Молодцов Александр : другие произведения.

Чёрный день

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:

    (Максимы и силлогизмы)


ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ


    И
скренность - одна из бесспорных удач нашего воображения.
    Я
никак не могу забыть того, что уже написал какие-то книги, и этот писательский балласт мешает начать всё заново, взглянув по-иному на явь. Дно сознания утыкано якорями прежних признаний, ценность которых под слоем ила и ракушек не поддаётся определению.
    Е
сли раньше Гребенщиков пел слабую вещь, то в любом случае от него исходила завораживающая энергия. Сейчас он только исполнитель хороших песен, но не трубадур. И то же менестрель Андерсон, поющий по инерции, и то же со всяким. Что-то сгниёт в душе, и после станет ясен принцип творчества, доселе неизвестный, и в наказание - лишение благодатной энергии, после чего творчество становится самопародией.
    К
нига о русофобии была бы не менее скучна, чем книга об эстоно-, мусульмано-, германо- или японофобии.
     Я испытываю лишь одну искреннюю фобию - быдлофобию.
    С
амых кошмарных врагов русского народа можно пересчитать по пальцам: во-первых, это, безусловно, Иванов, потом, конечно же, Петров и Сидоров.
    С
колько тысяч слов тянутся за мной похоронной процессией, и каждое что-нибудь да означает.
    Ф
инал фильма "Маленькие трагедии" триумфален, как финал Девятой симфонии Бетховена.
    П
усть она будет ворожеей, ведуньей, пусть знает свойства растений и трав. Ей ведомы семь стихий, сила огня и воды. Ей послушны дым и страх, законы левзеи и шафрана. Пусть заговорит мою тоску, оживит мою крону. Она возьмёт в свои ладони мою голову, стиснет виски, подует в лицо, и я всё пойму, и боль стихнет. Она подарит меня себе и мне другим, не мутным, удушливым интровертом, но посвящённым в тайны претворения умного духа пустыни.
    О
т Ныра до Яранска километров 25 ходу. Когда я заметил муху на правом плече, я отошёл уже изрядно и махнул на неё рукой. Спустя какое-то время я вдруг заметил, что она на прежнем месте и выжидательно смотрит на меня. Обычная муха, каких я немало перевидал в Ныру. Я опять махнул рукой: мне в принципе всё равно, но моим плечам уже есть что нести. Её пребывание лишь профанировало их роль. Какое-то время я опасался взглянуть на её место. Что её влекло: Яранск, отдых или моя аура? Перебрав мысленно все мотивы, я тем не менее не отыскал достаточных оснований, оправдывающих её соседство. Тогда я взглянул ещё раз и убедился в том, что она была у себя. Вряд ли это был Дух, воплотившийся в безвидную муху. Впрочем, что в этом нелепого? Не странен ли сам мой приезд в Ныр, не странно ли то, что я иду пешком в Яранск под этим удивительным небом посреди бесконечных полей и под благодушное урчание утробы. Не странно ли и многое другое под этим небом, что, создавая из мухи слона, заставляет меня запинаться за меридианы.
    М
оя жена вкусом должна напоминать белое рейнское "Мадонна".
    Н
есколько раз, поднимая трубку, Миша отвечал голосом на два тона ниже обычного. В такие минуты я безошибочно определял, что напрасно его о чём-либо просить - всё будет отвергнуто. Моё воображение всякий раз рисовало его примеривающим петлю, пробующим серьёзность выбранного вервия, привычным движением орудующего куском мыла. В каждом взмахе руки - непоколебимая уверенность довершить задуманное до конца. Тогда я мысленно говорил: помогай ему Бог.
    Э
гоизм - чувство неразделённой любви к самому себе. Самое невозможное в нём то, что, если не будет меня, не будет и никакой проблемы. Ровным счётом ничего не изменится. Что меня вообще могло не быть, даже намёка на меня.
     - Возмущайся или нет, всё равно нужно умереть.
     - Кому нужно? Мне не очень. Вам? Разве?! Им? А кому или чему? Почему я, как приговорённый, должен вымаливать пощады? Нет, онтология - это нонсенс. Я хочу уяснить себе себя, но не быть более ответом на чей-то вопрос.
