Аннотация: Как же тяжела оказалась потеря, о которой так недавно мечтал Эмилий!
Гл. 22. О том, что потерянное, иногда полезно
искать именно под фонарём.
Подглава 22.1.
Шёл седьмой час дня, когда измученный Клавдий, нашёл в себе решимость прервать заседание и удалиться. Не отдыхать, нет. Новому прицепсу следовало срочно разобраться хотя бы с частью дел прицепса предыдущего. Опираясь на плечо, заботливо подставленное Эмилием, старик виновато пожаловался на годы и тут же спросил:
- Вас расстроил Корнелий Сабин? Что он сказал вам? Могу я чем-то помочь вам, друг мой?
Эмилий немного помедлил с ответом. Теперь-то он знал, что Сабин хотел обрадовать его вестью о смерти Лепида, а это было не то событие, из-за которого стоит бледнеть и отшатываться в ужасе.
- Корнелий искал у меня заступничества, напомнив о моём участии в заговоре.
- Какая низость! - осуждающе заметил Клавдий. - Пытаться спасти свою жизнь, запугивая невиновного. Какая низость!
- Но это правда, Цезарь. Я знал о заговоре всё, но не приложил ни малейшего усилия, чтобы оповестить о нём вашего племянника. У меня тоже были причины ненавидеть его.
- Однако, эта ненависть не помешала вам прийти ко мне, всеми покинутому, и предложить помощь
- Да, Цезарь. Даже в самые страшные дни в нашем доме всегда говорили о вас с уважением. Кроме того, вы - единственный законный наследник
- Вы правы, друг мой, - вздохнул Клавдий. - Нелегко поддерживать закон на деле. Однако, вы устали. Идите, отдыхайте, набирайтесь сил и поскорее возвращайтесь. Вы нужны мне как никто. Идите же. А Сабин... он не обвинит вас ни в чём.*
Милостивая речь Цезаря, обращённая к Эмилию, не осталась без внимания окружающих. Пробираясь к выходу, юноша только и делал, что отвечал на приветствия и поздравления, так как каждый сенатор считал своим долгом обратить на себя внимание фаворита Цезаря. На половине пути, встретившись взглядом с Марком Саллюстием, он остановился.
- Salve, юноша, - поприветствовал его сенатор, - я рад, что вы поняли мой совет даже лучше, чем я сам.
- Salve, сенатор. Да, я не послушался вас, - согласился Эмилий.
- И были абсолютно правы. Следуя своему разуму, вы оказали римскому народу величайшую услугу. И себе тоже.
- Себе я оттоптал ноги.
- Не скромничайте, мой юный друг. Весь Рим восхищён вашей самоотверженной верностью Цезарю. Меня огорчает лишь то, что ни вы, ни ваш отец не сочли меня достойным быть посвящённым в ваш план.
- Я тоже огорчён подобным недоверием, коллега, - вклинился в диалог пробившийся через толпу Публий Лабеона. - Но всё равно я счастлив тем, что мой ученик не посрамил меня, как учителя. Какая широта замысла! Какая быстрота и решительность в исполнении! Поистине, трижды прав был Божественный Август, открыв второму сословию доступ к высшим государственным должностям. Молодая кровь! Вот что нужно нашей дряхлеющей республике! Клянусь Венерой-прародительницей, у меня никогда не было сомнений в успешности вашей карьеры. Даже после вашей нелепой женитьбы. Впрочем, вы уже развелись. Но в любом случае, Цезарь, конечно же, объявил бы эту глупую шутку племянника незаконной. Ваш отец и вы сами, наверно, уже думали о вашей судьбе?
- Нет, я слишком потрясён, а у отца сейчас другие заботы.
- Это не похвально, мой друг. Ваш возраст требует исполнения не только гражданского, но и супружеского долга. Касательно же забот вашего отца, ваш брак и приданное могли бы разрешить их.
- Я не привык осуждать своего отца и считаю брак слишком серьёзным делом, чтобы решиться на него вдруг и необдуманно. - Эмилий старался быть вежливым, но чувствительный, как флюгер сенатор понял, что перестарался в своей настойчивости:
- Не могу сказать, что вы во всём правы, но разумность ваших суждений очевидна. Зная же о переживаниях, выпавших на вашу долю сегодня, я делаю вывод, что неразумное - не более чем следствие вашего переутомления, замеченного самим Божественным Клавдием. Я бы настоятельно рекомендовал вам отдохнуть и развеяться в кругу друзей и... подружек. Для мужчины вашего возраста в этом нет ничего предосудительного, напротив, большинство из тех, кем мы гордимся, в молодости отдавали дань этим безумствам.
Сын Лабеоны, тоже Публий, тот самый, для которого сенатор просил у Тени должность претора, умело подхватил реплику:
- На правах старшего товарища, я бы посоветовал заглянуть в дом одной гетеры из новеньких. Электра - прелесть девчонка, и...
- Это ваше право, - уже не скрывая досаду, перебил его Эмилий. - Я иду в таверну Марка Скутария. Мне у него больше по душе, - и отвернувшись, он обратился к Саллюстию. - Если вы, сенатор, не будете против, я был бы рад видеть там и вашего младшего сына. Таверна эта достаточно благопристойна и мне кажется, репутация Гая не пострадает, если он заглянет в неё на часок.
- Я передам ваше приглашение, - добродушно отозвался Саллюстий. - Не думаю, что Гай откажется. Вы своей отвагой и рассудительностью приглянулись моему младшему.
- Как, и он мне, сенатор. - Желая ещё больше досадить патрону, Эмилий отыскал в его свите Юния Рустика. - Salve, Юний, не составишь ли мне компанию?
- Salve, Эмилий. Я тоже рад тебя видеть, - отозвался юноша, - и охотно последую за тобой, если патрон, - почтительный кивок в сторону Лабеоны, - позволит.
- Отдыхайте, отдыхайте, юноши, - поспешно одарил учеников согласием Публий. - Вы сегодня прекрасно потрудились на благо отечества, и вам самое время вознаградить себя за труды отдыхом и развлечениями. Я же пожелаю вам хорошо провести время и удалюсь. Увы, силы мои уже не те. Прощайте, юноши
Втроём (сын Лабеоны не отставал от них ни на шаг) молодые римляне вышли из сената.
