богатого купца, нечем оплатить милость безродной ионийки. У него нет ничего, кроме денег или того, что можно купить за деньги. Ничего. И, увы, не любую цену можно выразить через звонкий металл...
  
  Подглава17.3.
   Странный человек встретил Эмилия Элиана этим утром на пороге его дома. Сморщенный, как печёное яблоко старичок-евнух подбежал к нему, в тот самый момент, когда Эмилий готовился сесть в носилки, чтобы, проехав мимо шести домов, выйти перед домом своего патрона и наставника, вложил в руку юноше сложенные таблички с письмом и скрылся. Недоумевая, Эмилий раскрыл деревянные пластинки, прочёл, написанное на их внутренней стороне: "Эмилию Элиану, римскому всаднику от служанки Великой Матери привет..."
   Уже само начало было необычно. Никогда ещё Лаодика не посылала ему длинных писем, никогда не начинала их столь торжественно. Большее, что от неё можно было ждать, - короткая записка на обрывке папируса, с указанием места и часа свидания. Записку такую обычно приносил какой-нибудь замурзанный мальчишка, из тех, что за пару медяков готовы бежать куда прикажут и передать, что им прикажут. Впрочем, продолжение письма развеяло недоумение: "...Зная нужды всех смертных, Мать Богов исполнит вашу к ней просьбу, если вам будет угодно обеспокоить себя и прийти в храм Кибелы-Реи-Ашорет сегодня или завтра, утром или днём, вечером или ночью". Но этом, письмо заканчивалось. Внизу стояло имя "Алекта" - именно так звали рыжеволосую жрицу, с которой он торговался в храме.
   Всё то время, пока Эмилий, следуя за патроном в его свите, исполнял свой гражданский долг, он думал о послании. После бегства евнуха из Палатия, Элиан потерял надежду на служителей Реи. Неужели напрасно? В полдень, получив наравне с другими учениками разрешение удалиться, Эмилий быстрым шагом направился в сторону храма. Привратник-евнух, как и в прошлый раз, встретил его поклоном, осведомился: "Какая нужда привела благородного римлянина в храм?", - на что юноша прямо сказал, что его имя Эмилий Элиан, и что нужна ему Алекта.
   Днём внутренний двор храма наполняли женщины: молодые, миловидные, одетые в короткие одежды, они, дрожа от холода, упражнялись в искусстве танца. Эмилий сразу привлёк их внимание, но евнух, сопровождавший юношу, крикнул им что-то и женщины потеряли к пришельцу всякий интерес. "Пять сов?" - спросил у евнуха Эмилий. Тот закивал: "Совы, господин, совы. Днём - спать, ночью - летать, - и, указав на лестницу, сообщил. - Вам туда, господин".
   Алекта встретила римлянина поклонами и пышным приветствием, на которое Эмилий ответил одним коротким словом: "Salve". Не давая гостю перехватить инициативу, жрица заговорила о деле:
  - Мы виноваты перед господином. Наш слуга не исполнил того, что было обещано господину. Но и господин виновен в случившемся, не менее нас. Скрыв имя женщины, он ввёл нас в заблуждение и мы, веря словам господина, послали слугу туда, где нужны были знания посвящённого.
  - Теперь вы знаете имена: моё и той женщины.
  - Да, господин, теперь мы знаем. Знаем, что никакое заклинание не освободит служанку и жрицу Великой Матери от возложенного на неё заклятия. И всё-таки, мы не бессильны. Здесь, - жрица подала Эмилию маленький футлярчик из жёсткой кожи, в каких ювелиры продают некрупные украшения, - две жемчужины. Это не обыкновенные жемчужины. Не те, что находят ныряльщики в мягких тканях морских слизней. Если такую жемчужину бросить в напиток, в вино ли, в молоко ли, в воду ли, она растворится без следа, и женщина, выпившая этот раствор, познает страсть, даруемую Кибелой-Реей избранным своим слугам. Одна жемчужина, только одна, и Тень обретёт способность к любви.
  Слушая жрицу, Эмилий открыл футляр. По дну его, затянутому нежной тканью, перекатывались два шарика, очень похожие на золотистый жемчуг.
  - Только одна жемчужина?
  - Да, господин. Но господин может не верить нам. Мы ведь один раз (пусть и не по своей вине) обманули его веру. Жемчужины абсолютно одинаковы и, прежде чем идти к своей супруге, господин может дать одну из них какой-нибудь рабыне и самостоятельно определить какова доля истины в наших словах.
  Мысль о яде, была первой, возникшей в уме Эмилия, после того, как жрица сказала, сто шарики эти растворяются. Алекта загодя предусмотрела возможность подозрения и ответила на вопрос, ещё до того, как услышала его, но у Эмилия было ещё одно сомнение:
  - И сколько будут стоить мне эти две жемчужины?
  - Нисколько. Это дар Богини её преданной служанке. Тень верностью заслужила это наслаждение. Вам же спрашивать о цене вашего законного права на вашу же законную супругу, - просто странно.
  - Звучит убедительно, - согласился Эмилий, будучи не в силах оторвать взгляд от перекатывающихся по дну коробочки шариков. Жрица что-то недоговаривает. Знать бы что? - Я хочу знать, что будет после того, как Лаодика выпьет раствор. Кстати, не подскажешь, как мне преподнести его моей жене?
  - Вы можете бросить жемчужину в свою чашу, отпить половину, дать чаше постоять, а потом предложить Тени поменяться чашами. То, что мы с вами называем "жемчужиной", всего лишь сладкая оболочка, внутри которой заключена капля, не имеющая ни вкуса, ни запаха. Пока оболочка цела, - капля спит. На растворение же оболочки нужно время.
  Что будет после? Некоторое время - ничего. Потом женщина почувствует лёгкую сонливость, вполне естественную для позднего вечера, потом в сердце её начнёт зарождаться сперва ощущение тепла, потом - нежности. Нежность перерастёт чувственность. Но и тогда она ещё ни о чём не догадается, отнеся происходящее с ней на счёт ваших ласковых слов, которые вы, конечно же, не будете жалеть для неё.
  Ей захочется сесть поближе к вам, рука, помимо её воли, обовьёт вашу шею, пальцы вплетутся в волосы, ощутят их мягкость, случайное прикосновение к коже вызовет дрожь во всём теле, губы станут искать влажное прикосновение ваших губ...
  Шаг за шагом, сперва осторожно, на цыпочках, потом легко, размашисто, и, наконец, прыжками, подобными прыжкам льва, страсть вырвется из железной клетки сердца на простор широкого ложа... Но, довольно слов. В двух жемчужинах скрыты две капли. До вечера достаточно времени, а внизу - десятки женщин...
  - Нет, - Эмилий понял, что разговор окончен, поднялся. - Я беру эти две жемчужины и проверю одну из них, но не на храмовой служанке.
  - Как вам будет угодно, господин, - ответ жрицы сопроводил поклон. - Для проверки подойдёт любая женщина. Действие капли длится шесть часов. Не думаю, что господин задержится столь долго с какой-нибудь "волчицей", но со своей женой он использует это время от первой до последней минуты.
   Эмилий ничего не ответил, торопясь оказаться за дверьми храма. Что-то недоброе крылось в рядах колонн, в ярко расписанных стенах, в бесстрастных лицах служителей. Безмерна власть Великой Матери над душами смертных. Руки юноши сжимали коробочку с подарком. Две "жемчужины". Что в них? Смерть? Наслаждение? Первый же публичный дом приветливо распахнул свои двери перед римским всадником. Дневная жизнь в подобных заведениях протекала довольно вяло, но вымуштрованные слуги ничем не намекнули гостю на несвоевременность его визита. Кланяясь до земли старик слуга завёл юношу в триклиний, зажёг светильники, осведомился: чего желает господин.
  - Две чашу, вино и женщину.
  Получив требуемое, Эмилий сам наполнил чаши, бросил в одну из них "жемчужину". Слуга, занятый представлением местного товара, не видел этого. Не слушая рассуждений мелкого сводника, Эмилий ткнул пальцем в темноволосую гречанку, напомнившую ему его супругу:
  - Эту.
  - О, Коринфея! Превосходнейшая из женщин! У господина...
  - Заткнись, - прервал слугу Эмилий и, указав девушке на чашу, приказал. - Пей.
  Властные манеры гостя не понравились рабыне, но, боясь спорить, она покорно отпила глоток.
  - Всё. До последней капли, - приказал Эмилий и, убедившись, что его распоряжение выполнено, осушил свою чашу, встал, сжал женщине руку. - Пошли.
  - Господин, у нас берут плату вперёд, - опять влез слуга. - Кувшин вена и женщина, - всё это будет стоить вам три денария.
  Эмилий молча отсчитал в ладонь старику три серебряные монеты, добавил четвёртую, взял пятую, остановился, сказал, глядя в напряжённое от жадности лицо:
  - А эту я дам, когда буду уходить, если больше не услышу от тебя ни слова.
  Старик залебезил перед гостем, молча довёл до кубикула, открыл дверь, зажёг светильник.
