Это сон или явь? Если это сон, то неохота такого сна, кошмара, если это явь, то неохота просыпаться - явь такой видеть.

и снова печальный призыв, мольба о помощи:

Мама, мама...

Веки тяжелым грузом лежат над глазами, разомкнуть их нет сил, но все тот же призыв заставляет делать, казалось бы, невозможное, и вот она уже сонно оглядывает комнату, просвечивающую сквозь мглу ночи.

Муж спит, может, это все же сон? ребенок плачет на диване, сжавшись калачиком, и только хрупкие плечики трясутся неравномерно отбивая на коленках слезную дробь.

одеяло - прочь, да здравствует ночной холод и негостеприимство тьмы. Почти ползком она добирается до кровати. Уже проснувшееся сердце разрывается от материнской жалости.

ну, зайка моя, что случилось? опять бабайка приснился? ну, не плачь, маленькая моя, это всего лишь сон, вот ты проснулась и все стало хорошо, все как прежде.

Плечики можно обхватить одной рукой, они такие маленькие, хрупкие детские плечики.

и только всхлипы разрушали гармонию ночи, превращая ее в адскую смесь боли и умиротворения.

не плачь, расскажи мне, что случилось, поговори со мной. Давай, ты все мне расскажешь, и я заберу твой сон себе, а тебе будет хорошо, я заберу твои кошмары, и оставлю сказки, добрые со счастливым концом.

Новый цикл рыданий огласил спальню, и сквозь слезы детское:

не надо, мамочка, не надо! Я тебе ничего рассказывать не буду! не буду...

Почему? ну ты же хочешь, чтобы все было хорошо, расскажи мне, а я тебе поведаю сказку...

Нет...

нет, мамочка, тебе этого знать нельзя, мне не велено говорить тебе, это страшно.

ну, милая моя, пойдем на коленочки, не хочешь говорить, не надо, ну, успокойся, успокойся...

баю, бай! баю, бай!

Притихший муж приподнимается следом, оставляя остывать пустую постель, прокрадывается, через комнату, без слов берет дочку на руки, и переносит на кровать, кладет между ним и женой.

Посапывание, медленно замирая, перерастает в тяжелые вздохи спящего человечка.

Знаками, жестами, они направляют друг друга на кухню, для проведения остатка ночи за решением проблем, ставших спутниками их семьи.

Моргая озадаченными чувствами, сонно помешивая алюминиевой ложечкой остывший чай без сахара, пытаясь выдавить решение из спящего мозга, он устремился взглядом на часы на стене. Психологи, психиатры, бабки, дедки, как все это надоело! Никто ни чего так и не сказал. Конечно, была масса предположений...

-Сглаз, определенный сглаз на ребенка. - вынесла свою резолюцию бабка Маша. Старушка, которую рекомендовали добрые знакомые.

Ты садись, касатка, вот тут садись. на стульчик, я его тебе уж приготовила, пока вас поджидала.- и с усердием и напускной любовью усаживала Катюшку, утрамбовывала подушки, причитала себе потихоньку.

Что ж вы так, горемычные мои, что ж раньше не пришли? Вон оно как запущено. А в чём дело-то? Что беспокоит девку-то? не спит, может? или не ест?

да, вы понимаете, - продолжая уже высоким голосом, готовым перейти навзрыд, выдать слезы, продолжала Лена, - Катенька всегда была таким жизнерадостным, веселым, милым ребенком...

Дочка... Подвижная, любопытная, она...она выделялась среди сверстников.

Лена осеклась под тихим, несущим печаль, взглядом бабки Маши, говорившим о том, что, мол, дело серьезное, не требующее ни соплей, ни долгих рассказов.

-Дочка...Катенька...она просыпается и плачет. Ей что-то снится. Но она ничего не рассказывает. Никому. Не смотря на сотню попыток. Всегда стандартная реакция. При вопросе о снах она уходит в себя: стеклянные глаза устремляет в одну точку... а затем взрыв слез. -Она продолжала, не поняв, не видя явного намека на краткость.