    К
ак будто во мне осуществился вечный возврат, как будто это меня раздражает шумная неаполитанская чернь, будто я тихо, задумчиво брожу вдоль альпийских озёр, будто у меня так болят глаза и желудок, будто меня так допекают мигрени, жара и ненастье, будто меня так обманывают женщины, будто я переживаю предательство и равнодушие, будто я познал высокие минуты вдохновенных строк, будто я чувствую себя после них исчерпанным до капли, а затем будто мне так нестерпимо хочется показать свою свежую книгу и, пока не отделаю её, ни в коем случае не захочется умирать, а затем будто я натыкаюсь на новое непонимание, будто я, а не он, восклицаю в тридцать пять, что я уже сделал дело моей жизни, хотя впереди у меня ещё лет десять сознательной работы и в том числе мой "Заратустра", как будто я также застенчиво отвечаю молодой девушке: "Нет, сегодня я не был в соборе". Или я прячу от матери свои невменяемые книги, и, устав от всего этого, я хочу поскорее сойти с ума.
     Да нет, я другой, у меня совсем другие ошибки, главная из которых состоит в том, что я хочу узнать и предотвратить свой конец. У меня иной жанр триумфов. Хотя сходство так обманчиво. Чьи в конце концов это проделки? Меня нет, меня попросту сочинили.
     Да, Миша - опасный читатель, но я скорее благодарен ему за его непонимание, оно многого стоит. Не будь этого фатального непонимания, я бы не задавался вопросом, в чём преимущество знания перед незнанием, умного перед остроумным, непосредственного перед посредственным. Мне совсем неясно, отчего я не могу писать по-другому и мыслить в иных категориях, кроме тех, которые мне даны? А ведь я первый готов уверять, что писать следует только то, что не ждёшь от себя сам. Кроме того, у меня есть самые серьёзные сомнения относительно того, хороший ли я человек. Кто поможет мне их рассеять? В какую сторону?
     Скоро век Ницше, который до конца так и не состоялся, станет запрошлым, и вся история отодвинется в темь веков, и нам останутся толерантность и комфорт, водворённый на земле по мановению японских людей, поскольку место мистагогов в новом тысячелетии отведут программистам, а сам он заполучит эпитет средневековый, загадочный и причудливый, как Мейстер Экхарт или Якоб Бёме, и, увы, маргинальный, почти допотопный со своими филиппиками против цивилизации, нарождающейся технократии и прочей интегрированной белиберды, с его сверхчеловеческим пафосом, недоступным сверхпрограммистскому прагматизму. А ведь единственная попытка сверхчеловека была любопытна.
     Только поняв всё это, но не раньше, мы скажем: Ницше? Ну и что!? Мы произнесём это вместе с ним. Хочу ли я пустить Фрица в свои сны? Отнюдь.
    Н
аша страна обладает совершенно уникальным многовековым опытом, поэтому так забавна самоуверенность новых русских, полагающих, что стоит всем показать миллион, как всё вокруг них изменится в лучшую сторону. А Россия возьмёт взятку как должное, но не станет предпринимать что-то, чтоб отблагодарить в ответ. Огородом вон надо заниматься.
     - Менталитет всюду всё гадит.
     - Неча на менталитет пенять.
    Г
осподином с ретроградной физиономией, который предлагает прогресс одной ногой спихнуть к чёртовой матери, оказался не кто иной, как В. В. Розанов. Я мог бы написать о нём свои воспоминания.
    Н
ицше родился Гофманом, но уже совершенно не в романтическую эпоху.
    К
аждый большой художник, гений появляется на свет затем, чтобы явить миру своё я, сказать своё слово, которое, кроме него, никто не произнесёт. А мир ждёт этого художника, пождёт.
     Если только для этого, не стоит торопиться.
    О
громная спелая луна неслышно крадётся по воде вслед за мной, грациозно огибая бакены, пытаясь, очевидно, догнать меня. Но тут её подхватил сытый девичий визг и расплескал в сотнях брызг и колец.
     У большинства девушек есть потребность посмеяться просто так, от полноты души - выгодное преимущество перед тем, кто терпеливо отбирает для смеха действительно комичные ситуации.
    Ж
елание произвести сильное впечатление упирается в неумение произвести хорошее впечатление, которое оборачивается отчаянными попытками произвести хоть какой-нибудь эффект, пусть отталкивающий: а, наплевать.
    Ж
изнь - зебра, давно известно. Белые полосы проживаются в унисон с внутренним голосом, в со-Гласии; чёрные - в одиночестве, растерянности, в поиске той призмы, что снова соберёт распавшиеся цвета в белую полоску. Как законсервировать ощущение полноты жизни, чтоб в чёрный день восполнить его нехватку?
