Реальность перед глазами все время норовит сбежать на периферические стороны зрения, стоит только пошевелить глазными яблоками. Они так и норовят вывалиться из глазниц под тугим давлением недосыпа. Мышцы спины сжали пучки нервов стальными кулаками своих спазмированных, опухших от напряжения волокон. Те вопят о пощаде на языке тянуще-режущей боли. Трапециевидная мышца сменила свою форму на узкие конусы и втыкает их в основание шеи со всей своей наработанной в тренажерном зале силы. Она невелика в своем чистом виде, но сейчас работает на допинге стресса, поэтому ее показатели возросли многократно.
Мне больно снаружи, там, где расположены все перечисленные мышцы и органы, и мне больно изнутри, там, где вращается комок подпитывающих друг друга вины, стыда и самоуничижения. Чтобы что-то делать, приходится продираться через эту боль, рубя так называемые "легкие земли" - тропические заросли этой самой боли - мачете решимости. Легкие, ото ж, ими же дышит моя усталость. А решимость велит делать то, что должно несмотря ни на что, ото ж. И я делаю, заедая усталость по вектору слабо соблюдаемой необходимости для худеющего организма выбирать низкокалорийные продукты: неполная дюжина оливок, фаршированных болгарским перцем, две уже не такие вкусные, как в предновогодний период, мандаринки, стакан кока-колы зеро. Нужно же обеспечивать организм хотя бы плацебо энергии.
Еще и в очередной раз, как всегда неожиданно, подобно снегу в середине января, приходит гипогликемия, роняя сахар и заставляя концентрацию напару с движениями глазных яблок падать вслед за ней, чтобы не отказаться в силу каких-то неведомых и очень сомнительных причин съесть что-то для его повышения. Глаза с каждым морганием укатываются вниз, что очень мешает смотреть в монитор, на котором светится алмазами гора необходимых для выполнения дел. Каждое из них я начинаю с кусочка сахара рафинада, и каждое следующее дело дается легче.
Гипогликемия позволяет на время забыть о шипастом панцире мышц, по какой-то нелепой закономерности обращенными вовнутрь, и о комке боли за грудиной, занимающий все легкие и царапающий ребра и сердце изнутри. Это вам не мягкая губка или внушительных размеров макаронный монстр, хотя его тень постоянно присутствует в моем животе и требует пищи для увеличения изысканности своих спагетти. Губка и паста мягкие и приятные, а мой комок свит из колючей проволоки. И, судя по симптомам подранного ею сердца, она еще и покрыта толстым слоем пушистой ржавчины. Потому что сердце мое раз в несколько дней начинает бояться света испытываемого им счастья, плавиться в своей предельно высокой температуре, бояться воды потока жизни, в котором оно живет и мучительно умирать в судорогах искусственно синтезированной им же инфекции.
Бешенство. Которое прорвало плотину моей сдержанности, и так протекающую, сегодня ночью и больно покусало любимого человека. Его тоже пытаются сожрать судороги обиженного, разочарованного "я". Но они сильный, он не позволит им прорасти внутрь, оторвет и выбросит. Покровоточит, конечно, недоверием и скепсисом некоторое время, но это быстро пройдет, если я буду вести себя хорошо.
А хорошо - это делать что должно несмотря ни на что. С улыбкой на губах и радостью внутри, которая точно есть, но хорошо спряталась. Делать больше, чем требующее жалости "я" говорит, что может. "Ты можешь больше него",- говорит мне высшее "я" хором с любимым человеком. И я делаю. Как могу. Спотыкаясь и ломая конечности. Плача и воя. Хохоча и приплясывая на собственных костях. Умирая и возрождаясь фениксом вновь и вновь. Но все же иду по пути миссии.