- Обстановка у Скутария не слишком роскошная, но кушанья его хороши, вина - от лучших лоз, а служанки скромны и ненавязчивы. Они в основном из далёких, варварских племён.
- Я не люблю гречанок, - согласился с Эмилием Рустик. - Они слишком темпераментны, но мне нравятся их танцы и пение.
- У Скутария есть всё. Было бы желание и деньги, но повторяю: он не назойлив.
Окна и двери таверны были крепко заперты, а приём, оказанный слугой молодым людям, никак нельзя было назвать тёплым. Только когда выглянувший с опаской из окна хозяин узнал Эмилия, двери приветливо распахнулись. Внутри было чисто и абсолютно пусто. Ни единого посетителя. Сверху спешно спускался Марк Скутарий:
- Простите меня, господа, ради Двенадцати, а так же ради Великого и Безымянного Множества. Улицы неспокойны и я не надеялся уже, что кто-то заглянет ко мне. Но я рад! Всем сердцем приветствую вас благородные юноши. Я, Марк Скутарий, всегда ваш верный слуга во всём, что бы вы не пожелали: вино, кушанья, красотки - всё будет здесь по первому же требованию. Если желаете - располагайтесь здесь. Не желаете - у меня есть прекрасные комнаты наверху, и все они в вашем распоряжении. Итак, что желают мои гости? Что потребуют?
- Я думаю, здесь нам будет удобно, - решил Эмилий, оглядывая пустое помещение. - Думаю также, что у тебя найдётся кое-что из холодных закусок и амфора хорошего вина?
- Вы обижаете, меня, господин Элиан, - поспешно возразил хозяин. - Вы должны знать, что плохого вина я просто не держу. О закусках же скажу, что мои кладовые просто ломятся от яств. Я ведь готовился к Сементинам. И чем мои заботы обернулись? Убытками!
- Ничего, наверстаешь, - фамильярно хлопнул хозяина по плечу Лабеона. - Только что Сенат объявил Клавдия Цезаря прицепсом Рима. Не думаю, что старина Клавдий будет придираться, если граждане отметят по мере своих сил, желаний и средств его приход к власти и конец беззакония.
Пропустив слова Лабеоны мимо ушей, хозяин продолжил, по-прежнему обращаясь к Эмилию:
- Вы, господин Элиан приложили немало сил, чтобы в Риме наконец-то опять воцарил порядок. Вы и лучшие граждане из всаднического сословия. Мой патрон тоже был в вашем доме этой ночью.
Служанки принесли юношам воду для рук и тонкие, льняные салфетки, подвинули глубокие, удобные кресла, внесли столы для угощения, застелили их белой тканью. Расставили тарелки и чашки из расписной глины, бросая при этом на гостей кокетливые взгляды. Рустик покраснел, шепнул Эмилию:
- Клянусь покрывалами Венеры, ты прав: девочки одна к одной. У меня глаза разбегаются.
- Ты же говорил, что предпочитаешь владеющих искусством танца или игры на кифаре?
- Всё, что пожелают мои гости, - опять вмешался хозяин. - Если вам, господин, нравится одна из служанок, не скрывайте этого. Будьте уверены, вы так же нравитесь каждой из них, но они слишком скромны, чтобы первыми признаться в этом. Не стесняйтесь, господа, покажите себя мужчинами, умеющими сделать выбор. Если же вы желаете, чтобы ваш скромный пир сопровождали музыка и танцы...
- Желаем, - остановил хозяина Эмилий, - так же мы желаем, чтобы служанки приготовили ещё одно место. Я жду друга.
- Будет исполнено, господин. И об угощении...
Когда каждый сделал заказ, хозяин наконец-то удалился. Не удержавшись, Рустик усадил себе на колени одну из служанок, но тут в зал вошли две танцовщицы и флейтистка. Эмилий невольно вздрогнул, узнав в одной - чёрную красавицу Ноэле. Надувая щёки, девушка-флейтистка затянула затейливую мелодию, под которую танцовщицы начали свой танец. Медленный, томный, стыдливо-возбуждающий. Напарницей Ноэле, светловолосая девушка необыкновенной хрупкости и томности составляла разительный контраст страстной, почти опьяняющей притягательности негритянки. Не вытерпев и половины танца, Лабеона поймал рабыню за руку, притянул к себе. Лишившись напарницы, белокожая танцовщица остановилась, искательный взгляд её встретился со взглядом Эмилия, но лицо юноши хранило бесстрастное выражение и девочка отошла к флейтистке. Краткий обмен фразами и замолчавшая было флейта, запела новую песню, а девочка начала новый танец.
- Вы знаете, какую девушку сватал за меня ваш отец? - без интереса спросил Эмилий у Публия.
- Не знаю, - столь же равнодушно отозвался тот, отрываясь от губ негритянки. - Мы поддерживаем дружеские отношения с большинством знатных фамилий Рима, и почти в каждой такой фамилии есть достойные внимания девушки. Даже не зная имени предполагаемой невесты, смею уверить вас, Эмилий Элиан, - она достойнейшая из дочерей. Её облик, репутация, происхождение, приданное - безупречны.
- Облик, репутация, происхождение, приданное... - негромко, как бы сам себе, повторил Эмилий. - Не слишком ли хороша она для соломенного мужа Цезаревой подстилки?
- Не стоит всё так драматизировать, Эмилий Элиан. Никто не в силах противиться Фатуму, но если недавно судьба была жестока к вам, то теперь она не скупится на милости: вы - первый друг Цезаря и какого Цезаря! Клавдий немолод, у него нет наследника, он любит вас и даже может усыновить. Есть ли в Риме хоть одна фамилия, способная отказать такому жениху! Вы хороши собой, приятны в обхождении, благоразумны, отважны. Вы не будете разочарованы, если согласитесь принять помощь моего отца...
