Аннотация: Свято место пусто не бывает.Одного Цезаря прихлопнули, значит надо срочно найти другого. Нормальным людям хаос без надобности.
Гл. 21 Ave Cesar!
Подглава 21.1.
Обратный путь оказался не столь спокоен и безопасен. Там, где при виде тринадцати вооружённых мужчин, любителю лёгкой наживы поспешно разбегались, четверо должны были держаться настороже. И если одиночки и маленькие шайки всё-таки уступали им дорогу, смущённые не столько их численностью, сколько уверенной поступью, то крупные банды два раза пытались преградить им путь. В первый раз, Эмилий сразу заметивший, что их пытаются взять в кольцо, обнажил оружие и бросился вперёд. Не ожидавшие подобной храбрости воры бросились врассыпную. Быстро обернувшись, Эмилий напал на задних, оказавшихся не столь проворными и потому получивших за дерзость несколько несерьезных ран. Эмилий не бил насмерть, больше пугал. Рабы-гладиаторы не мешали сыну хозяина, следя лишь за тем, чтобы никто не нанёс ему неожиданный удар, в начале схватки - в спину, потом, - сбоку.
- Клянусь Марсом и Беллоной*, вы были быстры, как молния. Враги рассыпались столь быстро, что я даже не успел обнажить оружие! Я слышал, что вы недавно служили на германской границе?
- Да, - Эмилий вытер лезвие и аккуратно вложил его в ножны, но скупая краткость ответа ещё больше очаровала юношу, увидевшего в ней скромность смельчака, не желающего хвастовством ставить собеседника в неловкое положение.
- Вы сердитесь на меня? - спросил он виновато
- На что я должен сердиться.
- Я был любовником Тени, вашей жены...
Смущение юноши смягчило Эмилия:
- Тогда она не была моей женой.
- Да, но ночью, в доме гетеры... Я не хотел оскорбить вас. Я заранее знал, что она откажет мне. Она обещала...
- Она держала слово. Я это знаю.
- А, может, она знала, что вы подслушиваете?
- Моё мнение ничего не значило для Тени Цезаря. Не спорю, она старалась не причинять мне ненужных страданий, но, возжелай она вас, она сошлась бы с вами даже у меня на глазах.
На миг лицо Гая стало обиженным:
- Она говорила, что любит меня.
- То же самое она говорила и, тем двоим, что последовали за вами. В Риме у неё нет, и не было возлюбленного.
- Вы говорили, что её возлюбленного убили?
- Да, убили, у неё на глазах. Убил легионер.
- Гай помолчал и вдруг пожаловался:
- Она ударила меня. В лицо. Ногой. За то, что я мешал ей спать. И она кричала, чтобы я убирался. Но разве я мог уйти? Преторианцы арестовали отца, и я...
- И каково тебе было любиться с ней? - грубо прервал оправдания юноши Эмилий. - Какова она в постели?
- Поверьте, я не желал её, - поспешил продолжить свои уверения Гай. - Она не привлекала и не привлекает меня. Я встречался с женщинами и могу сравнивать. Она была слишком спокойная, слишком холодная. Знаете, гетеры легко распаляются, она - нет. Она говорила мне, что хочет меня, но ничем кроме слов своего желания не проявляла. Она ежедневно унижала меня. Единственное, что она любила - спать.
- Да, спать она любила, - согласился Эмилий, - но нельзя сказать, что спала она много. Вы знаете, о каком случае с решёткой говорил Лепид?
- Знаю, - закивал Гай. - Он неверно передал то, что слышал...
- Он солгал, - холодно остановил юношу Эмилий. - Он так много лгал мне, что я сразу узнаю его ложь.
- Да, Лепид солгал. Мне рассказывали... Я не знаю, чем тот юноша не угодил Тени, но началось всё с просьбы Юлия Патерна.
Патерния была замужем за Марциалом, тем самым, которого не так давно обвинили в оскорблении божественной сущности Августа. Марциала казнили, а Патерния с двухлетним сыном томилась в тюрьме, и Патерн пришёл к Тени просить за них. Тень спросила, сколько у него при себе денег, забрала всё, велела в течение двух недель прислать ещё сто тысяч и приказала следовать за ней. Юлий Патерн сказал, в какой тюрьме сидят его дочь с внуком. Туда-то и привела его Тень. Служителям она дала взятку и, несколько минут спустя, их провели в нужный каземат. Патерн едва сдержал тошноту. Мужчины, женщины, дети, лежали вповалку среди загаженной соломы и нечистот. Тень и Патерна они приняли за новые жертвы произвола Цезаря. Некоторые начали оскорблять пришельцев, а один, самый наглый, закричал, что желает изнасиловать женщину. Тень посмотрела на дерзкого, на тюремщиков, велела: "Убейте его". Два тюремщика выхватили глумящегося из толпы, (Тень говорила тихо, и он не догадался спрятаться за спины), самый сильный тюремщик бросил его ничком на пол, придавил коленом и руками сломал шею. Все в каземате замолкли и потому услышали, как Тень негромко сказала: "Хорошо". Потом она спустилась вниз и принялась прохаживаться между узниками, и все молча расступались перед ней.
Патерн следовал за Тенью до тех пор, пока не нашёл дочь и внука. Указав на них, он опять начал просить её о милости. Тень выслушала его, переспросила: "Это ваша дочь и ваш внук?" Юлий подтвердил. "Забирайте их и уходите. Остальные заботы - мои". Патерн хотел поблагодарить её, но не смог. Язык его прилип к гортани, - так велик был его страх перед Тенью. Но, уходя, Патерн оглянулся и увидел, что Тень остановилась и смотрит на одного из узников, а тот в страхе прикрывает лицо рукой, слышал слова Тени: "Мы узнали друг друга. Бессмысленно обманывать судьбу. Встань и следуй за мной". Тюремщики попытались спорить, но золото, заткнуло им рты и, подчиняясь её желанию, они выволокли дрожащего узника вслед за Тенью. Дальнейшее Патерн не видел. Он привёл дочь и внука в свой дом, и никто не спросил, по какому праву он сделал это. Тень выполнила обещание, взяв все заботы на себя. О последующем, с оглядкой, рассказывали тюремщики.
Клодий одно время был одним из друзей Цезаря, но не очень близким. Случайно он поссорился то ли с Катулом, то ли ещё с кем-то. Я знаю лишь то, что это был не Лепид.
