Аннотация: Можно привыкнуть к войне, к собственной смерти и последующему возрождению. Только война абсолютно бессмысленна, смерть каждый раз мучительна, а возрождение не дает шанса на иную жизнь.
И ВЕЧНЫЙ БОЙ
Снаряд ударил точно под бруствер. Ледяные брызги обожгли лицо, ослепили на миг. Потом Денисов увидел, как отваливается мёрзлым пластом стенка окопа. Его окатила жаркая волна дурной радости - живой! И он даже не сразу сообразил, какая стоит тишина - пустая, аж до звона в голове. Потом среди кусков рыже-серой глины он увидел снаряд. Маленький, едва ли с кулак, влажно блестящий, окутанный тонкой мятой вуалью прозрачного пара, он медленно проворачивался и полз к Денисову, словно жирная стальная пиявка.
И на место дурного жара мгновенно пришла столь же дурная, до тошноты, остуда. Приморозила - не шевельнуться. И в гулкой пустой голове застучало - нет, нет, нет! И поверх этого явилась другая мысль - трезвая и морозная: сейчас рванёт...
Вот они какие - мгновения перед смертью. Тягучие, холодные, гулкие. И только быстрые мысли мелькают, перебивая друг дружку. И надо бы броситься на землю, убежать, хотя бы зажмуриться, чтобы не видеть. Но тело, словно набитое ватой, непослушно, недвижимо и одиноко, будто уже вырвано из гремящего, воюющего насмерть мира.
И тут боковым зрением Денисов ухватил движение. Сквозь застывшее облако снежной пыли и зависших комьев по окопу быстро шел человек. Не пригибаясь. Левой рукой он придерживал полевую сумку, а правой на ходу отряхивал гимнастерку. И за спиной его оставался прозрачный тоннель в серо-известковой взвеси, поднятой взрывами. Через мгновение он уже стоял рядом. В свежей диагоналевой гимнастерке, полевой фуражке с красной эмалевой звездочкой, и в синих милицейских галифе. Петлицы - тёмно-красные, НКВДэшные. И в каждой - алый ромб. Комбриг!
Тут Денисова отпустило. И уши сразу заполнил тягучий бас замедленных разрывов. А комбриг, словно не чуя мороза, в легкой гимнастерочке, перечеркнутой ремнем сумки и противогазной лямкой, махнул блокнотом. Спросил, жестко прищурясь:
- Рядовой Денисов? Согласен жить и воевать на наших условиях?
"Жить! Жить!" - застучало в висках.
- Тогда приложи руку. А не согласен... У тебя шесть миллисекунд.
Механически, не соображая, Денисов шлёпнул растопыренной, трясущейся пятернёй по чистому листу, оставив мокрое грязное пятно. Комбриг удовлетворённо сунул блокнот в кожаную сумку. И тут же перебросил на живот из-за спины другую - противогазную. Выхватил резиновую маску, сунул в лицо Денисову. Рявкнул:
- Команда "Газы"!
И так же, не соображая, Денисов подхватил ее большими пальцами, привычно растянул и, зацепив подбородком, забросил, туго натягивая, за голову. Резко, как задолдонил еще в ОСОВИАХИМе, выдохнул и снова втянул воздух. Только не воздух это уже был, а мрак кромешный...
* * *
- Подъём!
Крик ударил в уши, свет - в лицо. Денисов очумело метнулся с койки, путаясь в тонком одеяле. Мозги перемкнуло - в госпитале, что ли, очухался?
- Подъём! - орал немолодой солдат с чёрными танкистскими петлицами. В комсоставовской фуражке и... с погонами. Настоящими белогвардейскими погонами - чёрными, с широкой жёлтой полосой вдоль. И две медали на груди звякают на больших пятиугольных колодках, обтянутых цветными ленточками. Поди, еще царского времени.
Денисов так и замер совершенно голый. В голове не складывалось. Окоп, сумеречный ноябрьский день, немецкий снаряд и возникший среди замерших взрывов комбриг в синих НКВДэшных галифе. А потом чернота, и вдруг это вот...
- Бегом на санобработку! Чего встал? А ну, полетел!
Он небрежно пихнул Денисова в шею, и тот полетел к дверям. На ходу хватая глазом два ряда вовсе не коек, а высоких гробов. Одни стояли с откинутыми крышками, с белыми выемками в форме человеческого тела внутри, со скомканными серыми одеялами. Другие - захлопнуты. Кое-где на черных глянцевых боках мерцали красные и зелёные глазки.
Испуганный и недоумевающий, Денисов распахнул дверь и оказался в душевой. У них в городской бане был почти такой же душ. На полочке лежала новая вехотка и целый кусок крепкого хозяйственного мыла. Последний раз ему довелось мыться месяца полтора назад - ведро теплой воды с костерка и крохотный обмылок. И сейчас он с наслаждением принялся мылиться под горячими струями, сразу забыв про гробы и белогвардейские погоны на красноармейской гимнастерке. Думал, как бы прихватить этот угловатый серый брусок, целое богатство - полгода мыться можно и даже одежонку солдатскую состирнуть пару раз. Но выйти с куском мыла в руке так и не решился.