Эмилий не успел ответить. В комнату вошли четверо знатных юношей, среди которых особенно выделялся Валерий Катул. Придав лицу удивлённое выражение, сын консуляра воскликнул на всю таверну:
- О, могучие Олимпийцы! Кого я вижу! Salve, Эмилий! Но ты веселишься? А как же запрет Клавдия Цезаря на пиршества в честь его прихода к власти?
Фальшь патетического восклицания резала уши. Эмилий чуть поморщился, ответил бесстрастно:
- Вы ошиблись, Валерий. Это не пир в честь чего-то. мы не празднуем, мы отдыхаем от пережитых тревог и волнений.
- В таком случае, я и мои друзья тоже отдохнём от пережитых тревог и волнений. Эй! Хозяин! Клянусь Дочерьми Никты,* если через минуту здесь не будет лучших кушаний и лучших вин, - мы разнесём твою конуру!
- Не слишком ли поспешно тревожите вы чёрных Эринний? - с плохо скрытой неприязнью спросил Катула Юний Рустик. - Эти чудовища неохотно оставляют свои жертвы.
- Эриннии? Разумеется, - вежливо согласился с ним Катул, следящий за служанками, накрывающими столы. - Какие прелестные крошки. Эмилий, ваши сотрапезники не отказывают себе ни в чём. Вы же сидите, уподобясь одинокому филину.
- Я отдыхаю, - равнодушно отозвался Эмилий. - И от женщин тоже.
- Разумеется, - поспешил согласиться с фаворитом Цезаря Катул. - Женщины чрезвычайно утомляют. Кстати, как вы относитесь к тому, что случилось с Лепидом?
- Никак.
- Никак? Неужели вы согласны с решением Цезаря? Римлянина патриция, режет в доме его собственный раб! Ваше равнодушие не делает вам чести.
- Тем более, что многие утверждают, что это дело рук Тени. Это она околдовала раба, внушила ему преступные мысли, - поддержал Валерия его спутник: молодой, обрюзгший мужчина лет двадцати, - двадцати пять. - Цезарь слишком милостив. Ему следовало бы немного думать, прежде чем выносить такие приговоры!
- Цезарь прав, - поспешно остановил приятеля Катул. - Клавдий судил в строгом соответствии с законом, но то, что подлость рабыни осталась безнаказанной, - оскорбило весь Рим.
- Какое отношение имеет к этому убийству Лаодика? - Эмилий едва сдержался, чтобы не выкрикнуть эти слова в лицо благородным согражданам. - Марк издевался над рабом и раб его прикончил. При чём тут Тень?
Наверно, возмущение его было всё-таки слишком явным. Переглянувшись со спутниками, Катул смягчил тон:
- Все знают, что служанка Цезаря была близка...
- Ложь. Тень не спала с рабами. Ей хватало патрициев.
- Я не говорил, что она спала, опять поспешил смягчить впечатление от своих слов Катул. - Я сказал только, что она была знакома с рабом, они часто беседовали, да и смерть Лепида нужна была в первую очередь ей. Этим двоим было тесно у подножия ложа Цезаря и они уничтожили друг друга.
- Как уничтожили? - не понял Эмилий.
- Лепид - мёртв, а Тень исчезла бесследно. Из показаний рабов Лепида (конечно же, собранных наспех и без должного тщания) следует, что Лепид поручил одному из своих гладиаторов убить рабыню, пообещав ему за это свободу и десять тысяч сестерций.
- Гладиатор-любовник?!
- Именно.
- Он вернулся? Погодите, но если гладиатор убил Тень, то за кем же гонялся Лепид ещё целые сутки?
- За тенью Тени. Покидая Палатий, служанка забрала с собой все свои сокровища. Завладев ими, раб разумно рассудил, что они стоят много дороже, обещанных ему десяти тысяч и сбежал. Лепид же ловил в переулках фантом.
- Я слышал, - опять вступил в разговор приятель Катула, - что Лепид потратил на эти поиски сто тысяч. Будь женщина жива, - он бы, безусловно, нашёл её.
- Сто тысяч на поиски? - Эмилий задумался. - Возможно, так оно и было. Служанка поднялась к своей Великой Госпоже.
- К господину, - поправил Эмилия всё тот же жирный юноша.
- К Госпоже, - упрямо повторил Элиан. - Она знала только одну госпожу - Кибелу Рею Фригийскую. Ну что ж, - закончил он философски, - пусть Великая Мать хорошо примет свою служанку.
- А вы не злопамятны!
Эмилий рассеяно покосился на сына консуляра, ответил:
- Глупо тратить ненависть на мёртвых. Лаодика мертва. Может быть, кто-то желал большего, но не я.
Досадуя на собственную несдержанность, Валерий поспешил переменить тему разговора:
- Как я понимаю, Цезарь желает править милостиво, избегая жестокостей?
- Да.
- Калист, похоже, тоже рассчитывает на это.
- Возможно.
- И, как мне кажется, не без оснований. Как вы думаете, Цезарь пощадит его?
- Думаю, что да. Калист умён, знает своё дело. Умел же он быть полезным Калигуле, сумел же улестить Тень?
- Калист, - ничтожество, - согласился Катул.
- Как только Боги допускают подобное нечестие! - возмутился второй спутник Валерия, манерный, холёный юнец с замазанными прыщами лет семнадцати. - Щадить отпущенника и посылать на казнь сенаторов! Это неслыханно!
- Такова суть власти, мой милый, - с добродушным высокомерием поспешил успокоить приятеля Валерий. - Разумеется, Калист - никто. Он не опасен, но может стать полезным, патриции же бесполезны, но могут стать опасными. Клавдий отнюдь не глуп и эту разницу он понимает.
И опять Эмилий почувствовал обиду:
- Почему вы полагаете, что патриции будут казнены?
- Клавдий не может помиловать всех.
- Не может. Легионеры требуют казни для своих командиров, нарушивших присягу, но в остальном ничто не препятствует осуществлению милосердия Цезаря.
На этот раз никто не мешал ему выказывать возмущение. Он ведь заступался за честь прицепса, как и должно настоящему римлянину. Осекшись, Эмилий замолчал, усмехнулся невесело:
- Клянусь двенадцатью, неужели для того, чтобы отдохнуть от государственных дел, надо прятаться в своём доме?
