Мядзелиц Людмила : другие произведения.

Небо в алмазах...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   0x08 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Часть первая

ALMA MATER 70-х

  
   ОБЩАГА

1

   0x08 graphic
- Вот и отлично, - думала Валентон (по-настоящему - Валентина), низкорослая девочка с прямыми, под Мирей Матье стриженными волосами вдоль щек круглого, почти матрешечного лица. Она поднималась с картонным увесистым чемоданом и полосатым ватным матрасом под мышкой по лестнице на третий этаж студенческого общежития на Мичуринском проспекте... - Теперь начнется другая жизнь. Это ж совсем не то, что спать в дворницкой каморке под лестницей, вставать в 5-30, чтобы успеть разгрести снег в чужом дворе, потом чайник на плите со спиралью из керамических бусинок, быстрый марафет перед облупленным зеркальцем на стене - и на учебу в alma mater. А там весь народ гладенький, упакованный в родительское благополучие. Ничего. Ведь уже первый курс продержалась - не хуже других! А теперь вообще все будет прекрасно - место в общежитии открывает невиданные горизонты...
   Она уже стояла перед дверью 304 номера, матрас норовил вырваться у нее из рук и раскатиться ковровой дорожкой по коридору.
   Валентина постучала. Ответа не последовало. Пришлось привалить матрас к стене и лезть в карман за ключом с клеенчатой биркой "304". Однако дверь оказалась не заперта. В комнате было темно и дымно. На всякий случай Валентон вежливо поздоровалась специально поставленным взрослым голосом (спасибо театральной студии Дома пионеров в родной Калининской области). На кровати у окна некто завозился - обозначился темный силуэт вроде статуи сидящего Будды.
   -Я включу свет? - деликатно спросила Валентина.
   - И так отлично! - хрипло возразил Будда, прочерчивая в воздухе красную дорожку огоньком сигареты и полыхнув на мгновение огненной розочкой у рта.
   Глаза уже начинали прозревать в темноте, и стало возможно разглядеть, что на таком же голом, полосатом, как у Валентон, матрасе сидела, сложив по-восточному ноги, вроде девушка незнакомая, в трениках и темном бесформенном одеянии, стекающем с плеч. На коленях у нее в качестве пепельницы стояла пол-литровая стеклянная банка, наполовину полная окурков.
   - Я, извините, собираюсь здесь жить! - неуверенно попыталась вступить в контакт Валентина.
   - Живи, кто ж тебе не дает! - ответ прозвучал как будто бы дружелюбно, и Валентон пристроила свой матрас на пустующую панцирную сетку у входа. Место под государственной крышей, считай, было завоевано.
  

2

  
   Соседка - Маргуша-Тучка - оказалась совсем не страшной. Почему Валентине девчонки в группе дали такое чудное прозвище, было непонятно, но Валя согласилась зваться Валентоном - было в этом имени что-то волнующе-иностранное и победное.
   А вот почему Маргушу прозвали Тучкой, можно было сказать без сомнения: в студенческом драмтеатре она на первом курсе играла Винни Пуха и пела знакомые всем куплеты: "Я тучка, тучка, тучка, а вовсе не медведь..." - не так, как артист Леонов в мультфильме, но тоже по-своему очаровательно. Да и внешне она вполне подходила под образ тучки - необъятная, в своих темных широких балахонах, с черными живыми глазами под сросшимися на переносице круглыми бровками и черными же - ниже попы - прямыми волосами, затянутыми небрежной резинкой. Чрезвычайно подвижный рот и носик уточкой делали ее точно диснеевским персонажем. При этом Маргуша была легкой и прыгучей, у нее, как у Карлсона, которого она тоже успешно играла, вертелся неугомонный моторчик за пазухой. И характер у Маргуши был легкий - она умела развеселить компанию, никому не бывала в тягость - и все ее любили, и никто с ней особо не считался.
   Иногда, как в день заезда Валентины, она впадала на время в умеренную меланхолию - но некоторое уныние не противоречит образу тучки - осенняя тучка должна быть задумчивой...
   А осень только начиналась. Второкурсники возвращались в свои общежитские приюты после летних каникул. В 304 номере пустовала еще одна койка, и Маргуша с Валентиной, сумевшие быстро нащупать общие точки и кочки на театральной почве, с некоторым волнением ожидали, кто будет их третьей соседкой.
  

3

  
   Милен (сложнопроизведенное имя от славянской Людмилы) появилась за день до начала занятий, и все обрадовались: Валентон в одной группе с Милой штудировала немецкий, а Тучка всегда рада была обрадоваться за компанию - она прыгала на своей кровати, как на батуте, хлопая при этом верхними и нижними конечностями в знак ликования.
   Имя Милен Людмиле тоже было к лицу, напоминая что-то из зарубежного кино, ее даже часто спрашивали при знакомстве:
   - Вам, конечно, говорили, что вы похожи на такую-то артистку? - при этом каждый имел в виду свою и был отчасти прав, потому что в голубых жилках Милочки было намешано столько разных кровей - от польско-литовских до еврейских и даже татаро-калмыцких, что в паспорте обозначалось вместительным определением "русская", - и в ее выразительном лице можно было найти черты сходства с кем угодно.
   Сама же Мила своей тайной родиной считала Индию - духовное сердце Земли, почитывала тихонько "Бхагават - Гиту" и - в стране тотального атеизма - знала даже кое-что о реинкарнации. Это делало ее вполне толерантной к привычкам и чудачествам соседей, Валентон с Маргушей тоже обладали природным тактом и не влезали в жизненное пространство ближнего, так что обитатели 304 комнаты составили дружное трио.
   Начало совместной жизни отметили жареной картошкой с домашними вкусностями, которые Милен привезла из родительского дома в Подмосковье.
   Картошка - пока единственное освоенное Милой в студенческой жизни блюдо - готовилась на кухне в середине длинного общежитского коридора.
   Здесь на нескольких газовых плитах круглосуточно кто-нибудь варил кофе в закопченной джезве - во время сессии запах убежавшего и подгоревшего напитка разносился по всему коридору. Иногда появлялись и более сложные запахи: братья-вьетнамцы всем своим землячеством готовили национальное блюдо - малюсенькие рисовые блинчики, в которые заворачивались кусочки жареной селедки. Милен, терпеливая к чужим культурам, была удостоена дегустации - вполне съедобное яство, если не дышать во время еды.
   Монгольское товарищество, тоже обильно представленное на третьем этаже широкоплечими скуластыми потомками Чингисхана, по выходным выставляло на плиту огромную кастрюлю, занимая сразу четыре конфорки. Под богатырской крышкой булькала, издавая сводящий с ума голодных студентов аромат, лошадиная голова с луком и монгольскими специями. Голова варилась долго, часа по четыре, присутствующие истекали слюной над своими сиротскими джезвами. И однажды, когда узкоглазые хозяева пришли проверить готовность деликатеса, на дне кастрюли оставался булькать один бульон, густо заправленный луком. Вожделенная голова испарилась, следственные действия результатов не принесли. Да и что толку искать теперь похитителей - может быть, на их масленых губах еще сохранилось выражение сытой и ехидной удовлетворенности - но съеденную лошадку уже не вернешь, а устраивать в общежитии серьезные разборки - после Куликовской битвы! - пожалуй, не имело смысла.
   Вершиной кулинарного студенческого искусства, конечно, был борщ - с чесночком и фасолью - но готовить его умела только Гала из 312 комнаты, и уж она-то за своей кастрюлей следила бдительно, и к раздаче посторонних не приглашали.
   Да и ладно. В буфете продавались только что появившиеся на советском кулинарном горизонте глазированные сырки, традиционные сосиски тоже пользовались неизменным спросом, а уж про слоеные пирожки с мясом и говорить нечего! Да и много ли студенту надо для счастья!..
   Валентон, периодически совершавшая кратковременные вояжи в родные места, привозила от мамы плотно утрамбованный в трехлитровой банке творог и залитое соленым раствором в такой же банке домашнее сало, еще в туесочке меду - этих лакомств при разумном подходе должно было хватить на месяц.
   Мила тоже привозила из дома сумки с продуктами - их даже не носили на кухню в холодильник - во-первых, бесполезно, если уж лошадиную голову из кипящей кастрюли увели! - а во-вторых, все равно ведь никакая колбаска не успела бы испортиться, все съедали сообща в течение двух дней или быстрее.
   На сорок рублей стипендии можно было вполне нормально прожить. Милен родители из семейного бюджета выделяли на месяц еще пятьдесят рублей, но потом урезали на десятку, когда узнали, что дочка позволяет себе сигареты. Милен позволять себе не перестала, а чтобы восполнить пробелы в своем бюджете, устроилась по объявлению чтицей к слепому студенту - за те же десять рублей начитывала ему два раза в неделю нужные темы на магнитофон.
  

4

  
   Чем занималась и за чей счет существовала летучая Тучка, оставалось ее секретом, соседки без приглашения в чужую жизнь не лезли. А Валентон тоже, конечно, подрабатывала - помогала состоятельным людям по хозяйству, но не любила об этом распространяться. Ей очень хотелось, вопреки совершенно рязанской внешности, выглядеть дамой полусвета. Она репетировала перед зеркалом театральные монологи, читая их на разные голоса. Своими короткими детскими пальчиками Валечка старалась покрепче уцепиться за эту столичную жизнь, а авантюрной изобретательности, как, впрочем, и смиренного терпения, ей было не занимать.
   Однажды она представила соседкам на суд пять вариантов телефонного разговора с Олегом Далем - Валентон задумала во что бы то ни стало познакомиться с артистом.
   - Я работаю над темой "Особенности сценической речи в театре "Современник", - говорила она то академическим голосом молодой аспирантки, то наивным девичьим голоском, то захлебывающимся речитативом восторженной поклонницы... Заговорить с любимым артистом своими собственными интонациями - казалось Валентине бесперспективным.
   И встреча с Далем состоялась!
   Подготовка к рандеву была самая серьезная - Валентон выгребла из стенного шкафа весь свой нехитрый гардероб и примеряла, комбинируя варианты, под незлобное хихиканье соседок; наконец она остановила свой выбор на строгой юбке с глубоким разрезом сзади, а сверху - короткий плащик, но зато длинный шарф спускался от воротника очень элегантно. Чтобы шарф не елозил по плечам, он был эффектно пришпилен с одной стороны увесистой брошью - настоящая старинная эмаль в потемневшем серебре. Были извлечены из чемодана и кружевные перчатки, и сумочка под цвет плаща...
   О встрече Валентон договорилась из телефонной будки во дворе и после дневного спектакля, стараясь быть незаметной, ожидала артиста у ближайшего к театру кафе-стекляшки. Даль в кожаной кепочке и в коротком пальто с поднятым воротником пришел почти вовремя, но явно не был расположен вести долгие беседы с таинственной незнакомкой.
   - Чем могу?.. - спросил он, откровенно погладывая на часы.
   Валечка своим лучшим грудным голосом, позаимствованным с грамзаписи Алисы Коонен, стала объяснять цель своего визита, но артист не пожелал ей подыгрывать, отвечал буднично и даже слегка ерничая:
   - А какая у нас брошечка!.. А перчаточки!.. Вот бы нам такие в реквизитную!
   - Ну уж извините!.. - Валентон улыбалась, стараясь не терять лицо, но прекрасно чувствовала, что творческого контакта не получится, и не стоит злоупотреблять.
   Кофе с пирожком был допит, деньги - каждый за себя - уплачены.
   - Вряд ли я могу быть Вам полезен. Так что - разрешите откланяться, - под конец артист, оценив ненавязчивость странной поклонницы, принял все же условия игры и церемонно поцеловал маленькую ручку. - Рад был познакомиться.
   - Благодарю Вас.
   Все-таки Валентон держалась с достоинством.
   ...Вернувшись в общежитие, где Милен с Маргушей уже ждали потехи с нетерпением, она аккуратно сложила на место все свои драгоценные аксессуары, протерла и убрала в шкаф сапожки и после с мечтательной улыбкой плюхнулась на кровать.
   - Ну что? Рассказывай! - в два голоса подступили соседки.
   - Да что рассказывать? Не глянулась я ему! - просто ответила Валечка.
   Когда она была собой и прекращала лицедействовать, грех было над ней потешаться.
   - Ну и пусть себе плывет!.. - добродушно резюмировала Маргуша. - А кто у нас сегодня дежурный по банкету?
   Милен взяла чайник и безропотно отправилась на кухню.
  

5

  
   Время было уже позднее, и у плиты над кофейной джезвой склонилась только одна какая-то хрупкая и неустойчивая фигура в мятых светлых штанах.
   - Я поставлю чайник рядышком?
   Молодой человек медленно повернулся тонким профилем и полыхнул в Милен глазами цвета голубого льда. Кипящий кофе тем временем с шипением сполз на плиту - оба одновременно схватились за горячую ручку джезвы, разлив остатки кофе. Милен подхватила тряпку и стала вытирать коричневое безобразие, а парень тряс обожженными тонкими пальцами и виновато улыбался, всплескивая на Милен холодной голубизной своих глаз.
   - Вы любите Вивальди?
   Похож на эльфа со сломанным крылышком: нелепый, нездешний и трогательный.
   Доверчивым, но властным жестом он взял Милен за запястье, другой подхватил джезву и вывел девушку из кухни.
   - Пожалуйста, вам понравится!..
   Открыв дверь на другом конце коридора, он пропустил Милу вперед себя, и она шагнула в темноту, где звучала музыка.
   Маленький, явно не советский магнитофон был освещен теплым огоньком оплывшей свечи, которая едва была видна из консервной банки, прикрепленной к спинке стула загнутой жестяной крышкой. На стуле верхом сидел длинноволосый парень с глубоко посаженными умными глазами, склонив голову на руки, обнимавшие спинку стула. На полу, откинувшись к стене, расположилась еще одна колоритная личность с черными глазами явно не славянского разреза.
   - Микио, японец из Саппоро. А это мой брат, Жорж, младший, учится на первом курсе, - при этом брат только медленно опустил веки в знак приветствия, а Микио, загадочно улыбаясь маленьким темным ртом, закивал, как китайская статуэтка с фарфоровой головой на пружинке.
   - А меня зовут Алекс.
   - Алик?
   - Ну, пусть будет Алик...
   Мила дослушала торжествующие скрипки, присев на краешек свободной кровати.
   - У меня чайник наверное уже выкипел! Спасибо за концерт. Я тоже люблю Вивальди. А еще Скрябина, "Поэму экстаза"...
   - А кофе?
   - Не могу, меня ждут... - и выскользнула в освещенный коридор.
   Валентон уже спала, а Маргуша, вырисовываясь темным силуэтом в светлой от уличных фонарей нише окна, - она сидела на широком подоконнике - поинтересовалась, не готовится ли Милен на роль черепахи, которую только за смертью посылать.
   - Ну Маргуня! Там музыка была!..
   Милен пристроилась к Марго с другой стороны подоконника, чтобы видеть, как первый снег выбеливает тротуар внизу, и пускать дым колечками, - такая, можно сказать, медитативная практика.
  

6

  
   Первую пару Милен благополучно проспала. Валентон с Маргушей не стали ее будить. Зато на тумбочке перед кроватью стояла в граненом стакане одинокая роза на тонком кривом стебельке с редкими шипами. Лепестки такие бледные, почти бесцветные... Это Эльф с поломанным крылышком!.. Но где же можно было - в такое время - добыть сей странный цветок?.. Только в долине асфоделей... - сейчас Милен читала с наслаждением Уайльда, и ее завораживали красивые декадентские символы.
   К сожалению, дольше предаваться мечтаниям было нельзя - на вторую пару - старославянский - надо было успеть кровь из носа!
   Лекции по древнерусской литературе читал правнук великого Льва - Никита Ильич Толстой, продолжавший традицию непротивления: он говаривал, что не может унизить ни себя, ни студента оценкой ниже "пяти". И бессовестные студенты, в силу житейских проблем, частенько прогуливали его лекции, невзирая на всю их изысканную красоту как формы, так и содержания. Но семинары по старославянскому языку, дабы уравновесить мягкосердечие лектора, вела железная женщина Елкина, по прозвищу Палкина, она же и экзамены принимала. И тут уж прогулы были недопустимы, иначе стипендии не видать.
   От общежития на Мичуринском до гуманитарного корпуса лучше всего - на троллейбусе, а дальше бегом мимо цирка, и - на девятый этаж.
   Валентон держала ей место за столом у окна. Елкина-Палкина уже стояла с непроницаемым лицом на фоне зеленой доски.
   - Открываем "Повесть о горе-злосчастье"...
   Во время лекции по этой "Повести..." Мила нарисовала в тетрадке иллюстрацию: типичный старославянский мужик в косоворотке сидит на крыльце царева кабака, уронив на колени буйную головушку; в одной руке у него початая бутылка, в другой - обглоданный хребет селедки... Соседки тихо прыснули, но тут же устремили вежливый взгляд на Никиту Ильича, изображая приверженное внимание. Соседка справа при этом на коленях, чтобы не видно с кафедры, проворно перебирала спицами, довязывая безрукавку.
   Но на семинаре у Палкиной отвлекаться на два фронта было рискованно - в маленькой аудитории все видно и слышно. Так что Милен, раскрыв хрестоматию и тетрадь, написала карандашом на последней странице: "Откуда цветок?" Валентон повторила те же действия и написала ответ: "Загадочный незнакомец в белых штанах. Велел передать: в субботу, в том же месте, в тот же час".
   Пока Зинаида за первым столом старательно отчитывалась о формах прошедшего времени в старославянском языке, Милен думала: "Суббота не пойдет - родительский день... И тоже мне, нашел место для свиданья - кухня!.. А цветок романтичный... Ну, раз номер комнаты знает, значит, найдет, если захочет".
   - Девушка! По-моему, у вас взгляд отсутствующий! Давайте-ка отвечать!
   Валентон незаметно ткнула карандашом в нужную строчку, и Милен уверенно продолжила анализ текста - она хорошо умела читать по-старославянски, и была на то особая причина - старинная книга "Библия" в деревянном окладе под тисненой кожей, драгоценная реликвия, данная Миле во временное пользование родным дедом - человеком книжным и ученым. В его маленьком окруженном яблонями домике под Краснодаром хранилось множество старинных книг, в основном религиозного содержания. Дед уверял, что они нужны ему исключительно в познавательных целях, но Мила подозревала и другие интересы. Держать в общежитии такую книгу было небезопасно: на черном рынке за нее дали бы большие деньги, а в комитете комсомола дали бы выговор и невыездную характеристику за религиозное мракобесие.
   Но ощущение опасности только усиливало остроту удовольствия от работы с этой увесистой, пахнущей другой жизнью Книгой. А Валентон раздобыла в библиотеке дореволюционное издание Библии на немецком языке (на русском нельзя, а на немецком - пожалуйста!), и девушки, расположив у себя на коленях обе книги одновременно, путем сравнительного анализа убивали сразу трех зайцев: изучение немецкого и старославянского языков и религиозный ликбез, причем Валентон в этой области, как ни странно, была весьма неплохо осведомлена - может, атеистический режим в глубинке был мягче, да и в анкете ее, в графе о социальном происхождении родителей, был наверняка использован прием умолчания. Валя и "Отче наш" наизусть знала, и еще много всего...
   Так что девушки надеялись, что зачет по старославянскому они у Палкиной так или иначе выбьют.
  

7

  
   Валентина о своей домашней жизни почти ничего не рассказывала. Да соседки и не интересовались особо: пусть у каждого будет свой неприкосновенный уголок. А дома вестей от Валечки ждала мама - маленькая женщина неяркой русской красоты, незаметный работник школьной библиотеки, - ждала с тревогой и гордостью - вот ведь куда дочь замахнулась. И когда надевала старый темный платок, отправляясь в соседнее село, в Покровскую церковь - помолиться за дочь, - сама становилась похожа на Богородицу с окладной иконки, что стояла на угловой полке за кружевной шторкой в дальней комнате. Там же в темном со стеклянными дверцами шкафу соблюдалось старых книг много, и альбомы с фотографиями. Валечке в детстве строго запрещалось совать нос в этот шкаф. Мать растила ее одна, разрываясь между работой и домашним хозяйством, - держала кур, козочку, приторговывала молоком - а как же иначе-то ребенка прокормить! Картошку весной сажала, зеленюшку полезную, сама дрова колола; а цветы на окнах держала экзотические, не как у всех, и отростков никому не давала. Да и знакомств-то ни с кем особо не водила - что лясы точить попусту, лучше книгу хорошую почитать, если время свободное образуется, - и как усядется в плетеное кресло-качалку, непонятного для деревенской избы происхождения, - так прямо барыня со старинной картины!
   Теперь Валентина, приезжая на каникулы, стала расспрашивать про свои корни - мода, что ли, такая пошла: все хотят родословную свою раскопать!
   Мать вытаскивала из шкафа тяжелые альбомы, но никаких объяснений не удостаивала, Валентине приходилось самой домысливать. Это вот отец - мать говорила, в начале войны погиб. А это брат старший - вроде на заработки уехал да и обосновался с семьей где-то на севере. Какие-то тетки в платьях с фестончиками... Пожелтевшая фотография красивого солидного господина в бакенбардах и усах с коричневой печатью внизу и с подписью фотографа. Что этот граф в семейном альбоме де и лает, по какому праву среди мещанской шелупони место занимает? Валентина путаными ниточками связывала свою старинную брошь, ту самую, что на свидание с Далем надевала, с этим загадочным красавцем на фотографии; еще у матери был дивный браслет - змейка с изумрудными глазами, но его мать Валентине не дала - говорит, никому он счастья не принес, пусть лежит на черный день.
   Мать всегда была немногословна, зато любила петь, иногда даже в праздник брала со стены семиструнную гитару с выцветшим малиновым бантом и затягивала высоким молодым голосом: "Окрасился месяц багрянцем" или "Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный, динь-бом, динь-бом, путь сибирский дальний..."
   Валентину она особо воспитанием не обременяла, лишь заклинала: учиться, учиться и учиться! И ничего не бояться. И держаться за жизнь до последнего.
   Вот Валечка и рванула - без всякого страха - до самой столицы! И теперь держалась всеми своими силенками за жизнь под московским солнцем. И ей очень хотелось, чтобы эта жизнь была красивой.
  

8

  
   Поэтому перед Новым годом Валентон объявила соседкам, что к ним на посиделки приглашен молодой, но уже известный в некоторых кругах поэт Вячеслав К. с другом, извольте все подготовиться.
   Для Милен с Маргушей-Тучкой подготовка заключалась в наведении порядка в комнате - насколько хватит сил и совести - и в капиталовложениях - по мере возможностей. Львиную долю забот взяла на себя Валентон. И какие же чудеса она творила!
   В назначенный день на выдвинутом в середину между двумя кроватями столе оказалась белоснежная крахмальная скатерть с вышитыми гладью трилистниками и брусничками; явился взятый на прокат фарфоровый обеденный сервиз и низкие бокалы под болгарский коньяк "Плиску". Салфетки, столовые приборы, фрукты в трехъярусной кабаретнице - все подобрано по высшему разряду. А главным сюрпризом намечалось горячее блюдо - утка, натертая мускатным орехом, с изысканной начинкой, по рецепту Елены Молоховец (кулинарную книгу Молоховец Валентина знала не хуже, чем Священное писание, и частенько, для смеха, цитировала из нее за скудным студенческим столом, за что соседки грозились удавить ее подушкой.
   Видя героическое усердие Валентины, девчонки прониклись серьезностью момента и сменили домашние треники на праздничные блузки с бижутерией. Сама Валентина была в строгом синем платье со светлым ажурным воротником (уж не вологодские ли кружева?), подколотым знаменитой брошью. Гости пожаловали с букетиком подмерзших хризантем и плиткой воздушного шоколада. После сдержанного знакомства и почти молчаливого вкушания яств девушки пытались оживить обстановку: Валентон театральным голосом наизусть читала монолог "Нарисуй мне барашка..." из "Маленького принца", Милен проникновенным голосом пела: "Не падайте духом, поручик Голицын" и "Конфетки-бараночки", а Маргуша выстукивала ритм прокатными вилками по сервизным тарелкам и бокалам... Поэты угрюмо шутили, что бутылка "Плиски" хоть пузата, но мала, да и утка - не птица: для двоих много, а на троих уже мало, не проще ли было обойтись водочкой с соленым огурчиком, по русскому обычаю. Валентина начала, было, объяснять про традиции высокого русского гостеприимства, но заметив отсутствие интереса, тихо закрыла тему. Про творческие планы гостям говорить тоже не хотелось - эти заумные филологини - не предмет для продолжения знакомства.
   Не доев торт "Прага", гости раскланялись.
   - Будем считать, встреча прошла на высшем уровне, - без обиды сказала Валентон.
   - На высочайшем! - хором ответили соседки. И все трое плюхнулись на свои кровати и стали хохотать - а что еще оставалось?
  

9

  
   Алекс появился через две недели так же неожиданно, как и исчез после кухонного знакомства.
   Милен только что водрузила черную чугунную сковородку на середину маленького столика, служившего то как письменный, то как обеденный, если застелить его газеткой; девчонки собирались ужинать, когда в дверь деликатно постучались.
   - Это кого же к нам несет в такой неподходящий момент? - скорчила испуганную рожицу Тучка.
   Дверь не запиралась, и незваный гость вошел без приглашения.
   - Я слышал, здесь готовят лучшую в Москве и в Московской области картошку...
   - Готовят на кухне, а здесь ее едят. Картошку по-кошски-Мурски, - академическим голосом включилась Валентон.
   - Почему такое зоологическое название? - Алекс уже присаживался к столу, где ему жестом указала место Милен.
   - А потому что все сразу мурлычут, когда ее едят. А некоторые даже рычат! - и Марго издала истошный вопль голодного мартовского кота, изготовившегося к встрече с соперником.
   - Вот и я пришел на запах, как зачарованный на звуки волшебной флейты. И у меня есть для вашего бестиария олень! - он извлек из глубины просторного свитера, болтавшегося, как на вешалке, на его субтильной фигуре, нарядную бутылочку мадьярского ликера "Хубертус" с оленьими рогами на этикетке - явно, из нового магазина "Балатон", что открылся неподалеку от общежития.
   - Каким же нездешним ветром прибило Вас к нашему тихому берегу? - стрельнула недоуменными глазами Милен.
   - Да вот, дубовый листок оторвался от ветки родимой...
   - Где же этот дуб стоеросовый произрастает?
   - Вот так сразу - и стоеросовый!.. У Лукоморья, вестимо, на Днепре!
   - Да что ж он там, на Днепре-то, делает? Там и кота ни одного ученого за последнее время никто не видел! - продолжала язвить Милен.
   - Ну, это Вы напрасно... Вот наша с Жоржем мама работает в редакции "Запорижской правды"...
   - Что?! Это что - за Парижем?
   - Нет, это Запорожье так по-украински звучит: Запорижье. Так вот, наша мама всю жизнь мечтала, чтобы ее сыновья учились в Московском университете. Она это задумала, когда университет еще только строили, а нас и в проекте еще не было... Но, как видите, ее мечта осуществилась. Я еще и в Рижском - не в "за-по-рижском", а в том, который в Риге, - политехе до этого год проучился, а потом в Москву махнул. А брат в армии отслужил и тоже приехал поступать. Без блата и репетиторов. Мы с ним самородки. Так что насчет котов ученых...
   - Ладно, беру обратно и каюсь, каюсь, каюсь!
   - Да не стоит... Картошечка у вас славная - на сале...
   - А сосед Ваш - правда японец?
   - Чистая правда. У него мама в Саппоро, преподает домашнее хозяйство.
   - Во - какие науки бывают! - восхитилась Тучка.
   - Да. А отец у него художник, живет на острове Хоккайдо.
   - А почему же не с мамой?
   - Да у них, как и у нас, - "люди встречаются, люди прощаются", разводятся...
   Все замолчали понимающе: у каждой была своя история, которой тоже можно было посочувствовать.
   А дальше ужин пошел весело и без церемоний. Валечка, раскрасневшаяся от еды и вина, смеялась серебряным колокольчиком над Маргушиными анекдотами, Милочка спела по желанию публики "Гимназистки румяные, от ликера чуть пьяные..." и "на бис" - "Я черная моль, я летучая мышь..."
   Алекс был галантен со всеми, а уходя попросил Милен проводить его.
   - Мы послезавтра собираемся праздновать День рождения Микио. Я прошу Вас украсить нашу мужскую компанию. От имени Микио прошу...
   Милен обещала быть.
  

10

  
   - Ой, девчонки, я ума не приложу, что подарить этому японцу! Ну не матрешку же ему вручить, тем более, что японцы ее сами же и изобрели.
   - Ну, одеколон мужской... "Старый Томас" прибалтийский здорово пахнет, - поделилась неожиданными познаниями Тучка.
   - Да что ты, он себе все в "Березке" покупает, - резонно возразила Валентон. - Может ему пепельницу красивую, с видом Москвы?.. Он курит?
   - Ой, да я не заметила! Может, в Японии вообще не курят - все просветленные ходят?..
   - Ага, скажи еще - не пьют! А "саке" кто придумал? - Маргуша явно держала тему.
   В общем, остановились на пепельнице. На нее и денег пока хватало. А не понравится - подарит какому-нибудь японцу как русский сувенир.
   - Наши, кто за границу ездит, всегда пепельницы привозят с названиями гостиниц или кафе, - мечтательно сообщила Тучка.
   - Так они же их тырят в кафе и гостиницах! Это такая азартная русская традиция - обязательно стырить в кабаке пепельницу на память, а иначе и радости нет! - это Мила добавила, она про это знала не понаслышке.
   - А Томако тоже будет на дне рождения? - полюбопытствовала Валентон.
   - Это японка, в которую все наши парни влюблены? - спросила Милен. - И что они в ней находят! Какая-то бледная, бесцветная, нескладная...
   - А в ней экзотический шарм. Наши поэты всегда на иностранках женятся, на каких-нибудь Айседорах или Маринах Влади, - Маргуша уже сидела на подоконнике и разглядывала публику внизу у подъезда.
   - Но сама-то Томако на наших не гладит, она с этим, как его, Акирой Такаморой
   - ходит... И вообще, наши женихи за границей не котируются. Зато русские девочки везде нарасхват.
   - Нет, девчонки, не нужен нам берег Турецкий...
   - И Африка нам не нужна, - хором подхватили Милен с Тучкой.
  
   На день рождения Мила пришла с миниатюрным гжельским самоварчиком, хотя на него пришлось раскошелиться. Из гостей, кроме братьев Стычинских, был как раз японец Акира - вида сурового, самурайского, к тому же с ним трудно было разговаривать - он только начал изучать курс "русский как иностранный".
   Закуски на столе было негусто: что-то рисовое под темным соевым соусом, колбаска докторская в нарезке, зато бутылка настоящего виски "Белая лошадь" и итальянский вермут из валютного магазина.
   Милен, питейного опыта практически не имевшая, после первого стакана вермута почувствовала, что не только ноги и руки, но и язык у нее совершенно выходят из повиновения. Не успев закусить, она глотнула еще раз из услужливо долитого хозяином стакана и с холодеющим недоумением поняла, что сейчас упадет под стол. Она успела еще схватить Алика за руку и умоляюще посмотреть в его холодные глаза - и уже как-то оказалась лежащей на чьей-то кровати, веки сами закрылись, но голова, как ни странно, работала удивительно четко: она слышала, что японцы хихикают в ее адрес, но Жорж заступился, что девочка просто еще не умеет пить, пусть немножко отдохнет, она скоро придет в себя.
   А дальше Милу просто не принимали во внимание, и мужские застольные разговоры пошли вполне непринужденно. Ей хотелось крикнуть: "Эй, я все слышу!" - но язык совершенно не подчинялся.
   Так что для начала пришлось выслушать серию недамских анекдотов, а после - по мере убывания виски - начались откровения о мужских подвигах. Именинник на отчетливом русском очень серьезно рассказывал, как развиваются его отношения с Леночкой К. - Мила с ней была неплохо знакома, в одной группе занимались на семинарах по истории КПСС, такая домашняя девочка...
   Но тут Алекс, у которого язык тоже не очень уже слушался, обняв Микио за плечи, некрасиво хмыкнул:
   - Микио, родной, может, ты еще и жениться на ней задумал?
   - Жениться на русской девушке - большая честь! - скороговоркой отчеканил японец.
   - А ты хоть знаешь, кто у нее папа?
   - Я женюсь на девушке, папа не имеет значения!
   - А вот тут ты ошибаешься, - Алик без приглашения налил себе еще из откуда-то появившейся новой бутылки. - Ты не знаешь нашей действительности. А папа у нее - полковник КГБ, он никогда не позволит дочке выйти за иностранца, иначе его карьере - каюк! Он еще и тебе сумеет жизнь попортить.
   Для Милы такой поворот событий тоже был неожиданностью. Она отлично соображала, что подло вот так подслушивать чужие секреты, и пыталась подать голос. Сразу она увидела над собой склоненное лицо Алика, он заботливо помог ей подняться и проводил до 304 комнаты. Валентон с Маргушей уложили ее в постель с подходящими моменту комментариями, и сознание Милен мгновенно отключилась.
  
   Когда Алик зашел на следующий день, оказалось, что они с Милой уже "на ты", хотя брудершафтов Милен вспомнить не могла.
   - Как себя чувствуешь?
   - Позорняк!..
   - Да с кем не бывает... Вермут вообще коварная штука. Да и виски не лучше нашего самогона...
   Миле хотелось спросить, правда ли - про Леночку, но постеснялась признаться, что все слышала.
   Алекс угостил девчонок конфетами с праздничного стола и опять исчез на неопределенный срок.
  

11

  
   Приближалась сессия, и гулянки пора было выбросить из головы. Валентон с очень серьезным видом конспектировала в читальном зале Бодуэна де Куртене. Маргуша-Тучка исчезла без объявления адреса и сроков возвращения, как это у нее частенько бывало, ведь "тучки небесные, - как сказал поэт - вечные странники"!
   А Милен завела моду устраиваться с учебником в тайном местечке, которое успел показать ей Алекс: на лестнице между четвертым этажом и чердаком. Здесь было тихо и безлюдно, можно было, не отрываясь от занятий, наблюдать сверху за уличной жизнью через широкое окно на нижней лестничной площадке, наполняя потихоньку курительную банку бычками. Иногда Мила закрывала глаза и снова представляла себе, как Алик читает ей страницы из своего любимого Камю - опасная, между прочим, книга для не определившегося между добром и злом сознания! - или стихи неведомого Миле польского поэта Галчинского:
  

Зачарованные дрожки,

Зачарованный извозчик,

Зачарованный конь...

  
   - Эта музыка, и правда, завораживала.
   Так, поехали зубрить дальше, а то без стипендии останешься!
  
   А Валентон, ведомыми лишь ей одной путями и тропами, оказалась вдруг в семинаре профессора Воскресенского; ей безумно нравились торжественные фамилии, вроде Белоцерковский, Крестовоздвиженский, Рождественский... Студенты разбирали старинные тексты - писания отцов церкви, пользуясь международным авторитетом профессора, который уже мог позволить себе не опасаться за репутацию и утверждал, что предметом научного исследования может служить всякий продукт человеческого сознания, в том числе и религия.
   Валечка чувствовала себя здесь в своей стихии, она могла наконец блеснуть среди столичных студентов своими познаниями и так преданно смотрела учителю в глаза, что в очень короткий срок стала его любимицей и помощницей - просто правой рукой во всех делах - и в научных, и в бытовых. Профессор мог запросто доверить ей сгонять за забытыми документами к нему домой, в преподавательский корпус в правом крыле высотки, заодно и в магазин заскочить, по поручению его молодой супруги. Валечка с истовым рвением выполняла все поручения дорогого учителя и, кажется, относилась к ним просто как к монашескому послушанию. Недаром Маргуша говорила, что из нее получилась бы типичная боярыня Морозова - и по фактуре, и по натуре. Валентина даже стала реже бывать в общежитии - буквально дневала и ночевала в профессорском дому и, как небезосновательно предполагали девчонки, приобрела новую профессию бесплатной помощницы по дому при профессорской жене. Ну что ж, каждый выбирает по себе - нечего тут судить-рядить...
  