Распаренный и благодушный прошлепал босиком по странно тёплому полу следом за "беляком" в каптёрку, где получил исподнее и новую форму. С чёрными погонами, перечеркнутыми двумя жёлтыми ленточками. И, наконец, осмелился:
- Это вот чего?
- Э-э, парень... - усмехнулся "беляк". - Тебя откуда взяли? Уж не с финской ли?
- Не, - помотал головой Денисов, с трудом вспоминая, кто он и откуда, - с-под Истры.
- Землячок! - обрадовался "беляк". - А я на клинском направлении был. Во, гляди.
Он подцепил пальцем жёлтую медаль у себя на груди. И Денисов прочитал: "За оборону Москвы". Увидел выпуклое изображение танка, облепленного десантом, а за ним кремлевскую стену и крохотный серп с молотом. Сразу отлегло. Тем более, что вторая медаль оказалась знакомой - "За боевые заслуги".
- Так ты, выходит, из сорок первого. Стало быть, не в курсе, что с сорок третьего обратно погоны установили. И командиры теперь снова офицерами называются. Смотри и запоминай, - он ткнул пальцем себе в погон. - Я - старшина. А ты - младший сержант, две лычки. У простого сержанта - три, у старшего - одна широкая. Офицеры обозначены звездочками. Сейчас пойдешь к капитану Сударушкину, у того четыре звездочки. Давай, одевайся шустрей.
Старшина выдал новые кирзачи, остро пахнущие крашеной кожей и химической пропиткой голенищ, две пары новых байковых портянок, черный комбинезон и шлем с длинным проводом. И ещё солдатский "сидор", где уже брякали котелок, кружка и ложка. Потом выставил картонную обувную коробку:
- Забирай своё барахло.
Внутри оказался самодельный дерматиновый бумажник, кисет, складной нож и КИМовский значок с побитой эмалью. Денисов проверил содержимое бумажника - красноармейская книжка, пара домашних фотографий, последнее письмо от матери и деньги - два червонца и синяя пятёра. Всё на месте.
- Отсыпь табачку, земляк, - старшина потянулся к кисету.
- А я не курю, - разочаровал его Денисов. - У меня тут вон чего.
Показал: трофейная безопасная бритва, пара запасных лезвий и франтоватый помазок, точёный из желтоватой кости. Вестимо, тоже трофей.
- Лучше б ты водку не пил, - обиделся старшина. - Ладно, надевай комбинезон и дуй прямым ходом вон туда. Тебя там капитан Сударушкин уже час как ждёт.
Может, ждал, а, может, и нет. Потому что отмахнулся от доклада прибывшего Денисова и сразу спросил:
- Пулемёт Дегтярёва пехотный знаешь?
- Так точно, товарищ капитан.
- Валяй неполную разборку.
Ключи лежали тут же на столе. Денисов привычно отвернул ствол, двинул вперёд затворную раму, раскидал пулемёт и доложился:
- Рядовой Денисов разборку пулемета закончил.
- Младший сержант, - поправил его капитан. - А теперь собери.
Время Сударушкин не засекал, но остался доволен. Подал толстый диск уменьшенного диаметра:
- Заряжай. Теперь у тебя такие диски будут, танковые. Трехрядный на шестьдесят три патрона, а не на сорок один.
Дождался, пока Денисов щёлкнет затвором и поставит на предохранитель. Скомандовал:
- А теперь бери пулемёт и лезь в танк. Да не сбоку, правый верхний люк.
Громадный танк стоял здесь же в зале, только разрезанный вдоль на две неравные половины. В большей осталась пушка. А в другой оказалось железное сиденье Денисова. Он довольно долго спускался в люк - мешал пулемёт. Потом Сударушкин показал, как закрепить "дегтяря" в маленькой амбразуре шаровой установки и скомандовал:
- Огонь!
Денисов, не раздумывая, прижал к плечу металлический упор и нажал спуск. Шлем приглушил пулемётный грохот. И всё бы ничего, но в прицельное отверстие ни черта не было видно. Впрочем, смотреть тоже было не на что - впереди стена, зашитая деревянным брусом, поглощавшим пули.
- Ну, вот как-то так, - остановил его капитан. - Значит, запомни: в танк всегда лезешь первым, а вылезаешь, стало быть, последним. Всё, инструктаж закончен. Сейчас идёшь по коридору в свой экипаж.
* * *
Денисов растерялся. Четверо бойцов в танкистских комбинезонах сидели вокруг стола и шумно резались в карты. На него поначалу и внимания не обратили. Комната большая, хорошо освещенная электричеством. Пять коек вдоль стены - с матрасами, подушками, пододеяльниками, как дома в мирное время. У другой стенки раковина умывальника. И ни одного окна, только двери.
- Ну, вот, теперь весь экипаж в сборе, - повернулся к нему чернявый рослый парень, встал из-за стола, шагнул навстречу. - Как звать?
- Володя, - еще больше растерялся Денисов.
- А я твой командир гвардии младший лейтенант Одинцов. Это вот, - мотнул головой, - механик Николай Николаевич.
Мужчина лет тридцати пяти протянул руку:
- Ну, здорово, Володя!
Из-за стола поднялись и двое других, тоже с рукопожатиями:
- Селифаров Степан, стреляющий.
- Сашка, башнёр. В дурака играешь?