Клодий не шёл, его тащили, но потом, собрав всё своё мужество, он решил достойно встретить смерть и оттолкнул тюремщиков со словами: "Надеюсь, дорога не будет долгой и у меня хватит сил пройти её самостоятельно". Краем глаза он следил за лицом Тени, надеясь смелостью речей снискать её расположение, но лицо рабыни хранило печать невозмутимости. Они вошли в камеру пыток. Тюремщики сняли с Клодия одежды, подвели к решётке и палач хотел уже уложить его на это ложе страданий, но Тень остановила его, заговорила, обращаясь к Клодию: "Не так давно ты обещал растянуть меня на рее, подвесив за большие пальцы рук и казнить мелкими, мучительными ударами. Я помню, с какой радостью говорил ты мне об этом, помню пытливый взгляд, ищущий следы страха на моём лице. Я не буду угрожать тебе. Пустым словам я предпочитаю веские поступки". "Это, правда, - ответил Клодий, не отводя глаз, - Никто в Риме не усомнится в вескости вашего слова или вашего поступка. Единственная моя надежда заключается в том, что список моих преступлений перед вами, госпожа, будет немного длиннее и их перечень не на много, но отсрочит вашу месть". И тогда только Тень улыбнулась одними губами, сказала тюремщикам: "Оставьте нас, но будьте рядом", - и они в точности исполнили её приказ...
Эмилию не суждено было узнать, что и как произошло дальше. Истерический визг, вырвавшийся из узкого переулка, мимо которого они проходили, прервал рассказ Саллюстия. Переглянувшись, благородные юноши свернули на шум. Орали две девчонки, которых неприглядного вида личности волокли из выломанной двери доходного дома...
Очищая меч от крови, Эмилий в пол-уха слушал брань Саллюстия: банда из пятнадцати человек убила привратника и, ворвавшись в дом, начала по очереди грабить квартиры, забирая скудный скарб постояльцев и уводя детей. Хотя жильцов в доме было более сотни, каждый заботился лишь о своём добре. На этот раз Эмилий не сдерживал руку, да и оба гладиатора поработали мечами от души. Двуногое шакальё вызывало одинаковое отвращение и у высокородных римлян, и у безродных рабов. Когда Гай выплеснул ярость, Эмилий подвёл итог его речи словами, удивившими его самого: "Вы счастливый человек, Гай, всё-то вас удивляет". Фраза легла неподъемной ношей: Тень считала счастливым его, Эмилия...
Третий раз оружие им пришлось обнажить уже в Каринах. Усталость тому виной, или то, что противник его на этот раз умел не только размахивать мечом, но от смерти Эмилия спас лишь пододетый под тогу панцирь. Рассечённая тога стала платой юноши за победу и жизнь. Не имеющий панциря разбойник, оказался, более уязвим. Одежда Гая пострадала ещё в прошлой схватке, и, не желая путаться в лохмотьях, он просто бросил её, обнажив чешуйчатую, мерцающую броню.
По тому, как быстро распахнулись двери дома, можно было сделать лишь один вывод: их прихода ждали и ждали с волнением. Марк Саллюстий встретил их в прихожей. Похвалы, непрерывным потоком потёкшие с губ Гая, заставили Эмилия поспешить с прощанием. Он во что бы то ни стало должен найти преступницу. Он сожалеет о ссоре с Лепидом, но тот повёл себя слишком безобразно. Он...
- Где вы надеетесь найти её? - остановил его сенатор.
- Я не знаю. Я буду искать.
Проницательно глядя на молодого человека, мужчина покачал головой
- Прежде чем возобновлять поиски, вам следует отдохнуть. Хотя бы для того, чтобы не погибнуть от руки какого-нибудь вора. Найти Тень вы сможете только в том случае, если сохраните свою жизнь.
- Вы правы, сенатор. Мне следует отдохнуть.
- Вы уходите?
- Да, я иду домой.
- Вы утомлены, и я не отпущу вас со столь слабой охраной. Не оскорбляйте меня отказом, Эмилий Элиан. Вы уже доказали свою смелость и рассудительность, так позвольте и мне доказать, что я умею ценить чужие достоинства.
- Отец волнуется... - воспротивился Эмилий.
- Не думаю, что ваш отец сейчас дома. Вероятнее всего он, как и большинство граждан, небезразличных к судьбе Рима, - на форуме, возле сената. Я сам иду туда и, встретив вашего отца, успокою его.
Более причин для отказа, Эмилий не нашёл.
К огорчению гая, Марк Саллюстий строго-настрого запретил ему покидать жилище, велев вместе с Луцием, вторым сыном, беречь дом от посягательства чужих. С собой сенатор взял Сервилия, - старшего сына, двух клиентов, из тех, что вместе с семьями укрылись в доме патрона, отпущенника-секретаря, раба-номенклатора и четырёх гладиаторов. Сопровождаемые такой свитой, носильщики быстро доставили господина к зданию сената, площадь перед которым была плотно забита народом.
Уже в сенате, опытным взглядом, патриций выделил группы, связанные каким-либо единым мнением. Большинство сенаторов, занявших средние места, ратовали за восстановление республики. Противостоящее им меньшинство тоже ратовало за восстановление республики. Причина раскола крылась не в выкрикиваемых призывах. Они-то как раз были одинаковы, а в вождях. В большой группе их было несколько, в маленькой - двое, а именно Валерий Азиатик и Марк Виниций. Рядом с вождями заговора Саллюстий, вопреки правилам, увидел их сподвижников: Корнелия Сабина, Кассия Хорею и других.
"Победители" призывали вернуть римлянам их исконные права, наказать преступников и доносчиков, восстановив, таким образом, попранную законность, упрекали "большинство" в аморфности, трусости, раболепии. "Большинство" нестройно огрызалось, каждый оратор громогласно утверждал, что лично он всегда ненавидел убитого деспота и что: "...Наш коллега, призывая в свидетели Квиритов, клялся, что приложит все силы для того, чтобы выявить и по заслугам наказать всех нажившихся на преступлениях и крови. К моему сожалению, речь его, меня не убедила, потому, что начинать ему придётся с самого себя и своих друзей. Все они известны нам, как ближайшие друзья и помощники тирана, убийством которого они сейчас похваляются. Могут ли люди, добившиеся своего высокого положения бесчестными и позорными деяниями, быть достойными вождями нашего многострадального народа? Могут ли быть ими те, кто втеревшись в доверие, нанёс доверившемуся предательский удар? Нет! И ещё раз нет! Только родовитейшие из граждан, сохранившие незапятнанность своих одежд, достойны подобной высокой ноши. Только тем, кто подобно старым римлянам, мужественно хранил свою честь среди тысяч невзгод и опасностей, может быть вручено высокое право..."