   А Маргуша в детские зимние каникулы подрабатывала в Лужниках - в бело-крахмальном пузатом костюме снежной бабы приветствовала за ручку малышей, идущих с мамашами на ледовое представление. Платили негусто, и ноги порой отмерзали, но в веселой компании гастролирующих зайцев, медведей и других сказочных персонажей русского новогодья царила атмосфера радостного возбуждения и артистического братства - с аффектированными эмоциями, мелкими интригами и всегдашней готовностью к дружескому застолью.
   Пока шло представление на льду, все собирались в "каморке у папы Карло" - так называлось маленькое помещение для технического персонала, где можно было отогреться и вскипятить чаю. Снегурочка сбрасывала голубой кокошник с пристежной косой и убегала по своим делам (у нее были шашни с главным администратором), а уличный Дед Мороз отпускал под подбородок ватную бороду и, приятнейше улыбаясь, разливал всем по чайным кружкам изрядную порцию коньяка из нагрудной фляжки:
   - Согревайтесь, братцы!
   После чаю с коньяком всем становилось хорошо и уютно, хотелось прислониться к кому-нибудь теплому и надежному и закрыть глаза с улыбкой на губах.
   - А что это Тучка у нас пригорюнилась? Давай, ты будешь у меня не Тучка, а Розовое облако!.. - намороженные и напомаженные щечки Маргуши и впрямь полыхали алою зарей, а от ласкового воркования Деда Мороза она таяла, как снежная баба на солнцепеке, внутри при этом ощущая себя весенней Снегурочкой на Краской горке - Снегурочкой, истаивающей от любви!
   А Дед Мороз, промокая салфеткой красный не только от грима, но и по перевалившей за сороковник своей мужской природе нос, добродушно улыбался и запевал грудным баритоном "По диким степям Забайкалья..." Маргуша под его горячей рукой на своем плече продолжала таять и не собиралась сопротивляться этому блаженному состоянию...
  
   Милен после сессии собиралась отправиться на отдых к родителям - отоспаться в родной постельке, наесться маминых пельменей, покататься на лыжах и не открывать ни одной книжки - вообще на время буквы забыть!
   До каникул она успела несколько раз побывать в комнате братьев Стычинских и узнать некоторые подробности их жизни. Оказывается, Алик подрабатывал - ночь через две - сторожем на Мосфильмовской проходной, а днем братья за двадцать копеек с листа перепечатывали на трофейной немецкой машинке, позаимствованной у сына одного писателя средней руки, диссертации для аспирантов из союзных республик - стучали по очереди, "в четыре руки". Милен тоже с удовольствием приняла участие в этой работе - у них дома была пишущая машинка, и мама, работавшая делопроизводителем, научила Милу неплохо печатать - в жизни пригодится.
   Аспиранты приходили по объявлению в основном с кафедры "Истории КПСС", и их изыскания были посвящены вопросам становления советской власти в отдаленных кишлаках и аулах. Получив гонорар за работу, братья устраивали пир - с шампанским и ананасом - за здоровье новоиспеченного кандидата исторических наук - и зачитывали тут же отпечатанную пародию на его диссертацию, изображали защиту и оппонентов, и торжественное присвоение научного звания.
   Братья вообще имели талант пересмешников, особенно мрачноватый с виду Жорик. Например, когда изучали по литературе 19 века роман Салтыкова-Щедрина "Господа Головлевы", братья вели между собой на лекциях переписку в духе Иудушки:
  

Горит звезда в полнощном мраке,

Ах, люди, люди, - вы собаки...

В нощи горит одна звезда.

Живите, маменька, всегда.

  
   Кстати, к своей запорожской мамочке оба брата относились с искренней любовью и заботой, писали ей длинные забавные письма и из последних денег посылали подарки к праздникам.
  
   Сосед Стычинских, Микио, теперь встречался с Любушкой из первой немецкой группы. Эта девочка-вундеркинд приехала из молдавской учительской семьи в 15 лет и успешно поступила в университет! Она и теперь училась отлично. С Микио они везде ходили за ручку и были похожи на двух детсадовских карапузов, но очень трогательных и симпатичных, как в поучительных советских мультфильмах. Микио ужу успел сообщить соседям, что, как только Любушке исполнится 18, они поженятся. Любины родители, педагоги, тоже, видимо, были извещены - так что они без предупреждения нагрянули к новому году в Москву и пытались образумить заблудшую дочь - все было безуспешно. Они даже в деканат обращались за помощью, но результатом оказалось лишь то, что на сессии Люба по многим предметам неожиданно получила "тройки", и не потому, что учиться стала без усердия, а кажется, поступила такая установка: нечего поставлять капиталистическому миру специалистов-отличников.
   А Мама Микио прислала Любушке ко дню рождения шелковое кимоно необъятных размеров, по-видимому, Микио написал, что его русская избранница имеет пышные формы. Сама же Любушка особо не расстраивалась, стала потихоньку учиться вязать на спицах и практиковалась в этом занятии на многих лекциях:
   - А что, буду, как мама Микио, преподавать в Японии домоводство, если русские филологи там не понадобятся.
  

12

  
   После сессии Маргуша-Тучка в общежитии вообще не появлялась, упорхнула куда-то со своей театральной шабашкой, "по лазури весело играя", и следов не оставила - вероятно, рассчиталась в каникулы, пока Мила и Валентон разъехались по домам, - ее кровать у окна зияла пустой панцирной сеткой.
   Так что вскоре на ее месте появилась черноглазая круто упакованная девица Наталья, или "Наташя", как звали ее регулярные гости из далеких стран, где солнце светит 365 дней в году.
   Когда Мила на выходные уезжала к родителям, гости задерживались в 304 номере до бледной северной зари, не считаясь с присутствием Валентины, которая и так приходила поздно вечером и не знала, куда себя деть на ночь. Прослонявшись, сколько хватит сил по коридору и лестничным закуткам, она вежливо стучала в свой номер и укладывалась, не раздеваясь, лицом к стене, заложив ухо тяжелой подушкой. А за маленьким столиком посреди комнаты продолжалось веселье с восточной музыкой и другими раздражающими звуками.
   Однажды Валентина, доведенная до отчаяния Натальиным хохотом, повернулась к компании и буркнула в сердцах: "Да чтоб вам всем!.." И Наталья, как раз разливавшая в это время чай из электрического чайника, неловко обернулась и опрокинула чашку с кипятком прямо на причинное место волоокому Парису. Пришлось Наташе срочно ловить такси и везти заморского гостя в травмпункт. А Валентон не могла удержаться, чтобы не прыснуть в подушку. При этом на столе среди импортных закусок стояла банка меда из Валиных запасов и сальце, нарезанное тонкими ломтиками, - того же происхождения. Наталья не стеснялась пользоваться чужим, как своим. Когда спустя месяц она благополучно покинула 304 комнату, вместе с ней бесследно исчезла и старинная Библия, которую дедушка Милы дал ей во временное пользование - пока изучали "Научный атеизм".
  
   Преподаватель, с увлечением читавший лекции по этому загадочному предмету, использовал кафедру для того, чтоб хоть немного просветить студентов в области религий разных народов мира. А интерес к этому вопросу, как раз благодаря запретам, был огромный.
   Прослушав однажды лекцию о различных ветвях и веточках христианского вероучения, девушки отправились в баптистский молельный Дом адвентистов седьмого дня, адрес которого в Москве лектор опрометчиво упомянул. Сначала пересмеиваясь, Мила с Валей без труда нашли нужное здание в упомянутой улице. Их впустили беспрепятственно, и какие-то темные с незапоминающимися лицами женщины услужливо провели их на галерею во втором этаже, откуда был виден весь молельный зал и маленькая трибуна проповедника, а напротив располагался балкончик с хором и маленьким органом. Икон нигде не было видно, только на передней стене строгими буквами было выведено: "Бог есть любовь".
   Священник без традиционного в православных храмах облачения - в обычном сером костюме с галстуком - говорил не на старославянском, а на вполне понятном русском языке и очень проникновенно объяснял какие-то страницы Священного писания. Люди внизу молча слушали и временами пели странные незамысловатые молитвы на музыку современных советских песен, например, "Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших крыл..." - а дальше какая-то религиозная отсебятина. Девушки недоуменно переглянулись, но не произнесли ни звука - побаивались все-таки. Потом на хоровом балкончике заиграл орган и появилась певица: в ярко-зеленом платье, с русой косой (никаких платочков на голове) - настоящая природная красавица с великолепным оперным голосом, она чудно пела "Аве Мария" и какие-то духовные арии на итальянском языке.
   А в заключение проповедник закрыл книгу и просто сказал: "Давайте вместе помолимся за тех, кто сегодня присутствует на нашем собрании впервые", - и все запели, а Валя с Милой почувствовали, как у них мурашки бегут по коже, Валентине вообще казалось, что она сейчас потеряет сознание, будто Святой Дух и правда снизошел на нее.
   Еще пару раз девушки приходили сюда - хотели послушать необыкновенную певицу - но она больше не появлялась, а приобщаться к деятельности полуофициальной секты было девчонкам ни к чему, и боязно, и опасно.
  

13

  
   Валечка вообще была склонна соблюдать себя в рамках традиционного православия. Ставя в духовку запекаться рождественского карпа на профессорской кухне, она серьезно крестила противень и шептала: "Благослови, Мать Царица Небесная".
   А в доме Воскресенских появилось новое интересное лицо - профессорский сын Андрей, юноша в первом расцвете сил, недавно закончивший воинскую службу в подмосковном гарнизоне, а теперь, после побывки у матери, первой жены профессора, приехавший с намерением готовиться к поступлению в университет. К Валечке он отнесся просто и приветливо, без сословных предрассудков. Валентон, взволнованная постоянным присутствием молодого человека, попыталась сначала примерить какое-нибудь подходящее театральное лицо, но Андрей сумел быстро показать, что предпочитает естественность в отношениях. Однажды, когда Валечка сновала у овального обеденного стола, расставляя приборы на бледно-лиловой скатерти, он подошел сзади, подхватил ее под локотки и оторвал от земли:
   - Какой же ты цыпленок недокормленный!..
   Валя смеялась смущенно и счастливо, не смея противиться этим немудреным знакам мужского внимания.
   Девушки в группе сразу заметили, что Валентон переменилась. Природный румянец, и так всегда оживлявший ее маленькое лицо, теперь расцвел каким-то лихорадочным цветком, а в ярких карих глазах поселилась непрерывная внутренняя улыбка. Она даже стала чем-то похожа на Джульетту Мазину из "Ночей Кабирии" - все тогда по нескольку раз бегали в "Колизей" смотреть этот фильм.
   А Милен Валечка даже шепнула на занятиях: "Я, кажется, замуж выхожу". Ну, уж в такие чудеса верить, конечно, никто не собирался.
   Однако в одно субботнее утро, когда Милен еще накладывала перед зеркальцем дежурный макияж, а Валечка мышкой копошилась в своем бездонном чемодане, в дверь постучал "прекрасный принц". В руках у него был настоящий маленький букет невесты.
   - Ну что, Валюшка, ты готова? Внизу машина ждет!
   И Валентина просияла ему навстречу совершенно прекрасным лицом - просто Золушка в сказочном королевстве, хоть на ней и не было бального платья и хрустальных туфелек!
   Теперь только Мила заметила, что заветная брошка опять приколота под вологодским воротником - наряд хоть и не свадебный, но торжественный и символичный.
   - Не поминайте лихом! - почему-то промолвила Валентина и, не оборачиваясь, как зачарованная, выплыла из комнаты.
   Ну и дела! Милен срочно докрасила ресницы и побежала в соседнюю комнату - сообщить девчонкам невероятные новости.
   На свадьбу никто из общежития не был приглашен.
   - Да где уж нам... в калашный ряд! - смеялись девчонки из группы - без зависти, просто недоумевая, что такие сказочные истории еще случаются на белом свете.
  
   Теперь в 304 комнате пустовали две кровати - Валентон, по слухам, обосновалась с мужем в новой "однушке" на окраине Москвы. Однажды после занятий она даже пригласила Милу заехать - посмотреть свое гнездышко. Квартира стояла в стадии доремонта, мебели почти не было, вещи развешены на старых креслах, постель на полу. Воду и газ еще не подключили. Но Валечка все равно накрыла красивый стол на кухне: французское вино, немного фруктов и сыр.
   - Ну, рассказывай, Валентон!
   - Да нечего рассказывать... Сама видишь, - она смущенно улыбалась и опускала глаза.
   Наверное, боится спугнуть свое счастье, - подумала Милен.
  

14

  
   Сама Мила не успевала соскучиться от одиночества в опустевшей комнате: забегали девчонки из группы, да и Алик с Жоржем частенько заглядывали на картошку "по-кошски-мурски". Старший приносил Миле какие-нибудь милые пустячки, хотя и без них девушка чувствовала повисший между ними магнит притяжения. С Жоржем было проще, он, насупив тяжелые брови, полусерьезно называл себя гением и демиургом, но Миле, жуя картошку, отсыпал вполне земные комплименты и благодарности.
   Братья вообще не были похожи: как выяснилось, между ними была жгучая тайна разного отцовства, которая была объявлена сводным братьям в пост-подростковом возрасте матерью, затеявшей вдруг тяжелый бракоразводный процесс, чем жестоко поколебала миропредставления старшего, называвшего с детства отцом чужого дядю, - вот оно откуда растет - поломанное крылышко! Теперь Алекс, пытаясь усмирить свой холерический темперамент, требующий немедленно проявить горячую симпатию к Миле, громоздил между ними какие-то холодные стены, исчезал на недели без объяснений, явно боялся любых ограничений своей свободы, открыто признавался, что не терпит обязательств и ответственности; в то же время он старался не допустить ускользания Милы из поля своего влияния: то букетик подснежников воткнул в баночку из-под майонеза, то пригласил вдруг в ресторан "Москва".
   - Откуда такие деньжищи? Тебе что - повышенную стипендию дали?
   По воскресеньям, если Мила не уезжала к родителям, ходили на скачки. Ипподром был мало похож на тот, где Вронский скакал у Льва Толстого перед глазами испуганной Анны Карениной, - не было тут светских дам в пышных шляпках - публика здесь собиралась замызганная и жуликоватая, но азартная - "А я слыхал сегодня краем уха, что завтра едет Ванька Попельнуха" - фамилия Попельнухи, действительно, значилась в одном из заездов. Но Мила, проштудировав программку, поставила рубль на единственную женщину - и интуиция, как обычно, не подвела - ее конь Идеал пришел первым! Темная лошадка принесла баснословный выигрыш - 27 рублей! Победу отмечали втроем в ресторане "Славянский базар". Осведомленный во всех вопросах Жорик рассказывал, какие знаменитости кутили за здешними столиками, изображал подгулявших купчиков, приляпывавших горчицей ассигнации на лоб услужливым официантам. Студенты на свои 27 рублей тоже погуляли неплохо - так что на обратном пути потеряли Жорика - выронили его из трамвая на одной из остановок! И вернулся он в общежитие только под утро - весь в опилках и без новой кроликовой шапки, где ночь провел - осталось тайной для всех, и для него самого тоже. Непослушным еще языком Жорик печально декламировал Иудушкино: "Горит звезда в полнощном мраке, Ах люди, люди, - вы собаки".
   К Восьмому марта Алик принес билеты в Большой театр с Майей Плисецкой.
   - Ничего себе! Как тебе это удается?
   - Не задавай лишних вопросов! - неожиданно-жестко отрезал Алекс. Он был непонятен - какой-то байронический герой!
   С высокого балкона третьего яруса происходящее на сцене выглядело мелко, зато можно было в подробностях разглядеть расписной плафон потолка - всех этих нежных покровительниц искусств, хороводом окруживших опрокинутый хрустальный фонтан люстры. Электризующая музыка "Кармен-сюиты", золотой блеск и вишневый бархат - все волновало и взвинчивало градус эмоций. Временами Мила замечала, что Алик как-то неподдельно-печален и лихорадочно возбужден - и, кажется, даже не от ее присутствия. После спектакля разговор тоже не клеился, возвращались холодно и отчужденно. У входа в общежитие Алик вдруг вздохнул:
   - Давай напьемся!
   - Ну, давай... - хотя предложение мало вязалось с ситуацией.
   "Соображали на троих" с Жориком в 304 номере, Мила собрала дежурную закуску - плавленые сырки с хлебом, вино было некрепкое, но Алекс, в отличие от Милы с Жоржем, очень быстро опьянел и вставлял в разговор не к месту какие-то беспомощные реплики:
   - Вы же ничего не понимаете, ничего не знаете...
   Миле казалось, что у него оба крылышка поломаны и вот-вот оторвутся.
   Однако наступала весна, и душе хотелось обязательно кого-то любить. Или хотя бы жалеть.
  

15

  
   В синий апрельский денек после занятий Мила с Аликом отправились побродить в Новодевичий монастырь.
   Снег, превратившийся в ледяную крупу, хрустел, разбегаясь под ногами сверкающим бисером. Почти безлюдная тишина в голом кладбищенском саду среди склоненных каменных ангелов позволяла не утруждать друг друга разговорами, и это было ново и прекрасно - общаться без слов, без взглядов, без прикосновений; оказывается, в этом безмолвном шагании рядом можно делиться гораздо более глубокими мыслями и чувствами, не имеющими точных слов для выражения.
   Уже спускались прозрачные зеленоватые сумерки, когда на просохшей скамейке у печального серого памятника Алекс все же произнес слова, которых ждет каждая девушка, смазав их жгучую необратимость жалким "наверное". Признание было скреплено, как печатью, поцелуем, торжественным и символичным среди монастырских стен, подрумяненных закатом.
   Выйдя за тяжелые решетчатые ворота, оба вдруг развеселились, бежали в метро, взявшись за руки, говорили бессмысленные для постороннего уха слова, хохотали без повода и резвились, как весенние зверята в молодняке Московского зоопарка.
   Вернувшись под вечер в общежитие, конечно, они не могли разойтись по разным комнатам, тем более, что 304 номер был свободен от других постояльцев - такие судьбоносные искушения случаются не каждый день!
   Эмоциональный фон первого ночного свидания нельзя было назвать идиллическим, скорее уж это походило на "поединок роковой" - с могучими всплесками по поводу прошлой жизни каждого из персонажей и не менее высоким напряжением по поводу будущего, которое никак не складывалось в совместную картину... Просто отдаться молодой физиологии по сердечному влечению - без рефлексии и надрыва - не получалось, слишком много литературного опыта застряло в головах.
   Часам к четырем утра, утомленные накалом страстей, опустошенные любовники все-таки задремали, угнездившись в слаженной позе на узенькой студенческой кровати.
   И тогда в дверь решительно постучали.
   Не успевший начаться сон мгновенно улетучился. Стук, произведенный увесистым кулаком, повторился:
   - Открывайте немедленно. Оперотряд!
   Мила обреченно рванулась к двери, Алекс пытался удержать ее за полу халатика, но грохот в дверь был бесповоротно-настойчивым и сопротивление, судя по всему, бесполезным.
   Пока Мила судорожно приводила в порядок одежду и открывала замок непослушным ключом, Алекс метнулся на свободную кровать у окна, накрылся одеялом и голову припечатал сверху подушкой.
   В комнату вошли трое, ослепив Милу ярким лучом фонаря. Все, что было дальше, она воспринимала сквозь туман, будто медленно погружалась на дно колодца; комок, пульсирующий в горле, не давал выдавить из себя ни звука и едва позволял дышать. Как сквозь толщу воды, она слышала грубые слова, казенные фразы про моральный облик советской комсомолки, что-то про деканат; один, коренастый, как обезьяна, вставлял какие-то мерзости... - смысл уже с трудом доходил до сознания - Мила прислонилась спиной к стенному шкафу и боялась, что сейчас начнет сползать вниз.
   Страшная компания, почему-то никак не коснувшаяся Алекса, непонятным образом удалилась, продолжая еще в коридоре сотрясать воздух угрозами и грязной бранью.
   На пол Мила не сползла - она просто выпала из времени и пространства, а вернувшись, стянула со своей кровати одеяло и ватными ногами шагнула в незакрытую дверь, дошла до лестницы - одеяло послушно ползло следом - медленно поднялась на площадку под самым чердаком и, свернувшись в эмбрион, села в темный угол, натянув одеяло на голову.
   Дальше время совсем остановилось, мысли тоже ушли - безмолвие и темнота - вакуум!
   Хорошо бы так и оставаться в этом промежуточном - между небом и землей - состоянии... Но холодно. И надо, наверное, закурить. А сигареты остались в комнате... А прочее уже неважно.
   И она поплелась по лестнице вниз, и одеяло по-прежнему тащилось сзади.
   В комнате кровать у окна была уже аккуратно застелена - и никаких следов прекрасной и ужасной ночи не осталось. Может, это просто дурной сон?..
   Теперь Мила почувствовала, что смертельно хочет спать! - и она рухнула на кровать, забыв, зачем пришла.
  

16

  
   На следующий день на занятиях Мила не появилась. Она спала и не хотела просыпаться. Глаза иногда открывались, но как только реальность начинала пробиваться в сознание, Мила намеренно зажмуривалась и снова проваливалась в свой колодец, она уже выучила туда дорогу и не хотела возвращаться.
   - Мил, ну ты чего? Я сказала старосте, что ты болеешь, она отметила... - вынырнув из темноты, Мила увидела перед собой Валентину, сидящую на корточках возле ее кровати.
   - Ну чего ты?.. По немецкому завтра контрольный опрос... Может, врача?.. Или давай, я тебе чаю согрею.
   - Не надо чаю, Валентон. Все плохо!..
   - Ну, давай поплачем вместе!
   Валя села на краешек кровати, склонилась, и обняла подругу, и стала тоненько шутливо подвывать - и Мила подхватила ее голос - и завыли они вместе, и слезы дружно текли из глаз у обеих - пока они не устали и не рассмеялись.
   - Ну, все, что ли? Мы еще увидим небо в алмазах! Давай уже чай пить, а то сил нет, как есть хочется!
  
   - Валь, а ты что в общаге-то делаешь, почему молодому мужу котлетки не жаришь? - спрашивала Мила, откусывая толстый бутерброд с колбасой - у нее вдруг проснулся зверский аппетит.
   - Да чего муж... - Валентина беззащитно, по-детски вздернула круглые бровки и вздохнула, виновато улыбаясь, - он уже, наверное, объелся груш...
   - Что, изменил, что ли?
   - Да нет. Семейство Воскресенских затеяло суд. Они хотят, чтобы брак признали недействительным!..
   - Да ты что!? Ничего не понимаю! - Милен даже отключилась от своих кошмаров и постаралась задействовать мозги в полную силу. - Какой суд? Зачем?
   - Ну, я не знаю даже, как объяснить... Там что-то с квартирой... Чтоб ее получить, Андрею надо было жениться... В общем, я хотела тебя попросить, быть моим свидетелем на суде... Но если ты плохо себя чувствуешь... Но у меня больше никого нет!.. - слезки уже стояли в ее блестящих горькими шоколадками глазах и смущенная улыбка - улыбка Кабирии после крушения всех надежд - просто прожгла бы сердце любого зрителя! Но это было уже не кино, Валентон не играла роль - что-то чудовищное происходило на самом деле!
   - Свидетелем чего?
   - Ну... что мы проживали совместно... Не знаю я!
   И слезы хлынули водопадом, и теперь Мила, обняв подругу, подвывала ей и хлюпала носом до изнеможения.
  

17

  
   Как ни странно, ночной визит "полиции нравов" никаких официальных последствий не имел: когда после трехдневного прогула Мила пришла на занятия, никто ее в деканат не вызывал и даже староста не спросила справку о болезни - как-то само рассосалось или еще ждало своего часа, но у Милы уже не было сил думать об этом и бояться - ведь самое страшное, кажется, уже случилось.
  
   На учебу она ходила "другими тропами", чтоб не встретиться с Алексом. Сам он не заходил. И слова Богу - нужно время, чтобы как-то разобраться в душевном хаосе!
   Сейчас надо думать, чем помочь Валентине, - "судный день" уже был назначен на ближайшую пятницу.
  
   Свидетелей в зал не пускали - вызывали по очереди. Милу пригласили почти в самом конце. Стоя у облезлой конторки, она, как положено, пообещала говорить правду и только правду. Да и что она могла приврать? Рассказала, как жених с цветами заезжал за Валентиной, как была в гостях на новой квартире... Мужские тапочки?.. нет, кажется, не видела... Не помню.
   Разве расскажешь этим судьям, как светились у Валечки глаза всю эту весну, как она перевоплотилась в таинственную и прекрасную незнакомку из сказочного королевства, и всем вокруг хотелось верить, что добрые сказки - хоть изредка, в порядке исключения! - сбываются...
   Закончив допрос, Миле позволили сесть в зале суда. Теперь она могла рассмотреть свидетелей противной стороны: интеллигентные солидные дяди и сдобные ухоженные дамы, среди них молодой преподаватель - сын одиозного профессора с кафедры структурной лингвистики - а он-то о чем мог свидетельствовать?.. Такие уважаемые люди, и так их много - против одной безродной и бесприютной Валентины, которая сидела в сторонке со своей - на все случаи жизни - брошечкой, щеки ее пылали лихорадочным свекольным румянцем и дурацкая улыбка: "Ну как же так?" - не сходила с губ. Да, Воланд, про которого совсем недавно узнала вся литературная Москва, правильно заметил, что квартирный вопрос испортил москвичей.
   Андрей - "фальшивый муж" - сидел вместе с отцом и высокой гладко причесанной мачехой и рассматривал свои красивые пальцы, сплетенные в замок, он почти не поднимал глаз и сам был похож на обвиняемого.
   Суд вынес решение очень быстро, и Воскресенские со свидетелями, продемонстрировав "совершенное свое удовольствие", стали покидать зал.
   Андрей немного задержался, подошел к Валентине и, взяв ее за плечи, поцеловал с высоты своего роста прямо в макушку и что-то шепнул на ухо.
   - Чего это он? - не скрывая презрения, спросила Мила.
   - Да не горюй, говорит, держи хвост пистолетом... Он же меня любил, я знаю точно...
   Валентон с Милой вышли последними и побрели пешком через город, чтобы проветрить накипевшие эмоции.
   От всей этой гадкой истории у Валентины теперь осталась только красивая фамилия в паспорте, да и тот, рано или поздно, придется сменить.
   - Да не унывай, Валюха! Мы еще отдохнем, мы еще увидим...
   - Ничего мы не увидим. Я уезжаю послезавтра.
   - Как? А учеба? Университет?
   - Ты не знаешь, со мной еще дяденька с Лубянки беседовал. Говорит, у вас вся женская линия в роду такая: не по себе сук рубите... И отец мой, говорит, не на войне погиб... И брат, говорит, осужденный... Спроси, говорит, у своей мамаши!
   - Так ты домой поедешь?
   - Нет. Что я матери-то скажу? Они мне обещали помочь перевестись в
   Ленинградский универ. Если шуметь не буду.
  
   С девчонками из группы Валя теплых отношений не поддерживала, так что и некого было приглашать на прощальную бутылочку "Хванчкары". Хотя неожиданно прилетела Маргуша-Тучка, по ей одной ведомым небесным каналам узнавшая о переменах в жизни своих бывших соседок. Она, как положено стихийному явлению, всколыхнула и развеяла торжественную печаль ситуации - тараторила без умолку, превращая все горести в чепуху, будто жизнь - всего лишь рискованная игра с постоянно меняющимися правилами, и смешно относиться к ней всерьез.
   - Ты скажи хоть, как сама-то живешь? Где пропадала?
   Маргуша на мгновение притихла и прекратила свои ужимки, лицо у нее сделалось загадочным и значительным, черные глаза округлились, как у птицы, и она пропела:
   - Девки-и! Я беременна-а!
   - Ой, мамочки!.. И что ты думаешь делать? - Мила боялась произнести вслух свои предположения.
   -Как - что? Вы что - дуры? Я сыночка рожу! В деревню уеду! Козу заведу! Детей буду учить, разумное-вечное сеять... Театральный кружок организую - будем "Гамлета" ставить! И радоваться жизни буду! А вы что подумали? Ду-ры!
   Она уже, по своему обыкновению, запрыгнула на кровать и скакала, размахивая руками в черном пончо, будто огромными крыльями.
   И Валя с Милой тоже вскочили на свои кровати и прыгали, как акробаты на батуте, и радовались, и смеялись, потому что за падением всегда следует подъем, а крушение старого обязательно обещает новую надежду...
  

18

  
   И Милен снова осталась одна в 304 номере. Одиночеством она никогда не тяготилась, а даже любила эти редкие моменты тишины и независимости, и теперь, усевшись на широкий подоконник в проеме окна, собиралась заняться зарубежкой - такой список надо к сессии прочитать! И произведения-то все замечательные, но наслаждаться чтением некогда - пролистал галопом, уловил суть и стиль - и гони дальше!
   Боковым зрением она одновременно видела радостную возню воробьев на макушке сиреневого куста - птички шумно обсуждали наступление весны, - а также все выходящие и входящие в подъезд были у нее как на ладони. Вон, Алекс с Жоржем вышли... Куда же они направляются? ...Да какая разница! Нет, посмотрим лучше, что там пишет Теккерей. Но вся эта европейская "школа злословия" уже совершенно не шла на ум.
   Мила пошла в кухню, набрала тазик горячей воды - решила вымыть голову: может, мозги прояснятся. Уложила феном прическу, подкрасила реснички, удовлетворенно посмотрела на себя в зеркало со всех сторон: да, теперь как раз только учиться!
   И в этот момент, как и предупреждал внутренний голос, раздался вежливый стук в дверь.
   Алекс вошел и протянул руки развернутыми ладонями вперед - жестом, запрещающим всякие возражения:
   - Только не гони меня сразу и ничего не говори!
   Ноздри его нервно раздувались, глаза решительно жгли голубым огнем, а в пространстве комнаты вместе с тонким ароматом рижского одеколона распространялся явный запах алкоголя.
   Мила ничего не возражала, только спустила ноги с подоконника, где только что примостилась для чтения.
   - Я понимаю, что оправдываться бессмысленно. Но я должен кому-то рассказать... Разделить с кем-то. Ведь невыносимо! Может, теперь этот ужас закончится...
   Мила не произнесла ни слова: в горле у нее снова стоял комок и поселившаяся недавно в солнечном сплетении невралгия, как паучок, болезненно стягивала свою паутину, мешая свободно дышать. Она понимала, что сейчас Алекс, действительно скажет что-то ужасное.
   - Ты думаешь, откуда эти деньги, подарочки, театры, ресторан?.. Они заставили меня! Почему именно меня, а не Жоржа? он ведь сильный?... Да, наверное, как раз поэтому... Видишь, как в общаге расселяют по комнатам: два русских - один иностранец... или один русский - два иностранца. Думаешь, зачем? - а чтобы русский на них "стучал"!
   - Ты работаешь на КГБ? Пишешь доносы? Относишь на Лубянку? - в три выдоха выдавила Милен.
   - Да зачем же ходить на Лубянку! Мы встречались с нужным человеком в ресторане "Москва", пили водочку под хорошую закуску и мило беседовали... Я же рассказывал тебе: там каждый столик прослушивается! Иногда надо было и письменно... Вот я и отказался... Не знаю, что будет... А этот оперотряд - это так - акция устрашения!
   -Устрашения - кого?! - у Милы снова был порыв убежать на чердак и закрыться одеялом с головой. Еще ей хотелось спросить: "А меня-то за что?" И еще вспомнилось, как в прошлом году она увидела в вестибюле гуманитарного корпуса приклеенную к стене листовку: "Пусть родина знает своих стукачей!" - список внизу был оторван. Тогда Миле показалось, что это какой-то бред - семидесятые годы на дворе!.. А потом исчез парень из французской группы - после того, как на семинаре по "Истории КПСС" высказался по поводу статьи Ленина "Партийная организация и партийная литература" - мол, партийность вообще не совместима с идеей творчества. Преподаватель - лысый грузный мужчина с протезом вместо левой ноги - весьма умно и убедительно разбил его точку зрения, и Милен, всегда аккуратно и вдумчиво конспектировавшая заданные ленинские статьи, готова была согласиться с преподавателем - студент не умел говорить так убедительно. А больше этот парень на занятиях не появлялся. Мила и раньше слышала, что лысый иезуит состоит на службе в органах - но как-то не связала эти два факта.
   Неужели это все может быть - сейчас - с нами?
   ...Милен горько и безнадежно взглянула на Алекса. Он замолчал и смотрел на нее, как ребенок, наказанный не по заслугам и ожидающий прощения мамы. Но Мила ничего не могла ему ответить: не было у нее власти ни прощать, ни осуждать. Надо было самой как-то разобраться в этом камнепаде, рушащемся на голову, - просто чума с холерой, вместе взятые!
   Алекс по-своему истолковал ее молчание и вышел, хлопнув дверью.
  

19

  
   Второй семестр уже подходил к концу. Мила до закрытия просиживала в читальном зале, сдавала потихоньку зачеты. На выходные уезжала к родителям. Общаться ни с кем не хотелось. По вечерам, не включая в комнате свет, усаживалась в любимом проеме окна с сигаретой. Непрерывная жизнь у входа в общежитие не позволяла слишком углубиться в тяжелые мысли - так только - легкий "поток без сознания".
   ...Вон идут внизу Любушка и Микио, как всегда, за ручку держатся, сзади совсем похожие друг на друга: одинаковые джинсики, короткие курточки, даже прически - волосы до плеч - почти одинаковые, только у него черные, а у нее посветлее. У них, кажется, и в жизни все так правильно и честно, как в детской книжке. Может, потому, что их общий словарный запас не слишком велик для выяснения отношений - говорят друг другу только главное, не вдаваясь в детали и мелочи жизни. Ну и пусть хоть они будут счастливы - где-нибудь среди цветущих сакур... Только ведь за годы совместной жизни их общий лексикон может расшириться...
  
   Сейчас Миле временами не хватало Валентон с Маргушей - им не нужно объяснять, что происходит, - и так поймут и найдут способ поднять настроение, развеять грусть-печаль в колечках табачного дыма (хотя Валя никогда не курила, но другим не мешала и не осуждала). Где ж вы пропали, девчонки?
   От Валентины из Питера пришло одно письмо: "Все у меня отлично... удалось перевестись в ЛГУ, правда, с потерей года. Зато хожу в семинар Колесова по истории языка, изучаю "Моления Даниила Заточника". Матерьялу - хватит на докторскую диссертацию!.. Общежития не дают, но устроилась вполне прилично: снимаю комнату в коммуналке с престарелой четой. Старички, правда, довольно зловредные, но ведь можно с ними тесно и не общаться... Устроилась на работу - нянечкой в психдиспансере - да там просто филиал филфака - у кого угла нет, все там подрабатывают, зато, если два года выдержишь, можешь стать настоящей ленинградкой - прописку дают! ...Между прочим, судья, который дело наше дурацкое вел, проникся ко мне симпатией, он часто приезжает в Питер по делам - звонит мне (телефон общий в коридоре - старики шипят!), даже заезжал пару раз... Жизнь продолжается! Так что - не вешай носа! Я же говорила: мы еще увидим небо в алмазах!.."
   Да, Валечка! Скоро сессия закончится, потом месяц практики - куда родина пошлет - а потом лето! Все забудется, образуется... А на третьем курсе студентов расселяют в высотке, зона "В", где-нибудь на 22 этаже, в башенке, под барометром... И там начнется совсем другая жизнь...
   Да, Валечка, да! Мы еще посадим новый сад, лучше прежнего... Мы еще отдохнем, дядя Ваня... И обязательно, непременно увидим, наконец, это небо в алмазах!
  
   Ps.
   После каникул, на третьем курсе, Мила и Алик расписались в Гагаринском ЗАГСе и поселились в семейном блоке на 14-том этаже в высотке. Их соседями по блоку были японец Исава и его русская жена Наташа. Наташа выставляла в общей прихожей батарею разноцветных туфель из "Березки" и орала на своего японского мужа: "Исава! Кто тебя учил так чистить сковородку?" - "Моя бабушка," -_ виновато отвечал скромный Исава, который, как после выяснилось, был самым респектабельным студентом из всего японского землячества. Свои грязные носки он складывал в чемодан и, когда тот набирался полный, отправлял носки на стирку в Японию. Он подарил Алексу свой костюм на свадьбу - брюки немножко коротковаты, а так - вполне шикарно!
   - Почему ты позволяешь жене орать на себя? - спрашивали соседи.
   - Японец говорит один раз. Этот раз еще не наступил.
   Обе семейные пары старались держать дистанцию, которая со временем только увеличивалась.
   Вкрадчивые монстры с Лубянки больше не назначали Алексу встреч в ресторане "Москва" - видно, сочли неперспективным и махнули рукой.
   Но крылышки оторванные - больше не отросли! На их месте все болело и саднило, и требовало постоянной алкогольной анестезии.
   Так что этот брак вряд ли обещал быть счастливым.
   КНЯЖЕ, ОЧИ ТВОИ ЗАКРЫТЫ,
   КНЯЖЕ, КУДРИ ТВОИ БЕЛЫ...
  
