Перечная Мята : другие произведения.

Норкины сны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О сне и пробуждении человека и зверька... О волшебстве цветов и мыльных пузырей. Об узелках времени, а вообще - ох, много там всего! P.S. Добавила иллюстрации!
[]
   Дневные хлопоты
  
  
   Вода была холодной и прозрачной. Для нее это означало, что не нужно топорщить усики и плыть на ощупь, как она делала уже несколько дней подряд. Она нырнула поглубже и пошла по дну, цепляясь коготками за вязкий ил. Вверху, над головой, плавилось в реке весеннее солнце, но здесь, у дна, ее окружал зеленый сумрак и пугливые тени рыб.
   Она, было, погналась за молодой щучкой, но та оказалась на редкость проворной и вовремя спряталась за занавесками водорослей. Мимо проплыл толстый окунь, шевеля розовыми плавниками. Цап-царап... Нет, не везет, так не везет. Упустила такого увальня! Фыррх...
   Она покопалась в иле и нашла большую двустворчатую раковину. Створки были приоткрыты, и моллюск никак не хотел отцепляться от подводного голыша. Она как следует зажала добычу в зубах и поплыла наверх.
   Выбравшись на песчаную отмель, она с хрустом расправилась с моллюском и устроилась на песке - сушиться. Ее темно-бурая шерстка от воды стала почти черной и торчала в разные стороны блестящими острыми сосульками.
   Солнце припекало, и потихоньку она заснула. Течение задумчиво шевелило длинные пряди водорослей, похожих на волосы русалок и играло пустыми ракушками, которых скопилось превеликое множество возле ее норы. Синие стрекозы зависали над водой и едва слышно звенели крыльями...
  
  
   Пробуждение
  
   Петух уже дважды прокукарекал где-то под самым окном, но она только глубже зарылась в подушки. Синие стрекозки, не улетайте... И вода так приятно журчит... Не буду просыпаться...
   Она бы так и лежала весь день в своей уютной норке, но пришла мама Лису и скинула с нее одеяло.
   - Эй, соня, вставай, не то на работу опоздаешь! Госпожа Креггс не терпит лентяев!
   Гардения спустила с кровати ноги и бездумно уставилась на свои длинные широкие стопы. По большому пальцу ползла оранжевая божья коровка. Добравшись до самого верха, она сверкнула подкрылками и улетела в сад.
   Утро, уже утро. Пора умываться, одеваться и идти в магазин. Сегодня ее второй рабочий день в цветочной лавке госпожи Креггс.
   Она, наконец, встала, потянулась и, причесав волосы, заплела их в недлинную, но толстую косу. Блузка и юбка висели на спинке стула, закрытые черные туфли стояли рядом. Черный низ, белый верх, так сказала госпожа Креггс, и никаких каблуков и крашеных ногтей на ногах. А она их и не красит вовсе...
   На кухне мама Лису жарила для Пепины, своей родной дочери, омлет. Гардения налила в стакан холодного молока и выпила маленькими глотками. Мачеха помешала лук на сковородке и сказала:
   - Ты, пожалуйста, улыбайся покупателям, не смотри на них своим рыбьим взглядом! Тебя и так едва на работу приняли, так ты хоть постарайся клиентов не распугать!
   Гардения пробормотала что-то и вышла на улицу.
   Собаки будто ее ждали. Окружили пестрым кольцом и с лаем понеслись за ней, не отставая на лесенках и в узких проходах между домами. Неумытые мальчишечьи рожицы выглядывали из-за заборов. "Каланча! Жердь! Собачья кость!" - кричали мальчишки ей вслед.
   - Бедная девочка! - шепнула одна соседка другой, когда Гардения стремительно прошагала мимо, спасаясь от окриков и шумной своры . - Надо же было уродиться такой каланчой! Всего красоты-то - волосы да имя! Даже собакам она не по нраву...
   Они многозначительно посмотрели друг на друга, тайно соглашаясь, что не в одной внешности здесь дело. Бедная Лису! Вот кого надо жалеть. Тащит на себе весь дом, двух дочерей кормит - свою и приемную, что от покойного мужа осталась. Ну, Пепина, ладно, маленькая еще, куда ей на работу, но старшая... Высокая вымахала, да что толку: умом слаба, не скроешь - слаба-а... И смотрит, и говорит, и ходит, будто кукла какая-то, спит на ходу и все время улыбается - хвалишь ли, ругаешь ли, - улыбается! Правда, она по дому Лису помогает, ведь Лису - хорошая портниха, заказов у нее всегда много, небось, и цветы полить некогда...
   Черную юбку Гардения испачкала побелкой, когда нечаянно прислонилась к стене возле водокачки. Она поплевала на ладонь и, как могла, оттерла кружевной подол.
  
  
  
   - Здесь желтые ирисы, здесь тюльпаны, вот последние в этом году ландыши, они подороже идут,- Ангелина Креггс недовольно взглянула на Гардению. Ей совсем не нравилось, что эта заторможенная дылда в ближайший месяц будет продавать цветы в лавке. Она, кажется, даже в школу не ходила: нет в их городе школ для таких... Но уговор есть уговор. Госпожа Креггс обещала Лису, ее мачехе, устроить девчонку на работу. Она, как-никак, была Лису кое-чем обязана...- Ты меня слушаешь? Не смотри в пол, когда я с тобой разговариваю! Так вот. Чтобы покрасивше было, добавляй аспарагус или гипсофилу, можешь веточку папоротника... А живые цветы вот в этой нише, в горшках. Чтобы заворачивать, есть папиросная бумага.
   Гардения согласно кивала, медленно переводя взгляд с букета на букет, и жадно втягивала носом воздух. Пахло вкусно. Свежестью. И розами. Сильнее всего розами. Прежде она, кажется, никогда не понимала, как приятно пахнут розы. Ей нравилось.
   - Вот тебе справочник. Тут все цветы в картинках, по алфавиту. Если запутаешься, подглядывай. Сегодня работаешь до пяти, завтра позже отпущу - товар привезут.
   Госпожа Креггс с сомнением посмотрела на Гардению, гадая, умеет ли та читать, покачала головой и отправилась наверх, в свою спальню, где ее ждали нарядное платье в черный горох и новая шелковая косынка. Она спешила переодеться к утренней службе, ведь будучи весьма религиозной, она только сейчас, наняв продавщицу, могла позволить своему чувству проявиться в полную силу.
   А Гардения подошла к цветам и принялась нюхать влажные холодные бутоны.
  
  
  
   Островок
  
   Давным-давно, когда река еще была судоходной, как раз на ее середине затонула баржа с песком. Шло время, река мельчала, а течение приносило к песчаному холму ил, ветки, камешки, семена...Потихоньку между двух берегов вырос узкий островок, заросший осокой, камышом и корявыми раскидистыми ивами.
   Под их набухшими корнями и устроила норка свое жилище. Она устлала спальню мхом, натаскала туда травы, листьев и мягкого утиного пуха. Вырыла запасной лаз, который вел на другой конец островка, и был наполовину затоплен водой.
   Каждый день она чистила свою перину и выбрасывала из норы рыбьи плавники, чешую и косточки. Потом тщательно умывала свою шерстку и шла купаться.
   Иногда она плавала для удовольствия, гоняясь за зелеными нитками водорослей. Плыть против течения было особенно странно и приятно: холодные струи оплетали ее маленькое гибкое тело и относили его на отмель, где вода казалась почти горячей.
   Так, спокойно и размеренно, проходили ее дни на речном островке, и эта солнечная, пахнущая ряской и ирисами свобода ей ужасно нравилась...
  
  
  
  
   Слушая цветы
   []
   Гардения проснулась от звона колокольчика над входной дверью. Энциклопедия растений, на которой она задремала, отлипла от щеки и соскользнула на пол.
   - Мне бы букет... - пробубнил рыжеволосый парень в светлой рубашке с закатанными рукавами.
   Гардения растерянно оглянулась, потерла заспанные глаза.
   - А какие цветы? Розы, тюльпаны? Кому букет?
   - Нуу... Красивый букет... Невесте... То есть она не невеста еще, но надеюсь...
   Гардения прислушалась. Вокруг пели цветы. Алые розы - о страстном сердце, золотистые лилии - об искушенной душе, нежно-фиолетовые ирисы - о поцелуях в маленькой лодке, укрывшейся в камышах...
   - Ваша невеста любит ходить босиком по утренней росе? - спросила Гардения, задумчиво оттопырив губы.
   - Откуда вы знаете? - удивился парень. - Да, она ранняя пташка. Просыпается утром и бродит по саду, пока роса не опадет... Только потом за дела берется...
   Гардения нашла под прилавком маленькую корзинку с изящной витой ручкой, положила на дно корзины клочок влажного мха и закрепила на нем букет ландышей. Потом немного подумала и добавила несколько перышек папоротника и стебельки душистого горошка.
   Она протянула корзинку рыжему парню.
  -- Вот. Пусть иногда поливает мох, тогда дольше простоит.
  -- Спасибо... - протянул парень, улыбаясь и как-то странно поглядывая на Гардению. - Я думаю, ей понравится.
   Он расплатился и вышел из лавки, бережно прижимая корзинку к груди, а Гардения подняла с пола энциклопедию и открыла ее на самой первой странице.
  
  
   После работы она направилась не домой, как собиралась, а в гору, на Каменный луг. Сначала она шла между нагретых солнцем городских домов, расцвеченных синими и желтыми ставнями, потом между слоистых известняковых скал, из-за неровных краев которых выглядывало море. Дождя давно не было, и ее черные туфли с бархатными носами покрылись пылью. Гардения миновала старое кладбище с полуразвалившимися мраморными плитами и безголовыми памятниками. Среди белесых метелок полыни носились огромные жирные стрекозы; иногда они зависали над пропастью и ухали вниз, к пляжу, погнавшись за слепнем или оводом.
   Каменным луг называли потому, что в его сочном зеленом разнотравье прятались странные валуны. Самый большой из них, серый, гладкий, усеянный светлыми полосками, в жару накалялся, как печка, а к вечеру немного остывал и становился просто теплым и удивительно приятным на ощупь. На этом валуне Гардения любила лежать и смотреть на облака. Пожалуй, облака, до поры, были единственными объектами окружающего мира, которые привлекали ее внимание. Их медленное кружение завораживало ее, и она погружалась в сладкий стрекочущий сон. Сны же казались ей намного ярче и интереснее реальности, в снах она могла быть разной: умной, сильной, бесстрашной, - в общем, другой...
  
  
   Марево
  
   Пологие склоны реки покрылись одуванчиками. Она бродила среди их желтых мохнатых головок даже днем, перепачканная пыльцой и липким соком, в поисках мышиных нор. Иногда она отвлекалась от охоты и пускалась вдогонку за шмелями и бабочками, высоко подпрыгивая и загребая перепончатыми лапами воздух.
   Мышей она съедала тут же, в траве, перекусывала им шею и чувствовала, как под острыми зубами всё медленнее бьется маленькое, жаркое, испуганное сердце. Ей самой было и страшно, и приятно, она таращила свои круглые глаза и топорщила усики, а разморенный полуденным солнцем луг превращался в пестрый звенящий водоворот...
  
  
  
  
   Подарок
  
   Гардения проснулась, оттого что камень под ее телом совсем остыл и холодил спину сквозь тонкую ткань блузки. Она сползла в траву и огляделась. Солнце тонуло в море, на горизонте от тонущего диска бежала огненная рябь.
   Высокая фигура Гардении вырисовывалась на лугу, будто нескладный каменный истукан, которого какие-то мифические древние народы установили в этой долине для своих тайных ритуалов. Истукан шевельнулся. Это Гардения наклонилась к цветам. Под рукой дрожали нежные лепестки и пушистые верхушки злаков. Гардения улыбалась: ее широкий рот растянулся, обнажая крупные, чересчур длинные зубы, а серые глаза уставились в пустоту, как будто там, в вечернем воздухе прямо перед собой, она видела что-то прекрасное.
   Она села на корточки и стала собирать цветы. Рука сама тянулась к гусиному луку и к мышиному горошку, маргариткам, клеверу и еще к каким-то светло-голубым пирамидкам, названия которых Гардения не знала. Она много чего не знала. Просто осторожно, стараясь не вырвать с корнями, собирала цветы, травы и тугие сочные стебли, пока не получился огромный и лохматый букет.
  
  
  
   Возле дома на качелях сидела Пепина, ее сводная сестра, и ела большой розоватый персик.
   - Наконец-то! Явилась. Мама уже подумывала тебя искать. А мне пришлось вместо тебя чистить селедку и мыть куриные сердца. Сегодня пелати на ужин...
   Пепина облизнула блестящие от сока губы и вытерла рукой нос.
   - А веник этот зачем?
   Гардения пожала плечами. Она сама пока не придумала, зачем. Но нужен. Она нашла в сарае старый металлический таз и налила в него холодной воды из колонки. Потом разложила в тазу полукругом цветы и травы, утопив в воде самые вялые и маленькие стебельки. Здесь, под навесом, даже утром им будет хорошо и прохладно.
   - У тебя блузка испачкана! - крикнула Пепина Гардении, когда та сбросила пыльные туфли и босиком пошла на кухню. - Опять, небось, на лугу дрыхла!
   Мама Лису стояла у плиты и тушила овощи для пелати. На столе, в блестящей плошке лежали горкой куриные сердца. Маленькие, темно-красные комочки. Гардения поднесла одно ко рту и надкусила. Тугое и сладковатое... И совсем холодное. Брр... Она положила сердечко на место и сплюнула в салфетку.
   - Мама Лису... - начала она, как всегда извиняющимся тоном и немного заикаясь, - мама Лису, можно мне...обрезки кружева и лент? У тебя от последнего заказа оставались...
   Мачеха тряхнула кастрюльку и удивленно посмотрела на Гардению.
   - Это зачем тебе? Шить, что ли, собралась? И где ты была после работы? - она энергично мешала деревянной лопаткой тающие в подливе ломтики помидоров и стручки фасоли.
   Гардения не отвечала. Она глупо улыбалась и смотрела в пол. Босым ногам было щекотно от рассыпанных возле стола зернышек риса.
   - Ладно, бери ленты и обрезки, бог с тобой, с убогой! В кои-то веки решила чем-то заняться, кроме сна! И блузку постирай, тебе в ней на работу завтра!
   Мама Лису повернулась к Гардении спиной, продемонстрировав падчерице аккуратно уложенные светлые локоны на затылке.
   В комнате было прохладно и сумрачно из-за зашторенных окон. Гардения сняла юбку и блузку и села на покрывало, упершись острыми лопатками в шершавую стену. Из кухни приплыл теплый, с кислинкой, запах пелати. Она закрыла глаза. В голове было пусто. Только солнечный свет и стрекот кузнечиков. Славно.
   Облупившаяся синяя дверь отворилась и, скрипнув, впустила Пепину. Девочка прошла в комнату и села на кровать рядом с Гарденией; в руках у нее была маленькая коробка из-под недавно купленного будильника, зачем-то перевязанная лентой.
   - На, это тебе! - Пепина протянула коробку Гардении. - Я тебя с днем рождения не поздравила... Открывай! Это украшение... на платье...тебе пойдет...- она приблизила загорелое веснушчатое лицо близко-близко к лицу Гардении.
   Пока Гардения неловко развязывала бантик своими большими пальцами с коротко подстриженными ногтями, Пепина выжидающе на нее смотрела.
   Гардения сняла крышку: внутри сидел кто-то длинный, зеленый, похожий на лист, таращил на нее сверкающие глаза-капли и размахивал тонкими руками. Настоящее чудо-юдо!
   Она благодарно улыбнулась Пепине.
   Та не верила своим глазам. Она специально выпросила этого здоровенного богомола у мальчишек, в обмен на две красные с золотом пуговицы, и очень надеялась хорошенько напугать Гардению.
   - Ты чего улыбаешься? Все время ухмыляешься, как идиотка? - Пепина вскочила с кровати. - Это же богомол! Отвратительный, гадкий богомол! Он пожирает мух, бабочек и больно кусается! Его бояться надо, а ты радуешься! Дура...
   Пепина хмыкнула и скорчила презрительную гримасу.
   - Но вообще-то, вы с ним похожи... Оба длинные и страшные!
   Она важно вышла из комнаты, забрав с собой скомканнуюленту.
   Гардения вздохнула. Потом покопалась в ящике стола, нашла ножницы и проделала в крышке дырочки, чтобы богомолу было чем дышать. Такой красивый и странный... Пусть он ест бабочек и мух, но ведь и она, и Пепина, и мама Лису едят и куриц, и рыбу, и молочных поросят... И чего Пепина так рассердилась? Завтра она выпустит его на лугу.
   Гардения вытянулась на кровати, ноги, как обычно, чуть свесились с другой стороны. Занавеска шуршала, задевая за стену, внизу, в кухне, звякали вилки: мама Лису и Пепина ужинали.
   Накрывшись простыней, она опустила веки и начала погружаться в сонную реку.
   Река журчала, булькала, шелестела камышом и утягивала на дно. Тело Гардении стало уменьшаться, покрылось блестящей шерсткой. Между когтистых пальчиков выросли перепонки, глаза зажглись отвагой и любопытством, а на нижней губе сверкнуло белое пятнышко. Маленькой изящной норкой она прыгнула в зеленую заводь и исчезла в глубине.
  
  
  
   Соседка
  
   Крупные, пахнущие тиной раки пятились и щелкали клешнями возле самого ее носа. Она хватала их поперек спины, чтобы не укусили, и сначала лакомилась нежным сочным мясом под панцирем. Когда раки переставали обороняться, расправлялась и с клешнями. Весь песок вокруг был усеян следами ее маленьких ног и обломками раковых шеек.
   Она замерла и приподнялась на задних лапках, потому что услышала подозрительный шум в зарослях. Кто-то большой и солидный фыркал и плескался в мелкой воде у берега. Енот? Или водяная крыса? Она задрожала от возбуждения, понеслась к норе, потом вернулась обратно, застыла столбиком...
   Из камышей высунулась плоская голова с округлой пастью и темными внимательными глазами. Выдра! Большущая взрослая выдра объявилась на ее речке!
   Выдра заметила ее и сердито гукнула. Потом мокрая голова с торчащими усами исчезла, и снова послышались шуршанье и плеск: выдра направлялась к ней.
   Она пригнулась к земле, приготовилась, ее маленькое вытянутое тело напряглось как струна, сердце, казалось, билось в каждом пальце и даже в кончике хвоста.
   Выдра вылезла из осоки недалеко от ее норы. Переваливаясь на коротких лапах и мотая серебристой шеей из стороны в сторону, двинулась вперед. Огромная, сильная, сверкающая.
   Норка заурчала и попятилась, словно один из раков, которых она еще недавно ловила. Теперь ловили ее. Или может... Пришли знакомиться?
   Норка перестала пятиться и принялась шипеть. В любом случае, лучше выяснить отношения прямо сейчас, на месте, чем потом, ненароком, столкнуться с новой соседкой в протоке, нос к носу.
   Выдра остановилась, засопела, шумно втягивая воздух большим приплюснутым носом. Она сомневалась, идти ли ей дальше, или оставить этого сердитого зверька в покое и заняться рыбалкой. Выдра была чересчур любопытна и игрива, но в игре порой забывалась и больно кусала свои игрушки.
   Тем временем, сердитая норка насупилась еще больше и перешла в наступление, ползком подбираясь все ближе и ближе. Ее глаза сверкали, как раскаленные угольки, а мордочка сделалась хищной и неприятной. Нет, играть с этой злюкой у выдры нет никакого желания! Пусть себе дуется и шипит в одиночестве.
   Выдра примирительно свистнула, повернулась к норке спиной, и, взмахнув своим толстым сильным хвостом, плюхнулась в реку. Только волны длинными усами разошлись по воде.
   А норка еще долго сидела на берегу, прижавшись животом к мокрому песку, и вглядывалась в завитки течения.
  