"Не слишком ли вы увлеклись, коллега? - перебил оратора Виниций, - Убийство чудовища, залившего улицы города кровью лучших граждан, вы называете преступлением?! В этих тетрадях, - сенатор потряс двумя списками, - имена лучших граждан города! Все они вписаны сюда рукой безумного негодяя! Все обречены им на смерть! И вы берётесь утверждать, что, предотвратив эти злодеяния, я и мои товарищи нарушили закон?! Клянусь Квиритами, я не набивался убитому в друзья, я лишь был вынужден принять его выбор. Почему же вы ставите мне в вину выбор сумасшедшего? Чего вы хотите добиться этим обвинением? Раскола народа на враждующие группы? Оглянитесь отцы-сенаторы! Вы все пришли с оружием, в окружении же вооружённых друзей! Почему? Не потому ли, что улицы Рима неспокойны? Мы рассуждаем о высоких материях, а тем временем разбойники врываются в дома честных граждан, убивают их, уносят имущество, уводят детей? Только сильный человек способен остановить эти злодеяния, только сила способна покарать преступников! Вы же предлагаете избрать первыми людьми государства людей слабых, не способных к решительным действиям!.."
"Почему бы вам сразу не предложить себя в императоры?! - издевательски крикнул кто-то со скамьи. - Как-никак, одна из Палатийских сестричек-потаскушек - ваша жена!".
Лицо оратора пошло красными пятнами: "Клянусь Кастором, но я желаю каждому завистнику жену, подобную моей!" - прохрипел он, наконец. "Так почему вы до сих пор не развелись с ней? - не унимался остряк. - Не потому ли, что этот брак приближает к диадеме?!"
Последняя реплика вызвала злорадные смешки, как среди "большинства", так и среди "меньшинства". Осмеянный Марк Виниций покраснел полностью. Он попытался что-то сказать, но смех и шиканье заглушили его голос.
"Императора! Назовите императора!" - стены приглушили крики, донёсшиеся с форума, но даже приглушенный глас народ звучал внушительно.
"Рабы! - Публий Лабеона изобразил высокомерное презрение. - Чьи только имена не выкрикивает этот сброд, две трети которого, подкуплены разными выскочками". "А кого они требуют, коллега", - вежливо поинтересовался Саллюстий. "Азиатика, Виниция, кто-то называет этого красноречивого выскочку-Сенеку, называют Мессалу. Некоторые требуют Клавдия. Этого хромого недоумка!"
Пристально оглядев присутствующих, Марк Саллюстий спросил: "Но где он? Где Клавдий? Очень странно, что при его дисциплинированности, он пропускает столь ответственное заседание". "Ах, коллега, трусишка Клавдий сидит в преторианском лагере. За ним дважды посылали. Первое посольство солдаты просто не пустили в лагерь, а ведь это были их же офицеры. Второму посольству войти разрешили, но, увидев своих коллег, Клавдий залился слезами, жалуясь, что его никуда не пускают, что ему отовсюду грозит смерть. Нет по здравому рассуждению, если уж республика невозможна, то только два кандидата достойны нашего доверия: Марк Виниций и Валерий Азиатик. За ними войска в провинциях, военный опыт, их поддерживают лучшие люди Рима. Мне кажется, что первым будет всё-таки Азиатик. Риму нужна сильная рука".
"Возможно, вы и правы, коллега, - согласился Саллюстий. - Своеволие губительно для государства. Мой сын ходил к одному из наших дальних родственников, вернулся, - в крови. К счастью, - в чужой. На улицах властвует отребье из Сабуры, и если бы не Эмилий Элиан, я не уверен, что мальчик дошёл бы живым. Кстати, Элиан - ваш ученик?"
- К сожалению, - с кислой миной отозвался Лабеона, - даже самый лучший учитель не защищён от плохих учеников.
- В чём он провинился, коллега?
- Вы не знаете, коллега? Он собрал шайку из рабов-гладиаторов и пьяных преторианцев, ходил по городу, врывался в частные дома и под угрозой насилия обыскивал их, на том основании, будто бы ему донесли, что де в этих домах скрывается его неверная жена. Слава всемогущим Олимпийцам, Марк Лепид, кстати один из друзей Валерия Азиатика, убедил преторианцев не участвовать в беззаконии и увёл в лагерь. Лишившись поддержки солдат, безумец успокоился. Впрочем, я всегда подозревал, что он не в своём уме. Мне искренне жаль Аностия Элиана. Эмилий - его единственный сын. Только эта жалость - причина того, что я взял несчастного юношу в свою свиту..."
...............................................
Едва коснувшись ложа, Эмилий провалился в сон, но и во сне он искал. Перед ним мелькали, улицы, дома, двери, комнатушки, десятки людей, знакомых, незнакомых, и среди них, словно неуловимый призрак, появлялся и исчезал привычный силуэт молодой женщины в греческом платье - Тень. Эмилий гнался за ней, искал везде, но, каждый раз, сворачивая на новую улицу, открывая новую дверь, он знал, что Тени здесь уже нет. Она была здесь только что и успела ускользнуть. А люди словно сговорились мешать ему. Эмилию очень хотелось пустить в ход меч, и каждый раз сознание того, что перед ним сограждане, удерживало его. Впрочем, не всегда. Когда поперёк дороги Эмилию встал вор, тот самый, которого он убил в доходном доме, юноша опять без малейших колебаний обнажил оружие. Наяву, прижатый к стене злодей вопил, что он тоже гражданин Рима. Эти-то вопли и решили его участь. Но во сне Эмилий не сразу нанёс смертельный удар, а, удержав руку, спросил зачем-то: "А разве те, кого ты грабил, не твои сограждане?" - и вор, словно на диспуте, стал доказывать, что де на воровство и разбой его толкнули голод, нищета и злоупотребления властей:
- Посмотрите, господин, чем и как живут благородные римляне: доносами, грабежом всех и вся. Почему я должен прозябать в нищете?
- Но те люди, у которых вы отнимали последнее, уводили детей, - чем провинились они?"
- Они - чернь, плебс. Их жизнь - ничто. Они плодятся, жрут, растут и снова плодятся. Они - навоз, на котором произрастают настоящие люди, достойные этого наименования: сильные, мужественные, беспощадные. Настоящий Волчий Народ!
- Но я не желаю быть ни тем, ни другим!
- Ты дурак!