Бабка Маша терпеливо, не перебивая, выслушала исповедь, кивая головой для сущей важности, щурясь так, будто бы мозговые импульсы пробегали по ее морщинистому лбу.

Так, пришли вы поздно, все что могу, то сделаю, но обещать ничего не обещаю... только учтите, мне понадобится ваша помощь, одна я не справлюсь. Три раза ко мне придете. если после этого лучше не станет, то уж извиняйте дуру грешную - не смогла я ничё сделать. И еще. На счет оплаты оговорим сразу. Значит вот как, коли получится у меня вашего ребятенка излечить, то отдадите мне чё сможете, чё захочите, а коли нет, так ничегошеньки я с вас и не возьму.

Оглядев еще раз ребенка, бабка Маша, не ожидая ответа на свой незатейливый, истертый годами, проглоданный сотнями, монолог, развернулась и направилась в ту часть избы, где у нее лежали всякие снадобья вперемешку с иконами. Надо бы отметить, что в доме вроде как на первый взгляд чистом и ухоженном, хоть и бедно обставленном, не находилось ничего лишнего. И только на второй, на третий, словом, после подробнейшего изучения дома можно было проглядеть сквозь вечные сумерки легкий беспорядок и налет старчества хозяйки.

Вернулась с чашей, в которой плавала вода, отражавшая крашеный потолок, с церковной свечой, иконой Божьей Матери и засаленным молитвенником, который не преминула сунуть в руки оторопевшей Лене. Икона тут же перекочевала в ручки Катюшки.

Бабка стояла над ребенком, чем вызывала его явную тревогу и боязнь, шептала навечно встрявшие слова молитвы, лила плавленый воск свечи в чашу над головой. Лена, устремив душу в небеса, стучась до Бога, читала молитву, с трудом разбирая слова на старославянском, путая их с теми, которые когда-то давно, еще в детстве знала, и повторяла под напором бабушки перед обедом.

Катенька обмерла вся, притихла, так и просидела до конца свечи, капавшей долго и усердно.

Был и второй раз, и третий, но результата не было. Он не пришел, несмотря на усилия всех, явно и косвенно задействованных лиц.

Бабка Маша сдалась, посоветовав еще несколько своих знакомых знахарок, которые, якобы, сильнее ее, но предупредила в своих сомнениях по поводу того, что они будут способны оказать существенную помощь.

Невроз...может быть...если будем наблюдать в течении нескольких лет, в момент становления личности, то можно сказать точнее...Будет, быть может, и возможность излечения. А пока поставим на учет и будем вести наблюдение... Не могу сказать точно, но я бы мог предположить психологическую травму. Как у девочки с общением? Она ни с кем не конфликтовала последние полгода? А вы с ней как обращались? Не били? Сильно не ругали? Не наказывали? Тут знаете, ли надо комиссию собирать, посовещаться, вот тогда и скажем вам все.

Лена кивала, тупила взгляд и думала о тщетности всех этих разговоров. Психологи не дали никаких выводов.

Бывало и так, что все эти методы перемешивались, давая сумятицу в голове, минус в кошельке и ноль действия.

А Катенька становилась сумерками, блекла, серела, молчала, не ела. Она становилась не просто сумерками, но ночью, отбрасывала тень на весь дом, на всю семью.

Вода в чайнике кончилась, крошки от бутербродов для усиления умственной деятельности расселились по столу, навели беспорядок. В раковине поселилась посуда нежилой горой, упреком для хозяйки.

Новый вариант, новое решение. Результат бы был. В этот раз решено было отправиться в тур по Европе.

Володя, значит завтра я беру за свой счет, оформляю визы...и иду в турагенство.

Знаешь, я не смогу поехать, надеюсь, что вы без меня справитесь... то есть я без вас.. то есть... ну, в общем, езжайте без меня...я здесь останусь...

И он глубже окунулся в почти пустой стакан, скрашиваемый присутствием остатков заварки, застывших на дне и немного освоивших стенки.