  
  
  
   Ответ
   [] Описание: Автор: Удалить Переименовать
   Блузка на веревке была еще немного влажной и пахла мылом. Гардения переоделась прямо во дворе, за дровяным сараем, застегнула мелкие перламутровые пуговицы, почистила перепачканные пылью туфли. В хлебнице, висящей над кухонной плитой, она нашла две подсохшие пресные лепешки и кусок сыра. Она разогрела и сыр, и лепешки на сковороде и сварила крепкий кофе: сегодня ей хотелось позавтракать, как следует.
   Медленно и тщательно она пережевывала горячий хлеб, а потом вдруг замерла. Звуки просыпающегося мира проникли в ее голову, сначала робко, как бы издалека, потом громче, отчетливее: вот затянула свое монотонное "псиррлип" трясогузка, живущая в кустах ежевики, загулькали, зашуршали на крыше голуби, тренькая лапками по металлическому карнизу, начали шумную возню собаки на улице. Она закрыла уши руками, потом открыла, улыбаясь новому для нее ощущению. Раньше она словно не различала всех этих шорохов и голосов, этого слоистого, запутанного перезвона. Звуки были отчетливыми и приятными, и даже тявканье собак сначала вызвало у нее улыбку. Только потом она вспомнила, что собаки ждут именно ее...
   Собаки... Стоит только выйти за садовую калитку, как вся разномастная свора поднимется с теплых булыжников мостовой и с громким лаем и тявканьем кинется вслед за ней!
   Собаки всегда очень странно воспринимали Гардению - очевидно, ее высокая нескладная фигура вызывала в них какую-то смутную тревогу и беспокойство, нечто, сродни тем туманным и навязчивым ощущениям, которые они испытывали при виде нахально разъезжающего по их территории велосипеда или автомобиля. И они преследовали длинные и худые ноги Гардении так же неутомимо и зло, как черные колеса кабриолета, в котором катался по улицам директор местного банка.
   Гардения обреченно вздохнула и толкнула калитку. Собаки, лежавшие в тенечке на тротуаре, подняли головы. Рыжевато-коричневый вожак с отвислыми ушами глухо зарычал; его верхняя губа наморщилась, обнажив почти такие же желтые, как и шкура, клыки. Гардения, не оглядываясь, пошла вдоль заборов, стараясь не думать о своих неутомимых преследователях.
   Собаки бежали позади, и она слышала, как их лапы мягко ударяются о пыль. Потом напряженную тишину нарушил нестройный лай. Они никогда не осмеливались укусить, но она знала, что они подумывают об этом и теперь с раздражением и надеждой следят за ее белыми лодыжками и мелькающим подолом юбки.
   Гардения не то чтобы боялась шумной своры, но ей было неуютно и неловко в окружении этих сердитых непредсказуемых существ. Они нарушали ее спокойствие, разбивали вдребезги ее дневные грезы, заставляли ее торопиться, убегать, искать укрытия... И она всегда прежде убегала. Всегда.
   Кто-то в ее душе, кто-то маленький, но отважный, вдруг проснулся и заурчал. Кто-то скребнул коготком и заставил ее остановиться.
   Она замерла на середине тротуара, комкая в руке виноградный усик, стелющийся вдоль стены, и медленно-медленно повернулась к псам.
   Они тоже остановились, замолчали, с ожиданием и любопытством смотря на Гардению, и только черный щенок, длинноногий и неуклюжий, продолжал хорохориться и визгливо ее облаивал.
   Норка внутри ощетинилась, прижала маленькие треугольные ушки и зашипела. Гардения нахмурила брови, услышав это шипение. Она почему-то первый раз в жизни почувствовала к своим преследователям легкую неприязнь, и еще, появилось странное, прежде не испытанное ею ощущение внутренней свободы и уверенности в себе. Собаки были помехой. А помехи следует устранять на месте, не откладывая... Кто-то древний, отважный, пахнущий речной водой и рыбой, кто-то из ее снов подбадривал ее и заставлял действовать. Она распрямила сутулые плечи и, подняв высоко голову, посмотрела в глаза рыжего пса.
   И он смотрел на нее. Смотрел и видел за большими серыми глазами человека - маленькие, блестящие, как угольки, глаза зверя, и это странное, непостижимое и неожиданное раздвоение испугало его, и, в конце концов, заставило его понурить голову и отступить.
   Поджав хвост и трусливо оглядываясь, он засеменил прочь, а за ним потащилась прочь и вся покорная свора, потеряв всякий интерес к Гардении, которая величественно застыла посреди пустынной, залитой утренним солнцем улицы.
   Как только псы скрылись за поворотом, Гардения вдруг обмякла, вытерла рукой мокрый лоб. Глаза ее вновь стали просто серыми, а лицо разгладилось и приняло свое обычное отсутствующее выражение, какое бывает у сумасшедших или мечтателей. Она повернулась и широким шагом направилась в цветочную лавку госпожи Креггс.
   Норка спала.
  
  
  
   Сестры
  
   - Нам нужны хорошенькие шляпные букетики, - сообщила одна из сестер, светловолосая, с лукавыми серыми глазами и нежным пухлым ртом. - Мы собираемся на морскую прогулку, а там будет полно интересных молодых мужчин. Нам просто необходимо выглядеть романтично!
   - Необязательно сообщать всем подробности, - тихо сказала вторая сестра, постарше. Ее смущало, что Сесил постоянно болтает с незнакомыми людьми о личных, интимных вещах. У старшей были темные волосы и спокойные карие глаза. Маленькая родинка над верхней губой смягчала ее строгий и сдержанный облик, добавляла ему некоторую пикантность. - Мы бы просто хотели немного украсить наши повседневные шляпки, сделать их ...понаряднее.
   Гардения понимающе кивнула. Она снова посмотрела на сестер. Обе такие красивые и разные. А шляпки обыкновенные, соломенные, у младшей - с широкими полями, у старшей - поля уже, практичнее.
   Она вдруг увидела имена девушек, хотя была с ними не знакома. Буквы будто вплетены в их тела, просвечивают сквозь кожу, мерцают в глазах! Светловолосую зовут Сесил, темноволосую - Кора. Обе девушки о чем-то тревожатся. Она чувствует эту тревогу кончиками пальцев, как легкое покалывание. Особенно переживает Кора. Она старше, и беспокойство делает ее лицо темнее. Обе чего-то ждут, но если Сесил полна радостным волнением, то Кора - тоскует и томится... Она почти не верит... Во что?
   Гардения видит море. Большую белую яхту, на ней много веселых и шумных людей. Сестры тоже там, ветер развивает их волосы и перебирает цветы на шляпках.
   Светлые волосы, нежное, увлекающееся сердце, хрупкие, сладкие бутоны. Кто-то загорелый и крепкий обнимает младшую сестру, нюхает цветы, натыкается на колючий шиповник, басовито смеется. Шипы - чтобы не подобрался слишком близко...
   Старшая сестра вместе со всеми и одна. Стоит возле красного спасательного круга и смотрит на волны. Спокойная, ровная, нежно-лиловая, как маргаритки на ее шляпе. Но если приблизиться, почувствуешь пряный аромат тимьяна, окутывающий пылкое и сильное сердце. Кто-то уже почувствовал этот аромат и, потушив сигарету, направляется к ней, скрывая волнение под сверкающей, немного насмешливой улыбкой... Кто-то, кого она давно ждет, становясь все старше и печальнее...
   Гардения медленно и бережно собирает букеты. Сначала для младшей сестры: кустик земляники с темно-зелеными тройчатыми листьями и нарядными цветами, веточка карликового рододендрона с глянцевыми ресницами, белый и розовый шиповник, ажурная хохлатка, пушистая, одиноко качающаяся на стебельке, ветреница.
   Теперь очередь букета для Коры. Лиловые маргаритки, прохладные, но не лишенные кокетства, душистые венчики валерианы и тимьяна, сине-фиолетовая перелеска, блестящие сердцевидные листья цикламена...
   Гардения аккуратно перевязывает букеты ленточками, мастерит влажные подушечки из мха, чтобы продлить цветам жизнь, прикрепляет букеты на шляпы.
   - Надо же, - воскликнула младшая сестра, вертясь перед зеркалом, - никогда не думала, что полевые цветы могут выглядеть так мило!
   - Да, очень изящно! - добавила старшая, надевая шляпку немного вбок, чего прежде никогда не делала.
   Кора совсем не ожидала от этой чудаковатой продавщицы столько мастерства и проницательности. Сказать по правде, девушка выглядела немного заторможенной, даже туповатой, и Кора уже собиралась пожалеть, что заглянула в этот магазинчик. Но как только она увидела, как бережно и ловко Гардения собирает букеты, ей почему-то стало стыдно... Слишком серьезно продавщица относилась к своим обязанностям - даже губу закусила от напряжения, а ее темные брови, сросшиеся чайкой, еще больше насупились. И что же в результате? Такая пустячная вещь, как шляпный букет, вдруг показался Коре таинственным и полным скрытого смысла. Он будто что-то ей шептал, что-то предсказывал...
   Этим вечером... Да, непременно сегодня... Ее одиночество закончится...
   Сестры расплатились и ушли, а Гардения устало опустилась на стул за прилавком. Прикосновение к чужим мечтам отняло слишком много сил: ее знобило и клонило в сон. К тому же, образы смуглых улыбчивых мужчин, которых девушки встретят этим вечером на корабле, почему-то взволновали ее. Она прижалась щекой к прохладной обложке энциклопедии растений и заснула.
  
  
  
  
   Мартин
  
   Пузыри были большие и переливались всеми цветами радуги. Некоторые лопались еще в воздухе, и тогда в воду падали белые пенные комочки, другие благополучно достигали поверхности реки и на мгновение замирали на ней прозрачными куполами.
   Один из пузырей медленно опустился возле нее, отразив ее любопытную носатую мордочку, деревья, реку и кусочек неба над ними. Другой она ловко подцепила коготком, и он с легким шелестом разорвался, обрызгав ее мыльной пеной. Она приподнялась на задних лапах, чтобы посмотреть, откуда же они летят.
   Пузыри летели из трубочки, которую держал в руке человек, сидящий на пригорке. Человека звали Мартин, и он остановился отдохнуть на берегу реки. Рядом в траве лежала его потертая дорожная сумка и желто-коричневая кепка, которую он только что снял, подставив под июньское солнце вихрастую голову.
   Много дней Мартин бродил по свету в поисках подходящего занятия, открывая для себя большие и малые города, крошечные деревеньки, непохожих друг на друга людей, новые профессии, но всякий раз бросал только что приобретенный дом и устремлялся дальше, чувствую всё ту же тоску и неудовлетворенность.
   Мартин обмакнул трубочку в мыльную воду и выдул огромный дрожащий пузырь, длинный как кабачок; пузырь серебрился некоторое время, неподвижно повиснув в воздухе, и лопнул, застигнутый врасплох легким ветерком. Мартин усмехнулся. Пожалуй, пускать мыльные пузыри - его любимое занятие, в нем он преуспел! Даже смастерил трубочку, позволяющую выдувать пузыри всех форм и размеров. Вот такие, как сейчас... Каскад пузырей поплыл над рекой, цепляясь за камышины и сверкая на солнце.
   Что-то зашуршало в сухих зарослях, какой-то водяной зверек высунул из осоки любопытную мордочку, блеснул круглыми глазками. Крыса, что ли? Заинтересовалась пузырями. Ерунда какая... Только крысам на потеху он и годен. Нет бы научиться чему-нибудь стоящему и полезному... Ведь он пытался.
   Пробовал себя в кузнечном деле, но его подковы получались кривыми и неказистыми, и лошади теряли их в траве на следующий же день. Однажды, правда, он выковал замечательную розу с тонкими гладкими лепестками, и роза получилась как настоящая, но кому нужны металлические цветы в деревне, где полно садовых... Учился Мартин и у гончара, и довольно успешно, но ему скоро стало скучно работать над очередным горшком или крынкой для молока, душа требовала разнообразия и новизны, а покупатели - прочности и удобства... Ему пришлось уйти. И так всегда. Сначала интересно, увлекательно, он чувствует азарт и готовность перевернуть горы, а потом... Все проходит, искусство превращается в рутину, интерес сменяется тоской.
   Мартин порылся в сумке. Пора бы перекусить. Что у него там? Ага, сыр, правда, немного расплавился на солнце, ну да ладно... Есть еще пшеничная лепешка, яблоки. Весьма недурно.
   Он выложил из сумки потрепанную книжку, на обложке которой едва выступала полустертая надпись "Афоризмы китайских мудрецов" и усмехались рыжие усатые драконы. После обеда изучит мудрость-другую. Расстелил на траве большой носовой платок, разрезал на нем яблоки, освободил маслянистый сыр от оберточной бумаги, разломал лепешку, угостив крошками всех окрестных муравьев. Никак он не может избавиться от привычки есть по-человечески: даже маленький бокал у него имеется, из толстого зеленого стекла - для воды, и, если везет, то и для вина.
   Зверюшка в зарослях не сводила с него внимательных, немного сердитых глаз, и ее острая мордочка покачивалась на тонкой шее как растущие вокруг цветы ириса. Не уходит. Ждет представления. Ну что ж...
   Трубка, которую он смастерил из тростника, почти сливалась с травой, куда он ее небрежно бросил, и напоминала скорее музыкальный инструмент, свирель лесного бога Пана, чем приспособление для выдувания мыльных пузырей. Она состояла из нескольких длинных и коротких тростниковых стеблей разного диаметра, скрепленных тонким шнуром, и, если наловчиться в игре на такой свирели, можно посылать в воздух целые флотилии прозрачных шариков, равно как и создавать дрожащих зыбких гигантов, одиноких, но вполне долговечных.
   Мартин обмакнул трубку в плошку с мыльной пеной и, осторожно дуя, выпустил на волю сразу с десяток мелких пузыриков. Зверюшка, раздувая ноздри, наблюдала за их полетом, а когда один оказался рядом с нею, подпрыгнула и поймала его лапой.
   Ух ты, как стрела! И не крыса это вовсе, а кто-то покрупнее, может хорек... Норка! Точно, норка. Темно-коричневая, прямо шоколадная, длинный пушистый хвост, глазки-бусинки... И нахальства хоть отбавляй - совсем его не боится!
   А что если ее ближе приманить... Он снова дунул, но теперь нарочно послал пузыри не в сторону реки, а вверх, чтобы они опускались рядом с ним, в темную влажную траву на холме.
   Норка не шевелилась, застыв на задних лапках и, не мигая, наблюдала за его действиями.
   Он сотворил очередную тучу пузырей и двух мыльных цеппелинов, изгибающихся на сквозняке.
   Норка подобралась ближе и снова застыла бурым древесным столбиком.
   Он соблазнял ее, пуская все новые и новые мыльные вихри, а она, захваченная невиданным зрелищем, ерзала на месте, то опускаясь на четыре лапы, то прыгая на трех, тревожно фыркая и попискивая. Эти сверкающие штуки неодолимо влекли ее к себе, но еще сильнее ее влекло незнакомое светлое существо, сидящее на пригорке. Она видела людей и раньше: они ловили рыбу неподалеку и перегородили всю реку сетью, однажды едва ее не поймавшей. Глупые охотники ставили вдоль берега ловушки, от которых резко пахло гнилой рыбой, и к которым она никогда не приближалась из-за страха и отвращения к тухлятине.
   Но этот человек казался совсем другим, неопасным, и когда норка смотрела на него, ее глазами владел кто-то еще, властный, непонятный, обычно дремлющий внутри ее существа, кто-то, стремящийся к этому человеку с холма, как к старому знакомому или другу. И этот кто-то толкал ее вперед, заглушая сомнения и ужас перед неизвестным, переставлял за нее лапы и успокаивал трепещущее сердце.
   Норка по-пластунски подбиралась к пузырям и наконец оказалась совсем близко, так близко, что он смог рассмотреть белое пятнышко под ее нижней губой. Сначала норка напряженно прижималась к земле, потом, будто освободившись от невидимых пут, подпрыгнула, перекувырнулась и принялась гоняться за пузырями, лопая коготками один за другим. Мартин восхищенно наблюдал за ее игрой, стараясь не двигаться и не спугнуть отважного зверька. Расправившись с последним пузырем, норка, запыхавшись, повалилась на бок, и, высунув розовый язычок, уставилась на Мартина.
   Он достал из шуршащей бумаги ломтик сыра и протянул ей. Заинтересовалась, но подойти не торопится. А так, если положить на землю... Шею тянет, топорщит усики, крадется. Медленно подползла, обнюхала кусочек и отошла. Нет, не для нее эта еда, - слишком необычно пахнет, вот если бы он рыбкой свежей или раками угостил, тогда другое дело. Но она, к счастью, совсем не голодна.
   Норка устроилась в двух шагах от Мартина и принялась чистить шерстку, отряхивая ее от травинок и камышового пуха; на солнце кончики волосков казались золотыми. Видя, что зверюшка не пугается его движений, он с удовольствием поел, запил лепешки и сыр кислым смородиновым вином из фляги, и, отыскав более или менее ровное, без бугорков, место на склоне, вытянулся на животе и открыл желтую книгу.
   Он любил читать "Афоризмы" наугад и подолгу обдумывал изящные и загадочные строки, которые попадались ему на глаза. Вот и сейчас, просмотрев несколько предложений, он оторвался от страницы и оглянулся вокруг, будто ища подтверждения только что прочитанному в небе, воде и деревьях.
   Кто умеет читать бессловесную книгу природы, напишет самые волнующие слова. Кто проникнет в неизъяснимый смысл жизни, лучше всех выразит истину пути.
   Книга без слов. Но не без звука и смысла. Сложная, запутанная, гармоничная, пугающая, удивительная система, частичкой которой является и он сам.
   Одно тело занимает весь мир.
   Точно. Одно огромное тело, в котором все переплетено настолько тесно, что играющая перед грозой рыба, здесь в ручье, наверняка каким-то образом влияет на парящий в небе дирижабль.
   А ведь и вправду, гроза будет. Северный ветер гонит к реке стада синих нахмуренных облаков, сыпет по воде мелкой рябью. Придется собираться. Он так хотел понежиться на берегу, может, даже переночевать где-нибудь поблизости, а теперь придется искать укрытие - ивы в мокрой топи не слишком привлекательны в грозу.
   Он собрал в сумку остатки еды и посмотрел на норку. Зверек сидел неподвижно, чуть оторвав от земли передние лапки и наблюдал за его действиями внимательными блестящими глазами.
   - Ну что ж, Блёстка, - сказал Мартин шутливо помахав норке рукой, - мне пора! Рад, что тебе понравились пузыри. Хорошего тебе улова.
   Он повернулся и начал спускаться с холма, намереваясь идти вдоль реки и набрести, в конце концов, на какую-нибудь деревеньку. Спустившись, он почему-то обернулся - и даже рот открыл от удивления! Норка семенила вслед за ним, быстро перебирая лапками, и вид у нее был такой, будто бы она всю жизнь только и делала, что бегала за людьми, как собачка!
   - Чего это ты? - раздосадованно спросил Мартин, которому никогда не нравилось прогонять прибившихся к нему бродячих животных. - Кыш, кыш, нет больше пузырей, а сыр ты не ешь... И, вообще, ты - дикая...
   Норка не уходила, только смотрела и смотрела на него звериными глазами. А может, и не звериными... Совсем не звериными. Гордо, независимо, как королева, и преданно, доверчиво, как маленький ребенок.
   Он вдруг вспомнил, что оставил на вершине холма свою книгу. Он поплелся назад, увидел в траве желтоватые листки и нагнулся за ними. Ветерок шевельнул страницы и открыл новую главу.
   Древние говорили, что зверям и птицам ведомы законы людей. Я же говорю, что человеческие законы ведомы не только зверям и птицам, но деревьям и травам.
   Краем глаза он увидел норку, сидящую за его спиной. Он подошел к ней, подхватил ее под мягкий живот и посадил в сумку.
  