   Две трети тёмной каморки занимала обширная кровать, на ременной сетке которой лежала столь же обширная перина в шерстяном, полосатом чехле. Два покрывала грубого льна и полог с нашитыми на него жёлтыми и белыми звёздами довершали убранство. Кроме кровати имелся в кубикуле и светильник, огонёк которого давал ровно столько света, чтобы посетитель мог отличить кровать от пола. Избавившись с помощью немолодой служанки (исполнив своё дело, она сразу же ушла) от сандалий и верхней одежды, Эмилий бросился ничком на кровать перевернулся на спину, замер, разглядывая нелепые звёзды на пологе. Недовольная его поведением девушка, зашептала:
  - Ты всегда такой грозный и сердитый?
  Эмилий повернул голову, улыбнулся, ответил, стараясь, чтобы его слова звучали доброжелательно:
  - Я не сердитый и не грозный. Просто тупость и навязчивость того слуги способна разозлить даже мёртвый камень.
  Успокоенная его тоном рабыня, скинула с себя те немногие одежды, что на ней были, бросилась на него с притворным рычанием:
  - Я стр-р-р-ашная львица, я...
  Эмилий поймал её за волосы, спросил:
  - Ты сгораешь от желания или тебе не терпится выставить меня прочь?
  - Пер-р-рвое! - зарычала рабыня.
  - Тогда утихомирь свою страсть. Я пришёл сюда потому, что не хочу видеть никого из своих знакомых, а не для того, чтобы как мальчишка играть в "любовь".
  - Почему? - обиделась девушка.
  - Не шуми, крошка, ложись рядом, подремли. Я оплачиваю твой отдых. Что тебе ещё надо?
  - Ещё? - рабыня с любопытством разглядывала юношу. - Подари мне монетку.
  Без слов, Эмилий отыскал в кошельке подходящий, по его мнению, кружочек металла, передал рабыне. Та поднесла подачку почти к самому огоньку светильника, невольно вскрикнула, увидев у себя в руке малую золотую монету - скрупулу.
  - Мало? - спросил Эмилий.
  - Мало! - нагло заявила рабыня, не имея сил даже перевести дыхание, остановившееся при виде столь дорогой подачки.
  - Держи ещё одну. На сладости.
  Получив вторую скрупулу, рабыня на некоторое время просто лишилась дара речи и, только немного погодя, справившись с изумлением, спросила:
  - Ты на самом деле не хочешь меня?
  - Не сейчас, - успокоил её Эмилий и попросил. - Расскажи мне о себе.
  - Моя история, господин, очень грустная и поучительная, - заговорила рабыня, спеша исполнить желание щедрого гостя. - Мои родители принадлежали к одному из древнейших родов Коринфа. К сожалению, род наш постепенно разорился и уже не мог вести жизнь, достойную нашего высокого положения. Молодость моя прошла в доме родителей. Жили мы скудно, и это казалось мне очень обидным. И вот однажды в нашем доме появился один из богатейших мужей города....
  - Дальше я знаю, - перебил её Эмилий. - Человек этот был сборщиком налогов, а так как твой отец не уплатил налоги в срок, сборщик забрал тебя в счёт долга. Потом тебя продали с аукциона, и купил тебя хозяин этого лупанария. Здесь тебя немного поднатаскали, заставили выучить слезливую историю для гостей...
  - Почему ты такой злой? - надулась девушка.
  - Я не злой, - невесело усмехнулся Эмилий. - просто я узнал, что такое жизнь. Хочешь, я расскажу тебе другую историю, не столь поучительную, как твоя, но, зато, абсолютно правдивую? Так вот, пару лет назад, в Ионии, в одной деревне жила девушка. Однажды её отцу не хватило денег для уплаты налогов, и он продал дочь в храм Кибелы-Реи Фригийской, где её сделали храмовой служанкой "пять сов", вроде тебя. Потом, увидев, что девушка годится на большее, её стали учить и девушка влюбилась в своего учителя, но Божественному Цезарю понадобились деньги на Британский поход. В храм вошли легионеры и вместе с золотом для Цезаря прихватили женщин для себя. Учителя, а он попытался защитить свою ученицу, убили у девушки на глазах. Потом Цезарь пожелал увидеть учениц Храма, взгляд его остановился на той, чьего имени мы не называем... Сейчас она в свите Божественного и Богоравного Гая Юлия Цезаря Августа Германика, и если её взгляд задерживается на каком-нибудь юноше или мужчине, то он, вне зависимости от своей родословной и богатства, ждёт её вечером в её комнатах. Или в кресле (если посмелее), или на ложе.
  - Ты говоришь о Тени?
  - Её называют и так.
  - И ты должен быть у неё сегодня вечером?
  - Я буду у неё.
  - В кресле или на ложе?
  Эмилий опять невесело усмехнулся:
  - В кресле, девочка. По крайней мере, на это у меня смелости хватит.
  - Но, послушай, - рабыня легла рядом с ним щека к щеке, заглянула в глаза, - у неё же есть муж.
  - Он ничем не отличается от других.
  - Но он же муж!
  - И что? Ты думаешь, он посмеет спорить, если Тень скажет ему: "Уходи, сегодня я сплю с любовником"?
  - Она говорит ему так?
  - Нет. Но она может так сказать, и он это знает.
  - Бедный, - рабыня погладила его по щеке. - Ты решил спрятаться у меня и не пойдёшь к ней?
  - Пойду, но не сейчас. Всё это я говорю лишь затем, чтобы ты поняла, почему я не спешу воспользоваться своими правами. Сама мысль о принуждении мне сейчас отвратительна. Если тебе, например, хочется спать сейчас, - спи. Я не потревожу твой сон.
  - Ты хочешь, чтобы я добровольно отдалась тебе?
  - А что ты подразумеваешь под словом "добровольно"? Я, например, приду к Тени добровольно. Меня ведь никто не будет толкать в спину. Я не испытаю ни малейшей досады, если уйду, не познав тебя. Денег назад я не потребую, скандала устраивать не буду.
  - Ты не хочешь меня? Я противна тебе?
  - Ты не поняла ни слова. Будь ты противна мне, - я бы тебя не выбрал.
  Рабыня ошалело смотрела на юношу. Такое в её головёнке просто не укладывалось. И особенно неприятным хладнокровие гостя было потому, что он одного только взгляда на красивое, сильное тело юноши, её охватывала непривычно-сладостная истома.
  - А если я хочу тебя? - с лёгкой хрипотцой спросила она наконец. Этот красавец совсем не похож на других "гостей", совсем не похож...
  - Докажи это.
  - Как?
  - Ласками...
   Дальнейшие пояснения "волчице" были не нужны, и она накинулась на "гостя" со всем пылом, разбуженной зельем Великой Матери, страсти. Остудить эту страсть не могло даже полное равнодушие юноши. Ни единого участка кожи на его теле не обошли пылающие губы рабыни и её пальцы с остренькими ноготочками. Млея, от неведомых ей доныне ощущений, рабыня змеёй вилась у него на животе, на груди, на ногах. Оседлав, неслась во весь опор в бешеной скачке опьянения страстью, кричала, как впавшая в исступление менада*, визжала, заходилась хохотом. Непритворность возбуждения выдавала затвердевшая, как туго натянутое плотно кожа, набухшие соски, поднявшиеся груди, трепещущее от желания лоно. Меняя посадку, она извивалась, как змея, то припадая грудью к его груди, то откидываясь настолько, что касалась затылком его ног... Не усидев, она вскочила, вновь принялась целовать.
  Только невероятным усилием воли Эмилию удавалось спокойно принимать ласки "волчицы". Если бы не надежда получить подобное от давно желанной ему Тени, то он не сдерживаясь, отдался бы этому пламенному вихрю страсти. Стук в дверь оборвал наваждение:
  - Ваше время истекло. Или платите ещё, или уходите.
  - Я ухожу, - Эмилий поднялся, но рабыня повисла на нём.
  - Нет, красавчик, нет. Погоди ещё немного. Прошу, ещё чуть-чуть. Если у тебя нет денег, - я доплачу. У меня есть две скрупулы...
  - Меня ждут, - оборвал Эмилий волчицу.
  - Нет, господин, нет! У Тени так много любовников, у неё есть муж! Не уходите, господин, ещё чуть-чуть, господин...
  
  Глоссарий:
  Менада* (греч.) - спутница или жрица Бога Диониса. Во время обряда впадали в исступление настолько сильное, что зубами и ногтями разрывали жертвенных животных и людей.
  
  Подглава 17.4.
   Жрица не солгала. В руках у него - настоящее сокровище, способное даже проститутку отказаться от взятой уже платы. На улице начинало темнеть и Эмилий, перед тем, как предстать перед ледяными очами своей супруги, зашёл домой, освежился в тёплой ванне, переоделся. Готовясь к свиданию, он вспомнил всё, что знал или слышал о привычках и пристрастиях Лаодики: чистое тело, чистые волосы, чистая одежда, минимум ароматов. Из украшений, - только золотой перстень всадника.
  Не желая подвергать себя воздействию уличной пыли, он велел приготовить носилки. Раскачиваясь в них, юноша почти воочию представлял, как войдёт и что скажет невозмутимейшей из женщин, как хитростью заставит её выпить лекарство, как примет... сперва заигрывания, потом ухаживания и, наконец, ласки, как посередине любовной игры сделает вид, что хочет уйти... Нет, нет, он не будет жесток. Он лишь попросит хранить жизнь Клавдия Цезаря, а когда она поклянётся именем Матери Богов сделать это, отдастся страсти. И уже после этого никто не посмеет сказать, что он - не муж своей жене.
