Аннотация: Последний пир Цезаря. Он об этом пока что не знает, но всё равно отрывается по-полной.
Гл. 19. Последний пир Цезаря.
Подглава 19.1.
Уже в носилках, Эмилий обнаружил, что лишился кошелька, но разбитый и телом, и душой, он только и смог, что вытянуться и замереть. Дома горячая вода в ванной привела его в чувство, но даже после неё сил у юноши хватило лишь на то, чтобы с помощью слуг добраться до кровати. Двухчасовой сон оказался именно тем целительным снадобьем, что привёл в порядок его мысли и чувства. Одеваясь, Эмилий твёрдо знал, что он сделает: найдёт жену, приведёт её в дом отца и пусть Лепид завтра делает, что хочет. Лаодику ему Эмилий не выдаст. В доме найдётся достаточно рабов, чтобы противопоставить силу силе.
Стража без слов пропустила его в Палатий. Эмилий быстрым шагом прошёл через атриум, отвечая на поклоны и приветствия, поднялся по лестницам на галерею четвёртого этажа, дошёл до нужной ему двери. Дорогу ему преградил германец, предупредил: "Тени нет". Всё правильно. Днём Лаодика редко бывала у себя, разве что сама назначала кому-то встречу. Эмилий вспомнил, что скоро начнётся дневной пир, и спустился вниз, ломая голову: в каком из множества триклиниев императору будет угодно обедать сегодня. Однако удача не оставила юношу, послав ему навстречу Калиста. Отпущенник первым увидел и узнал юношу, первым поприветствовал его поклоном, увы, как всегда не слишком скрывая ироническую усмешку.
- Приветствую, - ответил Эмилий, опять-таки, как всегда не потрудившись поднять руку. - Тень на пиру?
- Да, господин, - подтвердил Калист и добавил. - Пир сейчас начнётся. Если господин позволит, - я провожу его.
Итак, судьба по-прежнему благоволила к Эмилию.
- Сегодня весь Рим восхищается вашим остроумием, господин. Тень в бешенстве, но не смеет признать этого, боясь показаться смешной. И всё-таки, над ней смеются все. Уже готово разводное письмо. Вам осталось только поставить подпись и оттиснуть печать. Вы необыкновенно остроумны, господин: заняться любовью с потаскушкой на пороге комнаты жены. Говорят, ей пришлось перешагивать через вас, так вы увлеклись... - отпущенник шёл чуть позади и потому не мог видеть бледности, вдруг разлившейся по лицу римлянина. Первой мыслью Элиана было: "Ложь. Этого не может быть. Ничего подобного не было!" "Подобного? Ну не на пороге же! Не перешагивала же она через них! И не может же она, в конце концов, требовать развода..." "Может. Лаодика - может", - замедлив шаг, он перебил спутника:
- Тень в бешенстве? Она кричит? Угрожает?
- Нет, господин. Тень не кричит и не угрожает. Да и что она может сказать? Застала мужа с любовницей? Сама виновата. Зачем запирала дверь? Она не глупая. Вы очень хитро придумали, господин. Теперь вы свободны.
Не сдержавшись, Эмилий бросил на отпущенника острый, злой взгляд: не насмехается ли тот над ним? Калист не насмехался.
- Тень вам ни слова не скажет, господин. Не посмеет. Вы очень остроумно придумали! Прямо на пороге! Очень остроумно!
- Ты ненавидишь её? - наконец догадался Эмилий. Калист скривился, невольно сжав запястье, отмеченное гвоздём:
- Да, господин. Я её ненавижу и скоро я с ней сочтусь за всё. И вы тоже, господин.
Эмилий отвёл глаза, ускорил шаг:
- Да. Я - тоже.
Вопреки "гневу" Тени, место в триклинии Эмилий нашёл сразу, в отличие от Клавдия, который опоздав, третий раз обходил столы и ложа. Натужная улыбка едва держалась на лице дядюшки императора, с трудом скрывавшего горечь от обиды и унижения. Встретившись с опоздавшим взглядом, Эмилий отвёл глаза: именно этот человек должен был предотвратить гражданскую войну, именно за него так долго и так настойчиво Элиан просил Тень. Она тоже была здесь. Лаодика сидела у подножия ложа Цезаря, незаметная и равнодушная ко всему. Серые, цвета пыли одежды, отсутствующий взгляд. Со стороны казалось, что молодая женщина спит с открытыми глазами. Не сумев скрыть досаду, Эмилий отвёл взгляд. Клавдий наконец-то нашёл свободное место и был донельзя доволен, что оно оказалось так хорошо спрятано, но финиковая косточка, брошенная шутом и, словно бы случайно, попавшая ему в голову, заставила мужчину сжаться и опасливо оглянуться.
Анистий, один из секретарей Калигулы, приблизился и склонился к уху Эмилия, сказал негромко: "Госпожа Рима считает, что это место недостаточно хорошо для вас. Вам приготовлено место рядом с Цезарем". Эмилий встал, молча перешёл на ложе, расположенное в непосредственной близи от ложа Божественной Цезонии. Некоторое время Госпожа Рима разглядывала юношу загадочным взглядом из-под ресниц:
- Однажды ты просил нас позаботиться о твоём разводе. Не так ли?
- Да, госпожа, - подтвердил Эмилий, следя, не без волнения, за свёрнутым в трубочку листом пергамента, которым лениво играла женщина.
- Это было нелегко. Даже Нам.
- Я глубоко признателен вам, госпожа, за вашу заботу и внимание, - поспешил поблагодарить супругу прицепса Эмилий.
- И только сегодня Нам удалось добиться этого.
- Ваш раб, госпожа, отныне и навек.
