Одеяло моего сознания, сотканное из лоскутов воспоминаний и расшитое бисером эмоций, расползлось по швам и лежало кучкой яркого тряпья внутри моей черепной коробки. Я безучастно таращилась в потолок лежа комком кошачьей шерсти на ковре, прилипнув к нему без возможности отскрести себя без специальных средств. В случае с шерстью этим средством была варежка для ее сбора, в моем же случае на эту роль не было достойных ситуации кандидатов. Иногда в подобных состояниях мне помогал кофе, но сейчас мысли о нем даже не зарождались в моей голове, потому что зарождаться им было решительно негде: казалось, все извилины под абразивом пережитого кошмара напрочь стерлись. Если бы я сейчас могла анализировать ситуацию, мне бы, скорее всего, захотелось, чтобы потолок ответил мне на мой пристальный взгляд и рассказал, что мне теперь делать. Но я была лишена столь соблазнительной возможности, и все, что мне оставалось - это ждать зарождения жизни в пустоте черепной коробки, переждать длительный этап ее эволюции до разумной формы и развития этой формы до достаточного уровня эмоционального интеллекта, чтобы смочь пережить недавно увиденное по ту сторону моей тревоги.
Сейчас меня нисколько не беспокоили вопросы о том, что я не могла себе позволить несколько часов валяться на полу, сверля дрелью взгляда потолок, а должна была работать и учиться. Поэтому, мне трудно оценить, сколько занял процесс зарождения и эволюции жизни, но первое, что я смогла почувствовать - это радость от того, что я не испытывала тревоги и чувства вины от того, что лежу и ничего не делаю. Впрочем, эта тревога явилась вторым чувством, которое я испытала, поэтому первым совершенным мной движением (помимо моргания) было поднесение левого запястья с часами к глазам. Без пятнадцати одиннадцать. Не так уж плохо, если учитывать, во сколько я вчера, вернее уже сегодня, вернулась домой и потеряла связь с реальностью. Пульсирующий мираж тревоги развеялся, как только жажда быть оправданной в собственных глазах была удовлетворена глотком информации, что я не пропустила свои рабочие часы.
Я опустила руку и приподнялась, опершись на согнутые в локтях руки. На меня испуганно смотрели идеально круглые блюдца кошачьих глаз. Питомцы даже мяукать не решались, требуя по своему утреннему обыкновению еды. Что-то напугало их настолько, что привычный паттерн поведения изменился в это утро. Или кто-то. Но коты не пытались убежать и спрятаться от меня, что давало надежду на то, что этот кто-то - не я. Я протянула к ним руку, в ответ на что тот из них, тот, что посмелее, понюхал мои пальцы и ткнулся в них щекой, показывая тем самым, что уже все впорядке и мы в квартире одни. Я улыбнулась уголками губ, потрепала его за ушами с кисточками и, превозмогая боль в теле, сравнимую с болью после тяжелой тренировки в зале, (хотя тренировки накануне не было, и причина неприятных ощущений оставалась загадкой), поднялась с пола. Нужно покормить моих подопечных, умыться и покормить уже саму себя. Есть, вопреки своему утреннему обыкновению, хотелось страшно.
Выходя из спальни в коридор, ведущий к кухне и санузлу, я мазнула взглядом по своему отражению в ростовом зеркале. В правом уголке губ темнел запекшийся сгусток крови, а низ щеки и подбородок украшала размазанная по коже ее темно-бордовая хохлома. За грудиной что-то мучительно сжалось, по спине мучительно медленно поползли мурашки. Причина боли в мышцах вдруг стала ясна, как солнечный день за окном: я с кем-то боролась. С кем-то, прилетевшим на пламя зажженной мной свечи с той, другой, стороны, как мотылек ночью летит на свет в окне дома.
Я побыстрей отвернулась от зеркала. Мне нужно покормить котов. Мне нужно умыться. Позавтракать. Поработать. Все что угодно, лишь бы живительным зельем размышлений не воскресить воспоминания о прошедшей ночи.