Молчанова Нина Ивановна : другие произведения.

Война, глазами маленькой девочки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Война глазами маленькой девочки". В этом повествовании будут изложены события до 1953 года. Хотя Война закончилась в 45-ом, жизнь наша мало чем изменилась: первое время приходили ещё запоздавшие похоронки, уведомления военкомата о "без вести пропавших", с нами оставалось недоедание, нищета, убогость быта, отсутствие игрушек, книг, школьных принадлежностей, холодные классы и тяжёлый, иногда даже непосильный труд в помощь нашим матерям и бабушкам. К нам не вернулись наши отцы. А мы всё ещё оставались детьми, детьми ВОЙНЫ . . .
  Война глазами маленькой девочки.
  
  Война! Она вмешалась в жизнь нашей семьи ещё до того, как начались первые выстрелы и бомбовые удары на границе и в приграничных районах. Это только потом стали говорить, что Гитлер напал вероломно и внезапно. На самом деле о приближении войны знали все, кому это было положено. Были проведены массовые мобилизации врачей и других медицинских работников. Их места в больницах и роддомах заняли пенсионеры и недоучившиеся студенты. Тоже самое происходило в других отраслях: учителей брали на должности комиссаров, строителей и других инженеров в военно-инженерные войска. Их места в школах и на предприятиях занимали третье и второкурсницы. Муж моей тёти был призван из пединститута и, после небольшой подготовки, стал комиссаром в части, воевавшей впоследствии на Коломенском направлении. Уже в декабре тётя Аня стала вдовой, а их трёхлетний сын Юра потерял отца. Моего отца тоже мобилизовали, и мама осталась одна, беременная мною. Не знаю и никогда теперь уже не узнаю, почему роды у неё начались преждевременно и потребовали безотлагательного хирургического вмешательства. Операция по спасению её жизни продолжалась 11 часов. Всё это время мама была без сознания. Бабушка, Ирина Тимофеевна, работала в той же больнице санитаркой. Когда старенький хирург вышел на несколько минут перевести дух, между ними состоялся следующий диалог:
   - Как моя дочка?
   - Плод уже вынули. Сейчас спасаем мать.
  "Плод" - это я, значит. Но бабушка не могла назвать меня "плодом" и снова спросила:
   - А ребёночек-то живой?
   - Когда вынимали, был живой.
   - Так отдайте его мне!
  И они отдали. А мама ещё месяц пролежала в больнице, так что ни о каком грудном вскармливании не могло быть и речи. А через 43 года выяснились ещё некоторые подробности этой, с позволения сказать, операции. Мама пришла на очередной профилактический приём к гинекологу, и женщина, видимо ещё не до конца убитая медицинским цинизмом, воскликнула:
   - Да кто же Вас так изуродовал?!
   - Роды были сложные, ребёночка щипцами вынимали.
  Врачиха спросила, как моя бабушка:
  - А ребёночек-то живой?
  - Живая, у самой уже трое школьников. Вот только глаз они ей повредили при "вспоможении" - всю жизнь смотрит на Мир одним глазом. Хорошо ещё, что на лице незаметно.
  А если бы не готовились к Войне, не мобилизовали всех хороших врачей . . .
  Но вернёмся на 43 года назад.
  Моей первой колыбелькой была картонная коробка, засланная всяким тряпьём и поставленная в духовку. Печь была не топлена со вчерашнего дня, и всё же в духовке было теплее, чем в других помещениях. А за окнами буйствовала черёмуха, цветение которой как всегда сопровождалось последними весенними заморозками. На календаре было 13 мая 1941 года.
  Бабушка после рассказывала мне, что голова у меня имела форму восьмёрки, сильно щипцами сдавили, когда вынимали. На затылке и поперёк всего лица два больших кроваво-красных пятна - там, где щипцы прикладывали. Вот тогда-то и повредили мне нерв левого глаза. Лечить эту травму было можно, но в три-четыре года. Но кто бы это делал? Все больничные койки даже в глубоком тылу были заняты тогда ранеными. Врачи? Их и так не хватало - на фронте они погибали как солдаты.
  Сразу же встал вопрос: чем кормить? Почему-то детский врач посоветовала выпаивать меня слабым костным бульоном. Это уже потом, на втором году жизни, когда удалось накопить денег на козу, стали мне давать по полкружечки молочка, размачивая в нём кусочки хлебного мякиша. Я потихоньку росла, крепла. На дворе вовсю зеленела травка. Ночи становились всё короче. И вдруг в одночасье Мир перевернулся! Грянула Отечественная!!! Мне было 40 дней.