Цезония величаво улыбнулась и, словно ждала именно этих, последних слов, протянула свиток Эмилию:
- В этом письме не хватает только твоей подписи.
Эмилий развернул лист, пробежал глазами текст. Кроме его автографа не было в письме и подписи Тени. Впрочем, когда в те времена муж посылал жене разводное письмо, никто не интересовался: согласна жена с решением мужа или нет. Подняв глаза, юноша увидел тростинку, подаваемую секретарём:
- Распишитесь вот здесь, господин.
Эмилий автоматически поставил подпись, мазнул сепией по печатке всаднического перстня, оттиснул её на листке рядом с подписью. Отпущенник выхватил у него лист, обсыпал песком, стряхнул, попятился, сгибаясь в поклонах. С неослабевающим вниманием Эмилий следил за свитком, перешедшим в руки Цезаря и небрежно брошенным им на колени к Тени. Развод свершился.
- Теперь Тень - настоящая матрона, - заявил, возлежащий неподалёку от Цезаря, Катул. - Множество любовников, замужество, развод...
Шутка Калигуле понравилась. Потрепав Лаодику по щеке, он подтвердил:
- Настоящая матрона! - Проницательные глаза прицепса ясно различали за милыми, восхищёнными улыбками знатных гостей, бессильную ярость. Но именно это и доставляло Юлию особенно острое наслаждение. Желая усилить досаду сограждан, он встал, поманил одну из матрон, а, когда та поднялась, увлёк её в отдельную комнату.
- "Быстроногий"* - консул, Тень - матрона. Одно стоит другого. И конь, и рабыня необыкновенно хороши, при езде верхом.
Лаодика поднялась, не поворачивая головы нащупала ухо Лепида, выкрутила его так, что молодой сенатор побелел от боли, и поволокла с ложа вниз, на пол:
- Скверная шутка, Марк, очень скверная.
Не выдержав, Лепид застонал:
- Отпусти. Признаю, что ты гражданка Рима, матрона, царская дочь и...
- А ты - живое мясо и вороний корм.
От боли Марку казалось, что он слышит хруст рвущихся хрящей. Едва удерживаясь от крика, он скрёб по полу пальцами, а в голове вертелась одна единственная мысль: "Сутки. Всего лишь сутки! О, Боги!"
- Сутки! - простонал он. Все силы уходили на то, чтобы не заорать. - Только сутки, Тень, умоляю! Ради прежней дружбы!"
Крутанув напоследок ухо так, что у Марка перед глазами всё пошло красными и чёрными пятнами, Лаодика оттолкнула, почти отшвырнула своего бывшего "первого любовника:
- Убирайся вон!
- Не могу, деспойна, - Марк сидел на полу, роняя слёзы и держа руку у пылающего болью уха. - Божественный Гай Юлий Цезарь может разгневаться, если, вернувшись, не увидит меня здесь.
- Ворон с тобой! - буркнула Лаодика, занимая своё обычное место.
Приподнявшись и пятясь, Марк взобрался на своё ложе. Один из рабов подал ему завёрнутый в салфетку кусок льда. На сердце у Лепида было скверно. Он злился на себя (не мог придержать язык на те самые сутки), на окружающих, ставших свидетелями его позора, на Тень, прилюдно оттаскавшую его за ухо, как напроказившего мальчишку.
Поступок Тени зажёг гневом не только сердце Лепида. Девять десятых гостей чувствовали себя оскорблёнными наглостью недавней рабыни. Среди оскорблённых зрелищем был и Эмилий. Он не любил Лепида, но кастовая этика заставляла юношу в споре соотечественника и чужеземца всегда становиться на сторону соотечественника. Сейчас растерянность молодого человека уступила место досаде, досада - возмущению. Меньше всего римлянин чувствовал себя виноватым в тех событиях, что стали причиной (точнее, поводом) для развода. Особенно обидным казалось то, что развод этот совпал с его решением примириться с женой. Вновь вспыхнула и, заглохшая было ревность. Трудно было не заметить маслянистые взгляды всех, сколь-нибудь смазливых гостей, направленных на его, бывшую теперь жену.
Возвращаясь, домой и, имея на руках приглашение-пропуск на ночной пир, Эмилий лихорадочно обдумывал, как и чем можно воздействовать на обстоятельства. Гримаса, которой встретила его Гата, заставила вновь вспыхнуть утихшую было за время прогулки досаду. Мелькнула мысль, что от девочки, пожалуй, стоило бы избавиться, услав её куда-нибудь, например, посадить в мастерских за прялку или за ткацкий станок. До конца он эту мысль додумать не успел. Один из рабов, прислуживавших отцу, передал, что "старший господин" хочет видеть "младшего господина".
Аностий Элиан внимательно выслушал рассказ сына, пытаясь найти в нём новые, неизвестные ему обстоятельства. О разводе и поводе для развода он знал. Такие сплетни расходились быстро. Теперь за видимыми фактами хитрый купец пытался разглядеть факты скрытые. Ободренный вниманием отца, от которого у Эмилия и так не было секретов, юноша пожаловался ему на свою обиду. Аностий посочувствовал сыну, но нашёл нужным заметить:
- ...Разве ты не знал о неизбежности развода прежде? Твоя бывшая жена наилучшим образом выполнила своё обещание, взяв все издержки на себя. Все тебя хвалят. Все восхищаются твоим остроумием. Благодаря находчивости Тени тобой довольны и Цезарь, и его супруга, и фавориты Цезаря, и его любовницы, и сенаторское сословие, и всадническое сословие, и плебс...
- Все, за исключением моей рабыни, - буркнул Эмилий. - Малявка дала мне понять, что считает мою измену низкой и безнравственной.
Взгляд Аностия заострился:
- Мне кажется, есть более важный человек, недовольный разводом: ты сам.