Голосарий:
Корнелий Сабин* - участник заговора и покушения был оправдан судом вопреки всем уликам, но после казни Хореи и Лупа покончил с собой.
Никта* (греч.) - богиня ночи, Ночь.
Дочери Никты* - Эриннии, богини кошмаров и кровной мести.
Подглава22.2.
Не решаясь продолжать неудавшийся разговор, Валерий обратил своё внимание на спутников. Молодые патриции, выбравшие себе подружек, негромко переговаривались с ними. Эмилий, хмурый и недовольный всем и вся, медленно тянул вино, даже не смакуя, а просто заполняя тяжело тянущееся время, прекрасно сознавая бессмысленность происходящего с ним и вокруг него. Да, вино было превосходным, но и его хмельная сладость не способна заполнить тоскливую, разъедающую душу пустоту. Опустошённая чаша тут же наполнилась. Глаза римлянина встретились с глазами служанки и прошли сквозь них, даже не заметив. Да и что тут было замечать? Полудетский стан, нарисованное лицо, заученная улыбка... Вино в чаше переливалось подобно морской волне. Не даром Гомер называл море - виноцветным, но даже моря вина не хватит, чтобы залить пустоту в его душе, так как нельзя считать избавлением временное забытьё. Безумно долго будет сушить его душу эта нелепая тоска, тоска по не найденному и потерянному. Рабыня снова, словно бы ненароком, коснулась его руки. Бесполезно. Всё это он уже перепробовал. Давно и недавно. Пытаясь уничтожить глупую, ненужную, только-только нарождающуюся тоску. Тоску, которой судьба вдруг дала такую власть над его сердцем. И опять губы его касаются сладостной и хмельной влаги. Боги! Как мучительна оказалась эта потеря, потеря, о которой он так мечтал недавно! И не в усталости дело. Точнее, не только в усталости. Нет, усталость его тяжела и желанна ведь только её тяжесть способна пригасить боль от утраты необретённого...
Дверь распахнулась, с силой ударив о стену. Впереди новой компании шёл Терций. Злой, весёлый и уже под хмельком. Окинув комнату взглядом и убедившись, что тот, кого он ищет, здесь, патриций громко объявил:
- Только что Клавдий Цезарь дал согласие на помолвку своей старшей дочери Антонии с Гнеем Помпеем Магном! И я не желаю! Слышите? - глаза его упёрлись в Элиана. - Не желаю более слышать никаких сплетен о том, что я, якобы, что-то обещал этой палатийской потаскухе неизвестного роду племени!
- Ты помолвлен с Антонией? Так утром же ты ещё был женат?!
Терций измерил Катула холодным взглядом:
- С Антонией помолвлен мой двоюродный брат, и я требую уважать...
- Ах, так это Квинт! Его ещё Тень, не добившись ничего путного, выставила за дверь. И девки от него бегают как от Цензора. Он же путает перед с задом. Так он женится на Антонии? А как же его любимые мальчики?
- Клавдий Цезарь дал согласие на помолвку, и если ещё кто-нибудь посмеет связать нашу фамилию с этой шлюхой...
- Тень здесь!
Вдруг побледневший Терций, резко обернулся. Ноэле, рассевшись на коленях Публия Лабеоны, зашлась в безудержном смехе:
- Господин испугался собственный тень! Собственный тень! - девушка откинула голову, изогнулась. Каждое её движение вызывало нераздельное ощущение бесстыдства и желания, и, как не был взбешён Терций, но и он не смог устоять перед неодолимой чувственностью, источаемой телом чёрной рабыни. К несчастью, взгляд его опять встретился с холодным взглядом Эмилия:
- Эта подстилка сдохла! Запомни это, если не хочешь неприятностей. Запомни: сдохла!
Глаза Эмилий сузились, сверкнули блеском обнажённого клинка:
- Я всем сердцем сочувствую вашему горю, Гней Помпей Магн Терций. Всем сердцем и всем разумом, хотя вам и не следует столь громко заявлять о нём. Конечно, ваш брат распущен, груб и знатная девушка не станет терпеть то, что ради денег, терпят торгующие собой рабыни. Я понимаю, что когда терпение Антонии истощится, только сила, равная силе служанки Великой Матери, сможет сдержать гнев прицепса.
- Замолчи, безродный выскочка! - разжигая себя криком, бросился на Эмилия Терций. - Ты, жалкий торгаш и сын торгаша! Клянусь жертвой Гекаты, я заткну... - он не закончил, отпрянув от, поднявшегося ему навстречу, Эмилия.
- Ты заткнёшь мне рот? - шаг, и Гней Помпей Магн Терций попятился, а в голове его мелькнула мысль, что противник его не снял панциря, да и меч у него, наверно, при себе, и что никакие эдикты не вернут ничью жизнь. - Ну, и как ты собираешься сделать это?
Выскочка подходит вплотную, и в глазах его высокородный сын сенатора угадывает желание убить...
-Клянусь Двенадцатью, - капли пота текут по лбу, по вискам, по спине, но в горле предательски сухо. - Мы достаточно наговорили друг глупых и ненужных слов, но что будет, если мы, единственный друзья Цезаря начнём убивать друг друга? Я признаю, что погорячился и прошу простить мне невольную резкость... но, разумеется, если вы настаиваете на поединке, я готов... укажите место и время...
- Поединок? - в вопросе прозвучало неприкрытое презрение. - Да сможешь ли ты правильно взяться за меч, Гней Помпей Магн? И ты называешь себя другом Цезаря? Клянусь стрелами светоносного Бога, но не верь, я в судьбу того, о ком мы говорим, я бы убил тебя на месте, чтобы избавить Цезаря от подобной "дружбы"!
- Элиан, Помпей!