  Что-то понимать и помнить я начала не ранее как в 44-ом. Одно из первых воспоминаний: стою на табуретке, рядом две женщины в белых халатах: одна крепко прижимает мои ручки к спине, вторая колупает чем-то острым у меня в носу. Кровь течёт из носу струёй, я ору и, чтобы не захлебнуться кровью, в перерывах между орами, стараюсь выдуть кровь, попавшую в рот. Красные пузыри на губах, на подбородке, белый халат весь забрызган кровью, моя одежда тоже. Оказывается: я "помогала" бабушке пришивать бельевые пуговицы к наволочке и, не удержавшись, в качестве эксперимента, засунула одну из них в нос. Как только она туда влезла!!! Попытки вытащить только усугубили ситуацию: пуговица "засунулась "ещё глубже! Перепуганная бабушка укутывает меня в старое пальтецо, сажает в жестяную детскую ванночку, ставит все это на санки и - "дай Бог ноги" - мчится в детскую консультацию. Далее происходит то, что описано выше. К счастью, всё оканчивается нормально: пуговица благополучно пришивается на своё место, нос, в конце-то концов, заживает, и только повышенная курносость остаётся на всю жизнь. Но я - оптимистка: отношусь к ней, как к первой боевой награде!
  Ещё помню сводки СовИнформБюро. Не сами сводки, конечно, что я могла тогда понимать?! А то, как все взрослые, а с нами жили ещё и эвакуированные, собирались у чёрного говорящего кружка - называли его почему-то "тарелкой", и внимательно слушали непонятные слова. Мне же приказывали сидеть тихо и ни к кому не приставать.
  Я всё время с бабушкой. Маму этих лет плохо помню, да я и не видела её почти. Все без исключения взрослые работали тогда без отпусков. Мама преподавала математику в школе: 6 уроков в первую смену, 6 - во вторую и ежедневная проверка тетрадей - это уже ночью. А в воскресенье приходили отстающие ученицы (школа была женская): всё искали с мамой какие-то "корни". Но я-то точно знала, что искать их надо в огороде, на грядках - они, обычно, прятались в земле. Самым любимым моим "корнем" была морковка. Горох я тоже очень уважала и гордилась, когда бабушка называла меня "помощницей" и в награду давала 2-3 стручка. Позже, когда уже стала постарше, научилась втихаря от бабушки добывать эти "корни" самостоятельно. Помню, вытащишь это чудо за хвост из грядки и бежишь скорее прятать ботву в траве. Саму морковку мыла в бочке с дождевой водой, что стояла под водосточной трубой. Вытирать приходилось о голые ноги, высоко задрав платьице: не приведи Господь было его запачкать! Разоблачение последовало бы неминуемо, а вслед за ним и наказание. Впрочем, ни битьё и ни какие другие наказания в нашей семье не применяли, достаточно было строгого взгляда. Вряд ли бабушка не знала о моих проделках! Она только делала вид, что не знает.
  Любовь к земле и её плодам осталась во мне с этих голодных лет на всю жизнь. Позже, уже в 6-ом классе, я даже стала участницей Областной Сельскохозяйственной Выставки за выращенный на пришкольном участке овёс, небывалой для нашей местности высоты и плодовитости. А ведь была я сугубо городским ребёнком, не имевшим никаких корней (опять "корни"!!) в деревне.
  Зимой было труднее. Земля-кормилица обильно покрывалась снегом, а есть хотелось ещё сильнее, чем летом. Бывало, бабушка снизойдёт к моим умоляющим взглядам, положит на блюдце несколько ломтиков остывшей варёной картошки, малюсенькую щепотку соли и капнет масла, постного, конечно! Сливочное мы тогда не знали. Об этом масле надо сказать особо. Обычно это было подсолнечное масло с добавлением горчичного и никакого рафинирования и дезодорирования!! Пахучее, манящее - сейчас такого не найдёшь днём с огнём. Иная молодая вертихвостка в руки масло не возьмёт, если от него хоть чуть-чуть припахивает натуральным подсолнухом: фи, пахнет! Для нас же, Детей Войны, это был желанный запах. Никогда не забуду, как бабушка наливает масло в винегрет (одно из наиболее доступных нам кушаний в то время!). Заботливо держит ложку над миской, чтобы ни одна капля не упала мимо, а потом уже из ложки переливает в посуду по счёту. Обычно на всю семью полагалось одна или две ложки драгоценной заправки. Была и другая еда: пшённая каша (по сей день самая моя любимая!), отварные и поджаренные на маргарине рожки, несколько блюд из мороженной картошки, которую удавалось собрать по осени на заснеженных полях или голодной весной выкопать оттаявшую из-под снега.