  
  
  
  
   Счастье
  
   Маргарита не знала, зачем она пришла в цветочный магазин. Просто в последний момент она испуганно метнулась к темной лакированной двери под вывеской "Цветы Ангелины Креггс", нащупала круглую ручку, расположенную чересчур низко даже для ее приземистой фигурки, и, звякнув сторожевым колокольчиком, вошла внутрь. Прижавшись спиной к двери, она постояла несколько секунд у входа, оглядывая маленькое помещение и раздумывая, что бы такое выбрать из пестрого и дурманящего многообразия цветов.
   Собственно говоря, цветы ей были совсем ни к чему: они и так полностью заполонили ее крошечный балкончик, а вьюнки и виноград даже залезли на бельевые веревки и не давали как следует просушить простыни и полотенца. Да, она и сама могла бы открыть цветочный магазин...
   Девушка, дремлющая за прилавком, проснулась и принялась смешно тереть слипшиеся веки кулаками.
   Маргарита подошла ближе к полкам и начала рассматривать торчащие из глиняных горшочков кактусы. Она все еще колебалась. Она может в любой момент оказаться в соседней лавке, куда она так стремилась, в лавке, где пахнет зеленым луком и редиской, и еще - апельсинами, где солнечный свет из открытого окошка делает золотыми руки Теано, а его курчавые волосы превращает в мотки бронзовой проволоки...
   Она покраснела, думая о Теано. Она, немолодая пухлая женщина, всегда краснела, когда представляла его прекрасное лицо с постоянно улыбающимся белозубым ртом, его темные бархатные глаза и сильную грудь, прикрытую белым фартуком в фруктовых пятнах. Она всегда краснела и смущалась, когда он взвешивал для нее лимоны и передавал ей три штуки вместо двух - "для моей любимой покупательницы" - и, протягивая шуршащий белый пакет, случайно касался ее руки своей, теплой и влажной. Пунцовая, Маргарита выходила на улицу и, вдыхая горячий воздух, не могла отдышаться.
   Она любила Теано. Она боялась Теано. Она не могла ему ни в чем признаться. Она слишком стара и неказиста для него. Он слишком молод и прекрасен для нее. У него полно хорошеньких знакомых и наверняка есть одна, самая-самая, та, которой он шепчет тайные слова в душной ночной тьме...
   Вот уже две недели Маргарита не заходила в овощную лавку и не видела Теано. Ей сперва казалось, что так будет лучше, что не встречаясь с ним, она успокоится, снова превратится в уравновешенную старую деву, перестанет ронять тарелки в кафе и безутешно реветь в подушку по ночам. Но все стало только хуже. За это время она умудрилась разбить две чашки с горячим кофе и опрокинула тарелку с жареной рыбой прямо на платье посетительницы. Если бы она не служила в "Полосатом маяке" уже одиннадцать лет и не была бы в дружеских отношениях с хозяином заведения, старым Горишем, не видать бы ей этой работы, как собственных ушей...
   Сегодня Маргарита не выдержала, отпросилась со смены, - благо, Соня пообещала ее заменить, да и посетителей по утрам немного, - и отправилась в овощную лавку, в которой Теано работал продавцом. Она шла по улице с твердым намерением купить у Теано немного молодых томатов и еще... подать ему какой-нибудь знак. Какой-нибудь знак. Улыбку. Жест. Прикосновение. Что-нибудь: робкое, осторожное, вкрадчивое, но все же вполне определенно говорящее о ее чувствах. Пускай он высмеет ее, пускай беззлобно пошутит - тогда она уйдет и больше никогда, никогда не вернется - гордость не позволит... Но в последнюю минуту она струсила и открыла соседнюю дверь.
   Девушка за прилавком посмотрела на нее как-то странно. Потом опустила глаза. Неужели она догадалась? Да нет, откуда ей знать... Маргарита дернула плечами. Она чувствовала себя неловко в новом платье с глубоким вырезом, открывавшим ее гладкие полноватые руки, а тонкие перемычки на сандалиях больно врезались в пальцы на ногах. И зачем она так вырядилась? Ведь смешно же. Строит из себя молоденькую девчонку, а самой уже за сорок. Дура. Теано только посмеется над ней.
   Маргарита вовсе не была дурнушкой, какой она представляла себя в минуты волнения, более того, для своего возраста она выглядела очень неплохо: круглое загорелое лицо с аккуратным маленьким носом и пухлыми губами, карие глаза, которые она очень эффектно подводила карандашом на манер египетских красавиц, прямые черные волосы, лесенкой спускающиеся на плечи. Она, пожалуй, была чуть полновата, но при полных плечах и бедрах, талия ее оставалась стройной, а ноги сохранили красивую и соблазнительную форму.
   Но самым привлекательным в ней было то, что несмотря на сорок два года, прошедшие с момента рождения Маргариты-девочки, глаза Маргариты-женщины не утратили блеска и живости, свойственных юным особам;спустя много лет после гибели жениха они вдруг разгорелись еще ярче - и всё из-за двадцатишестилетнего Теано - прекрасного, как греческий бог, сияющего, как солнце, щедрого, как морской ветер, - короляя фруктов и овощей, а вообще-то, продавца в маленькой овощной лавке на углу улиц Баэрэ и Песчаных Ступенек. Вернее, Маргарите очень хотелось бы, чтобы этим человеком стал Теано... А вот сам Теано... Было совершенно непонятно, как он к ней относится. Всегда любезен, приветлив, всегда улыбается и делает маленькие подарки, как своей постоянной покупательнице, но вот является ли это обычной вежливостью внимательного продавца или чем-то большим... Даже подумать страшно! Все это так некрасиво, нелепо... в ее возрасте... Что люди скажут...
   Маргарита перешла к фиалкам. Сонная девица, худая и несуразная, снова как-то странно на нее посмотрела. Будто в душу заглядывает. Внутрь. Разве что купить какой-нибудь цветок, чтобы отвязалась...
   - У вас платье очень красивое, - вдруг сказала девица, моргая большими прозрачными глазами, - вам идет очень... Но к корсажу необходим букет. Еще красивее было бы...
   Маргарита кивнула. Пусть будет букет для корсажа. Что угодно, лишь бы время протянуть, лишь бы не сейчас решиться...
   Продавщица начала копаться в корзинах с травами. Забавно, в корзинах полно полевых цветов, и даже огородной зелени... Девушка соорудила маленький букет и опустила его в крошечную аптечную склянку с водой. Такая и в корсаж годится. Что там, в букете? Листики мяты, чабреца, душицы, сочный темно-фиолетовый базилик, белый клевер, полевая герань... Чудной выбор. Странный. Ну да ладно, ей сейчас все равно.
   Маргарита прикрепляет букет к корсажу, ампулка с водой сразу же нагревается от ее тела. Руки пахнут свежестью и тенистым холодком. Прохладный базилик. Солнечный клевер. Душистая волна ударяет в голову. Мята перчинками щиплет лицо. Что-то нашептывает... Душица придает ей уверенности, синяя герань - спокойствия... Ай да букет! Что он с ней делает... Куда зовет... Теано, Теано... Она пойдет к нему сейчас же и ... будь, что будет! Пусть посмеется, пусть прогонит... А если не сейчас прогонит, то потом... Долго это не продлится... Но хоть чуть-чуть... Хоть месяц, хоть день, ей все равно... Нельзя упускать счастье...
   Маргарита, ровно и глубоко дыша, выходит из магазина и отворяет соседнюю дверь. Солнечный свет, льющийся сквозь жалюзи, полосками расцвечивает обрадованное лицо короля...
   - Маргарита... Вас давно не было. Вы еще похорошели... Как цветок...
  
  
  
   Золотая лодка
  
   Зеленые косогоры сменялись тенистыми лесами, долины с мелкими речушками - глубокими оврагами, пахнущими болотом и трухлявым деревом, а Мартин все шел и шел, чувствуя легкое и теплое тельце в сумке за спиной. Он ночевал в сараях, курятниках или на сеновалах, выполнял поденную работу, за которую платили, в основном, снедью или мелкой монетой.
   Ранним утром Блестка - так он теперь называл свою попутчицу - возвращалась с охоты и приносила ему на одеяло мышей и лягушек, вероятно, подозревая, что он недоедает. Устало потягиваясь, она устраивалась в его ногах или под боком, сворачивалась калачикам и, закрыв нос лапкой, засыпала. Мягкую и сонную, Мартин перекладывал ее в свой дорожный мешок, где она мирно посапывала большую часть дня; когда она, наконец, оттуда выбиралась, он обычно уже заканчивал работу и играл с зверюшкой: легонько таскал за уши, чесал шоколадное брюшко и выдувал для нее сотни искрящихся пузырей. Потом, внезапно, Блестка прекращала игру, становилась тревожной, принюхивалась, прислушивалась и, наконец, уходила в синие сумерки, в свой родной, пряный травяной мир.
   Он не знал, почему это вольное существо привязалось к нему, почему норка совсем не царапалась и кусалась редко, понарошку, приятно щекоча острыми зубками ладонь. Он не понимал, почему иногда, горделиво восседая на камне или тюфяке, она пристально всматривалась в его лицо, будто тщетно пыталась вспомнить что-то важное, что-то связывающее их двоих нервущейся шелковой нитью. И эта нить вскоре превратилась в прочный мост через пропасть недоверия и враждебности, которая обычно разделяет человека и дикого зверя.
  
   В деревне Большой Мох, растянувшейся вдоль длинного, с бесконечными изгибами, лесного озера, Мартин остановился у одного рыбака, - подвязался чинить сети. Ночевал он в сарае, в старой дырявой лодке, постелив шерстяное одеяло прямо на решетку для ног. Работа шла вяло: смуглое обветренное лицо рыбака хмурилось, когда он видел неумелые петли, которые сооружал Мартин; рыбак прикусывал сигаретку, выхватывал у Мартина сети и снова показывал, как ловко и просто можно управляться с веревочным лабиринтом.
   Но Мартину трудно было сосредоточиться, ведь вокруг происходило столько интересного! Вот проплыл по небу странный завиток облака, отразился в безупречной глади озера, белый, с желтым и розовым. На мгновение Мартину показалось, что существует два неба, вверху и внизу, а маленький прогулочный катер, украшенный цветными флажками и оставляющий за собой полосу темного дыма, не плывет, а летит в синем воздухе.
   Мартин потуже затягивал веревки, а сам все следил за нарядным катером. Хорошо плыть так легко, пересекать озера, реки, добираться до морей! Под тобой водная гладь, вверху небо, округлое, как крышка шкатулки, скарб не давит плечи, а лежит возле ног, овраги и горы больше не препятствие - только шторма и водопады теперь имеют значение... Да, по воде путешествовать интереснее...
   Из камышей вдруг появился пестрый утиный поезд и с кряканьем и бултыханьем отправился на середину большой воды. Шлепнула по мелководью крупная рыба. Черный с проседью сеттер рыбака заволновался, подбежал к кромке озера, принялся сердито лаять. Мартин опять сбился. Так, неправильно закрепил петлю... Одно расстройство работать на открытом воздухе!
  
  
  
  
   - Это тебе за сети, - рыбак протянул Мартину несколько мелких монет и сверток с вяленой рыбой. - Хотя, по правде сказать, ты больше мешал, чем помогал.
   - За рыбу спасибо. А вот вместо денег... Отдайте мне старую лодку, которая хранится в сарае.
   Рыбак подумал, почесал лысоватую голову и согласился. Лодка, в самом деле, была очень старая, дырявая, и валялась в сарае уже много лет. У него есть три большие прочные лодки на плову, вряд и ему пригодится эта древняя развалина. Она, чего доброго, так и сгниет в сарае.
   - Забирай, - сказал рыбак, - но учти, с ней возни много. Щели нужно законопатить, просмолить, покрасить...
   Несколько дней Мартин ремонтировал лодку. Сначала, как следует, заложил щели паклей, потом просмолил потемневшие от времени доски - тут рыбак ему немного помог, так как Мартин был в этом деле совершенно несведущ. Когда основная часть работы была сделана, Мартин отправился в местную лавку и на все оставшиеся у него деньги купил краску, да не простую, а бронзовую и золотистую, которой обычно подкрашивали флюгеры. Борта лодки он покрасил бронзой, днище и скамейки - золотом, а вдоль борта написал, как можно красивее: "Блёстка".
   Лодка получилась нарядной и необычной, и рыбак даже пожалел, что так легко с ней расстался. Но уговор есть уговор, остается лишь развести руками.
   - Чудно ты это придумал... На счастье... - сказал он, помогая Мартину спустить лодку на воду.
   Мартин осторожно положил на дно сумку, почувствовав, как проснулась и заворочалась в ней норка, набрал в дорогу родниковой воды, и, закрепив весла в уключинах, неумело стал отплывать от дощатого причала. Весла ковыряли бледно-желтый песок у берега и так и норовили выскользнуть из рук.
   Рыбак, подбоченившись, стоял на причале и щурился, - то ли от солнца, то ли от смеха. Потом махнул ему рукой на прощанье и скрылся в доме. Вскоре и причал, и дом с ржавым флюгером, и синий лодочный сарай исчезли за поворотом озера, и "Блёстка" заскользила вдоль лесистых, темно-зеленых берегов, окаймленных зарослями камыша и полями кувшинок.
  
  
  
  
   Превращения становятся заметны
  
   - Вот такие дела, моя милая, вот такие, - сказала госпожа Креггс мачехе Гардении, отхлебнув черный, сладкий-пресладкий кофе из маленькой чашки. Она сидела в кресле в гостиной Лису, на коленях у нее была льняная салфетка, а в глазах - возбуждение. Длинноногая хозяйская кошка собиралась было прыгнуть к госпоже Креггс на колени, но, почувствовав шерстью ее наэлектризованность, убежала за дверь.
   - Так вот, - продолжала цветочница, - Гардения на удивление легко справляется с работой. Я, признаться, сомневалась, что она продержится и неделю, - ну, знаешь, у нее проблемы со счетом и читает она неважно, - но оказалось, что с ней магазин начал процветать! Даже постоянные клиенты появились. Поговаривают, что ее букеты приносят удачу... И это - букеты из обыкновенных полевых цветов! Мне даже тратиться не надо. Роз и лилий стала заказывать гораздо меньше. Правда, хоть она и сорняки продает, расценки я свои установила, а то и разориться не долго... А ты слышала про сестер Лентэ? - Ангелина Креггс наклонилась поближе к Лису и от волнения облизнула тонкие накрашенные губы, - Ну, про Кору и Сесил? Они так удачно вышли замуж. Кора - за капитана большого сухогруза, - правда, он намного старше нее, ну так и она, скажем честно, не девочка... А Сесил за молодого адвоката. Говорят, такая красивая пара получилась! На прошлой неделе играли две свадьбы и прислали за букетами. Гардения все утро колдовала...Нет, ну прямо колдунья! - госпожа Креггс тихонько засмеялась, прикрывая рот салфеткой.
   Лису ничего ей на это не ответила. Она сидела на диване и сметывала шелковое платье, оставляя на блестящей ткани крупные белые стежки. Руки ее по привычке двигались легко и уверенно, но вот в душе царил непривычный беспорядок. С одной стороны, Лису была рада, что падчерица успешно справляется с работой, да и деньги в семью приносит, но с другой... Что-то странное творилось с Гарденией, изменилась она как-то...
   С самого начала Лису воспринимала падчерицу как не вполне здоровую, нелюдимую и заторможенную девочку. Настоящая мать Гардении умерла при родах, не прожив в браке и года. Отец, юрист в городской конторе, сдержанный и несколько надменный человек, сторонился своей угловатой, непохожей на других детей, дочери, виделся с нею редко, и больше пропадал на работе, оставив девочку на попечении няни. Вскоре он женился во второй раз.
   Когда Лису появилась в доме, она уволила няню и стала воспитывать Гардению сама. Она тоже относилась к девочке без лишней сентиментальности, да и к чему ей сентиментальничать - не свой же ребенок, вот сердце и не щемит... Поэтому она ее кормила, одевала и даже учила счету, письму и самым простым хозяйственным делам, порой нестрого наказывала, всячески избегая при этом извиняющегося взгляда прозрачных серых глаз. Отец Гардении вскоре тоже умер, оставив после себя еще одну дочь, смешливую и розовощекую Пепину. Тогда Лису полностью взяла командование Гарденией в свои руки, - конечно, ради ее собственного блага, ведь без мачехи девочка только и знала бы, что спала. Гардения убери со стола, Гардения полей огурцы, Гардения не спи за работой, Гардения вытри пыль с часов... И Гардения выполняла все, не ропща и ни о чем не спрашивая, и при этом не казалась несчастной или обиженной, а наоборот, рассеянно улыбалась, будто видела перед собой что-то удивительно приятное.
   Лису вздохнула и отложила шитье.
   - Послушай, Ангелина, - начала она, подлив в чашку гостьи горячего кофе, - а ты не заметила, что Гардения в последнее время как-то изменилась? Я имею в виду, что она стала ... нормальнее, что ли?
   - Да, да, - госпожа Креггс закивала, - мне тоже так кажется. Она больше не сутулится, и взгляд у нее стал другим, внимательным, будто она видит все впервые...
   Лису как раз и поразил этот ее новый взгляд. Он перестал быть извиняющимся и невинным, как у маленького котенка, ластящегося к занятой хозяйке, - он стал пристальным, осознанным, изучающим, будто Гардения проснулась после долгого сна и теперь осматривает окрестности. Кроме того, пару раз Лису казалось, что на лице падчерицы появлялось выражение удивления и несогласия, - несогласие с ее, Лису, беспрекословной властью в доме. Эти искорки свободомыслия быстро гасли, но Лису они совсем не нравились.
   - Думаешь, ее следует оставить в лавке? - спросила Лису после долгого молчания. - Думаешь, ничего плохого из этого не выйдет?
   - Плохого? - Ангелина Креггс рассмеялась. - Разумеется, нет. Магазин процветает, девчонка взрослеет, набирается ума, зарабатывает деньги. Что в этом может быть плохого?
   - Да, конечно, в самом деле, - пробормотала Лису, вновь принимаясь за шитье, - ничего плохого... Просто наберется ума...
  