Мужские знакомства происходят быстро, особенно у фронтовиков. Откуда родом, земляк? Где воевал? Да ты, брат, из пехоты!
- А где хоть находимся? - наконец и Денисов задал вопрос. - Соображаю, что в тылу, город какой?
Видно, что-то не то спросил. Одинцов набычился, остальные примолкли отчужденно.
- Нигде, - развел руками младший лейтенант. И добавил язвительно: - В Караганде. Причем на самом дне. А сверху задница! - Похоже, этот вопрос его самого мучил. - Военная тайна, на картах не обозначенная, в бумагах не отмеченная. Часть без номера. Отдельный экипаж...
- Сами бы хотели знать, - вздохнул Николай Николаевич. - Сидим тут, как в тюрьме. Только на войну и выпускают.
- Ладно, - пресёк дальнейшие рассуждения командир, - с этим закончили. Теперь о дальнейшем прохождении службы. Ты кто у нас по танковой специальности?
- Пулемётчик.
- Пулемёт хорошо знаешь?
- Отлично, - похвалился Денисов. - Я в пехоте тоже пулемётчиком был.
- Забудь! Это тебе больше не понадобится, - с каким-то особенным удовольствием сказал Одинцов. - Твоя должность отныне называется "пассажир". Главная твоя боевая работа - паёк получать на весь экипаж. А стрелять тебе не по кому.
Похоже, экипаж соскучился по развлечениям. Потому что не только младший лейтенант, но и остальные с удовольствием принялись глумиться. Хотя делали это в некотором роде даже ласково, посмеиваясь дружелюбно. И по ходу дела усадили Денисова на табуретку к столу. Селифаров сдал карты на пятерых.
- А обед скоро? - не утерпел Денисов.
- Извини, брат, - поднялся командир. - Передислокация. Все на кухню.
За одной из дверей оказалось ещё помещение без окон, но поменьше. С длинным столом посредине и шкафами. Из эмалевого белого шкафа танкисты сноровисто набросали на стол невиданное в окопах богатство - колбасу, сыр, банки консервов, копченую рыбу, сало. Да ещё хлебушка черного целых две буханки. У Денисова голова кругом пошла от забытых ароматов, а слюни так и хлынули.
Сашка уже гранёные стаканы расставил, налил в каждый на четверть из бутылки зеленого стекла без этикетки.
- Ну, за знакомство!
- За победу! - поправил его Денисов. Не мог не поправить.
- За победу! - поддержал его командир.
Дружно чокнулись и выпили. У Одинцова затуманились глаза, он лопал черный хлеб с колбасой и чувствовал себя счастливым. Хорошо быть танкистом! Это тебе не в окопах гнить и замерзать.
- Мы после победы неделю пили, остановиться не могли, - принялся вспоминать Одинцов, занюхав горбушкой. - Ребята немецкие склады распотрошили, пригнали целую машину шнапса. Если бы начальство на учения не погнало, до смерти бы вся бригада упилась.
У Володьки челюсть отвалилась:
- Как после победы?
- Э, брат! - засмеялся младший лейтенант. - Ты же всю войну проспал. Победили мы, Берлин взяли.
- Когда? - ахнул Денисов. У него голова кружилась уже не только от водки.
- В сорок пятом. Девятого мая немец капитулировал по всем статьям.
- Как в сорок пятом? - обмер Денисов. - А сейчас какой?
- Кто ж его знает, Володенька, - Одинцов сделался серьезным. - Здесь, брат, нет ни года, ни числа, ни дня, ни ночи.
- Ни устава, ни трибунала, - добавил Степан-стреляющий и громко икнул, поспешно прикрыв рот ладонью.
- Я, между прочим, тоже долго не верил, как такое возможно, - сказал башнёр Сашка, разливая остатки. - В сорок третьем бомба прямиком в кузов влетела, чуть не между ног. Тут особист с противогазом - хоп! Очухался уже тут. Вот как такое может быть?
- И меня противогазом, - пьяненько поддакнул Денисов. - Комбриг какой-то...
- Это ты, Володька, хватанул - комбриг, - возразил Сашка. - Если это тот самый, что меня сюда направил, то майор госбезопасности. У танкистов ромб был - комбриг, а у особистов - майор. Кстати, мужики, а чего он погоны не надевает? Ему же, между прочим, полковничьи положены.
- А ты бы спросил у него, - посоветовал Николай Николаевич.
- Особисту вопросы задавать может только другой особист. Да и то, если старше по званию, - не согласился Сашка. И предположил: - Может, в каптёрке полковничьих погон не нашлось.
- Да кому тут нужны эти погоны, - вздохнул младший лейтенант. И тут же переключился на Денисова: - Володя, подари значок. Тут все равно комсоргов нет. Или махнемся на что-нибудь. Давай, не глядя?
Денисов искоса взглянул на свой облупленный комсомольский значок с тусклыми буквами КИМ. Хоть и битый, а жалко. Он с ним с четырнадцати лет.
- Старшине повезло, его с медалями накрыло, - разглагольствовал тем временем Одинцов. - А я в одних трусах попал. Даже гвардейского знака не осталось. А ведь у меня там на френче "Отечественная война" и "Звездочка", остались. Это если медали не считать. Я без наград, как голый, фронтовиком себя не чувствую.