Вспыхнув, Эмилий в гневе пригвоздил вора к трухлявой стене доходного дома. Точь-в-точь, как наяву. Рывком освободил меч, и опять увидев знакомый силуэт, бросился за ним следом. Он вбежал на безлюдную улицу, остановился, оглядываясь по сторонам, и тут две толпы, поднявшиеся с двух концов, схлестнулись на ней, наполнив кровью и стонами. Оглушенный шумом, Эмилий не сразу понял, что обе толпы кричат абсолютно одно и то же: "Да здравствует республика! Да здравствует власть консулов! Долой власть Цезарей!" Все кричали одно и тоже, с одинаковым упорством кроша и кромсая друг друга. "Гражданская война... - мелькнула мысль. - Лаодика говорила..." Он не успел вспомнить, что именно говорила Лаодика, так как увидел её саму. Она сидела на плоской крыше дома, на противоположной стороне, и, не обращая внимания на творящееся под ногами, примеряла парики, кучей лежавшие рядом с ней. Нахлобучив очередной, она повернулась к Эмилию и пояснила: "В Рим вступает император, и я должна понравится ему, чтобы он сделал меня своей Тенью"...
Эмилий поднял голову и невидящими глазами посмотрел на незнакомого раба: "Где я?" "В доме марка Саллюстия, господин. Вы так кричали, господин. Вам снились недобрые сны?" Недобрые? - Эмилий сел, - Возможно. Который час?" одиннадцатый час дня, господин. Скоро начнёт темнеть".
Одиннадцатый час. Эмилий лёг в шесть, следовательно, сон его длился пять часов. Вполне достаточно. "Твой господин вернулся?" "Да, господин. Мой господин пожелал, как только вы проснётесь, видеть вас. Господа сейчас в триклинии".
Эмилий поднялся. Слуга подал ему воду для умывания, помог одеться. Одежда и обувь гостя были приведены в полный порядок. Раб сноровисто уложил складки тоги, заплёл ремни сандалий, другой раб поправил юноше прическу, третий проводил в триклиний, где Эмилию сразу же нашлось место за столом. Без спешки утоляя голод, Элиан в пол-уха слушал пересуды членов фамилии. Ужин закончился, и хозяин пригласил его в кабинет, где первым делом поинтересовался намерениями гостя. А, получив ответ, рассказал о сплетнях, порочащих имя Эмилия
- Это Лепид, - Эмилий ни на секунду не усомнился в верности своего вывода.
- Лепид в дружбе с Валерием Азиатиком, которого прочат в императоры, - поспешил предупредить юношу сенатор. - Конечно, Виниций тоже силён, и, будь я на вашем месте, я бы поискал защиты у него.
Услышав имена двух вдохновителей и вождей заговора, Эмилий горько усмехнулся:
- Итак, Рим опять на грани гражданской войны?
В глазах хозяина дома промелькнул испуг, - сенатор и сам думал об этом, но упорно гнал прочь жуткие мысли. Не заметив этого, Эмилий продолжал обречённо?
- Если бы был жив Клавдий, оставалась бы хоть какая-то надежда, а теперь...
- Если вы говорите о дяде Калигулы, то он жив, - строго остановил юношу Саллюстий.
- Клавдий жив?!
- Разумеется, - столь же строго ответил сенатор, - и я не понимаю, как он, сидя за лагерной оградой и, пугаясь каждого шороха, может оказать какое-то влияние на происходящее в Риме?
- Клавдий в лагере? В лагере преторианцев? Клянусь Двенадцатью, я думал, что его волокут на казнь, а его отнесли в лагерь и укрыли там! Слава Справедливейшей! Клавдий жив!
- Я разделяю вашу радость. Клавдий Цезарь - один из достойнейших граждан Рима, но лично я советую вам прекратить поиски призрака и вернуться в дом отца. Лишённые пищи слухи, имеют привычку тихо умирать.
Сдержано и почтительно, Эмилий поблагодарил сенатора за совет и оказанное гостеприимство. "Возвращайтесь домой" - повторил Марк Саллюстий, провожая гостя до дверей. Юноша вежливо поцеловал годящемуся ему в отцы сенатору край тоги, а, очутившись на улице, решительно повернул в сторону преторианского лагеря.
Зарево от пламени сотен факелов и светильников наводило на мысль о пожаре. Ни масла, ни нафты * солдаты явно не жалели. Незапертые ворота и пьяная стража, дополняли картину вседозволенности и разгула. Эмилию достаточно было лишь просьбы, и один из стражей тут же согласился оставить пост и провести его к палатке Клвавдия. Стража при палатке оказалась не менее пьяной и столь же сговорчивой. Впрочем, один из солдат проявил бдительность и поинтересовался: зачем пришелец хочет видеть Цезаря, но ответ Эмилия: "Я пришёл предложить Цезарю свои услуги, развеял его сомнения".
Клавдий спал. Узкое ложе с ременной сеткой, заваленной целой грудой покрывал и пуховых тюфяков, мечущиеся по полотну стен тени, духота...
- Ave Cesar! - легионер был слишком пьян, чтобы чувствовать смущение оттого, что среди ночи врывается к спящему человеку, годящемуся ему в отцы. Подброшенный приветствием, Клавдий сел
- Кто вы? - спросил он, обращаясь к Эмилию, всеми силами стараясь скрыть всколыхнувшийся при виде постороннего страх.
- Ave Cesar! - Эмилий резко вскинул руку в приветствии, но голос его прозвучал довольно мягко. - Я - Эмилий Элиан. Вы слышали обо мне.
- А-а-а... - настороженность не покидала старика. - Но я ни в чём не виноват перед вами.
- Это правда, Цезарь, - мягко согласился Эмилий. - Я пришёл не обвинять. Я пришёл просить вашей помощи.
- Помощи? Чем я могу помочь вам? Я, не способный помочь даже самому себе! - удивление вытеснило страх. - Поверьте мне, юноша, вы обращаетесь не к тому.
- Мне больше не к кому обратиться. Во всём Риме только вы, Цезарь, можете помочь мне, поэтому я прошу прощения за то, что нарушил ваш сон и умоляю: выслушайте несчастного безумца.
- Несчастного безумца? - в словах Клавдия звучала ирония. - В таком случае, вы действительно обращаетесь к тому, к кому нужно. Разве может несчастный безумец отказать в просьбе себе подобному? - широким жестом Клавдий указал на свободное кресло, велел. - Садитесь, Эмилий Элиан и рассказывайте.
Эмилий сел. Видя, что пришелец настроен мирно, вышел из палатки легионер. Клавдий не дал гостю начать:
- Вы вооружены. На вас панцирь. Зачем такие предосторожности?
