И стали мы с внученькой жить вдвоем. Тихо так жить, спокойно. Спешить никуда не надо. Она в садик не ходила, я не работала. Получала пенсию за Антона Филипповича - двадцать восемь рублей пятьдесят четыре копейки, по утрате кормильца, значит... Моя-то пенсия еще меньше была - не то одиннадцать рублей, не то девятнадцать, уж и не помню. У меня ведь стажа рабочего совсем мало оказалось. Всю жизнь вроде трудилась, а пенсии нормальной не заработала...
Маруся каждый месяц высылала деньги на ребенка - правда, не бог весть какие, но нам хватало. Что нам особо надо - старой да малой!
Мяса в магазинах не было, а на рынке уж больно дорого - не часто позволишь себе такую роскошь. Летом, когда на дачу выезжали, я грибы солила и сушила, варенье варила, - благо, подвал-то большой, есть где хранить, спасибо Антону Филипповичу. Так нам и мяса никакого не надо: наварю картошки или гречневой каши, и уплетаем за обе щеки! Правда, Нетточка аппетитом особым не отличалась, но мои варенья-соленья любила.
В Ленинград к родителям едем - везем с собой гостинцы. Нагружусь, бывало, так, что зять потом еле тащит от поезда до такси. Надо, говорит, носильщика взять. Куда, мол, ты, теща, столько везешь! А как потом есть сядет - так только за ушами трещит, и не говорит уж, зачем много привезла...
А я еще у них пирогов напеку: с капустой - как Маруся любит, сладких - для Нетточки, своих любимых ватрушек и с рисом и яйцом - для зятя, ладно уж. Хоть и не терплю его, паразита, но накормить всех люблю. Пироги мои людям нравятся. Но когда пеку - под руку не попадайся! Все у меня в кухне так и летает, так жаром и пышет. К пирогам талант должен быть, чутье. А просто так, по рецепту, печь - ничего не получится. Испечешь, конечно, но таких, как у меня, ни за что не выйдет. Они и на второй день такие же пышные да вкусные - и не черствеют. К сожалению, талант я этот никому не передала. Но зато пирогами своими много народу накормила...
... Да... В первую-то зиму я тосковала. Нетточка маленькая была. Погуляем с ней вечером, поужинаем - уж ей и спать пора. И остаюсь я одна. Привыкла, что всегда рядом Антон Филиппович: то газеты читает, то телевизор смотрит... Больно уж он хор Пятницкого любил. А балет не терпел. Мол, зачем там мужики в чем попало - срам!..
А теперь вот не стало моего Антона Филипповича, и Нетточка спит - так одиноко, хоть вой! Иногда подумаю о тебе: как ты там, что делаешь... А потом себя одерну: у самой внучка растет, а все о чужом мужике думаю! Хотя, конечно, какой же ты чужой...
Утром внученька проснется, зазвенит ее голосок - и вся моя тоска рассыпается. А вечером - опять...
Весной у нас рядом с домом тополя обрезали. Вот Нетточка увидела и говорит:
- А давай, - отвечаю я ей, - мы наберем этих веточек и поставим в воду. Вот увидишь, они оживут и листочки выпустят.
Набрали мы веток, поставили дома в ведро с водой - а они не только листочки выпустили, но и корни дали.
- Надо их теперь посадить, бабуля, - говорит Нетточка.
- Ну что же, давай посадим. Только куда?
- К дедушке в садик, - придумала Нетточка. Это она так его могилу называла.
- Давай, - согласилась я, тем более что и правда пора к Антону Филипповичу съездить.
Поехали мы на кладбище и натыкали вдоль оградки прутиков наших. Посчитала я - тринадцать штук. Ну, думаю, ладно, все равно не приживутся. Посидели мы с внучкой на скамейке, я неожиданно для себя прослезилась.
- Вот, - говорю, - Антон Филиппович, оставил ты меня одну...
А Нетточка услышала и спрашивает:
- Почему одну, бабуля?
- Одних... - поправилась я.
- Двоих! - уточнила Нетточка. Я спорить не стала, но про себя подумала, что живем мы с внучкой не "вдвоем", а "одни". Потому что обе мы с ней одинокие...
А прутики наши прижились все до единого! Да как поперли! Пришлось потом выкорчевывать - а то бы, наверное, корнями всю могилу вывернули. Оставила я только два деревца. Сейчас они огромные, со всех сторон видать. Кладбище старое, заросшее, но могилу Антона Филипповича найти не сложно - по тополям...