- И чего тебя понесло Эльбу переплывать? - пожал плечами Сашка. Похоже, эту историю они обсуждали не первый раз.
- Да это всё водка. Трезвый бы я разве полез? А тут и Эльба по колено. - Одинцов кинул в рот кусочек сала, причмокнул. - Если б не течение, я бы все равно обратно доплыл. А тут, сносит, зараза. И замёрз ещё. Не выгребаю, и словно кирпичи к ногам привязаны, вниз тянет. Тут меня смершевец этот и подцепил за чубчик...
- Хуже штрафбата, - сказал Степан, глядя в стол. - Там хоть знал свой срок. И знал, что ежели жив останусь, обратно в часть. А тут чего? Вот ты, командир, говоришь, война кончилась, а чего мы тогда тут делаем?
- Стёпа, не заводись, - дружески обнял его Николай Николаевич. - Когда-нибудь всё кончается. И наша война здесь тоже кончится.
- Моя война кончилась, когда я под Киевом в танке с оторванными ногами живьём сгорел. И бога, между прочим, не молил, чтобы он меня оживил и снова в коробку засунул.
Денисов сидел, хлопал глазами, не забывая жевать, и до него доходило, что весь экипаж попал сюда тем же способом, что и он. Прямо с передовой, из последних мгновений жизни.
- Это что же, я, выходит, уже убит? - спросил озадаченно. - Снаряд у меня прямо в ногах... Это я чего, на том свете уже что ли?
И он уставился на надкушенный бутерброд, словно глазам не веря.
- Я так думаю, что бог тут не при чем, - философски заметил Николай Николаевич, - скорее, уж чёрт поворожил. Как-то это ближе к аду.
- А по мне так натуральный рай, - возразил Денисов, решительно кусая бутерброд. - Мне вот так только раз в жизни пожрать довелось, когда "юнкерсы" интендантскую колонну накрыли. Колбаса на деревьях висела.
- Шабаш! Конец партийной дискуссии! - рубанул рукой воздух младший лейтенант. - Как марксист-ленинец и твёрдый материалист, даю научное объяснение. - Он обвёл взглядом сидящих вокруг стола товарищей. - Согласно диалектике, материя первична. - Тут Одинцов задумался. Очевидно, исчерпал познания в диалектике. Экипаж терпеливо ждал продолжения. Дождался. - Опираясь на единственно верное учение Ленина-Сталина, советские ученые открыли секрет бессмертия. И мы с вами участвуем в секретных опытах. Я понятно излагаю, браточки?
- Ну-у, определенная логика имеется, - задумчиво протянул Николай Николаевич. Похоже, помимо возраста и жизненного опыта он имел еще и образование, не хуже, чем у Одинцова. - Это, конечно, объясняет кое-что. Но какой смысл в таких опытах, если война давно закончилась?
- А мировой империализм? - нацелил ему в грудь палец, как пистолет, младший лейтенант. - Он ведь не успокоится, пока существует пролетарское государство и подает пример угнетённым народам.
- Ну, ты прямо дивизионный комиссар! - восхитился Сашка. - Политически подкован на все копыта! Я бы союзничкам тоже верить не стал. Вон они как со вторым фронтом тянули. Хотя тушёнка у них, ничего не скажешь, козырная.
Денисов сидел сытый, немножко пьяненький, слегка осоловевший. Было ему тепло и душевно. Это тебе не промороженный окоп, не земляная нора с сырой соломой. И не гвоздит артиллерия с миномётами. Откуда-то издалека доносился голос башнёра Сашки:
- Я понимаю, секретность, но хотя бы одну медсестричку можно на экипаж? Или связистку. Разве может нормальный мужик столько времени без бабы?
- Ничего, я всю войну без бабы, - бубнил в ответ Николай Николаевич.
Денисов блаженно улыбался. Рай! Истинно рай!
* * *
Танк показался Денисову огромным. Гораздо больше, чем в разрезанном виде в кабинете капитана Сударушкина.
- Вот она - ласточка, - Одинцов похлопал железную громаду по косой плите корпуса. - Т-34 с пушкой калибра 85 миллиметров. Убийца "тигров" и "пантер".
- Братская могила на пятерых, - в тон ему добавил Сашка.
- Тигр из него дуршлаг сделает за полминуты, - уже Николай Николаевич голос подал.
Денисов только поёжился. Но подумал, что железный танк всё равно лучше окопа. А уж в атаку вставать на пулемёты...
Командир, не обращая внимания на реплики подчиненных, уже влез на башню и спрыгнул в люк. Через минуту высунулся и скомандовал:
- Значит, так, браточки. Берём зубила, молотки и срубаем со стенок всё, что там наварено - гайки, шайбы, держалки всякие. А то первая же болванка в башню, и все это нам в морды отлетит. Никакой танкошлем не спасет. - Спрыгнул на металлический пол гаража, отряхнул руки. - У нас в бригаде, когда новые танки приходили, двое суток звон стоял - все эти шарабошки срубали.
- А у нас не срубали, - возразил Степан. - Один хрен, если болванка врежет, броня крошится и летит, как из-под веника. Как хотите, а я молотком махать не собираюсь, пальцы сбивать.