   Казалось, сама Судьба простирает над ним своё охраняющее крыло. Германцы уступили ему дорогу, Наида встретила поклоном, а Тень появилась, лишь только он сел и расправил складки тоги. Не откладывая задуманного, Эмилий сразу после обмена приветствиями попросил:
  - Сегодня я переночую у тебя. Если, конечно, ты не имеешь ничего против.
  - Ваше ложе всегда ждёт вас.
  - Ты - сама любезность, и потому я не хочу стеснять тебя.
  - Нет ли у вас, Эмилий Элиан, ещё каких-нибудь пожеланий? - вопрос сопровождает мягкий наклон головы.
  - Я хочу поужинать с тобой. На большее, мне рассчитывать не приходится.
  Опять наклон головы:
  - Всё будет сделано.
   Наблюдая, как расставляет иберийка угощение на столе, как садится в кресло, переодевшаяся после ванной Тень, как она ест, отламывая кушанья буквально по крошке, как покачивает чашу с разбавленным вином и вдыхает хмельной аромат, Эмилий опять подивился несоответствию между обликом и славой, заслуженной (и вполне справедливо) этой маленькой женщиной.
  - Я говорил о тебе со многими и слышал разговоры многих о тебе. Все сходятся в одном. По их мнению, ты не признаёшь никаких законов, никаких обычаев. Я же вижу, что во всём Риме нет человека, более тебя отягощённого обычаями и предрассудками. Я не могу постичь этого противоречия. Я хотел бы узнать, как ты, поклоняясь всем законам, всем обычаям, всем предрассудкам, стала первой в Риме.
  - Ответ - в вопросе. Мне удаётся всё именно потому, что я знаю и почитаю все законы все обычаи и все предрассудки.
  - Странное почитание. Ты не исполняешь ни одного из них.
  - Это не обязательно. Я знаю их и, используя это знание, обхожу без малейшего ущерба для себя.
  - Ты никогда не лгала мне. Наверно, не лжёшь и сейчас. Но объясни, прошу, как ты, отлично сознавая разницу между собой и каким-нибудь знатным юношей, не колеблясь, не сомневаясь, делала этого юношу своим наложником на ночь, на час, на четверть часа? Почему?
  - Вы не догадываетесь?
  - Неужели только потому, что тебе доставляет удовольствие унижать других, в чём-то превосходящих тебя?!
  - Это так, но есть и более прозаическая причина. Как вы думаете, долго бы Цезарь терпел рядом с собой целомудренную служанку? Чем скандальнее связь, тем больше она по сердцу моему господину. Он меня требуется одно: всегда и везде я обязана оказывать Цезарю предпочтение перед другими. Пусть даже только на словах. Я ответила на ваш вопрос?
  - Да, и на редкость честно. Но неужели ты не испытывала даже сострадания к своим жертвам?
  - Я могла бы ответить вопросом на вопрос: почему я должна испытывать сострадание к людям, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не пожалеют меня? Но я не буду прятаться за слова. Я спрошу: "Эмилий Элиан, что по вашему есть сострадание?" насколько мне известно, нередко, женщины, ставшие жертвами страсти императора Тиберия, кончали жизнь самоубийством. Кто из моих жертв, не вынеся позора моих объятий, покончил с собой?
  - Юний Сур!
  - Он не стал моим любовником.
  - Анк Марций.
  - Его убил Лепид, как и Ацилия Авиолу. Я не могу отвечать за чужие зависть или злобу. Больше у вас имён нет. Не следует ли из сказанного, что я всё-таки щажу тех, кого использую?
  - Так же, как и меня? Используете и щадите.
  Лаодика пожала плечами, не желая отвечать. Эмилий усмехнулся, поднёс к губам чашу с вином, незаметно выронив в неё жемчужину, опустошил чашу на две трети, поставил на столик.
  - Ну а любовь? Красивые, податливые, не противные тебе молодые мужчины и твоё полное к ним равнодушие. Чем объяснить это?
  Лаодика опять пожала плечами:
  - Я не знаю.
  - Ты боишься любви?
  - Возможно. Любовь начинается с веры, а вера, - легко оборачивается обманом и изменой.
  - Логичный ответ. Но можно ли жить, никому и ни в чём не доверяя? Впрочем, я говорю нелепости. Ты доверяешь своей рабыне наливать вино в свою чашу, доверяешь мне беседуя со мной наедине. Ты доверяешь многим понемногу и никому - всё. Это разумно, только мне хотелось бы узнать, насколько ты доверяешь мне? Ты ни разу не пыталась переступить порог дома моего отца. Что это? Такт? Недоверие? Я налью тебе вина из кувшина. Выпьешь ты его?
  - Почему это так заботит вас?
  - Не выпьешь. Побоишься отравы. И это, не смотря на твою славу женщины, к ядам невосприимчивой.
  - Я не ввожу людей в соблазн.
  - Ну а из этой чашу, чаши, наполненной рукой твоей служанки, которой ты доверяешь, из чаши, которую я на твоих глазах осушил на две трети, из этой чаши ты выпьешь?
  - Служанка налила вино без яда, но мне непонятна ваша настойчивость.
  - Разве я могу настаивать? Я только убедился, что вы, деспойна, не смотря на всю вашу тактичность, не доверяете мне даже в малом.
  Лаодика задумалась, ответила, медленно и неуверенно подбирая слова:
  - Кто измерил отличие малого от великого? В ваших рассуждениях что-то есть. Выплесните вино и налейте его вновь. Только, прошу, не лейте много, чтобы к моему недоверию к вам не примешалось моё недоверие к вину.
   Победа или поражение? Эмилий наклонил чашу, чуть не по капле сливая дорогой напиток. Вино тонкой струйкой падало на плиты пола, обнажая дно и... "жемчужину". Неровную, изъеденную, словно железо, долго лежавшее в земле, но целую. Боясь ничтожным жестом выдать вспыхнувшую в его сердце радость, Эмилий сцедил на пол последние капли, столь же медленно наполнил чашу на четверть. Первая капля, упавшая на "жемчужину" разбила её, как разбивает упавший с высоты камень, хрупкую скорлупу птичьего яйца. Подобные скорлупкам, кусочки сладкой оболочки быстро таяли, исчезая в розовых струях сладкого коринфского вина:
  - Там, где сын царя прислуживал Олимпийцам, сын всадника может услужить удостоенной доверия бессмертных.
  К удивлению Эмилия Лаодика отвела глаза:
  - Вы сами сказали о своём желании наполнить чашу для меня. Я не принуждала вас.
  - У тебя прекрасная память. Но вот вино налито. Я налил его и подаю.
  Лаодика взяла чашу из его рук, мимоходом коснувшись его пальцев своими. От этого касания юноша вздрогнул. Жаркая волна прошлась по его телу, выплеснувшись румянцем на щеках. Быстрый взгляд молодого человека скользнул по лицу женщины, но её глаза были скрыты завесами век, окаймлённых тёмной бахромой ресниц. Неуверенно, почти механически, Тень качнула чашу, создав внутри её винный водоворот.
  - Пей же!
  - Вы правы, - рука женщины едва заметно дрожала, глаза, не отрываясь, смотрели на розовые волны. - Вино налито. Вы говорили, что таким образом хотите измерить меру моего доверия к вам, а получилось, что прежде это доверие должна измерить я сама и для этого мне надо заглянуть в собственное сердце.
  - Ты не веришь своим глазам?
  - Кроме внешнего взгляда - взгляда глаз, есть взгляд внутренний - взгляд сердца. Особенно важно не забывать об этом, когда речь идёт о такой драгоценности, как доверие. Только глупец дарит золото каждому встречному, но разумен ли тот, кто так же, не задумываясь, раздаривает своё доверие? Не справедливо ли, что, видя такую небрежность, берущий часто не ценит дешёвый для него дар? Вы просите меня о доверии. Я не спрашиваю вас: зачем, как не спрашивает ваш отец, зачем у него берут золото в долг. Ваш отец спрашивает о залоге. Но если золото даётся только под залог, разумно ли давать доверие даром? А если не разумно, то что может сравниться в цене с тем, что не имеет ни меры, ни веса? Чем, кроме как доверием, можно доверие оправдать?
  Вы говорите мне: "Пей" - и уверяете, что намерения ваши чисты и бесхитростны, сердце же моё предупреждает меня о измене и вероломстве. Вы можете сказать, что сердце моё отравлено неверием и не всегда может отличить истину от лжи. Я не знаю где правда, где ложь, и всё-таки я выпью. Только поклянитесь ответить на моё доверие своим доверием, прошу вас. Видите? Чаша уже у моих губ.
  - Клянусь несущими смерть стрелами Солнечного Бога, что я отвечу на ваше доверие своим доверием, как только вы попросите об этом.
  Лаодика медленно выпила вино, перевернула чашу, показывая, что она пуста, вскинула ресницы, сказала, остро глядя в глаза римлянину:
  - Сейчас, - взгляд Тени "поплыл", стал обычным, рассеянным, широким. - Вы вошли сюда, не на много опередив меня. За дверь в спальню и за занавеску ванной вы не заглядывали и, следовательно, не можете знать, есть там кто-нибудь или нет. Исходя из этого, я прошу, в знак вашего доверия ко мне, подарить мне эту ночь.
  - Подарить? Я не понимаю!