  Бабушка отмывала землю от этой нечаянной удачи и пропускала её через мясорубку: из этой мешанины получались вкуснейшие оладики - их почему-то называли "драники". А если её промыть водой и отцедить, то из полученной гущи можно было варить кашу. Заправленная так же прошедшими через мясорубку и прожаренными кусочками свиной шкуры, эта каша могла соперничать с лучшими блюдами от Поля Бокюза или Мориса Антуана Карена!! Шёл в дело и крахмал, который получался из отстоянной промывочной воды. Надо было только отделить и высушить осадок и сварить его вместе с заготовленными с лета лесными ягодами: малиной, смородиной, кислицей. Сахару к этому блюду не полагалось - это была бы уже немыслимая роскошь.
  У мамы в чемодане с документами и личными вещами лежала коробочка, сохранившаяся ещё с довоенных лет, с кусочками шоколада. Постепенно она опустела. Но и пустая продолжала оставаться в заветном месте. Иногда мама разрешала достать её и понюхать. Банка американской сгущёнке, неизвестно какими путями нашедшая нас однажды, казалась неземным лакомством"!!!
  Серой живой змеёй извивается очередь за хлебом. В очереди одни старухи, иногда подростки - весь взрослый народ сейчас на работе или отсыпается после ночной смены. В городе две шахты - все мужчины трудятся под землёй.
  Хлеб ещё не привезли, но вокруг уже много ребятни. В маленьких головёнках только одна мысль-мечта: вдруг да попадётся в покупке довесок - довесочек и тогда бабушка, конечно же, отдаст его внучке или внуку. Редко кто из взрослых выдерживал эту пытку - видеть голодные глазёнки маленького человечка!
  Поодаль, стараясь не привлекать к себе раньше времени внимания, группа карманников. Их цель втиснуться в толпу, подрезать карман и вытащить хлебные карточки у измученных домашними заботами и долгим стоянием в очереди старушек. Помню как бабушка показывает изодранный в лохмотья карман, изрезанную в лапшу газету и чудом уцелевшие карточки. Бабушкина хитрость с газетой в кармане помогла, и мы не останемся на целый месяц без хлеба!
  Однажды мы проснулись ночью от огневых всполохов за окнами, на улице движение, крики. Горит "Хлебный"! Вот уже пламя с диким воем вздымается в небо. Долго ли поджечь старое деревянное строение. Знающие люди говорят - покрывают недостачу. Мне это пока не понятно. Понятно только одно: ходить за хлебом теперь придётся за тридевять земель, а это будет ещё тяжелее для бабушки. Но я - то рядом, всегда подставлю плечо!
  Другие продукты: крупы, вермишель, муку, сахар обычно давали на работе, тоже по карточкам. Самые богатые продуктовые карточки - у шахтёров, потом - у детей, дальше - у рабочих (точнее, работниц!) других профессий, у служащих - это как раз мои мама и тётя. Самые бедные у пенсионеров - у нашей бабушки. В семье, конечно, все продукты идут в общий котёл. Это помогает кое-как сводить концы с концами. Хлеб - такого качества, что есть его почти невозможно. Бабушка режет его на кусочки, подсушивает у печьки. Сахар - кусковой. Чтобы его есть нужно сперва измельчить. Для этого существуют специальные щипчики. Чай, чаще морковный, пьём в прикуску. Есть ещё способ - в накладку, но это нам не по карману! Зато частенько получается - в приглядку. Это ещё большое счастье, что у нас есть огород!!! Картошка, овощи, иногда даже огурцы и малюсенькие помидорки - всё своё. Мясо - только с рынка и очень дорого.
  Купить новую одежду - большой праздник. Приходится починять, штопать, перешивать старое. Два-три платьица бабушке удалось сшить из довоенных ещё лоскутков. Остальная одежда от брата: его рубашки, штанишки, пиджачки. Вместе с пиджачком в моё владение переходит рогатка, полупустой коробок спичек, колода самодельных карт и ещё какое-то имущество - ничего не выбрасываю: это теперь моё! На рубашках, штанишках латка на латке. Когда штопать уже невмоготу, отпарывается весь рукав целиком: свитерок превращается в жилетку. Ещё хуже с обувью. Летом - понятно, босиком - по камням, стерне, крапиве. В весеннею и осеннюю сырость приходится сидеть дома, зимой - старенькие валенки. На пятках дырки, ремонту на подлежат, да и починить их мы сами не можем. Каждый раз, отправляя меня гулять, бабушка набивает в валенки всякое тряпьё и строго наказывает, тотчас бежать домой, как только промокнут и замёрзнут ноги. Да где уж там! На улице так интересно!!!
  Сугробы такие высоченные, что в них можно рыть пещеры с всевозможными ответвлениями. Особенно интересно, когда двое роют с разных сторон и потом встречаются внутри сугроба. Снег пушистый, и поэтому в пещерах достаточно светло, только свет не жёлтый - солнечный, а голубоватый, как будто лунный.