- Стёп, ты чего? - изумился Сашка. - Решил от коллектива отколоться.
- Обрыдло мне всё, - стреляющий резанул ладонью по горлу, - во где! Хватит, навоевался. Чего уставились? Зовите особиста, пусть в трибунал отправляет или прямо тут к стенке ставит. А в танк вы меня больше не затащите. - И уже спокойней добавил: - Хоть бы курева нормально давали. У немцев и то паёк больше.
Все молчали. А что тут скажешь? Наконец Одинцов подал голос:
- Ладно, Стёпа. Не хочешь, неволить не будем. Иди отдыхай. А, может, курнём по одной?
Папирос действительно выдавали мало - пачку "Беломора" на день. Одну на всех. Хорошо, хоть в пачке 25 папирос, а Денисов некурящий. Получалось по 6 штук на брата, а еще одна дополнительная по очереди доставалась каждому раз в четыре дня. При тотальном безделье курить хотелось постоянно.
Впрочем, Денисова безделье не тяготило. После бесконечного отступления, боёв, рытья окопов полного профиля, чистки пулемёта и набивки дисков он бездельем наслаждался. Но не отказывался от работы - пол шваброй протереть, стаканы помыть. На этом работа и кончалась. На улицу не выходили, грязи не таскали, пол гладкий и блестит...
Еда в положенное время появлялась сама в специальном металлическом шкафчике. Николай Николаевич утверждал, что там лифт прямо с кухни поднимается. Звонок дзынькнет, открываешь, а внутри котлы горячие и чайник с компотом. Да еще коробка с разным сухпаем - колбаска, печенье, конфеты карамельные, а то и шоколадные, десяток варёных яиц. И каждый день бутылка водки - по сто грамм наркомовских. Но выпивали не каждый день. Копили дня три, чтобы сесть обстоятельно, на весь вечер. Чтобы поговорить, вспомнить, как оно было. Слезу пьяную подпустить, зубами скрипнуть, погибших друзей вспоминая. Душевно, в общем, посидеть. А без этого, пожалуй, передрались бы давно и перессорились - одно и то же изо дня в день, одни и те же рожи...
У Степана вся родня погибла, он злобился, жить не хотел. Николаич про жену и детей вообще ничего не знал - пропали где-то в оккупации. Сашка возмущался - при таком питании и никаких женщин! Мечтал о самоволке. Гвардии младший лейтенант Одинцов настроен был на выполнение боевой задачи. Он хоть и попал сюда из сорок пятого года, но раньше всех. И успел тут, как он выражался, покататься на танкетке, а потом на БТ. Теперь вот за успехи в боях получил тридцатьчетверку образца 44-го года. Был уверен, что однажды их рассекретят и в газете "Правда" на первой странице напечатают фотографию всего экипажа. Самому Одинцову, считал он, присвоят Героя.
- А вам, браточки, - говорил убеждённо, - всем по ордену Ленина.
А Володька Денисов ничего не думал - отъедался и отлёживался за всю мазуту. За всё долгое и голодное отступление из Белоруссии к Смоленску, а потом к Москве. Наслаждался чистой постелью, горячим душем хоть каждый день и чайком в любое время.
Вопросами дисциплины командир танка не мучился. Из расположения не сбежишь. Сашка все стены обстучал и углы обнюхал - нет выхода. Хотел даже в лифт залезть, которым еду подают, да не уместился внутри. А в остальном - вышестоящего начальства нет, замполита тоже. Даже книжки с уставом ни одной, чтобы подучить чего-нибудь, или дивизионной газеты для политинформации. И ни тебе кухонного наряда, ни караулов - санаторий, а не служба.
И Стёпкина выходка младшего лейтенанта не тронула. Он только саркастически хмыкнул:
- Ну-ну, зарекалась тут одна свинья... Ничего, по тревоге ещё первее всех прилетит. Наши академики, небось, не одно только бессмертие изобрели.
Так и вышло. Когда через день вдруг заревел сигнал и лампочки под потолком замигали, а в промежутках между завыванием раздалось из невидимого репродуктора: "Тревога! К машинам!", Степан вместе со всеми рванул в гараж. Он хоть и бастовал, но, как и все, постоянно был в комбинезоне. Николаич нажал стартёр, двери гаража распахнулись.
Володька через свою шаровую почти ничего не видел. Тем более, что постоянно мотало на неровностях почвы. Если бы не танкошлем, всю башку уже размолотил бы о корпус. Потом малость приноровился. Но сквозь прицельное отверстие все равно ничего толком не мог разглядеть. Только слышал в наушниках команды Одинцова:
- Николаич, давай вправо на базу. На левом фланге вставай.
У Николаича люк был поднят, и Денисов пытался в него заглядывать сбоку, так что получил даже в зубы рычагом. Увидел только траву да деревья. Потом, когда встали, командир разрешил вылезти на броню, пока он бегает к командиру группы. Володька вылез, огляделся и обалдел. В двух десятках метров буквально борт в борт с ними стоял немецкий танк. С крестом на башне и меланхоличным фрицем в черной униформе, свесившим ноги в люк и покуривавшим.
Его аж затрясло. Тыкал пальцем и выговорить ничего не мог. Такой же вот фриц верхом на танке гонял его в хлебах под Смоленском в сентябре.
