Паруса мышц туго натянуты ветром невралгии, сухожилия канатами бьются о мачты ребер, готовые вот-вот сломаться под штормовым ветром беспорядочных, красновато-блеклых, вспухших нездоровой девятиметровой волной эмоций. Первым метром скулит килька неудовлетворенности собой и своим образом действий. Второй метр высокомерно бьет по ним доводами, не терпящими возражений. Третий метр гарпуном безысходности вспарывает брюхо четверке - акуле потерь, сожравшей уже немало сибасов прощаний и дорад расставаний. Пятый сетями из стальных нитей ожиданий опутывает плавники спасительных дельфинов-надежд. Шестой, седьмой и восьмой метры трехголовой гидрой громогласно и гнусно смеются над этим ало-синим мутным маревом, несваренным буйабесом, который приобретет качества порченного продукта раньше, чем вскипит негодование последнего, девятого метра этой болезненно-тошнотворной похлебки, приготовленной неумелыми и незаинтересованными руками хозяйки-психики, лишь бы ее владелица с голодухи не померла.
Владелица психики с голодухи не померла, нет. Она в который раз станцевала на бис околосмертный танец необитаемых островов ее уравновешенности, потрясая парео из пальмовых листьев расстройств, звеня бусами из зубов мудрости, выпавших от цинги странствий в самые далекие уголки мирового океана Страха. Владелице нет равных в этом танце, как фениксу нет равных в возрождении после сгорания дотла из горстки пепла.