     Затем внутренний голос после молчания и перемежающейся хрипоты крепнет вновь. Счастлив тот, кто легко переносит разлуку со всем тем, что дорого внутри самого себя.
    Е
сли идти всё дальше и дальше в сторону Столбово, а затем ещё и ещё через смуглые поля, ясно очерченные леса, туда, куда сбегаются все кучевые облака, можно наконец выйти в то место, где люди не знают ещё ничего такого, там всё ещё трудятся на пашне крестьяне братьев Лимбург, всё так же сидит мадонна Бенчи.
    С
мерть - это пробуждение к чему-то ещё более прекрасному.
    Ж
изнь прекраснее любых моих рассуждений о ней.
    Е
сли органически неспособен вести размеренную жизнь, то нет разницы, прожить ли 40 лет или пресловутые 70. Жизнь просто идет интенсивнее.
    У
мирать, так только в Маринаде.
    Ч
икатило оказался мужчиной странной наружности. Тёмные с проседью, вьющиеся волосы, подвижное смуглое лицо, умный бегающий взгляд - всё имело не русское, не варяжское содержание. Я не сразу узнал его в толпе людей, пока чей-то голос не подсказал мне: вот это - Чикатило. Тогда я подошёл к нему ближе и из-за чьей-то спины не то кивнул, не то улыбнулся ему, словом, сделал то движение, которое, по моей мысли, должно означать: мы хоть и незнакомы, но я узнал вас, и нет причин, чтобы не начать знакомства. Мне показалось, что именно так и принято знакомиться с такими людьми. В том случае, если обычай ещё не установился, то, когда он установится, он будет именно таким - кивнуть знаменитости как старому хорошему знакомому. Он не выказал особого удивления моему жесту, следовательно, моё знание людей не подвело меня. Отказаться воспользоваться его ушными раковинами было выше моих сил:
     - На днях я думаю сойти с ума, а до этого меня не оставляет надежда выговориться. Если б знать, как переплавить избыток адреналина в норадреналин, может быть, всё обошлось. А так с каждым разом что-то отнимается от души, ей становится легче. Она как шагреневая - сужается к концу. И чья-то рука лениво указует авторучкой вглубь - се человек. Вообще-то мне просто хотелось написать свой сон, не подсматривая в чужие, и что за недоля - всюду избегать бездарности. Но допустим. И что?
     Вот я выхожу на балкон, он обламывается под моими ногами.
     Я стою у открытого окна, и неумолимая сила неземного притяжения влечёт меня выпасть из него.
     Я прохожу мостом, он рушится подо мной в проходящий поезд.
     Все столбы и трубы подают надежду упасть туда, куда направляюсь и я. Нам по пути.
     Как и все бетонные перекрытия не настолько прочны, чтоб не разломиться над моей головой.
    Нельзя быть счастливым, находясь дома, - самое малейшее землетрясение похоронит меня под его обломками, но и выйти из дому не менее опрометчиво, так как там подстерегают электропровода, только и ждущие повода, чтобы провиснуть со своих столбов.
     Ни один лифт не может выдержать моего хрупкого телосложения, с воем опускаясь в шахту.
     Идя кромкой леса, я изображаю удобную мишень тем в чаще, кто уверенно владеет нарезным оружием, чей глаз и мускулы пальцев сократят число моих предикатов до одного-двух.
     Автомобили не скрывают от меня своих намерений, и кто может согласиться на такую нехитрую приманку: сесть в поезд или самолёт?
     Но самое трудное - увернуться от плиты, падающей с панелевоза, когда я иду по узкому мосту.
     Я едва стряхиваю с себя мазохистское сладострастье при мысли о том, как буду я выглядеть, сделай я ещё один шаг с перрона к приближающейся электричке.
     Сама природа, кишащая великолепием и разнообразием, подсказывает мне мысли о конечности и хрупкости своей красоты.
     - Стремление к обладанию. Не будь ты собственником эмоций. Нужно легче расставаться с той осиянной интонацией, которая подарена тебе случайно. Она уйдёт к другим, а ты потерпи, пока тебе не подарят что-то другое. Тебе дадут всё, что тебе причитается, тебя не обвесят, но ты не торгуйся, а лучше распорядись тем, что у тебя уже есть. Это во-первых. А, во-вторых, Тот, у кого ты ищешь ответа, дать его тебе не может хотя бы потому, что чувствует, что от него требуется. А просто так - почему бы нет?