ты ведь все понимаешь, Леночка, нам нужны деньги, их не осталось. все потрачено на лечение.

Я понимаю, ты прав, лучше будет поступить по-твоему...

А что говорит воспитательница? - сменил тему, выбрав не более легкую, но свежую.

То же, что и мы видим, она молчит, сидит в углу, часто плачет без причины, ничего не говорит, ничего не ест.

А почему она не заходит в свою комнату? Ты это не смогла выяснить?

нет, -она качала головой, -игрушки, что я принесла из детской, она обходит стороной и они сиротками стоят в углу, в проем косится и убегает. И самое интересное, что все происходит так внезапно, настолько беспричинно и странно, что бессознательный страх наполняет своим ядом мое тело, холодеют конечности, стучит в висках сердце. Ну так вот, она туда не заходила уже неделю. Я помню, она встала с утра, все было вроде как обычно, но, ни сказав ни слова, села за стол, взяла в руки фломастеры и нарисовала странный рисунок. После этого вскочила, как ошпаренная, и побежала к тебе... ты еще спал... после этого в комнату она не заходила. И я даже пробовать не хочу ее туда завести, у нее такой ужас написан на лице.

Лен, а что там нарисовано, на этом листочке?

Ну, судя по всему, она не дорисовала картинку из головы, она так и осталась там, не выйдя полностью на свет, она ее сама не захотела выпускать. Там две палочки нарисованы, поперек друг другу... ну, как тебе это описать, в общем, это чем-то напоминает виселицу.

А ты его не сохранила? Быть может, именно там мы найдем разгадку всего, ведь она могла описать свои сны именно на бумаге.

Нет, дело в том, что когда я вынесла этот листочек, я ведь тоже подумала поискать ключ именно там, она выхватила у меня его своими лапками, разорвала в клочья, а потом сама пошла, открыла дверь и выбросила его в мусоропровод. Я пробовала просить ее нарисовать свои сны, но все тщетно... эта тщетность, она повсюду, она гнетет больше, чем несчастье, ведь несчастье можно исправить, а тщетность перерезает все пути к исправлению...

И, согнувшись настолько, что близок стал пол, она уткнулась своим лицом в него, зарылась, срослась с чужим - родным телом, и разрыдалась всей своей женской, легкой, чувствительной сущностью. Боль уходила вместе с покивавшей тело жидкостью, но горе оставалось. Вот так, после тяжелого тихого разговора они остались наедине со своей бедой, ос своим горем. Было пора вставать.

Боль дает силы или забирает их совсем. Исход зависит от еще одной составляющей - надежды. Если оная имеется, то силы будут, причем в необъятном количестве. И они находились. Кончались, находились снова, и снова кончались, и снова находились.

Она бросила всю свою отчаянность на сборы, пронеслась по паспортному столу, захватила там визы, загран. паспорта на удивление быстро, дальше, уже с дочерью, пробежала по магазинам, с заранее составленным списком всего того, что необходимо в дороге и что пригодится на время принявшему вид холостяка мужу.

Ребенка от таинственных мыслей не отвлекало ничего. Ни утомительные походы по магазинам в поисках вещей в дорогу, ни рассказы на ночь о странных странах, где они скоро побывают. Ничего не менялось.

Она начала иначе относиться к родителям, с большим трепетом и заботой, никуда не отпускала их от себя и все молчала. При каждом телефонном звонке или звонке домофона она вздрагивала, испуганно озиралась по сторонам и замирала в углу квартиры до тех пор, пока не понимала, что беспокоят свои, что все на самом деле в порядке и ничего не произошло.

И снова кухня, и снова прерванный сон. И снова отчаяние, и снова решение. Оно уже близко.

Кошмары стали просто невыносимы, сон превратился в один сплошной кошмар, слезы льются рекой, боль искрится в сумерках. Блеск. Тьма. Проблеск. Сумерки. Свет. Ночь.

Они уезжали. Он провожал. Все было тихо, странно, неуютно. Моросил дождик, давая верный прогноз погоды - будет слякоть, ветер и повышенная влажность.