   0x08 graphic
Все барышни, поступающие в семидесятом году на филфак, особенно если уже по второму разу (первый раз баллов не хватило), были наслышаны о Нем (конечно, с большой буквы) - умница, красавец, вечный доцент, не признанный властями, одинокий, обожаемый несколькими поколениями студентов. А сколько безнадежно разбитых девичьих сердец, добровольно пожертвованных судеб! Рассказывали также о безжалостно проваленных дипломах студентов, у которых Он был научным руководителем - "за волюнтаристский подход" или еще что-то, не соответствовавшее генеральной линии, - но уж лучше потом "в деревню, в глушь, в Саратов" - в Барнаул! - только не предать Учителя.
   Марина еще на вступительных экзаменах подружилась с Надеждой - милой девушкой, которая во всем потоке одна сумела написать экзаменационное сочинение на "отлично". Спокойные и ясные глаза Надежды скрывали, казалось Марине, какую-то загадку, потому что она не старалась, как остальные, привлечь к себе всеобщее внимание и, по-видимому, знала себе цену. Надежда знала к тому же многое из филфаковской закулисы, у нее сестра старшая здесь училась.
   Она и показала Марине толстую тетрадь, исписанную нервными девичьими строчками - самодельную антологию стихов, посвященных Ему в разные годы разными авторами. С кем только его не сравнивали, как только себя не предлагали!.. Был Он в стихах и древнерусским князем, к ногам которого кидали черноглазых полонянок (подразумевался, конечно, полон души), были и прозрачные безнадежные строчки:
  

Солнышко, милое, как ты греешь,

Как ты ласкаешь, хоть раз в году

Мне позволяя свею тенью

Задеть его на ходу!

  
   (Да простит мне неизвестный автор, если узнает).
   Девушки с обожанием смотрели на его допотопный вишневый "Москвич", припаркованный сбоку нового гуманитарного корпуса. (Бетон, стекло, металл - но и эта серая коробка казалась многим последним достижением архитектуры, особенно смелого лавандового цвета отделка по фасаду...)
   Еще про Него рассказывали, как особо предприимчивые девицы под научными предлогами умудрялись прорваться к Нему на квартиру где-то в Марьиной роще, готовые предложить Ему все свое самое дорогое:
  
   Чтобы видел ты воочью девичью красу,
   Я тебе сегодня ночью сердце принесу. -
  
   - Заканчивались эти визиты обыкновенно его знаменитой фразой: "Хотите чаю?" - диалог изображался в лицах, и барышни таяли, слушая филфаковские легенды, и каждая посвященная надеялась попасть к Нему в семинар после первого курса.
  
   В конце второго семестра Марина тоже записалась. Хотя про себя твердо решила, что уж с ней-то эта история не пройдет, не собирается она пополнять ряды безумных и ненужных ему поклонниц, не за этим она в Университет два года поступала. Боже, какой был удар, когда при первой попытке Марина получила за сочинение "удовл."! Потом целый год чуть ли не в трауре ходила, из библиотек не вылезала, а когда увидела наконец свою фамилию в списке зачисленных, Марина почувствовала вдруг такую свинцовую усталость и опустошенность, что просто опустилась на ступеньки старого корпуса на Моховой - экзамены сдавали еще по старому адресу - и сидела так минут двадцать без единой мысли в голове. Потом сознание вернулось, и радость, что ты теперь студентка МГУ, еще долго, много месяцев, горячей волной поднималась к сердцу. Она ощущала себя где-то наравне с небожителями, весь мир теперь разделился на две категории: те, кто имели отношение к Университету, - и все остальные. Марина сразу полюбила дорожку от круглого здания метро, мимо нового цирка, по яблоневой аллее - как чудесно бежать по ней утром среди таких же молодых, талантливых, независимых - в метре от земли!..
   И конечно, сачкодром. Это словечко пришло из старого корпуса на Моховой и обозначало "место отдохновения студентов", или просто "курилка". В новом здании сачкодром располагался на лестничных пролетах. Длинноногие студентки и вальяжные профессора очень демократично обсуждали проблемы экзистенциализма в голубых клубах табачного дыма. Немногочисленные юноши-студенты, в большинстве длинноволосые, в импортных джинсиках, как-то стушевывались и таяли на фоне этой роскоши.
  
   Марина тоже уже покуривала, хотя еще ненавидела запах табака. Первый раз закурила недавно, назло своему обожателю из прошлой, достуденческой жизни. Можно сказать, не совсем первая, но почти невинная школьная любовь.
   "Ах, ты не можешь ради меня бросить курить? - Тогда я сама возьму сигарету!" Марина в душе чувствовала, что этот мальчик - не ее герой. Хотя очень трогательный. Но слишком послушный. А в потайной тетрадочке уже были написаны строчки:
  
   Бывает прихоть роковая - все падших ангелов жалеть...
  
   Этот синеглазый ангел не был падшим, и уж вовсе не роковым. Хотя, может, из-за нее в некотором роде пал - вылетел из серьезного института после первого курса и пошел "под фанфары" в солдатики, писал сумбурные письма, но самых важных слов не говорил (может, не умел еще!) - а потому оставлял Марине некоторую свободу, ведь никаких клятвенных обещаний дано не было. И купаясь в радости новой жизни, Марина скоро перестала ему отвечать.
   Роман закончился дикой сценой в студенческом общежитии. Солдатик сбежал с оружием в самоволку и приехал к ней выяснять отношения. Девчонки-соседки сумели охладить пыл разбушевавшегося Ромео и убедить его вернуться к месту службы, пока его не нашли кому следует и не отдали под трибунал.
   Чувствовать себя виноватой было неприятно, и Марина совсем перестала писать и постаралась стереть из памяти эту историю. А сигаретка осталась. И трагическая складка появилась в уголках опущенных губ. И декадентский жест - стряхивать пепел в лепестки одинокой розочки в стакане. И стихи в духе Бодлера.
   В конце первого курса даже напечаталась в курсовой газетке, анонимно, конечно. Газету повесили в рекреации на девятом этаже. Кто-то написал сверху жирными буквами: "Автора!" А снизу приписали помельче: "Уайльдизм какой-то!" Читатели увидели кому что хотелось. Ну что поделать, если в стихах она чувствовала себя взрослой, отягощенной опытом женщиной, трагической и жертвенной, по русской традиции...
  

Милый, ну твоим ли губам -

Рук моих холод?

Что я дам тебе, что я дам?

А ты - молод.

Берегу твоих смуглых губ

Неумелость.

Страшно мне любить тебя вслух!

Ах, что делать?

Волосы твои - что ковыль

Вороной ночи.

Ты - мой сон, а я - твоя быль.

Чего хочешь?

  
   Может быть, старая душа в юном теле знала и помнила, как все устроено в этом мире, и через стихи - предупреждала. Но Марине казалось в то время, что поэтические опыты - это нечто отдельное от жизни.
   А сигарета на сачкодроме помогала вписаться в общий букет, спрятать свою неуверенность, свое глубокое недоверие к самой возможности счастья.
  
   А Ему позволялось курить прямо в аудитории во время занятий. Не то, чтобы официально, но Он это делал - и никто не спорил и не претендовал на подобную привилегию для себя.
   Так что, когда заканчивающие первый курс студенты собрались в светлой (огромные окна!) и безликой аудитории на установочное собрание семинара, Он вошел, оглядел собравшихся и первым делом закурил, чтобы сразу определить отношения.
   Да, красив. Не отдельными чертами, глазами, походкой - а всей статью. Особенно седые белые кудри над загорелым античного профиля лицом. И тонкие руки с пожелтевшими от табака пальцами, коротко остриженные, неровные (обгрызенные?) ногти вызывали умиление: "Неухоженный!"
   - Какие у вас ко мне вопросы? - это сразу, без приветствий и вступлений.
   Какие могли быть вопросы! - все трепетали, не зная, что сказать. Никому не могло прийти в голову, что преподаватель просто не утруждал себя подготовкой к этой встрече. Скорее, он предпочитал сразу ошеломить и отсеять всех случайных, зная себе цену.
   - Если вопросов нет, с желающими заниматься в моем семинаре познакомимся в стройотряде.
   Он уже несколько лет в качестве необходимой общественной нагрузки был бессменным комиссаром студенческого стройотряда, хоть как-то демонстрируя свою лояльность властям. На этом установочный семинар был закончен. И вопрос с летними каникулами тоже был автоматически решен.
  
   Но сначала решили с девчонками заглянуть к Нему на лекцию - на втором курсе Он читал первую половину девятнадцатого века.
   Аудитория, амфитеатром спускавшаяся к кафедре, была полна, студенческих никто не проверял - на выступления любимых педагогов всегда ходили со всех курсов, никто не запрещал. В университете вообще, казалось, запретов почти не существовало.
   Речь шла о Пушкинском "Пророке". Хрестоматийное, всеми наизусть ученое в советской школе стихотворение "на тему поэта и поэзии" вдруг повернулось какими-то острыми неудобными углами, от него веяло библейским ужасом.
  

И он мне грудь рассек мечом

И сердце трепетное вынул...

И вырвал грешный мой язык

И празднословный, и лукавый...

  
   Но этого еще мало для того, чтобы из простого человека, "томимого духовной жаждой", превратиться в глашатая Бога. "Как труп, в пустыне я лежал..." - еще бы! - шестикрылый Серафим так распотрошил бедного поэта-искателя высших истин - все человеческие чувства с корнем повыдирал, вместо глаз теперь "отверзлись вещие зеницы", и уши после прикосновения ангельских перстов слышат не "слова, слова, слова", а "...дольней лозы прозябанье". И как натуралистически выглядит эта кровавая десница Серафима, "в уста замершие" влагающая "жало мудрыя змеи"!
   Но это все - лишь технические приготовления. Чтобы настоящим Пророком стать, Всевышний должен тебя востребовать, воззвать к тебе, своей волей тебя исполнить, одухотворить - вот тогда - иди! И можешь "жечь глаголом" жестокие и нежные, доверчивые и бестолковые "сердца людей". ...Если они еще захотят тебя слушать!.. Лермонтовского Пророка, вон, камнями побивали и пальцем на него показывали: "Смотрите, как он наг и беден, как презирают все его"...
   Голос Учителя, приглушенный и сдержанный, как сжатая пружина, никогда не разворачивался в полную силу, но от этой сдержанности в зал расходились упругие, словно магнитные волны, притягивающие и звенящие внутри у каждого долгим резонансом, вся аудитория была наэлектризована каким-то общим трепетом. В стране победившего атеизма и научного коммунизма лекцию о Пророке слушали, как тайную проповедь.
  
   В этом году в летний трудовой лагерь отправлялись студенты "звездного" третьего курса, там собралась компания детей известных писателей, композиторов - "передовой интеллигенции" - так это называлось, и довеском к сложившейся бригаде ехали первокурсники из вновь набранного семинара.
   Стройотряд базировался, конечно, не в тайге или на целине, а в получасе езды от Москвы, в современном совхозе, и работа тоже была в основном символическая - рыть дренажные канавки. Жили в больших солдатских палатках, человек по двадцать. Удобства на улице. Никто не жаловался - зависеть от комфорта считалось "не комильфо".
   Полдня трудовой повинности проходили незаметно, работой себя никто особо не утруждал. Марина, воспитанная строгими родителями и комсомолом, - "если не я, то кто же? - порой бывала удивлена, видя, как две юные строительницы, опершись на черенки лопат, как на микрофоны, посреди поля с чувством исполняли на два голоса незнакомый по музыке дивный романс на стихи Лермонтова. Все, кто были вокруг, тоже свои лопаты по назначению не использовали. Да, кажется, и норм выработки установлено никаких не было.
   Юноши, которых было на удивление много на третьем курсе, подстерегали на суглинистой тропинке необстрелянных первокурсниц и вводили их в смущение срамными частушками, собранными в фольклорной экспедиции.
  

По деревне шла и пела баба здоровенная.

чем-то за угол задела - заревела, бедная...

   Многие из них с родителями уже побывали в настоящей загранице, не в какой-нибудь ГДР или Болгарии, куда тоже нужно было оформлять документы по полгода и получать подпись партийного треугольника с разрешением или отказом без объяснения причин. Дениска - озорник с веселыми гусарскими усиками - делился на завалинке своими познаниями, где в мире живут самые красивые женщины (слово "сексапильный" еще не "осчастливило" данайским подарком русский лексикон). Марина с удивлением узнала, что нежнейшие красавицы живут в Таиланде. И где этот Таиланд? И кто может туда долететь, кроме знаменитого папы этого юного импровизатора, вошедшего в роль поручика Ржевского... И все же эти ребята, выросшие среди по-настоящему творческих людей, умели быть галантными по отношению к девушкам, а образцы ненормативной лексики включали в речь к месту вполне артистично и остроумно.
   А в субботу вечером можно было поменять резиновые сапоги на модные кроссовки и на рейсовом автобусе доехать до ближайшего метро, а оттуда - куда хочешь: хоть в "Современник", хоть в набиравший силу "Ленком", хоть на "Таганку", пока они не уехали на гастроли. Лишний билетик студенту всегда найдется, а зеленый стройотрядовский костюм котировался выше вечернего платья, лейблы от модных кутюрье еще не внедрились в массовое сознание.
  
   В конце первой трудовой недели случился международный конфликт. В этом году, чтобы придать стройотряду статус интернационального, в состав включили группу вьетнамских студентов. Они не были похожи на тех худых и изможденных, с наивными детскими глазами и заячьими редкими зубами вьетнамцев, которых показывали в программе "Время" - эти были вполне упитанными и респектабельными. Они в присутствии советских студентов в шутку приветствовали друг друга словами "Слава КПСС!", сопровождая его характерным жестом, под который в кино враги говорят: "Хайль Гитлер!" По-русски они говорили плохо и непонятно, зато шумно переговаривались на своем птичьем языке, где даже высота тона играет смыслоразличительную роль.
   - Что э-то за обед? Од-на ка-пу-ста! - оказывается, не устраивает их наша совхозная столовая.
   Тут же с нашей стороны нашлось, кому ехидно поинтересоваться, какими такими деликатесами их кормили во Вьетнаме. Да эти иностранцы оказались еще и меломанами: в шесть утра врубали в своей палатке на полную громкость магнитофон с записями мировой классики или своих национальных песен. Они жарили на костре селедку, отравляя окрестности убийственным запахом.
   Все это им сейчас припомнили - в контексте: "Мы тут работаем, как лошади, а вы..." - и тут выяснилось, что для их вьетнамской гордости любое сравнение с лошадью (а они, по непониманию тонкостей языка, приняли "лошадь" на свой счет) является тяжким оскорблением, и оно смывается только кровью. Никак иначе!
   Пришлось бежать за комиссаром. Он сам на поля никогда не выходил, в стоптанных кедах и затрапезном наряде (но не в джинсах!) бродил по лагерю, кашлял, как застарелый курильщик, и отпускал замечания оставшимся в палатках дежурным.
   Он незамедлительно явился (не хватало еще международных конфликтов!) озабоченной стариковской походкой, стал увещевать враждующие стороны своими обворожительными интонациями - но вьетнамцев волшебные модуляции его голоса совершенно не завораживали. Тут вмешались совхозные мужики и объяснили все по-нашему, на интернациональном языке, который все иностранные студенты почему-то осваивают в первую очередь. Дуэли на лопатах удалось на сей раз избежать.
   На следующий день один находчивый русский филолог раздобыл где-то (небось, втихаря домой сгонял!) книжку детских стихов "Глупая лошадь". Для непонятливых на обложке красовалась очаровательная лошадиная морда в шляпе и с бабочкой на шее, глаза круглые и соответствующие породе зубы! Эту книжку он теперь регулярно носил с собой в столовую, держа перед собой, как транспарант на демонстрации, и даже ставил на обеденный стол, направляя изображение лошади кому следует.
   К счастью, продолжения конфликта не последовало. Может, иностранцы не поняли нашего тонкого юмора или решили остаться выше и не поддаваться на грубые провокации. Ежеутренние концерты вьетнамской музыки стали еще громче и задушевней.
  
   В понедельник Марина осталась дежурной в женской палатке. Помыла дощатые настилы между железными койками, протерла клеенчатый стол с графином и круглым зеркальцем на откидной ножке, вышла за порог подмести дорожку перед входом.
   В соседней - мужской - палатке парусиновые бока были подняты ввиду солнечного утра, внутреннее пространство просматривалось, как сцена между занавесами. Две темные фигуры сидели на лавке возле стола и одинаково пускали клубы дыма прямо в помещении, изредка роняли короткие фразы.
   - А вон девка двор метет...
   Не узнать этот приглушенный голос было нельзя: артистически замедленная артикуляция, паузы между словами...
   - Конечно, девка, кто же еще! - зло подумала Марина. - Он же - Князь! - и непроизвольно, точно защищаясь, сдернула с головы простенькую косынку, выпустив на плечи роскошные темные кудри.
   К сердцу опять подступило знакомое горькое ощущение, будто она - маленькая девочка, забытая родителями в незнакомом городе, и не решается ни к кому обратиться за помощью...
  
   Вечером с культурной программой для студентов приехали столичные писатели и артисты. Встреча проходила в полевой столовой. Никакой сцены, естественно, не было - гостей по-простому усадили за длинный стол, покрытый зеленым сукном, как на партийном собрании, а публика устроилась в непосредственной близости на низких деревянных скамьях. Такая демократическая обстановка никого из сторон не смущала.
   Студенты смотрели дерзко и весело с высоты своей недосягаемой для президиума молодости, выступления гостей были откровенными и дружескими, хохотали все вместе, когда Фазиль Искандер читал отрывки из своей новой повести "Сандро из Чегема".
   Среди гостей был Владимир Рецептер, на моноспектакли которого в концертном зале Чайковского было не попасть. Но Марина побывала два раза и сейчас с волнением видела так близко это знаменитое лицо, его необыкновенный сценический костюм какого-то сливочно-шоколадного цвета и кокетливого фасона.
   Кто-то вспомнил, что хорошо бы сфотографироваться на память, но фотоаппарат остался в палатке.
   - Я принесу! - не дожидаясь других предложений, Марина уже выбежала за порог.
   Погода совершенно испортилась - да просто ливень хлестал по лицу. Единственное платье, первый раз надетое по торжественному случаю, мгновенно прилипло во всех местах. Бежать надо было через поле по тропинке, ноги скользили и вязли в глине - но отступать было уже поздно - Марина бежала.
   Под навесом у входа в палатку жесткие руки остановили ее за плечи:
   - Что с Вами стряслось?
   Он удерживал Марину одной рукой за плечо, другой, остро пропахшей табаком, вытирал с лица капли, стекавшие с волос. "Небось, тушь с ресниц течет черными слезами", - мелькнуло у нее в голове. А Он взял ее лицо в ладонь, развернул к свету и рассматривал, как какое-нибудь произведение искусства - "рукой Челлини ваянную чашу" - внимательно и отстраненно.
   Сердце у Марины колотилось, противоречивые мысли и желания не давали разобраться, что делать дальше.
   - Я за фотоаппаратом! - выдавила из себя риторический ответ и, вырвавшись, проскользнула в палатку.
   Первым делом, конечно, к зеркальцу - глаза на месте,- как заведенная, разыскала аппарат, завернула в пакет - еще раз в зеркало - и выбежала на улицу.
   А дождь уже прекратился, и под навесом никого не было, только легкое облачко табачного дыма рассеивалось над дорожкой, смешиваясь с дождевыми испарениями.
   Марина дошла до "концертного зала", когда Рецептер уже заканчивал свое выступление. Она отдала пакет девчонкам, а сама фотографироваться не стала - куда ж в таком виде, да и вообще...
   Сливочный костюм артиста показался ей сейчас смешным и неуместным в этом совхозном бараке.
   Она чувствовала себя усталой и опустошенной. По дороге обратно все так громко и назойливо галдели. Марине казалось, что у нее поднимается температура. Уже вечерело, солнышко опускалось над березовой рощей за полем, и бледная радуга, словно защитная сфера, накрывала собой палаточный лагерь. А Марина одновременно и любовалась, и отказывалась, принимая мысленно любимую позу разочарованной женщины, которую красотой природы не удивишь.
   Вечером, вежливо отделавшись от заботливой соседки, записала в заветную тетрадь:

И вот я разлюбила этот час,

Когда уходит день с московских улиц.

Жасминовую веточку у глаз

Держу в руках и нюхаю, сутулясь.

Не тот какой-то запах, черт возьми,

Не те мальчишки бродят на Бродвее,

И что там происходит меж людьми -

Уже не знаю. Больше не умею.

  
   Какая тут связь - непонятно. Но стало легче.
  
   На следующий день будущие семинаристы собрались на посиделках у вечернего костра - пришло время прикинуть, кто какую тему собирается разрабатывать. Барышни наперебой называли имена писателей, еще недавно запретные или неизвестные. Учитель аккуратно направлял ход мыслей собравшихся в сторону "поисков жанра".
   Марина совсем недавно открыла для себя поэзию Марины Цветаевой. Эта тема, как и булгаковский "Мастер...", стала очень быстро паролем, определяющим принадлежность к кругу избранных. Передавали друг другу пластинки со стихами Цветаевой в исполнении Т.Дорониной и других чтецов, в маленьких театриках проходили поэтические вечера и спектакли, посвященные жизни и творчеству поэтессы.
   Марина находила духовное сродство с великой тезкой и с замиранием сердца мысленно повторяла:
  

Кто создан из камня,

Кто создан из глины,

А я серебрюсь и сверкаю

Мне дело - измена!

Мне имя Марина,

Я бренная пена морская!

  
   Вот Марина и выбрала.
   _ Да кто же Вам даст защищаться по Цветаевой? Эта тема еще не поспела... А знаете... я, пожалуй, подарю Вам свою сокровенную задумку: "Объявление как жанр в русской литературе". Как Вам?
   -?!
   Что еще могла ответить юная филологиня, мало что смыслившая в теории жанров. Тем более не умела Марина заглянуть через магический кристалл в совсем недалекое будущее, чтобы по достоинству оценить этот царский подарок - ведь по телевизору еще не включали рекламу через каждые четыре минуты, а реклама - родная дочь "объявления как жанра". Возможно, сам Учитель не мог предположить, какой клондайк он предлагал неблагодарной ученице.
   Но ученица и впрямь оказалась неблагодарная. Она едва не оскорбилась таким предложением, как непристойным, сидела весь вечер молча, прощалась с Цветаевой, прощалась с Учителем. В заветной тетради написалось:
  

О, ни за что не преступлю порог

Тот, за которым Вы и Ваши речи!

И если даже выйдете навстречу,

Не побегу за Вами, видит Бог!..

Но Вы, не вынув рук из-за спины,

Мне не простите мелочной измены.

И я уже спешу склонить колена

Пред несравненством Вашей седины.

   Прочитала, подумала - и приняла решение.
   В сентябре на первом занятии знаменитого семинара Марина не появилась. Она чувствовала себя вполне несчастной, но решила для верности наложить на себя дополнительную епитимью - записалась на курс одиозного профессора, печально известного с хрущевских времен в качестве гонителя свободной мысли и самого ретроградного теоретика советской литературы. "Ну и пусть! Зато не будет повода для поэтических излияний".
   За первую же курсовую получила "удовлетворительно" - не могла заставить себя раскладывать по теоретическим полочкам хрупкий и неуловимый мир поэзии Фета. Однокурсники советовали: "Да плюнь ты, найди себе другого научного руководителя, пока не поздно". Но Марина была непреклонна, сидела, как проклятая, в библиотеке, училась расчленять поэзию на тему, идею, средства художественной выразительности.
   Диплом она защитила на "отлично", получила одобрительные отзывы оппонентов. Сам профессор вышел к родителям, с гордостью приехавшим на защиту, благодарил их "за достойное воспитание дочери", называл ее работу "блистательной" и прочил аспирантуру.
   Марину эти перспективы вовсе не вдохновляли. Вместе с ней защищался другой выпускник, и его работа явно была оригинальной, свободной и интересной, но его оппоненты едва не "прокатили", слава Богу, все же поставили "хорошо" - "за большой объем проделанной работы".
   И с этими противоречиями надо было выходить в самостоятельную, неуниверситетскую жизнь.
   В тетрадку написалось что-то непонятное:
  

Вам кажется, что мне бы белкою

В колесе пошло к лицу

По вами заведенной стрелке

Бежать к победному концу.

Но я на белку не похожа.

А что за зверь - кто разберет?

Я - еж, своей иглистой кожей

Повернутый наоборот.

Да, у ежа не все в порядке,

Но есть и в этом некий плюс:

Дотроньтесь - видите: вам гладко!

Я никого не уколю!

А наказанье всех устроит

По вами изданной статье!

Ведь не терзает нутряное

Вас крово-из-ли-я-ни-е!

  
   Но с Ним Марина все-таки встретилась, довелось ей "своею тенью задеть его на ходу". Учитель сам подошел в перерыве между занятиями и попросил подождать минуту у входа на кафедру. Действительно, через минуту он появился и протянул Марине большой конверт:
   - Возьмите себе на память, - и исчез за дверью кабинета, не дожидаясь реакции.
   В конверте лежала сложенная вдвое пожелтевшая газетка "Московский листок" 1911 года, отголосок непринятого подарка.
   С последней страницы зазывали, кричали, хватали за руки голоса давно ушедших людей:
   - "Корова продается, приведенная из имения, стельная и новотельная, с большим молоком. Плющиха, Долгий переулок, у Абрамова"
  
   - "40 копеек полный куль опилок. Позвоните 160-96. Доставка по Москве бесплатно".
   - "Пропала длинношерст. желт. сучка, при ласк. скалит зубы. Предлаг. вознагражд.2-я Мещанская, 22.кв.6"
   - "По болезни хозяина спешно и дешево продается съестная харчевня. Каланчевская, дом 14."
   - "Школа кройки и шитья М.И.Кюзель (урожденная княжна Кудашева). Ручат. за успех. При школе полный пансион. Плата общедост. Прием ежедн. Москва, Садовая Каретная, д. Серебряникова, Тел. 196-30".
  
   Марина много раз разглаживала на письменном столе пожелтевший листок, всматривалась в наивные иллюстрации, перечитывала смешные и грустные объявления с устаревшей орфографией, слушала - и слышала эти голоса из 1911 года, воображая себе тех далеких людей как участников своей родословной. Кажется, она начинала понимать, что это за жанр такой забавный - объявление.
  
   Уже закончив учебу и работая в сфере, далекой от литературоведения, Марина все же почитывала иногда толстые литературные журналы, где попадались порой талантливые статьи бывших однокурсниц, участниц семинара. С каждой страницы отчетливо звучали Его интонации, казалось, даже тянуло табачным дымком.
   Сама Марина давно покончила с этой пагубной привычкой. Она уже успела дважды отслужить верой-правдой по очереди двум мужьям, от одного еле сбежала, другой сам дал ей отставку, от каждого на долгую память осталось по ребенку. Жизнь вертелась, все чаще подтверждая печальные догадки молодости. Стихи закончились, да и сама художественная литература сменилась экскурсами в философию и психологию - с высоты метафизического полета житейские драмы выглядят заурядными со всеми своими эмоциональными причинами и драматическими следствиями.
   Это помогает "благодарно принимать"...
   Порой в электронной почте получала весточки от старых университетских подруг со всех концов света.
   - Как ты? С кем из наших встречаешься?
  
   Большинство барышень по нескольку раз сменили фамилию и страну проживания. Марина, воспитанная патриоткой, продолжала считать, что за границу надо ездить за впечатлениями, а жить надо в России, в средней полосе - здесь и природа спокойная - ни тебе цунами, ни землетрясения, да сама земля и вода со всеми, здесь рожденными, в одном ритме вибрирует, а на чужой стороне, как там ни комфортно, никогда русскому человеку не войти в резонанс с инородным миром.
   -Что слышно о нашей Alma mater?
   -А наш-то Несравненный книгу выпустил.
   -Да я читала...
   -Женился на НН, с нашего курса, сразу после выпуска. А профессором так и не стал. Сильно гордый!..
  
   О том, что не стало Его самого, Марина тоже узнала из электронного послания. Теперь только и осталось: небольшая книжка в стеллаже за дверью, пожелтевшая газетка 1911 года, да чужие строчки, щемящие сердце:
  

Княже, очи твои закрыты.

Княже, кудри твои белы...

  
   Жаль, что продолжение в памяти не сохранилось.
   В КАНУН ПЕРВОМАЯ
   0x08 graphic
   Конечно, перед праздником всем хотелось удрать домой пораньше.
   0x08 graphic
Профессор М.Н. Зозуля, заведующий кафедрой Литературы народов СССР, войдя в лекционную аудиторию, мысленно выругался: "Холера ясна!" - в зале, рассчитанном на 200 слушателей, преданно торчали в первых рядах человек 15, выслуживающих шаткую стипендию. - И отпустить нельзя. И новую лекцию читать бессмысленно. Надо зайти в деканат, снять стружку с инспекторов - плохо проверяют посещаемость.
   Промокнув вспотевшую от досады лысину платочком, он начал свой монолог простуженным голосом - кое-как и кое о чем.
   А в деканате уже чувствовалось предпраздничное возбуждение. Инспектор четвертого курса Александр Иванович поставил на столы коллегам по букетику ландышей и отпросился у старшей инспектрисы Натальи - тещу за город отвезти. Все в деканате знали, что зовут его на самом деле Казбек, а отчество и вовсе не выговоришь, родом он из Дагестана или Чечни, а дача у тещи вполне подмосковная. Сослуживицы между собой звали его Казбичем, как у Лермонтова, потому что, несмотря на бархатные глаза, пушистые усы и вкрадчивый голос, девушки предполагали в Александре Ивановиче тайное коварство. Это не мешало им относиться к коллеге с искренней симпатией и с удовольствием принимать расточаемые каждой любезности и мелкие знаки внимания. Александр Иванович работал себе; ни с кем не вступая в конфликты, защитил потихоньку кандидатский минимум, дописывал диссертацию на кафедре Литературы народов СССР - беспроигрышный вариант, - в общем, место себе на перспективу застолбил.
   Вот и Наталья, строго отслеживающая дисциплину в деканате, отпустила Казбека без условий и комментариев - ну просто невозможно было ему отказать.
   Самой старшей инспектрисе спешить было некуда - дома никто ее не ждал, стуча ложками по ненакрытому столу, так что остальным молодым девчонкам-инспекторам светило проторчать на рабочем месте до положенных пяти часов. А завтра к девяти утра надо уже стоять со своим подопечным курсом в переулке возле Исторического музея с бумажными цветами и транспарантами - всех пересчитать по группам, отметить отсутствующих ("Я тебе прогуляю!"), чтобы в назначенный момент продемонстрировать свою радостную колонну перед трибунами на Красной площади.
   Первой не выдержала рыженькая Елена, инспектор второго курса, - она вдруг с отчаянной решимостью захлопнула пачку с личными делами и демонстративно стала собирать сумку.
   - Как это понимать? - бесцветным голосом спросила Наталья.
   - А что - Казбичу можно? А у меня тоже семья. И дочка подарка ждет. А мне еще в стол заказов - дома шаром покати!.. Да сделаю я эти бумаги в понедельник! Не скиснут они... И в лес не убегут... - она явно оправдывалась, хотя Наталья не говорила ни слова. Но и так было понятно, что ничего хорошего от ее молчания ожидать не приходится. Ну а что она сделает? Декану настучит?
   В инспекторах ведь обычно долго не задерживались: или защищались и переходили на преподавательскую работу, если удавалось зацепиться в Университете, - ведь вакантные места появляются только по случаю выноса предшественника вперед ногами - добровольно никто и в 95 лет свою должность не оставит! А кому не довелось застолбить местечко - сами уходили искать другую долю. Но все без исключения тосковали по Alma mater.
   Наталья же - Наталья Степановна - засиделась в инспекторах, дослужилась до звания старшей, с диссертацией у нее, похоже, что-то не заладилось, и больше ничего она в жизни менять не собиралась. Никто уже не знал, сколько ей лет, - она будто законсервировалась: не худела - не толстела, прически не меняла, а только тускнела, словно покрывалась пылью. И голос у нее был какой-то никакой - бесцветный, но и студенты, и коллеги по деканату почему-то ее побаивались.
   Рыжая Леночка, вероятно, понимала, что ей все равно предстоит искать другое место работы, и дерзко удалилась в начале второго, захватив с собой букетик ландышей.
   Оставшиеся две молодые сотрудницы, не поднимая головы, шуршали бумагами, предпочитая не вмешиваться. Наталья Степановна с непроницаемым лицом отправилась на лестницу покурить.
   Ольга Николаевна - симпатичная девица с огромными карими глазами и гладкой строгой прической - инспектор пятого курса, тут же выдвинула ящик стола, где лежал раскрытый на нужной странице журнал "Иностранная литература", и углубилась в чтение.
   А Лариса, в прошлом году защитившая диплом после декрета по беременности, отвечала за третий курс, на будущий год ей обещали семинар по стихосложению - хорошая зацепка! - но для этого еще столько винтиков должны соединиться в механизме подковерных интриг, так что чувствовать себя уверенной в светлом будущем пока было рановато. Поэтому Лариса разложила на столе ватманский лист и начала карандашом вписывать в графы номера групп и фамилии преподавателей, делая заготовку для расписания будущей сессии. Она первый раз выполняла эту муторную работу и понимала, что без помощи Натальи ей с расписанием не справиться.
   Ну вот, уже в двух колонках номера аудиторий совпадают, и как эти зачеты разнести по времени, чтобы оставить студентам хоть по паре дней на подготовку... И Наталья - обиделась, что ли? - так долго не возвращается...Может, в буфет спустилась, кофейку выпить...
   Эти унылые размышления Ларисы прервал троекратный напористый стук, дверь резко распахнулась, впустив темную личность, точно сошедшую с картины Репина "Не ждали".
   - С наступающим праздником! - голос сухой и шершавый, глаза глубокие, ввалившиеся и жгучие, как у пламенного Виссариона в последние годы его короткой жизни. Темное пальтецо какого-то шинельного покроя - да весь вид незнакомца производил странное и тревожное впечатление. Ольга окинула его быстрым взглядом и снова опустила свои красивые глаза в столовый ящик, где был раскрыт журнал. Ларисе пришлось вступить в разговор.
   -Здравствуйте. Что вы хотели?
   - Да мне бы справку... что я учился здесь, два с половиной года, на филфаке... Семь лет назад... Меня с третьего курса повязали...
   - Но... Может, вам лучше обратиться к декану?
   - Да что - к декану! У вас ведь здесь личные дела хранятся, архив... Я знаю. Посмотрите по шкафам!
   Ольга, не поднимая глаз из ящика, процедила:
   - Не вздумай!
   Лариса, почувствовав неожиданно сильное сердцебиение, сдавленным голосом сказала:
   - Давайте подождем старшего инспектора.
   - Да что ты блеешь, девка! Боишься? Тебя за это не посадят!
   Лариса встала, открыла ключом с Натальиного стола высокий шкаф у окна и выдвинула тяжелый нижний ящик.
   Семь лет назад. Вот 65-ый год, 67-ой, 69-ый. - Она присела на корточки и перебирала толстые папки, перевязанные пожелтевшими ленточками.
   В этот момент и появилась Наталья Степановна.
   - Это что такое?! А вас кто сюда пустил? Сейчас же покиньте помещение! - голос Натальи не был громким, но каким-то металлическим, право имеющим.
   - Мне только справку, что я учился... - в тоне незнакомца послышались просительные нотки, - до третьего курса!..
   - Рабочий день окончен! По всем вопросам - после праздника - к декану! - интонация Натальи снова стала ровной и бесцветной.
   - Да что, тебе жалко бумажку написать?! Меня ж на работу нигде не берут! - что-то личное, обращенное к Натальиному сердцу, затеплилось в словах посетителя.
   И ее лицо внезапно изменилось, болезненно покраснело от шеи до корней волос, затем краска так же быстро угасла, сменившись оливковой бледностью.
   - Покиньте помещение! Я милицию вызову! - незнакомым фальцетом взвизгнула Наталья.
   Наступила долгая пауза.
   Они стояли и смотрели друг на друга и были, как ни странно, даже чем-то похожи: оба клокотали внутри, а сверху - оба - словно присыпаны серой пылью, которую ни в коем случае нельзя растрясти.
   - Какая ж ты, Натаха, жучка железная!.. Как была, так и осталась...
   Незнакомец надел кепку, которую до этого мял в руках, и беззвучно закрыл за собой дверь.
  
