День блистал. День визжал от удовольствия. Рабочие обязанности откровенно тяготились сами собой и упорно заводили в парк, к прудам, реке; к траве, осыпающейся на деловые бумаги. Все получалось легко. Я отчаянно кроила рабочий график, нагромождая встречу на встречу (зная заранее, что не успею, опоздаю, буду извиняться) и непостижимым образом успевала всюду и в срок. Этому не мешали ни поломки транспорта, ни отказавшийся работать телефон, ни собственное недоумение, - где же она, непунктуальность-то, неужели без нее вовсе, - и, словно приняв решение добиться чего-то от рабочего дня, снова и снова назначала невыполнимые сроки.
А день висел надо всей этой суетой, висел огромной своей раскаленной массой. Ему-то никуда не надо было торопиться, и он грел свои минутки на солнышке, разминая их, вытягивая, зажмурившись от удовольствия.
День-то не спешил, летний такой, солнечный денек получился, отпускной денек. Ему и в голову не приходило (и в самом деле, откуда голова у дня?), что есть дела, что время катится сумасшедшей лавиной, грозя смести напрочь все то, что не успело свершиться.
И я катилась вместе со временем, забыв выкинуть красную спасательную ниточку, - если исчезну в лавине, никто не разыщет.
А день висел сверху и покрывал гладкой корочкой расплавленных минут суету наших озабоченных движений.
Так вот мы вместе со временем и прикатились, и застыли посреди разбуженной тишины родных улиц. Домой приехали, стало быть, - хорошо хоть остановилась лавина в пяти метрах от родительского дома, все живы, все счастливы, хотя и до сих пор не могут перевести дух от испуга. Думалось, что - ну вот, вот еще бы мгновение, и ничего бы не стало: ни лиц, ни напряжения чувств, ни обид, ни прощений, - ничего, все бы смешалось в одном кроваво-снежном хаосе лавины времени.
Но день был медлен, но расплавленность минут обернулась резиновой тягучестью, - и лавинообразная напористость времени сдалась, сошла на нет, встретив достойный отпор.
2
Собственно, мы поругались. Вместе со временем вляпались в до блеска расплавленный день и поругались вдрызг.
3
Площадь трех вокзалов в Москве - всю московскую суету отражает в концентрированном виде. Так, чтобы каждому приезжему сразу было ясно: здесь вам не тут, здесь еще повернуться надо успеть. За что я эти три вокзала люблю - не пойму. Шум, толкотня, мат во все стороны. Но вот сюда, на Ярославский, я в свое время приехала - в первый свой московский день. Отсюда (с Ленинградского) моталась каждую неделю, как оторванная, в Питер - в волшебно-спокойный, промерзший, почти блокадный Питер альбома художника Кикорина. Там стены историей дышат, понимаете ли, потому и надобно было - каждую неделю. Здесь - работала в пяти минутах ходьбы мало не год; бегала на обед, пути-дорожки короткие протаптывала. Сюда (на Казанский) ходила друзей провожать уезжающих. На электричке поздней в кабине машиниста на слет отсюда ездила.
Вся моя московская жизнь привязана к трем вокзалам, будто настырно мне внушают свыше: "Была ты тут проезжим человеком, да так и останешься им навеки".
И уезжаю я тоже - отсюда, с Ярославского. Впереди два с половиной дня пути.
Позади - три дня сплошных нервов. Все, теперь все. Вернусь через неделю - одна, и жить мне теперь одной. Не к кому мне возвращаться в этот город-спрут, задушивший все мои душевные порывы.
Да и ехать домой - не к кому. Полгода назад сама все объяснила родителям - мол, люблю, потому слушать доводы вашего разума не желаю. И жить буду своим умом и без вашей помощи.
А правы были родители, и его, и мои. Мои объясняли, что поначалу-то оно всегда хорошо да счастливо. Но ненадолго это, а потому нечего жизнь налаженную ломать зря. Его родители рассказывали мне, что нам с нашими характерами (моим да любимого) не ужиться вместе ни в какую, - будто двум медведям в одной берлоге.
Правы оказались те и другие. Но и мы тоже - по-своему. Мы были счастливы наперекор неуживаемости, ругани, ссорам, неприятию друг друга, материальным трудностям и прочему жизненному хламу. И пусть подойдет тот, кто скажет, что так нельзя и что это не любовь, - в глаза поплюю.
Когда я вернулась, он сказал: "Я безумно по тебе соскучился".
И - следующей фразой, будто железным ломом в точку на виске, - "Но давай-ка я уеду, пока нет ссор".
И еще: "Я люблю тебя".
И уехал. За пять тысяч километров.
А я прокляла все московские вокзалы, вместе взятые, и Казанский конкретно. А заодно и себя, влюбленную.