- Ночные улицы Рима небезопасны, Цезарь, - ответил юноша и, усмехнувшись, добавил, - впрочем, как и дневные. Чтобы пройти сюда, мне пришлось убить одного человека и, не знаю уж сколько, ранить. К сожалению, дело моё не терпит отлагательства, и, я прошу вас, Цезарь, верните мне мою жену.
- Вашу жену? - опять удивился Клавдий. - Вы говорите об этой... фригийке?
- Да, я говорю о Лаодике, о той, что носит прозвище "Тень Цезаря". Верните мне её. К чему вам две тени?
- Вы действительно безумны, юноша, и, будь я в силах помочь вам, я бы сделал это с радостью, но я говорю правду: я не знаю где она сейчас.
- Я верю вам, Цезарь, - опираясь руками о колени, Эмилий тяжело поднялся. - Верю. Простите меня за то, что я потревожил вас напрасно.
- Что вы, Эмилий, - старик с состраданием смотрел на гостя. - Это я должен просить у вас прощения за то, что обманул ваши надежды. Но, к сожалению, я действительно ничем не могу помочь вам.
- Может быть, я смогу помочь вам, Цезарь?
- Вы? Чем же вы сможете помочь мне?
- Не знаю, но верю, что смогу.
- Не надо верить в невозможное, юноша. Последнее, что у меня осталось - моя жизнь, но и она будет отнята, как только там, в Капитолии кто-то из делящих власть, возьмёт верх. Пусть даже и на время.
- Это, правда, - согласился Эмилий, - если власть возьмёт кто-то кроме вас.
- Вы смеётесь, юноша?
- Нет, Цезарь, я слишком устал, чтобы смеяться. Вы - Цезарь! Ваше право на власть ни у кого не вызывает сомнений.
- Право на власть? - в голосе Клавдия звучала горечь. - Право на власть продаётся и покупается. Как краденая вещь в воровском притоне. Даже сюда доходят слухи, во сколько оценивают согласие и несогласие сенаторов в Капитолии. Миллиардов не хватит, чтобы насытить жадность "отцов республики", торгующих своим детищем. Я же - нищий. Всё моё состояние, - это небольшой домишко, полоса на тоге и звание консуляра. Будь у меня деньги! Я бы заплатил каждому легионеру десять или пятнадцать тысяч, и они на руках внесли бы меня в Сенат. Но я - нищий, а обещать то неисполнимое, мне не позволяют мои привычки.
- Пятнадцать тысяч легионеру? - переспросил Эмилий. - Это составит чуть больше ста миллионов. За Рим - не дорого. Накинем некоторую сумму на непредвиденные расходы... Полторы сотни миллионов сестерций должно хватить. Вы смогли бы пообещать заплатить из императорской казны.
- Не смешите меня, юноша, казна пуста. В ней не наберётся и ста тысяч.
- И всё-таки условия на редкость заманчивы.... Я достану эти деньги.
- Вы?
- Да, к сегодняшнему утру.
- Вы так богаты?
- Я? У меня вообще ничего нет. Даже долгов. Всё состояние в руках отца, но я знаю многих и сумею уговорить их собрать нужную сумму.
- Я не возьму этих денег.
- Почему? Людям, к которым я обращусь, гражданская война нежелательна. Торговля приносит доход лишь в мирное время. Они без колебаний оплатят мир в стране. Для них это - просто выгодное помещение денег.
- И я... - Клавдий заколебался. - Я верну эти деньги в течение года и с процентами!
- Именно опираясь на вашу репутацию, я и надеюсь собрать нужную сумму.
- Репутация? - Клавдий горько засмеялся, но Эмилий впервые услышал в его голосе надежду. - Никогда бы не подумал, что доброе имя может что-то стоить, кроме неприятностей.
- Как видите, Цезарь, иногда оно стоит очень дорого. Ave Cesar!
- Погодите Эмилий, - старик поднялся. - Я не верю, в то, что вам удастся выполнить задуманное, но, даже если я окажусь прав, пока я жив, я не забуду ни вас, ни вашего великодушия. А теперь, идите.
Откидывая полог палатки, Эмилий столкнулся с приникшим к щели стражником. "Подслушивали!" - мелькнула мысль и тут же сменилась другой: "Впрочем, так даже лучше". Желая утвердиться в своём предположении, он спросил:
- Вы слышали наш разговор?
Стражи переглянулись, признались:
- Кое-что господин.
- И знаете, куда я иду и зачем?
- Да... господин. Это правда?
- Что?
- Ну... что Цезарь оплатит... верность?
- Правда. В ваших интересах беречь его.
- Мы бережём его, господин. Днём мы прогнали тех, кто хотел убить его, а это были наши же офицеры. Клавдий - славный старикан. Мы подслушивали только потому, что заботимся о нём.
- Верю и одобряю, но с этой минуты храните его, как... как собственный кошелёк.
- Конечно, господин.
Гладиаторы едва поспевали за сыном хозяина. До утра была целая ночь, но Эмилий, охваченный странным, возбуждающим предчувствием удачи, почти бежал через тёмный, замкнутый ночной город. Наверно, Боги всё-таки любят Рим и Судьба благосклонна к Квиритам, иначе, чем объяснить такое чудесное стечение обстоятельств: Клавдий жив и с безопасности (пусть даже временной), а ничтожная сумма даст ему спасительную для Рима власть.
Аностий Элиан не спал, в волнении дожидаясь непутёвого сына, а когда тот, вернулся, сразу вызвал его к себе:
- Где ты ходишь, Эмилий? Как можно быть таким бесчувственным к чужим тревогам и волнениям?! С тех пор, как ты вернулся в Рим, я не знаю ни минуты покоя. Даже когда ты служил, я так не беспокоился...
Упрёки отца длились достаточно долго. Эмилий молчал, отчасти сознавая свою вину. Только когда отец в третий или четвёртый раз спросил его: где он был, - ответил:
- У Клавдия Цезаря, в лагере преторианцев.
Марк Лепид, услышав, что Клавдий будет императором, даже не пытался сдержать смех. Сын сенатора, подобно всем патрициям, искренне презирал хилого дядюшку Калигулы, но, как следствие этого подхалимского презрения первого сословия, любой всадник или плебей считал своим долгом говорить о старике только с подчёркнутым уважением. Потому-то Эмилий и поверил предсказанию Тени, потому-то Аностий Элиан, прервав упрёки, спросил:
- Ты среди ночи посмел явиться к Клавдию Цезарю?