   - Ну, а ты что тут расселась? - Лариса оставалась сидеть на корточках у раскрытого шкафа. А Ольга, успевшая вовремя задвинуть свой ящик с "Иностранкой", уже шелестела бланками на допуск к пересдаче и хлопала скоросшивателем, сверкая аккуратным пробором на изящно вылепленной головке.
   - Хватит. По домам! Все-таки праздник завтра.
   - Да я хотела с расписанием поработать, - с неожиданным упрямством вдруг поднялась Лариса и уселась за ватман.
   - Нечего! Тебе ж еще на электричке ехать!.. Хватит, собирайтесь. Уже все на факультете разошлись. И не опаздывайте завтра на демонстрацию. Марш, марш!
   Ольга, в мгновение ока уже стоявшая в сапожках и плаще с длинным шарфом - вот ведь как успевает! - помахала ручкой в дверях. А Лариса свернула расписание, стянула резинкой и опустила в щель между шкафами. Она собиралась медленно, как будто нарочно, и Наталья, дернув фрамугу, закурила прямо в кабинете, стряхивая пепел в крышку от кофейной банки.
   - С праздником, - выдавила из себя Лариса, закрывая за собой дверь. Чеченские ландыши остались вянуть на столе.
   На улице было не по-весеннему холодно, Лариса подняла воротник. По дороге до метро ей все время мерещилась темная фигура незнакомца, его жалкое пальтецо...
   Что-то в голове тормозило, только на Курском вокзале Лариса обнаружила, что забыла зайти в стол заказов за праздничным набором продуктов и ехала домой с пустыми руками.
   Ну ладно. Свекровь приехала на праздник, Алешку из садика заберет, накормит чем-нибудь...
   А праздновать будем завтра, после демонстрации, соберемся всей семьей...
   Лариса успела занять место у окна в электричке, и, когда поезд тронулся, устало закрыла глаза, чтобы не видеть, как за стеклом проплывают праздничные призывы и транспаранты:

"МИР! ТРУД! МАЙ!"

"СЛАВА КПСС!"

"ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРВОЕ МАЯ - ДЕНЬ МЕЖДУНАРОДНОЙ СОЛИДАРНОСТИ ТРУДЯЩИХСЯ!" "ДОГОНИМ...И ПЕРЕГОНИМ..!"

  
   ...Да. Догоним - и еще дадим.
  
  
  

Часть вторая

O FACTUM MALE!

O MIZELLE PASSER!

  

О злодеяние!

О бедный воробей!

(лат. Гай Валерий Катулл)

   ПЕРЕХОДНЫЙ ВОЗРАСТ
  
  -- 0x08 graphic
Что будем заказывать? - официант говорил с нерусской растяжкой и акцентированием. Конечно, в ресторане "Прага" и обслуживать должны чехи. Зденек ответил ему на родном языке, официант приветливо закивал и передал меню Дине.
  -- А что вы можете предложить? Я ведь не знаю чешской кухни.
  -- О, возьмите "Свиное колено", вино "Трамын" и кнедлики.
   Дина вопросительно посмотрела на Зденека:
   - Ну, пусть будет то, что он сказал...
   - Роглики и "Пльзеньске" малоу деситку.
   Официант развернулся юлой и растворился в лабиринтах подсобных коридоров.
   - Это хороший заказ - дорогая еда, дорогое вино, - сказал Зденек, промокая салфеткой взмокшее лицо. Вам, пани докторка, нужно хорошо кушать... Если вы поедете к нам в Чехию, вы скоро станете такая здоровая, как я! - он раздул и без того круглые щеки и руками показал на себе недостающие у Дины округлости.
   "Кабан. Еще и жмот," - подумала Дина.
   На столе появилась кружка пива и бокал вина. Зденек отхлебнул пенку и поднял кружку:
   - За вашу красоту, пани Диана!
   Дина тоже подняла бокал, кивнула, но ничего не сказала. Уже принесли сухарницу с ароматными рогликами на салфетке, и Дине хотелось отщипнуть кусочек - за полдня пешего хождения по Москве нагулялся приличный аппетит. Зденека она не стеснялась, но в ресторане все же надо соблюдать правила этикета.
   А Зденек - что! Это все матушка да ее подруга Лидия, которая сорок лет назад вышла замуж в Чехию, и ей хочется теперь заполучить русскую невестку, чтоб было хоть с кем словом перемолвиться на родном языке. Тем более что первая жена Зденека, Гражинка, от него сбежала, видно, достал он ее... А Динина мать теперь спит и видит внуков, но дочери уже под тридцать, и на работе никаких перспектив выйти замуж - в поликлинике ведь в основном одни бабы работают. Есть пара мужчин - хирург пенсионного возраста да отоларинголог - без слез не глянешь. Еще работает импозантный начальник рентген-отделения, но он давно женат и, говорят, примерный семьянин. Да хороших-то мужиков давно разобрали, а что осталось - нам тоже не надо! У Динки же ни в одном глазу блеска не видно! Ведет себя ровно, раздражения не показывает, а в душу к ней не заглянешь - словно в зеркальном шаре укрылась - кроме своего искаженного изображения ничего больше не разглядишь в этих глазах.
   А Зденек, сын тети Лиды, учился в России, теперь работает в Днепропетровске на каком-то металлургическом комбинате, а нынче проездом в Москве. Вот и сговорились мамочки, чтобы Дина Зденеку столицу показала. Пусть познакомятся, поближе узнают друг друга. И Зденек расскажет ей, какая у них жизнь за границей. Динину маму просто вдохновила мысль - выдать дочку за иностранца! ...Даже если он похож на кабана...
   Горячего, на удивление, пришлось ждать недолго. Огромное блюдо со свиным коленом под золотистой корочкой оказалось великолепным, просто просилось на фламандский натюрморт! Зденек отрезал розовые, истекающие соком кусочки и раскладывал по тарелкам: Дине - себе, Дине - себе... От одного аромата голова кружилась!
   Дина не стала больше ждать, приветственно подняла бокал, хорошенько хлебнула и положила в рот тающий ломтик свинины, помогая себе хрустящим рогаликом. Зденек тоже принялся за еду, не отвлекаясь на пустые разговоры. Очень вкусно и сытно!
   Через полчаса, хотя половина колена еще благоухала на огромной тарели, ничего больше невозможно было положить в рот. Может, попросить завернуть с собой? - подумала Дина, но постеснялась. А Зденек подозвал официанта, словно озвучивая подслушанные мысли, попросил завернуть остальное, официант не удивился и кивнул: "Конечно. Сию минуту".
   Дина потягивала вино и думала, что нужно опять что-то говорить. Или танцевать. Музыканты негромко наигрывали на народных инструментах и пели:
   - Виночко биле, виночко руде! Буду тя пить, чо буду жить, виночко руде!
   Один даже подошел прямо к Дине и задорно наяривал на скрипочке веселый танец, играя глазами и приглашая:
   -Заказывайте музыку, пани!
  -- Я не знаю, что заказывать, Зденек!
  -- Заказывай "Винограды", пани докторка!
  -- "Винограды!" - радостно крикнула раскрасневшаяся от вина Дина, и все музыканты собрались вокруг их столика и играли Дине "на ушко", за что Зденеку пришлось дополнительно раскошелиться. Он пытался пригласить Дину танцевать, но девушка наотрез отказалась: "Ой, я не умею чешские танцы!"
   Но тут кавалер счел уже уместным взять Динину руку в свои и нежно поглаживать пальчики. "Кто заказывает музыку..." - Дина терпеливо улыбалась. Зденек перевернул Динину кисть ладонью вверх и стал всматриваться, будто изучая линии судьбы, и даже, кажется, хотел поцеловать в ладошку. Но вдруг замер, разглядывая маленький белый шрам на запястье, перечеркивающий тонкие голубые жилки:
   - Вы хотели ... суицид?
   Дина сама удивилась и глянула на свою руку:
  -- Да что вы! Нет! Я скоросшивателем на работе поранилась, больничные дела закрывала, вот и остался рубчик.
  -- Это нехорошо, когда счеты с жизнью... Это от нездоровой психики!..
  -- ...А был у меня в переходном возрасте один случай... - вдруг встрепенулась Дина, дерзко поглядев в кабаньи глазки Зденека.
   Но в этот момент объявили белый танец, заиграла медленная музыка, сопровождаемая монотонным чешским тенорком, и тут же к их столику подскочила полногрудая блондинка - она давно заметила, что в этом отдельно взятом участке ресторана отношения не складываются, и решила перехватить инициативу и попытать свою судьбу на удачу.
   - Конечно, потанцуйте, - глубоким голосом проворковала Дина, она была рада хоть ненадолго остаться одна.
  
   "... Да, был у меня в переходном возрасте один случай..." - случай, о котором Дина много лет не позволяла себе вспоминать.
   Тогда... Господи, сколько лет прошло! - она еще училась в школе, выпускной класс... Володя -"Волька ибн Алеша", как в повести "Старик Хоттабыч", - вымахал в этом году выше всех мальчишек и мускулами поигрывал, как Клод Вандам. Но выбрал он из букета красавиц класса почему-то Дину, похожую на маленькую черноглазую мышку с острым носиком. Может, как сильный человек, он испытывал потребность защищать слабого. Ему ничего не стоило донести до третьего этажа и Дину, и два их тяжелых портфеля, которые она стопкой придерживала на своем тощем животике, и даже дыхание при этом не собьется, недаром столько времени отдано спортзалу. И никаких сигарет! -тем более, что недавно группу музыкальную организовали, пели "Битлз" на английском языке. Володе отец купил настоящую электрогитару, получалось классно!
   Дина тоже любила петь, только стеснялась. Обычно она позволяла себе включить свой голос в полную силу, когда в раковине шумела вода, гремела вымываемая посуда, а дома никого не было. Тогда она могла заголосить "Ямайку" из репертуара Робертино Лоретти, этого итальянского мальчика с голосом сладостного ангела она с седьмого класса не переставала обожать!
   В одиночестве она любила импровизировать и в области танца. Гуляя с Волькой где-нибудь по дорожкам парка, она вдруг заливалась колокольчиком в ответ на его неуклюжие комплименты и, по балетному ставя маленькие ножки, делала изящный взмах рукой, а лицо ее становилось вдохновенным и отрешенным, словно она сама любовалась собой со стороны.
   Дина рассказывала Вольке, что умеет слышать музыку в цвете, особенно голоса. Мужские обычно бывают коричневых оттенков, от темно-шоколадного - бас - до орехово-золотого - тенор. А женские - розовые, бордовые, малиновые; иногда - гладкие, шелковые, а у других - шершавые, с горчинкой...
   Волька слушал ее фантазии в пол-уха и смотрел влюбленными глазами, она казалась ему сказочным эльфом из другого мира. И Волька переживал, что будет с его Динкой-льдинкой-холодинкой, когда он уедет учиться на подводника в Ленинградское военное училище. Что поступит, не сомневался, если только из-за большого роста не возьмут... Да не может такого быть! А Динка?...
  
   В этот день мать приехала с работы на обед (машина попутная подвернулась) и застала Дину разговаривающей по телефону.
   - Да. Я еще алгебру не сделала, и по биологии конспект. Выйду часов в семь. И я... Пока!
   - С кем это ты опять договариваешься? Опять с этим дебилом?
   - Ма-ам! Ну почему ты так говоришь! Он учится лучше всех в классе!
  -- Да при чем тут это? У него на морде написано: "медведь и кретин". И нос огромный. И челюсть пудовая! И вообще, он уже здоровый мужик!.. А тебе об учебе думать нужно, к поступлению надо готовиться!
  -- Мам, ну зачем ты его оскорбляешь! Если ты против, чтобы мы встречались, так и скажи!
   - Ну и говорю: да, я против!
  -- Ты что - запрещаешь мне?..
  -- Да, запрещаю. И прекратим этот разговор. У тебя еще вся жизнь впереди. Вот выучишься в институте - и женихайся!
   За обедом Дина больше не произнесла ни слова, напрасно мать пыталась расшевелить ее разговором о предстоящем выпускном и о том, какой наряд она заказала дочери: белая юбка-гофре и красный блузон, надо бы еще красные лодочки найти... Дина молчала, зная заранее, что вкусы у них с матерью ни в одной точке не совпадают и что ее мнения все равно никто не спросит.
   - О, уже половина третьего, мне пора. Посуду сама помоешь! ( Кто бы сомневался!) - мать подкрасила губы в прихожей перед зеркалом и хлопнула дверью.
   На этот раз Дина не стала петь, перемывая посуду, - она завела на полную громкость пластинку с "Кармен-сюитой" и, занимаясь кухонными делами, вид имела совершенно отрешенный и сосредоточенный на чем-то, чего чужими глазами не разглядишь.
   Закончив уборку, она пошла в ванную и достала из шкафчика коробку с лекарствами - высыпала все на стиральную машину, налила воды в стакан для зубных щеток - какая разница! - и стала глотать таблетки, набирая из каждой пачки штук по пять - семь. Некоторые были горькие, другие застревали в горле и стояли где-то в пищеводе, как булыжники. Потом еще отхлебнула темной пахучей жидкости из маленькой бутылочки - этикеток она не читала, все равно ведь ничего в лекарствах не смыслит. Закашлялась, отплевалась, горло прополоскала. Потом аккуратно сложила все на место и убрала коробку в шкафчик на стене.
   В своей комнате она погляделась в зеркало, достала из гардероба голубое платье в клеточку, которое сама сшила на уроках труда, - нет, забраковала. Вот, лучше черное с красными пуговками, это подойдет - строго и торжественно. Она переоделась, подкрасила ресницы, еще раз глянула в зеркало - лицо уже слегка побледнело, и под глазами легли тени, а на губах выступила просто какая-то голубизна! В общем - пора!
   Она взяла верблюжье одеяло и легла на диван, укрыв ноги, - ждать смерти.
   Глаза Дина закрыла и пыталась расслышать, что происходит внутри, но мысли все время вырывались наружу. Вдруг пришло в голову, как током стукнуло, что в нижнем ящике письменного стола лежит ее дневник, с которым Дина привыкла делиться тем, что вслух не скажешь; да и вообще ей нравилось писать - облекать события обыденности в стройные формы интересных слов и образов, жизнь преображалась под ее рукой, фантазия превносила в заурядность тайный смысл и связь со многими загадочными вещами. Этот дневник Дина обычно носила с собой в школьной сумке или держала под замком в столе (ей не приходило в голову, что у родителей может быть второй ключ). А теперь надо было придумать, как распорядиться со своим сокровищем. Сжечь - жалко! Самое простое - позвонить Аленке, она человек надежный, - пусть пока у себя подержит, а потом... после всего... отдаст Вольке. Ему можно читать. Ее уже все равно не будет...
   Она упаковала толстую кожаную тетрадь в "Вечернюю Москву" и завязала капроновой лентой от банта.
  
   - Лен, ты не можешь ко мне сейчас прийти? Да, срочно. Это ненадолго. Никому ничего не говори. Да, очень важно.
   Через пятнадцать минут Аленка стояла в дверях, поправляя перед зеркалом роскошную шевелюру.
   - Можно, я туфли не буду снимать, на улице сухо... А ты что такая зеленая? Может, заболела?
   Дине хотелось сказать тихим красивым голосом: "Я умираю", но понятно, что театральные сцены сейчас неуместны.
  -- Ты должна мне помочь, Ленка. Можешь сохранить одну вещь? И не трогать, не открывать - ну, хоть одну неделю!
  -- Да без проблем, хоть две недели. Надеюсь, ты не связалась с какой-нибудь бандой и не укрываешь краденое. А то мне и так уже пришлось побывать в милиции, представляешь!
  -- Нет, не представляю. А что случилось?
  -- Да вот, представь, этот второгодник из 10-б, Анвар Тактамышев, росту метр с кепкой, уже так меня достал: домой звонит, цветы под дверь складывает, говорит: "Все равно я своего добьюсь, ты будешь моя девушка!", а сам злой, как пес! Я ему говорю: "Ты в зеркало когда на себя в последний раз смотрел?" В общем, послала его куда подальше. И, представляешь, на днях приходит мне повестка из милиции, что я нарушаю режим, гуляю после 22 часов, не раз была предупреждена и дерзко вела себя с представителями правопорядка!
   Я ничего не понимаю, говорю отцу: вот такие, пап, дела, но я ни в чем не виновата. Ты ж знаешь, Дин, в каких ежовых рукавицах меня дома держат! В общем, пошли мы с отцом вместе к участковому, открываем дверь - а там Анварква сидит! Он в народную дружину записался и теперь себя большим начальником вообразил.
   Я говорю: "Пап, все ясно, это тот придурок, который мне прохода не дает!" Ну, в общем отец говорит: "Жди меня на улице, я с ним сам разберусь!" Так этот мерзавец еще отца грозился привлечь к ответственности - за оскорбление человека при исполнении... Они там чуть не подрались! ...Вот такие пироги...
   Ой, а у тебя что-то совсем губы синие! Э, ну-ка ложись, а я врача вызову!
  -- Нет, нет! Не надо врача! Я так сама решила! Не могу я больше жить в этом аду! ...Тебя хоть отец поддерживает, а у меня - все заодно!.. И ослушаться не могу, и подчиняться не стану! Лучше уйти... Уйти молодой... Холодно мне!.. - Динка закрыла глаза, и слезы выкатились из-под накрашенных ресниц.
  -- Ты что, сдурела? Динка, ты что наделала?
   А Дина повернула мокрое лицо к стене, руки у нее стали совсем ледяные и скрюченные, вокруг губ образовался темный треугольник, и было видно, что ей трудно дышать.
   Аленка не стала больше задавать вопросы - накрыла подругу одеялом до подбородка и бросилась в прихожую звонить - в "скорую" и Володьке.
   Волька примчался через семь минут, грохнулся на колени перед диваном и пытался дыханием согреть Динины ледяные пальцы.
  -- Что ты наделала, Динка-холодинка?
  -- -Нам больше нельзя встречаться, - шепотом, не разжимая глаз, прошелестела Дина.
   В это время подъехала "скорая": врач-мужчина выставил всех из комнаты, а медсестра в марлевой повязке взялась мерить давление. Потом доктор, придерживая Дину под руки, отвел ее в совмещенный санузел и устроил хорошее промывание - процедура полезная и в медицинском отношении, и в воспитательных целях!
   Спустя полчаса, бледную и безвольную, как выполосканная тряпочка, Дину вернули на диван, медсестра сделала какой-то укол, а врач сурово и насмешливо погрозил пальцем, и медицинская помощь укатила спасать других.
   Аленка, быстрая на руку, привела все в порядок в ванной и в комнате.
   - Ну ладно, братцы. Дальше вы сами разбирайтесь. Звоните, если что... - но Дина с Волькой про нее уже забыли... Не дожидаясь прихода с работы родителей и плюнув на несделанные уроки, они ушли в парк, и, хотя шелестел дождичек, прогуляли до десяти вечера - прятались на танцплощадке под волнистой ракушкой, закрывающей эстраду от непогоды.
   Кто какие слова говорил, теперь вспоминать бесполезно. Но совместные прогулки по вечерам были наотрез отменены. Можно еще встречаться в школе, посидеть рядышком на окне в вестибюле после уроков... Но на самом деле - уж лучше сразу!..
   Вернувшись домой позже дозволенного часа, Дина, на удивленье, не получила нагоняя. Мать только сказала, когда дочь выходила из ванной, собираясь сразу нырнуть в постель:
   - Ты слышала, у вас в школе дура какая-то пыталась с собой покончить! С родителями, видишь ли, общего языка не нашла! У нас в автопарке только об этом и говорят весь день. Если б "скорая" вовремя не приехала, может, и не откачали бы...
   - Не знаю, я не в курсе... У меня голова трещит. Я спать пошла.
   На том и был исчерпан инцидент.
   Установленные правила встреч и невстреч соблюдались неукоснительно, и никаких телефонных звонков.
   Только на выпускном вечере, пока родители попарно дежурили у входа, чтобы дети не дозволили себе чего-нибудь недозволенного, Дина и Волька в актовом зале не отходили друг от друга, всю ночь танцевали вместе и за праздничным столом, накрытом в спортзале для выпускников, не разжимали сплетенных пальцев под столешницей.
   А через два дня Волька уехал поступать в Питер.
   Дина же, наперекор воле родителей, оплачивавших университетских репетиторов, чтобы дочка прошла на филфак, поступила вдруг без подготовки в медицинский - хорошая профессия - доктор, вдруг доведется кому-нибудь жизнь спасти, вовремя промыв желудок...
  
   ...Да, был такой случай в переходном возрасте...
   Зденек отвел пышную блондинку к ее столику и вернулся, снова промокая вспотевшее лицо. В его блестящих глазках решительно горел энтузиазм, которого Дина в нем разжечь не умела и не желала.
   Дина допила вино, сложила приборы на тарелке и отодвинула бокал.
   - Знаете, мне уже пора, завтра рано на работу. Оставайтесь, если хотите, а я такси возьму. Нет-нет, не надо провожать. Тете Лиде привет передавайте. Они с мамой постоянно переписываются. А будете опять е Москве - звоните, я к вашим услугам. Все, все, спасибо, я сама. До свиданья, "на сгледаноу" - так, кажется, по-чешски?..
  
   ...Вот и познакомились... Мамочка, ты довольна?
   ИРИШКА

1

   0x08 graphic
Иришка университетов не кончала. Она вообще ничего не кончала. Не в смысле учебных заведений - а совсем ничего, никаких жизненных начинаний сроду до конца не доводила. А прожектов было много. Но планы быстро менялись "по ходу пьесы". Иришка была приключенкой.
   Приключения у нее начались, кажется, с самого дня рождения, а может быть, и раньше. Ее мама почти всю беременность страдала жуткими токсикозами, периодически даже бралась писать завещание, намекая, что не выдержит родовых мучений. Таким старинным способом она вынуждала отца повысить дозу внимания, хотя в его глазах и так навечно запечатлелся вопрос: "Ну, теперь-то твоя душенька довольна?" Завещать, собственно, было нечего, ну хоть волю свою изъявить: "В случае моей смерти - женись на Эльке (это младшая сестра на затянувшемся выданье), пусть она ребенка воспитает". Оба родителя по гороскопу принадлежали к отряду парнокопытных, но изворотливый Стрелец (матушка) всегда обскачет простодушного Тельца, вросшего, по мифологии, задними ногами в матушку-Землю. А если еще целеустремленный Когитариус выберет своей мишенью неповоротливого Тауруса... Отец ведь был военным, офицером в хорошем звании, но против боевых действий со стороны женщин оказывался бессилен ввиду чрезмерной природной интеллигентности и душевной мягкости.
  
   Первая дочь, Анечка, родилась 23 февраля.
   - Почему же не сын - в такой-то день, торжественный для каждого военного?
   Но хорошенькая акушерка посмеялась и обещала, что, пока дочка будет жить, войны не будет.
   - А за сыном приходите в следующий раз!
   На следующий раз надежды было мало, ведь и первый ребенок родился с большим трудом, в асфиксии. Но Анечка росла очень смирной и смышленой, после того, как отец отпилил полозья у качалки и отучил дочку орать по ночам. Можно было спокойно оставить ее в песочнице, наказав никуда не уходить, - и не уйдет хоть два часа, только посмотрит потом непонятными взрослыми глазами (про "синдром покинутости" психологи мамам еще не рассказывали). Однако гордый росточек эгоизма очень рано проклюнулся в загадочном характере Анютки.
   Так, в день, когда девочке исполнялось пять лет, родители отправились в гости - отмечать профессиональный праздник. Молодые офицеры жили по частным квартирам, ведь гарнизон еще не обзавелся достаточным жильем. Взрослые накрыли большой стол вскладчину в большой комнате, а детей - куда ж их девать? - отправили в маленькую развлекаться самостоятельно.
   Малышня, оставшись без присмотра, вовсю бесилась на диване и на полу, надкусанные конфеты и мандарины летали, как снаряды. Анечка сочла эту буйную атмосферу оскорбительной для своего пятилетнего достоинства. Она самостоятельно надела и зашнуровала ботинки, завязала уж как получится и тихонько выскользнула в дверь. Зимняя лунная ночь сверкала и светилась снежинками, вокруг одинокого фонаря над крыльцом серебрилась легкая взвесь снежной пыльцы, и такая торжественная тишина стояла вокруг, что Анечке даже расхотелось заплакать. Она просто вздохнула и философски спросила весь окружающий мир:
   - Пять лет - и что?!..
   Хорошо, что кто-то из мамочек заметал недостачу одного ребенка в детской комнате, пока Анина мама пела под гитару задушевным голосом: "Ты смотри, никому не рассказывай, что душа лишь тобою полна..." Но все равно, этот день рождения закончился воспалением легких. Анютка часто болела как раз в праздники, вызывая заслуженное раздражение и досаду у матери, будто была в этих вечных болезнях какая-то преднамеренная вредность. Ну, еще проблемы с едой - не впихнешь, а в остальном Анечка была послушной девочкой и много хлопот не причиняла, а иногда даже была предметом гордости как не по возрасту смышленый ребенок или в качестве нарядной кудрявой куколки.
  

2

   Иришка появилась на свет через семь лет после Анечки. Отец взял старшую дочь за руку, и они отправились в роддом. В военном гарнизоне все рядом, можно пешком дойти. Папа скрылся за большими коричневыми дверями, а девочка осталась во дворе ждать свою новую неизвестную родственницу. У дорожки в траве росли одуванчики, можно сплести веночек или разъединить на тонкие полоски полый стебелек - бледные ленточки завьются в кудряшки. У одуванчика молочко белое, а пятна на руках почему-то получаются черные. И на платьице тоже. А платье-то красивое, розовое, с вышитыми по подолу земляничками и листиками, мама вышивала. Ох и получит Анечка сегодня дома!..
   Но гроза прошла стороной, потому что в этот день принесли из роддома Иришку. Ее положили на большую родительскую кровать, и, когда развернули, у нее были совершенно крохотные пальчики, но уже с коготками!..
   По такому случаю отец принес бутылку шампанского, и пробка с такой силой грохнула в потолок, что на белой штукатурке осталась вмятина. Мама страшно взвизгнула от неожиданности, пришедшие в гости знакомые смеялись и говорили, пусть дырка в потолке останется на память, наверное, новорожденная еще наделает шуму... А Иришка даже не заплакала, она доверчиво смотрела на мир лилово-голубыми молочными глазками и, казалось даже, кому-то невидимому улыбалась.
   И начались приключения.
  

3

   Первый раз Ирка сбежала из дома, когда ей исполнился год и месяц. В домах офицерского состава (ДОСах) квартиры (по восемнадцать штук на этаже) располагались по сторонам длинного коридора, упиравшегося в огромную коммунальную кухню. Здесь жены офицеров готовили щи, кипятили в жестяных выварках белое белье, обсуждали международные новости и личную жизнь соседей.
   - Женщины! Чей ребенок на лестнице застрял? - громко спросила среди кухонного чада и гомона белокурая соседка Тося. Иришкина мама и ухом не повела: ребенок еще только ползает по комнате, иногда встает на ножки, первые шаги делает, держась за диван.
   Минут через пять прибежала, сердито стуча каблуками, другая соседка:
   - Нина! Да это ж твоя Ирка на лестнице сидит, голова между балясинами застряла!
   Общими усилиями ребенка вернули в детскую кроватку, при этом Ирка даже особо не пищала, больше кричали взрослые тети, обмениваясь полезными советами и бесполезными переживаниями.
  
   А дальше побеги были регулярными.
   В два с половиной года, оставленная - "на две минуты!!!"- мамой у магазина, она бесследно исчезла, только летняя коляска с кружевным покрывальцем (домашняя вышивка "ришелье") покачивалась у ступенек магазина. Это ж вам не Анечка, которая ни за что не уйдет, если велели ждать, - будет стоять, как оловянный солдатик на посту.
   Иришка пропала! Мать звала и кричала, что ребенка украли, Два часа бегала по ближним и дальним улицам. Потом Иришку привел за руку комендант, при этом она лепетала что-то смешное и кокетливое. Оказывается, девочка прошла незамеченной - ввиду малого роста - через вертушку КПП и гуляла себе на запретной территории, пока служивый народ не двинулся в офицерскую столовую.
  

4

   Ирку с малолетства лупили. Мать кричала и проклинала день, когда родилась на свет; доставалось и Аньке, что не уследила за младшей сестрой, и отцу, за то, что сотворил этого ребенка не в самую трезвую ночь. Но Иришка не обижалась - после очередной трепки, едва высохнут слезки и мать успокоится, она ласкалась и заглядывала маме в глаза, чего Аня не умела делать, хотя ее никогда пальцем не трогали, да вроде и не за что было, если не считать упрямой твердости во взгляде...
   В следующий раз Ирка основательно пропала во время переезда в новую - ОТДЕЛЬНУЮ ДВУХКОМНАТНУЮ! - квартиру. Матушка руководила выгрузкой вещей из машины с откидными бортами, а отец с сослуживцами поднимал мебель на третий этаж.
   - Аня, ты за Иришкой смотришь?
   - Конечно, смотрю! - и посмотрела - а сестренки уже нет, хотя только что у подъезда пускала в небо божью коровку. Дом только что сдали, большинство квартир еще стояли пустыми. К вечеру Иришку нашли по тихому завыванию на площадке второго этажа - она вошла в необитаемую квартиру и захлопнула за собой дверь...
  
   В пять лет она совершила диверсию с командой мальчишек, которые за ней с детства гужом увивались, - собрали по всем этажам ключи из-под ковриков у дверей - люди тогда еще не знали "криминального чтива" и засилья "чернухи" по телевизору, воровства в закрытом городке вообще не водилось. Ключи диверсанты спрятали в подвале под лестницей, и вернувшиеся с работы граждане долго митинговали у подъезда, пока один из малолетних заговорщиков не признался во всем.
   У нее совсем не было страха наказания, хотя ор в доме стоял непрерывно. Ирка без особых переживаний получала свою порцию тумаков, научилась здорово огрызаться в ответ, но сразу после очередной выволочки продолжала радоваться жизни и изобретать новые козни.
  
   Старшая сестра уже превратилась в девушку, она тайно вела дневник и носила его с собой в сумочке, пытаясь уберечь свой душевный мир от посягательств родственников. Когда родителей не было дома, к Анечке приходили одноклассники. Они запирались в маленькой комнате, чтобы Ирка не мешала им общаться. Целоваться - подозревала Иришка. И тут же маленький бесенок находил способ внести в беседу свою струю - в прямом смысле слова! Она доставала из навесного шкафчика в туалете большую розовую клизму, набирала в нее воды и со свистом пускала в щелку под дверью.
   Когда очередной кавалер прижал однажды Аннушку во дворе к дровяному сараю, уперев руки в стенку по сторонам зардевшегося девичьего лица, Иришка достала из кучи большое березовое полено и решительно подошла к парочке сзади. Анечка не успела вскрикнуть, а молодой человек, обернувшись, тут же получил искрометный удар между глаз.
   - Воспитывать надо сестру! - это последнее, что он сумел сказать девушке, прежде чем исчезнуть из ее судьбы навсегда. Так - и не в последний раз! - из-за этой Иришки - мартышки "прошла любовь, завяли помидоры"...
  

5

   Логика ее поступков не поддавалась объяснению. В пубертатном возрасте Ириша могла достать из ящичка в югославском серванте белые кружевные трусики, присланные матери в подарок из-за границы и хранимые как драгоценность, - поносить их в "критические дни" и, не стирая, положить на место. О последствиях она никогда не задумывалась!
   В девичестве она страдала нейродермитом: периодически шея, руки в нежных местах, иногда и лицо покрывались словно горячей красной чешуей, да еще и чесались. Видные участки Ира маскировала тональным кремом "Балет", глотала "супрастин". А однажды такое обострение у нее случилось под Новый год. Отмечать праздник она собиралась с друзьями в Москве, но предварительно вежливо посидеть за столом в родительском доме. И домашние посиделки прошли на редкость мирно и благостно: разрезали утку с яблоками, выпили за старый год по бокалу шампанского, отец произнес поздравительную речь - "коротенько, минут на сорок" - и Ира отправилась в следующие гости. Однако через пару часов зазвонил телефон в прихожей. Поговорив две минуты, отец занервничал, засобирался, взял машинные документы.
   - Ты куда это, от тебя же шампанским пахнет!
   - Ирку нужно забрать - у нее температура 39...
   В жизни отец не садился за руль после рюмки, но тут уж деваться некуда.
   Новый год у всех был испорчен, Ирку привезли уже после боя курантов, не могли понять, что за скоропостижная болезнь ее сразила. Вызвали скорую. После долгих конфиденциальных расспросов сердитая врачица выяснила, что Ириша, желая побыстрее восстановить красоту, сделала себе самостоятельно вливание хлористого кальция - в мягкое место! Не стала Ириша уточнять, что делают этот "горячий укольчик" только внутривенно, да и то с осторожностью: мимо попадешь - может произойти некроз тканей. Вот теперь у нее и началось как раз воспаление тканей на заднице. От стационара Ирка, не задумываясь, написала отказ - разве можно проводить новогоднюю ночь в больничных стенах!
   На утро состояние резко ухудшилось, все равно пришлось отвозить ее в хирургию - кусок попки вырезали, наложили швы... Через два дня Ирка в тихий час вылезла из окошка в туалете и уехала на такси в халате и больничных тапочках. Швы снимали в местной амбулатории.
   Не могла приключенка долго торчать в казенном доме.
   В следующий раз отец с Анной забирали Ирку досрочно из больницы со сломанной ногой. "Если вы за мной не приедете, я кого-нибудь другого попрошу..." Нога загипсована от паха до ступни - еле в машину усадили.
   - Ой, люди добрые, как мне надоела эта гипсовая тюрьма! Да под ней еще все чешется... - и Иришка, как решетки на окнах каземата, подпиливала лобзиком гипс - то сверху, то снизу...
   Слова Богу, все болячки на ней заживали как на кошке.

6

   Взрослея, Иришка хорошела и хорошела. Не то, чтобы росла она классической красавицей, но определенное очарованье и притягательный аромат становились с каждым днем неотразимей. Еще в школе ей поручали быть ведущей на торжественных мероприятиях, вручать цветы почетным гостям, за что закрывали глаза на не слишком прилежную учебу.
   Теперь уже мальчики табунами ходили к ней в маленькую комнату, и старшая сестра не мешалась под дверью, потому что училась в вузе и жила в общежитии, увернувшись таким образом от чуткого материнского когтя. Иногда Анна брала Иришку с собой на Мичуринский проспект - приобщить к вольной студенческой жизни. Но матушка всегда противилась этим поездкам, она считала общежитие рассадником разврата и вообще в воспитании дочерей придерживалась политики "разделяй и властвуй". Махнув рукой на старшую (главное - высшее образование получает!), она все свои педагогические способности сосредоточила на Иришке. Но младшая была очень твердым орешком - просто Крокотук какой-то!
  
   В конце десятого класса Ира сообщила Анне по телефону, что срочно улетает на три дня в Прибалтику - предмет ее первой (и может быть, единственной) влюбленности проходил там службу в военном училище. Анна ахнула:
   - Ты с ума сошла! Тебя родители не отпустят!
   - А я и спрашивать не буду - позвоню из Риги и поставлю перед фактом!
   В тот же день Иришка улетела, заняв у одноклассников денег на билет в одну сторону - на что и где она будет жить, как домой возвращаться - эти вопросы ее не занимали. "Об этом я подумаю завтра". Или кто-нибудь другой за меня подумает.
   И всегда находились охотники помочь беззаботной птичке божьей! А принцип: когда ей что-то вздумалось, ставить близких перед фактом - стал для Ириши жизненным кредо.
  
   Правда, первая любовь закончилась печально. По возвращении Ирки из прибалтийского побега родители ей даже сцены достойной не устроили - не до театра было! - просто с облегчением вздохнули, что дочка вернулась под родительский кров (весь огонь, предназначенный Ирке, уже успела принять на себя Анна, такое и раньше частенько случалось). Но матушка тайно предприняла свои меры - написала курсантику письмо, о содержании которого можно только гадать. И любовь неожиданно для Ирки завяла. После окончания училища молодой лейтенант, не заезжая домой, женился, но вероятно не был счастлив, потому что к сорока годам уже умер от раннего инфаркта.
  
