Максим следовал своему привычному маршруту от офиса до одной из скамеек в близлежащем сквере. Первая половина этого пути не менялась в течение последних двух лет, как и скорость ее преодоления: ни гололед, ни испепеляющая жара столичного лета не могли продлить обеденный перерыв Максима на срок больший положенных сорока минут. И, то скользя по льду, преисполенный веры в то, что он не упадет, а помогут ему в этом несколько десятков сточенных лезвий коньков, которые падающие пешеходы почему-то называют подошвой, то оставляя на оплавленном от температуры воздуха асфальте кратеры от пяток, мужчина средней (то ли в силу хронической усталости, то и в в силу еженедельных семейных выходных) молодости за семь минут добирался до палатки с шаурмой. По первым порам перспектива отравления радовала его больше, чем сидение в офисном кафетерии с коллегами, нынче же перспектива съесть вкусный горячий обед, вдыхая свежий воздух в парке, после обмена парой шуточек с продавцом стрит-фуда, и вовсе не вселяла в него никаких сомнений в верности выбранной им схемы питания.
Максим шел по аллее парка ходьбой, достаточно быстрой, чтобы, жуя свой обед на одной из лавок, не думать о времени, но и недостаточно медленной, чтобы голые черные ветки, чернильными разводами стекающие с серого неба, представлялись ему чем-то более красивым и интересным, чем голые черные ветки.
Света не любила яркого света, поэтому те его скупые плевки через тяжелое сито осенних туч составляли для нее достаточную дозу живительного ультрафиолета, чтобы самой не превратиться в бледный, серовато-синий харчок на асфальте аллеи в парке, где она любила бегать по утрам. Людей в это время дня там было столько же, сколько солнечных плевков, и тем более не было никого достаточно внимательного, чтобы на ее лице прочесть графический роман, сложенный их теней под скулами, изломов кожи на месте будущих морщин и черной ветки прорези рта, случайно зацепившейся за гладкую кожу пониже носа. В этой повести рисовался портрет молодой девчонки, которая, ускоряя удары ног по дорожке, ускоряла частоту ударов сердца в грудине, - все, чтобы ускорить бег крови по венам. Голые черные ветки деревьев холестериновыми сосудами медленно умирали под гнетом растворов, вливаемых в них небосводом по прозрачным трубкам слишком холодных для жизни струй дождя.Свете хотелось быть лучше этой растительности, здоровей, красивей.
Машенька всегда плакала, когда ее мама, Света, тащила ее в парк на прогулку. Нет! Это не красиво. Нет! Я не пойду. Я хочу кататься в горке-трубе, как красная жижа в артериях, я сама хочу быть кровью этого мира. А эти кривые, голые, черные твари так и тянутся ко мне своими многопалыми лапами. Мама! Они меня поймают! Мама! В парке живут монстры и хотят убить меня, но без меня же всему конец!
Максим, папа Машеньки, каждый раз, сидя на приеме у детского психолога, криво усмехался: зачем лечить дочь, если она права, и без нее, без кровиночки его мира, действительно всему конец: офисная дверь-вертушка превратится в перемалывающий кости и плетущий из кишок макраме жернов, шаурма приобретет вкус яда,который приобретают любые удовольствия, когда человек попадает в жернов, а Света... катись она к кривым, голым, черным чертям. Там ей самое место: либо съедят, либо найдет настоящих друзей.