  
  
  
  
   Эрика снежная, колосок душистый, лисохвост луговой, марь белая, дремлик темно-красный, ветреница дубравная, горицвет летний...
   Гардении нравилось прикасаться ладонью к травам и называть их имена. Теперь она знала много имен. Теперь она могла назвать по имени каждый колосок, бутон, листик на Каменном лугу. Она ведь наизусть выучила Энциклопедию растений в лавке госпожи Креггс.
   Теперь всё как-то странно изменилось. С тех пор, как ей стали сниться эти сны про норку.
   Вообще-то, ей с детства снились удивительные сны. Иногда они были не совсем приятными, пугающими и мрачными, иногда - прекрасными и таинственными. Несколько месяцев подряд во сне она была красивой пышноволосой женщиной и жила в просторных покоях с высокими белыми колоннами. К ней приходили в гости нарядные люди, музыканты пели и играли для нее, а на вытянутом столике между кушеток блестели влажными боками фрукты и благоухала изысканно украшенная дичь.
   А потом Гардению съел лев. Она толком не помнила, как это случилось, да и во сне все произошло не так уж и страшно. Она стояла на песчаной арене вместе с другими людьми, худыми и испуганными, а вокруг, на скамейках были толпы народу. Все кричали, свистели, и даже плевались, а потом в глубине амфитеатра открылись тяжелые ворота и на арену вышли голодные рыкающие львы...Она проснулась в тот момент, когда ярко-розовая пасть раскрылась ей на встречу, как огромный цветок, и обдала ее жарким смрадным дыханием...
   А потом, целый месяц ей снилось, что она сапожник в большом грязном городе, и все время прибивает набойки и чинит каблуки, и это был неинтересный сон.
   Потом она была женой крестьянина и выращивала пшеницу, а в неурожайные годы делала муку из желудей, и муж у нее был очень хороший, добрый, с синими глазами, и она его называла Мой Василек...
   Сон занимал большую часть ее времени: она спала ночью, она спала днем, завершив поручения, которые ей давала Мама Лису, и спрятавшись с головой под одеяло в своей комнате. Окружающая жизнь была ей не интересна, -вернее, она ее не замечала. Природа, соседи, едкие реплики Пепины и недовольство Мамы Лису - все это ее не трогало и не тревожило; лишь изредка какой-нибудь необычный завиток облака или птица, пролетевшая рядом, пробуждали в Гардении любопытство и на мгновение отрывали ее от чудесных сновидений. Но затем дремотный туман сгущался, и она тонула в нем, забыв, что за его густой пеленой скрывается еще один мир...
   Было еще много-много снов, в которых Гардения оказывалась разными людьми - женщинами, мужчинами и детьми, совсем не похожими на нее, но самым замечательным был ее последний сон - про норку...
   В этом сне она была легкой и свободной, и почти ничего и никого не боялась, разве что выдру или охотников.
   Но даже их она не боялась. Она бы без промедления впилась им в горло, захоти они ее поймать или отобрать у нее добычу! Да, она чувствовала полную, звенящую в ушах свободу, и еще, любопытство... К травам, деревьям, рыбам, шорохам, зверям, и даже людям...
   Самым неожиданным было то, что любопытство и живость маленького зверька в ее сне странным образом влияли на Гардению. Норка словно пробудила девушку от многолетней спячки. Всегда вялая и апатичная, Гардения стала наблюдать и учиться. Всегда покорная и мягкая, Гардения стала обороняться. Всегда слепая и глухая к голосам из внешнего мира, Гардения стала видеть и слышать мир... Будто раньше она постоянно пребывала в каком-то мареве, вязком и тягучем, которое приглушало для нее все цвета, звуки и запахи, а теперь дурман начал рассеиваться, и жизнь вокруг приобретала все более определенные очертания.
   Цветы, животные, люди раскрывали перед ней сокровенные тайны, что-то шептали и рассказывали; перед ее глазами проступали спрятанные для остальных узоры жизни...
   Однако и зверек во сне порой действовал весьма несвойственным для диких зверей образом. Почему норка подошла к человеку и осталась с ним, превратившись в его верную и отважную спутницу? Гардения и сама не понимала. Но во сне она, Гардения-норка, очень этого хотела... Просто, человек ей понравился. Низенький, русоволосый и какой-то весь взлохмаченный, как воробей, с маленькими руками и ногами, курносым носом, он казался мягким и неуверенным в себе, так что Гардении захотелось подбодрить его, успокоить, и даже... обнять.
   Она очень скучала по Мартину здесь, в настоящей жизни, но ничего не могла поделать. Разве что, больше спать...
   Гардения расправила плечи, потянулась, так, что захрустели позвонки в ее длинной спине, и начала собирать цветы.
  
  
  
  
  
   Плен и освобождение
   []
   Они плыли туда, куда вела их вода: по широким озерам, в середине которых белыми цветами волновались чайки; по извилистым, как змеи, протокам, где маргаритки окутывали берега сиреневым облаком и где норка часто охотилась на молодых щук и лягушек; плыли по рекам, вдоль которых стояли ветхие ободранные дома и белокаменные виллы с высокими заборами, а в них, кажется, и калиток-то не было; плыли по захламленным каналам, отражающим кирпичные заводские трубы и черные полосы дыма над ними.
   В одном городке Мартин устроился на работу в пекарню. Трудился он, в основном, ночью, а днем возвращался к лодке и спал в ней, укрывшись одеялом с головой.
   - Ты кладешь в пирожки слишком много начинки, - хмурилась хозяйка пекарни, взвешивая на ладони еще сырой пирожок, сквозь тонкий слой теста просвечивала капуста. - Так их получится в два раза меньше, и мне это совершенно не выгодно! Смотри у меня...
   Мартин кивнул и урезал порцию начинки. Правда, сами пирожки он стал лепить тоже маленькими. Так уж выходило.
   В целом, дела в пекарне у него обстояли неплохо. Ведь это он придумал "Веселую лепешку", - круглую, улыбающуюся рожицу с глазами-изюминками и улыбкой, выложенной цветными цукатами. Стоила лепешка недорого, а расходилась быстро. Особенно любили веселую рожицу дети: в перерывах между своими шумными играми они забегали в булочную, чумазые и возбужденные, бросали монетки на прилавок и, набив карманы лепешками, уносились прочь, чтобы съесть их где-нибудь на воле, сидя на грязных ступеньках или камнях.
   Хозяйка была довольна, если новые идеи приносили прибыль, и обещала и впредь разрешать Мартину в меру фантазировать.
   Однажды он возвращался с ночной смены, прижимая к животу теплый кулек с только что испеченными пирожками. Было прохладное серое утро, и его лодка покачивалась на ребристых волнах у дощатого причала. Большая черноголовая чайка недовольно крякнула и тяжело поднялась с кормы, когда он залез внутрь и растянулся на одеяле, опершись усталой спиной о скамью.
   Лодка, лодка... Свобода и свежий воздух, конечно, но если уж он задержался в этом городке, нужно подумать о нормальном жилье. О маленьком домике где-нибудь здесь, у воды, чтобы видеть по утрам восход солнца... Мартин вытащил из кулька пирожок и немножко надломил его, чтобы узнать, с какой он начинкой. С луком и грибами. Отлично.
   А где же Блёстка? Она всегда встречает его, показав из сумки свою любопытную острую мордочку.
   Он сунул руку в сумку, но обнаружил в ее теплой глубине только шерсть и травинки, - норки не было. Странно... Она еще не вернулась с охоты. Ну, ладно, он поспит немного, а когда проснется, Блёстка будет рядом, свернется теплым клубком у него на груди...
   Но Блёстка не пришла и потом. Он провел несколько часов в тяжелом, тревожном забытьи, иногда просыпаясь и оглядывая лодку, но норка так и не вернулась.
   После обеда он отправился ее искать. Он ходил вдоль берега, свистел и цокал, приманивал зверюшку свежей рыбой, но встречал лишь тощих кошек из окрестных домов, которые с жалобным мяуканьем терлись о его ноги.
   Вокруг так много собак... Вон, злобно лают из-за каждого забора. Может, собаки ее разорвали... Или она ушла сама. Бросила его. Стала обычным диким зверем.
   Мартин не знал, что и думать. Оказывается, он привязался к этому существу так сильно... Он даже представить не мог, что без Блёстки его жизнь вдруг опустеет, надломится, как сухой лист...
   - Вы не видели поблизости зверька? Норку... Маленькая такая, юркая, темно-коричневая? - спрашивал он у идущих за водой женщин.
   - Не-ет, - отвечали они удивленно и шли дальше, бренча пустыми бидонами.
   Возле сгоревшего сарая его догнал запыхавшийся мальчишка с удочкой.
   - Дяденька, это вы зверька ищете? - спросил он, взволнованно дергая Мартина за рукав. - Я видел, как Тролль, пьянчуга, копался в вашей сумке и его нашел. Зверек укусил Тролля за палец, но тот схватил его за шиворот и унес. Сказал, что сдаст его на звероферму.
   - На звероферму... - прошептал Мартин, чувствуя как пузырь страха разрастается в нем, заполняя и живот, и грудь, и даже голову.
   - Дяденька, с вами все в порядке? - испуганно спросил мальчишка, заметив, каким бледным сделался вдруг Мартин.
  -- Где... Где эта звероферма?
  
  
  
  
   Звероферма оказалась вытянутым одноэтажным строением, решетчатые окна которого выходили на пустырь. Далеко, за заброшенными огородами и перекопанным лугом, темнела полоса леса: ферма находилась на самой окраине города, соседствуя с обветшалой котельной и водонапорной башней, напоминавшей древнее укрепление.
   Господин Оллен, приземистый человек с маленькими заплывшими глазками и пивным брюшком - владелец зверофермы - наотрез отказался отдавать Мартину Блестку.
   - Мне продали совершенно дикую норку, она царапалась и кусалась, как ненормальная, так что Гектору пришлось даже шлепнуть ее хорошенько, чтобы присмирела!
   Гектор, здоровенный детина с туповатым выражением лица, работал тут же, во дворе, пересыпая в тачку рыбные тушки из большой кучи возле забора. Услышав свое имя, он перестал махать лопатой и выжидающе уставился на хозяина.
   - Если не хотите отдавать, то продайте ее ... Она же совсем домашняя, как кошка или собака. Вот, возьмите, этого должно хватить...
   Мартин протянул господину Оллену пачку аккуратно сложенных купюр - всё, что ему удалось отложить на новой работе. Оллен причмокнул губами и почесал толстое брюшко под засаленной рубахой.
   - Ну, ладно, - усмехнулся он. - Пойдем, поищем твою кошечку! - он повел его в дом, велев Гектору следовать за ними.
   Внутри сильно пахло мускусом, протухшей рыбой и опилками. Большинство окон было забито, свет проникал из двух оставшихся, плотно затянутых металлической сеткой. По бокам узкого прохода, снизу доверху, громоздились ряды клеток; почти все их обитатели, а их наверное, были сотни, прятались в глубине, лишь несколько пар блестящих глазок внимательно следили за людьми.
   - Здесь у меня, в основном, норки, ондатры, есть с десяток горностаев и куниц, - бодро рассказывал Оллен, тыча фонарем в темные прямоугольники клеток. - Но сейчас они спят. Они, вообще, много спят - жир нагуливают. Чем больше жира, тем лучше мех. Ну, Гектор, куда ты посадил новенькую? - обратился Оллен к работнику, заканчивая неприятную для Мартина экскурсию.
   Гектор почесал в затылке и задумался. Судя по его лицу, он изо всех сил пытался вспомнить, куда же он определил нового зверька.
   - Кажется, сюда, - он махнул рукой, показывая на клетку в самом конце правого ряда.
   Мартин бросился к клетке и забарабанил пальцами по прутьям.
   - Блестка, Блестка, иди ко мне, иди, - позвал он, и зацокал, и засвистел, приманивая зверька, забившегося в дальний угол.
   - Осторожно, - предупредил Оллен, - они больно кусаются. Не суйте в клетку руки!
   Темный мохнатый комочек распрямился, норка метнулась к решетке и впилась зубами в палец Мартина. Он, вскрикнув, отдернул руку и прижал красный, теплый от крови палец к груди. Сквозь частые прутья на него смотрела злая, неприятная мордочка незнакомки, ее нос морщился в сердитой гримасе, между оскаленный зубов трепетал розовый язычок. Это была не Блестка.
   - Ты уверен, что определил ее сюда, Гектор? - спросил Оллен, помогая Мартину перевязать платком укушенный палец.
   - Не знаю... Нет, не уверен. Может, она внизу... Или слева... Не помню.
   Гектор искренне пытался помочь, но его слабая память подводила его. Они переходили от клетки к клетке, но всюду встречали любопытные или рассерженные мордочки их обитателей. В иных клетках копошились по несколько зверьков: они наступали друг на друга короткими лапами со светлыми когтями, тянули к свету розовые носы и возбужденно попискивали.
   - Видите, они дикие, но одинаково любопытные, не отличишь, - сказал Оллен, выводя его из сумрака на свет божий, - Если бы на вашей норке был ошейник, тогда бы все было гораздо проще. А сейчас, прошу прощение, я больше не могу тратить время на эту ерунду, очень много дел.
   Мартин, шатаясь, вышел за забор фермы. Голова у него кружилась и болела, в ушах до сих пор пищали и шипели сотни диких зверьков. Как тяжко им, должно быть, сидеть взаперти в металлических ящиках, не двигаясь, не плавая, не гоняясь за рыбами... Но его Блестка... Она должна быть где-то там, он просто не узнал ее среди других. Он придет туда еще раз... Придет и отыщет ее.
  
  
  
   Зарницы освещали ночное небо яркими всполохами, когда Мартин вернулся на ферму. Он подошел к ограде и прислушался. Днем он видел во дворе конуру, значит и собака там имелась. Он легонько стукнул по двери и тот час же услышал глухой лай. Собака, кажется, одна, и лучше надеяться, что она на цепи. Он достал из кармана сверток с пирожками и бросил один за ограду.
   - С печенкой: надеюсь, тебе понравится... - пробормотал он, сбивая замок позаимствованной из пекарни кочергой. Замок оказался тяжелым, но хилым: видимо, хозяин больше опасался побега зверьков, чем вторжения грабителей. Мартин положил замок в сорняки рядом с дверью, бросил затихшей собаке еще несколько пирожков и, набравшись храбрости, вошел внутрь.
   В свете молний он увидел знакомые очертания захламленного двора и силуэт пса, жадно поедающего возле конуры свой нежданный ужин. Мартин обошел дом и осмотрел окна. С деревянными ставнями он справится легко, а вот с сеткой придется повозиться. Он зажег газовую лампу и вытащил кусачки.
   - Я ничего плохого не делаю, - шептал он, трудясь над крепкими петлями, - просто пытаюсь найти Блёстку...
   Сейчас, ночью, помещение, где находились звери, казалось совсем другим, - зловещим и таинственным. Оно было наполнено шорохами, скрежетом маленьких лапок, и тявканьем. Блестящие глазки следили за Мартином из каждой клетки, и ему стало как-то не по себе. Снаружи в это время началась настоящая гроза: слышно было, как стучат по крыше капли и грохочут, перекатываются где-то в небе тяжелые колеса грома.
   Мартин осветил лампой самый нижний ряд клеток: зверьки в них забегали, заплакали, зашипели. Мелькнула белоснежная грудка горностая, дрогнули, насторожились большие уши куницы. Мартин позвал: Блёстка, Блёстка, где ты? Подай мне знак...
   Молния ударила где-то совсем рядом, кажется, в дерево у ограды. Испуганно заскулила во дворе собака, а норки заметались и тревожно загукали.
   Нет, так не пойдет, так он ее не отыщет. Может, их выпустить... Он не собирался вредить Оллену, но если по-другому нельзя... Черт, это же преступление! Еще не хватало угодить в тюрьму!
   Мартин потянулся рукой к ближайшей клетке и отодвинул засов. В конце концов, они просто погуляют внутри, просто разомнут косточки.
   Одна дверца, две, три, - он открывал их одну за другой и все звал, и звал свою норку по имени. Зверьки опасливо выглядывали из клеток, некоторые спрыгивали вниз и, прижимаясь животом к посыпанному опилками полу, начинали обследовать окрестности. Он открывал клетки и радовался, что надел толстые перчатки: без них он давно бы занозил пальцы или порезал их о проволоку.
   Вдруг загрохотало так, что Мартин едва не выронил лампу, а выпущенные норки начали носиться по проходу и стукаться о его ноги. Блёстка, Блёстка, где же ты? Почему не подойдешь и не прыгнешь к нему на плечо, почему не лизнешь ему ухо... Он присел на корточки и протянул руку к живому, мохнатому, копошащемуся ковру.
   Почему-то запахло гарью, и из щелей в потолке начал сочиться едкий дым.
   Даже если Блёстка здесь, она либо поддалась общей панике, либо не может к нему пробраться. Если бы с ним была его трубка и стакан с мыльной водой... Она бы себя обнаружила, игрунья. Странное цветочное слово вдруг пришло ему на ум. Будто кто-то произнес это слово прямо у него в голове, мягко и настойчиво. Гардения... Гардения. Он громко и протяжно позвал: Гардения! Гардения!
   Что-то пушистое и теплое прыгнуло ему на спину и вскарабкалось на плечо, цепляясь за одежду коготками. Блестка! Наконец-то! Мартин схватил норку под передние лапы и радостно затряс ее маленькое длинное тельце. Блестка смотрела на него и тоже радовалась, открыв, как собака, пасть и шевеля уголками рта.
   Дым, тем временем, заполнял помещение; наверху что-то трещало и поскрипывало: это вовсю горела подпаленная молнией крыша. Доски на потолке почернели и истончились, того и гляди, обвалятся... Нужно уходить.
   Мартин кинулся, было, к окну, но увяз в кишащих вокруг него телах. Сгорят ведь, глупые, или задохнутся... Он начал выбрасывать норок в окно: они верещали и извивались, норовя укусить его за руку. Он хватал их целыми охапками, как купец - шкурки на базаре; его собственная норка сидела у него на плече, крепко вцепившись когтистыми лапами в рукав куртки.
   Что-то ухнуло вверху, под крышей, - это начали рушиться балки, поддерживающие кровлю, - сверху посыпались горячие обугленные щепки. Опилки на полу загорелись. Вокруг, по-прежнему, метались и повизгивали перепуганные звери. Нет, слишком медленно, он не успеет спасти всех...
   Мартин кинулся к двери. Дверь была добротная, и запиралась, разумеется снаружи. Он начал биться в нее, задыхаясь от дыма и слыша, как бешено лает во дворе собака. Вдруг замок щелкнул и дверь распахнулась. На пороге стоял Оллен с фонарем в руках и ошеломленно глядел на Мартина.
   - Это что... Это что еще за штуки... - начал было он, но тут вся когорта оставшихся в помещении норок, ондатр и куниц ринулась к двери, едва не сбив Оллена с ног. Он закашлялся от дыма и согнулся, отступив за порог, и Мартин, не теряя этой счастливой возможности, бросился вслед за зверьками и прошмыгнул у Оллена под боком. Как метеор он промчался по двору мимо заходящейся истеричным лаем собаки и Гектора, тащившего ведра с водой, вылетел за ограду и понесся по переулкам, заливаемый холодными струями дождя и придерживая мокрую, разом похудевшую от воды, Блестку.
   Позади слышались проклятия Оллена и дребезжание пожарной сирены.
   Я не нарочно, оправдывался Мартин сам перед собой и смеялся, - так уж вышло...
   Он думал о маленьких, дрожащих от возбуждения зверьках, которые, озираясь и принюхиваясь к новому для них миру, шлепали по размокшей земле к лесу.
  