   Ирина о матушкином послании узнала лишь через несколько лет, а нелепый разрыв с любимым, возможно, и стал поворотным моментом в ее женской судьбе. Хотя она никогда не была обделена мужским вниманием, настоящей любви в ее жизни так и не случилось - не встречала она своего близнецового пламени, хотя много раз примеряла разные половинки, но все зазубринки не совпадали.
   Взрослые соседки, не имея ярких событий в своей личной жизни, с аппетитом обсуждали Иркины любовные похождения, но досужее воображение сильно преувеличивало истинное положение дел - невинности девочка лишилась на гинекологическом кресле, куда мать отправила ее в связи с каким-то недомоганием в области малого таза. Уверенная в себе, а также в порочном характере юной пациентки, врачица, не задумываясь, воспользовалась своим металлическим инструментарием, а Ирка от страха и стыда не сразу поняла, что произошло, интимным опытом она, вопреки сплетням, не обладала, а телевизионно-компьютерный ликбез не был еще изобретен, даже курсов по валеологии в школе еще не ввели...
  
   С осознанием факта дефлорации пришел полный пофигизм. Так что старшая сестричка, закончившая учебу и работавшая по контракту за границей (в Группе войск), скоро получила письмо с сообщением о предстоящей свадьбе. Анна с воодушевлением отправилась по немецким магазинам за подарками, потом на почте все это великолепие тщательно упаковали, запечатали сургучом и отправили самолетом (при получении счастливой невесте пришлось уплатить солидную пошлину).
   На свадебных фотографиях, которые тоже переслали Анне с оказией, Иришка была просто кинозвезда! (Позировать она всегда любила и умела).
   Но в начале мая, когда Анна уже собиралась в летний отпуск на родину, она вновь была обескуражена. Из телефонной трубки в кабинке переговорного пункта доносился воркующий Иркин голосок:
   -Анютик! Я так хочу тебя скорей увидеть!.. Я ведь замуж выхожу!
   - Как? Ведь ты уже...
   - Ой, это уже все в прошлом!..
   Дома, после торжественной встречи и бурного застолья, сестры вышли прогуляться, поболтать и покурить без родительского надзора.
   - Ну, объясни мне все-таки, почему вы расстались с Лешкой?
   - Да надоело мне! Он даже носки летом не надевает, прямо на босу ногу кроссовки носит...
   Это было исчерпывающее объяснение.
   Оказывается, Ириша бросила учебу в институте (просто не явилась на сессию), теперь она работала там же лаборанткой, могла бы без особых трудов получить диплом на вечернем, и было кому ей в этом помочь... - но отсутствие логики - это был главный женский козырь, которым она сражала мужчин и доводила до белого каления своих близких.
   О новом муже, тем более о его родителях, Ира уже отзывалась иронически. Было понятно, что и в этом браке она долго не задержится.
  

7

   По справедливости надо сказать, что Анна уже успела тоже сходить замуж и обратно. Мужа она себе выбрала такого, чтобы свою семейную жизнь устроить "от противного", - все у нее было не так, как в родительском доме, хотя противоположности, как известно, рано или поздно встречаются и оказываются одна не лучше другой, а найти золотую середину без специальной подготовки мало кому удается. Если отец у девочек был человек в своем роде золотой, но жизнь в доме всегда складывалась не по его сценарию, то Аннушкин муж был хоть и чертовски талантлив и независим в суждениях и поступках, но ни к какой работе не приспособлен, зато мастерски умел завернуть любую ситуацию в свою сторону. Каждый день ему нужен был праздник, а если праздник не задавался, то всем вокруг приходилось невесело, жене - в первую очередь. Оказавшись (по блату) за границей, он и пил, и бил, и гулял, уверенный, что Анна в политотдел жаловаться не пойдет.
   Так что, вернувшись на родину, Аннушка села в отцовскую "копейку", усадила рядом пятилетнего сына и захлопнула за собой дверцу:
   -Давай, папа, поехали домой!
   Изумленный муж остался стоять со своим "полугроссом" на Белорусском вокзале.
   Войти без пропуска в закрытый городок ему было заказано. Так что Анна опять оказалась "у старого причала", круг замкнулся.
   По субботам она стала убегать к младшей сестрице в квартиру на Садовом кольце.
  

8

   А у Иришки всегда был полон дом народу. Ира нашла себе новую работу - "в сфере культуры", как она сама говорила, - администратором на какой-то эстрадной площадке. Теперь к ней на огонек после вечерних представлений стекались ручейки московской богемы.
   Дом в Каретном переулке давно был назначен под снос, все жильцы уже благополучно разъехались, но молодая семья приватно договорилась с участковым и тихонько занимала две комнаты на первом этаже. Покрутив старинный звонок с колокольчиком, в высокие двери вваливался длинный и тощий, как верблюд, артист антрепризы Андрюша К. и с высоты баскетбольного роста бухался на колени:
   - Аринушка! - он еще не успел выйти из роли.
   А к Иркиному мужу, саркастически-печально наблюдавшему эти ежевечерние сцены, Андрей обращался громогласным величавым баритоном:
   - Таких досад, как от тебя, боярин, и при Иване не было царе!..
   Глеб, новый муж Ирины, успешный комсомольский функционер, с первой встречи жаловался Анне, аккуратно отрезая и отправляя в рот кусочки фаршированного блинчика:
   - Аннушка! Она меня совсем не любит... она меня размазывает!..
   Его не было жалко: раз терпишь - сам виноват.
   А веселая компания прибывала, некоторые предпочитали входить прямо в окно, распахнув во двор низкие рассохшиеся рамы. Всем хотелось поскорее выпить. Закусывали чем Бог пошлет. В ночи докупали водку у таксистов, собрав у кого что было в карманах. Между гостями с глухим рявканьем носился неутомимый терьер по кличке Пафнутий и, стуча когтями, его догоняла невероятной пушистости черная Краля - здоровенная крольчиха, выросшая из крошечного комочка, подаренного кем-то из гостей. Иришка принимала всех. В любой компании она чувствовала себя свободно, и всем было с ней легко в часы веселья. Даже обычно зажатая - "в трех корсетах" - Анна, захмелев, читала красивые непонятные стихи, вела остроумную перепалку с перспективным режиссером молодежной телепрограммы...
   Только Глеб был здесь не у места, и Ира его изгнала.
   - Давай-ка поживем месяцок отдельно. Отправляйся к своей мамочке. Может, поумнеешь - тогда посмотрим.
   Анна всегда поражалась, как это Ирка умеет повернуть все с ног на голову и сделать другого виноватым.
   - А за что ты его так?
   - Да он не хочет, чтобы я завела сиамского котенка.
   Старшая сестра просто столбенела от такого неожиданного поворота мысли, хотя и догадывалась, что Иришка отвечает просто, что первое попадется ей в данный момент на язык.
   У нее был настоящий талант - обескураживать. Да много у нее было неожиданных талантов. Например, она научилась вдохновенно врать, изображая эпизоды своей бурной биографии с такими конкретными деталями и подробностями, что, если даже кто-то из слушателей оказывался свидетелем или участником этой истории, он скорее не поверил бы своей памяти, чем Иркиному художественному свисту.
  

9

   Сиамского котенка Глеб собственноручно купил на "Птичке", да еще аквариум с морковными меченосцами и двумя желтыми лягушатами - но прощен не был, потому что за шумным ночным столом появился Сашенька М. - молодой артист, сыгравший в отрочестве звездную роль в нашумевшем многосерийном телефильме (пять серий в советском кино - это считалось уже много). Сашенька увез Иришку на неделю в артистический дом отдыха в Старой Рузе. После этого изображать семью с Глебом было просто неприлично. Он уехал окончательно.
   Но веселье на Садово-Каретном продолжалось, зверинец пополнялся новыми экзотическими питомцами, контингент гостей расширялся. Артисты и таксисты, юристы и дантисты, мастер дзюдо и внебрачная дочь придворного художника, иностранные студенты и лысеющий профессор... Анне уже становилось страшно:
   - Ирка, уймись, ты плохо кончишь... - но ее самое тянуло сюда, в этот мир без обязательств и ответственности, мир безделья и веселья...
   С работой Ирка, кажется, опять завязала, питалась чем придется, что гости вечером принесут, днем перебивалась "кофе с курятиной" (то есть с сигаретой), нарядов у нее было немерено - все с чужого плеча, но Ирку это никогда не смущало. Бывали дни, когда и вовсе нечего было в рот кинуть и чем запить, тогда Ира не вылезала из постели до вечера, то смотрела телевизор, то спала... По субботам Анна привозила от родителей сумки с продуктами, банки с вареньем, "ножки Буша"...
  
   В один из вынужденных постных дней заскочил Андрюша Д., чудесный артист разговорного жанра (теперь, к сожалению, его уже нет - ушел из жизни по собственному желанию). Не обнаружив в доме ни съестного, ни спиртного, только двух сестриц за кофе с курятиной, Андрей тут же предложил:
   - Так, Иришку отправляем за хлебом в очень дальний магазин - иди, иди и не оборачивайся - а мы с тобой, Аннушка, тем временем разделываем Кралю - соль, перчик есть - и в духовочку... Представляешь, какой аромат... лапки, ребрышко...
   - А запивать чем будем, твоего рубля не хватит...
   - А что, неужели в доме нет порядочного одеколона?
   - Есть "Ожен" французский, от Глеба остался.
   - Ну, тогда живем, девочки!
   Конечно, Кралю на съедение Иришка не отдала, но "Ожен" попробовали - вкус неистребимой елочки с лимоном, казалось, на вечные времена пропитал весь ЖКТ - от пищевода до ануса. Андрюшка уморительно изображал, как едят устриц и лягушачьи лапки во французском ресторане, сестры хохотали до слез, и казалось, что нет никаких проблем, хотя бы в этот день...
  

10

   Но Анне в понедельник надо было возвращаться к домашним, служебным и родительским обязанностям, а Иришка продолжала раскручивать свой вихрь против часовой стрелки... И если Анна, несмотря на свою вечную занятость, начала уже потихоньку расплываться фигурой, защищаясь подкожным жирком от жизненных тумаков и затрещин, то Иришка, наоборот, заострилась, подобралась, как большая хищная кошка, волосы выкрасила в радикально-черный цвет, а яркие темные глаза, оттененные смелым макияжем, делали ее похожей на томную актрису немого кино, женщину-вамп. И это инфернальное начало, действительно, все чаще проявлялось в ней.
   Если, например, Ириша не являлась в договоренное время в какое-нибудь обещанное место и, оправдываясь, сочиняла историю с автомобильной аварией, то названные ей участники фантазии в ближайшее время попадали в настоящую автокатастрофу. Истории она всегда придумывала криминальные, часто с поножовщиной и кровью, и близким знакомым часто становилось жутковато, когда впоследствии все разыгрывалось в действительности, словно какой-то услужливый бес поселился у нее на плече. Хорошо еще, что характер у Ирки не мстительный, и вряд ли она могла кому-то осознанно пожелать плохого в сердцах. Она всегда жила настоящим моментом и редко задумывалась о завтрашнем дне.
  
   Поэтому, когда приключилась у Ирки беременность, она продолжала жить так, будто завтра эта неприятность сама рассосется, даже не сообщила "автору гола" о случившемся.
   К этому времени дом на Садово-Каретном все же решили снести, и друзья срочно подыскивали Ирке новое дармовое пристанище. Пока же Ира гостевала у родителей, которые в целях самозащиты не замечали происходящих в дочери перемен. Ирка опять пошла на работу - устроилась администратором в большом концертно-развлекательном комплексе. Теперь она рассказывала бывшим одноклассницам очаровательные истории из жизни звезд, со своим участием, доставала билеты на концерты. Правду от вдохновенного вымысла отличить было невозможно. Однако достоверно было известно, что солидный директор концертного комплекса так был пленен Иркиными чарами, что предлагал ей руку и сердце, несмотря на наличие у Ирки уже видимого животика, а у самого седовласого директора - наличие семьи с сорокалетним стажем. Он же организовал для Ирки устройство в престижном роддоме, когда пришел срок, а ситуация сама так и не рассосалась.
  

11

   Родители в это время отдыхали в санатории на Южном берегу Крыма и поддерживали друг для друга видимость неведения. Анна металась, не зная, ткнуть ли родителям правду в глаза (ее же потом спросят: почему ты молчала?!) или пусть Ирка сама расхлебывает и сочиняет свои невероятные истории.
   Вечером Ира сама позвонила из роддома:
   - Ребенка нет. Ни о чем не спрашивай. Я приеду через пару дней и все расскажу.
   Через пару дней вернулись с югов загорелые родители. В отсутствие Анны зазвонил телефон. Из роддома сообщали, что ребенок жив, переведен в детскую Морозовскую больницу, а Ирка сбежала, как это у нее принято, в больничном халате и не приезжает кормить... Дома она тоже не появлялась и не звонила.
  
   Родители, в одночасье превратившиеся в деда с бабой, отправились в Морозовку на верном "Жигуленке". В тенистом больничном дворике долго сидели, не выходя из машины, потом отец появился один и тяжелыми стопами потопал к одноэтажному зданию, где под стеклянными колпаками "дохаживали" недоношенных и больных детей. Медсестра, прочувствовав ситуацию, не заставила долго себя уговаривать, поднесла к разделяющему пространство стеклу длинного морщинистого младенца с крупной белобрысой головкой и тощими ножками. Малыш щурился от света и вдруг на мгновенье распахнул совершенно круглые голубые глазенки и улыбнулся беззубым ротиком. Наверное, это была непроизвольная гримаса, но молодой дед воспринял ее как осмысленное, ему лично адресованное послание.
   После бурных переговоров на переднем сиденье старенького "Жигуленка" все же было принято решение ребенка забрать. На этот раз отец проявил свою мужскую волю.
   Так появился в доме Вовчик.
   Дед дал ему свою фамилию. Иришка, появившаяся в доме позже, как ни в чем не бывало, прощебетала какую-то очередную фантастическую историю, которая уже не имела никакого значения. Она записала в метриках известное ей отчество. Сама она почему-то звала сына Гулей, и даже когда он стал взрослым и непотребно ругался в адрес матери во время ее многочисленных исчезновений, стоило ей появиться и заворковать на кухне: "Гуля, иди, я тебя покормлю!"- его сердце таяло и щемило. Хоть он всегда и ершился для порядку, но в душе беззаветно любил свою непутевую мать.
   Позже, спустя годы, Иришка обожала рассказывать, как ее забирали из роддома, кто какие цветы подарил и прочие подробности. Отец при этом хватал ртом воздух, как рыба, с которой живьем сдирают чешую, ну а матушкины реплики уже никто особо не брал во внимание - с появлением Вовчика она утратила в доме свою безраздельную власть.
  

12

   Иришка вскоре опять была замужем, но не за концертным директором - у него случился инфаркт с летальным исходом (и Ира о нем вовсе не горевала) - а за армянским бизнесменом, который оставил ради Ирины семью с двумя детьми в Ереване. К Вовчику он, по восточной традиции, относился как к сыну, и мальчик называл его "батяня", хотя большую часть времени жил у деда с бабой, они возили его по врачам и отпаивали морковно-яблочным соком своего приготовления.
  
   Молодая семья снимала второй этаж в частном доме в Салтыковке. Ириша в первое время даже основательно поменяла свой имидж: ей вдруг понравилось жить на земле, вить гнездо. Она развернула кипучую деятельность по приобретению мебели, новой электротехники, завела курочек и огромного голубого дога, по кличке Антон, - в общем, хозяйничала. Скоро в ее доме опять было полно народу, во дворе под яблоней дымился в мангале шашлычок, раздражая ароматом соседских бабок, армянский коньяк лился рекой. Гости приезжали машинами и оставались на недельку-другую. Только теперь это были не Ирины гости. Друзья и знакомые, родственники знакомых - словно все по очереди стронулись с насиженных в Армении мест и бросились искать удачи в Российской столице, а на время обустройства останавливались с семьей в гостеприимном Иришкином доме.
   Ира быстро устала поддерживать вывеску Веры Холодной - надо было готовить, подавать, убирать, к тому же армянский муж оказался патологически ревнив, хотя Ира даже не позволяла себе кокетничать с его друзьями и родственниками. Некому было и рассказывать очаровательные истории из своей биографии - гости без стеснения говорили при ней по-армянски, Ира чувствовала, что частенько обсуждают ее. Но язык мужа она изучать не собиралась.
   Понятно, что этот этап тоже ошибочно попал в ее биографию, и надо было из него выкарабкиваться. Ириша за шумным восточным столом наливала себе все чаще коньяку, который уже успела возненавидеть, - предпочитала русскую водочку - а потом ей становилось все равно, чем закончится эта армянская вакханалия. Она стала уезжать "на пару дней" к подружке. Пара дней постепенно растягивалась на недели, муж звонил родителям, то грозил, то жаловался и просил повлиять... Да кто же тут поможет - "у любви, как у пташки, крылья"!
  

13

   В конце концов Ириша опять оказалась в родительском доме, бросив мебель и микроволновки, которые хозяева квартиры забрали за долги. Голубого дога пристроили в армянский ресторан (Ириша потом со слезой во взоре рассказывала, что, несмотря на сытую жизнь на ресторанных харчах, Антом умер от тоски - у него случился инфаркт - у собак ведь тоже бывают инфаркты!)
  
   А у Иры стали случаться запои. Причем происходило это всякий раз неожиданно: пошла за молоком - и возвращается через неделю; или поехала к подружке, вечером звонит:
   - Мамуля, я уже выезжаю, через час буду. Купить что-нибудь надо? - и пропадает на месяц.
   Домой возвращалась всегда больная и несчастная.
   -А, умирающий лебедь явился! - язвила Анна, - Конечно - лежачего не бьют!
   Дальше Ира несколько дней отсыпалась, распространяя во всем доме устойчивый дух перегара, а потом принималась с новыми силами восстанавливать организм: пила витамины, замазывала синяки бодягой, делала маски для волос и ванночки для ног...
   - Ну хоть ты, Анна, с ней поговори, она ж тебя уважает... - требовала мать, пытаясь хоть чужими руками повлиять на ситуацию, но Анна уже все, что могла, переговорила, и все это было совершенно бессмысленно - бездна разверзлась, мостов не построишь, и не найти общего языка. ...Есть один универсальный язык - любовь, но в семейном отчаянии, обидах и негодовании его давно утратили. А другими словами не поможешь!
  
   Ириша периодически устраивалась на работу, но сразу после зарплаты исчезала, а иногда и недоработав до получения денег, - если компания подвернется. Где она пропадала, установить было трудно и бесполезно. Родители, всегда привыкшие жить "в среде умеренности и аккуратности", с трудом привыкали к этому позору, особенно матушка, для которой с молодых лет важней всего было "что станет говорить княгиня Марья Алексевна". Мать любила повторять окаменевшую от частого употребления и утратившую смысл отдельных слов фразу:
   - Я не убивала, не воровала, не блядовала! В войну на урановом руднике в Таджикистане работала со спиртом - сама в рот не брала и другим не давала!
   Это как раз и было удивительно. Никаких алкоголических генов по обеим родительским родословным линиям в обозримом прошлом не водилось. Дед с отцовской стороны вообще спиртного принципиально в рот не брал даже в праздники, был упертым ригористом и научным атеистом. А по материнской линии значился у старшей сестры муж алкоголик, да ведь это чужая кровь! Матушка в молодости грозилась его отравить: "Ненавижу пьяниц!" - и тот ее всерьез побаивался.
   Вот ведь как Господь хитро устраивает: легко ненавидеть чужого - а ты своего получи! - и ненавидь, если сможешь. - И не отрежешь, не выбросишь на улицу...
  
   Отцу в доме тоже никогда не позволялось лишнюю рюмку выпить. И откуда ж Ирка такая взялась? Почему с ней это произошло? Может быть, она стала" обратной стороной медали" - все, что в семье направо, у нее оказалось налево...
   Матушка, например, войдя в "возраст трибуны", тоже любила разыгрывать драматические истории из своей молодости, все в семье и в ее окружении тысячу раз слышали историю, как они с отцом женились. Он был курсантом военного училища, расписались в последний день отпуска. И мать, провожая его на вокзале к месту службы, не позволила даже поцеловать себя на прощанье, хотя официально уже считалась женой. Вот такая была скромница и недотрога!
   А Иришка во всем поступала с точностью до наоборот. Теперь она могла по нескольку месяцев жить у какого-нибудь Жени или Гены, даже звонила иногда родителям и приезжала в гости, ее жизненный принцип - ставить перед фактом - оказался безотказным. Это старшая - Анна - все время оглядывалась: как на это родители посмотрят да что люди подумают - и, оставшись без мужа, даже тайного любовника себе не завела. У нее тоже свои принципы были, например, никогда не врать. А если нельзя сказать правду - так лучше вообще этого не делать. Неизвестно, была ли она от этого счастливей и стоило ли ее за это уважать больше, чем Ирку-приключенку...
   По крайней мере, в ответ на увещевания старшей сестры, Ириша с гордостью отвечала:
   - Да я такую жизнь прожила, что вам всем и не снилось!
  

14

   Она, действительно, умела находить себе яркие и неправдоподобные приключения, заводить друзей, чьи имена полощутся широкой публикой.
   Одним из последних долгих сожителей Ирины был поэт Б.Б., написавший текст для звездной песни эстрадной примадонны. Стихи были написаны давно, "на заре туманной юности", когда Б.Б. был кудрявым и наивным, - а дивиденды с них капали долго, так что кудри сменились гладкой лысиной, а наивность - прагматичным цинизмом, но Ириша сумела его прочно влюбить в себя и держала при себе до тех пор, пока оба не допились до белой горячки. Оказавшись в разных измерениях, они на долгое время потеряли друг друга.
  
   Иришка очнулась в реанимации.
   - Ты кто? - спросила она неожиданного посетителя, тормошившего ее за плечо.
   - Теть Ир, очнись, я Игорь! - сын Аннушки, Игорек-Уголек, а потом ИгОря, успевший в 14 лет побывать в психушке из-за увлечения клейкими парами "Момента", первый нашел Иришку.
   Она лежала голая на клеенке, ножки, тонкие и безвольные, как две макаронины, свисали с кровати. Вместо волос на голове - сплошные болячки с клочьями пегой щетины, на одутловатом лице - разновозрастные синяки. А страшнее всего - глаза: из-под разросшихся кустами седых бровей - как две злобные черные крысы - нечеловеческие глаза, это смотрела какая-то другая, нечеловеческая сущность.
   - Что привез? Я бананы терпеть не могу, меня от них блевать тянет. Мне гранаты нужны - кровь восстанавливать!
   Игорь довел (да на себе дотащил!) тетку до женского туалета, помог удержаться над унитазом... Нянечка сразу принесла простыни и одеялко, потом поставили капельницу.
   Дальше долгими семейными усилиями пошел процесс восстановления. Ирка получила на год инвалидность, даже какую-то мизерную пенсию назначили (вот какое у нас, оказывается, гуманное государство!)
   - Заслуженный алкоголик России, почетный инвалид Советского Союза! - издевалась Анна, гордившаяся тем, что всю жизнь прослужила государству, без пропусков и отгулов.
   Через пару месяцев Ира уже слегка обросла волосами (репейным маслом надо голову на ночь намазывать - действенное средство!), опять выкрасилась в черный цвет, бровки подщипала, коготки лаком покрыла - и снова рассказывала очаровательные истории под "кофе с курятиной".
  

15

   И с Борей, поэтом своим облысевшим, - тоже встретилась - напоследок. Примадонна, все же добрая душа, отыскала его где-то в бомжатнике, отмыла, закодировала и даже купила бедняге квартирку с хорошим ремонтом и мебелью, не забыв пропиарить эту акцию в средствах массовой информации. Тут же в новой квартире и появилась Ириша.
   - Он говорил мне, что эта квартира моя по праву... Мы выбирали хрустальные бокалы на свадьбу... - рассказывала потом Ира, размазывая слезы по обвисшим щекам. Бориса уже не было в живых. Вместе они прожили в новой квартире всего неделю. Но, видно, прожили бурно...
   Анна стала звать Ирку "девушкой с наточенной косой", перефразировав песенку из их общего детства:
   ...Там девушка танцует с распущенной косой
   И пупсики воруют картошку с колбасой.
  
   Действительно, эта "наточенная коса" постоянно просвистывала в радиусе Иркиного вихря.
   Теперь она периодически устраивалась подработать сиделкой к престарелым пенсионерам и, надо сказать, ухаживала за стариками душевно и без брезгливости, так что сразу становилась предметом их обожания. Она и укол поставит, и в квартире приберет, и сготовит, и накормит, и памперсы поменяет... Старушки любили слушать ее чудесные истории, с ней можно было часами обсуждать домашних питомцев: кошечек, попугайчиков - сердце у Ирки доброе и чувства от алкоголя стали незамысловатыми. Она могла, если нужно, просидеть всю ночь у постели больного, могла встать спозаранку - а ведь раньше утверждала, что время до двенадцати утра для нее просто не существует.
   Но в любой момент Ира могла также исчезнуть без предупреждения, оставив беспомощного человека на произвол обстоятельств. Дней через пять она возвращалась, изменившаяся лицом и запахом.
   - Я была больна...- и снова ее принимали, - дешевую сиделку найти нелегко, и часто Ира бывала тем человеком, который принимал последнее дыхание уходящего старика, она научилась переносить этот стресс философски, потом помогала на похоронах, собирала стол на поминки и долго еще сердечно дружила с родственниками ушедшего.
  
   Во всем этом было какое-то неразрешимое противоречие.
   Анна, в свободное от работы время увлекшаяся эзотерическими учениями (тоже способ заполнить пустоты в личной жизни), постоянно думала над метаморфозами, происходящими в судьбе и характере младшей сестры. Ведь Ирка стала общей непреходящей бедой всего семейства. Анне как человеку строгих правил хотелось дать всему объективную оценку, расставить все по полочкам. Похожая характером на отца, Анна несла на себе бремя ответственности за все, остальные добавляли ей свои лепты - до кучи - вези, раз уж впряглась! Может, Господь так и распределяет разные качества на всю семью: вот вам мешок доброты, мешок жадности, мешок любви, мешок эгоизма... - делите, как сумеете! - и если кто себе какого-то качества больше прихватил, то другим, значит, меньше досталось.
   Так что Иришка чувства ответственности была напрочь лишена - все Анна себе захапала!
  
   А ведь родители уже становятся совсем старенькими, уже за ними ухаживать надо. Когда Ирка трезвая - лучше сиделки и не найдешь. У нее хватит выдержки терпеть ежеутреннее матушкино приветствие:
   - О Господи! Это опять ты!.. - и ежевечернее:
   - Ты почему до сих пор телевизор не выключила?
   Она и с отцом на рынок съездит, в аптеку на другой конец Москвы за дешевыми лекарствами сгоняет (для стариков это архиважно!), и в гараже поможет. Руки у нее из того места, какое надо, растут, если только не трясутся...
   Но как махнет хвостом поблизости питейный бес, Ирка забудет и мать, и отца, и сына родного и кого угодно в гроб вгонит - от нее тогда смертоносные искры сыплются, ядовитые волны расходятся.
  

16

   И как в добропорядочной семье такое чудовище выросло?
   Или наоборот - это семья со своей добропорядочностью оказалась чудовищем, которое проглотило живую душу, по крайней мере, прожевало основательно, а пьянство Иркино - это лишь способ защиты: залила глаза - и уже вне зоны досягаемости, и проблемы все в спирту сразу растворяются...
  
   ...Однажды Игорек привез Анне показать давнишний дневник друга, погибшего в автомобильной катастрофе. Сын, в переходном возрасте отбрыкивавшийся от материнских посягательств на его свободу, теперь завязывал заново душевные ниточки с матерью, старался восстановить недополученное в детстве. А погибший товарищ был и в правду удивительным, теперь таких называют " индиговый ребенок", он не по-детски прозревал жизнь и свой уход предсказал с ужасающей точностью:
  

На часах - без пятнадцати полночь.

На глазах - без пятнадцати смерть...

  
   Игорька он называл своим звездным братом, а в Ирине видел что-то необыкновенное, может быть, даже был в нее по-юношески влюблен, говорил, что у нее на земле особая миссия.
   В его дневнике среди астрологических расчетов и восточных символов было написано про Иришку: "Она как перевернутая пирамида, растущая острием вниз". И в другом месте: "Ирина - якорь, который удерживает всю семью на земле".
  
   А может быть, правда, - думала Анна, - стоим мы все на этой пирамидальной платформе, нам устойчиво и комфортно, а она-то макушкой в землю вросла - во тьме и пламени - держится за ядро земли, не дает нам всем разлететься в разные стороны...
  
   Кто прав, кто виноват - тайна сия велика есть.
   СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ
  
   0x08 graphic
Чук-чудук, чук-чудук, чук-чудук - грохочут колеса на стыках.
   Мать на нижней полке спит, отвернувшись к стенке, оперлась на изящную руку с маникюрными ноготками. Напртив коротко похрапывает отчим, но слышно даже через перестук колес. Рядом на верхней полке наконец угомонился тринадцатилетний Толян, сводный братец, изобретательный парниша, который изрядно попортил Рите три недели отдыха на Южном Берегу Крыма. Родители обосновались в ведомственном санатории, а Риту с Толиком пристроили в частном секторе. Дети имели пропуск на санаторный пляж, а в остальное время старались не надоедать старшим, выбирая себе развлечения по возрасту и возможностям.
   Толян после утреннего купания и комплексного обеда в набережной кафешке днем спал как сурок, пик его озорной активности приходился на вечернее время: то с хозяйским сыном отправится на ловлю крабов и мидий в свете фонарика, потом, конечно, добычу надо сварить на костре и тут же сожрать, запивая местным разливным вином. А Рите потом выхаживать Толика от алкоголя, которого он доселе не пробовал, да еще аллергия у него - то ли от вина, то ли от мидий...
   И родителям ведь желательно виду не показывать.
   То Толян участвовал в разборке с местными - ссадины, синяки и ушибы - никуда не денешься! - были явлены на пляже пред родительские очи во всей красе. Доставалось всегда больше Рите - ругалась обычно мать, не выбирая выражений, а отчим Сергей Степанович дипломатично помалкивал, хотя Рита знала, что рука у него тяжелая, - не на собственном, конечно, опыте - но Толяну доставалось - ого-го! Так что сестра, хотя и злилась на мальчишку и сама могла порой наорать или дать крепкого тумака, но родителям не жаловалась. Вон, перед отъездом домой, пока Риты не было на квартире, - диван хозяйский прожег, видно, курить пробовал. А тетя Поля разоралась. Рита пыталась заклеить дыру пластырем, но это просо срамота получилась. Пришлось умасливать хозяйку из собственного кошелька, растратить последнюю заначку.
   В общем, глаз да глаз нужен за этим братишкой, тем более - переходный возраст у него начинается - родители еще натерпятся!.. А Рите ведь тоже нужно иметь какой-то люфт независимости, кусочек личного времени для личной жизни. Дома, во время учебы, она порой среди недели оставалась ночевать у подружки, ссылаясь на долгие занятия в библиотеке, Светка прямо рядом с Текстильным институтом комнату снимает, тоже на отделении декоративно-прикладного искусства учится, можно и порисовать вместе... А в Крыму от Толяна отделаться было трудно. Но нужно. Тем более что в этом Гурзуфе - экзотическом, конечно, городке с кривыми горбатыми улочками, похожими на русла высохших ручьев, между глухими татарскими двориками, - даже почты собственной нет, - чтобы получить письмо "до востребования", надо на катере ехать до Алушты. Путешествие недолгое и приятное - кто ж откажется от морской прогулки! - но ведь ни минуты нельзя быть спокойной, что Толик чего-нибудь не натворит.
   За письмами Рита отправлялась каждые три дня и привозила иногда целую пачку - штук пять! Пару писем она прочитывала прямо на катере, возвращаясь в Гурзуф, а последнее всегда оставляла нераспечатанным - на сладкое. Приходилось порой ждать по нескольку часов, пока Толик займется каким-нибудь мирным делом, не выпадая из Ритиного поля зрения, но так, чтоб ему не было видно, чем занята сестра. Хотя не исключено, что Толик был в курсе Ритиных отлучек. Надо отдать должное, парень обладал природным тактом и умел не лезть не в свое дело. Если его, конечно, сильно не разозлить. Тогда уж он может все выпалить разом и никого не пощадит - ну, ребенок ведь еще!
   Так что последний конвертик мог до самой ночи пролежать у Риты в сумочке, с которой она никогда не расставалась, и Рита, дожариваясь на закатном солнце рядом с родительскими лежаками, закрывала в притворной лени глаза и предвкушала, как распечатает письмо в коридоре у окна, освещенного уличным фонарем, когда Толян заснет.
   Коля - Николушка - Колокольчик обычно открывал каждое послание стихотворным зачином:
  

На окне без Ритки

Вянут маргаратки.

Или:

Что-то без Ритуси

Стали дохнуть гуси.

Или:

Без письмишка от Марго

Жить на свете нелегко.

  
   Дальше с легкой самоиронией описывались одинокие будни у мамы в Запорожье, где он сейчас проводил каникулы. В заключение - пара риторических вопросов в духе: "Ты меня еще не...?" и забавный рисуночек на тему "страдания молодого Вертера" в разных вариантах.
   Ответные послания Риты, не столь частые, и по-девичьи более основательные, тоже были строго выдержаны в отношении стиля и умеренного остроумия. Описания черноморских красот всегда были окрашены легкой меланхолией, что должно было означать: "Я тебя еще не..." или "Без тебя не в радость..."
   В последнем письме, слегка ерничая, чтобы спрятать неудержимую тревогу, Рита отважилась написать; "Сегодня рыскала по рынку в поисках красной смородины - нигде нет! Говорят - отошла уже! А мне вот - вынь да положь! ...Кого на огурчики соленые тянет, а меня вот - на красную смородину. Да покислей! ...Еле нашла!.."
   Это письмо она отправила за день до отъезда домой и ответа, естественно, не получила.
  
   Теперь, лежа на животе без сна, она всматривалась с верхней полки в ночную темноту, изредка разрываемую вспышками дорожных фонарей, или вдруг встречный поезд пронесется с ревом и грохотом, как пушечный снаряд, нагружая кошмарными видениями беспокойные сны пассажиров.
   Вот уже вдали показались огни большого города. Может, это как раз Запорожье, где спит себе на мамином диване ее Николенька, но когда должно быть это Запорожье и который теперь час, Рита не знала, а часики остались внизу на столе.
   Поезд тормозил вдоль перрона, голос диктора неразборчиво и гулко вещал что-то на украинском языке; до здания вокзала десятый вагон не дотянул, так что Рита даже не смогла увидеть названия станции. Кто-то еще бежал вдоль состава с чемоданами - наверное, остановка недолгая. Рита, упершись подбородком в сложенные накрест руки, вглядывалась в лица редких ночных путешественников и тех, кто их провожал.
   И тут - совершенно фантастически! - перед ее окном появилась до дрожи знакомая фигура - и остановилась, как в стоп-кадре, - глаза в глаза!
   Рита мгновенно беззвучной кошкой спрыгнула с полки - через стол, ноги в босоножки - и в тамбур! И в объятья!
   - Как ты узнал?
   - Я второй день все поезда из Крыма встречаю... Загадал: если встречу - ...
   - Сейчас поезд тронется!
   - Останься! Я уже маме сказал...
   - Да мне же мои голову оторвут!
  
   Проводница уже поднялась в тамбур и поторапливала отъезжающих.
   Николай вместе с Ритой поднялись по чугунным ступеньками прошли в вагон. Поезд дернулся, лязгнув железом, медленно тронулся и начал разгоняться.
   - Куда без билета?
   - Мы сейчас сойдем... На следующей станции!..
  
   Бдительные родственники ужу не спали. Может, Толян, испугавшись, что сестра отстанет от поезда, невольно заложил Риту. В купе горел маленький свет, мать нервно рылась в сумочке, громким шепотом призывая мужа немедленно сделать что-нибудь, и Сергей Степаныч послушно шнуровал ботинки, готовясь к решительным действиям.
   - Здравствуйте! Позвольте мне украсть вашу дочь на несколько дней.
   - Занятия в институте через неделю! - не нашелся больше, что сказать, отчим. Но мать не растерялась:
   - А вы, собственно, кто такой?
   - Да студент я. На третьем курсе в Строгановке. Мы с Ритой уже почти год знакомы...
   - И что из этого? Порядочные люди по ночам в купе не врываются, молодой человек...
   Тут уж не выдержала Рита.
   - Мама, не волнуйся, я через недельку приеду. Все будет хорошо! - и откуда смелости набралась! Но ведь надо было поддержать Николая, заслонить от нападок матери.
   В это время, весьма удачно, в дверях появилась дородная заспанная проводница:
   - Оплачивайте проезд или немедленно покиньте вагон!
   - Что, прямо на ходу выпрыгивать? - напряженно улыбнулся Коля.
   - Зачем - на ходу, сейчас станция будет - Синельниково, так шоб духу вашего тут не було! - она ругалась нестрашно, по-южному нараспев и даже помогла разрядить обстановку.
   - И не будет нашего духу! - уже радостно отвечал Николай, потому что Рита схватила сумочку, часики со стола, чмокнула мать куда попало, остальным кивнула, мол, ничего не попишешь - надо выходить! И молодые выскользнули из купе - стоянка в Синельниково всего две минуты.
   - Чтоб к началу занятий была дома! - успела вдогонку скомандовать мама, как будто ничего более важного в данный момент не было на свете.
  