  - Вы сказали, что хотите переночевать здесь, я же прошу вас, в знак вашего доверия, изменить ваше решение и провести эту ночь вне этих стен.
  - Ты хочешь, чтобы я ушёл? Сейчас?
  - Да, я хочу, чтобы вы ушли и оставили меня, по моим словам, одну.
  - По твоим словам? - Эмилию показалось, что комната поплыла перед его глазами. Нет! Это невозможно! Она выпила любовное зелье Великой Матери и теперь требует, чтобы он оставил её, по её словам, одну? Неужели она не одна?
  - Так ты одна или нет?!
  - Сейчас я не одна. Сейчас я с вами. Вы же только что обещали ответить на моё доверие, - своим, как только я об этом попрошу. Я не хочу ждать. Время имеет обыкновение, стирать клятвы из памяти поклявшегося.
  Бешенство туманило разум римлянина, но... он же клялся и клялся только что, а Тень не та женщина, что простит столь откровенный обман. Проклятая ведьма! Судьба опять посмеялась над ним!
   Лаодика не провожала мужа ни глазами, ни мыслями. Как только за ним закрылась дверь, она бросилась к своим шкатулкам. Угольный порошок, смешанный с сырым яйцом, - не лакомство, а самое универсальное противоядие. Разумеется, Филемоний приучал живой капкан к ядам, давая ей ежедневно по маленькой крупице отравы, но это были яды, так сказать, широко используемые, а кроме них в природе существуют тысячи других зелий.
  В том, что в вино было что-то подмешано, Лаодика не усомнилась ни на мгновение. Глупостью была эта игра в доверие. Глупостью и непростительным легкомыслием. А она так устала... Лаодика яростно протёрла глаза. А, может, ничего страшного не произошло? Может быть яд в вине, - только фантазия, вроде любовника в ванной? А Эмилий поверил! О, Мать Богов, будь свидетельницей! Этот сын всадника побледнел, как ткань его тоги! Такому гордецу легче принять удар кинжалом в сердце, нежели заподозрить малейшее покушение на свою честь. Ганимед...
   Улыбнувшись неожиданному сравнению, Лаодика разделась, завернулась в прохладное покрывало, улеглась на жёсткий лежак, отдаваясь нежным волнам, предшествующей сну дрёмы.
   "...Ганимед... Красивый мальчик, вознесённый Зевсом на Олимп. У него, наверно, была белая, прозрачная кожа, освещаемая изнутри нежным румянцем, красиво очерченные губы, тонкие, угольные брови. Любой смертный, увидев мальчика лишь раз, до конца жизни загорался желанием. Нет предела милосердию Тучегонителя Зевса, избавившего слабых смертных от столь жестокого соблазна. Напрасно римлянин сравнил себя с Ганимедом. Мне, конечно же, нравятся светловолосые, но когда в парне столько спеси, его надо или сразу сломать, или не трогать вовсе. В любовники же лучше выбрать кого-нибудь поподатливее, вроде того красавчика Клодия. Будь он в Риме.... Впрочем, и Галлий хорош. Он тоже светловолосый, или..."
  Мысли сорвались и унеслись, подобно стае вспугнутых птиц, - "Что за глупости лезут мне в голову? То Ганимед, то Клодий. И куда девалась сонливость? Чаша вина, в которую было что-то подмешано, сонливость, чувственные мысли... Приворотное зелье? Римлянин уходил с неохотой. Будь в чаше яд, он, напротив, спешил бы скрыться с места преступления. Но что за зелье было в вине? Будь, проклято моё ненужное любопытство! Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. В любом случае, ни одно из этих средств не действует дольше семи - восьми часов. Причём, сила воздействия находится в обратной зависимости от длительности. Только одно из известных мне средств соединяет в себе силу и продолжительность, но его римлянин достать никак не мог..."
   С трудом подняв неподъёмную голову, Лаодика бросила взгляд на шкалу клепсидры, - шёл третий час с того момента, как за римлянином закрылась дверь. Сейчас Лаодика не была похожа на саму себя: пылающие и кровоточащие губы, белые, как полотно, щёки, ввалившиеся, горящие огнём безумия глаза, влажные виски и лоб, по которым струйками стекал холодный пот.
  Примерно час назад, Наида, испуганная её стонами, вошла спросить: не нужно ли чего госпоже? Лаодика, до этого дня ни разу не повысившая на служанку голос, вдруг рассвирепела, заорала: "Убирайся к ворону! Мне ничего и никто не нужен! И, пока я сама не позову, не смей даже заглядывать сюда!". Обессиленная собственным криком, она рухнула на ложе, внутренне пытаясь противостоять волнам похоти и страсти, поднимающимся в ней от кончиков пальцев вверх и стремящихся поглотить разум. Но это было час назад. Теперь её сил хватало лишь на слабый, неотличимый от мышиного писка, стон. На глаза опять попался гонг. Один удар, - и в комнату ворвётся германец. В комнату ворвётся мужчина! Лаодика физически ощущала, как мужской член погружается в её воспалённое от желания лоно, чувствовала скользящие движения взад-вперёд, чувствовала тяжесть громадного тела, тяжесть, от которой спирает дыхание, глаза лезут из орбит, а язык, заплетаясь, шепчет: "Ещё, ещё!" Мысленно, она, кажется, прошла уже все круги ада, отдаваясь поочерёдно то красноглазому волку, ты тяжёлому льву, то змею, входящему в неё целиком, то Коню Посейдона, то Быку Зевса. Её брали козлоногий, вонючий Сатир, огромный Кентавр, длинношеий Лебедь. Как Земля, она принадлежала каждому и желала принадлежать всем.
  В мысленном бреду она снова сходилась со всеми мужчинами, с которыми сводила её судьба. Паломники из храма, легионеры, знатные мальчики... Жестокий, непреклонный капкан развалился, как пустая раковина, распахнув свои створки, так похожие сейчас на складки жаждущей, женской плоти. Чей-то сторонний голос шептал в ухо: "Сдайся, ты не выдержишь. Ни один смертный не одолеет эликсира Великой Матери. Не мучь себя, уступи. Ты ничего не потеряешь от этого".
  В который уже раз раскрыв глаза, Лаодика огляделась ничего не видящим взором: "Кто здесь?" А шёпот не отстаёт, повторяя: "Сдайся, не мучь себя". Уж не обмякшие ли челюсти капкана призывают её признать себя побеждённой? Или это та тёмная тень, что проглядывает сквозь них? Тень очень тёмная, расплывчатая. Невозможно различить, что это. Человек? Зверь? Чудовище? "Ну, иди же сюда, порождение тьмы и тайны, иди. Я как раз хотела узнать, что же кроется у меня на дне души. Очень хотела...". Глаза существа из тьмы вспыхнули тёмным же огнём, белой полоской блеснули мелкие, острые зубы...
   Судорожно изогнувшись, Лаодика вцепилась зубами себе в плечевой сустав. Мутная волна боли захлестнула её сознание, смыв все образы, мысли, видения и, не торопясь, опустилась вниз, в исторгшие её глубины.
  Качаясь от слабости, Лаодика села, огляделась вокруг больным взглядом. Во рту стоял солоноватый вкус крови, сознание "плыло", будучи не в силах зацепиться, за что бы то ни было, тело била мелкая дрожь, но безумие, терзавшее её совсем недавно, ушло. "Спасибо" - прошептала она неизвестно кому, без сил падая на жёсткий лежак. Блаженная пелена сна задёрнулась чёрным занавесом: "Спасибо"...
   Конечно, это не было концом. Прошло совсем немного времени и, смытые волной низменной боли инстинкты, начали подниматься, сравнимые по неотвратимости с морским приливом. Прокушенное и размозжённое плечо жгло огнём от малейшего прикосновения. Только когда похоть начала поглощать последние остатки воли, когда рука потянулась к гонгу, впавшая в безумие женщина смогла вновь сомкнуть зубы, раздирая ими собственную рану.
  Только глядящий со стороны свидетель смог бы сосчитать, сколько приступов безумия вместили в себя три оставшиеся часа. Лаодике знать это было не дано. Да она, надо признаться, не видела в таком знании проку, как и в одержанной победе.
  Сейчас, днём (клепсидра показывала полдень) Тень Цезаря абсолютно не понимала, что заставило её переживать столь ужасные страдания, вместо того, чтобы просто велеть привести к себе первого попавшегося мужчину и в его объятиях вкусить всю ту сладость, что дарит Великая Мать своим верным и преданным служанкам. Но теперь это уже не важно. Важно иное. Мать Богов не могла помогать римлянину. Римлянину помогали слуги, извратившие волю своей Госпожи, и Величайшая из Богинь должна покарать лукавых рабов.
  Подглава 17.5.
   Лаодика несколько раз ударила в гонг, призывая иберийку: "Помоги мне пройти в ванную и полей на меня воду". "Да, деспойна, - пытливый взгляд служанки ощупывает её лицо, - Я привела врача. Он ждёт зова моей госпожи". "Пусть уходит, - оборвала служанку Тень, - Он уже ничем не сможет помочь мне".
   На дневном пиру Эмилий во все глаза смотрел на свою супругу, но пышные одежды и умело наложенная краска скрыли от него следы бурно проведённой ночи. Лаодика казалась такой же, как всегда: подчёркнутая вежливость в словах и жестах, милая, в какой-то мере красящая неброское лицо улыбка.