Не выдержав пристального взгляда отца, Эмилий отвёл глаза:
- Да.
- Мне трудно понять тебя. Ты больше, чем кто бы то ни было в этом разводе заинтересован, и ты им недоволен... Это серьёзное противоречие, особенно, если учесть, что ты не похож на влюблённого.
Эмилий криво улыбнулся:
- Я научился притворяться. Я признавался ей в любви, но даже она не поняла меня. Она, видите ли, жрица Кибелы-Реи, а я - римлянин, и у нас разные господа.
- Между прочим, разумное замечание.
- Разумное? А разводиться из-за того, что муж переспал с девкой, тоже разумно?!
- Если она не влюблена, - да, а если влюблена, - тем более. Любовь не признаёт логики.
- И я во всём виноват?! А она? Даже не сочла нужным узнать моё мнение!
- Она узнала его в первую брачную ночь. Тогда же она честно высказала всё, что думает об этом браке сама. Ты начал добиваться её внимания только после отказа. Это не любовь, Эмилий. Это оскорблённое самолюбие. Не обижайся, но такова правда. По твоим рассказам я понял, что она незаурядная женщина. Нет ничего удивительного в том, что ты увлёкся ею. Не ты единственный.
- Ещё бы! За прошедшую ночь ей в любви признались трое. Двое из них, - её бывшие любовники. Все трое - сыновья сенаторов.
- Она тоже царская дочь...
- Ложь! Ложь, выдуманная Варроном и распространяемая на деньги Тени. Я был свидетелем рождения этой лжи. Тень не знает даже, к какому племени она принадлежит. Толи она меотийка, толи ионийка, толи лаодикийка. В её жилах перемешалась кровь всех народов, живших ранее и ныне живущих на этих землях, в том числе возможно, и кровь римская. Как-никак земли эти давно под римским протекторатом. Она не знает даже, кто был её дед! Кто была её бабка!
- В деревне редко кто помнит своих предков далее третьего колена.
- Я знаю. Поэтому и поверил ей сразу. Она - дитя многих народов, она безродная, но несмотря ни на что, я не могу без неё. Мысль о том, что она будет принадлежать кому-то другому, - убивает меня. Вы смеётесь, отец?!
- Смеюсь? Да. Девушка на редкость остроумна. Она умудрилась угодить вкусу каждого. Для аристократа, - она дочь британского царя, для демократа - девушка из провинциальной деревушки, для вольнодумца - ученица храма, для верующего - жрица, обладающая тайным, запретным для невежд знанием...
- Но я знаю её без маски! Знаю, потому, что люблю!
- А она тебя любит?
- Нет.
- Но сейчас - это главное. Она не любит тебя, и не любила. Эмилий, сын мой, я вижу, разум твой помрачился, потому выслушай мой совет. Через неделю возьми денег, выбери хороший подарок, отнеси его ей и объясни состояние своих чувств. Она должна отнестись к тебе с пониманием и вылечить. Если же она откажет... Значит, твоя любовь взаимна.
Полный страдания взгляд юноши обратился на отца:
- Через неделю сделать ей подарок?
- Да. За неделю её досада должна исчерпать себя.
"Через неделю..." - стремясь утешить сына, Аностий, сам того не ведая, нанёс ему жесточайшую рану. Но его нельзя винить. У Эмилия не было секретов от отца, но у него была ТАЙНА, принадлежавшая другим. В сохранении этой тайны он принёс клятву на человеческих внутренностях, и тайна это была тайной покушения на прицепса. Эмилий не мог ждать неделю. Покушение было назначено на завтра. У Эмилия оставались в запасе лишь ночь и пол дня.
Глосарий:
Быстроногий (Инцитат)* - звали любимого скакуна Калигулы, которого он собирался сделать консулом.
Подглава 19.2.
Даже приблизиться к Лаодике на ночном пиру он не смог. На этот раз никто из приближённых Цезаря не предложил ему места рядом, и Эмилию осталось лишь искать взглядом постоянно теряемую им за незаметностью светло-серую фигурку у подножия ложа Гая Юлия Цезаря Калигулы. Боги! Почему так нелепа жизнь! Почему Тень исполнила своё обещание тогда, когда он собрался искать примирения? Он не хотел этого развода! Он любит! Любит её! Почему? Как это получилось? Зачем он не поговорил с ней вчера? Чего испугался? Сенаторских сынков, бормочущих "люблю" и думающих "дай"? А эти мальчишки! Неужели у них нет ни малейшего стыда?! Они ведь так и лезут к ней на глаза. Ещё бы! Выборы же скоро!
В центре зала сменяли друг друга, показывая мастерство, акробаты, мимы, гимнасты. Бесстыдные сцены, бесстыдные позы, и всё это под одобрительный гогот захмелевших гостей. Ночной пир. Иначе в это время и не бывает. И всё-таки когда раб объявил, что сейчас будет смертельная схватка, Эмилий удивился. Всему должно быть своё место и своё время. Кровавому бою место на арене амфитеатра. На пиру же более прилична борьба или поединок на тупом оружии.