   От Синельниково до Запорожья можно вернуться электричкой, но первая пойдет только в пять утра. А круглые часы на вокзальном павильоне показывали полтретьего ночи. Молодые люди сначала стояли на пустынной платформе, глазами излучая друг в друга бурную гамму эмоций, их руки сомкнулись, образуя замкнутый проводник ночного озноба; наконец они догадались войти в пустое здание вокзала - и еще, и еще, и еще! - обменяться бессонной лихорадкой - до первой электрички.
   В автобусе, тихо шуршащем от запорожского железнодорожного вокзала до микрорайона Шевченко, ехали тоже не разжимая рук, не разнимая объятий.
   На третьем этаже типовой "хрущовки" Николай тихонько открыл дверь и на цыпочках провел Риту на кухню. Колина мама еще спала, ей на работу к десяти. Яна Станиславовна была литературным редактором в театре имени Тараса Шевченко, рабочий день у них начинался поздно, но и затянуться мог иногда до первых петухов. Несмотря на предосторожности, Яна Станиславна проснулась и тут же появилась в дверях: маленькая, кареглазая, похожая на встрепанного воробья.
   - Ну, давайте знакомиться. О, какая красавица! Сейчас кофе пить будем!
   - Вот, мам, я провожал загадочную Мону Лизу, а встретил какую-то гаитянку гогеновскую!
   Рита, действительно, крепко загорела на море и выглядела шоколадной мулаточкой на фоне утренней бледности хозяев. Она видела, что понравилась Колиной маме, и у нее Яна Станиславовна вызывала симпатию детской непосредственностью и неофициальностью приема.
   Маленькая хозяйка в мужской клетчатой рубашке, достающей почти до колен, начала бурно хлопотать на кухне.
   - Вы садитесь, где найдете место, а то здесь втроем не развернуться.
   Коля втиснулся на табуретку между стенным шкафчиком и столом, еще был один венский стул, а в качестве третьего сидячего места использовался деревянный остов от лампового телевизора с вынутыми внутренностями. Из еды в стареньком дребезжащем без умолку холодильнике нашлись помидоры и хлеб с маслом, но кофе был сварен отменный, с пеночкой и с корицей.
   Риту вся эта неожиданная простота нравов приводила в восторг - в ее родительском доме гостей принимали иначе...
   После раннего завтрака Яна Станиславна решила пешком прогуляться до работы.
   - А вы отдохните с дороги и приезжайте ко мне в театр, репетицию посмотрите, там и пообедаем. Пусть Риточка поспит. Я читала, в этом возрасте девушкам особенно нужен полноценный сон...
   В маленьком темном платьице из магазина польской моды она сразу стала похожа на молодую Эдит Пиаф. И упорхнула как французский воробушек.
  
   Рита теперь могла рассмотреть единственную комнатушку. Мебели в ней тоже было негусто, обои на одной стене полностью отодраны, высвобождая пространство для самовыражения гостей: кто-то губной помадой призывал ко всеобщей любви, кто-то сигаретным окурком рисовал символ своего одиночества; почти до потолка наискосок вились чьи-то иронические стихи, большинство гостей просто оставляли автографы. Опустившийся местами диван был многократно прожжен сигаретами. На окне вместо портьеры висел, пришпиленный бельевыми прищепками, кусок декорации, изображающий деревенскую идиллию. Большой старый ковер на полу, благородного происхождения, явно не был знаком с пылесосом. Богема!.. Зато в закапанных воском свечей, застекленных кое-где шкафах можно было увидеть антикварные статуэтки и книги, которых в обычной библиотеке недопросишься.
   - У мамы друзья в издательстве, что хочешь достать можно.
   На противоположной стене - этюдик Филонова, похоже, что подлинник.
   .
   Николай закурил и вытащил из-за дивана большую папку с рисунками.
   - Можно взглянуть? - Рита уселась на ковре, разложив листы на полу.
   Среди немногочисленных урбанистических пейзажей большинство набросков изображали темноволосую девушку с ее чертами - она то оборачивалась из-за дерева, то всматривалась в свое прозрачное, дважды повторенное отражение в окне, то, дразня, показывала язык, то куталась в клетчатое покрывало...
   - Здесь нехватает одного сюжета...
   - Да. Как у Чюрлениса... "Рождение женщины", мать и дитя... Эта тема еще только зреет...
   - Ладно, нарисуешь, когда дозреешь... Я сейчас засну прямо на ковре, и кофе меня не берет!
   - Ну и спи, я сейчас тебе подушку принесу...
  
   В литотделе все уже собирались на обед и наскоро, но не без любопытства познакомившись с Ритой, перекочевали в столовую соседней редакции городской газеты, находившуюся на другой стороне улицы. Возле раздачи выстроилась очередь, "но не чрезмерная - человек полтораста", - процитировал Булгакова Николай. Народ обсуждал местные новости, а Яна Станиславовна, заглянув между головами в меню, обнаружила салат из морской капусты и так громко, живо и аппетитно начала расписывать его целебные и вкусовые достоинства, что первоочередники в пять минут растащили весь поднос с деликатесом.
   - Да ну ее, эту капусту, - с досадой махнул рукой Николай, - пойдем в артистическое кафе.
   Ему с самого начала хотелось повести Риту туда, но мама, в целях экономии, осталась в очереди, а Коля с Ритой удалились под бархатные своды ресторанчика, заняли уютный столик у окна и заказали украинский борщ с помпушками. Вот это был деликатес! Да и недорого, по московским меркам. Но по бокалу вина молодые люди уже позволить себе не могли, потому что мерки у них были студенческие. А все равно на душе стало теплее и веселей.
   Еще побродили по широким проспектам города - добротный советский ампир в монументальном украинском исполнении. Напоследок заглянули в еще одну популярную у местной богемы кафешку - "Маленький Париж" неофициально называли ее знатоки, здесь готовили лучший в городе кофе и не только...
  
   Вечером Яна Станиславовна принесла домой "халтурку" - надо было распечатать текст новой пьесы для актеров - по ролям. На украинском, естественно, языке. Яна Станиславовна уселась за машинку на кухне (в комнате - только журнальный столик), Николай устроился рядом на телевизоре и помогал, читая выборки ролей. Рита, едва втиснувшаяся между столом и замызганной плитой, жарила картошку на сале - все-таки любят на Украине сытно покушать. Одновременно Рита думала, не обидится ли Яна Станиславовна, если завтра, пока она будет на работе, они с Колей попытаются навести в доме какой-то порядок, например, отчистить плиту, полы помыть... Решила проверить это экспериментальным путем.
   После ужина девушка вызвалась тоже попробовать "халтурку". Украинского языка Рита не изучала, но понимала, а печатной машинкой хорошо владела - в школе делопроизводство изучали. Способная к языкам, Рита вполне справлялась с иноязычным текстом и печатала почти без ошибок.
   Так, меняясь у клавиатуры, в шесть рук, работу к полуночи закончили, значит, на днях можно будет получить рублей сорок - а это хороший калым!
   Кто был свободен во время работы - варил кофе на троих, табачный дым не успевал клубами выкатываться в раскрытое окно, а Рита уже временами чувствовала, что удушливый ком тошноты предательски подступает к горлу.
   Когда Яна Станиславна постелила ей рядом с собой на диване, Рита мучительно страдала от застоявшегося запаха новых простыней, пролежавших, может быть, не один год в ящике за книгами - в ожидании торжественного случая. Оказывается, обоняние страшно обостряется в связи с тем новым "интересным положением", в котором теперь пребывала Рита. При мысли об этом она мучилась физически и морально.
   Первый раз она почувствовала это состояние во время поездки за письмами, на катере. Раньше Риту никогда не укачивало - да наоборот - она обожала прокатиться с ветерком последним рейсом в начинающийся шторм, да ни за что не уйдет с палубы, какие бы волны не накрывали с головой проржавевшую "Мухолатку"! Однажды ее, вместе с группой таких же романтиков моря, читавших под свист ветра:
  

Черный флаг - это значит шторм!

Это в море черт знает что!.. -

  
   шибанула как следует водяная туша. Когда вода схлынула, романтики плавали на палубе и считали травмы. Рита тоже распорола ногу о какую-то железяку - мать с Толиком, ожидавшие ее на пирсе в нервном переругивании, увидев Риту - абсолютно мокрую, с широкой алой лентой крови, стекающей с голени, - решили, что девушка побывала за бортом. А ей безумно нравились такие приключения. Иногда, в состоянии особой эйфории, она говорила себе:
   - Вот в такую минуту не жалко и умереть. Может, ничего лучшего жизнь и не подарит!
  
   Но в последнюю поездку, хотя море было спокойно, противные тошнотные волны начали всплескивать у нее в организме, пугающе подкатывая к горлу. Тогда Рита тоже подумала:
   - Вот сейчас бы и умереть... Утонуть, раствориться в море... И чтоб рыбы съели... И чтоб никто ничего не узнал...
   Теперь эти удушливые волны заставили ее срочно броситься в туалет, откуда Рита вышла шатаясь, бледная и вполне несчастная.
   Яна Станиславовна села на диване, обняла ее за плечи, гладила по волосам:
   - Ну и что ты плачешь? Ты о себе плачешь. А надо уже о другом думать, - она говорила громким шепотом, округляя глаза с детской рассудительностью. - Я знаешь когда это в первый раз поняла? Мне начальник принес яблоко - такое большое, красное! И я сразу хотела откусить, зубы-то у меня и сейчас - вон какие! И вдруг я вспомнила, что в садике меня ждет Николка... Он еще и жевать-то сам не умел... Но я поняла вдруг, что теперь не вокруг меня мир вращается... Слезы - это эгоизм! Радуйся!..
   Николай спал под окном на раскладушке и своего слова пока не сказал.
  
   На следующий день ездили с Колей и его друзьями на Хортицу рыбу ловить, натаскали ведро карасиков - жареные, они больно вкусны, можно, как семечки, есть без счета! ...Но ведь сначала их нужно почистить и приготовить - а рыбный запах, оказывается, еще противней, чем затхлое белье! Рита изо всех сил старалась не показывать виду, ну, не начинать же самой решительное объяснение с Николаем!
   - Господи, помоги мне найти какой-нибудь выход! - взмаливалась она иногда, забыв, что считает себя атеисткой.
  
   Уже неделя "римских каникул" подходила к концу. Яна Станиславовна, без лицемерных политесов, стелила теперь Коле с Ритой на диване, а сама перебралась на раскладушку. В ее восторженных монологах даже промелькивало слово "свадьба", которого никто не оспаривал, но и всерьез не обсуждал.
   Вечером Николай ложился к стенке, а Ритину голову пристраивал у себя на плече и шепотом убаюкивал:
  

- Пальмы качаются,

Пальмы качаются.

Все не засну...

Едем в Фарландию,

Хрупкую, сладкую

Нашу страну.

   И Рита отвечала ему в тон:
  

- А ты увези меня лучше

На счастливые острова,

Ласковым ветром меня зацелуй,

Развей мои кудри, как травы,

И укачай, усыпи и осыпь, отумань

Музыкальными снами,

И сны не буди ото сна на счастливых тех островах.

И покажи мне огромные воды и тихие воды,

Дай мне услышать звезд разговоры на ветках зеленых,

Бабочек мне покажи и приблизь, приласкай их сердца,

Мысли, склонившиеся над водой, отягчи, как ветки,

Любовью.

  
   И в этом лепете, и шелесте, и шепоте самой нежности они засыпали до утра.
   А в восемь часов, когда Яна Станиславовна, безуспешно стараясь не громыхать, уходила наконец на работу, Николай утолял накопившуюся страсть с яростью и остервенением, как хищник, который любовно играя с жертвой, постепенно сжирает ее с наслаждением до конца. Он разворачивал и лепил Ритино тело, как скульптор послушную, еще неодушевленную глину, с чувствами которой вполне можно не считаться.
   - Ты хочешь сделать мне больно?
   - Я себе хочу сделать больно!
   - Зачем?
   - Сам не знаю... Я себя понять не могу!
   - А меня ты понять не хочешь?
   - А что тебя понимать? С тобой все ясно!..
   И тут же, сообразив, что перегнул палку, менял тему:
   - Вот-вот, сиди так, я набросочек сделаю... Не шевелись! Так, спинку прямо. Развернись к свету... И сотворяет же Господь такую красоту!..
   Рита понимала, что эти комплименты - лишь импровизированная форма извинения за предыдущую грубость и бестактность. Она уже неплохо знала переменчивый характер своего любимого, резкие перепады настроений, которые часто тяжело отражались на близких. И ее он мог в один день превозносить до небес, обращаться с ней чуть ли не молитвенно - и вдруг, словно испугавшись такой высоты чувств, разом все испортить и уйти, оставив девушку в полном недоумении и отчаянии.
   Зато ни свет ни заря потом примчится к институту, чтобы каким-нибудь смешным образом исправить ситуацию - подарит воздушный шарик с пронзенным сердцем или станет "посыпать главу пеплом" - от сигареты! Или вообще мог разлечься на крыльце и предлагать всем проходящим:
   - Пожалуйста, вытирайте об меня ноги, я этого вполне заслуживаю!
   Приспособиться к такому темпераменту нелегко, зато никогда не бывает скучно. Надо только научиться вместе балансировать - вверх и вниз! - двое на качелях... А если трое?
  
   В последние два дня Николай, по протекции дружбана с колоритным прозвищем Шайтан, подрабатывал на торговле арбузами с лотка - надо ж было что-то прикопить на первое время в Москве. Рита хлопотала по дому, и Яна Станиславовна никаких обид и угрызений совести по этому поводу не испытывала. По крайней мере, вида не показывала:
   - Плиту отмыла? Отлично! Я давно мечтала завести домработницу, чтоб она здесь порядок навела!
   Для себя, видимо, она считала, что не барское это дело - в доме убирать. Она рассказывала, что род их принадлежал к старинной польской аристократии, была у них когда-то усадьба с прислугой в городке Белая Церковь, "и мы с тобой, Марго, обязательно туда съездим когда-нибудь". Но теперь "все прошло, все умчалося в неоглядную даль...", однако Яна Станиславовна продолжала причислять себя к "аристократам духа", что по-советски уже называлось точным словцом: "без штанов, но в шляпе".
   Где-то в близкой, но почти недосягаемой Польше проживал в безвестности Колин отец, изучал и преподавал в " Институте Астральных Тел" какие-то загадочные науки, он мог, по словам Яны Станиславовны, являться ей во сне по своему желанию или по ее заказу и давал на расстоянии полезные советы. Недавно он ей сообщил телепатически, что сына скоро ждут большие перемены...
   А сам Николай, после арбузных торгов, обедал тем, что Рита сумела приготовить (а умела не так уж много!) и садился рисовать - на белых листах появлялась нестройная галерея слегка карикатурных персонажей из овощной очереди - вполне бы сгодились для иллюстрации ранних гоголевских рассказов. Ритины портреты были задвинуты за диван, а разговор, так легко и красиво лившийся в эпистолярном жанре, теперь - в голосовом варианте - как-то не складывался.
   Николай понимал, что Рита законно ждет от него вполне конкретного предложения. И мама одобряет претендентку на роль невесты... только помочь ничем не может. А как дальше жить? Рита еще только на втором курсе, ему тоже два года учиться, а там еще и в армию могут забрить, возраст призывной пока не вышел. Общежитие семейное - попробуй выбей, а идти жить к этим ее родителям - Боже сохрани! Никогда он с ними не уживется. Одна мамаша чего стоит: "Порядочные люди так не поступают!.." А как они должны поступать?
   В общем, проблем навалилось... Хотя требующая ответственности мысль, что все сейчас зависит именно от тебя, где-то в глубине сознания щекотала самолюбие. Но озвучить решение, от которого все равно ужу деваться некуда, Николай не торопился, оставляя себе еще кусочек иллюзорной свободы выбора. С Ритой он вел себя довольно сдержанно, ее новое положение невольно пугало и отталкивало его. Перспектива стать отцом семейства в 25 лет до сих пор не входила в его планы, да он об этом еще вообще не задумывался. Но жизнь рассудила по-своему...
   Конечно, маневр для отступления всегда можно найти при желании. Вот, например, Рита была на курорте. Да, с родителями, с братом, письма писала... Но ведь именно в эти три недели потянуло ее на красную смородину!
   Хотя, конечно, Николай прекрасно отдавал себе отчет, что рассуждать так - порядочная подлость, однако повод для основательной (а может, и окончательной) размолвки несомненно есть.
   А с другой стороны - ведь Рита ему нравится. С ней, конечно, бывает нелегко - слишком требовательна, но она порядочная, самоотверженная - на тургеневскую героиню потянет! И семья у нее приличная. И прописка московская... Гос-споди, какая только чушь в голову не придет! - он с досадой точил карандаши, насвистывая арию торреодора, а Рита сопровождала его действия незначащим женским щебетом, ее голос уютно заполнял тишину, не требуя размышлений и ответов.
   В пятницу, вернувшись с работы, Колина мама сообщила, что будут гости - в основном из театра. Кое-кто из редакции, друзья Яны Станиславовны.
   - А чем мы их угощать будем? - по наивности спросила Рита.
   - Да тем, что с собой принесут, тем и будем! - ничтоже сумняшеся ответила Яна Станиславовна. - Не день рождения ведь!
  
   Первым явился Григорий Степанович, происхождения необъявленного, вида уголовного и, кажется, такого же интеллекта, по возрасту - немногим старше Николая, но по блеску в глазах и радостно зазвеневшему голосу Яны Станиславны было сразу ясно, что отношения их связывают отнюдь не деловые. Принес бутылку портвейна. Николай брезгливо поморщился, а Рита на кухне тихонько заступилась за мать:
   - Ну, надо ж ей как-то жить! Ты в Москве, а одной в ее возрасте тяжело...
   - В ее возрасте!.. А ты посмотри, в каком он возрасте! И на рожу его глянь! Тарзан с Хортицы!..
   - Знаешь, женщине в период климакса очень важно иметь рядом с собой мужчину - и для здоровья, и для уверенности, да для самоуважения! Это мама твоя мне говорила!..
   - Для самоуважения? Вот именно! Уважать себя надо!.. Да все вы такие!..
   Рита почувствовала вдруг, как резко стемнело за окном, хотя солнце в августе еще заходит не раньше девяти... Показалось даже, что осенним холодом повеяло из окна. Рита мыла и протирала разномастные рюмки, относила их в комнату на журнальный столик и старалась на Николая не глядеть.
   Тут появились еще трое молодых людей: поэт Цветков (непонятно, натуральный или по псевдониму), два парня из отдела писем и яркая девица с пышным декольте, в черных колготках и коротюсенькой юбочке - Оксана из кордебалета. Они тоже принесли вина и какие-то домашние заготовки, которые тут же были выставлены на стол прямо в глечиках и черепочках. Ну и, конечно же, сало с чесночком - его какие угодно аристократы едят на Украине с удовольствием; украшением стола были дивные фрукты из своего сада, "сада радостей земных".
   За ними подтянулись еще двое: интересный мужчина в светлой бороде и с гитарой, осветитель сцены, назвавшийся Никишей, и девушка с косой - настоящей, пшеничной, искупающей отсутствие каких-либо мыслей в наивных, желтых, в цвет роскошной косы, глазах.
   Собственно, общество было в сборе, и, усевшись, кто на чем сумел, пригубили вина за знакомство. Рита сидела между Яной Станиславной и Никишей, ублажавшим Пшеничную Косу, и старалась всем приветливо улыбаться. Николай на другой стороне столика руководил розливом на правах хозяина, но роль тамады была ему явно непривычной, так что, без направляющей руки и голоса, веселье скоро пошло на самотек.
   Поэт, оказавшийся натуральным Цветковым, по паспорту, да еще и студентом литфака, сообщил, что сегодня - полчаса назад - произошло солнечное затмение, и его можно было наблюдать даже в здешних широтах.
   - Так вот почему вдруг резко стемнело... - обронила Рита.
   - И могильным холодом повеяло! - иронически подхватил Николай.
   - А нечего смеяться, дело серьезное, - продолжал Цветков. - Солнце - мужская планета и влияет на мужское начало в человеке. У кого с этим началом напряженка - раздражение испытывают, на действительность реагируют неадекватно. И вообще, в затмение идет закладка будущих ритмов - разрушения или изменения. Если хорощо себя
   вести, можно помощь свыше получить...
   - А если плохо, то по шее? - встрял Григорий Степанович.
   - Ну, можно и так сказать... В момент затмения может происходить коррекция событий, - продолжил поэт.
   - Во говорит - как по писанному! Так надо ж за это выпить! - не унимался Григорий Степаныч.
   - За что? За затмение? Так перед затмением воду родниковую надо пить - для очищения помыслов. И после - тоже! - пытался удержать тему Цветков. Но компания зашумела:
   - Это нам не подходит!.. - налили тут же по новой, и пошел звон тарелок и нестройный шум разговоров.
   Оксана из кордебалета включила для аккомпанемента старенький телевизор, стоявший на подоконнике за портьерой-декорацией, там шли "Новости" и генеральный секретарь рокотал что-то, перемалывая слова во рту, как котлеты, а Оксана, рухнув перед телевизором на колени, взмолилась к бровастому образу сквозь бегущие помехи:
   - Папочка! Родной! Зачем ты нас бросил? Неужели тебе не снится по ночам твоя белокурая дочурка? - при этом сама Оксана скорее сошла бы за цыганку, забывшую надеть цветастую сборчатую юбку. Ее театральный этюд особого успеха не имел.
   Григорий Степаныч перекрывал всех своим хрипловатым баритоном:
   - Женщина, главное, должна тебе вмастить, в масть, то есть, попасть. Вот Яна - это моя масть! Я теперь за нее кому хочешь шею сверну, как цуцененку, - и почему-то горячо зыркнул в сторону Николая - чувствовал тарзаньим нюхом сыновнюю неприязнь.
   Цветков тем временем встал с подушек, на которых устал балансировать, и, достав из Колиной железной коробки рисовальные угольки, направился к мемориальной стене, чтобы начертать автограф. Он не без труда нашел свободное пространство и, размазывая рукавом черноту, написал:
  

- Люди! На безрыбье

Даже раков нету!

За какие смертные грехи

В день осенний бедному поэту

Некому прочесть свои стихи?!

  
   Вместо подписи он нарисовал цветик-семицветик, который уже считал своим профессиональным брендом.
   Тем временем Никиша расчехлил гитару и под восторженным взглядом обладательницы русой косы запел что-то из Визбора. Рита все эти песни знала и стала тихонько подпевать. Дуэт получился удачный. А когда выяснилось, что Рита поет и "Девушку из харчевни" Новеллы Матвеевой:
  

- Любви моей ты боялся зря,

Не так я страшно люблю.

Мне было довольно видеть тебя,

Встречать улыбку твою, -

  
   все гости примолкли, поэт рухнул на свои подушки, а Никиша развернулся к Рите всем корпусом, оставив Русую Косу за свой широкой спиной.
  

- И если ты уходил к другой

Иль просто был неизвестно где,

Мне было довольно того, что твой

Плащ висел на гвозде...

  
   Всех заворожила на минуту эта вечная бесхитростная история про загадочную женскую душу, которая умеет
  

И в шуме ветра ловить опять

То скрипок плач, то литавров медь,

А что я с этого буду иметь -

Того тебе не понять!

  
   Рита пела, развернувшись к гитаристу, но последние слова явно адресовала Николаю - он поймал ее взгляд, затушил сигарету и вышел на кухню.
   - Еще одна печальная баллада на тему несостоятельности современного мужчины перед величием женской любви, - воспользовался затишьем поэт. С чего это он так заступался за женщин? - наверное, в пединституте наслушался, там же в основном девушки учатся.
   - А почему современного-то? Там же про харчевню какую-то... - уловила возможность оправдать современников Оксана.
   Никиша возразил:
   - Да все это сами женщины напридумывали - всю эту неудовлетворенность. Эмансипацию всякую... Новеллу Матвееву еще понять можно - она ж калека. Ходить не может, только поет - у нее может быть неудовлетворенность... А большинство баб просто дурью маются!
   - Ну почему это -"женщины напридумывали"? - опять вступился за слабый пол неугомонный поэт. - Еще Тургенев в девятнадцатом веке создал образ решительной русской героини, готовой идти за любимым до конца и разделить, если надо его участь. Так этот образ и вошел в мировое эстетическое сознание как "образ тургеневской девушки". А вот мужчины... тут даже Чернышевский не выдержал - написал статью: "Русский человек на рандеву" - на свидании, то есть! Мол, как мужчина поведет себя по отношению к женщине, такова ему и цена!.. И в тургеневских романах герои не всегда оказывались на высоте! А уж в наше время...
   - И я согласна с поэтом! - вдруг открыла очаровательный ротик хозяйка пшеничной косы, но ее никто не слушал, поднялся застольный непарламентский шум, и в это время появился из кухни Николай, пролез бесцеремонно через гостей и достал из-за дивана папку с рисунками. Рита еще подумала, что он хочет показать свои работы, но Николай завязал папку и вышел в коридор, через некоторое время тихонько щелкнула дверь.
   Рита почувствовала тревожное сердцебиение.
   Когда и через полчаса Николай не появился за столом, гости решили расходиться, время уже близилось к полуночи, скоро разъедутся последние автобусы.
   Рита с недоумением повернулась к Яне Станиславовне:
   - А Коля куда подевался?
   - Это у тебя нужно спросить! Знаешь, Риточка, я за сына не ответчик и в ваши отношения вмешиваться не собираюсь. Он ведь выпил, а для эмоционального человека это дополнительный адреналин... А тут ты поешь. Никише в глаза заглядываешь... Разбирайтесь сами!
   - Но куда он мог уйти?
   - Да, куда?! На вокзал, в Москву возвращается!
   - А я?..
   - А ты - догоняй! Сейчас поезд будет около двух часов, а потом - только в пять утра.
   Девушка не стала раздумывать, подхватила дорожную сумку, благо, багаж невелик, - и выскочила на улицу.
   За ней следом, оставив Косу на попечение Оксаны и ее друзей, вышел Никиша.
   - Куда ты несешься? Сама, небось, даже не знаешь, как на вокзал доехать... Пошли на трассу, я тебе машину поймаю.
   Рита ничего не ответила, только глазами поблагодарила за эту очень нужную мужскую помощь.
   Окна в домах микрорайона еще кое-где светили, но за трассой начиналось кукурузное поле, и сейчас оно сливалось с горизонтом, казалось, что оттуда, как вулканическая лава, наползает зловещая тьма.
   Никита быстро остановил частные "Жигули", договорился и заранее расплатился с водителем, не обращая внимания на Ритины беспомощные междометия, предупредил, что номерок себе зафиксировал, чтоб братишка доставил московскую гостью в целости и сохранности на вокзал.
   - Ну, бывай! Успеешь на двухчасовой. И принца своего уэльского догонишь. Ничего не бойся, все будет отлично! - он захлопнул дверцу, и машина понеслась по пустынному шоссе.
  
   Действительно, через сорок минут Рита уже вошла в безлюдный зал ожидания и сразу увидела унылую фигуру своего несчастного мучителя. Они встретились глазами, обменялись молчаливыми укорами и бросились навстречу друг другу.
   Два билета рядом можно было взять только в купейном вагоне. Пришлось раскошелиться, достать "арбузные" денежки. Зато купе оказалось пустым, без попутчиков, и можно было, закрывшись от сонной проводницы, не разнимать объятий до самой Москвы.
  
   Чук-чудук, чудук-чудук-чудук стучали колеса свое бесконечное "Болеро".
   Николай в дремотных провалах думал о том, что это даже здорово - завести семью, а ребенок - это же продолжение, бессмертие твое на земле! На что жить и растить его - Бог даст, всегда ведь дает, никто у нас с голоду не умирает... - и он улыбался, расслабившись наконец от колотившей его весь вечер нервной дрожи, и зарывался носом в щекотные, пахнущие дорожной угольной пылью кудри Маргариты.
   А она думала: нет, так нечестно. Нельзя вынуждать любимого идти в ЗАГС, потому что обстоятельства требуют. А как быть? Неужели избавиться от ребенка? Боже, какой кошмар!.. Родить в одиночку? - но это же тоже форма шантажа. А что люди вокруг скажут, а мать с отчимом со свету сживут!.. И что же делать?..
  
   Чудук-чудук, чук-чудук - стучали колеса. А солнечное затмение уже заложило свою программу и внесло нужные коррективы. А на ребенка - Бог подаст. И люди помогут, и все сложится, и решится, и сто раз рассыпется и снова соберется, и продолжится...
   Чук-чудук-чудук...
  
  

Часть третья

PER ASPERA AD ASTRA

  

Через тернии к звездам

  
   ТУФЕЛЬКИ (ОПЫТ ПОСВЯЩЕНИЯ)
   0x08 graphic
   С утра опять моросил дождь. Поднимаясь на железнодорожный мост, толпа, высыпавшая из электрички на станции "Серп и молот", задевала друг друга зонтами, капая соседям за шиворот.
   Она тоже машинально раскрыла зонтик и поднималась по мокрым ступеням, не глядя по сторонам, - смотрела себе под ноги, на забрызганные грязью туфли, которые давно просились на покой, если б хозяйка позаботилась найти им замену.
   За этот год она научилась не реагировать на мелкие неприятности. С тех пор, как в любимом гаданье на картах ТАРО ей выпала "Башня" - "неожиданное и неотвратимое крушение", - и уверенно-спокойная семейная жизнь, действительно, в одночасье перевернулась кверху дном, - она уже никаких милостей природы, вроде солнечного утра в середине августа, и не ожидала, но смутно осознавала, что сгустившаяся вокруг маета как-то связана с темным безразличным хаосом, поселившемся у нее внутри. И надо было найти выход в потемках, где душа сбилась с курса. И нужен был, конечно, надежный проводник.
   Опустевшими поздними вечерами глядя в телевизор, чтобы заглушить однообразие мыслей, попавших в "циркулюс витиозус", она оживлялась и включала внимание, только когда рассказывали о чем-то сверхъестественном, о паранормальных явлениях, о людях, обладающих сверхспособностями, - ведь в ее жизнь явно вмешалось что-то иррациональное - и сражаться с ним надо тоже какими-то необычными средствами, выходящими за рамки житейской рассудительности. Ей хотелось найти Учителя.
   В одной из передач "Третий глаз" ей показалась близкой милая приветливая женщина с лучистыми глазами, рассказывающая о том, что можно овладеть искусством помогать себе и близким, можно вписаться в поток и стать осознающей частью целого.
   Голос женщины был такой чистый и доброжелательный, что, казалось, от его звучания, как от звона колокольчика, должны все мелкие бесы разбегаться.
   Не без труда удалось отыскать координаты нужного Учебно-исследовательского центра, который почему-то сразу вызвал у нее доверие (она еще не знала, что УИЦ "Фомальгаут + " отсчитывал время своего существования с того же самого градуса в созвездии Рыб, где стояло Солнце и в момент ее появления на свет, так что можно сказать словами Пушкина: "Мы родились, мой брат названный, под одинаковой звездой" - ничего ведь не бывает случайно!).
   Вот она и направлялась, теперь уже на метро, в зеленый район Царицыно - "на инициацию". Что это такое - неизвестно, ей не хотелось ни у кого спрашивать, ни с кем советоваться - посмотрим! Знала только из информации по телефону, что желательно дня три попоститься и надеть светлую одежду...
   На вступительной лекции Учителя знакомили с историей древних практик, которые предстояло освоить, рассказывали восточные притчи - парадоксальные и непривычные для житейского сознания, а ей казалось, что даже независимо от содержания слов - просто от самого их звучания - на душе становилось легче, как будто сдвинули камень в груди и стало свободнее дышать.
   Без волнения и страха она вошла в зал для посвящения. Здесь группа неофитов расположилась в расставленных по кругу креслах, все закрыли глаза, стараясь отключиться от внешних раздражителей, - и началось таинство.
   Хотя любопытство и заставляло прислушиваться к тому, что происходит вокруг, за закрытыми веками, но сопровождающая инициацию музыка Баха постепенно уводила куда-то в светящиеся, как северное сияние, лабиринты, пересекающиеся и пульсирующие согласно с движением музыкальных ступеней. В какой-то момент ощущение тела совсем исчезло, осталось только чувство легкости и свободы, торжественного простора, в котором хотелось раствориться, и в середине лба, в районе межбровья, вспыхнул на мгновение ослепительный белый цветок... Легкое головокружение, легкое, легкое...
  
   Выйдя на улицу после окончания занятий, она с удивлением обнаружила, что погода совершенно изменилась: дождь кончился, вечерняя заря окрашивала легкие, разбегающиеся веером облака в прозрачной теплой голубизне неба; нежные отсветы отражались в лужах - она аккуратно обходила их, чтобы не нарушить красоту. Да и туфли не промочить.
   Кстати, о туфельках! - настроение у нее поднялось, и даже какие-то игривые мысли стали приходить в голову: надо зайти, наконец, в обувной магазин - рядом со станцией как раз есть такой - и купить себе что-нибудь на ноги. А что? - эта мысль почему-то вызвала желание рассмеяться. Прохожий, тоже перепрыгивающий лужи, приветливо улыбнулся ей, и бабулька, мелко семенящая по бордюру, спросила: "Скажи, милая, который час?" Ей казалось, что всем вокруг хочется сейчас с ней заговорить, может быть, даже ласково дотронуться... А весь этот год люди от нее шарахались, будто тяжелые волны боли расходились от нее концентрическими кругами...
   Она с удовольствием вернулась к мыслям о туфельках, будто это и была ее главная радость. Так какие бы нам хотелось туфельки? - какие-нибудь совершенно невероятные... Сиреневые! - под цвет плаща. Макасинчики. На устойчивом каблучке. С маленькой пряжкой на боку. Замечательно! - и она, действительно, тихонько засмеялась.
   В метро оказалось в это время не так много народу, и она ехала сидя, поглядывая на свое отражение в противоположном окне: да вроде ничего еще!.. А вчера, глянув в зеркало на ходу, сама себе говорила, как ослик Иа: "Душераздирающее зрелище!"
   На станции "Серп и молот" обувной магазинчик был еще открыт, покупателей практически не было, две продавщицы болтали между собой, не обращая на нее внимания.
   И сразу на выставочном стенде она увидела их: сиреневые макасины, с пряжечкой, на среднем каблуке. И цена вполне сносная. Внутри что-то радостно ахнуло и мелко затрепетало взволнованными крылышками, не давая вздохнуть.
   Она тут же одернула себя: этого просто не может быть!
   - Скажите, а тридцать седьмой размер есть?
   - Сейчас посмотрю,- незамедлительно откликнулась продавщица. - Это последняя пара. Как раз - тридцать седьмой.
   У нее даже похолодело под ложечкой. Ну, не может же этого быть! Нет! Да и вообще - хватать первое, что попадает под руку! Кто так поступает? Надо посмотреть в других магазинах, примерить, прицениться... К тому же завтра она поедет на продолжение занятий, все спокойно взвесит, и тогда...
   - Я еще подумаю, - и поставила башмачок на место.
   Продавщица с ярко напомаженными губами глянула на нее, как-то саркастически подняв уголком левую бровь.
  
   Ничего. Если что, я куплю их завтра. Утро вечера мудреней, - уговаривала она себя, садясь в электричку. Хотя в глубине души уже знала: ничего этого завтра не будет. Если к тебе является чудо - распахни руки и беги навстречу! Потому что, если усомнишься, испугаешься, - оно упорхнет и не захочет больше к тебе вернуться!
   Но ей пока не хватало смелости в это поверить. Инициация только началась. Нужно еще так много всего понять, перечувствовать, осознать, стряхнуть с себя столько ненужной шелухи, сбросить путы и петли, обиды и страхи... И тогда откроется свободное дыхание, и увидишь небесный простор, и услышишь музыку сфер...
   ОМ САИ РАМ, БАБА
  
   0x08 graphic
Есть одна нация - человечество,
   Есть одна религия - религия любви,
   Есть один Бог - он вездесущ.