  - Жрица хорошо провела эту ночь?
  - Отвратительно. Провести после чаши вашего напитка ночь в одиночестве, - это ужасно.
  - Неужели эту ночь ты провела одна?
  - Мне неудобно давать вам урок логики, но, если вы помните, в начале разговора на вашу просьбу провести у меня ночь, я ответила согласием.
  - Что из этого следует?
  - Только то, что ваша просьба не нарушала моих планов. Позже, я при вас никуда не уходила, не получала никаких записок...
  - Что же тогда стало причиной моего изгнания?
  - Наш разговор. Я захотела проверить, насколько вы честны в ваших клятвах
  - Разумеется...
  Уже по тому, как римлянин произнёс это слово, Лаодика определила, что юноша не верит ни единому её слову. Пока.
  - Мне искренне жаль, что вы избрали столь путанный и окольный путь. Почему вы не сказали мне прямо о своих намерениях? Капля эликсира Великой Матери дарит вкусившему её, ни с чем не сравнимое наслаждение. Вы же своими намёками и недомолвками заставили меня подозревать невесть что, как, впрочем, и я вас. Эмилий, почему бы нам просто не провести эту ночь втроём: вы, я и капля эликсира Великой Матери Кибелы-Реи-Ашорет-Иштар?
  Откровенное предложение в стиле уличной потаскухи. Римлянин брезгливо скривился:
  - Сожалею, но на эту ночь у меня другие планы.
  - Я тоже сожалею. Кстати, не так давно вы о чём-то очень настойчиво просили меня?
  Это было уже наглым вымогательством, но разве можно быть щепетильным, когда имеешь дело с одуревшей от похоти потаскушкой? По губам юноши скользнула брезгливая усмешка:
  - Хорошо, я приду.
  - И принесёте эликсир?
  - Да.
   Лаодика ждала. Нет, она не металась по комнате, считая минуты и мгновения, напротив, приведя себя в порядок и убедившись, что все её распоряжения выполнены, женщина удобно устроилась в кресле и, при свете близко придвинутого лампиона, погрузилась в чтение и размышления. Глаза её небрежно скользили по строчкам, низая буквы в слова, слова в фразы, мысли же, тем временем, низали другие бусы, собирая из событий и фактов прошлого планы и замыслы на будущее. Эти два занятия, не утомляя и не приедаясь, никогда не исчерпывали себя. Когда Наида сообщила о приходе "господина Элиана и женщины", лицо Лаодики осветила радостная улыбка. Одного взгляда хватило Тени, чтобы оценить незваную, но ожидаемую гостью. Рыжие, финикийские* волосы, белая кожа, синие глаза, каноническая соразмерность тела, сказали ученице храма, что посетила её жрица дня. Точнее, бывшая жрица дня, так как возраст лишил гостью права на такую службу. Поприветствовав женщину низким поклоном и выслушав её полное гордого достоинства приветствие, Лаодика спросила:
  - Благосклонности, каких богов обязана я высокой чести принимать в своём скромном жилище ту, что служит Великой Матери?
  - Деспойна напрасно принижает своё значение в глазах Матери Богов. Скромность, - прекрасное качество, но к чему равным вводить друг друга в заблуждение?
  В опущенных и скрытых ресницами глазах Лаодики мелькнул странный огонёк: "Равным? Осторожней, маленькая служанка. Слишком уж недавно ты стала "равной" для кого-то". Жрица не заметила огонька. Она продолжала:
  - ... Разве не вам, деспойна, доверены величайшие из тайн храма Великой Матери? Разве не возложено на вас, деспойна, нелёгкое и почётное бремя исполнять волю Великой Господи? Так следует ли удивляться тому, что служанка отвергнутая пришла преклониться перед служанкой доверенной?
  - Нет, нет, жрица, не говори так, - поспешно остановила рыжеволосую Лаодика. - Ваши похвалы слишком почётны для меня. Прошу вас, проходите, садитесь. Рабыня нальёт вам вина, принесёт сладости. Что вы желаете? Вот устрицы, вот морские ежи, вот голубиный паштет, а это - жареные рыжики. Но, может быть, вы хотите что-то иное? Что-то более редкое и лакомое? А вино? Достаточно ли хорошо для вас фалерно? К вашим услугам вина Египта, Кипра, Хиоса, Коринфа. А вы, Эмилий Элиан? Что желаете вы?
  Эмилий следил за женой без интереса, хотя в такой роли видел её впервые. Ловкость Лаодики заключалась ещё и в том, что любую роль она играла натурально и искренне. Воспользовавшись тем, что речь зашла о нём, юноша заметил:
  - Жрица Великой Матери пожелала самолично преподнести тебе эликсир.
  - Нет, нет, - поспешно прервала римлянина рыжая. - Я только воспользовалась случаем засвидетельствовать своё почтение к вам, сестра. Что же касается эликсира, сестра моя должна знать, как сложен процесс его приготовления и...
  - Я знаю это, - Лаодика опять (в какой уже раз?) склонила голову, - как женщина низкого рода, я сумею оценить в должной мере чужой труд.
  - Я не сомневаюсь, что это так, деспойна. Здесь, - на столик легла коробочка вроде той, что сутки назад женщина вручила Эмилию, - две "жемчужины". Их цена - десять тысяч сестерций.
  - Десять тысяч за две жемчужины?
  - Нет, десять тысяч за каждую.
  - А всего двадцать?
  Жрица пристально посмотрела на отпущенницу Цезаря. Эта сучка или сказочно богата, или глупа, как дерево. Слишком уж спокойно принимает она цену храма.
  - Да, деспойна.
  - Жаль. Жаль, что "жемчужин" всего две. Я бы не пожалела ещё десяти тысяч, чтобы их число возросло до трёх.
  - Их только две, - твёрдо возразила Алекта. - И цена за обе - двадцать тысяч.
  - Хорошо, - Лаодика щёлкнула пальцами. - Наида, шкатулку с золотом.
  - Не слишком ли много ты просишь? - С неудовольствием спросил у жрицы Эмилий. - Двадцать тысяч за две "жемчужины", одну из которых придётся испробовать на какой-нибудь рабыне!
  - Как пожелает, господин, - поклонилась ему жрица.
  - Двадцать тысяч, конечно, высокая цена, но один раз я могу позволить себе подобную трату.
  Губы жрицы невольно дрогнули в презрительной улыбке: оказывается, эта замухрышка действительно глупа. Она попробовала зелье вчера, тянется к нему сегодня и, при этом уверена, что трата эта будет единственной.
  Лаодика отсчитала золото, подвинула монеты к Алекте, взяла коробочку, приоткрыла, заглянула внутрь:
  - Но в главном вы, Эмилий Элиан, правы. Эликсир надо проверить и проверить немедленно.
  - Вы вольны поступать с вашим приобретением так, как захотите, - ответила, опять не сумевшая скрыть усмешки, Алекта. Лаодика согласно кивнула, протянула руку, один раз ударила в бронзовый диск-гонг. Увидев на пороге германца, Эмилий вздрогнул, чуть отпрянул.
  - Граман, - обратилась Тень к воину, - эта женщина, - её палец указал на жрицу, - хотела вчера отравить меня. Ей это не удалось. Сегодня она пришла сама и принесла яд. Я хочу, чтобы она выпила его.
  Алекта попыталась вскочить, но варвар уже схватил её, потом германец одной рукой поймал её рыжие волосы.
  - Ты жестоко поплатишься за это, Тень! Мать Богов накажет тебя!
  Лаодика бросила оба шарика в бронзовую чашку, остриём кинжала разбила их, долила немного вина:
  -Мать Богов не наказывает исполняющих её волю.
  Варвар разжал Алекте челюсти, заставил раскрыть рот, куда Лаодика аккуратно влила смесь из чаши и, убедившись, что напиток проглочен, сделала германцу знак ославить хватку. Из ящика она извлекла ошейник из мягкой кожи с крепкой, бронзовой цепочкой, подала его варвару:
  - Прикуй её так, как мы договорились.
   Эмилий стиснул подлокотники, ждал продолжения, бросая на служанку Цезаря яростные взгляды. Та сидела с невозмутимым видом и созерцала винные водовороты, образующиеся в чаше при покачивании. Некоторое время в комнате было тихо, но вот у Эмилия мелькнула мысль, что он сейчас ведёт себя, как провинившийся раб, не смеющий первым заговорить с разгневанным господином. Вспыхнув от подобной мысли до корней волос, юноша набросился на неё с упрёками:
  - Ты опять солгала мне! Обещала исполнить мою просьбу, а вместо этого использовала моё доверие, чтобы расправиться со старшей жрицей храма! Беззаконие у тебя в крови, что бы ты ни говорила об ионийской верности слову!
  Лаодика не торопясь, поставили чашу на стол, повернулась к обличающему её супругу и вдруг расхохоталась. Искренне, звонко, чисто. Во взгляде служанки Цезаря отразилось неподдельное восхищение:
  - Как вы прекрасны, Эмилий Элиан, в своём праведном гневе! Вы необыкновенно прекрасны. Разумеется, я ввела вас в заблуждение, разумеется, я хотела наказать жрицу храма, и, разумеется, у меня не было ни малейшего желания спать с вами. Видите? - она оборвала смех, отогнула край одежды, показывая чёрное, с засохшими рубцами плечо. - Вот чего мне стоила та ночь. И это только малая часть боли, пережитой мной по причине вашего вероломства.