     - Беда в том, что я, понимая себя таким, какой я есть, тут же изменяюсь в другого и не могу себя узнать и понять, поэтому Молчалин, как истинный агностик, верно схватил суть дела, поняв цену нашим суждениям. Дело в том, что человек живёт не теорией познания, но в основном внутренними установками. Я согласен с Герценом, что жить надо во все стороны, но через 1 ч. 38 мин. я скорее всего забуду об этом. Есть сумма факторов, загоняющая меня жить в полторы стороны, и тогда напиши хоть на стёклах очков: живи во все стороны, но приди вот такая малость, как жара, и вся мудрость выйдет потом. Потому что будь хоть Гением за N 1, которому открылся смысл жизни, ты ничего с ним не сделаешь, раз ты не можешь выбрать по произволению подходящую эмоцию. Настроение выбирает тебя, а ты выбираешь колбасу в "Гастрономе", а в это время что-то иное, ценное в тебе опять ускользает из твоих земных пределов.
     - Сладковатый, как цианистый калий, привкус рефлексии. Способный сумасшедший из тебя не получится. Я тебя только что вразумлял: не торгуйся. Или обращайся в Общество защиты прав потребителей, а не ко мне. А знакомо ли тебе то безотчётное беспокойство, что, как зубная боль, беззвучно подкрадывается из своего подпольного уголка и заполняет тебя до краёв. Обычные предметы, располагаясь в определённой конфигурации, становятся ирреальными, земное притяжение выпускает из своих законов. Некие мысли и впечатления прилипают воспоминанием к определённым предметам или местам, и потом эту мысль можно снять с этого места несколько раз, пока она не пропадёт совсем, как чайная заварка, размытая неумеренностью.
     В памяти встаёт дом на пыльной площади, немного напоминающий тот, в котором Валентина работала в буфете, такой же двухэтажный, сруб весь почернел от тропических дождей, вокруг него теснятся такие же дома, может, чуть похуже, в которых живут странные люди с красивыми загорелыми лицами, сильными страстями. Посреди неотступно свежей зелени, какая у нас бывает только в мае, дом кажется ещё чернее, мансарду обступает балюстрада, она видна далеко от берега. Кажущаяся неправильность дома делает его таким уютным и притягательным, как иногда в правильном лице не хватает нечто неуловимого, что рассеивает его прелесть, и наоборот, желая подправить незначительный изъян, можно незаметно влюбиться в него.
     Мысль долго плутает по заколдованному кругу, затем ей это надоедает, она ускользает в едва заметную щель, и тогда станет ясно, как тяжело обманывать чьи-то надежды, но ещё тяжелее их оправдывать. А ты не обращал иногда внимание на лица прохожих во время катастроф? Сколько радостного оживления выплёскивается наружу? Причём она так естественна, эта радость, что никто не подумает её скрыть.
     - Опиум, сэр, опиум. Эту радость не откинуть на дуршлаг, не слить её мутных причин. Древле невнятная тоска обрекала меня часами стоять у кухонного окна, прильнув к стеклу в непоказанное время, оторопело всматриваться в окрестности луны, освещающей своим отчуждённым сиянием прозрачные облака. Я вытягивался на цыпочках и что есть сил пытался отгадать, чем вызван этот томный лунный вид, причину уюта и неги на её поверхности. По-видимому, всё-таки я являлся очевидцем событий величайшей важности: они находились в заговоре. В любом случае их отношения складывались вполне приватно, косвенным подтверждением чему было то обстоятельство, что луна явно не чувствовала себя стеснённой в обрамлении паутины облаков, в свою очередь им передавалось впечатление её беззаботности. И чем теснее раскрывалась их притягательная связь, чем более я становился прикосновенен их бессловесной, но такой величественной тайны, тем ощутимее подступало неизбывное одиночество голого, всеми покинутого человека.
     - Воздавать коемуждо - живительная работа Зиждителя мира, а не нас с тобой. Жизнь - она и есть жизнь, какой с неё спрос. Счастье - в лёгкости разлуки со всем, что тебе дорого, а иначе есть вероятность стать обаятельным человеком - кормом для безотлагательных хищников.
    Б
ольше всего было Лен, чуть меньше Оль и Свет, до обидного мало Наташ и ни одной Надежды, не говоря об Иннах и Ларисах.