  Есть ещё одна ни с чем не сравнимая забава: катание по дороге на самодельных санях, которые делают большие мальчишки. Толстенную проволоку сначала сгибают пополам, а потом место сгиба загибают вверх. Сани для катания стоя готовы: свободные концы проволоки - полозья, загнутая вверх петля - передок. Улица у нас имеет сильный уклон сверху вниз. Команда собирается в верхней её части и занимает места. У передка - самый высокий и сильный паренёк, он держится за проволоку и будет удерживать равновесие всех, кто прицепится за ним. Я - самая маленькая и, обычно, замыкающая. Слегка отталкиваемся и, наращивая скорость, несёмся вниз. Эх, только бы не появилась встречная машина! До конца, как правило, доезжают не все - кто-то расцепился, и все последующие остаются лежать на дороге. Зато первые - самые сильные катятся до самого перекрестка: дальше нельзя - там оживлённое движение. Чем бы не закончился заезд, всё равно весело всем: мокрые, вываленные в снегу, голодные, сопливые - всё равно весело!!! А мне особенно, уже потому, что старшие не прогнали, позволили встать, хотя бы и сзади всех. Мечтаю о том времени, когда я буду стоять у передка и управлять движением.
  Машин тогда было мало: полуторки с брезентовой кабиной, трёхтонки с широким зелёным кузовом, эмки - легковые. Были и американские машины: огромные, с высоким кузовом студебекеры, виллисы - это уже высший класс! Изредка такой красавец приезжал к кому-то в соседний дом, и тогда вся улица, ну если не вся, то уж наверняка - половина всей ребятни, собиралась в их дворе. Прокатиться на виллисе было моей самой заветной мечтой. Иногда думалось - вот был бы у меня папа, у него непременно был бы виллис.
  Но был ещё и гужевой транспорт: лошадка, редко две, запряжённые в телегу или в сани - если зима. В нашем доме жил какой-то большой начальник из "Треста". У него была персональная, служебная кибитка с лошадью и сменной ходовой частью: летом - колёсами, а зимой полозьями. К экипажу был прикомандирован штатный конюх, он же кучер. Был Петя слегка слабоумный, но с работой своей справлялся вполне. Лошадка жила в стайке в нашем дворе, и мы могли часто наблюдать, как Петя чистил своего друга, поил его пойлом, ублажал кусочком хлебца и скидывал с сеновала охапки пахучего сена. Случались такие счастливые моменты, когда нам разрешалось залезть в шарабан и промчаться галопом по нашей улице вверх, а потом вниз. Редко случались! Но кто вам сказал, что счастье должно случаться часто?!?
  У Пети был огромный овчинный тулуп. В праздники, приняв "маленькую", Петя появлялся в дворе в расстегнутом тулупе и не совсем твёрдой походкой направлялся к оврагу, который начинался сразу за нашими огородами. Зимой на склоне оврага всегда образовывалась наледь (канализация была самотёчная). Всё соседская ребятня сопровождала его в ожидании редкого удовольствия. Петя ложился на снег у начала наледи и жестом давал понять, что пора занимать места. Сияющие и галдящие, нещадно толкая друг друга, мы рассаживались кто где смог: кто на полах тулупа, а кто и на могучем теле Петра. "Ну, с Богом! Поехали!!" И мы неслись по ледяной дороге со скоростью звука, кто-то, не удержавшись, кубарем отлетал в снег, кто-то судорожно вцепившись в овечью шерсть или в одежду живого паровоза и подвывая от счастья, продолжал движение. Но тут появлялся дядька из "Треста", и праздник заканчивался. Смущённый и виноватый Петя отдирал наши цепкие ручёнки от своей одежды и, понуро свесив голову на грудь, следовал за грозным начальником. Наверняка, ему здорово доставалось за эти представления!! Но мы, ни разу не видевшие телевизора, цирка - сейчас в это трудно даже поверить! - как мы были ему благодарны!!!
  А ещё у меня были лыжи. Это - две короткие дощечки, слегка загнутые и зауженные спереди. В середине досочки прикреплялась широкая петля, в которую вставлялась нога. В четыре года я уже могла проехать на этих лыжах несколько метров не упав. С гордостью подхожу к краю уже известного вам оврага, отталкиваюсь заранее припасёнными хворостинами и мчусь! Через несколько метров валюсь носом в снег. Никаких жалоб, рёва - всё равно никого нет рядом: снова на лыжи и снова вниз. Мне хватало упорства за три-четыре раза преодолеть весь спуск, до самого низа. Длинный и трудный подъём наверх и снова спуск. И так до тех пор, пока окончательно не окоченеют ноги и не застынут руки. Потом плетёшься домой: мокрая, уставшая, не в состоянии расстегнуть пуговицы на пальтишке. Бабушка помогает раздеться, закутывает в свою старенькую шалку и садит на маленькую табуреточку к печке. На верёвке сушится моя нехитрая амуниция.