- Спокойней, Володя, - осадил его механик. - Привыкай. Тут у нас вся команда - сборная солянка. И немцы, и американцы, и наши. Наших, понятно, больше. И против нас такая же солянка, и там наших большинство. - Он сплюнул на траву. - Я первое время тоже понять ничего не мог, дёргался. А как пару раз такие вот свои влепили снаряд в лобешник, так сразу и успокоился. Тут война особенная.
Какая это особенная война, Денисов быстро понял. Вернее, понять толком не успел. Прибежал Одинцов, все расселись по местам. Танк рванул, лязгая гусеницами. Володька смотрел в пулемётное оконце, искал, кого бы подстрелить. Ничего толком не видел. А танк рычал, дёргался взад-вперёд. Потом Одинцов крикнул сквозь шумы в ТПУ:
Они успели выстрелить раз пять. Потом танк вздрогнул. И почти сразу еще раз. Сашка завизжал, без всякого ТПУ по ушам врезал. Танк встал и заглох. Николаич, бросив рычаги, ужом выскользнул в передний люк. Следом за ним выплеснулся язык чёрного дыма, мерзко наволокло горящим машинным маслом.
Денисов растерялся: то ли лезть в верхний командирский люк, то ли попробовать протиснуться к люку механика. И тут шумно вспыхнуло горючее из пробитого левого бака, обожгло нестерпимым жаром, ворвалось пламенем в горло...
Он сел в выемке гроба. Короткий бой вспомнился, как кошмарный сон. Значит, и вправду, бессмертный.
Только намылился в душе, как туда ввалился голый Сашка.
- А, ты тоже здесь? Остальные успели выскочить?
- Николаич выпрыгнул, это я точно видел. А сам даже подумать ничего не успел - как пыхнет.
- Ну, твое место самое плохое. А мне болванкой правую руку начисто срезало.
Сашка помахал правой рукой, посмотрел, пытаясь найти какие-нибудь следы. Ничего не нашёл и довольно сказал:
- Чистая работа.
Старшина без слов выдал им новые комбинезоны и танкошлемы, сапоги и портянки. У него этого добра было - полные закрома.
А весь остальной экипаж, как обычно, лениво перебрасывался в подкидного.
- Быстро вас, - констатировал Одинцов, глянув на часы. - Ну, что, сходим в гараж, глянем, как там наша ласточка.
Их ласточку ремонтировали какие-то китайцы в синих саржевых робах. С помощью подвешенной под потолком тали загружали в новую башню новую пушку прямо с броневой маской. Сашка тут же подбежал к ним:
- Слышь, ходя, по-русски мурмулишь мал-мала? Бабы у вас есть? А курево? Табак есть?
Он изобразил, как курит папиросу. Экипаж помирал со смеху, глядя на его ужимки. Китайцы втягивали головы в плечи и что-то бормотали. Курева у них не было. Либо жмотились. Когда пушка встала на место, торопливо привернули болты и галдящей толпой втиснулись в маленькую комнатку за раздвижными дверями. Сашка хотел было втиснуться следом, но даже ногу поставить было некуда. Потом двери сомкнулись.
- Нормальных ремонтников они не нашли, кроме чучмеков! - возмущался Сашка. - Чего ты, Николаич, ржёшь? Ты лучше глянь, какие они тебе аккумуляторы поставили. Наверняка старьё какое-нибудь, а новые стырили.
- И глядеть не собираюсь, - смеялся механик.
Оно и понятно. Аккумуляторы в тридцатьчетверке под полом. Каждый по шестьдесят кило. Достать можно только всем экипажем. Один вниз головой цепляется за аккумуляторные ручки, а остальные дружно его за ноги вытягивают.
Одинцова ремонт восхитил.
- Ведь как здорово конструкторы придумали! Любой китаёза справится. Раз - двигатель целиком, раз - пушку. Десять минут, и можно снова в бой.
- Ты, командир, больной этими танками, - мрачно заметил Степан. - Дай волю, небось, так и жил бы в нём, не вылезая.
- А я так и жил на фронте-то, - вполне серьезно отозвался Одинцов.
И тут снова заревела сирена, замигали лампы, а растерявшийся Денисов получил тычок в спину и торопливо ринулся на башню, чтобы занять свое место за пулемётом. Погрев пару минут двигатель, снова покатили к флагштоку с красным полотнищем. В этот раз Одинцов никуда не бегал, все распоряжения получал по радио. И на броню уже Денисов не вылезал.
Через амбразурку был виден лишь кусочек бурой дороги, трава на обочине, стволы деревьев. Потом смяли забор, едва не врезались в кирпичную стену дома. Встали. Двигатель приглушённо рокотал на холостых оборотах. Ждали чего-то. То ли команды, то ли атаки противника. Денисов слышал отдалённую стрельбу. Но вот привычного по фронту треска пулемётов не было. И это его смущало. Какая-то неправильная война получалась.