    В
сё, что творится со мной, с нами, мне представляется любопытным и неслучайным, и весь дольний мир хочется сделать сопричастным этой импровизации, где мне подойдёт и эпизодическая роль, и амплуа первого любовника.
     Всечеловеческое, слишком всечеловеческое.
    С
оки творчества и соки жизни, полнокровного бытия бегут из разных источников.
    "Самодовольство (самодостаточность) ограниченных буржуа" и "высшие интересы", "тонкая душевная организация" сами по себе ничего не представляют, но забавны в сравнении друг с другом, в реакции друг на друга.
    В
сякий, кто решится умереть, спустя некоторое время начинает являться мне в своих оживших двойниках, словно желая пополнить мои сведения по части инкарнаций в чем-то весьма существенном.
    Т
олстой на протяжении всей своей несуетливой жизни несколько раз испытывал желание целиком заново перечитать всего Пушкина. Вероятно, это род катарсиса. Я себя под "Аквариумом" чищу - "С утра шёл снег" возвещает стройный день моей жизни.
    С
перва я пытался их чему-то учить, но это было безумие. Вскоре мы поменялись ролями.
    Г
оризонта на закате не видно - он погружён в пепельную муть, и, когда солнце садится за него, он оказывается не там, где его искало разумение, а чуть выше, но зато глаза начинают угадывать продолженную линию кромки земли, пространство становится шире, край земли отодвигается вглубь. Возле самого солнца уделы просто чарующие: там серебристо-розовые облака вытянулись по струнке, вид халдейский - в густом палевом воздухе осторожно ступает на покрытую сложным покровом почву птица стратикомил. Бог в вышних озабоченно вершит свой суд, Матфей с Марком обеспокоились судьбою дщери Иаира, а Лука лечит приступы пантеизма прихожан церкви имени Святой Троицы.
    А
х, вот оно что! Мать возмущена своей дочерью, а отец сыном, потому как узнают в них самих себя со всеми своими ошибками, которых бы сейчас уже остереглись, но объяснить суть которых и до сих пор бессильны.
    А
затем я вновь навлекаю на себя сон, надвигаю к самому подбородку. Там я найду одно место, которое не походит ни на какое другое. Потом, утром, я стану утверждать его сходство, архетип, а сейчас мне не до этого - меня уже заждались. К тому же сходства может не оказаться вообще, да и есть оно или нет - кого не шутя это тревожит, затем что сон - это вовсе не импровизация, пронизанная искусством игры, это убедительная непосредственность, отсутствие детерминант и сопоставлений. Сны никуда не исчезают, приснившись, они остаются со мной до конца, они - тоже моё творчество. А хранятся они все сразу в одном месте - и приснившиеся, и ещё нет, счастливые и кошмарные, вещие и несбывшиеся. Это священный Грааль, взыскующий нас.
    П
едагоги ведут себя совершенно неинтеллигентно - в то время, когда всё население честно смотрит "Санта-Барбару", они смотрят да ещё и ругают.
    П
еред тем, как принять какое-нибудь трудное, но и необходимое решение, возникает опасение допустить ошибку, при этом a priori предполагается, что существует какое-то в принципе безошибочное решение. Всегда ли мы имеем право на такое допущение? (Очередные вариации на тему Джона Кеннеди о сироте-поражении).
    П
лебейский ум то и дело путал правду-матку, которую в силу фамильярных отношений, что сложились у них за время их продолжительных отношений, почитал за правило резать, с абсолютной правдой, которую всё равно, что рассказывать сон в словах. Но тем, чьи лица были рябы от сознания своей правоты, всегда было мучительно сладко пострадать за свою правду-матку: будь то первые христианские мученики или 26 бакинских комиссаров. Удивительно, что среди тех, кто более всего был готов страдать за правду, было совсем мало мудрых людей, тех, кто был к истине в наиболее интимной близости. Таким образом, адептам и прозелитам правды-матки в свою очередь приходилось быть жертвами её алтаря. Любовь к парадоксам начисто покинула меня, когда я решил, что страдания - довольно пассивный способ познания истины.