Саи Баба

  
   Я хочу начать свой рассказ с приветствия милой и отважной писательнице Марине Москвиной, моей тайной тезке (если не прятаться за псевдонимом для несовпадения), можно сказать, сестре моей духовной, едва ли не близнецу! - так знакомо и близко мне все, что пишет она о своем детстве, об увлечении Индией, о дорогах, которые ей довелось вполне реально пройти по местам моих грез - Японии и Тибету (мое паломничество на Восток до недавнего времени было в основном мечтательным и виртуальным). Марина успела уже обо всем этом написать, пока я собиралась. В общем, перебежала и перелетела мне все дорожки, опередила меня своими птичьими тропами - а я читаю ее путевые заметки и никакой завистью не завидую - смотрю ее глазами, узнаю и радуюсь: она увидела все так, как увидела бы и почувствовала я, - там, где и я, посмеялась над собой, там же тормозила в усталом изнеможении, где бы и мои силы иссякли; там же у нее перехватывало дыхание от восторга перед красотой Земли и изяществом человеческого разума... В общем, спасибо, мой близнец по духу!
   И все же один чудесный, сокровенный, но важный для мира уголок Мариночка оставила мне - это особое место в Индии, куда съезжаются искатели истины со всех концов света - к живому Учителю и высокой Сущности - Саи Бабе. Прекрасное санскритское (откуда и все наши евро-языки родом) слово "Баба" включает гораздо больше смыслов, чем сохранилось в русском, хотя и наше понимание "бабы" изначально несет высокий смысл женского рождающего начала, но в обозначении Бабы как святого содержится единение противоположных начал, их существование в целостности и гармонии.
  
   Эти красные глинистые тропы Прашанти Нилаям я наяву исходила босыми ногами и тоже хочу этим поделиться.
  
   Может быть, мой рассказ не будет таким легким и остроумным, как у Марины, ведь с ней рядом всегда шел веселый и верный спутник - Леня Тишков со своим "даблоидом", забавными рисуночками, да еще крылья у них были в запасе - на случай чего...
   А я отправлялась в паломничество, как раз только что расставшись со своим недавно любимым, а в тот момент - уже почти чужим мужем, и я надеялась, что это напридуманное с детства путешествие поможет мне освободиться от недоумения и обиды и восстановить потерянную "точку сборки"; отправлялась, как раз только-только обретя свою личную ниточку, связующую с Христом, и страшно боялась ее потерять или предать: православие не хочет дружить с Востоком, так же, впрочем, как и с Западом.
  
   Боже, сколько опасений было у моих близких! И больше всех поездке воспротивился мой дорогой папочка, который сам с детства грезил страной чудес, но, будучи невыездным по роду профессии, собирал самоцветы, летая в командировки по всему еще единому Союзу и пел арию Заморского гостя: "Не счесть алмазов в каменных пещерах...." Может, именно поэтому я в детстве обожала индийские фильмы, а на Новый год, в сари цвета нежного персика и с нарисованной помадой родинкой во лбу, танцевала каждым пальчиком на руках и ногах под песенку Раджа Капура из популярного фильма. Даже первый приз заслужила на школьном карнавале...
   А теперь, узнав, что я собираюсь ехать к Саи Бабе, все вдруг резко заволновались, родственники вообще всерьез опасались, что больше не увидят меня; им казалось, что меня охмурила какая-то секта и я начну вот-вот раздавать свою квартиру и прочее достояние, а сама сгину в чужих краях или окончу свои дни в психушке...
   И препятствий всякого рода, в том числе и материального свойства, было немало. Кстати, из 12 человек нашей группы каждый пережил свои фантастические, иногда приправленные божественным юмором приключения. Например, одна дама даже попала в заложницы к бандитам и, после благополучного освобождения, получила на службе утешительную премию - как раз в размере недостающей для поездки суммы.
   А желающих поехать - записавшихся - было более двухсот человек, но в результате нас осталось только двенадцать - хорошее число! - наверное, это были те, кому действительно надо, кого Индия позвала...
   Не знаю, на каком основании, но я с самого начала - за полгода - была уверена, что непременно поеду. А когда решение принято бесповоротно, дорожка сама стелется под ноги и находит способы обогнуть препятствия.
  
   Итак, в один из последних дней июля наша дюжинная группа собралась в аэропорту. Две семейные пары: одна - духовно-продвинутые молодожены, вторая - солидные люди харизматичной наружности, мощные целители - держались спокойно и уверенно. Марина Р. тихонько посмеивалась, отдавая последние ЦУ своему смешному, но трогательно заботливому мужу. Меня тоже привез на машине в Домодедово мой "бывший" - еще тысячи ниточек не были окончательно оборваны, к тому же с ним на время моей поездки оставалась наша маленькая дочь. Мы не стали устраивать долгие проводы: помахали лишь друг другу ручкой, зеркально-грустно улыбнулись и разошлись в разные стороны.
   Пройдя контроль, мы с Мариной листали правила поведения в ашраме и смеялись, что "шарф нужен женщине не для красоты, а для скромности". Самая юная участница нашей группы, восемнадцатилетняя Надюша, улыбалась чему-то, звучащему в ее наушниках, и отбивала такт изящной ножкой - она профессионально занимается индийскими танцами, а в ашраме ее ждет мама, одна из многочисленных преданных Саи Бабы, она в Индию, как на службу, каждый год ездит.
   Напротив со своей группой поддержки ждал отлета певец А. Малинин в сомбреро и ковбойском костюме с бахромой по лампасам. Несмотря на экзотические наряды, артисты вели себя на удивление скромно и пристойно - может быть, они летят в одном направлении с нами?
   А лететь предстояло до Дели, дальше самостоятельно искать пути...
  
   И вот уже на борту самолета волоокая стюардесса предлагает выбрать на обед европейский вариант - с мясом - или восточный - вегетарианский. Мы с Маринкой - напоследок! - берем курицу, да еще и вино испанское - а то ведь неизвестно, какие пристрастия сохранятся у нас через месяц! И на какое-то время в душе действительно устанавливается покой: смотришь сверху на облака, а проблемы и всяческая суета остались так далеко внизу, что и не различишь... И хорошо, что в нашей компании никто не нагружает пустыми разговорами, можно закрыть глаза и думать о своем. Или совсем не думать, если умеешь. Но это - труднее всего.
  
   В делийском аэропорту Ольга, единственная из нас хоть как-то говорящая по-английски (мой приличный немецкий вряд ли пригодится!), звонит в русское торгпредство - у нее там "свои люди" - и вскоре нас забирает комфортабельный микроавтобус с кондиционером, что весьма актуально: мы в те времена еще не привыкли в Москве к температурам выше тридцати. Усевшись рядом с водителем, я по дороге постоянно пытаюсь правой ногой нажать на педаль: я ведь недавно сдала на права, и, при виде индийского дорожного движения, в котором не наблюдается ни светофоров, ни правил, мне все время хочется ударить по тормозам. Но, на удивление, никаких столкновений не происходит, разрисованные, как в мультфильмах, машины мирно разъезжаются при помощи всевозможных звуковых сигналов - от разноголосых клаксонов и сирен до гортанного крика и махания руками в окно. Все гудит, звенит и движется, как на веселом восточном базаре, и среди этого симфонического мельтешения на середину столичной дороги может не спеша вырулить тощая белая корова с почти горизонтально торчащими в стороны белыми рогами - и ведь никто ее в этом хаосе даже не заденет! - священное животное идет себе по своим законам, и этот фактор учитывают и уважают все участники движения.
   Мы остановились на одной из центральных улиц Дели возле очаровательного двухэтажного особнячка экзотической архитектуры. Сам торгпред располагающей славянской наружности вышел нас встречать, сверкая не по-нашему белозубой улыбкой. Я шла последней, и он любезно подхватил мой чемодан:
   - Комнаты отдыха - на втором этаже. Душ, чай, кофе... Располагайтесь.
   Мы с Маринкой задержались в прохладном холле, утонув в уютных кожаных креслах, и радушный хозяин остановился поболтать с соотечественниками. Говорить с ним было так просто и приятно, как будто мы знакомы еще по прошлым жизням или учились вместе с первого класса и в детском саду рядом на горшках сидели!
   После небольшого отдыха он вызвался провести для нас небольшую экскурсию по Дели. Очаровательный торгпред сел рядом со мной, и мы почему-то всю дорогу радостно хохотали, перебивая друг друга, одновременно поражаясь фантастическому сродству наших душ. Я пыталась поймать в фотообъектив местную экзотику: седобородого велорикшу в чалме, заклинателя змей с деревянной пузатой дудкой и его кобру, лениво поднимающую свой капюшон из корзины; нахальных обезьян возле индийского "пентагона" - здесь вообще-то снимать не положено, и мой фотоаппарат, видно, перегревшись от сорока градусов на улице, законопослушно отказался работать.
   В лотосном храме Бахаи, посвященном всем религиям мира, тихо посидели на мраморных теплых ступенях в христианском секторе и снова бросились в кондиционированную прохладу автобуса.
   Легкий обед в открытой, пылающей зноем столовой.
   К вечеру появилась "первая леди" - жена нашего гостеприимного хозяина. Она возвратилась с каких-то протокольных мероприятий и любезно предложила прокатить желающих за покупками в "Яшку" - так, по сходному звучанию, называют огромный торговый центр - мекку иностранных туристов, где можно найти что угодно, от элитного индийского чая в инкрустированных слоновой костью шкатулках до кожаных изделий и драгоценных самоцветов на любой вкус и достаток.
   Я с первого взгляда с удивлением заметила, что представительская жена поразительно похожа на меня - фигурой, походкой, прической... И Маринка, независимо от моих наблюдений, подтвердила:
   -О, да вы с ней по одному лекалу выкроены!
   Только в голосе у нее проскальзывают нотки усталости и раздражения, и уголки губ, когда она замолкает, опускаются пессимистически - выражение, знакомое и моему лицу, но я в последнее время сознательно пытаюсь избавиться от этой скорбной маски. Невольно приходит в голову: вот мне предлагается еще один вариант моей возможной судьбы... Как мило и приятно в этот момент первого узнавания развернуть многоцветный павлиний хвост, любуясь своим отражением в глазах восхищенного визави... И как нелегко наверное быть женой такого лучезарного торгпреда, да еще в чужой стране, где и поплакаться в жилетку некому... В общем, женская солидарность - дело святое.
   И все равно, во всех этих внешних и внутренних совпадениях было для меня что-то мистическое - обещание новых чудес впереди.
  
   Сотрудники миссии заказали для нас билеты до Бангалора на ночной поезд, и теперь нам предстояло в общем вагоне 36 часов ехать через всю Индию, с запасом мыла и минеральной воды - мыть фрукты, во избежание диареи, - и наставлениями: ничего в поезде не покупать, на остановках не выходить, питаться только бананами и орешками из пакетиков.
  
   На вечернем вокзале шум и крики (индийцы в большинстве - громкий народ). Кажется, что в вагон вообще не протиснуться, как в нашу подмосковную электричку в утренние часы, но провожающий нас сотрудник представительства быстро улаживает обстановку, и нам находят два купе: по три полки с каждой стороны, да еще три напротив, а сбоку сидят в большом количестве, поджав под себя босые пыльные ноги, темнокожие аборигены, не проявляя к нашей бледнолицей компании никакого интереса. Сверху - два огромных и черных, как жуки с распростертыми крыльями, вентилятора, в проемах окон - сетка-решетка, а стекла опущены до пола или совсем сняты, чтобы не задохнуться в духоте.
   Попрощаться с нашими бескорыстными гидами, поблагодарить за гостеприимство - уже не успеваем: поезд неожиданно трогается, перекрывая железным грохотом человеческий гвалт, мелькают последние вокзальные фонари - и за окном наступает черная горячая ночь.
   Мы сидим молча, не смея выразить свои впечатления и не зная, что предпринять дальше. Первой приходит в чувство наша взрослая семейная пара: Лидия Петровна вынимает из дорожной сумки влажные салфетки, протирает деревянные сиденья, достает что-то вроде походной подушечки - в общем, народ укладывается на ночлег. Индийцы тоже устраиваются, как могут, в три этажа. Ничего, "привыкнуть можно, можно привыкнуть..." К тому же после такого насыщенного дня глаза сами закрываются... Под стук и скрежет колес, рычание вентилятора - вагон спит!
   Надо сказать, в то время я еще была ужасная курилка, часу не могла выдержать без сигареты и, как ни старалась, не могла отвязаться от дурацкой привычки, так что на дне чемодана были упрятаны - на всякий случай - два блока "ВТ", да еще в сумочке пачка... Маринка Р., моя соседка, тоже не отставала от меня. Так что ночью мы прокрались в тамбур на разведку: как там с туалетом, - ну и предаться любимому пороку.
   Туалетов оказалось два: европейский, с унитазом и бачком с веревочкой для слива, и восточный - с отверстием в полу между двумя металлическими следами для ног, рядом баночка с водой, однако в поездке он оказался гораздо более удобным и гигиеничным. А вот курящих - ни женщин, ни мужчин - мы нигде не обнаружили, как и пьющих крепкие напитки. Да и вообще, в пройденных нами купе никто не чистил вареные яйца, "в солонку курицу макая", - все спали, на боковых лавках - даже по три человека.
   Мы с Маринкой в гремящем тамбуре покурили, стряхивая искры сквозь решетку в убегающую темноту ночи, заели жвачкой, чтоб не пахло, и угнездились на своих жестких местах. За окном начал моросить дождь - а это для индийской дороги - просто подарок богов! - хотя брызги с ветром порой летели сквозь сетку прямо в лицо, но эта прохлада была живительной.
   Проснуться пришлось рано - кажется, только солнышко взошло, на задрипанном полустанке в вагон ворвалась толпа разносчиков местных товаров и угощений.
   - Кафе! Ти! Брамбулье!.. - гортанно кричали, заглушая друг друга, смуглые, сухопарые, как кузнечики, продавцы.
   Мы с Маринкой отважились взять кофе с молоком из жестяного бидона с носиком - под неодобрительные и предостерегающие взгляды русских попутчиков. Рядом молодой сосед-индус ел руками что-то длинное в густом темном соусе, еда была, как на подносе, разложена на банановом листе. Заметив мой любопытный взгляд, он опустил на пол ноги, до этого скрещенные в качестве подставки для бананового подноса, подошел ко мне и предложил попробовать свое угощение, поднеся кусочек коричневыми тонкими пальцами прямо к моим губам. Соотечественники наблюдали эту сцену без слов, но выражения лиц у них были такие, как у зрителей в цирке, когда звучит барабанная дробь и артист под куполом готовится выполнить сальто-морталле.
   Переспросив жестами: мне нужно это съесть? - я, как подобает артисту, кивнула публике и со словами "Хинди-руси - бхай-бхай!" - прожевала предложенное угощение - сладковатый овощ в остром соусе. Ну, спасибо, не каракатица какая-нибудь! Так что, сложив руки в благодарственный "намасте", я кивнула радушному попутчику, а он радостно улыбался и покачивал головой в знак удовольствия и одобрения.
   Затем на неизвестно каком языке мы обсуждали с индусом книгу Хислопа о Саи Бабе, которая лежала на нашем дорожном столике, - мы ее читали по очереди. Из этого фантастического разговора выяснилось, что, как и везде, в Индии нет пророка в своем отечестве, нынешние индийцы больше почитают Ширди Бабу, который ушел из земной жизни в 1918 году и считается предыдущим воплощением Саи Бабы, а к ныне живущему аватару, чьи последователи по всему миру исчисляются миллионами, соотечественники особого пиетета и удивления не испытывают. Возможно, конечно, что языковой барьер не позволил мне точно понять доводы собеседника.
   Мои же бледнолицые братья и сестры терпеливо ждали, когда у меня начнутся предсмертные судороги после запретного деликатеса. Но ничего такого не произошло, так что на следующем полустанке некоторые из наших взяли у разносчиков попробовать "брамбулье" или как там оно называется - что-то вроде омлета с овощами и острыми специями на тарелочке из куска пальмового листа. Кстати, остатки пищи, вместе с зеленой "посудой", индийцы спокойно выбрасывают в окно, отодвинув железную решетку. Мы старались не выражать эмоций на лице по поводу такой дикости, но Станислав Степаныч, муж Лидии Петровны, похожий на Спартака в исполнении Дугласа-старшего из американского фильма, резонно объяснил, что природные продукты только удобряют бедную глинистую почву, не нанося ей ущерба, как наша полиэтиленовая тара. Глянув в окно, действительно, можно было увидеть вдоль железнодорожного полотна хоть какие-то деревца, а дальше - красная пустыня с сизыми силуэтами невысоких гор на голубом горизонте. На редких станциях - нагромождение каких-то домов-коробок, иногда без передней стенки, так что внутренности жилья просматриваются, как в телевизоре; а некоторые дома и сделаны из коробок - картонных. Бедность и нищета несусветная, множество увечных нищих и малышей-попрошаек. Хотя климат позволяет здесь жить и без стен, главное - крыша от палящего солнца. Не знаю, правда, как они выживают в сезон дождей... В этом мире все не так, как у нас; понятия комфорта, кажется, для индийцев вообще не существует, а что его заменяет - мы еще не успели выяснить.
   В общем, к середине дня мы уже подружились со всеми ближними соседями и распевали русские песни на весь вагон - без капли спиртного, просто от полноты сердца! Местные смотрели вроде одобрительно, иногда прихлопывали в ритмичных местах коричневыми ладошками, но сами в ответ не запевали, как это показывают в индийских фильмах, и в пляс по вагону не пускались. Они просто относились к нашим чудачествам "толерантно" - даже к нашим с Маринкой беганьям в тамбур покурить.
   Вопреки общим невысказанным опасениям, эти 36 часов пути в непривычных условиях остались у нас в памяти как радостное и драгоценное время. К концу дороги нам ужу было немножко стыдно за то, как мы протирали сиденья проспиртованными салфетками и мыли фрукты с мылом. Хотя индийцы ничем не показали своей реакции на наши брезгливые действия, но, надо думать, смотрели они на нас как на полных идиотов, если, конечно, они не освободились полностью от привычки осуждать ближнего. По крайней мере, у них явно другие представления о чистоте, и они, наверное, ближе к тому, что говорил Христос: "Не то грязь, что в рот, а то, что изо рта..."
   На следующее утро мы торопливо высадились в Бангалоре - все ехавшие в поезде иностранцы направлялись именно сюда, но остановка была короткой и о времени прибытия никто не предупреждал - надо самим ухо в остро держать.
   Дальше добирались на такси, похожих на допотопные микроавтобусы, в которых нас повезли совершенно как дрова по проселочным колдобинам.
   Спустя полчаса дорога стала ровнее, появилась по сторонам приятная растительность, даже какой-то повеяло прохладой - и вот мы въезжаем в некое подобие триумфальных ворот с барельефами львов и слонов на голубом фоне и наивно-розовым лотосом с символами основных религий мира на выгнутых лепестках. Это Прашанти Нилаям, мы в ашраме Шри Сатья Саи Бабы. Наконец, мы добрались в sai-paradis, но нам еще предстоит научиться быть ангелами в этом раю...
  
   Побросав свои сумки и чемоданы на раскаленной асфальтированной площадке в центре городка, мы спрятались в тени под стеной желтого двухэтажного здания, оказавшегося столовой. Ольга, окинув нашу компанию тяжелым утомленным взглядом, велела ждать, а сама тем временем отправилась на рицепшен договариваться о нашем размещении. Немедленно к нам подошли севадалы (местные служащие) и показали знаками, что здесь находиться нельзя. Оказывается, это мужская половина, а в ашраме принято мужчинам и женщинам вкушать пищу отдельно, в разных залах с отдельными входами; тень же, как положено, располагалась с одной стороны - мужской.
  
   - Даже в небесной канцелярии слабый пол дискриминируют! - робко возмутилась зеленоглазая Жанночка, которая от жары и усталости уже едва держалась на ногах.
   Никто не улыбнулся в ответ, мы старались не привлекать внимиания, потому что чувствовали себя инородной компанией, не знающей правил, в давно устоявшемся налаженном мире. А ведь каждый из нас почитал себя принадлежащим к категории людей, которые стремятся "пройти по жизни, не поднимая пыли". Наши мужчины самоотверженно переместились вместе с женской группой к киоску, где продавались прохладительные напитки, правда, прохладной давали в руки только одну бутылочку, остальное - соответственно температуре окружающей среды, то есть почти горячим.
   - Все равно ведь, пока ты выпьешь одну бутылку, остальное уже нагреется, - успокоил нас Николай Степаныч. Мы жадно проглотили по пачке прохладного мангового сока и через пять минут уже снова хотели пить.
   - Для утоления жажды полезнее сделать пару глотков неохлажденной воды - и потеть будешь меньше, - продолжил наш ликбез Олег - молодой человек, тоже претендующий на роль лидера в группе, и у него для этого были веские основания и нужные знания и душевные качества. Его юная супруга без устали смотрела на него восхищенными влажными глазами, и мы с Маринкой добродушно любовались этой парой.
   Горячий воздух весь был пропитан запахами манго, кокоса. Надюшка объяснила, что местные женщины смазывают волосы кокосовым маслом и до старости имеют мощные черные косы. Еще какие-то душные цветочные ароматы дурманили голову. Никаких приспособлений для сиденья, вроде наших лавочек-скамеечек, в обозримом пространстве не наблюдалось. Стоим, молчим, переминаемся с ноги на ногу...
   Наконец из боковой аллейки появилась светловолосая женщина в красивом сари, оказывается, это мама нашей Надюшки-танцовщицы. Они говорят друг другу: "Привет", - как будто расстались полчаса назад. Никаких восторгов и расспросов.
   - Пойду поищу для вас матрасы, на чем расположиться.
   Вскоре приходит Ольга в сопровождении севадалов; ее лицо не выражает радостного энтузиазма:
   - Оказывается, мы попали в праздник, народу понаехало - тьма! С размещением напряженка. Ну, на улице нас не оставят. Пошли!
   Подхватив вещи, мы отправляемся в "шед" - помещение, в котором нам предстоит ночевать в ближайшие дни. Стараясь сохранить невозмутимое выражение на лице, входим в огромный каменный ангар с цементным полом и железными стропилами под крышей. Как тут можно располагаться - непонятно.
   Пристроив свои пожитки у одной стены, снова отправляемся к столовой - пора занимать очередь на обед: действительно, около двух противоположных входов уже выстроились длинные шеренги - мужская и женская, лица отражают многообразие национальных признаков всей земли, а одежды у всех - удобного местного покроя, только разных цветов косыночки на шее показывают принадлежность к той или иной стране. Нам дали сиреневые, похожие на пионерские галстуки.
   Очередь движется медленно, поднимаясь с разных сторон на второй этаж. Нам слышно, как перед началом трапезы первые, вошедшие в зал, исполняют гимн, заканчивающийся уже понятными нам словами: "Шанти, шанти, шанти-и", что можно перевести как пожелание мира и благоденствия всем народам Земли. Минут через сорок унылого движения очереди на солнцепеке наконец попадаем в трапезный зал. Слова Богу, здесь есть столы и стулья, а то русскоязычные попутчики в очереди уже просветили нас, что во всех прочих местах, даже в театре, садятся просто скрестив ноги, подложив под зад раскладную, как книжка, сидушку, а индийцы и без нее обходятся - какая экономия на мебели!
   У входа в трапезный зал располагается чаша с "вибхути" - серым ароматным пеплом из местных цветов, который используют здесь как лекарство от всех болезней. Саи Баба умеет материализовывать этот пепел просто круговым движением руки. Это я вскоре увижу своими глазами, совсем близко - прямо как наша царевна-лягушка в сказке: левым рукавом махнет - лебеди поплывут; а тут просто вращательное движение кистью сложенной лодочкой руки - и в ладони страждущего ребенка на инвалидных колесиках сыплется серый порошок, выстраиваясь в маленькую пирамидку. И это не фокус для зрителей - я подглядела это таинство спустя неделю, оставшись в мандире между службами, где Баба принимал группу больных африканских детей.
   Входя в трапезный зал, каждый макает средний палец в вибхути, сколько прилипнет, и отправляет на язык или на лоб, в точку третьего глаза. Мы тоже проделали этот ритуал перед едой. Какая-то в этом порошке особая прохладная энергия, мне показалось, минусовая, но и она тоже нужна человеку, недаром древние говорили: "MEMENTO MORI" - помни о смерти.
   Еще, пока ждешь очереди, можно выпить стакан чудесной прохладной воды из автомата в конце зала. А в центре, по пути следования очереди, стоит фотопортрет Саи в полный рост и кресло с атласной подушечкой, у подножия которого, тоже в натуральную величину, фото"лотосных стоп" Бабы. А вокруг, как ковер, выложенная разноцветной цветочной пыльцой картина, изображающая цветы, животных и птиц, - каждый вечер севадалы сметают картину маленькими веничками, а утром выкладывают новую, никогда не повторяясь. И как им не жалко уничтожать такую красоту!
   - Это помогает не зацепляться за результат. Важен сам процесс, - просвещает нас юная танцовщица.
   Горят ароматические палочки... На столиках таблички:"silentium" - молчание! - это ж вам не кафе для дружеской беседы!..
   Оказывается, пищу на раздаче выдают добровольцы, они же и готовят, это называется "seba" - служение. На металлических подносиках с несколькими углублениями в качестве тарелок - овощные супы, салаты, пророщенные семена; чай, кофе с коричневым тростниковым сахаром наливают себе сами. Наша группа впоследствии тоже работала на кухне - промывали и вытирали подносы, мужчины драили полы, а мне досталось резать манго и овощи для салата. Служение.
   На первый раз мы с Маринкой набрали из любопытства всего, что только умещалось на подносе, - как на курортном шведском столе, благо, цены за все - копеечные. Мы еще не были готовы к тому, что пищи-то здесь нужно совсем немножко, - энергии для поддержания сил и так поступает через край, (несмотря на жару и воздержание, а также коснувшиеся каждого "чистки", никто из нашей группы за время паломничества нисколько не похудел, о чем многие могли бы только пожалеть).
   В общем, немного повеселев после первой трапезы, мы, готовые ко всему, вернулись к месту нашей стоянки - в шед. Внутри уже оказалось полно народу. Длинноногие голландцы, перекинув через стропила веревки с привязанным на конце кирпичом, при помощи цветных индийских простынок организовали вдоль одной стены отдельные кабинки, разложили свои матрасики, у некоторых на чемоданах, как на комодиках, уже стояли портреты Бабы и дымились ароматические палочки.
   Рядом группа неизвестной национальности, европейского вида, установила маленькие спальные палатки из москитной сетки. Все это, оказывается, можно дешево купить в местном магазинчике.
   Надюшкина мама принесла нам несколько тонких матрасов, оставшихся от прежних пилигримов, и так мы тоже потихоньку обустроились, стараясь принимать все как должное.
   Освещение в шеде не предусмотрено - днем солнечный свет проникает через широкие вентиляционные отверстия под потолком. А когда солнышко садится, надо сразу укладываться спать, потому что к полвторому ночи народ поднимается занимать места на площади перед мандиром, где утром будет проходить "даршан" - служба в присутствии Бхагавана. Мужчины на одной стороне, женщины - на другой - высаживаются в линейки, скрестив под собой ноги (жизненное пространство каждого - не более 50 см). В темном безмолвии ночи все ждут: кого после рассвета севадалы первыми проведут в мандир - может, посчастливится оказаться у дорожки, которую выберет Саи Баба, и отдать ему письма - их сотнями передают с задних рядов, считается: если Баба их возьмет, - все мольбы и просьбы обязательно будут выполнены, независимо от языка, на котором они написаны.
   Моя маленькая дочка перед отъездом просила: "Напиши Бабе, чтобы наш папа жил с нами", но я не могла просить об этом: в эту реку второй раз не войдешь как ни в чем не бывало. А о чем просить? Чтобы душа освободилась, тогда и в нашей сократившейся на голову семье жизнь как-то наладится... А пока еще слишком свежо. Кажется, я так ничего ни разу и не написала. Да и послание от членов нашей группы попало в руки Саи Бабы только один раз - это было письмо от Ольги, в котором она и не просила ни о чем - только благодарила... И это правильно.
   ...С первыми лучами солнца над многотысячной площадью перед мандиром звучит через репродуктор низкий мужской голос, провозглашающий изначальный священный звук "Ом-м-м" - и все присутствующие на одном дыхании подхватывают эту мантру, так повторяется много раз - в это время восходит солнце, и вся земля вибрирует и трепещет в этом звуке - и ты сидишь в священном трепете, и каждый волосок на теле тянется вверх и вибрирует, как антенна... Потом процессия служащих трижды обходит мандир с пением баджанов в сопровождении каких-то гудящих и звенящих музыкальных инструментов.
   Кстати, баджаны ( по нашему - молитвы) как правило настроены на мажорный лад, в них не просят: "помилуй мя, грешного" или "хлеб наш насущный даждь нам днесь", или "исцели немощи наши", а всегда воспевают имена бога - каждый из многочисленных индийских божеств имеет целый набор характеризующих имен и атрибутов. Например, Кришну чаще всего зовут Говинда и изображают с пастушеской дудочкой, потому что он дружит с пастушками "гопи" и покровительствует коровам (наша "говядина", вероятно, тоже имеет к этому какое-то отношение). Индийцы убеждены, что само повторение священных имен содействует слиянию души с божественным источником, и это превыше исполнения каких-то конкретных желаний.
   Считается, что баджаны нужно петь или мысленно повторять как можно чаще, чтобы остановить неуправляемый поток наших суетных мыслей. Поэтому и по вечерам, когда стемнеет, поселенцы ашрама усаживаются кружками на центральной площади и поют баджаны каждый на свой лад и в сопровождении своих импровизированных инструментов.
   Мы тоже под руководством Олега уселись как-то в кружок посреди поля, соединили наши руки, закрыли глаза - Олег управлял процессом, перебирая 108 бусин на сандаловых четках, - и запели "Гаятри-мантру". 108 раз - это долгая история - пока все пропоешь, уже точно забываешь, где ты и кто ты, просто перестаешь свое тело ощущать - вроде как со стороны наблюдаешь.
   И вот - я наблюдаю - где-то после тридцатого повторения голос у меня начинает меняться, становится звонким, густым, переливчатым - индийским! Я слушаю себя и сама не верю: это не я пою - мое тело - только инструмент, волшебная дудочка, через которую Некто проигрывает эту странную прихотливую мелодию...
   Когда, пропев мантру 108 раз, все постепенно вернулись в обыденное состояние, каждый отвесил мне что-нибудь вроде;
   - Ну, ты, мать, даешь!.. Может, тебе в индийских фильмах пора сниматься?..
   Шутки шутками, но мне в тот момент на землю возвращаться и не хотелось...
  
   А в мандире во время службы своего голоса просто не слышишь - тут одно общее дыхание и ликование. Кажется, волны радости под музыку пульсируют по залу между колоннами с цветочными гирляндами.
   Пение баджанов всегда радостно и серьезно, как и речь Бабы, которую он адресует всем собравшимся на языке "телугу", а переводчик господин Кумар так же эмоционально дублирует его на английский. После лекции каждая языковая группа получает свой перевод, но очень скоро кажется, что внутренний смысл речи доходит до каждого без помощи языковых посредников.
   Перед возвышением, на котором располагается подобное трону кресло Бабы, позволено находиться группе профессоров университета, основанного Саи Бабой, - они сидят в белоснежных пенджабах; среди смуглых черноглазых лиц выделяется прекрасный европейский профиль с нежной светлой бородкой. Кстати, обещанный через 8 лет после ухода Саи Бабы (это будет 2021 год) третий Аватар - Према Баба (первый был Ширди Баба, ушел в 1918 году, за 8 лет до рождения Саи) -изображается на портретах едва ли не со славянским лицом, голубоглазый!
   С другой стороны, тоже в белых одеждах, сидят самые младшие ученики Школы при университете, Баба часто спускается к ним - и мальчишки, сверкая угольными глазами, показывают ему свои рисунки, поделки - что-то у них там происходит почти семейное - нам с дальних рядов не видно; на праздник раздают как причастие маленькие пирожки с орехово-сладкой пряной начинкой.
   Дальше мужчины и женщины сидят под стеклянной крышей в своих половинах, разделенных центральной дорожкой, которую охраняют у входа два царственных золотых льва. Когда Баба в своей шафрановой рубахе, босой, с диадемой черных волос появляется в проходе, люди со всех сторон бросаются, чтобы коснуться его лотосных стоп, - это называется "паданамаскар". Считается, что при этом стирается вся отрицательная карма. Может быть, Баба заряжен противоположно нам, и при таком прикосновении происходит очистительная разрядка?..
   Когда он сидит на своем "троне" и обводит взглядом зал - страшно встретиться с ним глазами: прожигает насквозь, как молния, - я это испытала и ощущение запомню на всю жизнь.
   Иногда Баба-джи останавливается возле кого-то из сидящих у прохода и ласково говорит что-то - значит, вся группа в одинаковых галстучках приглашается к Бабе на "интервью".
   Все, все мечтают об интервью у Бабы!
  
   Мы тоже ждали и надеялись, что нас обязательно пригласят, тем более что у нашей маленькой танцовщицы на следующей неделе намечается день рождения - разве не должен Баба сделать ей такой подарок!
   Но этого не случилось, и виноваты, может быть, были мы с Маринкой.
   Еще в день приезда каждая из нас терзалась, где бы найти местечко, чтобы глотнуть вожделенную дозу никотина. В ашраме нигде не курят, и даже в туалете возле шеда на входе висело объявление - на русском языке! - с просьбой не нарушать это правило.
   После ужина, когда все наши разбрелись в состоянии полной усталости, мы с Маринкой, не сговариваясь, рванули за территорию ашрама.
   В маленьком южном городке даже черным вечером шумно и многолюдно, со всех сторон снуют торговцы, пристают попрошайки, цепляются за руки калеки... Нам никак не удавалось найти себе тихого пристанища. Наконец мы все-таки спрятались в укромном уголке на тропинке у самой стены ашрама, в каких-то дурманно пахнущих зарослях. Молча достали пачку сигарет, зажгли огонек и жадно затянулись.
   Тут же рядом послышалась русская речь - группа незнакомых соотечественников возвращалась откуда-то прямо по нашей тропинке. Мы с Маринкой почему-то одновременно оказались сидящими на корточках - ноги вдруг онемели и в глазах стало темно, мы даже не заметили, как русская компания прошла мимо, не обратив на нас внимания, будто мы скрылись в шапке-невидимке, да еще и запахо-непроницаемой. А мы все сидели на корточках, не в силах двинуться с места, наши сигареты догорали сами по себе в безвольно опущенных руках.
   - Ну что, понятно? - наконец сказала Маринка.
   - Понятно, - ответила я, пытаясь подняться.
   Ватными ногами мы еле дотащились до своих тощих матрасиков на цементном полу шеда и словно стерли из памяти рабскую привязанность к сигарете.
   Но не навсегда.
   Через неделю, когда каждый из нас внутренне окончательно смирился с условиями существования в шеде, вдруг пришли севадалы и показали нам знаками, чтобы мы собирали вещи и переселялись в другое место. Теперь нас разместили в прекрасной комфортабельной гостинице по 4 человека в комнате, причем разновозрастные семейные пары, не слишком симпатизировавшие друг другу, оказались в одном номере - такой воспитательный моментик. Здесь были нормальные деревянные кровати, и стол со стульями, и душ!.. Убирать комнаты нужно самим, так что мы сразу составили график дежурства, как у нас в стране принято, и, разумеется, мы с Маринкой оказались в паре. Быстренько справившись с нехитрой уборкой, мы, без слов понимая друг друга, заперлись в просторной ванной, распахнули окно - и чиркнули зажигалкой.
   На сей раз ноги у нас не отнялись - что два раза предупреждать об одном и том же! Никакого удовольствия от сигареты мы не испытали. Но когда в ожидаемый день Баба-джи прошел не останавливаясь мимо нашей группы, получившей наконец место у самой дорожки, мы с Маринкой переглянулись:
   - Поняла?
   - Поняла.
   И сколько потом не учила нас Ирина - русская женщина, осевшая в ашраме и ставшая нашим добровольным гидом, - где и когда нужно находиться, чтобы оказаться на пути следования Бабы, - интервью у нас так и не случилось.
  
   А личное общение с Бабой - это нечто совершенно особенное. Здесь происходят и исцеления, и настоящие прозрения, ну и, конечно, подарки: каждый получает что ему хочется, ведь для Бабы не вопрос - материализовать хоть кольцо с бриллиантом, хоть пакетик вибхути, хоть простой дешевый медальончик с Его изображением на память... Никто из преданных не считает это чудесами.
  