- Да, - подтвердил Эмилий. - Он принял меня. Мы беседовали о будущем Рима, и я пообещал ему свою помощь.
Дерзость сына смутила всадника настолько, что некоторое время он не мог произнести ни слова. Успокоив мысли, Аностий спросил с фальшивой мягкостью?
- Итак, мой сын беседовал с Тиберием Клавдием Друзом Нероном Германиком Августом Цезарем о судьбе и будущности Рима и, когда Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик Август Цезарь попросил его о помощи, пообещал ему эту помощь оказать?
- Нет, отец. - Невозмутимо ответил Эмилий. - Я пришёл к Клавдию Цезарю, чтобы предложить свои услуги. Я сознаю, что это была величайшая самонадеянность с моей стороны, но даже самый великий человек не способен совершить что-либо, если у него нет ни друзей, ни денег. Денег у меня тоже нет, и я предложил Цезарю себя. Не стану скрывать, Клавдий высмеял мою самонадеянность, обрисовав положение, в котором находится. План его, мудрый и простой, очаровал меня. Сейчас в Риме за власть борются более десятка сенаторов. Они толкутся в Капитолии, на форумах, собирают и подкупают сторонников, тратят сотни миллионов. Клавдий Цезарь сразу отмёл этот путь, как слишком долгий, дорогой и, главное! Ненадёжный. Он (и мне это было открыто потому, что я единственный среди знатных римлян пришел к нему на помощь) сказал: подкупать надо не высших, а низших. Достаточно сейчас пообещать (впоследствии, разумеется, выплатить) по пятнадцать тысяч сестерций каждому поддержавшему его легионеру (а это девяносто миллионов сестерций преторианцам, пятнадцать миллионов германцам и сорок пять миллионов городскому войску) и его на руках внесут в сенат. Все его противники в сей же час, будут арестованы, гражданская война прекращена до её начала. Империя получит мир, Рим - императора, а всадничество - покладистого правителя. Впрочем, последнее - моё дополнение и я на нём не настаиваю.
Слушая Клавдия Цезаря, я проделал в уме следующие вычисления: зная положение наших дел, я прикинул, что в течение восьми - десяти дней мы, без убытка для дел, сможем собрать пятьсот тысяч сестерций наличными. Триста семей, подобных нашей, за этот же срок соберут требуемые сто пятьдесят миллионов, и если мы сегодня, до рассвета представим Клавдию Цезарю десятидневные платёжные обязательства на требуемую сумму, он обратится к преторианской гвардии с речью, поднимет её, и завтра утром беспорядкам в Риме будет положен конец. Я окончил, и теперь вам судить: самонадеян я или дальновиден.
Два снисходительных хлопка стали наградой юноше:
- Великолепная речь, сынок. Считай, что меня ты убедил. Надеюсь, другие будут столь же снисходительны.
Иронию, с которой Эмилий закончил своё "выступление" сменила озабоченность:
- У нас мало времени. Утром наш разговор с Клавдием станет известен всем.
- Эмилий, - голос отца звучал высокомерно. - Не тратьте время на объяснение элементарных истин. Сейчас вы с секретарями составите нужное число приглашений, и мы разошлём их по известным адресам. Когда приглашённые соберутся, я воспользуюсь вашей прекрасной речью, добавив кое-что от себя. И, клянусь Сатурном, если в сердцах римлян осталась хоть капля разума, на рассвете Клавдий Цезарь войдёт в сенат победителем.
Писцы ещё не закончили последнее приглашение, а в доме Юлианов уже начали собираться гости и, так как приглашения составлялись и отсылались в соответствии с состоянием приглашённых, то первыми прибыли наиболее богатые и уважаемые представители всаднического сословия. Каждого гостя встречал лично Аностий Элиан, сам проводил в спешно приготовленный триклиний, успевая по дороге изложить суть дела, побудившего его нарушить ночной покой гостя. Чуть позднее, убедившись, что все приглашения составлены и разосланы как должно, к гостям вышел Эмилий. Он подтвердил сказанное отцом: да, он видел Цезаря. Да, Клавдий Цезарь говорил с ним. Да, именно это говорил Клавдий Цезарь. Да, он сам беседовал с легионерами. Да, пятнадцати тысяч на человека - достаточно. Нет, конкретно он обещал лишь принести деньги к рассвету. Нет, только если сможет. Нет, Клавдий не знает имён тех, к кому решено обратиться.... И так далее, и тому подобное на протяжении полутора часов. Точность ответов Эмилия сыграла свою роль. Немало значило и то, что деньги можно будет внести пусть с небольшой, но отсрочкой.
В десятом часу ночи в преторианский лагерь было направлено посольство из пяти наиболее уважаемых всадников Рима. Посольство сопровождали два десятка вооружённых гладиаторов и шесть секретарей. Решено было не беспокоить посреди ночи клиентов. Эмилий Элиан взялся отвести сограждан к палатке Клавдия. В большой шкатулке, порученной заботам посланцев, лежали восемьдесят четыре записки-обязательства (именно восемьдесят три гостя посетили этой ночью дом Аностия Элиана), не суммы от восьмисот тысяч до пяти миллионов каждая. Общим был лишь срок платежа: десять дней спустя после даты написания.
Известие о том, что Клавдий послал за деньгами, и что каждый легионер получит от новоявленного императора по пятнадцать тысяч сестерций, уже гуляло по лагерю, и потому послов встретили криками восторга. Шум поднялся такой, что Клавдий должен был проснуться ещё в тот момент, когда послы вступили в лагерь. Если он смог заснуть до этого. Внимательно изучив поднесённые ему полоски пергамента и сводный список, он опять заколебался: законно ли это? Но старшины поспешили успокоить его: "Цезарь, вы видите здесь восемьдесят четыре имени. За каждым именем - богатая, знатная и сильная фамилия, связанная с десятками других столь же знатных, но не столь богатых фамилий, каждая из которых, в свою очередь, тоже связана с десятками, но уже плебейских фамилий. В каждой фамилии не менее десяти взрослых, свободных граждан, и все эти люди желают видеть вас прицепсом и императором Рима. За вас два сословия, против - одно. Но и оно противится вам только потому, что не догадывается о нашей поддержке. Увидев вас во всём блеске славы, оно сразу же вспомнит о ваших достоинствах и признает вас единственно возможным правителем, потому, что только вы, Цезарь, можете дать Риму и государству мир. Любой другой претендент опрокинет империю в хаос гражданской войны..." Всадник говорил долго, убедительно и Клавдий сдался. Он взял ларец и, отыскав взглядом Эмилия, попросил: "Эмилий Элиан, вы пришли сегодня, чтобы предложить мне помощь. Вы исполнили всё, что обещали, но, прошу, не оставляйте меня одного сейчас. Я не боюсь ничего и никого, кроме себя и собственной нерешительности. Вы уже один раз помогли мне справиться с этими врагами. Помогите и сейчас".