     - Кто вы, откудова взялись и где набрались столько правды? По какому праву вы оголяете её как свою собственную, как последний указ, кто уполномочил вас, и с чего вы взяли, что у вас именно правда, а не что-нибудь? Почём вы её брали и на какие нужды собираетесь употребить? Не та ли причина в вашей любви к правде, чтобы причинить очередную беспричинную боль, а не струить самое правду? Что нудит вас произносить правду над тем, кто сам не в силах установить её пробу? И достанет ли у вас таланта, чтобы оглашать правду, да и чисты ли ваши руки, чтоб своим прикосновением не осквернить её? Не оттого ли вы так торжественно настроены, что в глубине вашей души (глубина её соизмерима с количеством правды, умещающейся в ней) сомневаетесь в том, что вам станет легче, когда вы выплеснете её на других, и потому заранее приготовились мучиться сознанием нерастраченной, нерастранжиренной, нерасстрелянной правды. Что придаёт вам уверенности в том, что правде суждено сыграть осязаемую роль помимо других, менее доступных искушений? И не думали ли вы использовать её сперва лишь как средство обогатить досуг, рецепт самоублажения и самовозвеличивания, как любые другие инстинкты? И лишь спустя какое-то время, как следует из основ мифотворчества, честолюбие намекнуло на истинные прелести правды, которые в состоянии извлечь только испытанный гурман.
     Так мне никогда не остановиться.
    К
акими качествами нужно обладать кондуктору троллейбуса, чтобы не стать отпетым русофобом? Да и сама русофобия не крупица ли русского менталитета?
    М
ироощущение индивидуальности и частицы единого целого.
     Не переступи через спящего, сожигай свои выпавшие волосы, поминай в двадцатый день, кроме понедельника, - такому разнообразию установлений позавидовали бы талмудисты. Традиции - суррогат подлинных чувств простонародья. Чем их более и чем они нелепее, тем оно значительнее себя чувствует.
    У
беременных такой смущённо-виноватый вид, какими их увидел Ян ван Эйк в Арнольфини.
    Ч
убайс на оба ваших дома.
     Буржуазные творцы регулярно подчёркивают роль труда в создании своих новых произведений. Это должно говорить о качестве творимых продуктов и способствовать их наилучшему сбыту.
    К
ажется, хоть на один вопрос - что лучше: любить или быть любимым? - я знаю ответ.
    Г
ения от заурядности отличает способность воплощать свои замечательные идеи, которые посещают и дюжинную голову.
    С
вободная любовь всегда может означать только одно: свободу для одного, любовь для другого.
    И
так, я продолжаю вести свой дневник наблюдений над самим собой. Тревоги юности давно ушли от меня, а вслед за ними и мучительные вопросы. Осталась ненужной надежда раскрыть алхимию сна, тем самым подтвердив то, что наиболее важная и самобытная часть существования протекает не наяву. Время высыхает и испаряется, и потому я пишу эту книгу, чтоб поскорее забыть о ней.
    В
иртуальная реальность шире, чем о ней принято думать. Для меня картина Петрова-Водкина "Тревога" такая же реальность, её полноправно (хотя и не без некоторой тревоги) населила моя душа. Стало быть, виртуальной мы назовём любую реальность, где наша душа не чувствует себя как на параде.
    С
егодня повсюду в воздухе чувствуется запах восьмидесятых годов и "русской мысли", лучи солнца струят путаные идеалы кающихся дворян.
    С
амое неприятное то, что нам дана лишь малая толика чувства меры. Сделав что-то самозабвенное, нужно тут же отойти в тень, уступив место другому, в себе самом, другому жанру вдохновения, на что редко у кого хватает незамедлительной мудрости. Но тут творец начинает вытворять что-то необязательное, что-то обосновывать, доказывать право на существование никому не нужных принципов.
    В
едь откровенно злых мыслей и дел немного (те, кто хоть немного касались этой темы, поймут меня), но и традиционные мысли и дела и т.н. добрые, продолженные и преломленные в нашем тесном пространстве, становятся, мягко выражаясь, амбивалентными.
    Д
олг старшего патриота.
     Как приятно порой убить смысл слова, вытряхнув его оттуда, а затем произносить его в чистом виде, не оскверняя бездарным значением. Как оно удивительно свободно, как смело, ненавязчиво и гордо, как трогательно свежо, когда предоставлено само себе. Как изъясняются дипломаты: артикуляция - всё, семантика - ничто.
    Б
ыдло жило, быдло живо, быдло будет жить.
    В
о имя чего трудятся моралисты? Всё равно приходится всё начинать заново. Люди вовсе не созданы для усвоения истины.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"