Два красавца, чья судьба должна была решиться в предстоящем поединке, скрестили мечи. Гладкие, умащённые, отбрасывающие блики тела их отвечали самым строгим канонам мужской красоты. Рослые, широкоплечие, широкогрудые, но без отягощающей мясистости, которой скульпторы награждают Геркулеса, они играючи отбивали и наносили удары короткими, остро оточенными мечами. Светловолосый галл - киммериец и темноволосый эллин разнились лишь мастью, словно мастер, отлив в одной форме две фигурки, решил по-разному раскрасить их. Прыжки, увёртки, кружение, сверкающие всполохи шлифованных стальных граней мечей... На миг Лаодике показалось, что это только игра, пусть опасная, но очень красивая. Лезвие меча рассекло воздух, едва не задев кожу, холодок прошёлся под сердцем, язык сам по себе облизал вдруг пересохшие губы... Но миг промелькнул Алые капли обагрили стальную чистоту лезвия. В ноздри ударил сырой, тяжёлый запах крови. Наваждение кончилось. Всё по-прежнему. Всё как всегда. Уши резанул пьяный вопль гостей, узревших кровавые капли: "Первая кровь! Задет! Задет!" В заплясавших от воплей бликах огоньков и огней светильников, дрогнули, шевельнувшись в зубастом оскале-усмешке матовые челюсти капкана: "Первая? Ой, ли! И уж, конечно, не последняя". Раздосадованный галл резко выбросил руку, полоснув противника через плечо. "Достал! Сквитался! Равный счёт!"...
Благоухание раздавленных розовых лепестков, ароматы масел, нанесенных на вспотевшие от волнения и возбуждения тела, запах крови, запах ярости... Горло сдавил спазм невольной тошноты. Сейчас ей нездоровится, впрочем, так же, как три дня каждого месяца. Всё как обычно.
Даже самый наивный не принял бы сейчас хватку за игру. Тела бойцов отмечены мелкими, кровоточащими ранками-царапинами и залиты кровью. Лица перекошены. Обнажены в безжалостном оскале зубы. Ещё миг - и спадут остатки человеческих личин и два зверя сцепятся зубы в зубы. И личины спали. Отбив направленный ему в голову удар, эллин изо всех сил опустил кулак со сжатой рукояткой меча на голову киммерийца, рассекая до кости кожу с волосами, и тут же нанёс противнику свободной рукой удар в лицо, сбив того с ног. Оглушённый ударами и падением, галл растянулся во весь рост на каменном полу. Ещё мгновение, и колено победителя упёрлось ему в грудь.
Крики пирующих были таковы, что затушили несколько светильников: "Бей! Смерть! Крови!" Горящие глаза, перекошенные в крике, брызгающие слюной рты, налитые кровью лица. Мужчины, женщины...
- Крови! Крови! - хрипел заплетающимся языком чуть не над самым её ухом Цезарь. - Крови!
- Всё, что пожелает Божественный.
Готовность, прозвучавшая в голосе Лепида, заставила Лаодику повернуть голову. Ах, как жаль, что нельзя смотреть ещё и затылком! Молодой патриций, подпоясанный лишь полотном в знак того, что сейчас прислуживает Цезарю, небрежно опрокинул на стол один из огромных кратеров расписного александрийского стекла. Хиосский топаз хлюпающей лужей пополз по скатерти горного льна.
- Крови! - громко провозгласил Марк, подняв над собой опустошённую чашу. Поза его смотрелась столь торжественно, что на миг всё стихло. Важно прошествовав в центр залы, Лепид поставил кратер на пол, повторил громко и торжественно:
- Крови!
Эллин перевернул побеждённого на живот (галл ещё не пришёл в себя), поднял ему голову за волосы. Марк подвинул кратер. Удар меча, - и ярко-алая волна мягко ударяет о стеклянную стенку чаши, наполняя её. Тело вздрагивает, рвётся, кровавая струя окатывает плиты пола, но победитель настороже. Почти выломав сведённые судорогой суставы, он направляет кровь в чашу. Тело опять сводит судорога...
Широкий взгляд позволяет Лаодике видеть многое. Её глаза - единственные, не прикованные к творящемуся в центре: кто-то судорожно извивается на ложе, в экстазе имитируя жесты и телодвижения умирающего, кто-то в оцепенении следит за каждым вздрагиванием смертельно раненого тела. Там - подёрнутые туманом сонные глаза, едва шевелящиеся, словно ловящие кровавую струю губы и язык, быстро слизывающий воображаемые капли. А вот - глаза, почти вывернутые в невероятном напряжении, скрученные яростью губы, распяленные зубы, между которыми, как жало змеи, трепещет от рычания кончик языка. Кто-то, играя в невозмутимость, холодно потягивает вино и презрительно кривит губы, кто-то... Все пьяны. От вина, от крови, от безнаказанного злодейства. Мужчины и женщины, молодые и не очень, высокородные, потомственные патриции и те, в чьих ушах ещё не заросли проколы для серёг с именами хозяев...
С позорной для патриция гибкостью Марк поднял на треть полный, облитый кровью кратер. Эллин бросил на пол ещё содрогающееся тело, и освобождённая кровь щедрой волной плеснула на пол. Одна из женщин в столе матроны не выдержав, свалилась с ложа, вихляющей, пьяной походкой, босиком, бросилась к телу и, упав на пол в лужу крови, губами припала к ране. "Крови! Крови!" Не удержавшись, скатилась с ложа ещё одна матрона, оттолкнула более смелую (и более пьяную), присосалась к трупу, но и ей не долго удалось удерживать первенство. Её оттолкнул мужчина. Пышнотелый, дородный, в белой с пурпурным краем тоге. Отброшенная им женщина пыталась сосать другие раны, но в теле осталось слишком мало крови. Стремясь добраться до красного сока, матрона зубами и ногтями раздирала тёплую, мягкую плоть и вдруг, озверев, накинулась на сенатора. Тот ударом кулака в лицо отшвырнул её и опять приник к ране. Первая матрона, до того слизывавшая кровь с пола, поднялась и повисла на патриции:
- Омолодилась, - зачерпнув из полного кратера (рабы долили кровь молоком), Марк наполнил кубок Калигулы. - За то, чтобы дни Божественного длились бесконечно, чтобы слава Божественного умножалась безмерно, а могущество росло безгранично!