Ну, а потом мы на дачу поехали. Первый раз без деда. Думала, не выдюжу - нет, ничего! Машину наняла, вещи упаковала - мы ведь со своей мебелью ездили, да и разного скарба много набиралось. На все лето ехали. Водителя уговорила помочь, не бесплатно, конечно. Побросали мы с ним вещи в кузов, а сами с Нетточкой в кабину сели. Дорога плохая, в рытвинах. Это сейчас там асфальт, да и ехать от нашего дома, наверное, минут сорок. А тогда мы часа два ползли. Шофер ругается:
- Надо, - говорит, - было предупреждать, что такая дорога. Я бы ни в жизнь не поехал!
- Ну, во-первых, я не знала, что тут все так за зиму размыло, - отвечаю я ему. - Во вторых, зачем же я тебя стала бы предупреждать, если бы ты не поехал? На себе мне, что ли, это все везти? А в-третьих, мог бы и повежливее, я все-таки женщина!
- Вижу, что женщина, - шофер немножко утих, - а где же твой мужчина? Почему одна?
Он уехал, а я набрала воздуха в легкие, сколько уместилось, и подумала, что жить все-таки хорошо. И на этом воздухе я, пожалуй, отдышусь...
Здесь, в деревне, было хорошо. Деревянный дом дышал, весь был пропитан солнцем и покоем. За домом росли цветы, названия которых я не знаю, но всегда узнаю их - по запаху, немного приторному и волнующему. Наверное, такие цветы росли когда-то у нашего дома. Во всяком случае, этот запах напоминал мне о самом счастливом времени - детстве. У меня никогда не возникало желания нарвать этих цветов. Но каждое утро, проходя мимо их зарослей, я с удовольствием вдыхала знакомый запах - и улыбалась. И хотелось, чтобы никогда не кончалось лето.
... Я смотрела на свою внучку - и видела столько всего нового, удивительного и неожиданного, чего не успела рассмотреть в детях! Нетточка, например, забавно коверкала слова. Однажды она самозабвенно танцевала под радио, а потом вдруг остановилась и только легонько помахивала вверх-вниз пухлыми ручками.
- Потанцуй еще! - я захлопала в такт музыке, подбадривая артистку.
- Я уже потанцула, - сердито наклонила голову Нетточка, опустила руки и отвернулась от меня.
Мне было смешно от этого "потанцула" - и совершенно непонятно, почему у внучки вдруг испортилось настроение, что вообще происходит в ее маленькой кудрявой голове. Внучка вызывала умиление и накрывающие друг друга приливы нежности. Странно, но ничего подобного я не успела испытать к своим детям. Можно, конечно, оправдаться тем, что мальчики были со мной совсем недолго, а детство девочек заслонила война... Но должны же были случаться мгновения нестерпимого счастья при взгляде на маленьких человечков, кровиночек, смешно и трогательно осваивающих мир... Может, просто забылось, и осталась в памяти одна забота, тревожная и бесконечная, опасение, что не успею вырастить, поднять, помочь...
... Вторую одинокую зиму мы с Нетточкой пережили легче. Внучка еще летом отказалась от дневного сна, утром просыпалась поздно, а вечером долго не засыпала - в общем, перешла на взрослый режим. Я пыталась с ней бороться какое-то время, но потом решила, что ребенку лучше знать, когда ему спать, а когда бодрствовать, - и успокоилась. По вечерам мы читали книжки, смотрели телевизор и разговаривали. Вернее, говорила я, а Нетточка была моим благодарным слушателем. Она тихонько одевала и раздевала своих кукол, кормила их, укладывала спать - и, казалось, слушала меня, во всяком случае, не перебивала.
Сначала я рассказывала ей о том, как была девочкой, какие у меня были игрушки и забавы. Но этого всего оказалось так мало в моей памяти, что я постепенно перешла к историям из более взрослой жизни, которых, конечно, Нетточка не могла понять, но я и говорила уже как будто не с ней...
Когда внучка стала старше, она сама просила меня рассказать "что-нибудь". И я рассказывала. И про тебя тоже. Какой ты был хороший и как на Финской погиб. Потом уже, много лет спустя, она узнала правду.
... А в ту зиму Нетточка слушала мое воркование как привычную сказку на ночь - сказку, в которой не так важен сюжет, как размеренная спокойная интонация и само звучание умиротворяющего и надежного бабушкиного голоса...