  Печка - спасительница! Топим углём, бабушка собирает его с Юркой на угольных отвалах - терриконах. Юрке - 8 лет, он уже настоящий мужик, единственный мужчина в нашем доме. А вот собирать щепки на растопку - это уже моя обязанность. Эта повинность исполнялось мною до 12 лет, пока мы не переехали в дом с паровым отопление и газовой печью.
  Вообще-то печек у нас две. Первая - на кухне: варочная, с духовкой, вьюшкой, с двухконфорочной чугунной плитой: кольцами, блинками. Сбоку дверца - через неё засыпают уголь на колосниковую решётку. Когда уголь сгорает, то зола ссыпается вниз. Её достают через другую дверцу - поддувало, складывают в ведро и уносят на завалинку. На завалинке так приятно посидеть в тихий вечерок.
  Кроме печки на кухне ещё железная бабушкина кровать на досках. На ней мы всегда играм, читаем книжки особенно тогда, когда на дворе непогода и гулять нельзя или не в чем. В центре кухни огромный, высокий, письменный (почему-то?!) стол без ящиков, несколько табуреток и деревянный диван, с вырезанной на спинке надписью: "МПС". У этого стола много назначений: бабушка на нём стряпает, вся семья собирается, чтобы поесть, мы с Юркой делаем уроки, мама проверяет свои ночные тетради, бабушка иногда шьёт или вяжет. Посуда и припасы хранятся в . . . курятнике, который стоит в углу кухни и заменяет нам буфет. Вот бы куры удивились, если бы узнали!!
  Вторая печка у нас - "голландка". Она вмурована в стену и обогревает сразу две комнаты. Топят её с одной стороны, но помалу: из экономии. Зимой там всегда холодновато. Свету мало, так как окна наполовину завалены снегом. До 46 года там жили эвакуированные. Мебель: кроме кроватей на досках и второго канцелярского стола (но уже с ящиками), только полки с тётиными книгами: в основном, русская классика: Пушкин, Кольцов, Никитин, Майков, Гоголь ... - довоенные ещё издания. Так что центр жизни - всегда кухня.
  Ещё в нашем доме были коньки. Обычно на них катался брат, но иногда он бывал занят и это счастье перепадало мне. Коньки были стальные, со специальными отверстиями в передней и задней части для крепления на валенки с помощью верёвок. Одну верёвочку продеваешь в задние дырки и обвязываешь вокруг валенка, другую в передние и обвязываешь ей носок валенки на уровне пальцев. Потом начинается главное: верёвки надо натянуть туго - для этого служат специально выструганные палочки. Палочку просовывают между валенком и верёвкой и крутят пока конёк и валенок не примкнут друг к другу плотно.
  Катков, разумеется, тогда не было, никто их не заливал - не до этого было. Катались по любой мало-мальски пригодной поверхности. Чаще по проезжей части дороги. Благо машин в то время было мало. Слово "пробка" тогда имело ещё только традиционный смысл - затычка для бутылки.
  Мальчишки постарше катались с крючком. Из жёсткой проволоки сгибается крюк, которым удобно зацепиться за задний борт, и машина тебя повезёт: стой - не падай. Были и в моей биографии такие моменты. А бывало, заметит лихачей шофёр, выскочит, поймает и натреплет одному-другому уши. Только в 8-ом классе купили мне настоящие коньки с ботинками. К тому времени у нас в городе уже был настоящий каток на стадионе.
  Пришло время написать, наконец-то, о том, как мне купили новые валенки. Однажды в конце апреля тётя Аня пришла с работы радостная с огромным свёртком в руках. Меня поставили на стул, тётя торжественно развернула свёрток. В её руках возникли два огромных, как мне показалось, серых валенка. Меня вставили внутрь, коленки исчезли, я застыла в ужасе: как же я смогу ходить в таких бахилах? Но ноги (спасибо им за это!) за конец весны, лето и осень подросли. Хотя поначалу и было трудновато передвигаться, но зато как тепло, мягко, уютно!!! Я проходила в этих скороходах пять лет, и это были лучшие годы моей жизни!
  В городе был завод по ремонту шахтного оборудования - "Свет шахтёра", а у завода был свой пионерский лагерь на Мишихе. До сих пор не знаю, что это за штука такая была: "Мишиха", но лагерь помню. К нему вела деревянная дорога. Иногда такую дорогу называют "гатью". Весной, после таяния снега, и дождливой осенью по грунтовой дороге не проехать, мостить бетонку или шоссе - дорого. Вот и приспособились сибиряки строить гати, деревянные дороги. Заготавливают нетолстые неошкуренные брёвна и раскладывают их поперёк будущей дороги. К брёвнам прибивают доски так, чтобы получились две непрерывные колеи и дорога готова. В Сибири всё делают из дерева: заборы, дома: от полов до крыши, навесы, колодцы, столбы для электроснабжения вплоть до высоковольтных, тротуары, дороги. Такой увидел Сибирь Александр Городницкий ещё в конце пятидесятых, в своих геологических скитаниях:
  
  "Покрыта льдом зелёная вода,
  Летят на юг перекликаясь птицы,
  А я иду по деревянным городам,
  Где мостовые скрипят, как половицы."