Калигула залпом осушил кубок, приказал, протягивая его Марку:
- Ещё! И пусть пьют все. Пусть мои друзья тоже живут долго.
- И мне! И мне! - вскочила одна из девиц. То ли любовница, то ли наложница Калигулы. - Я тоже хочу жить долго! - вдруг взгляд её упал на стоящего рядом с Марком победителя. - Хочу! - вцепившись юноше в плечо, она потащила его, не слишком, впрочем, сопротивляющегося, на ложе. - Из раны! Из раны! - Елозя по потному телу, она жадно ссасывала сочащиеся из порезов капли. Эллину было щекотно, он смеялся, дёргался, разозлившаяся девка всерьёз цапнула его зубами...
...Опрокинув на стынущее тело старуху в разорванной одежде, благородный патриций безуспешно пытался "приставить ей хвост", но "хвост" не "приставлялся", вяло болтаясь из стороны в сторону и обретая упругость лишь тогда, когда надо было избежать "цели". Вторая матрона, с заплывающим глазом, скребла сенатора ногтями по обнажившейся спине, упрашивая:
- А я? А мне?
"...Довольно, крошка, - задрав девке подол, Марк звонко и сочно опустил ей ладонь на обнажившуюся ягодицу, - Не старуха". Гладиатору это не понравилось, но две беззлобные пощёчины, отвешенные ему патрицием, быстро привели юношу к пониманию обстоятельств. За волосы (у парня больше не за что было уцепиться), Марк стащил его с ложа, бросил на пол перед императором:
- Благодари за честь, животное.
Цезарь отвлёкся от любования непристойной сценой в центре, крикнул, как ему показалось, громко:
- Каждому по сто тысяч и по приглашению на завтрашний ночной пир! Мне! Для друзей! Ничего не жалко! А этот? - взгляд его упал на распластанного, на полу гладиатора.
- Что прикажет Божественный? Добить? Оставить до следующего раза?
- Пошла прочь, сучка, - вяло оттолкнул её Лепид. - Это для Тени. Клянусь Юпитером, каждая настоящая матрона должна хоть раз переспать с гладиатором...
Цезарь любовника не слушал. Возбуждённый увиденным, он оглядел осоловевшими глазами залу, схватил за руку одну из ближайших женщин, поволок её в комнату для удовольствий. Пнув гладиатора, Лепид указал на Лаодику, добавил негромко: "Вот твоя госпожа. Хватай её и неси туда, куда она тебе скажет. И не забывай моего обещания". Юноша не успел исполнить приказ. Лаодика встала, подошла к Лепиду, сказала, глядя ему в глаза: "Однажды ты доиграешься, Марк, - ладонь дважды несильно хлопнула римлянина по щеке, - Больно уж ты самонадеян". Щёлкнув пальцами, Тень приказала рабу: "Следуй за мной".
..........................................
Тайком ощупывая взглядом спину впереди идущей женщины, гладиатор мысленно погружался в те удовольствия, что сулило ему соединение с одной из беспутнейших и влиятельнейших отпущенниц Палатия. Любовная интрижка, следующая за победой, была делом привычным и отнюдь не неприятным. Немало благородных матрон находили отдохновение от скучных супружеских обязанностей в объятиях гладиаторов, возниц, мимов. Остроту и особый вкус этим забавам придавала не только мужская красота недолгих любовников, но и их грубая напористость "иноземный" запах и, главное, та опасность, какой эти существа подвергались чуть не ежечасно. Как объевшийся сладостей человек тянется к кислой капусте, к огурцам, к куску чёрного, чёрствого хлеба, так и знатные жёны в своей рафинированной, изящной жизни искали лечебную горечь в грубом суррогате любви. Но, увы, Тень если и в чём нуждалась, то отнюдь не в суррогатах. Уж в них то она недостатка не испытывала никогда. Просто Марк затеял очередную интригу и Лаодика, сочла выгодным, подыграть ему. Марк хотел, чтобы она ушла с ночного пира с навязанным ей гладиатором? Что ж, он добился желаемого. Некоторое раздражение у Лаодики вызвал лишь мальчишка-римлянин, ждущий её в приёмной. Разглядывая согнувшегося в поклоне юношу, она вздохнула:
- Мне жаль, но ты ошибся в своих планах и пришёл напрасно, - а когда он поднял на неё чёрные, мечтательные и молящие глаза, резко приказала. - Вон! Наида, почему он здесь?!
- Ты взяла его деньги и позволила ему войти, несмотря на мой запрет?
- Госпожа, я...
- Вон. Собирай свои вещи и убирайся вон из Рима. Я хотела сделать тебе подарок, но ты вознаградила себя сама.
- Госпожа, - опять попыталась заговорить иберийка. - Этот римлянин оттолкнул меня, а германец... - в глазах служанки недобрым блеском вспыхивали огоньки гнева: она так старалась услужить, и вот вместо благодарности её гонят прочь, да ещё лишают заслуженного подарка. Наверно, хорошего подарка. А мальчишка заплатил ей чуть более тысячи...
Но Лаодика не замечала ни обиды иберийки, ни гневного блеска её глаз. На миг, на и без того смуглое лицо женщины, легла тёмная тень, врезав и углубив его складки и черты: Печать Смерти. И споря с этой недоброй отметиной, Лаодика повторила, уточняя:
- Завтра, на рассвете ты, собрав всё своё имущество, покинешь Палатий, через три часа - Рим, а черед две недели - Италию, и, клянусь Колесницей Матери Богов, если ты промедлишь, - заплатишь за упрямство жизнью!