  
  
  
   Чайка клюётся
  
   Она проснулась от яркого солнца, которое пекло лицо. Она села в кровати, и ее сон тот час же потускнел, смялся, превратившись в смутную неразборчивую картинку. Остались лишь воспоминания о темноте, дыме и металлической сетке, режущей пальцы. Было, правда, еще что-то...
   Гардения помнила смятение и ужас, заставляющие ее дрожать при каждом новом раскате грома. Она видела сотни сверкающих глаз ее сестер... Она сама была среди них - такая же растерянная и напуганная. Всего лишь маленький зверек, не способный объяснить происходящие вокруг события...
   А потом, вдруг, туман рассеялся: сознание вернулось к ней, принеся с собой спокойствие и уверенность движений, в голове сверкающими буквами проступило ее человеческое имя, и, протиснувшись сквозь мохнатые тела, она резво вскарабкалась на плечо Мартину.
   Гардения тряхнула головой, чтобы сбросить с себя остатки сонной паутины. Солнце слепило глаза, проникая в комнату сквозь незакрытые ставни, и она поняла, что проспала. Сейчас, должно быть, уже около одиннадцати, а ее рабочий день в лавке начинается в девять... Боже, как же ей влетит!
   Она соскочила с кровати и начала быстро одеваться. Внизу, во дворе, Пепина играла в классики, начертив на асфальтовой дорожке маленькие ровные квадраты. Иногда она переставала прыгать и смотрела на окно Гардении, взволнованно дыша и шмыгая носом.
   Гардения взяла со стула свою черную кружевную юбку и просунула руки и голову сквозь тугую резинку. Что же это... Как... Подол ее длинной юбки оказался обрезанным почти на половину: распустившееся кружево теперь не прикрывало и коленок, так что худые белые ноги нелепо торчали из-под неровных клоков... Пепина!
   Гардения надела туфли и поспешила вниз, громыхая по крутым ступенькам деревянной лестницы. Когда она вышла на крыльцо, Пепина стояла на одной ножке как раз посередине клетчатого пути. Увидев Гардению, она рассмеялась, и даже ее длинные светлые волосы, собранные в два хвоста, презрительно задрожали.
   - Как тебе идет твой новый наряд! - сказала Пепина, хлопая в ладоши. - Укороченная юбка подчеркивает твои стройные ноги и делает тебя еще выше! Ну, же, улыбнись! Ты же всегда всем довольна!
   Гардения молча смотрела на свою сводную сестру и не могла больше улыбаться. Она видела в серых глазах девочки презрение и злость, и понимала, что они там всегда были. Просто она раньше этого не замечала... Будто раньше она, как хрупкая чашка, обмотанная ватой, была нечувствительна к ударам и тряске, а потом защитный покров сорвали - и вот она, опасная и трудная жизнь, с царапинами и порезами... Сначала ей стало ужасно грустно от своего открытия, даже сердце сжалось и похолодело, потом она рассердилась.
   - Почему ты не улыбаешься? - спросила Пепина, подбоченившись, так, что стала похожей на маленькую пиратку.
   Пепина ожидала увидеть на лице Гардении привычную, непонимающую и несмелую улыбку, но губы Гардении были сомкнуты, а глаза пристально смотрели на нее, - строгие, изучающие, взыскательные. Пепине стало не по себе. Она всегда считала сестру недоразвитой рохлей, и этот странный уверенный взгляд неприятно ее удивил.
   - Что же ты... Говорят, ты стала волшебницей, - снова начала Пепина, - Все тебя зауважали, даже мама смотрит на тебя по-другому и не заставляет чистить картошку! А ты никакая не волшебница, а просто... просто медлительная и долговязая богомолиха!
   Последние слова Пепина выкрикнула визгливым срывающимся голосом, вытянув шею и сразу сделавшись смешной и некрасивой. Гардения вдруг расхохоталась. Гнев ее куда-то исчез, когда она увидела перед собой вместо девочки всего лишь сердитую взъерошенную птицу.
   - Сначала я хотела тебя укусить, - сказала она, подойдя к сестре и склонившись над ней, как скалистый утес над молоденьким деревом. - Но я никогда не кусаю глупых и недовольных чаек!
   В глазах Гардении теперь плясали солнечные искорки, а губы улыбались - но другой, совсем другой улыбкой. Что можно чувствовать, когда наблюдаешь за недовольной крякающей чайкой? Умиление и чуточку иронии, разумеется...
   Пепина надулась и молчала, не зная, что ответить на это обидное замечание. Кажется, ее обозвали глупой чайкой! И кто? Сумасшедшая Гардения, которая никогда и слова поперек никому не сказала! Вот уж, точно, волшебство...
   Красная и огорошенная, Пепина побежала в дом, но на пороге натолкнулась на Лису, которая шла во двор вешать белье. Лису заметила искромсанную юбку Гардении и сразу же догадалась, что произошло.
   - Ты вздумала портить хорошие вещи? - спросила она Пепину тихо, едва сдерживая гнев. - Ну-ка, ступай в свою комнату, будешь штопать белье до самого вечера! Посмотрим, понравится ли тебе такая работа!
   Пепина тихо, как мышка, прошмыгнула в дом, а Лису, поудобнее перехватив тазик с мокрыми полотенцами, исподтишка посмотрела на Гардению. Девушка стояла посреди двора - высокая и величественная великанша, - и даже ее худые как палки ноги почему-то не казались сейчас смешными.
   - Мама Лису, мне нужно новое платье, - сказала Гардения, оглядывая растрепанные клочья. - И если можно, не черное и не белое... Что-нибудь цветное... Госпожа Креггс, думаю, будет не против.
   Она сказала это просто, без властных или повелительных интонаций, но в ее голосе не было прежней робости. Она больше не запиналась и не оправдывалась, не сутулилась и не смотрела в пол. Она, вообще, не была больше прежней Гарденией - той, которую Лису никогда не принимала в расчет - в ней чувствовались сила, смелость и любопытство, а Лису всегда уступала тем, кто был сильнее ее.
   Лису кивнула и медленно пошла к бельевым веревкам. "Гардения и вправду набралась ума, и ничего здесь не поделаешь!" - думала она, расправляя слипающиеся простыни и тяжело вздыхая.
  
  
  
  
   Курица
  
   Река уносила их всё дальше и дальше от злополучной фермы, и пожара, и вкусно пахнущей пекарни, где работал Мартин. Вот так, в одну ночь, он потерял и работу, и возможность наконец-то завести дом и окружить себя вещами, которые делают жизнь оседлого человека удобной и уютной. Скрылся в дождевом тумане его воображаемый огород с нарядными, светло-зелеными кочанами капусты на грядках, и кровать с пуховой периной так и не была куплена, и столы, табуретки, полосатые половики, и лампа с зеленым абажуром, - все осталось в маленькой душной лавке, в которую Мартин любил заходить после обеда, отправляясь на смену.
   Вокруг снова была вода и чужие, неизвестные берега, где его никто не ждал. Так, наверное, и должно быть. Судьба и характер не дают ему остановиться, гонят вперед, и вперед, мимо светящихся окон, за которыми время движется размеренно и неуклонно... А для него времени нет. Меняется только пространство. А время просто кружит на месте, мигая своими рассветами и закатами, гоняя по небу стада облаков.
   Стоял конец августа, ночи были холодными и влажными, и Мартин старался ночевать на берегу, возле жаркого костра. Блестка забиралась к нему под одеяло и сворачивалась калачиком на груди, кончик ее хвоста щекотал ему подбородок. Мартин смотрел на черное звездное небо, прекрасное и равнодушное, и радовался, что он не один, что это маленькое теплое существо по-прежнему рядом, и словно живой талисман, оберегает его от гнетущих мыслей и тяжелых снов. Слава богу, что он ее нашел! Не смотря на весь этот глупый и ужасный пожар, из-за которого ему пришлось бежать из города... Бедный толстяк Оллен! Он вовсе не собирался его разорять. Собственно, основную работу сделала молния...
   Не смотря на то, что время, как считал Мартин, двигалось для него по кругу, его сбережения потихоньку иссякали. Часть денег он потратил на добротную палатку и спальный мешок, - чтобы было где прятаться от сырости и дождя, часть израсходовал на теплую одежду - брезентовая куртка и ватные штаны просто необходимы путешествующим по воде; остальные деньги испарились в деревенских трактирах после нескольких плотных ужинов, кульминацией которых была непременная дегустация яблочного вина, к которому Мартин питал слабость.
   К тому же, теперь у Мартина был замечательный чайник, пузатый и блестящий, стоящий, правда, не дешево, но зато приносящий своему хозяину огромную радость. Когда в нем, булькая и исходя паром, кипел травяной чай, лес и небо вокруг казались настоящим уютным домом!
   Местность, мимо которой они сейчас проплывали, была весьма пустынной, болотистой и унылой. Деревьев по берегам росло мало, там и здесь из выцветшей травы поднимались сухие корявые стволы - остовы великанов, погибших по непонятной причине. Здешние комары были большими, длинноногими и страшно живучими, их нельзя было просто прихлопнуть - пальцы скользили по плотному твердому тельцу, будто защищенному панцирем. Блестка постоянно чесалась от их укусов, и ее кожа под густым подшерстком покрывалась засохшими царапинами.
   На ночь они остановились возле единственной на всю округу елки, старой, со следами топора на сером стволе. Рана уходила в глубину дерева примерно на треть и уже успела затечь смолой. Мартин с грустью подумал о том, что кому-то могло прийти в голову срубить этого величественного великана, живого и сильного, когда вокруг полно сухостоя.
   Мартин насобирал веток и разжег костер. Он поужинал перловой кашей на воде и устроился возле огня, завернувшись в одеяла. Сквозь дымок он видел ветхую крышу какого-то дома, окруженного покосившейся оградой, и, было, подумал сходить туда и спросить у хозяев молока или яиц, но не решился. Судя по дырявой ограде, у жителей этого дома вряд ли имелась лишняя еда. Голодная Блестка вертелась возле него, но кашу есть не стала, и вскоре, обнюхав окрестности, отправилась на охоту. Возможно, насытившись сама, она притащит ему утром рыбу, или даже дикую утку, как она делала уже не раз, внося разнообразие в его скудный рацион, и он справит наваристый суп...
   Утром Мартин проснулся от тяжести, сдавившей ему грудь. Он открыл глаза и увидел перед своим лицом белые перья и чешуйчатые птичьи лапки с длинными когтями: на его груди сидела Блестка и сжимала в зубах курицу. Круглые глаза птицы были еще открыты, а смятые крылья слабо трепыхались. Потом черные точки зрачков закатились, и она стихла.
   Мартин вскочил на ноги, так что Блестка вместе со своей добычей отлетела в сторону.
   - Ты украла курицу! - воскликнул он, размахивая руками. - Ты украла курицу в деревне, и теперь у нас будут неприятности!
   Блестка положила тушку на землю и начала облизывать перья на куриной шее. Потом она отошла от птицы и стала умываться сама. Гнев Мартина ее, казалось, нисколько не смущал. Иногда она посматривала на него из-под растопыренной лапки, и будто говорила: "Я принесла еду для себя и тебя. Чем ты недоволен?"
   Мартин покачал головой, понимая, что бессмысленно кричать на существо, совершенно лишенное понятий о нормах человеческого поведения, и начал собираться. Он как раз складывал одеяло, когда услышал крики со стороны ветхого дома.
   - Вот и началось, - пробормотал Мартин и закинул в лодку узелок с кастрюлькой и чайником. Блестка, не дожидаясь приглашения, схватила убитую курицу и пятясь, потащила ее в лодку. Ей было не легко справляться с тушей, которая весила чуть меньше ее самой, но она упорно не желала расставаться с добычей, а когда Мартин попытался отнять у нее птицу, сердито зарычала.
   Со стороны дома бежали люди. Они все были замотаны в какие-то несуразные тряпки, и было совершенно непонятно, мужчины это или женщины. Они кричали что-то неразборчивое низкими ухающими голосами и размахивали руками. Мартин с ужасом подумал, что они, может, и не люди вовсе, а какие-нибудь здешние чудища, поедающие неудачливых путешественников...
   Он столкнул лодку в воду, запрыгнул внутрь и изо всех сил начал отталкиваться от берега черенком весла. Но было уже поздно. Грязные оборванные люди высыпали на берег и пошлепали по воде. Они уцепились за борта лодки жадными пальцами и, мыча и мешая друг другу, начали рывками тянуть ее обратно. Лица их были скуласты и низколобы, а в глазах мелькали страх и какое-то дикое, неистовое любопытство.
   Мартин отчаянно отбивался от щиплющих его рук. Блестка, вместо того, чтобы броситься наутек, кинулась к нему в ноги, оставив наконец злополучную курицу. Он подобрал норку и сунул себе за пазуху, а сам сжался в комочек, прикрыв живот локтями.
   - Можешь нас поздравить, маленькая воровка, - прошептал он в круглое ухо дрожащего зверька, - ты украла курицу у сумасшедших...
  
  
  