  - В чём ты обвиняешь меня? В том, что вопреки собственному рассудку выпила налитое мною вино? В том, что пожелала остаться одна?
  Лаодика опять звонко рассмеялась:
  - До чего же вы прекрасны, Эмилий Элиан. Ваша уверенность в вашей непогрешимости беспредельна и совершенна. Вы - настоящий римлянин, так как только Настоящий Римлянин способен с таким апломбом уверять всех и вся в своём неотъемлемом праве на подлость и вероломство, и с тем же апломбом возмущаться, если подобные качества проявит кто-то другой.
  - Ты употребила слово "яд", хотя знаешь, что эликсир не ядовит...
  - Всё яд, Эмилий Элиан. Дело в дозе.
  - Именно поэтому ты дала жрице двойную дозу?!
  - Клянусь благосклонностью ко мне Великой Матери, вы не правы. Дай я жрице обычную дозу, она ничего бы не почувствовала. Эти женщины принимают эликсир перед каждым сношением. В этом-то и заключается секрет их неистовости и неутомимости. Две капли подарят жрице те же ощущения, что испытала я.
  - Тебе это лучше знать! - огрызнулся Эмилий. - Сколько капель выпивала ты, принимая паломников десятками?!
  На мгновение взгляд Тени стал серьёзным, почти трагическим:
  - Ни одной. Кто будет тратить на рабыню эликсир, каплю которого можно продать за десять тысяч и более?
  Не отводя взгляда, Эмилий смотрел на Тень. Только теперь он начал догадываться, что женщина, скорее всего, опять сказала правду и что этой ночью она была наедине лишь со своим распалённым страстью телом. Нет, римлянин не чувствовал вины, лишь смутное беспокойство. Мстительность Тени была известна всему Риму. Юноша усмехнулся, желая усмешкой отогнать жутковатое видение.
  - Ну, хорошо, Тень, признаю, я поступил скверно. Чем я могу искупить вину? Что ты хочешь от меня?
  - Всему своё время, Эмилий Элиан. Сейчас я хочу вам показать, что это зелье может сделать с женщиной.
  - Начало ясно. А что будет потом?
  -Не знаю.
  Кинжал, которым Лаодика расколола "жемчужины", валялся на столе. Эмилий взял его, разглядывая. Именно эту вещицу Тень протянула ему, когда он клялся убить её...
  - А тебе не приходило в голову послать мне этот кинжальчик, вместе с пожеланием более тебя не обременять?
  На мгновение маска равнодушия исчезла с лица девушки. Зло скривив губы, она почти вырвала оружие из рук Эмилия, грубо швырнула его в ящик с лентами и дешёвыми украшениями, которые она обычно надевала, со стуком задвинула его. Довольный увиденным, Эмилий продолжал с прежним сарказмом:
  - Ах, да! Что скажет Рим, если в груди твоего обожаемого супруга будет торчать твой ножичек! Ты рабыня законов, догм и обычаев, не способная даже в своём всевластии обрести свободу!..
  Но на лицо Тени опять легло прежнее, бесстрастное выражение, и это особенно злило Эмилия. Что бы ни чувствовала отпущенница, чувства эти всегда находились у неё в жёстком подчинении у разума.
  - Ну, зачем тебе кинжальчик с рукояткой из человеческой кости? Приносить богине жертвы?
  - В лавке мне сказали, что рукоятка выточена из берцовой кости быка. Я не раз встречалась с "человеческой" костью, взятой от коня или от коровы, и никогда не слышала, чтобы торговец, сбивая цену, выдавал кость человека за кость скотины.
  - Даже покупая кинжальчик, ты поскупилась. Странно, что твоя скупость не помешала тебе забрать из лавок ювелиров лучшие драгоценности...
  Громкий и глубокий стон прервал тираду юноши, заставил его повернуть голову в сторону двери. Стон повторился. Стонала женщина. Быстрый взгляд в сторону Тени. Служанка хранила бесстрастный вид, но внешние признаки не соответствовали внутреннему состоянию. Лаодика наслаждалась победой. Она таки сумела задержать римлянина в комнате на нужное время, не прибегая при этом ни к просьбам, ни к приказам.
  - Это стонет жрица Великой Матери?
  - Да, - спокойный ответ, спокойный взгляд.
  - Где она?
  -Я велела приковать её к перилам галереи возле двери.
  Что и говорить: исчерпывающий ответ.
  - Ты сделала это затем, чтобы любоваться несчастной, когда тебе этого захочется?
  - Нет. Не думаю, что мне захочется даже смотреть на "это".
  - На что, на "это"?
  - Пока - неначто.
  - А потом будет на что?
  - Это дело вкуса, а о вкусах, как известно, не спорят.
  - Но не твоего вкуса!
  - Мой вкус не может интересовать вас.
  - Это спорный вопрос, - опять обиделся Эмилий. - например, я очень доволен тем фактом, что сам я "не в твоём вкусе"!
  Лаодика опять пожала плечами, не считая нужным отвечать. Громкий стон повторился.
  - Я пойду и посмотрю, - Эмилий поднялся, демонстрируя решимость. Лаодика равнодушно потянулась к свитку:
  - Это ваше право, Эмилий Элиан.
  - Разве ты не задерживаешь меня?
  - Нет. Я попросила вас прийти, надеясь, что жрица придёт с вами. Я не ошиблась.
  - И я тебе больше не нужен?
  - Вы сказали.
  Увидев, что Тень погрузилась в чтение, Эмилий сел обратно в кресло:
  - Ты не знаешь, как наказать меня, но и прощать, не намерена.
  - Вы сказали, - повторила, Лаодика не отрывая глаз от чтения
  - Клянусь стрелами Аполлона... - Эмилий не окончил фразу, поняв, что упрямство бессмысленно. Он неохотно встал...
   Мягкий ошейник плотно обхватывал шею женщины. Крепкая цепь соединяла его со столбиком перил. Цепь позволяла пленнице сидеть и ложиться. Сейчас она полулежала, полусидела, опираясь спиной на ограду и вытянув через проход ноги. Первое, что бросилось в глаза римлянину - её вспухшие, искусанные губы. Увидев римлянина, женщина изогнулась всем телом, спросила со стоном:
  - Зачем вы предали меня? Зачем заманили? Великая Мать накажет вас за ваше вероломство.
  - Я не предавал.
  - Нет, вы предали. Ну, почему вы поступили так жестоко? В чём я провинилась перед вами? Я же помогла вам! Только благодаря мне, вы вчера вкусили блаженство!
  - Клянусь стрелами Аполлона, но я ждал от Тени чего угодно, только не такого поступка!
  - Всё это только слова, господин. Но она! За что? Никогда ни одна женщина, познавшая силу Великой Матери не поступала так! Ночь неописуемого блаженства...
  - Она провела ту ночь одна. Одна!
  - Это невозможно, господин. Никакая женщина не способна вынести такое одна, иначе наслаждение обернётся ни с чем не соразмерным страданием. Господин, освободите меня. Мать Богов щедро отблагодарит вас...
  - Ты забыла о варваре. Убери ноги.
  - Нет, я не забыла о нём, господин. Позовите его, и я найду чем смягчить его твёрдость. Без вашей помощи я не смогу выйти ночью из Палатия...
  
  Глоссарий:
  *Финикийские волосы - волосы, окрашенные хной.
  Подглава 17.6.
  
  Пинком, Эмилий отшвырнул преградившую ему дорогу женщину и, не оглядываясь, зашагал по галереям, по лестницам к выходу. Дважды его останавливали преторианцы, но, каждый раз, узнав, отступали, даже не потрудившись спросить пароль или пропуск. Только у входа юноша задержался, да и то по собственному желанию. Кассий Хорея вежливо спросил его в каком настроении сейчас Тень и тут же поспешил сообщить:
  - Ходят слухи, что прошлой ночью кто-то подсыпал служанке Цезаря яд в вино, но, к сожалению, эта змея нашла противоядие.
  - Почему вы думаете, что Тени дали яд? - спросил Эмилий.
  - Говорят, служанка приводила к ней лекаря. Но, с другой стороны, на её лице нет никаких признаков отравления.
  - Никаких, - подтвердил Эмилий, - но настроение у неё скверное. Она ясно дала понять мне это, уткнувшись в свитки и сделав вид, что меня в комнате нет вообще.
  - Наглость этой отпущенницы не имеет предела, - согласился Хорея и тут же спросил. - Может быть она приревновала вас к той, рыжей? Аппетитная женщина. Конечно, это не моё дело, но не хотелось бы, чтобы она задерживалась. Знаете, как это бывает? А виноват во, всех этих неурядицах, буду я.
  Эмилий понимающе кивнул:
  -Сейчас я приведу её.
  Только толкнув дверь в комнаты жены, Эмилий понял, что пленницы нет на месте. Удержав руку, он повернулся, подошёл к месту, где сидела прикованная, с немалым трудом разглядел цепь, тянущуюся от столбика, наклонился, поднял её. Ошейник из мягкой кожи был попросту разрезан. Эмилий отшвырнул его и с силой заколотил кулаками в дверь, потребовал у выглянувшего на стук германца:
  - Здесь была женщина. Где она?