И Смерть отступила. Или не сочла нужным спорить, доказывая очевидное? Не важно. Иберийка спрятала глаза, склонилась в поклоне: "Как прикажет моя госпожа". Не глядя, Лаодика махнула рукой, отпуская женщину. Всё это уже не важно. Всё не важно. Всё. Перед мысленным взором соединялись и расходились десятки ниточек-судеб. Одни должны оборваться, другие... Рисунок заканчивается, или заканчивается фрагмент рисунка? Кто знает это кроме неумолимой Фортуны?! Завтра январские сементины, праздник посева. Кто-то бросит зёрна в землю, рассчитывая на новый урожай, кто-то... Её посев закончен. Зубы дракона заботливо укрыты в почве и политы. Завтра. Всходы пробьются завтра, но она не увидит этого. Лучшее место во время боя - вне его. Жрицы Кибелы всегда отличались благоразумием.
Порывшись в комоде, она нашла нужную одежду: тунику и добротный плащ, подала их гладиатору: "Возьми и ступай". Эллин от подарка не отказался, но вторую половину приказа выполнять не спешил. Лаодика повторила и пояснила, не желая обижать человека, ничем перед ней не провинившегося:
- Я нездорова. Понимаешь? Я дарю тебе эти вещи, а когда болезнь моя пройдёт, - я вспомню, возможно, вспомню, о тебе.
Раб поклонился:
- Благодарю за дар, госпожа. Если я буду жив, то обязательно откликнусь на ваш зов.
- На всё воля Судьбы, - Лаодика проводила юношу до двери, плотно заперла её. Наконец-то она осталась одна и может отдохнуть... Нет! Она должна отдохнуть!
............................................
Тень ушла. Ушла! Марк едва помнил себя от радости. Тень ушла и ушла с навязанным ей рабом. Это ли не улыбка Фортуны?! Как ни пьян был Цезарь, однако он сразу заметил, что его ненаглядная Тень исчезла, но Марк быстро успокоил любезного и могущественного друга, объяснив, что "новая матрона" решила немного развлечься с гладиатором. Калигула отпустил по этому поводу непристойную шутку, но все приближённые заметили, что он недоволен служанкой. И это тоже было знаком удачи. Цезарь обладал хорошей памятью на обиды.
Время текло, пир близился к концу, но Тень не возвращалась. Марк прилагал все силы, чтобы отвлечь мысли Юлия от отсутствующей служанки и, между прочим, не забыл пожаловаться: "Юлий, любимый мой, мы так давно не проводили ночь на одном ложе. Я уже начинаю забывать божественную мощь твоих объятий. Юлий, божественный мой возлюбленный, ты изводишь любящих тебя своим непостоянством. Но сегодня, молю и заклинаю: дозволь мне занять место твоей тени. Подари мне этот знак благоволения и милости, снизойди с божественных высот до мольбы одного из многих смертных..." А, так как Калигула колебался, Марк поспешил добавить: "Или ты, как всегда предпочтёшь мне пренебрегающую тобой рабыню? - увидев, наконец, на лице прицепса гримасу гнева, молодой патриций затараторил. - Прости её сейчас, Юлий. Прости в своём божественном великодушии. Пойми слабость ничтожной, и прости. Больше месяца она, исполняя божественную волю Юпитера Палатийского, таскалась за своим недоделанным муженьком, который и завалить-то её ни разу не сумел. И вот сегодня ты, наконец, освободил её от этой ноши, дал настоящего мужчину. Какая шлюшка выдержит такое воздержание и не тронется в уме? И ещё, - Марк приник к самому уху господина, - если сейчас её вытащить из-под гладиатора, это ничтожество может подумать, будто Божественный потомок Венеры не может обойтись без её жалких услуг. Подумай, как она обнаглеет после этого, какие стишки сплетут об этом! Так не лучше ли позволить ей сегодня досыта нажраться живым мясом, а завтра утром велеть выпороть за пренебрежение наипервейшими обязанностями?" И опять улыбка Фортуны. Цезарь признал его правоту. Более того, вставая, Калигула опёрся на его, Марка руку, улыбнулся милостиво. Ему! Марку Лепиду! О, хитроумный Меркурий, если завтра Тень получит свою порку, ты не останешься без награды за добрый совет! Чей-то взгляд ожёг затылок. Марк оглянулся и, встретившись глазами с Цезонией, опустил голову. Кто знает, как распорядится судьба завтра.
Матрона подозвала секретаря, приказала: "Немедленно ступай к Тени. Она должна, слышишь? Должна быть в опочивальне Божественного! Я не потерплю, чтобы слуги забывали о своих обязанностях! Ты понял? Не потерплю!" "Да, госпожа" - поклонился Аностий. Что уж тут непонятного? Конечно, Цезония никогда не скажет прямо, что фаворитка-рабыня для неё много безопаснее фаворита-патриция. За Лепидом - его фамилия, десятки, сотни римлян. Тень же, не смотря на всё её влияние, - одна. Так пусть уж она и укладывает Цезаря спать, как делала это раньше.
Потайные переходы секретарь знал отлично. Скоро он оказался в полутьме спальни Тени. Разбуженная им Лаодика, села, из вежливости натягивая на себя покрывало. Аностий не стал тратить время на извинения:
- Цезарь уже лёг, и Госпожа Рима желает, чтобы ты была с ним.
- Разве он лёг один?
Аностий на сарказм не отреагировал.
- С ним Лепид. И он наговаривал на тебя.
- Я не пойду... Тебя прислала Цезония?
- Да. Что я должен сказать ей?
Лаодика поморщилась, потёрла виски:
- Ну, конечно, моего отказа не передавай. Скажи, что не нашёл меня, например. Тебя ведь здесь никто не видел? А о Лепиде не беспокойся. Он мне тоже надоел. Пусть уж сегодня позабавит Божественного Юлия.