Эмилий почувствовал, как цепляются за его одежду руки. Свидетели ссоры спешили растащить спорщиков, упрёк же сорвался с губ Катула, вклинившегося между ними:
- Как можно бросать друг другу такие оскорбления?! Помпей, вам должно быть стыдно. Ворваться к отдыхающим людям, кричать, грозить! Кому? За что? Вы упрекаете Элиана в безродности, и при этом сами ведёте себя хуже взбесившегося варвара. В своём ли вы уме? А вы, Эмилий? Разве можно сразу хвататься за оружие? Нет, друзья, довольно ссор. Прошу вас, умоляю, немедленно помиритесь. Скутарий, пусть твои курочки убедят этих петухов направить свой пыл в иное русло...
Хозяин не возражал, и через минуту на спорщиках повисли девицы из кабачка. Теперь любое продолжение ссоры выглядело бы просто глупо.
Отталкивая девчонок, Эмилий понуро вернулся к своему креслу, сел, потянулся к полупустой чаше. Чёрная рука легла на его руку:
- Разумно ли предоставлять Вакху преимущество перед Венерой?
За время, прошедшее между первыми посещениями Эмилием таверны и его сегодняшним визитом, речь Ноэле изменилась, стала ровной, плавной. Конечно, при желании девушка могла легко повторить то спотыкающееся произношение, которым грешила недавно, но это была уже игра. Сейчас Ноэле затевала иную "игру". Что-то страшное и вместе с тем притягивающее крылось в её чёрных зрачках, проглядывало в щели из-под опущенных век, сквозило через решётку скрещенных ресниц. Рука её была жаркой и сухой, как песок пустыни. Проведя ладонью по руке юноши, чёрная служанка обняла его за плечи. Эмилий уже знал возбуждающую нежность её бархатистой кожи, знал ту страсть, что вспыхивала от единого прикосновения к телу дочери страны зноя и пены.* Пены, из которой родилась Богиня*, чьим именем взывала служанка, ибо по природе своей, Ноэле была прирождённой служанкой и земной ипостасью Венеры. Служанкой, способной распалить священный огонь в самом хладном теле. Но это тогда. Сейчас же объятия красавицы взволновали его не больше, чем нечаянный толчок в толпе. Невидимая броня отгородила сердце римлянина от стрел крылатого бога.
Даже не догадываясь о своём поражении, Ноэле опустилась к нему на колени. Перед глазами Эмилия оказалась её стройная шея и грудь, почти пронзающая тёмными остриями сосков редкую ткань куцей туники. Южная кровь делала девочку более зрелой, нежели её ровесницы с севера. Подняв голову, Эмилий увидел лицо, и, главное, глаза. Чёрные, полные обещания глаза с искоркой угрозы на дне.
- Оставь меня, крошка, - он похлопал девушку по колену, смягчая категоричность отказа, но Ноэле не привыкла к отказам, так как не знала их. Потянувшись всем телом, она обвила руками шею юноши, спросила, прижимаясь к нему:
- Господин устал или...
От тела красавицы исходил слабый аромат роз. Скутарий на редкость расщедрился сегодня, если позволил рабыням добавить в прозрачный елей несколько капель розового масла. Влекущая, таинственная улыбка блуждает на полных губах, в глубине чёрных глаз мерцают манящие огоньки, - чёрная служанка Афродиты в замешательстве пыталась разгадать тайну холодности римлянина:
- ...или, или господин безумно влюблён в кого-то?
- Господин просто устал, попытался отстраниться Эмилий, но взгляд рабыни - взгляд соучастницы
- Господин устал, это правда, но он устал не от тягот, а от ожидания. Кто же она, память о которой делает господина усталым? Не хрупкая ли Гата, девушка, чьё тело светло и прозрачно, как луч солнца?
Эмилий заметил, как насторожились взгляды соседей. Они, конечно же, прислушиваются к шёпоту рабыни. Боги, не хватало ещё, чтобы эти болтуны приписали ему страсть к собственной рабыне!
- Разве Гата может соперничать с Ноэле? Нет, Ноэле - пламя, Гата - прохладный ветерок, Ноэле - львица, Гата - ласковая кошечка. Ноэле, ты напрасно ревнуешь к своей подружке.
- Но господин влюблён?
- Хорошо, Ноэле, признаюсь, я влюблён в... матрону. Ты довольна?
- Да, господин, - Ноэле поднялась, поклонилась ему. - Служанка поняла. Господин влюблён в госпожу и служанка не нужна господину. Господину нужна МАТРОНА.
Кровь бросилась Эмилию в лицо. Как он мог забыть тот разговор? Как смог раскрыть рабыне тайну, в которой не смел, признаться и самому себе?! О, Аполлон Дельфийский! О, Молниемечущий Юпитер! Не лучше ли было сразу приписать себе любовь к домашней рабыне, нежели так проговориться?! Что же прочла Ноэле на его лице? Догадалась ли она?
Глядя римлянину в глаза, рабыня заговорила с несвойственной ей серьёзностью:
- Разве можно равнять служанку с госпожой, кто бы она ни была? Конечно, нельзя! Каково бы ни было имя госпожи, госпожа всегда выше служанки. Пусть господин простит дерзкую, глупую рабыню, посмевшую соперничать с той, имени которой она... не знает и имя которой господин желает хранить в тайне, как величайшую драгоценность.
И опять обмен взглядами, стоящими самых откровенных признаний, обмен, грубо прерванный Лабеоной:
- Так значит, ты влюблён в матрону? В замужнюю? Тебе не повезло.
- Она разведена, - перебил надоедливого спутника Эмилий, твёрдо уверенный, что без труда скроет истину не скрывая правду. - Ты доволен. Или предложишь себя на роль свата? Не старайся напрасно. Имя её я тебе не назову. С тем же успехом его можно выкрикнуть на форуме, с трибуны в людный день.
- Лабеона, проявите хоть немного такта, - поддержал Эмилия Рустик. - В начале вы навязываете невест-девушек и возмущаетесь отказом, теперь же, узнав причину, опять спешите проявить непристойное любопытство. Эмилий влюблён и в любви его нет ничего противозаконного. Что вам ещё? Отойдите. дайте людям объясниться. Мне ли напоминать, что в таких случаях любые помощники и советчики только мешают.
Отвергнутая и забытая всеми Ноэле, неторопливой походкой опытной обольстительницы, прошлась между пирующими, как бы походя, задела рукой Терция, и без того прижавшего к себе двух служанок: "Господин скучать?"
