Как это всегда бывает осенью, мне захотелось почитать что-нибудь достаточно пронзительное, чтобы заставить меня пустить слезу, и, одновременно, достаточно смешное, чтобы позволить себе забыть о воспитании и рассмеяться прямо в толпе людей. В метро, например. А значит, эта литература должна быть предельно, обескураживающе в своей простоте, честной. Поэтому я вновь, как и год назад, и два, и три, беру в руки томик Сергея Донатовича Довлатова.
Это советский писатель, родившийся 3 сентября 1941 года в Уфе, столице Башкирской АССР, и умерший на другом конце света - в Нью-Йорке - 24 августа 1990 года от сердечной недостаточности. Эмигрировать в августе 1978 года его заставило преследование властями Союза за неугодные им тексты. При жизни в Союзе, Сергей Донатович работал журналистом в различных изданиях: после института (факультет журналистики ЛГУ) в газете "Знамя прогресса" ЛОМО, в 1972-1975 годах жил и работал в Эстонской ССР в газетах "Советская Эстония" и "Вечерний Таллин", а также экскурсоводом в пушкинском заповеднике в Михайловском (под Псковом), после возвращения в 1975 году в Ленинград работал в журнале "Костер". Заметки тех лет, описывающих работу самого Довлатова, а также его коллег-журналистов, и истории, происходившие вокруг написания различный статей, вошли в сборники "Компромисс" и "Заповедник", а вот набор его первой книги "Пять углов" в издательстве "Ээсти Раамат" был уничтожен КГБ по приказу Эстонской ССР. Кроме того, Довлатов публиковался в эмигрантских журналах "Континент" и "Время и мы". В 1976 году был исключен из союза журналистов СССР.
Глядя на столь многочисленные падения и невысокие взлеты, невольно задаешься вопросом, почему автора так не любили советские власти и что такого в нем нашли миллионы поклонников, которые моментально образовались вокруг его творчества в 90-е годы, когда произведения Довлатова стали, наконец, печататься в России? Может, правы были КГБ-шники, сжигающие плоды его трудов?
Читая прозу Сергея Донатовича человек, обладающий умом и смекалкой наравне с эмоциональной зрелостью, не сможет не смеяться и, сразу после, не плакать (с тем, чтобы через пару прочтенных предложений снова засмеяться). Писатель использует короткие, простые по структуре и потому очень понятные, легкие для восприятия, предложения. Не чурается вставить, где того требует экспрессивность бытия или честность художника-натуралиста, крепкое словцо. И первая, и вторая особенность очень сложны в применении, и нужно обладать каким-то интуитивным, а не только выученным в ходе учебы и практики, навыком их сочетать. Талантом, иными словами. Довлатов играет словами с одной стороны просто и понятно, с другой - неуловимо мастерски, умудряясь кольнуть читателя в самое больное, задеть самые туго натянутые струны его души, которые, судя по обилию поклонников по всему миру, у всех людей одинаковые. Честность повествования, "зрение в корень" и какая-то типично российская безысходность делают прозу Довлатова понятной любому человеку, который пережил в своей жизни что-то такое, что позволяет (или обрекает) его чувствовать тоску в дождливый ноябрьский день, когда работа окончена и можно уже куда-то отправиться, но... "Но". Всегда есть "но".
В жизни Довлатова этим "но" был глубокий алкоголизм. Вот что говорит об этом скульптор Эрнст Неизвестный в интервью: "Дело в том, что я с ним пил. Его пьянство, с точки зрения психиатрии, да для этого не нужно быть психиатром, любой пьющий мужик это знает, это была форма самоубийства. Именно так, как он пил. Не в смысле много, а психологически как. Он как бы втыкал нож в своё сердце и говорил: "На тебе, на тебе, на тебе"... Это было тёмное русское пьянство, которое здорово, здорово отражено в песнях Высоцкого: "Что за дом притих...", "всё не так! Всё не так, ребята". Поэтому какое-то стремление куда-то убежать, а куда бежать? в смерть, у него конечно было". Как сказали бы современные психиатры - типичное компенсаторное поведение. Как сказали бы современные патриоты, блюстители "широкой русской души" - типично русская беда. Герои рассказов Довлатова такие же: тоже пьют, тоже ищут смерти, тоже болят воспаленным нервом от каждого легчайшего дуновения ветерка жизни. Но в словах Сергея Донатовича на страницах книги, лежащей под моими пальцами, не найти осуждения или отвращения. Только принятие, иронию и покорность. Иногда - бессилие перед превосходящими силами противника, будь то редактор, "шеф" как сказали бы сегодня или начальник колонии (Довлатов служил три года во внутренних войсках в охране исправительной колонии в республике Коми (поселок Чиньяворык), откуда, по словам Бродского, вернулся "как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломлённостью во взгляде", которые нашли свое место в сборнике "Зона. Записки надзирателя"). Довлатов боролся со своим пьянством как мог, но "если годами не пью, то помню о ней [водке], проклятой, с утра до ночи".
Неудивительно, что такой образ как самого писателя, так и советского гражданина, создаваемый им в произведениях, шел вразрез с внутренней политикой СССР. Советский гражданин должен быть образцово-показательным примером трудолюбия, усердия, здоровья и верности партии. А не тоскующим алкоголиком, одним своим запахом ставящим под сомнение все достижения "большевиков".
Поэтому Довлатову пришлось покинуть СССР и эмигрировать в Америку в августе 1978 года. В Нью-Йорке он продолжил журналистскую деятельность: стал главным редактором еженедельной газеты "Новый американец", к середине 1980 годов Довлатов добился большого читательского успеха, печатался в журналах Partisan Review и The New Yorker. Там его творчество пользовалось большим спросом и успехом, чем в Союзе, переводилось на европейские языки и имело множество поклонников. Там писатель издает 12 книг. Он переписывает свои работы, созданные в СССР, при подготовке к их изданию, а в завещании оговаривает условие о запрете публикаций всех текстов, созданных в СССР. Видимо, немало натянутых струн души порвалось при эмиграции, ведь Довлатов любил свою родину. Невозможно так писать о месте, которое не любишь всем сердцем.
Последнее, о чем хочется сказать, рассуждая о творчестве любимого писателя - это о необычном факте, касающемся его писательской манеры: дело в том, что все слова внутри одного предложения в текстах Довлатова начинаются с новой буквы. Сам писатель объяснял это стремлением к разнообразию формы повествования. Злые языки, цепляясь за этот факт, часто обвиняют писателя в "буквомании": это ж сколько надо времени потратить, чтобы привести все предложения к такой форме, сколько всего выверять и переписывать приходится! Эта "буквомания", может показаться, граничит с "графофобией", иначе как объяснить такую стилистическую педантичность. Однако, как мне кажется, все гораздо проще (как и сам Довлатов): если вначале он и выверял свои тексты, то потом такая манера письма вошла в привычку и форма соблюдалась сама собой, доведенная до автоматизма. Так всегда бывает при достижении истинного мастерства в своем деле. А Сергей Донатович Довлатов, бесспорно, мастер. И, может быть, проза автора и не похожа на слог высокой художественной литературы и представляет из себя не более, чем качественную журналистскую работу или публицистику, но душевная глубина и эмоциональная сила безоговорочно делают произведения Довлатова именно художественной литературой.