  
  Вместо летнего отпуска маму послали работать начальником в пионерлагерь на Мишихе. Она уже две недели там: надо подготовить помещения к приёму детей: убрать неизвестно каким образом попавший туда за зиму мусор, что-то починить, подкрасить, почистить трубы у стоявший здесь в стылом одиночестве кухонной печи. Но вот все работы закончены, на улице заметно потеплело, и, наконец-то завтра - открытие сезона. А это значить, что и мне пора отправляться к месту дальнейшего прохождения службы. Путь не близкий для моих четырёх лет - 4 км. Хорошо ещё, что деревянная дорога будет сопровождать меня до места назначения - не даст заблудиться. Мы идём вместе с Тамарой Захаровной, старшей пионервожатой лагеря. Наверное я плетусь еле-еле, потому что ей приходится время от времени подбадривать меня: "Держись, Нинок-нирук, скоро уже половина пути!". Это она в шутку так меня называет, а вообще-то, я - Нина. В конце концов попутчица не выдерживает и сажает меня на плечи. Так я и появляюсь перед молодым народом: сидящей верхом на её худеньких плечах.
  У мамы совершенно не было времени заниматься мной - я была предоставлена самой себе. У мальчишек были свои дела, и они меня в лучшем случае не замечали. Девочки стали брать меня в свои игры: в дом, в магазин, в больничку, а, чаще, просто забавлялись со мной как настоящей: говорящей, бегающей, видящей куклой. Очень скоро мне это надоело, и я стала их сторониться. Сиротливо бродила одна по территории лагеря, залазила в самые укромные места. Обыденная форма одежды: трусы и майка, ноги босые. Платьице, панамка и сандалики выдавались только для торжественной линейки: открытие или закрытие сезона, приезд шефов из дирекции завода. Босые ноги были в цыпках и порезах, в подошвах постоянно сидели занозы. Вытащить их сама я не могла, просить помощи - не решалась. Вот и ходила постоянно прихрамывая, иногда - на обе ноги. Хорошо когда моя верная подруга - Тамара Захаровна - отловит меня и повыдирает застрявшие в ногах предметы. Я никогда не плакала и не кричала. И эта привычка тоже осталась на всю жизнь.
  Мне хотелось чего-то настоящего, а не кукольного. Нашла себе место на линейке и под звуки горна, первая прибегала на своё место, участвовала в уборке лагеря, ездила вместе с водовозом на колодец за водой, дежурила у флага. Но самым любимым моим занятием было - помогать в столовой: протирать столы, ставить солонки, раскладывать вилки-ложки. Иногда мне даже позволяли расставлять на столах тарелки с едой и раскладывать хлеб. Хотя в лагере по сравнению с домом хорошо кормили, есть всё равно хотелось почти всегда, а в столовой, где витали ни с чем не сравнимые запахи, хотелось ещё больше! Это чувство сопровождало каждого из нас ещё долгие годы. Но я уже отлично понимала значение слова "нельзя" и никогда не позволяла себе взять лишний кусочек. Но однажды со мной произошёл конфуз.
  В обед к чаю давали конфетки: маленькие разноцветные шарики, очень похожие на витаминки. Каждому полагалось по 8 шариков. Я вышла из столовой, зажав в кулачке свои восемь сокровищ и присела на скамейку, предвкушая наслаждение. Неожиданно, проходившая мимо девочка, положила в мою ладошку ещё один шарик. Вторая положила тоже, третья, четвёртая . . . Я просто онемела! Понимала, что надо кричать: "Нет, не надо!!", но язык меня не слушался! Мне было только четыре года! Внезапно как из-под земли возникла моя грозная мама. Она моментально разобралась в обстановки и прекратила это безобразил. Меня же, спотыкающуюся и захлёбывающуюся слезами, повела к спальному корпусу. Дети уже стелили постели к сончасу, я же обходила кроватку за кроваткой и каждому клала на тумбочку конфетку. Очень скоро у меня не осталось ни одной. Горе, смешенное со стыдом - публичное наказание! И полное непонимание своей вины!! После этого мне было приказано приходить в столовую после всех ребят, когда питались работники лагеря. Когда у мамы находилось время, она брала меня на обед с собой.