В диком молчании, без улыбок и напутствий, выгрузили вещи из машины, перенесли их в автобус.

Катюшка плакала, глазами просила остаться, но все так же молчала. Папа тормошил ее, просил попрощаться, но так и не услышал ни единого слова.

Сели в автобус.

Тихое "Папа, не надо!" смогла услышать Леночка в момент отъезда. И тут же усомнилась в услышанном. Уж слишком это было невероятно.

Он остался на опустевшем автовокзале. Постоял все под тем же пресловутом дождем. Погрустил. Оглянувшись, не смотрит ли кто, перекрестил дорогу, и мысленно тех, родных ему человечков, что уезжали далеко-далеко, сел в остывшую машину и поехал на работу.

Катюшку посадили у окна - видеть все, запоминать для того, чтобы потом рассказывать, хвастаясь сверстникам, о каникулах.

Стекло запотело.

Пальчик, маленький, мягкий пальчик вырисовывал странные рисунки. И никто не мог понять смысла. Ни Лена, ни соседи по креслам.

Палочка, еще одна параллельно, покороче. Поперек еще одна, пересекающая первые две. И какие-то значки, совсем уже не понятные.

Вода заливала рисунок ровным слоем тумана на стекле, и рисунки при помощи все того же пальчика появлялись вновь. Все те же рисунки.

День прошел под знаком грусти. Он делал что-либо и понимал, что выполняет всю работу машинально. Разговаривать ни с кем не хотелось, откровенничать тем более, потому он придерживался тактики отчужденности, выбирая места так, чтобы они были как можно меньше запружены людьми, сотрудниками.

Они подъехали к границе с Амстердамом. Таможенный досмотр не занял много времени. Пассажиров попросили выйти из автобуса. Таможенникам необходимо было время, и оставаться в автобусе не имело смысла.

Лена потянулась следом за вереницей таких же туристов к выходу, взяв за лапку Катюшку. Но девочка не шелохнулась. Ручка безвольно упала на коленки. Мольбу. Просьбу о помощи увидела она в глазах дочери. Невыносимо тяжело видеть страдания своего ребенка. А еще хуже, когда не знаешь, в чем причина страданий. Лена взяла дочку на руки. Паника охватила ее, задушила здравый смысл.

Подумала. Решила доехать до центра страны, показать там врачам. Люди сказали, что по дороге будет какой-то дорогой санаторий, прославленный специалистами, уходом и врачами, которые творят чудеса.

А он пришел домой, после работы, после расставания в квартиру, так внезапно ставшую пустой, чужой, не дышащей. Открыл дверь, все еще лелея потаенную, скрытую даже от себя надежду на то, что вот сейчас, стоит повернуть ключ, толкнуть дверь, и в коридоре появится жена, и вприпрыжку на него наскочит дочь. И все будет так радостно-счастливо, так неподдельно честно, что захочется подбежать к окну, высунуть косматую немытую голову в форточку и закричать ничего незначащие звуки. Просто так, от безбрежного счастья, от желания всем подарить то, что чувствуешь сам, зная, что не заберут ее безвозвратно и безблагодарно, а, арендуя на мгновение, вернут, преумножив. И неважно будет в те мгновения, на которые так и не решишься в своей жизни, несмотря на не раз возникающее желание, как на тебя посмотрят люди, как оценят, что почувствуют. Ты будешь дарить им размноженное эхом счастье, ничего не требуя взамен, даже понимания, даже сочувствия. Просто так. Просто счастье.

Но вот ключ поворачивается и нога инстинктивно открывает дверь. И пустота встречает - колется.

Усталость всей своей мощью обрушилась на него, подавив все переживания, оставив место только соседке - пустоте.

И они уселись в кресле, распластав тела под силой тяжести, под давлением отовсюду. И стало так тяжело, так неуютно, но еще не была понятна причина той самой тяжести, помимо тяготения Земли.

Тревога овладела им. И Непонятность.

Он огляделся. И понял, что в этот вечер он сошел с ума. Внезапно, взял и сошел.