   О Саи Бабе пишут в интернете много всякой ерунды, не хочу даже ни полраза повторять эту чепуху. Баба не делает никогда никаких чудес напоказ. На мой взгляд, настоящим чудом является само существование ашрама, куда уже более 60 лет съезжаются люди со всех концов земли и относятся здесь друг к другу с любовью и пониманием, независимо от языка, цвета кожи и вероисповедания. К тому же, вряд ли найдется на свете такой гениальный шарлатан, который более полувека сумел бы морочить головы тысячам и тысячам людей. Баба никого не призывает встать на свою сторону. Если ты приехал в ашрам мусульманином, ты должен вернуться домой лучшим мусульманином; если ты христианин - ты еще горячее поверишь в своего Христа... Неважно, каким именем вы называете своего бога, какие справляете ритуалы... Если бы слоны молились, они воображали бы своего бога с хоботом и большими ушами - по своему образу и подобию, другого никто не может вообразить. Но важен не образ и не имя - важно, что всякая религия - это любовь, объединяющая людей в стремлении к Высшему.
   Может быть, это не дословно, но так, в общих чертах, дошел до меня смысл Посланий Саи Бабы.
  
   В качестве еще одного чуда я бы назвала госпиталь возле ашрама, где делают любые операции (кроме пересадки сердца, по идейным соображениям) - любой человек мира может написать и приехать в назначенный срок. В госпитале держат неделю, питанием обеспечивают родственники, а все медицинские услуги - бесплатно; здесь работают врачи разных национальностей, много европейцев, все они относятся к своей деятельности как к служению, так что ни о каких взятках в конвертиках здесь нет и речи. Свою благодарность - в меру возможностей - можно перевести на специальный благотворительный счет.
   Мы были на экскурсии в госпитале, даже заходили в операционную во время пересадки почки - без всяких халатов и средств дезинфекции - просто сама энергия вокруг такая, что не может возникнуть никакой заразы.
   А перед отъездом у меня разболелся зуб, дотерпеть до домашней поликлиники не было никаких сил. В общем, я взяла велорикшу и отправилась в госпиталь. Как я нашла зубного врача и объяснила, что мне нужно, - одному Бабе известно. Пожилая индианка-врач с тяжелой седеющей косой и безупречной королевской осанкой что-то поковыряла в моем больном зубе - без помощи бормашины - и заклеила пряно пахнущей изумрудного цвета замазкой - боль ушла и не возвращалась! Дома мне было ужасно жаль менять эту волшебную временную пломбу на постоянную.
   И разве не чудо то, как Баба появляется на балкончике своей скромной резиденции и поднимает в благословении свои простертые ладони - а толпы индийцев блаженно подставляют лица и даже машут на себя руками, точно притягивая к себе живительные волны...
   ...А кольцо с бриллиантом - это пустяки! Ну, если тебе этого хочется, - на, возьми!..
  
   У Ирины, нашего добровольного советника и помощника, такое кольцо как раз было... Красавица - Ирина прилепилась к нашей группе вопреки протестам официальных русских сопровождающих: они предостерегали, что эта дама вообще обитает здесь незаконно, - не разрешается в ашраме жить более двух месяцев: переселяйся за территорию, плати, как положено, за гостиницу, питание... К тому же, говорили, что она умом тронутая - бросила в Питере семью, родителей - и возомнила себя Парвати - женой Шивы. В России она преподавала индийские танцы и приехала в Индию по приглашению своей ученицы, выходившей замуж за индуса; здесь Ирина танцевала для важных персон, пока не попала в ашрам, - и уже ни за что не хотела уезжать. Полиция у нее и паспорт отбирала, ее выселяли за территорию, а через месяц, исхудавшая и почерневшая, она возвращалась снова.
   На одном из интервью русской группы Баба сказал:
   - Знаете, кто у меня самый преданный на сегодняшний день? Это та "нехорошая женщина" - она залезла на верхушку баньяна за стеной ашрама, чтобы оттуда присутствовать на службе.
   Кольцо, подаренное ей бабой в одну из первых встреч, стало велико для высохших на горячем индийском солнце пальчиков. Оказавшись с очередной группой на интервью, Ирина попросила:
   - Баба, сделай что-нибудь - я боюсь потерять твое кольцо!
   Баба только засмеялся и покачал головой.
   А вечером Ирина сопровождала группу на праздник Пуджи, где в жертву Хануману разбивали кокосовые орехи. Ирина так стучала, стараясь разбить свой орех, что кольцо ее расплющилось на пальце и больше не снимается вообще. Это такой у Бабы юмор.
   Все, происходящее здесь, рассматривается преданными как уроки Бабы. И каждый из нас получил за этот месяц немало таких уроков. Посредниками в обучении могут стать даже обезьяны - самые бестолковые и бесстыжие существа, они одни позволяют себе шумное и даже непристойное поведение в ашраме: могут подскочить и выхватить у человека сумку или фотоаппарат, могут стаей залезть во время службы на стеклянную крышу мандира и демонстративно пустить по скату желтую струю или залезть на статую танцующего Шивы и отковыривать у него что-нибудь в носу... Но даже через обезьян, чей образ Баба постоянно использует как символ бестолкового человеческого сознания, - можно получить свой урок.
  
   Одна женщина в нашей группе с глазами, вечно повернутыми в прошлое, - из-за потери близкого человека - увидела сценку, как большая обезьяна с маленькой - дохлой - в лапах пыталась залезть на дерево, она суетилась, перекладывала свою трагическую ношу из одной лапы в другую, верещала, огрызалась с остальными членами стаи - в общем, вела себя нелепо и всем мешала.
   - Надо отпустить свое горе, нельзя бесконечно таскать его за собой - это невыносимо для всех и не дает продвигаться по жизни - вот чему научили обезьяны нашу подругу.
  
   Этих маленьких чудес, требующих размышления, случалось много, рассказать обо всем просто невозможно. Например, в один из первых дней нашего пребывания в ашраме, когда у многих из нас началась естественная (и необходимая для организма) желудочная чистка, мы с тревогой думали: как же завтра высаживаться на ночные бдения перед службой, ведь там народу - тысячи, и, как занял свое место в линейке, оставив свою обувь в куче перед входом, так уже до начала службы и не выберешься, назад не побежишь... Мы рассуждали об этом, поспешно возвращаясь в гостиницу из столовой, как вдруг из боковой дорожки навсречу нам выскочил мальчик-индиец. Он явно направлялся к нам. Вообще-то на территории ашрама никаких попрошаек и назойливых торговцев нет - что же ему от нас нужно?
   Мальчик, подбежав, сунул каждой из нас в руки по маленькому бумажному пакетику и скрылся. Пакетики были свернуты из разлинованного тетрадного листа и сплошь исписаны чернильными строчками: "Om Sai ram Baba! Оm Sai ram Вaba! Оm Sai ram Вaba!" Внутри каждого пакетика была запечатана приличная щепотка вибхути, который мы в гостинице тут же и проглотили, запив минеральной водичкой, после чего проблемы с "чисткой" растворились сами собой. Как расшифровать это послание? Может быть, как призыв к доверию: не волнуйся, помощь всегда придет вовремя и все будет, как должно быть.
  
   В один из дней Ирина, преданно прикипевшая к нашей компании, предложила сходить в Музей всех религий, созданный по инициативе Бабы в стенах ашрама. Все мы к этому времени уже были одеты в местные пенджабы или сари необыкновенной красоты, купленные за территорией в частных лавочках, - там прямо вдоль улицы у малюсеньких магазинчиков мужчины вышивают по ткани национальные узоры на древних швейных машинках, а внутри женщины предлагают с безошибочным вкусом материал для сари, который так безупречно подходит к вашим глазам, волосам, фигуре, а главное - к душе, что не купить просто невозможно. Научились мы и ходить босиком - чтобы не искать потом в гигантской обувной свалке свои шлепанцы, ведь перед входом почти в каждое помещение обувь снимают. А босое хождение по сухой красной глине Бхараты делает пяточки гладкими, как у младенца.
   Так что под неутомимые рассказы Ирины мы без труда поднялись на небольшую горушку, уже не обращая внимания на палящее солнце, и вошли в прохладные залы музея.
   Звучащий на самой глубокой басовой ноте "Ом-м", как камертон, настроил наши сердца на нужный лад, экспонаты и по-детски наивные макеты так метафорично, без слов объясняли сложные философские понятия, и вдохновенные объяснения Ирины о том, как древние Веды представляют устройство Вселенной, легко и естественно укладывались в сознание.
   Брамма, Вишну, Шива - Сотворение, Поддержание, Разрушение - протон, нейтрон, электрон...
   Ирина перемежала объяснения своими стихами, философскими и торжественными. Мне особенно запомнилось стихотворение о танцующем Шиве. Ощущения, запахи, звуки так пластично и естественно сплетались, распределяясь на корочку и подкорочку...
  
   Следующие залы были посвящены конкретно: зороастризму, индуизму, иудаизму, христианству, исламу, будизму. В каждом зале были, конечно, и фотографии Бабы, символизирующие, вероятно, его непрерывное присутствие во всем, происходящем на земле. Нынешнее воплощение Бабы считается ипостасью Шивы - ведь кончается Кали-юга - четвертый, завершающий этап творения - разрушение, которое дает начало новому периоду в круговороте дней и ночей Браммы. В нашем западном понимании - кончается эра Рыб, сменяясь Водолем, который начинает новый Зодиакальный круг (событие огромного масштаба). Надо уточнить, что движение во вселенском зодиаке идет против часовой стрелки, в отличие от человеческого, вместе эти процессы изображаются священным символом Зервана, сложенным из двух разносторонних свастик.
  
   Хотя все мы достаточно начитаны в этой области, для меня здесь было свое, личного свойства открытие.
   Дело в том, что моего дорогого папочку, родившегося в конце 20 годов советской власти в семье учителей, желающих быть в духе времени, зовут Электрон (няня тайно крестила его в детстве, но имя, данное по святцам, не сохранилось - его родители были убежденными атеистами). Так что я оказалась в этой жизни Электроновной. Хорошо, что не Тракториной Виленовной.
   Электрон - Шива... Ну и ну!
   Я пыталась медитировать, чтобы как-то переварить это открытие.
  
   Через пару дней, вернувшись с утренней службы, я вдруг почувствовала, что неудержимо хочу спать. Не обращая внимания на шумную компанию в комнате, закусывающую печеной картошкой с острым кетчупом, я рухнула на свою кровать и провалилась в сон.
   До поездки в Индию я просыпалась от любого шороха, а мама у меня всю жизнь страдает бессонницей - такая вот наследственность. Но здесь я быстро научилась засыпать в любых условиях, мгновенно отключаясь от окружающего. А этот сон был явно особенным: мне снилось, что наша группа отправилась на поклонение к великому индийскому святому, а я почему-то осталась, воюю до драки с местными мальчишками, занимаюсь какой-то ерундой...
   Мои вернувшиеся из похода товарищи говорят:
   - Что же ты не пошла с нами? Это же такой великий святой, как можно было ему не поклониться!
   - Да скажите мне хоть, какой такой святой?
   И они называют мне реальную фамилию моего отца, ту, которую я носила от рождения до замужества. Это известие так поражает меня, что я - во сне! - падаю в обморок, теряю сознание! - и просыпаюсь.
  
   ...Я рассказала этот сон Ирине, о своем отчестве я не упоминала... Она не удивилась и, даже не поворачиваясь ко мне, ответила на ходу: "Я сразу знала, что ты дочь Шивы"...
  
   Ну и что мне со всем этим делать?
   Тут на тебя все это огромное, вселенское сваливается, а ты не можешь разобраться с элементарными земными переживаниями, не умеешь оторвать от себя это больное прошлое...
   Надо идти на гору медитаций, сесть под древнее баньяновое дерево и постараться остановить обезьяньи прыжки мыслей, тогда, может быть, удастся услышать голос своего Высшего Я.
  
   Здесь наверху, среди цветущих кустарников есть чудная каменная скамеечка, откуда видна панорама селения; зеленые волнистые попугайчики, прямо как наши воробьи, клюют что-то у тебя под ногами, бархатные бабочки садятся на плечо, не нарушая разговора с собой и с Собой.
  
   - Ну, так как же мне жить дальше?..
  

Ветерок, пробегающий мимо,

Мои ветви еще шелестят...

А движение - неуловимо,

Неподвижен запущенный сад.

Сжаты силой незримого корня,

Пригвожденные не ко двору,

Свои ветви протянут покорно,

Оставляя цветы на ветру,

Яблони...

  
   - Просто жить. В этом и есть главный смысл и цель. И наслаждаться каждым мгновением.
  
   - А как же все то, больное и горячее, что рассыпалось сухими слезами в стихах?
  

Ничего не понимаю,

все ищу свою вину.

Сотни версий примеряю -

А не выберу одну.

Или, может, мне по свету

Как юродивой шагать

И за чистую монету

Грош фальшивый принимать?..

  
   - Осознать как урок. Перестать себя винить и не искать виноватых, и быть благодарной за то, что это было.
   - Но эта боль, кажется, просто уже прожгла дырку у меня в душе и в организме!
  

Ты почему из сердца не уходишь,

Ведь я тебя гоню?!

Или моей душе ты так подходишь,

Как свечечка огню?

Или твоя душа, не зная смысла

И без числа, -

В моей душе на ниточке повисла

И проросла?

   - Не торопись. Если кажется, что больше нет сил терпеть, - просто подожди. Ничего не предполагай. Завтра уже будет другой день...
  

Того, что Там, - не существует,

Оно вне нас.

Картину Вечности рисует

Здесь и Сейчас.

  
   ...Может быть, все это - тоже обезьяньи игры моего ума и воображения. Не знаю, как иначе разговаривать с этим Высшим Я, если не стихами.
   Ладно. Пора спускаться в дольний мир и осознавать... А лучше вообще чем-нибудь отвлечься, раз уж я не готова еще переварить эту информацию.
  
   В перерывах между высокими размышлениями мы, конечно, не слушая предупреждений, ходили за стену побродить по бесчисленным лавочкам, прикупить сувениров, прицениться к самоцветам... Я камушки с детства люблю, изучила давно их магические свойства, знаю, что мне как астрологической Рыбке почти ничто не подходит, но винное свечение гранатов или глубокая теплота сердолика всегда завораживают меня. Особенно меня манит александрит со своими изменениями цвета от зеленого до сиреневого. И знаю, что камень тяжелый, одинокий - и все равно глаз отвести от него не могу.
   В общем, шопинг - любимое утешение женщин, и я, хоть и не позволила купить себе то, что хотелось, но все же порадовала себя браслетом из серого лунного камня - ведь это, вроде, безобидный кристалл, и Рыбам не повредит.
   На следующий день из браслета выпал один камень и бесследно потерялся.
   - Да ты, небось, в мусульманской лавке покупала, а они вечно надувают нашего брата. Надо идти разбираться! - пришла мне на помощь Жанночка в изумительном сари цвета изумруда, которое она вчера дополнила маленькими сережками из настоящего камня. Жанна знает несколько магазинных фраз на английском и вызвалась меня сопровождать.
   Вернуть деньги улыбчивый Мамед, конечно, не согласился, но, во второй наш приход, сказал, что Баба велел ему не обижать белую маму, и предложил ченч: бери что-нибудь другое, подешевле. В результате, вернув "мундстоун", я стала обладателем гранатового браслета (камешки поменьше) - Куприн, конечно, сработал в подсознании, хотя, вернувшись в ашрам, я тут же сообразила, что гранат - огненный камень - водным знакам просто противопоказан! Это сестричке моей, козерожке упертой, гранат бы подошел, но я была на нее сердита (и за дело!) и не могла себе позволить такой широкий жест с подарком. Пришлось на следующий день снова отправляться в город.
   Этот обмен: гусочку на курочку, курочку на яичко, яичко на скорлупочку... - продолжался, кажется, бесконечно и отвлекал мысли от того высокого, ради чего мы сюда приехали. Увлекшись суетой, мы иногда даже позволяли себе не высаживаться ночью у мандира в ожидании утреннего "Ома", а слушали баджаны и лекции Бабы, сидя на ступенях за колоннами мандира, даже закусывали мороженым и обменивались впечатлениями. Да ведь не зря в ашраме стараются оградить от всего, что связано с житейской суетой: ни телевизора, ни газет... Но - слаб человек! Мы привыкли к своим драмам и удовольствиям и не можем без них обойтись.
  
   В общем, почти перед самым отъездом я пришла в ювелирную лавку и обменяла то, что у меня оставалось, на кучу мелочей - подарочки близким и знакомым, себе не оставила ничего. Уже разворачиваясь к выходу, я увидела на боковом стенде крупные изящно ограненные серьги с александритами - и просто онемела! Сколько же они могут стоить?.. - я стала пересчитывать последние рупии в своем кошельке - так, мелочь какая-то!..
   Но продавец назвал сумму, как раз соответствующую содержимому моего тощего кошелька.
   - Как может быть так дешево?
   - Александриты выращенные...
   Понятно. Да где же сейчас найдешь настоящие природные камни? Понятно, понятно!.. Баба, ом саи рам! Ом саи рам!
   Я тут же вдела серьги в уши и, пока возвращалась в ашрам, готова была каждую минуту доставать зеркальце и любоваться ими!
   Пройдя через украшенные мифологическими фигурами ворота ашрама, я тут же вспомнила, что искусственно выращенный александрит - еще тяжелее натурального, Павел Глоба говорит, что у него вообще чудовищная энергетика!..
   Но я хотела - я получила!
   В гостиничном номере я спрятала сережки подальше в чемодан - а вернувшись в Москву, обнаружила, что одна из серег бесследно потерялась, - так я их ни разу больше и не надела. Ом Саи рам, Баба. Ом Саи рам!
  
   За месяц жизни в Прашанти Нилаям вряд ли мы могли диаметрально перемениться, но каждый унес в душе глубокое чувство, что это паломничество будет иметь долгие, долгие последствия, может быть, невидимые глазом, но отчетивые в записях души.
  
   Перед отъездом нам довелось помедитировать в личном молельном зале Саи Бабы, внутри мандира, где Арджуна правит своими горячими конями на великую битву, а прекрасный Кришна с кожей цвета грозовой тучи, помогает ему с пастушеской флейтой в руках. Здесь разрешается быть совсем недолго, пока не зазвенит колокольчик, - за это время хочется вспомнить все, о чем собирался попросить Бабу, помянуть и всех своих близких с их проблемами, болезнями и напастями...
   Я начала с родителей, потом дети, родственники, подруги, знакомые...
   Кого-то я не могу вспомнить, кого-то, очень важного для меня... Нет, нет, не получается... Кто же это?..
   Прозвучал колокольчик.
   - А, я вспомнила!.. - но уже поздно. И правильно. Ниточка оборвалась. Я ведь сама просила об этом.
   Ом Саи Рам, Баба! Ом Саи Рам!
  
   ...Возвращались из Бангалора мы, как ни странно, не единой группой, какой воображали себя в начале поездки - 12 апостолов! - а обособившись каждый в себе. Наверное, духовное восхождение не делается строевым маршем, здесь каждый продвигается в своем темпе и направлении.
   Две наши семейные пары заказали себе билеты в купейном вагоне (разумеется, отдельно пара от пары), у остальных на эту роскошь уже не было денег, да и остатки солидарности... Но в переполненном вагоне, который больше не казался нам диким и страшным, все наши вели себя тихо, переваривая впечатления этого месяца. Тем не менее, все верили, что мы еще не раз приедем в ашрам - многие преданные со всего мира ездят туда каждый год и не представляют себе другой жизни. Наша соседка по купе Тамара, немолодая трогательная женщина, весь месяц тосковавшая по своему непутевому сыну Васеньке, шептала мне, что знает точно: из всех к Бабе поедем еще раз только мы с ней... (Должна отметить, что вернувшись домой, она очень скоро сожгла все индийские сувениры и воспоминания, с истовым фанатизмом обратившись в христианство. Наверное, Васенька ее допек, потому что в том же году она умерла).
  
   Напоследок в Дели нас застал сезон дождей, и торгпредская машина едва успела довезти нас до аэропорта сквозь надвигающийся водопад...
  
   В Москве Маринка первым делом помчалась искать сигареты. А я еще долго держалась, наверное, с полгода...
   Тароватый и мешковатый муж встречал Маринку с цветами... Но спустя недолгое время они разошлись - видно, разница вибрационных ступеней, на которые развела их эта поездка, оказалась слишком велика - непреодолима.
  
   Ольга, наш индийский "менеджер", стала мастером восточных целительских техник; повелительные нотки в ее голосе стерлись, а в глазах появилась лучистая мягкость, приглашающая просто побыть рядом - уже легче станет.
  
   Жанночка с малюсенькими изумрудными сережками под цвет глаз живет тихой закрытой жизнью вместе со своей престарелой мамой - иногда появляется, сияя нежнейшей улыбкой, расспрашивает меня обо всех моих близких, которых она никогда не видала, дарит какие-то милые неожиданные, с душой и вкусом подобранные пустячки - и опять исчезает.
  
   Обе супружеские пары пошли своими путями, не уведомляя остальных о направлении.
  
   Зато наша юная танцовщица, Надюшка, оставившая дома во время индийского вояжа своего любимого, но сбившегося с пути мужа, погрязшего в плену наркотиков, - возвратившись, нашла его совершенно адекватным, с ясными глазами; его комната пропахла индийскими благовониями, и над кроватью в рамочке, подняв обе руки в благословении, улыбался Саи Баба. Говорят, они живут счастливо.
  
   А я, вернувшись домой, очень скоро почувствовала, что мне совсем не надо каждый год ехать к Бабе - я могу общаться с ним в любой момент, когда захочу, - могу просить его о помощи, делиться своими мыслями, стихами... - он всегда рядом!
   Потом я поняла, что точно так же можно обращаться и к Христу - просто Его я не видела своими глазами, и мне до Него тяжелей достучаться, как до высшей инстанции. С детскими проблемами я всегда обращаюсь к Богородице - "теплой заступнице мира холодного" - и душа моя спокойна, если я поручила детей ее покровительству.
  
   И сколько еще тех, кто готов прийти к нам на помощь! Самое главное - помнить, что ты не один, всегда есть те, кто стоит за твоим плечом и ждет твоего разрешения, чтобы поддержать тебя... Надо только позвать. Попросить...
  
  
  
   P.S. По возвращении домой меня ожидало известие еще об одном чудесном событии.
   У моей близкой подруги Маргариты тяжело болела сестра, врачи уже практически отказались от нее - Лидию выписали домой, отмерив ей на доживание три-пять дней. Маргарита переселилась к сестре, а я перед отъездом советовала провести соборование, что и было сделано.
   В ашраме, конечно, вспоминая близких, я постоянно думала о Маргарите, о том, какие трудные испытания ей предстоят, и еще о том, как облегчить Лидии этот Переход... Медитируя, я постоянно посылала Лидии любовь из своего сердца - через сердце Бабы.
   А вечером, наслушавшись баджанов, мы иногда устраивали себе маленький пир: покупали в лотке печеную картошку в фольге, еще в гостиничном номере осталась от прежних жильцов-японцев большая непочатая бутылка острого кетчупа - вот это было наше угощение - с водичкой минеральной, да еще орешки кэшью во всех видах: с медом, с солью... А потом мы "спивали песни" - русские, украинские - кто какие умеет. Маринка, моя подружка, высоким открытым голоском чудесно пела: "Динь-динь-динь... колокольчик звенит..."
   Я неслучайно рассказываю об этом.
   Прилетев домой, я не знала, куда позвонить Маргарите: в ее дом или в Лидин, и чем там все закончилось.
   На второй день Маргарита позвонила сама и рассказала, как три дня, и пять дней ухаживала за умирающей сестрой, а на шестой день Лидия села на кровати и сказала:
   - Ну, помой меня, что ли, раз уж я до сих пор не померла. А то - что так-то лежать?
   И пока Маргарита готовила ей все для купания, Лидия тоненьким слабым голоском запела: "Динь-динь-динь... Колокольчик звенит..."
   Маргарита говорит, что у нее все затрепетало-похолодело - она рухнула в кресло и - ни к селу ни к городу - сказала: "Это Индия!"
   Когда я слушала рассказ Маргариты, у меня тоже мурашки бежали по коже, и не только...
   Лидия, вопреки всем прогнозам, выздоровела, сама себя обслуживает, ходит в библиотеку и живет полноценной жизнью.
   Я даже не знаю, как все это назвать. Ом Саи Рам, Баба.
   МЕДИТАЦИЯ
   0x08 graphic
   Спускаясь в пиковые часы в метро, я всегда испытываю двойную фобию: замкнутого (да еще и под землей!) пространства и беспредельного скопления народа. Когда толпа, стиснув тебя, как вяленую воблу, вносит на эскалатор, а потом вталкивает и утрамбовывает в голубой вагончик, чувствуешь себя лишенным какой-либо воли - качаешься вместе со всеми, в готовности рухнуть вместе при резком торможении на остановке, каждой частью тела постигаешь чувство локтя и колена, глаза невольно цепляются за рекламные листы, которыми обклеены все стены вагона. При этом никто никого персонально не видит.
   Хорошо еще, если найдется кто-то живой, способный проявить чувство юмора.
   - Мужчина, обернитесь, я хочу на вас посмотреть! - это дама на крайнем сидении, может, из бедных артистов на характерные роли.
   - А в чем дело?
   - Вы мне на плечо уселись. Неужели Господь послал мне такого страшного Ангела-хранителя?!
   До следующей станции содержимое вагона становится одушевленной массой. Смех - божественная эмоция, наряду с интеллектом, отличающая нас, человеков, от всех остальных. Хотя это тоже вопрос спорный...
   На следующей остановке вливается новая порция пассажиров - и снова глаза у всех незримо зашторены изнутри, сердца закованы броней от посторонних посягательств.
   Чтобы ни о чем не думать, не поддаваться внутреннему ужасу и никого не судить, читаю любимую молитву:
   - Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородица. Надеящиеся на Тя, да не погибнем, но избавимся Тобою от бед...
   Надо потерпеть еще две остановки, и толпа выплеснет меня наверх, на воздух, где вечерние звезды не видны за подмигиванием разноцветных реклам.
   Но я знаю тихую гавань, где никто не отпихивается друг от друга, где персональное жизненное пространство каждого священно, - дом, где открываются сердца. Я еду помедитировать.
  
   Вот, уже опаздываю. Вхожу на цыпочках в ароматную от горящих восточных палочек тишину зала. Учитель на возвышении - милая женщина без возраста, в светлом, легком, свободном. Голосок чистый, радостно-удивленный, успокаивающий - какую-то восточную притчу рассказывает для начала, дальше лекция о связях физического и психического. Шуршат карандашики в блокнотах, некоторые слушают, просто закрыв глаза, - сразу на подкорочку пишут. А я привыкла со студенческих времен все лекции конспектировать - быстро и точно, почерк только совершенно испортила. И чего пишу - все равно потом вряд ли найду время когда-нибудь перечитать. Нас учили в детстве, что так лучше запоминается, механическая память срабатывает.
   Постепенно увлекаюсь лекцией, прекращается этот нескончаемый внутренний монолог, записываю реже, и почерк выравнивается. Оказывается, все даже как-то красиво выстроилось на листе бумаги - значит, внутреннее состояние пришло в равновесие. Еще мантры споем для гармонизации чакр - три раза вслух, три раза шепотом, три раза мысленно - и на душе делается спокойно, ровно и радостно.
   - А теперь поработаем с эмоциями. Что мы сегодня рассмотрим: страх, гнев, раздражение?
   - Давайте возьмем озабоченность! - это предложение из зала.
   - Хорошо. Представим себе жизненную ситуацию, когда вы были захвачены этой эмоцией, погрузимся в нее, переживем ее заново. Почувствуем, как она отражается в нашем теле, где она помещается, в каком месте, в каком органе. Прислушаемся к своим ощущениям, посмотрим, что она из себя представляет, как она выглядит, из чего состоит....
  
   Озабоченность... Беспокойство... Да вся наша жизнь - сплошное беспокойство! Но мне надо выбрать что-то конкретное - за кого я больше всего волнуюсь, из-за чего переживаю? Наверное, за родителей. Слава богу, оба живы, но ведь по 80 лет!.. Мать еле ходит со своей клюкой, сосредоточилась на себе и своих болячках, погрязает потихоньку во мраке старческого эгоизма. И зло берет, и жалко ее, и втолковать ничего невозможно!.. Не желает человек ничего в себе менять! А хочет ведь, чтоб ее чудесным образом, без собственных усилий, от всех болезней кто-то вылечил и прежние силы вернул.
   - И за что мне это? Никогда не думала, что со мной такое будет...
   Ой, мамочка, а надо было думать!
   Слуховой аппарат не желает надевать:
   - Говорят, после аппарата потом вообще слышать ничего не будешь...
   - Мама! Когда - потом?! - бесполезно. Весь дом оглох от телевизора на полную мощность.
   А отец? Он, наоборот, боится не успеть всем помочь, крутится целыми днями. Может, это и держит его на плаву. Но ведь два инфаркта! На днях упал, сознание потерял, ударился лицом об какой-то ящик - вишневый синяк на весь левый профиль, а он еще шутит: "Только Василиса (это кошка) меня по-прежнему любит, ее внешняя красота не волнует..."
   В общем, глаз да глаз за ними нужен!
   Ну и как там у нас себя чувствует беспокойство?
   Ага, тяжесть в районе селезенки - хорошая такая тяжесть, здоровенная, холодная, твердая. Давит под легкое. На что похожа? - да на камень - большой, почти треугольный булыжник каких-то базальтовых пород, с обточенными, как у морской гальки, краями.
   - Погрузите сознание в место средоточия своего беспокойства, поработайте с ним. Проследите, какие происходят изменения под воздействием света сознания...
   Ну и что же с ним можно сделать, с этим булыжником неповоротливым? Его ж кувалдой не расколешь! Ну, посмотрим, поработаем сознанием.
   ...Что-то все-таки происходит. Булыжник вроде протаивает посередине, расплавляется в своем основании, становится похож на растянутую подкову... превращается во что-то вязкое, текучее, распрямляется и растягивается... преобразуется в плотную ткань, будто резиновую. Хочется растянуть ее дальше - по всему животу (довольно увесистому животику, с которым приходится непрерывно бороться), превращается в тонкую, но плотную невидимую сеточку, которая, как бандаж, удерживает в форме все огрехи расплывающейся конституции...
   Ах, вот оно что! Беспокойство, оказывается, как раз помогает мне держать себя в тонусе!
   Спасибо. Интересное решение.
  
   В этой работе с подсознанием такое порой про себя узнаешь!
   Однажды рассматривали свою мужскую и женскую составляющие. В женском теле мужская часть души (анимус) тоже оказывается, присутствует. И наоборот.
   Ну и стала я наблюдать свой анимус. Вот уж не ожидала - такой здоровенный бородатый Атилла на мощном Буцефале!! А мужья у меня, между прочим, оба - такие были "нежные да удивительные" - гвоздя в стенку вбить не умели, все самой приходилось делать.
   - Ну и правильно, - говорят мне на обсуждении, - какого ж ты хотела себе партнера, если ты сама на своем Буцефале все преграды снесешь - зачем твоим мужьям еще какие-то гвозди забивать...
  
   В другой раз работали с проблемой отцов и детей. Материал неисчерпаемый! А у меня - особенно со старшим сыном - просто караул! Учиться бросил, мой университетский диплом предлагал в туалете в рамочку повесить, все равно, мол, от него толку (в денежном выражении) никакого; в подростковый период все мне наперекор делал, вообще чуть в тюрьму не попал...
   Ну и что ж я вижу в медитации?
   Я - высоченная синяя скала, и водопад хрустальный с меня низвергается - очень красиво.
   А внизу - мой сынок в виде какого-то крупного и злобного насекомого, которое своими железными клешнями мои устои подрывает, подгрызает, подкапывает... Да что ж это такое? Помогите мне, мои ангелы хранители и наставники, понять...
   - А чего тут понимать? Вот ты - такая вся правильная, уважаемая, образованная - строгая! Учительница, одним словом! А тут - маленькое существо, беспомощное, в себе неуверенное, вечно попадающее не в такт, но страстно желающее быть самым любимым, и ни с кем, кстати, эту любовь не делить. - А у тебя новый муж и новый ребенок, и все сочувствуют твоей скорби по беспутному и неблагодарному сыночку. А ты - если что натворит (а творил регулярно!) - никогда не заступишься, не станешь выгораживать - только губки свои учительские подожмешь и даже нотации читать не станешь - мол, сам понимаешь, как ты меня огорчил... Ну и как же до тебя достучаться, скала ты синяя с водопадом! Да только и можно - куснуть тебя снизу побольней, чтобы все равно ни о чем другом больше думать не могла...
  
   Вот такие бывают прозрения. Не всегда приятные. Но ведь если ты больное место нашла и сумела на него посмотреть беспристрастно, себе оправданий не придумывая и других не обвиняя, (да и себя винить бесполезно, а понять - нужно), тогда проблема, считай, наполовину решена.
   А когда удается наконец распроститься с какой-нибудь болезненной эмоцией, отпустить обиду, понять свой страх или причину неприятия ситуации, - тогда сердце раскрывается - и хочется всех прощать и любить.
   И в вечернем вагончике метро вдруг поднимешь глаза - и увидишь человеческое лицо - незнакомое, близкое, готовое улыбнуться в ответ.
   Ну и поехали. Можно жить дальше.
  
  
  
  
  
  

VITA BREVIS EST...

  

Жизнь коротка...

МИКРОХИ

  
   Да, я ушел.

Но жизнь идет по кругу.

   Круги свои.

А пузыри - чужие.

   Росли рога. А думал -

Будут крылья.

   Бумага стерпит.

А глаза на что же?

   Не только краткость -

Родственник таланта.

   Не выхожу

Один я на дорогу...

   Смотрел на Солнце-

Видел свет сквозь пятна.

   История учила

На ошибках.

   Нам звезды шепчут -

Не императивно!

   Шепнут, где стлать соломку, -

Мы не верим!

   Не помнили -

А прошлое вернулось!

   Я не читал.

Но мнение имею.

   Не любите?

Ну, вам же будет хуже...

   Нет выхода.

Но выходки возможны.

   Не для свиней

Мы бисером метали.

   Ученье - свет.

Но всякое ль ученье?

   Свежо преданье.

Да приемник старый.

   Подумаешь -

И никому не скажешь.

  
   "Срединный путь" -

Не левый и не правый...

   Никто тебя не выдумал.

А жалко.

   Буквально не понять.

Но в отраженье...

   Не привози мне

Аленький цветочек!

   Не заводись! -

Потом ведь разводиться!

   Не по воде

Мы вилами писали...

   Я говорил.

А думали другие.

   "На те же грабли" -

Старый русский танец.

   Незваный гость -

Негаданный хозяин.

  
   Поверили -

И сразу стало легче.

   Когда хозяин пьет -

Тошнит собаку.

   Не развращай зверей

Своим примером.

   Твоя диета -

Нам не панацея.

   Для похуденья лучший метод -

"Канцер".

   Подвиньтесь -

Вы мне небо заслонили!

   Не хочешь пить -

Не стой живым укором!

   Не лезь с моралью

К братьям нашим меньшим.

   Не ел, не пил -

А все не помогало!

  
   Ломать - не строить.

Строить интересней.

   Погасло все.

А свет в конце туннеля?

   На пятый день творенья:

- Ну и хватит...

   Содержание:
  
  
   Часть первая ALMA MATER 70-x
      -- Общага
      -- В канун первомая
      -- "Княже, очи твои закрыты..."
  
   Часть вторая O FACTUM MALE!
   O MISELLE PASSER!
   1. Переходный возраст
   2. Иришка
   3. Солнечное затмение
  
   Часть третья PER ASPERA AT ASTRAM
      -- Туфельки
      -- Om Sai Ram Baba
      -- Медитация
  
   VITA BREVIS EST
   0x08 graphic
Людмила Мядзелец окончила МГУ им. Ломоносова в 70-е годы, а дальше, по жизненным и семейным требованиям, проработала много лет учителем в обычной школе, о чем никогда не пожалела. Писать начала еще в школьные годы, но всерьез взяться за перо время позволило лишь в зрелом возрасте. Зато есть чем поделиться.
  
  
   Рисунки на переплете и иллюстрации
   Л. Москвина
   Стихи Константы Ильдефонс Галчинского
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   235
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"