  Ещё одно привлекательное место в лагере: продуктовый склад. Там было много чего интересного, но сильнее всего манила сушёная картошка. Она была упакована в бумажные (крафтовские) мешки, и один мешок всегда был открыт. Ребятишки постоянно вились у заветной двери: авось что-то и перепадёт! Но для меня это была запретная зона. Но иногда мне всё-таки доставалось несколько ломтиков. Тамара Захаровна тайком от мамы прихватывала для меня в кармане небольшую жменьку. Это была наша общая большая тайна. Не знаю, кто из нас при этом больше рисковал?!
  Сейчас подумать, что же такого привлекательного было в этих сморщенный комочках? Не сладкие, без единой жиринки - не жаренные, а сушёные - они заменяли нам все лакомства в Мире, тогда ещё совершенно нам не ведомые!
  Тоже самое можно сказать о жмыхе. Сейчас мало найдётся не только детей, но и взрослых, которые знают, что такое жмых. Это было через несколько лет, но раз уж к слов пришлось! Наши соседи держали поросёнка и привозили для него отходы с маслобойни - это где масло растительное жмут из семечек. Это были большие прессованные пластины. Наверное, иногда попадались не вылущенные семечки или что-то ещё. Мы не разбирали, жевали всё подряд, захлёбываясь слюной. Жевали долго и упорно и только после этого выплёвывали абсолютно безвкусные жвачки. Славка - соседский сын, был признанным предводителем двора. Авторитет его, безусловно, держался на том, что он мог, имел моральное право - пролезть в стайку через одному ему известную лазейку и отломить кусок лакомства. Позднее, когда его родители обнаружили утечку, он был нещадно выпорот и несколько дней не выходил во двор. Мы же все тряслись от страха: боялись, что наказание может распространиться на нас. Но до этого не дошло.
  На соседней улице располагалось училище фабрично-заводского обучения - ФЗУ. Иду в школу, поверх шапки и пальтишка повязана старая бабушкина шаль - это значит, что бабушка до моего возвращения не сможет никуда выйти из дому. Я иду, мороз за 20, а может быть и больше, метёт позёмка - Сибирь!! Навстречу строем фзушники - их ведут в столовую. Что-то там сегодня на завтрак?! Животишки прилипли к позвоночнику, куцые шинельки, холщёвые брючки, простые ботинки, некоторые даже без носок!!! Большинство из них сироты или полусироты. Мне самой холодно, и поэтому не понятно, просто не доходит, как же чувствуют себя они. Это уже потом, когда вспомнится, слёзы наворачиваются на глаза.
  Жители района недовольны этим соседством. Ночами голодные пацаны лазят по подвалам: выставляют стёкла, срывают замки. Всё, что хоть отдалённо можно назвать пищей, забирают. Теперь в наших подвалах нет ни мышей, ни крыс!
  Во времена нашего детства не знали холодильников. Семья, в которой я росла, купила первый холодильник в 1967 году - в год рождения моего сына. А в те годы, о которых идёт речь, все продукты, требующие заморозки, складывались в авоськи или сумки и вывешивались за окно. Вот благодаря этому пищевому допингу выживали эти бедные ребятишки! Они мастерили проволочные крючки и по ночам выходили на охоту. Где они потом варили свою добычу или съедали полусырой? Когда - то и я разделяла гневные возмущения соседок, но сейчас . . . Да что об этом говорить. Они тоже были Детьми этой страшной Войны!!!
  Тётю Аню переводят на работу в областной центр, и мы все переезжаем. Да и как мы можем остаться? Квартира, предоставлялась тёте, и должна быть освобождена в одночасье. Только мама не может уехать в середине учебного года. Её разрешили жить при школе, в маленькой комнатушке на пару с другой учительницей. Она подъедет летом. Для переезда и перевозки вещей нам выделяют на станции самый маленький грузовой вагон - теплушку, как называли их в то время. Они использовались как пассажирский транспорт довольно долго: в них уезжали на фронт солдаты, беженцы ехали в южные республики (Ташкент - город хлебный). В пятидесятых, комсомольцы уезжали на Целину и на строительство новых городов и электростанций в Сибирь. А мы: тётя Аня за старшую, бабушка и двое маленьких ребятишек - ехали искать своё счастье в большой город. Вещей было мало, хотя захватили с собой всё: и железные кровати, и доски к ним, огромные столы, табуретки, связки книг. Не забыли ни курятник, ни МПС-овский диван. Несколько узлов с постелями. Ехали долго, так как нас часто отцепляли и ставили в тупик, как не срочный груз. Какой добрый человек установил в нашей теплушке печку?! С топкой, поддувалом и жестяной трубой - эти печки были тогда распространены и назывались почему - то "буржуйками".
  Во время вынужденных стоянок, команда, возглавляемая бабушкой, отравлялась на поиски топлива: щепок, оброненных с угольных вагонов - углярок - кусков угля, промасленных тряпок и ветоши.