  Обдумав вопрос, варвар ответил не торопясь:
  - Внизу. Где отдыхают. И ждут тоже. Германцы.
  - Что?! Да как ты посмел! Немедленно верни её!
  - Чего ты орёшь?! - огрызнулся варвар. - Если это твоя женщина, - зачем бросал её здесь?
  - Не твоё дело! Немедленно приведи её сюда!
  - Нет. Я на посту. Ты понял это, сын волчицы? Если тебе нужна эта шлюха, - иди за ней сам. Да она была совсем не против. И деспойна позволила.
  - Довольно болтовни, - буркнул Эмилий. - Позови Тень или Наиду.
  Недовольно ворча, германец скрылся. Эмилий, прислонясь к стене, размышлял: "Тень, наверно, уже спит. На зов выйдет старуха. Следовательно, предстоит долгий спор с иберийкой, и без подачки тут не обойдёшься. Потом придётся уламывать Тень..."
  Эмилий ошибся. Из дверей вышла хозяйка комнаты, упёрлась в мужа холодным, вопрошающим взглядом. Поняв, что женщина ждёт его вопроса, Эмилий заговорил:
  - Где жрица, которую ты велела приковать здесь?
  - У германцев.
  - Зачем ты отдала её им?
  - Она просила, и Граман просил. Он сменялся.
  - Да как ты смела...
  - Я повторяю: всё произошло с её согласия, это во-первых, а, во-вторых, - почему я должна с ней церемониться? Оставьте предисловия и говорите прямо: что вам нужно?
  Эмилий задумался на минуту:
  - Верни её мне.
  Взгляд Лаодики стал рассеянным. Медленно, словно колеблясь, она кивнула:
  - Хорошо, я дам вам записку и пошлю с вами Наиду.
  Ошеломив римлянина своей сговорчивостью, Тень исчезла за дверью. Ещё через несколько минут к нему вышла сонная иберийка, сжимающая в руке таблички с письмом.
   "Не думаю, что мне захочется еще, и смотреть на "это"" - сказала ему тогда Лаодика. И вот сейчас, приведя два довода, заставившие её отпустить Алекту с варваром, она не захотела повторять третий, самый важный...
   Одежды женщины были задраны и полностью обнажали нижнюю половину тела, между широко раздвинутых ног, обращённых в сторону входной двери, красной раной алело распахнутое лоно. Варвары сменяли друг друга, но каждый раз, когда очередной любовник задерживался, то ли расстёгивая ремень, то ли распуская узел набедренной повязки, женщина громко возмущалась, требуя от него поторопиться, и каждый раз, принимая нового мужчину, сладостно вскрикивала, изгибаясь всем телом.
   Окинув взглядом это непотребство, Эмилий почувствовал приступ тошноты. Наида же, оказалась настолько ошеломлена увиденным, что римлянину пришлось встряхнуть старуху.
  - Я забираю её, - резко сказал юноша, обращаясь ко всем сразу и указывая на Алекту
  - Да, да, деспойна велела так, - поспешно подтвердила его слова иберийка, размахивая сложенными дощечками.
  Один из варваров, по всем признакам уже отведавший ласк жрицы и теперь испытывающий от одного её вида отвращение, сходное с похмельем, поднялся с лавки, на которой сидел до этого, взял письмо, раскрыл его и медленно, чуть не по слогам, прочёл вслух: "Эрике сыну Кнора от Тени привет. Эрике, хозяин женщины требует её себе. Я знаю, вы насытились, и не будете препятствовать ему. Отдай женщину хозяину и помоги ему увести её. Ещё раз привет тебе, Тень".
   Поняв, о чём письмо, Алекта завизжала, бранясь и плюясь: "Нет! Он мне не хозяин! Эта потаскуха врёт!.." Её никто не слушал. С немалым трудом (женщина вырывалась и царапалась, как дикая кошка), два варвара сняли её со скамьи, поставили на ноги, ещё один - одёрнул одежду, после чего, не тратя слов, германцы поволокли её за Эмилием, который шёл впереди.
  У поста на входе в Палатий юноша вынужден был остановится. Воспользовавшись заминкой, германцы с размаху швырнули свою ношу в раскрытую дверь и ушли, посмеиваясь. Получившая свободу Алекта, тут же повисла на первом же подвернувшемся преторианце, ластясь к нему и ласками возбуждая в мужчине желание. Эту-то сцену и застал Хорея.
  Воин не торопился избавиться от виснущей на нём красотки (руки у той были достаточно ловкие), но, при виде начальника, поспешил проявить рвение, грубо отшвырнув женщину ударом древка копья. Мгновенно определив старшего, Алекта бросилась к Хорее и, обняв ему колени, лицом уткнулась в мужское место: "Господин, господин, я свободная женщина, а не какая-то там отпущенница. Тень не может приказывать мне. Господин, не гони меня, на улице так холодно..."
  - Её надо как можно скорее доставить в храм, - со злостью перебил женщину Эмилий. - Здесь ей нельзя оставаться. Она обезумела. Дай мне людей...
  - Людей? - казалось, Хорея не совсем ясно расслышал. - Конечно, дам, но не сейчас... Не могу сейчас. Но скоро смена стражи и тогда... Обожди немного... поговорим...
  - Она обезумела. Разве ты не видишь?!
  - Вижу. Но скоро смена. Все воины должны быть на месте... но я не задерживаю вас, идите...
   Через полтора часа, когда силы женщины иссякли, преторианцы закинули в носилки Эмилия её бесчувственное тело. Сам Эмилий шёл рядом. Сумасшедшая ночь превратила прекраснейшую из женщин в настоящую развалину. Прежними у неё остались лишь необыкновенные волосы цвета красной меди. Белая, нежная кожа посерела, съёжилась морщинами, ясные глаза ввалились, потухли, тело высохло, одрябло... Единственное, что заставляло Эмилия возиться с ней, было нежелание оказаться предметом ненависти для служителей храма. Погружённый в свои мысли, юноша не сразу услышал болезненный шёпот, идущий из-под полога носилок:
  - Умоляю, господин, доставьте меня в храм. Умоляю. Если я не получу каплю эликсира Луны, я сгорю, как падучая звезда. Смилуйтесь, господин, над страдающей, слабой женщиной.
  - Хорошо, - Эмилий почему-то постарался придать голосу мягкость. - Скоро мы будем в храме, - не удержавшись, он упрекнул её. - Не висни ты на каждом встречном мужчине, мы бы были там ещё два часа назад.
  - Это не моя вина, господин. Не моя. Поверьте, если бы не слабость, я бы и сейчас делала тоже. Я слишком слаба и потому невыносимо страдаю. Пламя страсти сжигает моё нутро...
  - Так же прошлой ночью страдала Тень
  - Нет, господин, нет. Она не могла страдать так. Это выше человеческих сил...
  - И всё-таки она вынесла, - зло перебил женщину Эмилий. - Вынесла одна, без единого мужчины. Будь иначе, - сплетни не миновали бы моих ушей.
  - Это невозможно, господин, хотя... она - безродная деревенщина, да господин? Безродные всегда выносливее благородных, как чёрный камень крепче розового мрамора, и...
  Шёпот стих настолько, что Эмилий не различал слов. Мысли юноши сбились. Смутные опасения, от которых он упрямо отмахивался, зашевелились, стремясь подняться и разрастись во всеохватный страх. За себя, за родных, за будущее. Тень мстительна. Но рядом со страхом поднималась и гордость. Безродная или благородная, но его жена не валялась вчера на грязном полу, хрипя и вереща от подавившей её разум скотской страсти. Даже эликсир Великой Матери не смирил её тела, не сломил волю. Она изгрызла себя зубами, но никто не слушал её стонов! И о такой женщине эта рыжая подстилка смеет говорить, как о низшем существе?!
  Приём, оказанный им в храме, смутил юношу ещё больше. Конечно, Алекта провинилась. Она не смогла усмирить Тень, она потеряла деньги, но чтобы всё произошло именно так! Услышав о неудаче, жрец кастрат молча повернулся, собираясь уйти. Возмущённый этим, Эмилий попытался воззвать к совести служителя Великой Матери.
  Опасаясь чрезмерно раздражать знатного римлянина, жрец пояснил, что от эликсира Великой Матери ещё никто не умирал, а лунный эликсир слишком дорог. Впрочем, если господин действительно хочет помочь страдающей по его вине женщине, он может получить необходимое. Доза стоит пятьдесят тысяч.
  Чувствуя, как вдавливаются в его жирное тело жёсткие пальцы воина, жрец перетрусил, залепетал: "Зачем господин сердится? Я маленький человек и говорю то, что мне приказывают другие, а господин может помочь женщине. Это ничего ему не будет стоить. Я бы и сам, с радостью... но я не мужчина, господин".
  Эмилий с отвращением отшвырнул евнуха к двери и тот, промахнувшись, приложился к дверному косяку. Но несчастной Алекте это помочь не могло. Она уже не стонала и даже не хрипела. Лишь редкое, неровное дыхание да судороги, порой пробегавшие по её телу, указывали на то, что женщина ещё жива.