  
   В маках
  
   Мама Лису сшила для нее целых два платья: одно из темно-синего крепдешина в мелкий белый горошек, а другое - шелковое, голубое, в золотистых маках.
   Гардения посмотрелась в зеркало и увидела, что и в нарядном платье она выглядит чересчур бледной и нескладной, что у нее широкие костлявые плечи и спина, а руки слишком тонкие и длинные.
   "И как же я раньше этого не замечала?" - подумала она, разделяя волосы ровным пробором и заплетая их в косы. Впрочем, она скоро перестала переживать из-за своей внешности, и стала переживать из-за других вещей.
   Мысли вились в ее голове жужжащим, неугомонным роем, отвлекая от работы и прогоняя ее обычную сонливость: мысли о том, что Пепина всегда ее недолюбливала и смотрела на нее свысока, что мама Лису была ее ненастоящей мамой, и, хотя, заботилась о ней в меру своих сил и характера, относилась к ней снисходительно; о том, что все соседи считали ее слабоумной, о том, что она никогда не ходила в школу и никогда не видела других городов, о том, что в последнее время она странно изменилась...
   Чувства настигали ее вслед за мыслями. Они были непривычны для нее - эти сильные и противоречивые чувства обычных людей: гнев, обида, удивление, боль, - и поначалу она чуть в них не захлебнулась... Они, словно мощный водяной поток, пробивший плотину, захлестнули ее душу, нарушив царившую там прежде тишину и покой.
   Однако гнев проходил, когда Гардения вспоминала Пепину, похожую на недовольную чайку. И Лису стала такой забавной - подозрительной и осторожной, и приближалась к ней как-то с опаской, бочком, бочком, словно коза... И Гардения улыбалась, понимая как удивлены были окружающие происшедшими с ней переменами, и забывала про косые взгляды и насмешливые речи...
   Теперь прошлая, бессознательная жизнь казалась Гардении чужой и далекой. Подумать только: она ведь не умела толком читать! Она не отличала доброго от злого, синего от зеленого, вернее, ей было все равно... А теперь...
   Гардения сидела за прилавком в маленькой лавке, где было влажно и приторно пахло лилиями, и смотрела сквозь маленькую витрину. Через стекло была видна жаркая полуденная улица и полоска бледно-голубого неба. Этого было мало... Теперь этого было мало! Теперь, когда она окончательно проснулась, ей было мало и цветов, и узких улиц, и покупателей с их мечтами и страхами, и тайнами, которые проглядывали в глазах... Ей вдруг понадобилось что-то еще... Или кто-то еще.
   Мартин. Ей нужен Мартин. Вихрастый, порывистый, бесприютный... Ведь она так хорошо его знает... Мартин из другой жизни.
   Она закрыла глаза и прижалась лбом к гладкой, отполированной временем поверхности прилавка. Сон, который обычно быстро и легко настигал ее в любое время дня и ночи, сейчас упорно не желал приходить. С улицы доносились гудки автомобилей, и звуки шагов, и голоса... Раньше все это сливалось для нее в монотонный усыпляющий гул, а сейчас раздражало и не давало покоя.
   Кто-то постучал. Она подняла голову. У дверей лавки никого не было. Стук повторился - как ей показалось, стучали чем-то тяжелым в стену. Звук доносился сверху, из квартиры госпожи Креггс. Самой Ангелины Креггс не было сейчас дома, но Гардения знала, что у нее есть престарелая мать, которая никогда не поднимается с постели. Может, со старушкой плохо? Или ей нужно что-нибудь...
   Гардения поднялась на второй этаж по крашеным рыжим ступенькам, скрипящим на все лады. Она никогда прежде этого не делала: хозяйка не приглашала ее к себе в дом, ведь место продавщицы было внизу, возле прилавка. На площадке было три двери, одна из них была немного приоткрыта. Гардения робко постучала.
   - Входит, входи, в любом случае мне не помешаешь, - раздался из комнаты скрипучий старческий голос.
   Гардения толкнула дверь и вошла. Внутри было солнечно, душно и пахло сердечными каплями. На большой широкой кровати, приподнявшись на подушках, лежала полная женщина с седыми буклями и рассматривала какие-то бумаги. По одеялу были разбросаны старые пожелтевшие конверты и помятые листы, женщина, видимо, перечитывала письма своей молодости. Когда Гардения приблизилась к кровати, старушка сняла очки и сказала:
   - Это я стучала в стену своей клюкой, - она кивнула на деревянную трость, прислоненную к тумбочке. - Хотела попросить тебя сделать две вещи.
   Гардения кивнула и выжидающе на нее посмотрела.
   - Ты, пожалуйста, зашторь немного окна, а то печет слишком сильно, кажется, весь воздух выгорел...
   Гардения подошла к окну и задернула плотную бардовую занавеску. В комнате сразу стало прохладнее.
   - Уфф... Наконец-то... - вздохнула старая женщина и вытерла мокрый лоб, с прилипшими к нему белыми завитками волос.
   - Может, вам попить или умыться... - осторожно предложила Гардения.
   - Да есть у меня все, - старушка махнула рукой в сторону кувшина с водой, который возвышался на тумбочке среди маленьких пузатых склянок с лекарствами. - Ты лучше собери с одеяла все эти глупые бумажки, - она помахала сложенным листком, - Всё это в прошлом, и давно превратилось в пепел... Надо было сжечь их много лет назад и не печалиться о просвистевшем мимо поезде!
   Гардения складывала письма, невольно улыбаясь словам старушки. Она и не предполагала, что у госпожи Креггс такая замечательная мама. Большая, толстая и теплая, как печка. Ни о чем не спрашивает, и с ней так легко...
   - Ты вся в маках, - сказала старушка, дотрагиваясь белой морщинистой рукой до платья Гардении, ее маленькие ясные глазки пристально наблюдали за девушкой. - Маки не изменились со времен моей юности, вот в них и живет прошлое!
   Гардения смотрела на большое, расплывшееся тело женщины, погребенное под тяжелым одеялом, и видела это же, только совсем молодое и стройное тело, нежащееся на лугу, среди маков, с волосами, запутавшимися в цепких листах. Тогда ее глаза были больше и ярче, и отражали голубое небо над лугом, а красивые нежные руки обнимали кого-то рядом, кого-то любимого...
   - Да-а-а... - протянула старушка мечтательно и покачала головой, очевидно, видя перед глазами ту же картину из своей юности. - Вот, где живет прошлое...
   - Я принесу вам маков, - сказала вдруг Гардения, сжимая ее мягкую ладонь с истончившейся кожей. - Их много на Каменном лугу, они там колышутся на ветру, словно пожар... Я принесу.
   Старушка заговорщически улыбнулась.
   - А что, Праздник Середины Лета скоро?
   - Послезавтра.
   - И будут, как всегда, печь земляничный пирог на круглом камне?
   - Как всегда.
   - Принеси мне кусочек земляничного пирога с праздника. Я помню, мы ели его вдвоем, с Натаном, и это было давным-давно...
   - Принесу.
   Гардения встала и расправила платье, огненные маки рассыпались по голубому шелку. Она положила стопку писем в круглую шкатулку на шкафу. Пора было уходить, ведь она даже лавку не заперла...
   - Постой...
   Гардения подошла к кровати и наклонилась к подушкам, чувствуя резкий запах валерьянки и пота, окутывающий старую Креггс.
   - Земляника растет кустиками, - сказала старушка, теребя пальцами косичку Гардении.
   Девушка непонимающе покачала головой.
   - Я говорю, - снова начала женщина, - земляника растет кустиками, так же как и люди. Кто с тобою был раньше, к тебе и вернется. Подожди, и он придет. Так же, как и мой Натан когда-нибудь придет ко мне... Они всегда возвращаются, из жизни в жизнь.
   Она отпустила волосы Гардении и сделала жест рукой: мол, можешь идти, я устала. Когда Гардения обернулась, чтобы закрыть за собой дверь, старушка лежала, сложив руки на груди, и едва заметно улыбалась белому потолку.
  
  
  
  
   Эльзы и компания
  
   Мартина приволокли на руках в дом и оставили в углу, возле большого каменного очага. Его странные преследователи сначала полезли к Блестке, пытаясь дотронуться до взъерошенной спины зверюшки, но потом, испугавшись ее оскаленной мордочки и протестов Мартина, переключились на походный мешок. Они извлекали из мешка посуду и одежду, возбужденно размахивая руками, мыча и порой затевая драку из-за какой-нибудь особенно приглянувшейся им вещи.
   Помещение, в котором он находился, было вытянутым, сумрачным, с единственным окном, которое светлело в другой стороне, напротив очага. Все убранство комнаты состояло из деревянных лавок, отполированных скорее долгим использованием, нежели плотником, и длинного стола без скатерти. Окно выходило во двор, через который его сюда и притащили, сквозь поцарапанное стекло виднелась крыша сарая и высокий, но ветхий забор.
   Мартин мрачно наблюдал за происходящим и гадал, как ему сбежать от этой честной компании. Всего сумасшедших было человек десять. Сначала он думал, что все они мужчины, но потом разглядел и двух женщин - чумазых, остриженных, в длинных рубашках поверх мужских штанов.
   Он начал тихонько ползти к выходу, крепко держа под лапы возбужденную Блестку. Но его заметили. Низкий паренек с утонувшей между плеч головой и круглым горбом на спине подбежал к нему и закричал, нахмурив брови и сверкая черными глазами:
   - Нэ-э-э... Нэ-э-э-э! Мыя-я!
   Тут Мартин сам метнулся обратно в угол, потому что ему показалось, что в комнату вошел двухголовый великан. На самом деле, на пороге появились сразу две женщины - одна на плечах у другой. Маленькая рыжеволосая карлица ехала верхом на огромной тетке с оттопыренными ушами и тусклыми, ничего не выражающими глазами. Лицо у карлицы было сердитым, и, увидев царящий в помещении беспорядок, она засвистела в красный свисток и задрыгала короткими ножками.
   Сумасшедшие, услышав этот пронзительный свист, оставили мешок с сокровищами, что-то залопотали и начали покорно усаживаться на лавки вдоль стен. Двухголовый великан приблизился к Мартину и опустился на колени, так что голова карлицы оказалась примерно на одном уровне с полкой над очагом.
   - Так это ты, что ли, у нас курицу стащил? - сказала карлица высоким, почти детским голоском, немного картавя.
   - Зверюшка моя... Простите, пожалуйста. Она не понимает...
   Карлица прищурилась, разглядывая Блестку. Потом закивала головой и обеспокоенно зацокала языком.
   - Понятно. Только тяжело мне теперь тебя отсюда вытаскивать... Они, вон, вещички твои уже поделили, - она кивнула головой на сумасшедших, которые теперь сидели вдоль стен и покачивались в разные стороны, облокотившись на пустой стол или уцепившись за краешки лавок. Из кармана горбатого парня торчала алюминиевая ложка. - Они же кретины, слабоумные, а я у них вроде предводителя... Эльза меня зовут, - карлица улыбнулась, обнажая желтоватые зубы. - А тебя как называть?
  -- Мартин...
  -- - Мартин, - повторила она и дернула свою "ездовую лошадь" за уши. Та осторожно сняла Эльзу с закорок и посадила на овечью шкуру возле очага. Потом нежно коснулась ноги карлицы, промычала что-то и отошла.
   Эльза подползла поближе к Мартину и протянула ладошку, чтобы погладить Блестку. Норка наморщила нос и заворчала. Карлица убрала руку.
   - Ты меня, Мартин, не бойся. Я не сумасшедшая, просто ростом не вышла. Да и их не бойся, они меня обычно слушаются, - сказала Эльза, смотря на Мартина своими большими, темными, близко посаженными друг к другу глазами. - После обеда, когда они захотят поспать, я постараюсь увести тебя отсюда без шума.
   Мартин немного успокоился. По крайней мере, Эльза кажется вполне вменяемой и выглядит дружелюбно. Интересно, сколько ей лет? Он видел карликов пару раз, но все они были похожи на детей - и рост, и походка, и голос...
   Эльза сидела у очага и говорила, потирая пальцами свои крошечные, то ли неразвитые, то ли усохшие стопы в красных полосатых носках. Видно, высказать все, что накопилось на душе, ей давно хотелось.
   - Мы здесь уже восемь лет живем. Сначала нас было много - человек тридцать, и главным был Косоглазый Тотти. Он хоть косой был, но очень умный, ловко всем заправлял. При нем наше хозяйство процветало, все крыши были залатаны, забор - доска к доске... И скота больше держали: только коров восемь голов было, и гуси, и козы, а кур - не перечесть...
   Эльза почему-то воинственно запыхтела, вспоминая правление Косоглазого Тотти.
   - А потом Тотти задрал на болоте медведь. Он собирал чернику и не заметил медведя своим косым глазом. Эхах... - она горестно вздохнула. - И все сразу начало разваливаться. Несколько человек зачем-то вернулись в город - будто им мало показалось голодных скитаний после закрытия городской психушки! Некоторые развоевались, начали все крушить, другие работать перестали... Так бы с голоду и умерли, если бы я не навела здесь порядок своим свистком! - она гордо потрясла красным свистком на потрепанной веревке, как каким-нибудь волшебным талисманом. Эльза, видно, очень любила все красное - и носки, и свисток, и пуговицы на кофте у нее были красными, да и волосы полыхали ярко-рыжим, почти красным огнем. - А сейчас мы живем тоже неплохо. Торф на болотах капаем, печки им топим, да и продаем тоже. И ягоду продаем: клюкву, чернику, костянику. И молоко у нас свое, и яйца...
   Мартин слушал возбужденную, с переливами, вздохами и фырканьем, речь Эльзы, и все больше успокаивался. Блестка тоже расслабилась, перестала дрожать и раздувать ноздри, вылезла у него из-за пазухи и устроилась у огня в позе сфинкса. Несчастные кретины по-прежнему сидели на лавках, глаза их были закрыты, они размеренно покачивались, как совы на ветке.
   - Может, мне сейчас уйти? - тихонько спросил Мартин, кивнув на затихших кретинов.
   - Не-ет, они сейчас тебя заметят, едва ты пошевелишься. Погоди, после куриного супа они разбредутся, кто куда, тогда и уйдешь. А потом, твои вещи я смогу вернуть только во время обычного послеобеденного обыска...
   Стол накрывали одна из женщин и Большая Эльза, та огромная тетка с оттопыренными ушами, которая возила на себе Маленькую Эльзу. По словам карлицы, Большая Эльза была к ней очень привязана и с тихой преданностью выполняла обязанности транспортного средства, телохранителя, а порой, и полицейского - разнимала драки и обыскивала сумасшедших после обеда.
   Зачем нужны были обыски, Мартин понял, когда наблюдал за происходящим из своего угла. Он не рискнул сесть за стол вместе со всеми, и молча хлебал куриную лапшу из плошки, которую принес ему темноглазый горбун. Курица, надо полагать, была та самая, которую украла Блестка, и Мартин, помня, с каким упорством зверюшка пыталась удержать свою добычу, отдал норке тощее крыло.
   Кретины ели жадно, давясь горячим супом и подбирая со стола крошащийся хлеб. Остатки лепешек и куриные кости они запихивали себе за шиворот, туда же отправлялись и ложки, и даже сами тарелки, - будто сумасшедшие пытались сохранить какие-то драгоценности, от которых зависела их жизнь, и поэтому прятали их поближе к телу, торопясь и озираясь...
   Маленькая Эльза во время обеда сидела на высоком стуле рядом со своей огромной подругой и, не отвлекаясь на выходки сумасшедших, спокойно ела свой суп. Когда карлица закончила трапезу, она облизала ложку, вытерла губы рукой и изо всех сил засвистела в свисток.
   Все послушно - видимо в общине это было привычным делом - поднялись с мест и выстроились в линейку. Большая Эльза стала тщательно ощупывать каждого, выворачивая карманы и бесцеремонно вытаскивая из-за пазух воришек все украденные за обедом сокровища. Объявились и некоторые вещи Мартина: его любимый стакан из зеленоватого стекла, который побывал в стольких переделках и остался целым, деревянный гребешок, купленный весной на ярмарке, ложка и половник, потрепанный томик "Афоризмов" и трубка для мыльных пузырей.
   Большая Эльза складывала все эти вещи на стол перед карлицей, легонько шлепая по рукам капризно ноющих кретинов, которые не хотели расставаться со своими трофеями и настойчиво за них цеплялись.
   - А это что? - спросила Маленькая Эльза, вертя в руках трубочку для мыльных пузырей. - Ты музыкант, что ли? Сыграй-ка нам! Мы любим танцевать и без музыки, а уж с музыкой...
   Рыжая карлица ласково смотрела на Мартина через стол, и в голосе ее угадывалась искренняя просьба. Даже ушастая великанша при слове "музыка" очнулась от оцепенения, и в ее больших сонных глазах зашевелилось любопытство.
   - Это не музыкальный инструмент, - с сожалением сказал Мартин. - Это для мыльных пузырей. Сам придумал.
   - Еще интереснее! - воскликнула Маленькая Эльза и протянула ему трубочку. - Покажи! У нас так мало развлечений.
   Мартин поднялся со своего места, оставив Блестку дремать у очага, и, осторожно обойдя вереницу кретинов, приблизился к Эльзе. Его походный мешок лежал у ее ног, и там остались нетронутыми кое-какие вещи. Мартин нашел в мешке плошку и кусок мыла и попросил горбуна принести ему немного горячей воды.
   Пока он строгал мыло и делал мыльную пену, кретины наблюдали за ним, вытаращив от напряжения глаза и иногда судорожно сглатывая слюну. Он тоже искоса поглядывал на них и заметил, что не все члены общины одинаково неразвиты и угрюмы, и мерзкий призрак вырождения обошелся с некоторыми менее сурово: черты их лиц были тоньше и приятнее, они лепетали какие-то слова, с неподдельным интересом следя за его манипуляциями.
   Мартин отошел к краю стола и, хорошенько взболтав раствор, начал выдувать пузыри. Сначала сумасшедшие просто смотрели на облачка дрожащих шариков, улыбаясь и мотая головами. Потом, когда пузырей стало еще больше, и они заполнили собой всю комнату, несчастные начали кричать от волнения и радости и прыгать, наталкиваясь на стол и лавки, пытаясь поймать ускользающие игрушки.
   "Совсем, как моя Блестка!" - подумал Мартин, улыбаясь и выдувая все новых и новых мыльных призраков. Сама Блестка проснулась от шума и суматохи и теперь стояла возле очага, поднявшись на задние лапки и наблюдая за происходящим. Она бы тоже присоединилась к игре, если бы не опасалась, что эти громыхающие великаны ее раздавят.
   Горбатый парень, догадавшись, откуда берутся волшебные пузыри, полез, было, к Мартину, мыча и протягивая руки к трубочке, но Большая Эльза вовремя вмешалась и отвела горбуна в сторону.
   - Мнэээ, мнэээ, мыяя! - кричал парень, отбиваясь от цепких объятий Эльзы и обиженно тряся головой. Вскоре, однако, он позабыл о трубочке и снова начал гоняться за пузырями, хрипло смеясь и горланя.
   Маленькая Эльза сидела на своем высоком стуле и радовалась вместе со всеми, хлопая в ладоши и болтая ножками...
  
  
  
   - Ну, вот и все, - сказала карлица, провожая Мартина к лодке. - Почти все твои вещи целы, только блестящий чайник пропал...
   - Пусть останется у вас, он слишком хорош для кочевой жизни! - ответил Мартин, бросая сумку на дно лодки. Блестка сама запрыгнула внутрь и устроилась на скамеечке возле кормы.
   Они ушли, когда кретины наигрались и, уставшие, повалились спать. Некоторые заснули прямо на лавках, другие отправились наверх, где располагалась спальня с соломенными тюфяками. Собирая вещи, Мартин хотел отдать Эльзе трубочку:
   - На, возьми, будет, чем разогнать скуку...
   Эльза протянула руку, но потом передумала и помотала головой.
   - Нет, она тебе и самому пригодится... Как пригодилась сегодня... Ты лучше сделай нам другую, попроще!
   У берега Мартин нашел несколько хороших, целых тростин и смастерил еще одну трубочку для мыльных пузырей: она, конечно, была намного скромнее и состояла всего из трех звеньев, но пузыри выдувала целыми стаями - рыжая Эльза тут же ее проверила...
   Когда Мартин отплывал от берега, обе Эльзы, одна на плечах другой, стояли на пригорке у воды, и махали ему руками. Даже ушастая великанша прощалась с ним, улыбаясь свои большим ртом с бледно-розовыми деснами, и то опускала, то поднимала широкую, как медвежья лапа, ладонь.
   Мартину было и грустно и страшно думать о переполохе, в котором он только что побывал. Он вспомнил, какой искренней радостью светились лица поселенцев, когда они тыкали пальцами в перламутровые шарики, и ловили их ртами, сплевывая потом противное мыло, и ему немножко полегчало. В конце концов, хотя они и лишены необходимого для обычной жизни разумения, они тоже могут испытывать радость и чувствовать красоту...
   Он оставил весла в уключинах и помахал исчезающим в вечернем сумраке Эльзам...
  