Приветствуя присутствующих, в комнату вошёл Гай Саллюстий и, направляемый служанкой, занял приготовленное для него место. Лавандовая вода, салфетки, подвинутые блюда с кушаньями, полная чаша вина - разумелись сами собой и потому не были удостоены внимания.
- Вы слышали, - обратился Гай к Эмилию, - что случилось с Лепидом в его доме? Об этом говорит весь Рим.
- Если весь Рим говорит об этом, следовательно, об этом знаю и я, - перебирать в третий раз историю убийства, Эммилий не хотел. - Сейчас меня занимает иной вопрос: как смогла Тень выйти из Палатия, если она выходила из него. Стража, получившая распоряжение Кассия ни под каким предлогом не выпускать служанку, её не видела. Если же она спряталась в Палатии, то где она? Не могла же она растаять подобно тени?!
- Странная история, - согласился Гай. - Не знаю, стоит ли мне вспоминать, но... как-то я стал свидетелем подобному событию. Помните, Тень спасла сына одного из клиентов нашей фамилии?
- Словом и оплеухой, - поправил его Гай. - Перед этим же, чтобы пройти мимо германской стражи, она показала варвару кольцо с печатью Цезаря. Кольца у неё не было. Может быть и преторианцам она показала нечто подобное?
- Вы говорите загадками: Тень показала кольцо. Кольца у неё не было.
- Она показала германцу руку и сказала: "Вот кольцо Цезаря. Цезарь приказал тебе пропустить меня к нему". Кольца у неё на руке не было.
- А приказ был?
- Не знаю. Преторианцы не пропускали нас. Тени пришлось пригрозить Хорее.
- Германцам же она пригрозить не могла. Это действительно странное событие, - согласился Эмилий.
- Я думаю, - начал не очень уверенно Рустик, - что она отвела германцу глаза. Некоторые маги могут это. Они дают человеку древесный лист, а человек видит золотой, они в один миг выращивают сад в пустыне, прижигают тело холодным железом. Нет ничего невероятного в том, что Тень тоже владела этим искусством, но так как чары действуют не на всех, она погибла.
- Это самое правдоподобное объяснение, - вынужден был согласиться с другом Эмилий.
- Лепид не напрасно охотился за ней, - опять влез в чужой разговор Лабеона. - так же Тень могла околдовать Лепидова раба и...
- Тень не могла околдовать раба, резко оборвал сотрапезника Эмилий. - такой морок длится очень недолго, а Тень видела раба в последний раз почти неделю назад.
- Смерть Лепида была выгодна именно ей.
- Не только, - возразил Рустик. - Лепид насолил многим. Очень многим.
- Но ни один римлянин не опустится до того, чтобы натравливать на патриция его же собственного раба!
- Публий, никто раба на патриция не натравливал. Никто, кроме самого Лепида. И ещё, мне кажется, что смерть Лепида - не последняя. Я не знаю, кто именно умрёт, но берусь точно предсказать, при каких обстоятельствах это случится. Вам интересно?
- В некотором смысле, да, - ответил за всех Лабеона.
- Смерть настигнет жертвы в постелях женщин лёгкого поведения. Дело в том, что многие из них почитают Тень, как мелкую богиню, и кое-кто пожелает отплатить своему любовнику за оскорбление их "божества". А теперь ответьте: повинна Тень в этих убийствах? Испуг, промелькнувший в глазах слушателей, доставил Эмилию удовольствие: неприятно пророчествовать перед глухими.
- Я не знаю, - растеряно начал Гай, - по закону... Но за убийство римлянина рабыня будет казнена.
- Но перед этим она отомстит за честь своей богини, во-первых, а, во-вторых, разве смерть женщины вернёт жизнь мужчине? Примите мой совет, друзья: не тревожьте мертвецов. Пусть себе лежат.
- Вы шутите, Эмилий, - натянуто улыбнулся Рустик.
- Нет, но хотел бы, чтобы мои слова оказались глупой шуткой.
- Ты считаешь, что эта потаскушка, - Рустик с сомнением разглядывал девушку у себя на коленях, - может перерезать мне горло во сне?
Эмилий покачал головой:
- Я не знаю её темперамента, не знаю, насколько ей опротивело угождать всем и вся. Добавь к уже сказанному, что женщины - существа непредсказуемые. Короче, напиваться и засыпать где попало, я никому не советую. Подушка есть на каждом ложе и она, в отличие от кинжала, не оставляет следов.
- У вас скверные шутки, - Лабеона оттолкнул ластящуюся к нему служанку. - Неужели я должен идти за этим к жене? Да я у неё год не был!
- Я никого не заставляю верить мне, - отозвался Эмилий, невольно повторяя слова Тени.
Марк Скутарий, осведомлённый служанкой о невыгодной для него беседе, поспешил вмешаться:
- О чём вы говорите, господин? Мои милые, ласковые крошки могут кого-то задушить или зарезать? Они почитают Палатийскую Волчицу как богиню? Нет, это невозможно даже представить! Признайтесь, вы говорите это из зависти. Ваши друзья расхватали лучших девушек, к вам же подходят лишь те, что вызывают у вас скуку. Пусть Юпитер сохранит этот дом, но я вызову всех женщин. Всех! Здесь их достаточно, и одна из них обязательно приглянётся вам, клянусь крылатыми сандалиями Меркурия, роль которого я сейчас исполняю. А если по причине усталости женщины боле не возбуждают вас, то...
- Одним словом: не лучше ли мне уйти? - Эмилий поднялся. - Ты прав. Я сейчас скверный сотрапезник и ещё более скверный собеседник. Возьми, - на стол легли несколько серебряных монет.
- Что вы, господин, я не это хотел сказать. Нет, нет, вы здесь всегда желанный гость...
Не слушая хозяина таверны, Эмилий извинился перед Гаем, Рустиком и Лабеоной, пошёл к выходу. Он знал, что завтра его поведение будут склонять на всех углах, но надеялся, что отнесено оно будет на счёт естественного утомления.