Просьба была разумной и справедливой. Эмилий сопровождал Клавдия, когда тот, с ростральной трибуны* произнёс перед легионерами речь, и в сенат. Купцы, понимая свою ненужность, исчезли.
Глоссарий:
Беллона* - (лат.) Богиня войны.
Нафта* - старое название нефти.
Ростральная трибуна* - трибуна, украшенная рострами, т.е. таранами, снятыми с вражеских кораблей.
Подглава 21.2.
Когорты, принёсшие присягу на верность новому прицепсу, медленно и неспешно сжимали кольцо вокруг сената. Перепуганные блеском доспехов и тяжёлой поступью вооружённых легионеров, зеваки, изо всех сил стремились вырваться из железного кольца. Им не мешали, следя лишь за тем, чтобы вместе с плебсом из сети не выскользнули и сенаторы. Достигнув ступенек сената, кольцо перестало сжиматься, уплотнилось, разошлось напротив главного входа, впуская внутрь цезаря во главе вооружённой полукентурии*. Эмилию тоже нашлось место в этом эскорте. Никогда не забыть ему животный ужас, отпечатавшийся на лицах отцов-сенаторов, эти крики: "Ave Cesar!" Сперва редкие, невнятные, вскоре перешедшие в рёв. Никому из заговорщиков не удалось даже пробиться к дверям. Сомкнув ряды, сенаторы вытолкнули обречённых к самому эскорту. С ужасающей его самого ясностью Эмилий видел происходящее и как победитель, и как побеждённый. Уверенность в собственном всевластии смешалось с отчаянием. Вот Хорея в бессильной ярости обречённого стискивает рукоятку бесполезного уже меча, вот Виниций и Азиатик. Даже страх перед расплатой не способен погасить их взаимную подозрительную и завистливую ненависть. А там - жмутся рядовые заговорщики. Кто-то не понимает что произошло, кто-то в отчаянии швырнул оружие на пол, кто-то, напротив, яростно сжимает рукоятку меча, но, пол привычке к подчинению, ищет взгляда командира... Корнелий Сабин, столкнувшись с Эмилием лицом к лицу, вцепился юноше в руку, быстро заговорил, боясь, что не успеет сказать: "Эмилий Элиан, у меня есть для вас прекрасная новость. Разумеется, скоро вы узнаете её от других, но если у вас будет возможность замолвить за меня слово, не забудьте о моём первенстве. Дело в том, что..." Он не окончил. Вдруг, непонятно от чего облившись холодным потом, Эмилий вырвался, резко оттолкнув трибуна преторианцев, а через мгновение легионеры оттеснили своего недавнего командира и последнее, что врезалось в память Эмилия, - выражение крайнего недоумения, отразившееся на лице Сабина.
- Что с вами, Эмилий Элиан?
С болезненной гримасой Эмилий повернул голову в сторону Клавдия Цезаря:
- Я ваш слуга, Цезарь.
Странно, но на лице старика тоже нет радости, а ведь он - победитель! Он, недавно считавший последним каждый час, вошёл в сенат под восторженные крики толпы, садится в кресло Августа!
- Вы так побледнели, друг мой.
- Теперь это уже не важно, Цезарь.
Да, теперь это уже всё неважно, потому, что Эмилий знает, чем хотел обрадовать его Корнелий Сабин. И, именно поэтому всё уже не важно. Всё, кроме долга перед Родиной. И только сознание этого долга заставляет юношу идти к креслу Августа, поддерживая дрожащего, от обрушившейся на него тяжести, старика: "Ave Cesar!"
Вот и кресло. Сколько за эти дни было желающих сесть в него, сколько вокруг него плелось интриг, подкупов. И если право на власть даётся уму, честности и силе, то в кресло сейчас садится Наидостойнейший, что бы там не шептали завистливые глупцы: "Ave Cesar!".
Кресло занято. Сенаторы из свободного большинства, почти давя друг друга, рвутся поздравлять. Оказывается, все они верили! Всегда знали! Всегда сочувствовали! Конечно, тайно, но все и всегда. "Ave Cesar!"
Кто-то из заговорщиков упал на колени, моля о прощении и снисхождении, а Калист громко кричит, что его нельзя арестовывать до тех пор, пока он не передаст дела приемнику, назначить которого должен сам Цезарь. Калист преувеличивает свою значимость, но и резон в его словах есть, и, выжав из себя улыбку, Клавдий выносит решение: он сам примет у Калиста все дела, сразу, после заседания сената...
"Отцы-сенаторы! - не имея сил подняться, Клавдий говорит сидя. - Два дня волнений и смуты показали даже самым недальновидным из граждан, какие опасности скрыты в безвластии даже для очень сильного и могучего государства, каковым является Рим! Не ради нарушения закона, но ради его сохранения, решил я взвалить на свои плечи бремя забот и обязанностей. Повиновение долгу и стремление предотвратить ещё большие опасности заставили меня, старого, больного человека, покинуть моё безопасное убежище, войти в Сенат и занять это очень почётное кресло. Я знаю, многие из вас, разумеется, из самых лучших побуждений, желали бы видеть в нём не меня, измотанного годами, болезнями и невзгодами старика, но человека молодого, решительного и энергичного. Как гражданин, преданный идеалам республики, я должен был бы только радоваться такому облегчению, от непосильной для меня ответственности, но как историк, я не могу не напомнить вам Отцы-сенаторы, сколько раз немыслимые добродетели достойнейших вождей, оборачивались, для уверовавших в них, жестокой и безудержной тиранией. Да, я не молод, да, я слаб и, признаюсь к моему величайшему стыду, не слишком умен, но осознание этих недостатков, уже сейчас побуждает меня, отцы-сенаторы, искать вашей помощи и поддержки, в будущем же не позволит мне отступиться от моих клятв, станет лучшей гарантией моей преданности Закону. Поэтому я прошу вас, отцы-сенаторы, вспомните, что слово "республики" означает не только форму правления или государственного устройства, но и несёт в себе изначальное соединение двух слов: "общее" и "дело". Наше с вами общее дело, отцы-сенаторы, общее дело всех граждан нашего прекрасного и священного города. Отныне во главе Римского Общего Дела будет стоять не сенат, не партия, не человек, какое бы имя он ни носил: Юлий ли, Август ли, Клавдий ли, но Закон, так как только Закон может даровать городу и народу желанные мир и покой! Мой несчастный племянник забыл закон, всячески принижая и попирая его. Логическим концом Юлия стала беззаконное убийство. Преступление покарало себя само, но от этого не перестало быть преступлением. По воле Богов, любящих Рим, преступники в наших руках и судьба их будет решена в ближайшие дни в строгом соответствии с законом. Со своей стороны, я клянусь положить все силы на то, чтобы наказание не было слишком суровым. Однако, прошу вас, отцы сенаторы, не забывайте, что, не смотря на все его преступления, - сын моего, всем народом горячо любимого и почитаемого брата. Я прошу и умоляю: не надо никаких торжеств по поводу моего вступления в права прицепса, никаких празднеств, никаких обетов. Займёмся лучше более неотложными делами. Нам предстоит как можно скорее и со всем тщанием пересмотреть десятки, сотни, тысячи судебных дел и, отделив виновных от невиновных, постараться хотя бы частично оплатить урон, нанесённый беззаконием предыдущего правителя. С вашего согласия, отцы-сенаторы, я намерен вернуть безвинно оклеветанным честные имена, а, по возможности, состояния..."