  Наверно, евнух был прав. Оказавшись в мужских объятиях, Алекта получила бы, пусть и временное, но облегчение, однако, Эмилий, бывший свидетелем того, сколько мужчин обнимало тело жрицы, не мог преодолеть вполне естественных отвращения и опасения: кто знает, были ли все эти мужчины здоровы? Женщина опять вздрогнула, изогнулась всем телом. Эта волчица ещё жива? Да пусть она сдохнет! Грязная потаскуха, втянувшая его... на глаза Эмилию попалась подушка...
   Приоткрыв дверь и убедившись, что за ним никто не следит, римлянин накрыл лицо женщины, притиснул поплотнее. Тело под руками даже не вздрогнуло, и лишь обмякло под конец. Выждав столько, сколько надо для того, чтобы быть уверенным в последствиях наверняка, Эмилий откинул подушку и тут же отпрянул в ужасе. Сморщенное, измождённое лицо оживало у него на глазах. Округлились щёки, посветлели губы, истаяли круги под глазами. Красота возвращалась в оставленное жизнью тело. Не в силах смотреть на происходящее, Эмилий бросился прочь из храма.
   ...............................
   Тень он увидел на дневном пиру Цезаря. Служанка была сдержана и вежлива, как всегда, но сегодня за этой сдержанностью Эмилию чудилось нечто зловещее. Он уже решил покинуть Палатий сразу после пира, но Цезония нашла нужным спросить: "Мы слышали, будто сегодня Эмилий Элиан в ссоре со своей супругой?" - и юноша счёл за лучшее вечером ждать Тень в её комнатах.
   Приход жены её подготовка ко сну, давно не представляли для римлянина никакого интереса, так как единственной, интимной процедурой, при которой Тень позволяла присутствовать супругу, было её причёсывание.
  Сидя перед бронзовым, посеребренным зеркалом, Лаодика старательно разбирала мокрые пряди, пользуясь при этом четырьмя гребнями по очереди: буковым, самшитовым, черепаховым и тонким до полу прозрачности, из слоновой кости.
  - Человек, для которого вы просили вчера, чем-нибудь отблагодарил вас?
  - Какой человек? - быстро переспросил её Эмилий.
  - Я не знаю. Но не будете же вы утверждать, что вчера вы вернулись с пол пути только из сочувствия к жрице?
  Ответ Эмилия прозвучал довольно грубо:
  - Ты считаешь меня варваром, не способным сочувствовать чужому страданию?!
  Не отрывая взгляда от зеркала, Лаодика покачала головой. На мужа она не смотрела, и, казалось, всё её внимание занимают её же волосы:
  - Напротив, вы отзывчивы и чутки, но за всё время нашего знакомства вы ни разу ничего не попросили для себя. Только для других и только для чужих вам людей.
  - А ты хочешь, чтобы я просил для себя?
  - Я давно уже ничего не хочу, и вы это знаете.
  - О, да! ты мне говорила. Кстати, хочу обрадовать тебя: та женщина, Алекта, умерла. Ты дала ей непомерно большую дозу.
  - Умерла? Не может быть. От эликсира Великой Матери не умирают. Дозу я ей действительно дала большую, но единственное, чем грозит такая передозировка, - временной потерей красоты
  - И всё-таки она умерла. В храме ей отказали в противоядии.
  - Я не сомневалась в том, что ей откажут. Противоядие не вернуло бы женщине красоту, а уродливая жрица не нужна храму. Но умереть она не должна. Вы ошиблись.
  - А она умерла.
  - Это невероятно. Умереть она могла только в случае, если её убили.
  - Убили? И кто же, по-твоему, убил её?!
  Лаодика опустила гребень, задумалась. Судьба Алекты не заботила её, но эта странная настойчивость римлянина... Жрецы не стали бы убивать неудачницу. Жизнь и смерть - равнозначны в глазах Великой Матери...
  - Вы.
  По губам римлянина пробежала самоуверенная улыбка:
  - Нет, я не убивал. У тебя нет свидетелей.
  - Кому и зачем нужны свидетели и кто будет искать их? Храм избавился от подурневшей жрицы, вы, - от угрызений совести, я - от возможной в далёком будущем опасности, женщина же, - от жизни, которая, при её воспитании, была для неё страшнее смерти.
  - Я не убивал, - упрямо повторил Эмилий, и вдруг спросил. - А Богиня? Она не рассердится?
  - Нет. Служанка провинилась перед Госпожой. Жизнь же и смерть равнозначны в глазах великой Матери.
  - А ты не провинилась... Ты даже не подурнела.
  - Судьба хранит меня до часа, известного лишь ЕЙ. Даже раны на плече почти затянулись... - на миг в памяти всплыла тёмная фигура с горящими глазами. Сейчас Лаодике уже начало казаться, что она и прежде не раз видела существо из тьмы, что силуэт, вырисовавшийся перед её внутренним взором в минуту отчаяния, был силуэтом человека. Кто же это "оно", кроющееся в её душе за маской исполнительной служанки, под сущностью бесчувственного капкана? Большинство учений утверждает, что внутри каждый человек, - скотина, и что только самосовершенствование делает его человеком, но в существе из тьмы не было ничего скотского... И ещё, не пришло ли оно ей на помощь тогда, когда равно бессильными оказались и житейский опыт, и холодный расчёт? Да и раны затягиваются на удивление быстро...
   То, что Тень говорила о затянувшихся ранах, Эмилий не счёл нужным даже осознать, сосредоточившись на предыдущем доводе: "Судьба". Прекрасный довод. Удобный довод. Одно слово и всё ясно. Что бы ни случилось. Везде Судьба, Фатум, Рок, - и точка.
  - Судьба хранит тебя, служанка Богов, она даёт тебе силу, она балует тебя. Берегись.
  - Чего? Чем безмернее милость, тем страшнее расплата. За мои удачи расплата может быть только одна: смерть.
  - Я ты смерти не боишься, - закончил римлянин её мысль.
  - А разве её боитесь вы? Что страшного в смерти? Страшной может быть лишь жизнь. Только в жизни никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать ещё хуже, смерть же милостива. И для жертвы, и для палача. Один лишается страданий, другой обретает покой. Не так ли, Эмилий Элиан?
  - Ты холодна, как лёд, - произнёс Эмилий почти шёпотом, - признайся, у тебя был Лунный эликсир?
  - Если вам легче думать, что он был, - думайте.
  - Поистине, твоё сердце, - сосредоточие холода. Твоя ненависть должна быть подобна леденящему дуновению Борея*. Знай же, я ни словом не обмолвился о своих замыслах ни родным, ни друзьям. Они и сейчас ничего не знают...
  - Родные? А что они должны знать?
  - Они ничего не знают. В своё время ты позволила Авиоле самому оплатить свой долг...
  - Почему вы вспомнили Авиолу?
  - Не притворяйся, Тень. Я же вижу, ты играешь со мной. Конечно, после того, что было позапрошлой ночью, ты вправе делать всё, но прошу, позволь мне самому расплатиться за мою ошибку.
  - Я? - гребень запутался во влажных волосах. - Играю? Ошибку? Великая Мать, Владычица Зверей! Будь свидетельницей моих слов! Да кому ты нужен?!! Кроме тебя самого. И кому нужны твои родители?! Простите, Эмилий Элиан, я, кажется, забылась и... простите.
  - За что? - через силу выговорил Эмилий вдруг переставшими слушаться губами. - Зато, что вы ответили на мою мольбу, проявив невиданное доныне великодушие и немереную снисходительность, заодно избавив меня от преувеличенно - самонадеянных мыслей? Не вам следует просить прошения за резкость, а мне, склоняясь к вашим стопам благодарить... - обида намертво перехватила горло, не дав окончить витиеватую фразу. "В её глазах я не достоин даже ненависти... Даже ненависти! Но скоро... Очень скоро... Я не прощу. Нет. Через несколько дней..." - рука случайно задела закруглённый уголок таблички с приглашением: "Боги, я, кажется, совсем лишился памяти. Пятый день таскаю..."
  - Лаодика, прежде чем уйти... Это тебе.
  - Что это? - Тень наконец-то оторвалась от зеркала и гребней. - Новая отрава?
  Эмилий вздрогнул. В последней фразе он ясно расслышал досаду, но досада - уже не равнодушие, так может...
  - Приглашение на симпосиум в дом Андростеи.
  - Андростея? - переспросила Лаодика, беря таблички. - Кто это?
  - Гетера, объявившая себя твоей поклонницей и устраивающая в честь этого события небольшую пирушку.
  Тень быстро пробежала глазами приглашение, задумалась, медленно пересмотрела его ещё раз:
  - А что ответили Андростее вы?
  - Я принял её любезное приглашение и уже послал деньги.
  - Будь я уверена, что не помешаю вам...
  - Нет, деспойна, ВЫ мне не помешаете, как бы я ни желал этого. Ты слишком хорошая жена, Тень, слишком. Жене следует быть хоть немного посварливее, поупрямее, понавязчивее. Ей хотя бы иногда следует сердиться, спорить, ревновать, устраивать сцены...
  - Зачем?
  - Чтобы муж чувствовал себя семейным человеком, а не холостяком. Впрочем, по твоему лицу, я вижу, что мои речи твоему пониманию недоступны.
  - Возможно, вы правы. Но я благодарна вам за это приглашение.
  - Это, правда? - спросил Эмилий, чувствуя, как краснеет от неожиданного волнения.
  - Правда, - серьёзно ответила Тень.
  
  Глоссарий:
  Борей* - северный ветер.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"