  
  
  
   Гардения учится плавать
   []
   В городе царило предпраздничное оживление. Это и не мудрено: ведь завтрашний день был особым - это был День Середины Лета, бесшабашный и немного грустный праздник, которого с нетерпением ждали и взрослые и дети.
   По правде сказать, главные торжества происходили вовсе не днем - хотя он был самым длинным в году, пролетал он в мгновение ока, - а ночью. Ночь обычна была светлой и удивительно синей, - не темно-синей, какой она кажется нам в августе или перед новым годом, а сине-фиолетовой, нежной, прозрачной, с розоватыми отблесками заката. С этой ночи солнце начинало испытывать сонливость, поднималось все позже и позже, и рано отправлялось за горизонт, и становилось ясно, что год пошел на убыль и что осенняя морось и листопад уже в пути.
   Праздник отмечался на Каменном Лугу, среди трав и цветов, - дома оставались разве что совсем дряхлые старики и матери с грудными младенцами. На большом валуне, раскалившемся от солнца, пекли земляничный пирог: тесто замешивали на руках, раскатывали его в тонкую-тонкую лепешку, а когда оно подсыхало, укладывали на него подсахаренную землянику. Ягоды собирали тут же, вокруг камней: темно-зеленые кустики были усеяны красными сочными плодами. Пирог делали обязательно круглым, как солнце, и на закате делили его на тонкие дольки - чтобы каждый смог попробовать хотя бы крошечный кусочек земляничного светила.
   Еще много интересного происходило этой ночью на Каменном лугу. У подножия лесистой горы, откуда было видно море, галечный берег и крыши городских домов, устанавливали гигантские качели. Они взлетали высоко-высоко в воздух, над травой и камнями, и казалось: вот еще немножко, и они оторвутся от земли и унесут своих седоков в небо.
   В центре луга разжигали большой костер, в который жители города бросали все старые и ненужные вещи, накопившиеся в их домах за целый год. Так, в огонь летели поломанные стулья, исписанные школьные тетради, газеты и журналы, зачитанные до дыр, сношенные башмаки и прочие вещи, которые и выбросить не жалко.
   В новую жизнь без лишнего груза! - восклицали горожане, скармливая жадному пламени прошлое. Люди постарше, помудрее, знали другой способ избавиться от груза былого: они записывали на бумажках все свои дурные поступки, совершенные за последние несколько месяцев, сворачивали листки трубочкой и сжигали в костре: дым уносил с собой грехи и облегчал сердце...
   На празднике всегда было много музыкантов, фокусников и гадалок. Эти причудливо одетые кочевники слетались на Каменный луг, точно пчелы на мед, прихватив с собой разноцветные шатры, карты, кроликов и мелодии со всего света. Здесь слышались мягкие, усыпляющие звуки гитары, там - звала к вечно ускользающим мечтам труба; смуглая индианка в сверкающих одеждах перебирала струны ситара, и ветер шевелил складки ее персикового сари.
   Перед самым рассветом, когда небо на востоке становилось совсем прозрачным, зажигали колесо и под крики и танцы скатывали его по крутому склону в море. Так провожали уставшее летнее солнце, которое собиралось отныне стать лежебокой...
   Днем, накануне Праздника, Гардения шла по улицам разморенного города и думала о своем последнем сне. Перед ее глазами все еще мелькали странные, болезненно оживленные лица подопечных Маленькой Эльзы и их улыбки, похожие на оскал, жадные пальцы тянулись к ее телу...
   Нет, она сама была не такая, не может быть... Она просто жила в своем собственном мире снов и грез и не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Она, как бабочка в мягком, но прочном коконе, сидела внутри и ждала вылупления. И вот, вылупилась...
   Мимо пробежали мальчишки, таща баллон для надувания воздушных шаров. Один, рыжий, несмело выкрикнул ей вслед "Богомол!", но другие его не поддержали, и рыжий, воровато оглянувшись на Гардению, помчался следом за товарищами.
   Гардения усмехнулась. Они больше не осмеливаются ее дразнить, смотрят ей в глаза - и осекаются на полуслове. Она, вероятно, очень изменилась внешне... Теперь ее боятся... Или уважают?
   Ей встретилась Маргарита, официантка из "Полосатого маяка", для которой она однажды сделала букетик... Маргарита похорошела с тех пор: в ней не чувствовалось прежних сомнений и скованности, и она царственно ступала по улицам в платье с кружевными рукавами, неся в корзинке маленькую янтарно-желтую дыню. Гардения видела, что женщина очень счастлива со своим Фруктовым королем... Радость и любовь рыжими крапинками сияли в ее темных египетских глазах.
   - Гардения, милая, ты ведь придешь сегодня на Каменный Луг? - спросила Маргарита, нежно касаясь ее руки, будто они были близкими подругами. - Кто, кроме тебя, сумеет сплести нам венки на удачу? Пожалуйста, приходи!
   Все девушки и даже некоторые замужние женщины появлялись на Празднике в венках из цветов: на рассвете венки бросали в море, загадывая желание. Гардения помнила этот обычай смутно, ведь, хотя она и бывала на торжествах, она всегда убегала от шума и танцев, сворачивалась калачиком где-нибудь в траве и благополучно спала до утра...
   Дворники чистили фонтан возле мэрии: вылавливали из чаши листья и сор, натирали до блеска рыбью голову, из которой лилась тоненькая струйка воды. Молодые парни в рабочих робах натягивали через площадь веревки с разноцветными флажками. Один из работников наклеивал на тумбу с объявлениями новую афишу, аккуратно разглаживая щеткой глянцевую бумагу:
   Только на Празднике Середины Лета!
   Создатель Мыльных замков
   И
   Повелитель Теней,
   А также
   Мастер других фантастических причуд
   Джаспин Бартоломью Стром
  
   Афиша была небесно-голубого цвета, а буквы были составлены из кружков, напоминавших мыльные пузыри. Гардения с тоской подумала о Мартине. Он ведь так любил выдувать пузыри, а сама она обожала их ловить... Если бы Мартин мог оказаться здесь, с ней, в ее маленьком, белом от солнца, южном городке! Но он был далеко. В другом времени и пространстве, в другой жизни... А может, он всего лишь ее сон...
   Гардения на мгновение застыла на месте, овеянная воспоминаниями о любимом лице с веселыми карими глазами и ямочкой на подбородке.
   Ветерок дохнул на нее ароматом фиалок с ветхого балкона над головой, и она вспомнила о том, куда и зачем она шла. Она отправилась на луг, чтобы нарвать маков для старушки Креггс. Правда, слово "старушка" никак не вязалось с этой полной, чуть насмешливой женщиной с волосами, напоминавшими пух одуванчиков. Она узнала у госпожи Креггс ее имя и теперь называла про себя старушку "Лусия"...
   Она собиралась нарвать для Лусии большой букет маков, чтобы старая Лусия вновь сделалась молодой, чтобы запах полей и трав проник в ее ноздри и унес бы ее далеко-далеко от пыльной кровати, от тяжелого больного тела...
   Гардения миновала последние городские постройки и вышла на извилистую утоптанную дорогу, ведущую в горы. Она шла по своему обычному маршруту, только теперь она жадно впитывала всем телом летнее тепло, и краски, и запахи, а не смотрела, как раньше, на свои запылившиеся туфли, чтобы даже их не замечать слепыми, спящими глазами.
   Она вышла на мыс возле кладбища: он почти острым углом поднимался над диким каменистым пляжем, вниз убегала узкая крутая тропа, вытоптанная немногими смельчаками и козами. Она окинула взглядом море - синее, ветреное, холмистое. Да, сегодня было жарко и ветрено, и волны жадно накидывались на блестящие прибрежные валуны, тщетно пытаясь унести их с собой. Недалеко от берега на волнах подпрыгивало небольшое желтое суденышко, кажется, паровой катер. Маленькая шлюпка пересекала полосу прибоя, упрямо борясь с волнами.
   "Прямо, как божья коровка, или муравей, ползущий по складкам скатерти!" - подумала Гардения, наблюдая за шлюпкой и сидящим в ней человеком. Он усердно нажимал на весла, но море то и дело норовило развернуть его лодочку бортом к волне. Неудачное он выбрал место и время, чтобы высадиться на берег!
   Высоченная волна накатила вдруг на лодку и перевернула ее: блеснуло мокрое днище, и человек исчез в воде, смешно, по-игрушечному взмахнув руками. Все новые и новые волны накрывали лодку, а человека не было видно. Гардения, затаив дыхание, ждала, что он появится возле лодки... Ведь до берега совсем близко...
   Вдруг ей показалось, что в волнах мелькнула его голова. Солнце слепило глаза, и было плохо видно... Нет, точно, вон, голова и плечи. Непохоже, что он плывет, скорее бултыхается среди пены, ловя руками пустоту... Лодку уже отнесло от него, держаться не за что...
   Точно... Он тонет... И никого рядом. И до города далеко бежать. Гардения опасливо посмотрела вниз, на тропу, и у нее закружилась голова. Что же делать, что...
   Она кинулась было обратно, к городу, но тут же передумала и вернулась к обрыву. Нужно спускаться вниз и немедленно... Она затаила дыхание и несмело поставила ногу на каменистый бугорок. Просто нужно идти очень, очень осторожно и не смотреть вниз. И еще, нужно стать ловкой и гибкой, как норка...
   И она пошла вниз, пригибаясь, перепрыгивая трещины и ямы, держась руками за высохшие стебли травы, грозящие оборваться в любую минуту. И норка внутри нее пригибалась, ловко перепрыгивала расселины и удерживала ее большое дрожащее тело на самом краю.
   Когда Гардения оказалась внизу, она ужаснулась своему отчаянному поступку: утес поднимался позади гигантским акульим плавником, и мелкие камешки сыпались к его подножию с почти отвесной тропинки, с которой она только что сошла.
   Она побежала к морю, неуклюже соскальзывая с неровных камней, пытаясь разглядеть в темных бурунах тонущего человека. Вот он, все еще на плаву, отсюда слышны его слабые задохнувшиеся крики...
   Гардения остановилась у кромки воды. Глупая дылда! Она ведь... не умеет плавать ... Вернее, Мама Лису когда-то учила ее плавать по-собачьи, но это было так давно, и с тех пор она ни разу не заходила в воду. Для нее морская вода казалась слишком холодной и неуютной...
   Голова человека исчезла в волне, и Гардения стала торопливо расстегивать ремешки на туфлях. Господи, это же ее стихия, это ее мир! Она сотни раз гонялась за увертливыми рыбинами в реке, задерживая дыхание и слаженно работая всеми четырьмя лапами! Она при всем желании не сможет здесь утонуть, - она, норка, водяной зверек!
   Гардения вступила в волны, раня ноги об острые камни на дне, и преодолевая сопротивление водяных ударов, нырнула в зеленую глубину. Она сразу почувствовала, как обтянули ее тугие холодные струи, как начали увлекать за собой, отступая от берега, и она поддалась им, и даже начала помогать, слаженно перебирая руками и ногами.
   Человек уже опускался на дно, лицом вниз, и его светлые волосы шевелились в воде, как странные водоросли. Она поднырнула и взвалила его себе на спину, так, чтобы его руки оказались на ее плечах. Человек был невелик ростом, но его руки были тяжелы и расслаблены, они соскальзывали с ее тела, и ей все время приходилось поддерживать его за запястья.
   После каждой волны Гардения старалась подняться повыше, чтобы глотнуть воздуха и чтобы лицо тонувшего было бы над водой. Раз, два, еще рывок, еще глоток воздуха напополам с морской солью... Вот уже нога коснулась осклизлого дна... Она опустилась на живот, отбросив свою ношу подальше от прожорливых волн, и чувствуя, как откатывает назад щекочущая теплая пена...
   Спасенный ею человек сейчас тоже лежал на животе, уронив голову на камни. Потом он закашлялся, загреб руками и приподнялся на коленях, сплевывая воду. На нем был смешной купальный костюм, состоящий из полосатой майки и мешковатых трусов. Гардения подползла поближе.
   - Вы целы? - она невольно протянула руку и коснулась его лба: из глубокой ссадины сочилась кровь.
   Человек повернулся к ней и поднял голову. Лицо его морщилось то ли от солнца, то ли от боли, а потом Гардения поняла, что он улыбается.
   - Цел, все хорошо...Спасибо... Я... Вы... Меня спасли...
   Он тер пальцами ранку на голове, и Гардения подумала, что он ужасно похож... Вот, когда так улыбается, растерянно и глупо, он ужасно похож на Мартина!
   Он с трудом поднялся, хватаясь за ушибленные колени, а потом снова опустился на плоский камень, лицом к ней и морю. Гардении вдруг стало неловко за свое мокрое, прилипшее к ногам платье и висящие сосульками косички. Но ведь ничего не поделаешь...
   - Ударился о борт лодки.... На мгновение даже сознание потерял...Волны захлестывают, и плаваю я не очень... Так бы ко дну и пошел, от усталости... Спасибо... Даже не знаю, что еще сказать... - он осекся и засмеялся, нервно и обрадованно. С его лохматых бровей разлетелись вокруг холодные капли.
   Гардения тоже улыбнулась. Так похож на Мартина. И рыжеватые брови, и нос картошкой, и морщинки возле глаз... Даже страшно как-то...
   - Я Джаспин... Жаль, что корзинка с завтраком сейчас на дне! А то мы бы с вами перекусили в честь знакомства и моего чудесного спасения... - он протянул руку и пожал ее холодные от моря пальцы.
   - Гардения... - пробормотала она и сникла, опустила глаза.
   Ну, конечно, чего она ждала... Чудесного совпадения? Просто он очень похож на Мартина, только и всего. Мало ли похожих людей...
   - Ваша лодка... Нужно ее вытащить, пока не унесло обратно.
   Волны прибили лодку к берегу и теперь нежно омывали ее борта, будто прося прощения за свою гадкую выходку. Из уключины торчало целое весло. Гардения нашла среди камней свои туфли и помогла Джаспину вытащить лодку на пляж. Лодка была легкая, скорее всего, речная, - неудивительно, что она перевернулась.
   - Ну вот, одно весло у меня осталось, - бодро сказал Джаспин, осматривая сохранившуюся чудом лопасть. - Начнется отлив, и я вернусь на катер... Как бы еще на мель не сесть!
   Гардения стояла на плоском камне и растерянно думала о том, что назад по тропе она вскарабкаться уже не сможет. Придется идти вдоль берега, до старой деревянной лестницы, и подниматься по ней. Солнце скрылось за облаком и стало зябко, мокрое платье неприятно холодило плечи. Она обернулась к Джаспину.
   - Вам, наверное, лучше в город, - предложила она несмело. - Вам бы рану промыть и обсушиться...
   Джаспин махнул рукой. До чего же, все-таки, похож...
   - Да нет, ничего, у меня же дом на катере. Все там: и одежда, и деньги, и лекарства... Так что, пожелайте мне удачи!
   Гардения слушала его голос, смотрела в его глаза, и ей ужасно хотелось кинуться к нему на шею и обнять его крепко-крепко... А может, даже приподнять, - ведь она была намного выше его... Но ведь он не Мартин, а она - не Блестка... Он оттолкнет ее, как сумасшедшую. Наверное, она такая и есть...
   - Удачи... И осторожней с волнами!
   Она повернулась и медленно пошла прочь, не зная, что еще можно сказать. Лучше надеется на то, что Джаспин человек взрослый, и знает, что делает, и прочее, и прочее... Он окликнул ее.
   - Еще раз, спасибо! Мы ведь встретимся сегодня?
   - Я не знаю...
   - На празднике. Ведь вы придете на праздник сегодня вечером? Если не утону, то буду там обязательно! И вы приходите!
   Она улыбнулась его дурацкой шутке и махнула рукой.
   - Приду. Проверить, что вы живы!
  
  
  