Потом Одинцов скомандовал двигаться, и тут пошла уже настоящая война. Хотя младший лейтенант командовал в основном "Осколочный!". Володька, припав к ДТ, качался в железном кресле, искал цель. Иначе получалось, что он и в самом деле бесполезный пассажир. И он дождался. Попетляв между домов, свалив несколько яблонь и пару заборов, их танк вывернул из-за угла прямо на немца. Тот мчал наискось, подставив борт. И начал крутить башню в их сторону. Но Степан саданул ему в бочину подкалиберным. И немец встал, как вкопанный. Тут-то Володька и явил мастерство - двух фрицев срезал, успели едва из люков появиться.
Откатились назад за стену дома. Тут Сашка не вытерпел:
- Командир, я мигом. Гармошку только пошукаю.
Денисов видел, как он обшаривает покойников. Через пару минут вернулся довольный, упал на своё место.
- У каждого фрица в сапоге должна быть гармошка, - пиликнул на губной. - А у одного за пазухой вон чего надыбал.
В мутном свете плафона Денисов увидел в Сашкиной руке маленький, почти квадратный "вальтер". Стало завидно.
- Курева нашёл? - спросил Степан.
- Пачка "Юно", и та початая.
- Тьфу ты, зараза, - ругнулся наводчик. - Лучше уж просто солому смолить. И чего там в пачке?
- Всем по одной.
В крохотной пачке пайковых "Юно" содержалось всего по шесть дрянных сигарет - суточная фронтовая норма. Стало быть, фрицевский танкист успел скурить две.
Из этого боя они вышли целые, да еще с подбитым танком на счету. Одинцов подсчитывал премиальные. Почему-то премиальные выдавались не деньгами, не водкой, а бронебойными снарядами. Еще на них можно было купить новую радиостанцию, а если подкопить, то и другую пушку - ещё мощнее этой.
Денисов же был горд и приставал ко всем по очереди:
- Нет, ты скажи, пассажир я или стрелок?
- Сегодня стрелок, а завтра снова пассажир, - успокоил его Одинцов. - Но сегодня объявляю благодарность перед строем.
Сашка пытался наигрывать на гармонике "Три танкиста". Потом переключился на "Катюшу" и несколько первых нот выдал практически без фальши.
- Вот фриц удивится, - радовался он. - Вылезет из ящика, шасть в кандейку, а гармошечка-то - тю-тю! И расчёсочка тоже, - тут он вынул из кармана алюминиевую расчёску и прошёлся по короткому чубчику. - А уж как до пистолетика дело дойдёт, так и вовсе обрыдается.
- Тебе, между прочим, товарищ сержант, пистолет не положен, - строго сказал Одинцов. - А вот мне, как командиру танка и офицеру, полагается по штату.
- Раз полагается, получи у старшины, - ответствовал Сашка, любуясь "вальтером". - И распишись в получении. Немец, стервец, протащил, видать, за пазухой с фронта. Калибр у него, конечно, кукольный, но с двух шагов уложит любого.
Отдыха не получилось. И полчаса не прошло, как снова пришлось лезть в танк. Сашка напутствовал Денисова:
- Если нашего подобьём, экипаж вали и не думай. Может, хоть парой папирос разживёмся.
А Николай Николаевич ругался:
- Никаких нервов не хватит - из боя в бой. Чай, не железные.
- Ты чего, браток? - удивился Одинцов. - Бывало, по трое суток не спали, по триста вёрст на гусеницы наматывали, по три боекомплекта расстреливали, и ничего. А тут весь бой пятнадцать минут, не больше.
- Ну, ты точно, командир, больной. Хлебом не корми, дай только повоевать.
* * *
За три дня их сожгли шесть раз. И каждый раз Одинцов выл и метался в огне, так ему не хотелось умирать, так мучительно выгорала кожа на лице и руках, так заходилось сердце от ужаса. Нельзя привыкнуть к смерти, даже если тебе дарована жизнь вечная.
А вот пострелять из пулемёта ему больше не довелось. Пехоты в этом мире не существовало, только танки, танки, танки. Лёгкие, тяжёлые, средние. Они носились, стреляя на ходу. Высовывали хоботы из-за скал и строений, лупили подкалиберными и бронебойными. Долбили в упор и издалека. Горели огромными кострами, взрывались, дымили остатками топлива. Отлетали, крутясь, башни. Разматывались сорванные гусеницы. Катались по земле танкисты в полыхающих комбинезонах. Лежали обугленные, с сине-коричневыми оскаленными лицами, со скрюченными руками. И Денисов вот так же валялся, когда успевал выбраться из люка. Только не успевал раньше огня. Короткий бой - полные баки. Была бы соляра на исходе, можно было бы даже не торопиться, а так...
Не сами баки заправляли, так бы налили до половины - и хорош. А весь экипаж, между прочим, радовался, что не надо с ведром на башню лазить, внутренние ёмкости заливать. Танк в гараже стоит заправленный по горловины, и масло на уровне, и вода в радиаторе. Китайцы, что ли заливают? Они же, видать, и битые машины эвакуируют. И покойников таскают.
Буквально после второго боя Денисов перестал вздрагивать от выстрела пушки. А вскоре и в самом деле почувствовал себя лишним пассажиром. Когда в другой раз в упор расстреляли почти такую же, как у них, тридцатьчетвёрку, экипаж попрыгал с противоположной стороны машины. Разочарованный Денисов все же выпустил очередь по корпусу, но расстроился сильно. И сделался мрачным, как Степан.