Почувствовав некоторое облегчение, секретарь кивнул: пути, которыми Тень добирается до цели, столь же надёжны, сколь и сложны. Раз служанка считает Лепида мёртвым, - тот недолго задержится среди живых. Такая весть будет приятна Цезонии. Итак, главное известно. Теперь приличия требуют разговора о пустяках. Оглядев комнату, Аностий поинтересовался, словно только что заметив:
- Ты одна? На пиру - все разговоры о твоём новом увлечении.
- Как видишь, это только разговоры. Признаюсь, я не терплю, когда мне навязывают любовников. С кем мне спать, я могу решить без посторонней помощи, однако, самое ужасное состоит в том, что даже моя служанка считает иначе. Я только-только избавилась от гладиатора, а она приготовила мне мальчишку-патриция. Пришлось прогнать обоих. Кстати, если уж об этом зашла речь, не присоветуешь мне какую-нибудь женщину для услуг?
Аностий неопределённо пожал плечами. Поиск служанок в его обязанности никогда не входил, но Лаодика уже достала из-под подушки кошелёк.
- Я должна тебе за заботу.
- Пустяк, - отмахнулся секретарь. - Я только исполнил волю моей госпожи.
- И всё-таки...
Ощутив в своей руке пальцы женщины, Аностий едва сдержал снисходительную усмешку. О привычке Тени оплачивать даже мнимые услуги, были наслышаны все. Конечно, пара серебряных монет - достаточно, чтобы купить преданность простого раба или отпущенника, но он, отпущенник и секретарь Цезаря... Правда, Тень вложила ему в руку не монеты, а кольцо. Заинтересовавшись, Аностий поднёс его к глазам и с трудом удержался от возгласа удивления.
- Я надеюсь, в будущем, мы станем добрыми друзьями? - вежливо спросила Лаодика.
- Если этого не случится, то не по моей вине, - Аностий поклонился. - Я подумаю о вашей просьбе, деспойна, но сейчас я должен идти. Госпожа Рима не должна ждать.
- Ещё раз, благодарю за заботу.
- Да, - обернулся он уже перед распахнутой дверью, - Лепид советовал Цезарю выпороть вас завтра утром.
- Вижу, он всерьёз за меня взялся, - улыбнулась Лаодика.
...............................
- Где Тень? - спросила у отпущенника Госпожа Рима, как только он переступил порог её покоев.
- Её нет, - серьёзно отозвался секретарь и, приблизившись, добавил шёпотом. - Так она велела мне передать вам.
- Она в своём уме?!
- Мне показалось, что нет, моя госпожа. Позвольте мне рассказать?
- Рассказывай, - разрешила, заинтригованная его тоном, Цезония.
- Когда я входил в спальню Тени, то ожидал... Моя госпожа догадывается, ЧТО я ожидал застать там, и потому моя госпожа поймёт, как смутила меня полная тишина, царившая в этой комнатушке. Вначале я подумал, что Тень с гладиатором до спальни не дошли, удовольствовавшись ложами в комнате перед спальней, но тишина, госпожа, тишина! Она смущала меня. Дверь между этими двумя помещениями очень тонкая. Я присмотрелся повнимательнее и увидел Тень, госпожа. Она спала на ложе и спала одна. Я удивился ещё больше, но, памятуя о вашем приказе, госпожа, стал будить её, причём нечаянно задел рукой подушку, которая лежала у неё под головой. Я не мог ошибиться, госпожа, подушка была мокрая. Я не успел проверить это второй раз, - Тень проснулась. В спальне было темно, но это не помешало мне понять, что перед тем, как заснуть, служанка долго плакала. Я, конечно, ничем не выдал свою догадку и велел ей немедленно идти в опочивальню вашего Божественного супруга, но она не хотела меня слушать, только бранилась. Точнее, она бранила Лепида, говорила, что он надоел ей, что она не хочет видеть его, а под конец, заявила, что де её - нет. Мне пришлось уйти, но, не желая довольствоваться только этим, я расспросил некоторых слуг и узнал, что Тень очень раздражена (и это при её умении сохранять присутствие духа в любых ситуациях), что она прогнала свою служанку, выпроводила гладиатора, выгнала ещё одного юношу, которого служанка пустила в её комнаты. Это так странно и неожиданно, и, не знай я что такое Тень, я бы подумал... Поверьте, госпожа, я не смею даже предположить подобное вслух.
- Ты и так уже наговорил много пустяков и ещё один - ничего не изменит.
- Благодарю за снисходительность, госпожа, так вот, будь Тень другой, я бы предположил, что она смертельно ранена стрелой легкокрылого сына Венеры.
- Да, это очень глупая мысль, Аностий. Слишком глупая для тебя. И всё-таки, в чем причина её появления?
- Гладиатор, госпожа. Тень никогда не путалась с рабами, если и удалялась с кем-нибудь, то потихоньку, тайком от Божественного Юлия. Сегодня же, она вела себя так, будто хотела бросить вызов. Кому? Ни вам, моя госпожа, ни вашему Божественному супругу нет дела до её распутства. До её распутства никому нет дела, кроме...
- Элиана?!
- Да, госпожа. Выбрать любовника, а, оказавшись наедине с ним тут же прогнать его - для другой женщины такой поступок можно объяснить лишь обидой и желанием вызвать ревность. Но ведь Тень не такая, как все...
- Почему не такая? - от волнения глаза Госпожи Рима почти светились. - В чём её отличие?!
- Я не знаю, госпожа. Она была жрицей Кибелы-Реи, и я думал...
- А я никогда не думала! Я всегда знала, что она - обычная баба, только понаглее да поупрямее прочих. Конечно, она по уши влюбилась в Элиана, только признаться не хотела, а теперь кусает локти!
- Она очень зла на Лепида, госпожа. Я слышал, что девка, к которой она приревновала Элиана - рабыня Лепида.