   Зверек, который принес удачу
  
   Дела у Мартина шли из рук вон плохо. В нескольких прибрежных городках, в которых он в последнее время останавливался, сезонные работы были уже завершены. Немногие приезжие, верно, такие же, как и он, скитальцы, умудрившиеся как-то получить места дворников или маляров, смотрели на него враждебно, как на возможного соперника и захватчика чужого.
   Запасы его давно иссякли, и он вынужден был расстаться со своими часами и новой бархатной курткой, которую он хранил в сумке и так ни разу и не надел. Блестка по-прежнему добывала себе пропитание сама, вылавливая на мелководье рыбешек, а несколько раз приносила ему рыбин покрупнее, и тогда он пировал, варя в кастрюльке уху с остатками пшена и гречки.
   Неминуемо приближалась осень, дыша холодом по ночам, высушивая травы и листья на деревьях, туманным покрывалом окутывая реку. Мартин сидел на скамеечке возле речного вокзала и смотрел, как разгружают большой потрепанный временем и непогодой паром. Рабочие таскали пухлые мешки и деревянные ящики, переговариваясь и иногда присаживаясь отдохнуть и выкурить сигаретку-другую. Он бы тоже сейчас поработал грузчиком, но рук и без него хватает, как объяснил ему начальник вокзала. Придется искать работу в другом месте...
   Привокзальная площадь была маленькой, неухоженной, вместо цветов на бывших клумбах торчали метелки полыни, а памятник какому-то капитану, избороздившему семьдесят восемь рек и речушек, был усеян белыми голубиными метками. Старичок-дворник сонно мел булыжную мостовую, кое-где на месте камней виднелись песчаные выемки - в них еще с прошлого дождя плескалась вода.
   Напротив здания вокзала в двухэтажном доме с новой, видно, только что настеленной крышей, располагался ресторанчик. Дом был выкрашен белой краской, над дверью рельефно выступал аттик с грубовато вылепленными фигурками купидонов, а по бокам высились поддельные античные колонны, увитые поблекшими вьюнками. На фоне запущенных клумб и разбитой мостовой, такая роскошь, пусть напускная, неуклюжая, казалась забавной и неуместной.
   Мартин наведался и в этот ресторан, справляясь о месте официанта или уборщика, но хозяина не было, а большая грузная посудомойка, отдирающая на кухне черный от пригара противень, сердито на него оглянулась и пробубнила что-то невразумительное, но явно не обнадеживающее...
   Из закусочной повеяло свежими овощами и мясной поджаркой: приближалось время обеда. К пристани причалил небольшой, очень красивый пароход, и его пассажиры вскоре застучали каблуками по деревянным сходням, оживленно переговариваясь и нарушая сонную тишину вокзальной площади.
   Откуда ни возьмись появилась стайка детей. Двое мальчишек продолжали гоняться за своим товарищем, который удирал от них на синем самокате, а остальные разложили на скамеечке поделки из соломы - домовых с растрепанными бородами, покачивающихся на неровном брюшке птиц, медведей и кукол с разноцветными пуговичными глазками, - и встали рядом со своими творениями, искоса поглядывая на нарядных приезжих. Некоторые из путешественников подходили к скамейкам и с интересом рассматривали соломенные фигурки. Они даже кое-что покупали - так, на память об одном из многочисленных речных городков, в котором они сходили на берег, чтобы размять косточки.
   Мартин наблюдал за происходящим, радуясь, что может отвлечься от невеселых мыслей. Он гадал, откуда приплыл этот красивый пароход, и куда отправятся потом эти изящные дамы с кружевными зонтиками и господа в светлых летних костюмах, элегантно играющие тросточками.
   Блестка в его сумке зашевелилась и высунула острую мордочку. Подрагивая от возбуждения, она сначала смотрела на оживленную толпу, потом на него, потом скрылась в своем мягком переносном доме. Но через минуту норка появилась снова, на этот раз сжимая в маленьких зубках трубку для мыльных пузырей.
   - Поиграть хочешь, Блестка? - спросил Мартин, поглаживая зверька за ушком. - Ну давай, поиграем!
   Он вытащил из сумки бутылочку с мыльной водой и хорошенько ее взболтал. Затем перелил содержимое бутылочки в миску, попробовал воду на вкус, лизнув мыльный палец, и начал осторожно дуть.
   Блестка сидела на скамейке и смотрела, как искрящееся облако окутывает ее и Мартина. Когда облако сделалось густым и стало расползаться к другим скамейкам, она спрыгнула на мостовую и принялась ловить мыльные пузыри. Она вставала на задние лапки, подпрыгивала, кувыркалась, вертелась, как волчок, - словом, вытворяла такие фигуры, какие только балеринам под силу!
   Потихоньку вокруг Мартина стала собираться толпа. Пассажиры парохода улыбались, рассматривали странную плясунью в лорнеты и удивленно перешептывались. Да нет, же, это не кошка... Нет, нет, и не крыса, упаси боже, я знаю, как они выглядят - видел парочку на палубе! Это что-то другое... Может, хорек? Или ласка? Смотрите, смотрите, как подпрыгнула, почти взлетела! Какая умница! Ой, она попала в пузырь! Она внутри, как в стеклянном шарике!
   К скамейке подошли и дети, побросав свои соломенные поделки, и теперь таращили круглые глаза, наблюдая за танцем Блестки, и иногда тоже украдкой ловили пролетающий мимо пузырь.
   Какая-то молоденькая дама в кружевной шляпке с розами, краснея и смущаясь, подошла к скамейке и бросила в раскрытую сумку Мартина несколько монет. Она словно подала сигнал остальным. Люди начали бросать в сумку монетки и даже купюры, а худенькая русоволосая девочка пожертвовала одним из своих соломенных медведей, выставленных на продажу.
   Когда Блестка устала, и последние сверкающие шарики упали на землю, толпа нехотя стала расходиться. Некоторые задержались, чтобы получше рассмотреть разлегшегося на скамейке зверька. Робкая дама с розой подвела к норке своего пухлого сына, и прежде, чем Мартин успел произнести хоть слово, протянула ладонь в тонкой нитяной перчатке к ее взъерошенной спине. К его изумлению, Блестка не огрызнулась и даже не зашипела, - наоборот, она томно прогнула свое изящное тельце и перевернулась животом кверху, будто приглашая погладить ее еще...
   И мальчуган, и его мама чесали ее пыльный живот, сколько хотели, а потом другие дамы и местные ребятишки гладили Блестку за ушком, а она только закатывала глаза и улыбалась всей своей розовой пастью, высунув язычок от жары и удовольствия.
   А это кто? А как ее зовут? А что она ест? А как вы ее приручили? А можно еще погладить? - сыпались со всех сторон вопросы на обескураженного Мартина. Он растерянно что-то отвечал и все смотрел на Блестку, проявлявшую чудеса общительности и дружелюбия. Подумать только: ни сердитого фырканья, ни наморщенного носа, ни прижатых ушей! Если бы это было возможно, она и когти бы втянула! Ох, подлиза...
   Через толпу ребятишек протиснулся смуглый темноволосый человек в короткой жилетке поверх рубашки. Вид у него был несколько воинственный, наверное, из-за пышных черных усов.
   - А ну-ка, кыш отсюда! - беззлобно, но деловито скомандовал он детям, не желающим покидать аттракцион. - Займитесь-ка лучше своими игрушками, а то скоро пароход отплывает, а вы, небось, ничего и не наторговали!
   Напоминание усатого подействовало. Дети вернулись к своим поделкам и принялись зазывать назад, к лавкам, уже успевших разбрестись путешественников.
   - Здравствуйте! Меня зовут Телефтий Гропулюс, я хозяин "Старого плюща", - он махнул рукой в сторону ресторана. - А вы, я вижу, фокусник, или ... что-то в этом роде?
   Мартин не знал, что и ответить. Фокусником он стал только что...
   - Что-то в этом роде... - усмехнулся он и подмигнул Блестке, замершей на трех лапках. - Я путешественник, останавливаюсь, где хочу... Работаю, кем хочу.
  -- Да, понимаю, понимаю, - закивал Гропулюс, - Вы... Как вас величать?
  -- Мартин.
   - Вы, Мартин, и эта ваша зверюшка, - он кивнул на Блестку, которая уже успела свернуться на старой шляпе Мартина и теперь внимательно следила за говорящими, - устроили здесь увлекательное представление... Гомон был слышен даже из кладовки, где я разбирал продукты. Видите ли, я недавно купил ресторанчик и хотел бы привлечь к нему внимание местных жителей и приезжих. Ну, знаете, песни, танцы, фокусы и всякое такое... В летнюю пору в нашем городке останавливается много путешественников, так что я надеюсь на успех... Вы могли бы выступать в моем ресторане... Стол, кров и вознаграждение - в зависимости от сборов, разумеется, - я гарантирую...
   Мартин смотрел на Блёстку и понимал, что она только что для него сделала. Она нашла для него работу! И какую работу! Единственную работу, которая ему по-настоящему нравилась: опыты с мыльными пузырями! Ай да Блёстка! Ай да хитрюга! Вот откуда взялось и терпение, и эти милые, прямо кошачьи, ужимки: она зарабатывала авторитет у зрителей, и, между прочим, заработала кое-какие деньги...
   - Ну что, - Гропулюс сверкнул своими глазами-оливками, - Вы согласны?
   Мартин поднялся со скамейки, потирая затекшие колени. Норка шмыгнула в сумку - к переезду готовилась...
   - Согласен. Только я птица перелетная. Часто срываюсь с места... Да и осень скоро...
   - А это ничего! Это как дело пойдет! - обрадованно сказал Гропулюс, похлопывая Мартина по плечу. - Вы, может, еще какие-нибудь фокусы знаете?
   - Могу построить мыльные замки... И даже мыльные города с сверкающими куполами. Жонглировать немного умею... А еще ... У вас есть белая простыня или скатерть? Для театра теней...
   Мартин подхватил сумку и потертую, усеянную шерстинками шляпу и отправился к дверям ресторанчика, обсуждая с Телефтием Гропулюсом предстоящие выступления. В сумке звякнули монетки и зашуршала на горке бумажек Блестка.
   Пройдя мимо гипсовых колонн, собеседники скрылись в затененном зале, пахнущем лаком, греческим салатом и переменами...
  
  
  
  
   Встреча прошлого и будущего
  
   - Здесь маки, васильки и колоски лисохвоста, и еще немного ромашек, - сказала Гардения, устанавливая букет в керамическую вазу около окна.
   Лусия довольно улыбнулась. Сегодня она была нарядной - в ночной рубашке с кружевами и под легким цветастым одеялом.
   - Ну, теперь мне и идти никуда не нужно: мой луг будет прямо здесь, в этой комнате!
   Гардении стало грустно.
   - Может, мне остаться с вами? - предложила она, присаживаясь на краешек постели. - Мне никогда не нравились шумные толпы...
   - Еще чего! - Лусия даже приподнялась на подушках и легонько шлепнула Гардению по руке. - Я и Ангелину всякий раз прогоняю на праздник, не переношу, когда она остается здесь и портит мне настроение своим кислым видом! А потом... - Лусия зачем-то перешла на шепот, - Ты просто обязана там быть, ты же обещала...
   При слове "обещала" старушка посмотрела на Гардению как-то странно, одним глазом, как птица, и Гардения смутилась. И откуда она все знает? Лежит тут в своей комнате, пьет валерианку и травяной чай, глядит в потолок и все про нее знает...
   Лусия расправила одеяло и стала беззаботно обмахиваться большим веером с райскими птицами.
   - Ну, - сказала она строго, - тебе пора идти! И не забудь про ломтик земляничного пирога!
  
  
  
  
   На Каменном лугу садилось солнце. Оно вмиг покрасило разноцветную толпу в розовый цвет, и шатры кондитеров и фокусников сделались розовыми в фиолетовую полоску, и кое-где уже загорались розовые костры...
   Гардения сидела на розовом валуне и плела венки. К ней подходили девушки и женщины, - некоторых она знала, другие были ей совсем незнакомы, - но все они просили сплести им венки на удачу. Она выбирала длинные стебли из огромного лохматого снопа трав и цветов и быстро мастерила из них длинные косички, которые потом связывала в круг. Раз, два, три - и венок готов, и на голове горят маки и веют холодком васильки, и ромашки уютно и дружелюбно кивают кружевными головками.
   - И мне сплети... пожалуйста! - сказала девчонка в светлом сарафане и почему-то опустила глаза.
   Гардения с удивлением увидела перед собой Пепину. Сестра сконфуженно переминалась с ноги на ногу, она сомневалась, стоит ли ей просить прощение у Гардении, или хватит примирительного тона.
   - Конечно...
   Гардения сплела ей маленький венок из золотистых колосьев и белых маков. В нем белокурая Пепина смотрелась как снегурочка, жаль только, в ней, и правда, было многовато снега и льда... Но, может быть, они потихоньку растают...
   Где-то забренчала гитара и захлопали трещотки: возле костров начались танцы. Гардения пробиралась между веселящимися горожанами, которые либо что-то жевали, либо глазели по сторонам, выискивая какой-нибудь аттракцион поинтереснее. Здесь был высокий шпагоглотатель в серебристой кольчуге, похожий на средневекового рыцаря, который под изумленные возгласы зрителей проглотил сначала кухонный нож, а потом принялся за широкий меч с отточенным до блеска клинком. Жонглеры бросали друг другу зажженные свечи, да так, что ни одна из них не потухла! А чародеи превращали гусениц в удавов, а разноцветные леденцы в драгоценные камни...
   Гардения то и дело останавливалась, с восхищением смотрела на фокусников и клоунов, смеялась и охала, когда они вытворяли головокружительные трюки, но потом шла дальше, вглядываясь в раскрасневшиеся лица и ища одно, знакомое, с смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Джаспин должен был прийти на праздник, он обещал... Но как его здесь отыскать? Людей так много, все шумят и танцуют, толкаются и перебегают с места на место...
   Толпа стала настолько плотной, что Гардения с трудом протискивалась между телами и, наконец, оказалась в ловушке между толстой дамой в широкополой шляпе и продавцом мороженого. Холодный ящик с мороженым упирался ей в бок, шляпа толстушки карябала подбородок, и Гардения приподнялась на цыпочки, чтобы рассмотреть, что же привлекло внимание стольких людей...
   Перед зрителями возвышалась сцена, задрапированная синим бархатным занавесом, который был украшен звездами из серебристой фольги. Полукруг сцены освещался факелами и свечами, и в этом дрожащем свете все происходящее казалось каким-то неземным, космическим действом, непостижимым для земных умов...
   На сцене рождалась и умирала странная, хрупкая и прекрасная жизнь. Человек в синем, чье тело почти сливалось с занавесом, при помощи многочисленных трубок и петлей создавал из мыльной пены сложные, замысловатые фигуры, которые покачивались от малейшего ветерка и казались живыми. В воздухе то расцветали причудливые цветы с нежными продолговатыми лепестками, то лениво шевелили щупальцами прозрачные медузы, то сверкающие гирлянды обвивали самого волшебника и летели прочь, к зрителям, которые тянули к мыльным миражам растопыренные пальцы. Человек колдовал быстро: привычным движением он выхватывал из подставки нужную трубку - и вот уже готова новая фигура, она плывет над сценой и толпой и с тихим шелестом падает на головы, рассыпаясь мыльными брызгами...
   Сердце Гардении застучало так сильно и громко, что ее толстой соседке показалось, что ее кто-то толкает... Гардения щурилась, пытаясь получше разглядеть человека на сцене: его внешность, движения, улыбка, - все казалось ей знакомым, будто она прожила с этим человеком бок о бок целую жизнь... Мартин! Или Джаспин... Да, да, Джаспин Стром, Повелитель мыльных пузырей, она же видела афишу! Так и он тоже...фокусник...
   Тем временем на сцене возникали целые города под радужными куполами. Джаспин населял их жителями - крохотными пузыриками, дарил городам солнце и луну - шары, заполненные цветным дымом, и растил все новые и новые купола, приближая к ним свое восторженное бледное лицо и напряженные ладони. Зрители следили за его манипуляциями, затаив дыхание, и только вздохи восхищения вплетались в торжественную музыку, которая лилась из-за кулис...
   Но вот музыка несколько изменилась, стала быстрой и задорной. Джаспин уничтожил все фантастические города, легонько коснувшись их пальцами, взял со столика какой-то предмет, напоминающий тростниковую свирель, и начал выдувать целые тучи мыльных пузырей.
   Гардения даже зажмурилась от изумления. Того и гляди, из-за занавесок выглянет любопытная мордочка, и Блёстка закружится по сцене, лопая широкими лапами сверкающие шарики... И самой Гардении вдруг нестерпимо захотелось на сцену - почувствовать, как мыльная туча защекочет ее со всех сторон!
   Из-за занавесок, однако, вышла не норка, а пушистая белая кошка с черным кончиком хвоста. Она поклонилась публике, слегка опустив мордочку и не теряя достоинства, и стала лопать пузыри, танцуя на задних лапах и невысоко подпрыгивая. Примечательно было то, что приземлялась кошка тоже на задние лапы, и это выглядело так забавно, что зрители, застывшие в восхищенном молчании, смогли наконец немного расслабиться и вдоволь насмеяться.
   - А теперь, - сказал Джаспин, когда кошка настигла последний мыльный пузырь и, поклонившись, важно отправилась за кулисы, - Теперь любой желающий может оказаться внутри гигантского мыльного пузыря и посмотреть на мир сквозь радужную пелену...
   Поднялся шум и гам, все хотели стать участниками чудесного фокуса и оказаться на сцене. Гардения тоже подняла руку и даже подпрыгнула, едва не отдавив ногу продавцу мороженого.
   "Ну же, заметь меня, - думала она, вытягивая шею, - я здесь самая высокая!"
   Джаспин улыбался, обводя взглядом гомонящую толпу: его светлые волосы, стянутые в узел, растрепались и тонкими прядями падали на лоб; глаза смотрели дерзко и весело. Он, наконец, увидел Гардению.
   - Вот там, в центре, высокая девушка в маках, прошу вас на сцену! - выкрикнул он, подмигнув и сделав приглашающий знак рукой.
   Гардения помахала ему в ответ и начала пробираться к освещенному полукругу сцены; люди нехотя расступались, освобождая ей путь. Она медленно поднялась по ступенькам, стараясь не споткнуться в самый ответственный момент.
   - Я так и знал, что ты любишь мыльные пузыри, - шепнул ей Джаспин и схватив за руку, подвел ближе к факелам, чтобы все зрители могли ее рассмотреть. Хотя Гардению было сложно не заметить: она оказалась на две головы выше Джаспина и сейчас, в шелковом платье, напоминала узкую колонну из темного мрамора.
   - Итак, для нашей героини мне придется выдуть небывалый пузырь, такой, какого, пожалуй, и я сам не видывал! - воскликнул Джаспин и выхватил откуда-то большую петлю на гибкой ручке. Он провел петлей по воздуху, и на фоне синих драпировок возник огромный продолговатый пузырь. Пузырь все удлинялся и удлинялся, напоминая развевающийся на ветру сачок для ловли бабочек, а потом Джаспин опустил этот сачок на Гардению, и несколько секунд, стоя под мыльным колпаком, она видела мир вокруг дрожащим и перламутровым, а когда колпак лопнул, ее обрызгало пенными каплями...Всё было, почти как тогда, во сне... Как во сне. Как во сне....
  
  
  
  
   Они сидели на круглом камне и смотрели, как розовеет на востоке небо. Мимо них, полыхая красными языками, пронеслось огненное колесо, а за колесом, с криками и улюлюканьем - неугомонные мальчишки. На рассвете толпа заметно поредела, некоторые посапывали прямо здесь, на лугу: вот и шпагоглотатель не добрался до своего шатра и уснул, повалившись в траву, как поверженный в бою рыцарь.
   Джаспин вытащил из кармана маленькую потрепанную книжку в желтом переплете. "Афоризмы китайских мудрецов" - значилось на ее обложке. Кто-то сделал эту надпись чернилами, потому что старая уже стерлась.
   - Чья это книга? - спросила Гардения, осторожно перелистывая хрупкие страницы. - Ой, прости, глупый вопрос...
   - Моя. Но, вообще-то раньше она принадлежала моему деду, Мартину Строму. Он-то и начал эту затею с мыльными пузырями. А книжечка была для него вроде талисмана... И еще, у деда была речная зверюшка - то ли норка, то ли выдра - она выступала вместе с ним, и он любил ее даже больше, чем свою жену. Оно, впрочем, и понятно - ведь зверюшка повстречалась ему гораздо раньше, чем моя будущая бабуля... Чему ты улыбаешься?
   - Нет, нет, продолжай, это очень интересно... Зверюшка, говоришь...
   - Да. Звали ее Блёстка. Это я знаю точно, потому что дед так и свою лодку назвал. Чудной был человек. Перекати-поле. И я в него уродился...
   Гардения сидела на камне, сжимая в руках заветную книжицу, её лицо полыхало радостным румянцем, а сердце трепыхалось так, будто собиралось взлететь. Вот, значит, как... Всё и вправду было... и было давно. И Мартин, и лодка, и пузыри... А Джаспин очень, очень похож на своего деда.
   Она исподтишка посмотрела на Джаспина. Тот сгорбился и от этого стал казаться еще ниже ростом. Такой же маленький и взъерошенный, каким она привыкла его видеть... Вернее, не его, конечно...
   - А твой дедушка... Он... умер?
   - Да, меня еще и на свете не было. Исчез на озере во время шторма. Ни его, ни лодку, ни Блёстку так и не нашли...
   Она помолчала, пощурилась немного от лучей огненного шарика, выползающего на небосвод, и потом спросила:
   - А тебе не нужна помощница? Я, конечно, не зверюшка-талисман, но могу пригодиться... Если ты не стесняешься такой каланчи...
   Джаспин обратил к Гардении свое широкое лицо, окаймленное растрепанными соломинками волос. На этом лице всё можно было прочитать, как в раскрытой книге.
   - Я... очень рад, что ты это предложила. Странно, но мне кажется, что я знаю тебя давным-давно. И потом, мне действительно нужна помощница... и друг. Так грустно плыть по морю в одиночку...
   Он замолчал и взял ее за руку. Она обхватила его ладонь своей, большой и прохладной. Как будто так и было. И не важно, что раньше она имела четыре когтистые лапки...
   Ветер играл с листками книги, лежащей на камне между ними. Потом он затих, заложив между страницами закладку - зеленую травинку... Гардения невольно опустила глаза и прочитала:
   Когда слышишь колокол, который звучит среди тихой ночи, то просыпаешься ото сна, который увидел в другом сне...
  
  
  
  
  
  
  
  
   Бабушка Лусия съела ломтик земляничного пирога и с улыбкой взглянула вверх, на белый потолок. Возле розетки, на которой крепилась люстра, она видела морские волны и маленький паровой катер, покачивающийся среди белых бурунов. Катер торопился к новым берегам; на его борту стояла высокая девушка с серыми глазами и смотрела вдаль. Низенький паренек у руля что-то говорил, время от времени восторженно размахивая руками, но Лусия не могла разобрать его слов. Она прищурилась, чтобы рассмотреть надпись на борту катера. "Блёстка" - прочитала она и закрыла глаза.
  
  
  
  
   55
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"