  Однажды остановились ночью, и тётя Аня, поговорив с проходящими мимо железнодорожниками, объявила: "Приехали". Нет, совсем не так представлялся мне областной город!! Первой мыслью было, что мы приехали в ад!!! Нас отцепили на товарной станции, куда пригоняли, обычно, грузы, предназначенные для заводов. Вот эти-то заводы, со всеми ужасами из технологий, окружали нас со всех сторон. Самым страшным из них был коксо-химический завод. Его агрегаты были настолько огромными, что не помещались ни в какие цеха: печи - коксовые батареи, тушильные башни, ректификационные колонны просто стояли на земле без крыш и стен. При разгрузке очередной коксовой камеры, пламя вздымалось до самого неба. Раскалённые куски кокса падали в специальный, покрытый изнутри футеровкой вагон. Дальше - тушильная башня. Едва вагон въезжал в неё, на него обрушивались невидимые потоки воды. Невидимые, потому что они тотчас превращались в пар, который огромным белым грибом поднимался в небо. Когда, годы спустя, я впервые увидела в Хронике атомный взрыв, то сразу же узнала в нём родной коксохим. Конечно, наш гриб был меньше и не загораживал мгновенно всё небо, но ведь видела - то я его семилетней девочкой!
  Но вот я уже школьница. Мне повезло: школа близко от дома и потом - это самая большая женская школа в города. Почти с самого начала Войны и до прошлого года в школе располагался госпиталь и только в этом году появилась возможность вернуть здание ГорОНО. Где учились дети все эти годы трудно даже представить! Да и сейчас классы ещё переполнены. Например, в нашем - 39 девочек. 39 девочек и только 3 отца!!! Двое из-под брони - работали в оборонке - и только один уцелевший - из окопов. Был он контужен, ходил всегда с палкой, и этой палкой часто наказывал дочку за непонравившиеся ему оценки. Учителя, знавшие об этом, старались не ставить её плохих. Класс их в этом поддерживал. Остальные дети были либо полусироты, либо детдомовские. Детдомовки ходили в одинаковых платьях, пальтишках, валенках и всегда держались своей стайкой. Нас - домашних - они недолюбливали, но скорее всего просто завидовали.
  Учебники, тетрадки и другие принадлежности нам выдавали в школе. Учителя строго следили за тем, чтобы мы берегли учебники, не вырывали листы из тетрадок. У каждого была своя чернильница-непроливайка, её приносили в небольшом матерчатом мешочке, привязанную к ручке портфеля с наружной стороны. Держать чернильницу в портфеле было опасно - она имела обыкновение неожиданно превращаться в проливайку, и тогда всё содержимое портфеля оказывалось залитым чернилами. Ручки были деревянные со "вставкой", в которую вставлялось небольшое железное перо - "пёрышко". Иногда оно царапало бумагу и ставило кляксы - большие чернильные лужи - в тетради. А после кляксы в тетради появлялась противная "двойка". К каждой тетрадке прилагалась промокашка, мягкая бумажка по размеру листа. Прежде чем закрыть тетрадку или перевернуть лист, необходимо было его "промокнуть" иначе невысохшие чернила расплывались и текст становился нечитаемым. За это тоже ставили двойки. Вот так в борьбе с чернильницами-проливайками и кляксами проходила наша школьная жизнь до тех пор, пока не изобрели шариковые авторучки. Но мы тогда были уже совсем взрослыми.
  
  Так где же, скажете Вы, Война? Где обстрелы, бомбёжки, ревущие самолёты с крестами на крыльях, перекрестья прожекторов? Где немецкие солдаты, топчущие своими грязными сапогами нашу родную землю? Ничего этого не было. Всё буднично и просто: сначала повестка, несколько скупых треугольничков, и глухая тишина. Робкая надежда: ранен, не может писать. Да ну пусть безногий, безрукий, лишь бы живой! Почтальонов ждали и боялись. Вдруг похоронка: стандартное: "Погиб смертью храбрых" или извещение из военкомата: "без вести пропал " - БВП. Не было в наших краях на боёв, ни оккупантов, ни салютов, ни унылых верениц пленных. Иногда, уже после Победы, бывали факельные шествия - некоторое подобие салютов. Позже, уже после войны с Японией появились пленные японцы: они работали в шахтах. Мы их видели на улицах, когда они строем проходили по проезжей части под охраной автоматчиков. Никакой ненависти к ним мы не испытывали: они и так были понурые, жалкие и, я думаю, полуголодные.
  Школу я окончила в 1958 году. Жизнь постепенно налаживалась. Отменили карточки. В магазинах стало возможно хоть что-то купить. Закончились, точнее, притупились тягостные ожидания матерей и жён. Отцы наши так и не вернулись. Но хотя мы в повседневной жизни не вспоминали и не говорили о Войне, она осталась с нами навсегда.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"