- Я знаю это. Лепиду этот брак всегда был поперёк горла. Неужели она и это простит ему?
- Не думаю, госпожа. Оттаскать патриция за ухо нельзя безнаказанно. Лепид обречён. Только поэтому Тень позволила себе такую дерзость...
Цезония довольна. Она услышала то, что хотела услышать, а то, что непокорная служанка утром попробует плетей, - матрону не беспокоит. Да пусть её совсем забью, - какое дело Госпоже Рима до ничтожной отпущенницы?! Главное - Лепид исчезнет с её, Цезонии дороги. Остальное - не важно.
.................................................
Ласками и разговорами Марк раз за разом пытался развеять ночные кошмары Калигулы. Божественному снилась Смерть. Безликая, всеобъемлющая и ужасная. Вспоминались предсказания и пророчества. От самых первых, тех, что возникли в начале его правления, до последних, - с Кассием и Быком. Марк успокаивал императора, доказывая, что совпадения найти не сложно, что пьесы, которые будут играть завтра, служить приметами не могут, и уж тем более нельзя верить всем пророчествам, хотя бы потому, что две трети из них ненадежны и противоречивы. Вняв убеждениям, Калигула на некоторое время успокаивался и даже начинал дремать, но вот он опять вскочил с криком, оглядывая всё дикими глазами:
- Юпитер!
- Что случилось, божественный? - Марка уже тошнило от роли сиделки при буйно помешанном. За последнее время он отвык от неё, но выдержка у молодого римлянина была железная, и потому в вопросе его Калигула услышал лишь внимание и заботу любящего друга. Ободренный этой заботой, Юлий пожаловался:
- Эта скотина Юпитер! Ты же знаешь, он сам приглашал меня подняться к нему на Олимп! Он только что ударил меня ногой! Я никогда не прощу ему этого. Никогда. Я пожалуюсь нашей Матери и она велит бить его плетьми. Я пожалуюсь. Там меня ждёт Друзила, а этот ублюдок ударил меня ногой и скинул вниз! Может быть он сам желает быть её возлюбленным, Марк?
- Он ревнует, Божественный, ревнует, ибо ты любим Всебогиней, а он - отвергнут.
- Жалкий ревнивец! Ты прав, Марк, ты угадал мою мысль. Конечно, он ревнует. Даже когда Друзила была жива... Я пожалуюсь моей Матери. Тень - её служанка и она вызовет... А почему не пришла Тень? Она передаст жалобу моей Матери и Рея велит наказать... Где Тень?!
Марк поспешно подал Юлию чашу с маковым отваром:
- Выпей, мой Божественный друг и повелитель. Ночь пройдёт скорее, и настанет праздник. Вечером на церемонии в храме жрица Всебогини Пантеи соединится с тобой, и в её объятиях ты найдёшь...
- А Тень? Почему нет Тени?
- С гладиатором. Клянусь столой Пантеи, посмей любая из моих рабынь вести себя столь нагло, я бы велел выпороть её, не заботясь о чистоте кожи!
- Да, - пробормотал Калигула, выпив отвар и клюя носом, - утром её выпорют...
Маковый настой не в первый раз помогал Марку усыпить прицепса, и всё-таки так, как сегодня он давно не уставал. Цезония более двух месяцев пытается вызнать тайну Тени. Завтра он тоже займётся этим и посмотрит, сможет ли девка запутать его пустыми словами, когда по её спине будет гулять плеть. А когда тайна будет у него в руках, он раздавит эту тварь, как муху!
................................................
Пробуждение прицепса было ужасно. Ненастоящий, наркотический сон, не дав отдыха, оставил после себя головную боль и раздражение. Всё вокруг казалось мерзким, слуги - тупыми и неповоротливыми, дружки - нудными и надоедливыми, просители - навязчивыми и бестолковыми. Первым делом Марк, конечно же, напомнил своему Божественному другу о необходимости наказать рабыню. Калигула приказал, но Лаодики нигде не было. Цезарь бранился, разбил одному из слуг лицо, опрокинул столик с флаконами, но Тень от этого не появилась.
Празднество началось и шло своим чередом, но как ни увлекался Калигула танцами в честь весны, к шести часам дня взгляд его чаще и чаще обращался к подножию его кресла, на то место, где обычно сидела незаметная Тень. Уже была опрошена вся стража, и внутренняя, и внешняя. Тень никто не видел. С одной стороны, это могло означать, что молодая женщина находится где-то внутри Палатия, но с другой - что Тень, подобно всякой тени, сумела через темноту ускользнуть от всех и вся. Радуясь возможности досадить Лепиду, Цезония вспомнила, что ночью посылала за Тенью Аностия, но тот вернулся ни с чем, не найдя ни новоявленной матроны, ни раба, с которым она удалилась. "Ни её, ни того убийцы, - с расчётливой озабоченностью подтвердил слова госпожи секретарь, - Раба-гладиатора, принадлежащего господину Лепиду тоже нигде нет". Услышав последнюю фразу, Марк побледнел. "Мне совершенно непонятно: зачем Лепид навязал служанке своего раба. - Осуждающе подвела итог Цезония. - Этот убийца мог сделать с бедной девушкой всё, что угодно".
Страх, сжавший сердце Лепида, имел под собой очень веское основание. Аностий, а потом и Цезония, назвав гладиатора убийцей, угадали суть Лепидовой интриги. Раб должен был задержать Тень, не дать ей ускользнуть от расправы. Марка била дрожь, при мысли, что эллин, слишком буквально понял приказ и попросту придушил Тень сразу после пира, а труп - спрятал. Опасным было уже то, что Цезарь всё с большим вниманием слушал жену, и всё с меньшей благосклонностью смотрел на любовника.