Клавдий говорил долго. Составленная наспех речь, по меркам многих слушателей, звучала путано и сбивчиво. Когда же, по её окончании, некоторые родовитые сенаторы стали требовать от прицепса, кроме заговорщиков, подвергнуть суду так же тех, чьи имена выкрикивала толпа не форумах, как возможных соискателей на должность прицепса и императора (последний титул Клавдий отклонил, сославшись на то, что он всегда был человеком книги, а не меча), Цезарь решительно отказал. То, что Клавдий не захотел преследовать Мессалу Барбата, - своего старого друга и тестя, не удивило ни кого. Но когда те же слова прозвучали по отношению к Сенеке, удивились многие. Видя всеобщее недоумение, Цезарь счёл нужным пошутить: "Отцы-сенаторы, я не вижу в криках плебса ничего, порочащего нашего коллегу. На форумах выкрикивали много имён. В том числе и моё, но мне-то это никто не ставит в вину, а я не могу наказывать другого за то, что прощаю самому себе. Что же касается кричавших, то я искренне рад, что римский народ не разучился отличать честное от позорного, достойных от недостойных, так как никто не сможет обвинить уважаемого сенатора ни в чём, порочащем его род и имя".
"Вы не правы, коллега, точнее вы в неведении, - возразил Клавдию Авл Вителий. - К моему величайшему прискорбию, я должен сообщить вам, что, за ночь до убийства вашего племянника, наш коллега, которого народ почитает, чуть ли не образцом старо римской добродетели, пировал в доме Андростеи, некой гречанки лёгкого поведения, произнося речи против освещённых временем и богами обычаев".
- Мне прискорбно слышать это, - вздохнул Клавдий, - но если каждого, посещающего гетер отправлять в ссылку, - Рим обезлюдеет".
- Если Цезарь позволит мне сказать, - начал Эмилий и, получив разрешающий кивок, продолжил в полный голос. - Я присутствовал на той вечеринке и могу клятвенно засвидетельствовать, что сенатор был на ней вопреки своей собственной воле, во-первых, а, во-вторых, что он не произносил никаких подстрекательных речей. Речи, которые можно было бы счесть подстрекательными, произносила Тень, но и они, по сути, были лишь обычными жалобами женщины, не знающей чего она хочет.
- Ваша супруга не знала, что она хочет? Вы шутите, Весь Рим знает, ЧТО всегда хотела Тень Цезаря.
- Когда Лаодика знала, что она хочет, она не тратила время на слова. Она брала желаемое, не стесняясь ни средствах, ни в последствиях. Длинные же разговоры у неё всегда были признаком спутанности в мыслях.
- Вам, молодой человек, - с усмешкой согласился Вителий, - лучше знать, что хотела, и что не хотела ваша супруга. Речь не о ней. Речь о нашем коллеге. Возможно, рассуждения его и звучали невинно, но последствия их к невинным отнести никак нельзя. На той пирушке, среди прочих гостей, присутствовал раб Марка Лепида. Так вот, вчера раб этот убил своего хозяина и попытался бежать. К сожалению, другие рабы убили негодяя, и мы не сможем узнать кто подстрекал его к совершению столь беззаконного деяния. В одежде убитого найдены деньги и два золотых перстня со вставками-печатями.
- Сенатор, вы подозреваете, что Аней Луций Сенека подарил рабу деньги и два перстня? - вежливо поинтересовался Эмилий, вызвав своим вопросом сдавленные смешки в зале. Весь Рим знал о чрезвычайной скупости Сенеки. Дождавшись, когда смех стихнет, Эмилий продолжил. - Прошу вас, сенатор, не превращайте в преступление случайное стечение обстоятельств. В смерти Лепида виновен только он сам. Я всегда советовал ему прекратить этот фарс и не выдавать раба за свободного. Но Марк...
- Довольно юноша, - остановил Эмилий Клавдий. - Вы переходите к подробностям, не относящимся к делу. Из сказанного вами следует, что Аней Луций Сенека не покушался на законы и обычаи Рима, и что он не имеет никакого касательства к убийству Марка Лепида?
- Да, Цезарь.
- Ваши доводы убедили меня. Что же касается убийства... Я слушаю вас, коллега, но прошу, строго придерживайтесь фактов.
Скрыв досаду, Вителий продолжил:
- Как известно мне, Марк Лепид вчера вечером вернулся домой и вызвал к себе уже упомянутого раба. Через некоторое время, раб вышел и сказал слугам, что Марк Лепид хочет побыть один, но рабы заметили у него на одежде кровь, попытались задержать. Выхватив нож, преступник ранил двоих. На крики и шум прибежали гладиаторы из охраны и убили его. Потом слуги вошли в комнату, где и нашли господина, изуродованного множеством ран. Рим взбудоражен случившимся, и требует наказания для виновных.
Клавдий задумчиво поскрёб подбородок
- О каком наказании может идти речь, если убийца мёртв? Слуги, как я понял из вашего повествования, исполнили свой долг и потому не могут считаться соучастниками. Если суду и предстоит какое-либо дело, то это дело о наследстве и долгах, а никак не об убийстве.
Глосарий:
Кентурия (Центурия) - (лат.) - сотня, отсюда центурион, т. е. Сотник.