Ноэле уже оттеснила обеих девчонок и теперь, чуть не в засос, целовалась с, ошалевшим от её напора, Терцием. Самым разумным было пройти мимо, предоставив всё Судьбе, но проклятое чувство кастового единства заставило Эмилия остановиться. Бесцеремонно оторвав рабыню от Помпея, он поволок её за собой. Терций попробовал удержать красотку, но, встретившись взглядом с Эмилием, поспешно разжал пальцы.
- Поможешь мне одеться, - непреклонным тоном потребовал Эмилий от служанки. - Только ты. Ясно? - и, уже следя за тем, как рабыня разравнивает складки тяжёлой, зимней тоги, зашептал. - Тень не слышала чужой брани, даже когда была жива. Теперь же ей тем более всё безразлично.
Подняв на римлянина свои изумительные, чёрно-белые, подобные глазам дикой газели очи, девушка тем же шёпотом возразила:
- Госпожа жива. Я чувствую это.
Губы Эмилия помимо его воли дёрнулись, и он вынужден был прикусить их:
- В таком случае, она отомстит за себя сама.
- Да, сама. Сегодня её душа соприкоснулась с моей душой и приказала мне отомстить за...
- Терцию?! Ноэле, крошка, не смеши меня. Лаодика никогда не приказала бы тебе этого, потому, что Терций был её любовником, и она собиралась сделать его своим мужем. Не так давно Терций на коленях умолял её об этой чести. Именно ради этого брака Тень и развелась со мной. А то, что Терций бранил её... так жрица Кибелы объезжала и более норовистых.
Чёрные пальцы замерли:
- Но вы любите госпожу!
- Ты проницательна, Ноэле, - Эмилий осторожно сжал рабыне руку. - Ты увидела то, что мне удалось скрыть от других. Будь довольна этим.
- Я довольна, - Ноэле уложила последнюю складку. - Господин прав: Великая Жрица не отдала бы такого приказа своей сестре. Ни один римлянин не стоит ненависти, так как ни один из них не умеет, ни ненавидеть, ни любить. Пусть господин не беспокоится. Его соперник будет жить. Гелиайне! Господин.
Всё это девушка проговорила чуть не по слогам, глядя римлянину прямо в глаза, но юноша, казалось, не слышал бросаемых ему в лицо оскорблений. Бессмысленно было даже пытаться объяснить этой пылкой девочке всю сложную противоречивость его чувств. Эмилий и сам не понимал, как уживаются в его душе столь несхожие устремления. Любовь и ненависть делили его сердце, как две армии делят спорную землю. Самым же непостижимым являлось то, что и приязнь, и отвращение вызывались одинаковыми причинами. Высокородный римлянин, он презирал безродность Лаодикийки, и ту откровенность, с которой она в этой безродности признавалась, одновременно восхищаясь как тем, кровь скольких народов смешалась в жилах молодой женщины, так и смелостью, позволявшей той не отрекаться от своих незнатных родичей. Он ненавидел её гордость, её холодный, лишённый эмоций разум, её сознание самозначимости, самоценности, и тут же восхищался внутренней силой рабыни, позволявшей той не склоняться перед чужой властью, разумом сохраняя свою суть. Мысль о том, что женщина мертва, так же порождала в его душе великую радость и великое горе одновременно. Смерть лаодикийки избавила его от необходимости оплачивать долг, и как сын купца он радовался этому, одновременно обмирая от тоски при мысли, что долг его отпущеннице не будет уплачен никогда. И так с любой чертой характера служанки Кибелы, с любой чертой её внешнего облика. Презрение нераздельно срасталось с преклонением, а преклонение - с ненавистью. Но чем ближе подходил он к дому, тем теснее сходились противоположные чувства, сливаясь в ощущение мертвящей тоски перед непоправимостью утраты.
Дома это чувство полностью овладело его душой. Разве что беседа с отцом на некоторое время отвлекла молодого человека. Оказалось, что за пол часа до его возвращения, в дом Элианов принесли их платёжное обязательство. Цезарь возвращал деньги, даже не взяв их. Такой быстрой расплаты Аностий не ожидал. Он, конечно, знал щепетильность Клавдия в денежных делах, но знание это, смягчая растерянность, не уменьшало досады. Давая расписку, Аностий, как и все всадники, надеялся сверх прочего, получить льготы и поблажки для своей торговли. Вернув заёмное письмо, Цезарь одним махом отмёл подобные надежды. Эмилий полностью был согласен с отцом: да, всадничество подобный оборот дела обидит, но... в любом случае выгоды от интриги несомненны. Благодаря Клавдию Цезарю, в городе наведён порядок, патрули городской стражи и преторианцев разогнали грязный сброд, а своеволие патрициев уже не грозит обернуться гражданской войной. Что же касается льгот... то Клавдий поклялся вернуть откупа, отменённые его племянником, так что деньги, не взятые Цезарем, можно ничем не рискуя пустить в оборот.
"Я ненавижу её за то, что она обладает качествами, обладать которыми может и обязан лишь свободный гражданин Рима. Я восхищаюсь этими качествами, как таковыми, но не могу признать их в рабыне" - вывод оказался столь ярким и очевидным, что Эмилий испугался.
Наконец-то он добрался до ложа в своей спальне, наконец-то может позволить себе отдых, но вместо отдохновения его опять мучают мысли об утерянной жене. Почему, стоит ему лишь прикрыть глаза, перед его внутренним взором возникает облик Тени? Зачем опять он всматривается в её глаза, всегда сохраняющие грустный отблеск, независимо от того, смеётся ли женщина или злится. Даже когда глаза её пусты и бесчувственны, грусть прячется в их уголках под самыми веками. Волосы её, не признавая власти гребня, своевольно свиваются в локоны, крупный рот указывает на широту и щедрость сердца...
Видит он и её фигуру, и её осанку: прямую и, в то же время, не вызывающую мыслей о спеси. Конечно, шею её не сравнишь со мраморным столпом, а саму не назовёшь ни дерзкогрудой, ни пышнозадой, и всё-таки формы её не лишены главного: соразмерности. Ни единая часть её тела не бросается в глаза, умаляя достоинства прочих... "Нет! Это невозможно!" Эмилий приподнялся, позвал: "Эй! Кто там есть?!" - но, когда перед его постелью возникла Гата, - скривился. Как он забыл заменить девчонку!