А Степан в тот вечер вообще застрелился. Прямо у всех на глаза. Попросил у Сашки "вальтер" подержать, а сам сунул ствол в рот и выстрелил. Треск совсем игрушечный раздался. А Стёпка повалился на спину, только затылок в танкошлеме сбрякал. Тут уж они сами сволокли его к старшине, раздели и в ящик уложили под крышку.
Стёпка, когда очнулся, сознался, что давно собирался это сделать. Думал, если сам, то уже, может, и не оживёт. Как же, ага...
- Только патрон зря извёл, - ругался Сашка. - Всего пять штук теперь осталось.
* * *
- Слышь, Володька, - жарко шептал в ухо Сашка, - я, кажись, нашёл, как отсюда выбраться. Пойдёшь со мной?
Чего бы и не пойти? Комендатуры тут нет, гауптвахты и трибунала тоже.
В гараже башнёр подцепил проволочным крючком и оттащил железную плиту пола.
- Видал?
Внизу в бетонном коробе лежали три трубы.
- Ну, что, сползаем? Может, куда и вылезем?
И Сашка тут же нырнул вниз, лёг на трубы и пополз, подсвечивая немецким фонариком. Денисов подумал немного, и тоже пополз следом, удивляясь, что на трубах ни пыли, ни ржавчины, ни влажного конденсата.
Проползли метров пятнадцать. Потом Сашка остановился, подрыгал ногами и крикнул:
- Всё, конец. Давай назад.
Назад пришлось ползти вперёд ногами, в узком коробе не развернуться.
- Чего там, стенка? - спросил Денисов. - Или заминировано?
- Хуже, там вообще ничего.
- Как это ничего? - удивился Денисов.
- А так, - хмыкнул Сашка, - чёрный туман и пустота. Только искры в тумане летают, как из паровозной трубы. Я сунулся, аж дух захватило. Дальше ни труб, ни бетона, ни пола, ни потолка. Всё обрывается прямо в пустоту.
- И что же это такое?
- А я знаю? - Сашка задвинул на место железную плиту. - Похоже, мы и в самом деле на том свете оказались. Как на облаке, ей-богу. Не знаю, остальным говорить?
Решили всё же сказать.
Николаич только крякнул:
- Если тот свет, то мы с вами в чистилище. Вот отмантулим положенное количество боёв, сгорим сколько-то раз, и выйдет нам прощение.
- Скорее бы, - сказал мечтательно Степан. - Надоела такая жизнь, война эта бессмысленная.
- А я бы воевал и воевал, - ещё более мечтательно вздохнул Одинцов. - Хотя в чистилища не верю. Пропаганда всё это, опиум для народа.
- А ты сползай, убедись, опиум это или на самом деле так и есть, - посоветовал Сашка.
- Не командирское это дело, - отмахнулся младший лейтенант. - Но я так скажу, браточки. Был бы это тот свет, тут бы попы ходили с кадилами или святые какие-нибудь. А здесь одни танкисты. Или тот свет боженька по родам войск распределил? Тогда чем связисты будут заниматься?
- Связисты ладно, - почесал затылок Сашка, приподняв танкошлем, - чем интенданты займутся и прочая тыловая крысня?
- А этих сразу в ад, - включился Степан, оживился. - Каждый день с утра трибунал, потом бегом в штрафбат, под мины, в болото, под "юнкерсы". Жрать весь день не давать, а к ночи по гнилому сухарю. И чтобы зубы все уже выпали.
- Почему же меня из пехоты в танк отправили, если по родам войск? - подал голос Володька.
Ответить товарищам было нечего. И тогда он задал крамольный вопрос:
- А как думаете, Владимира Ильича Ленина тоже оживили?
- Вопрос политический, - неуверенно и несколько неодобрительно заметил Одинцов. - А в Мавзолее кто тогда лежит?
- Мавзолей в войну не работал, - возразил Володька.
- Тогда, наверное, оживили. Да чего там, наверное! Наверняка! - взбодрился командир. - Кого как не его в первую очередь оживить и обессмертить! Я так думаю, что его еще в сорок первом оживили. Только народу не сообщили, чтобы не баламутить зря. Да и от фашистов тайну сохранили. И как они с товарищем Сталиным гражданскую выиграли, так и в Отечественной победили.
- Не, его, пожалуй, после сорок второго оживили, - возразил рассудительный Николай Николаевич. - В сорок втором нам немец еще наклал будь здоров. И под Харьковом, и в Крыму, и к Сталинграду вышел. А вот в сорок третьем уже мудрость появилась, погнали мы фрица.
- А я насчет Гитлера подумал, - сломал общий ход рассуждений Одинцов. - Ведь вот сказали, что отравился крысиным ядом в своем бункере, а труп не показали. Так, может, трупа-то никакого и нет? Может, держат его, браточки, где-то на Лубянке и казнят каждый день разной лютой смертью. А потом снова оживляют и снова казнят.
- Эх, дали бы его мне! - Сашка даже ладошки потёр, словно ему и вправду дали Гитлера на расправу. - Я бы его раком поставил, засадил в задницу железный прут, а к другому концу паяльную лампу. Чтобы постепенно прут этот докрасна раскалился, а потом добела. А сам сидел бы, самокруточки вертел и слушал, как эта фашистская гадина визжит.