- Что прикажет господин?
- Позови Деметрия, - сухо приказал Эмилий, но разбалованная им рабыня не спешила исполнять приказ. Она спросила:
- Господину плохо? Да? - странно, в вопросе не было ни упрёка, ни досады, одно лишь сочувствие.
- Плохо, - подтвердил Эмилий, уже не испытывая против рабыни прежнего раздражения.
- У господина горе? - опять спросила служанка.
- Да, - он усадил девочку рядом с собой. - Мне очень плохо, крошка, и не думаю, что врач сможет помочь мне.
- Я понимать, - кивнула Гата. - Я всё понимать теперь.
- Что ты можешь понимать, малышка? - печально возразил Эмилий. - Не так давно ты смотрела на меня зверем.
- Я была не права, - поспешила оправдаться девочка. - Я не знала, что во всём виновата рыжая ведьма. Госпожа не могла поступить иначе. Ведьма хотела, чтобы господин привёл госпожу в дом и враги не искать госпожу. Они пришли и убить её. Господину плохо из-за разводное письмо? Да?
Слова девочки звучали странно, но если вдуматься... Эмилий горько усмехнулся. Похоже, девочка очень близка к истине. Конечно, знай Лепид, где находится Тень, ему бы не пришлось обыскивать весь Рим, а Гесиона.... Так ведь она-то и прислала Марку ту записку с фамилиями...
- Господин, - Гата заглядывает ему в глаза. Она всё-таки славная девочка. Зря он злился на неё. - Без письма - развода нет? Да?
- Без разводного письма?
- Да, да! Без разводного письма. Нет развода, да?
- Нет, - отозвался Эмилий, не слишком вникая в суть вопроса.
- Если господин сжечь письмо, развода нет? - не унималась девочка.
- Какое письмо? - всё так же механически спросил Эмилий.
- Ну, это, господин, - девочка достала из складок одежды свиток документа. Всё так же бездумно Эмилий взял его, развернул... кровь мгновенно прилила к его щекам и столь же мгновенно отхлынула. Римлянин вскочил, стиснул, сминая, пергаментную трубочку:
- Откуда?!
Только теперь рабыня осознала свою оплошность. Она попятилась. Неестественно расширившиеся, прикушенная губа... Зажав руками рот, Гата развернулась, бросилась к дверям, но римлянин оказался проворнее. Одним прыжком он настиг её, перехватил, отшвырнул в противоположный от двери угол:
- Куда?!
- Малявка молча упала на пол, сжавшись, повернулась лицом к разгневанному господину. Полный ненависти взгляд, ожёг Эмилия, заставил удержать уже занесённую для удара руку. Лицо его перекосило нервная гримаса, но миг, и римлянин полностью овладел своими чувствами. Одной рукой он поднял девочку с пола, подвёл к ложу, усадил на него, сел рядом:
- Значит, во всём виновата рыжая ведьма? Так откуда у тебя разводное письмо, посланное мною моей жене?
Тело ребёнка словно заледенело под его, вдруг потяжелевшей рукой. Теперь на лице Гаты отражалось ещё и упрямство:
- Не скажу! Хоть убейте, не скажу!
- Скажешь. Это письмо было передано Тени прямо в руки, и она тут же спрятала его. Кто передал тебе письмо? Зачем? Где этот человек?
- Превосходно, - Эмилий разжал пальцы, поднялся, переводя дыхание. - Раз ты не хочешь говорить по-хорошему, я зову рабов и вместе с ними обшариваю дом.
Ненависть во взгляде ребёнка пересилила все прочие чувства, а Эмилий не торопясь расправлял смятый свиток, и слова его звучат равнодушно. Слишком равнодушно, но одиннадцатилетняя девочка не умеет ещё чувствовать такую фальшь:
- Потом я отдам моей жене это письмо и скажу ей, кто принёс его мне. Лаодика должна знать, что девочка, которой она доверяет больше, чем кому бы то ни было, - обычная воровка.
Безмерная ненависть на лице Гаты сменилась столь же безмерным ужасом. Делая вид, что не обращает на рабыню никакого внимания, Эмилий натянул тунику, поколебавшись, взял плащ:
- Я иду звать рабов...
- Нет, нет, господин, не говорите госпоже, что я взяла документ. Умоляю, не говорите. Я не хотела! Я не воровка, господин!
Эмилий сверху вниз смотрел на девочку:
- Почему я должен верить тебе? ты-то мне не веришь, не хочешь сказать, где сейчас госпожа.
- Нет, нет, господин, я верить! Верить! - девочка рыдала от страха и отчаяния. - Не говорите госпоже, не выдавать меня, я не хотела...
- А чего ты хотела? - отстранённо поинтересовался Эмилий. Сердце его, вопреки внешнему безразличию, отчаянно колотилось о жёсткую решётку ребер, кровь волнами поднималась вверх и так же резко опадала. Всё произошло слишком неожиданно.
- Я не хотела, чтобы вы страдали, господин. Ведь теперь письмо у вас и развода не было? Да?
- Это не совсем так, крошка. Развод, конечно, оформляется письменно, но чтобы опротестовать его, не достаточно уничтожить документ. Необходимо чтобы я и она при свидетелях заявили о своём решении в суде. Ты понимаешь меня? В отсутствие моей жены я не могу опротестовать этот документ... - не так уж важно, что Эмилию пришлось немного приукрасить закон. Девочка поверила ему и даже реветь перестала:
- Нет, господин, госпожа запретила...
- Тогда я найду её сам, но найдя, отдам документ и расскажу, что ты - воровка.
- Нет, господин, нет, - опять испуганно заныла девочка. - Госпожа запретила мне говорить о ней.
- Очень разумный запрет, крошка, но видишь ли, мне надо видеть её, и если ты не поможешь мне, я буду вынужден прибегнуть к помощи других рабов. Ты хочешь, чтобы о тайне знал весь дом?