Ego dixi: In dimidio dierum meorum vadam ad portas inferi...
Я сказал себе: в преполовение дней моих должен я идти во врата преисподней...
Книга пророка Исайи 38:10
Предисловие к сказке. Почти что быль...
Внизу прибыла партия замороженных частей - сердец, почек, мозгов и прочего. Слышу, как они гремят, скатываясь в холодильник по угольному желобу. В комнате кто-то невидимый говорит, что в буйном отделении кто-то покончил с собой. Отрезал мошонку, истек кровью прямо на стульчаке в уборной, там было еще человек пять, и ничего не заметили, пока он не свалился на пол мертвый.
Вот чего не могу понять: чего им так не терпится, подождали бы немного, и все.
Кен Кизи
"Над кукушкиным гнездом"
К третьему десятку своих лет Вадим Алексеевич Алсанов понял, что "так жить больше нельзя". Ярко выраженное честолюбие и, как ему казалось, загнанный вглубь природный талант не давали покоя. Ему осточертело быть как все. Другие находили в этом для себя душевное равновесие, думая, что они "не хуже других". Вадим же с содроганием ужасался тому, что он "не лучше других".
Ему до тошноты опротивела производственная деятельность. Даже не столько она как таковая, а, скорее вариации на тему рабочего графика "с 8 до 17 с перерывом на обед".
Алсанов вдруг понял, что за 8 лет своего трудового стажа он ни одного дня не ходил на работу без ненависти к ней и отвращения. Чем бы он ни занимался - строил дома или качал нефть. Вадим ненавидел каждое будничное утро с почти что кипением мочи в 8.00 и любил наступающий вечер с почти что оргазмом в 17.00. Самый его любимый отрезок времени был вечер пятницы, когда впереди два выходных дня и не надо будет никуда идти по принуждению, как на каторгу, переодеваться в бесформенную, не очень чистую робу и механически делать привычные и скучные телодвижения, думая в это время совсем о другом. Любовь к пятничному вечеру поселилась в алсановской душе навсегда, как условный рефлекс. Даже когда впоследствии у него вообще не было никакого навязанного ему рабочего графика, вечером в пятницу настроение у него всегда было лучше, чем утром в понедельник.
Большинство тех, кто хоть немного был в курсе алсановского душевного дискомфорта, считали, что виной всему заурядная человеческая лень. И, наверное, в чем-то они были правы. Но сам Вадим патологическим бездельником себя не считал. "Если мне будет интересно, то я могу ишачить по 25 часов в сутки," - оправдывался он сам перед собой. Вопрос стоял лишь в том, где найти этот интерес. Если раньше лучшим средством от депрессии были получка и аванс, то привычка давно сделала это лекарство неэффективным. Регулярность этих ежемесячных процедур стала таким обыденным делом, что зарплата уже представлялась независимой от работы. Деньги в сознании (или подсознании?) Вадима перешли в философскую категорию с одним принципиальным признаком - "они просто должны быть". Северная зарплата позволяла не угнетать мозг мыслями, как прожить от получки до получки, когда надо купить это, срочно заплатить за то, и прочей рутиной и текучкой.
К своим 28 годам Алсанов уже развелся с женой, красивой и стервозной дамой. Он жил один на третьем этаже капитальной пятиэтажки в отдельной двухкомнатной квартире, полученной им по "афганской" льготе. После развода он сделал в квартире дорогой ремонт, купил и расставил новую мебель. Ему оставался один курс до защиты диплома о высшем образовании по специальности "экономика и управление". Надо заметить, что в городе Поке, бывшем поселке, такие жизненные показатели в его годы считались нормой, даже чуть выше. Стандартные работа, квартира, мебель, любовницы... Стандартная жизнь. Все в общепринятых допустимых пределах: правда и ложь, праведность и порок, прямо хоть клеймо ОТК на лоб ставь.
Но взыграло не на шутку у парня тщеславие. Захотелось молодому человеку успеха, славы и всеобщего восхищения его незаурядностью. Возжаждал он ежесекундного подтверждения своей исключительности и регулярных искренних возгласов "Ах! Вы не такой, как все. Вы - лучше!.." Можно ли этими приятными мелочами потешить свою гордыню, если машешь кувалдой на стройке или крутишь задвижку на какой-нибудь нефтяной трубе? Ответ ясен, ибо он очевиден. Безвестный раб не может быть в почете. Алсанов решил вырваться из унылой массы рабочих и служащих. Стать "не таким, как все".
Вадим ненавидел избитую сентенцию "Успех - это талант, помноженный на упорный труд", ведь перед глазами то и дело мелькали примеры невероятного, фантастического везения разных знаменитостей, чья удача намного превосходила их способности и затраченные на нее усилия.
"Поймали же люди фортуну за хвост и теперь летают за ней прицепом где-то там, наверху. И ладно, если нам на голову не гадят. А ведь могут... И совершенно безнаказанно. Нам, сирым и убогим, до них не допрыгнуть. Обидно!.. Но разве я хуже, тупее или бездарнее их? А что если попробовать? - думал Вадим и правой рукой почесывал череп за левым ухом. - В конце концов, попытка - не пытка, как говорил товарищ Берия." Понимание того, что иначе в его жизни ничего интересного уже не будет, иногда останавливало молодого Алсанова на полшаге от ужаса. В эти мгновения он ощущал, как волны отливающей от головы крови шевелят его густые волосы. "Праздник должен стать для меня обыденным делом, - решил Вадька. - Цветы, шампанское, аплодисменты - вот цель. Никто кроме нас! Решительность и натиск! Вперед!"
Оставался, правда, один существенный вопрос. А где, собственно, этот самый перед? В каком направлении штурмовать? Где та вожделенная цитадель, после взятия которой "кричат женщины ура! И в воздух чепчики бросают". В строку, кстати, упрямо просятся не чепчики, а лифчики, что еще лучше. Особенно, если женщины все без исключения - умные и дуры, богатые и не очень, породистые и от сохи, глянцевые красавицы и коротконогие плоскодонки - ВСЕ! Привет тебе, старина Зигмунд.
Алсанов принял решение и ждал от судьбы подсказки. Ждать пришлось недолго. Увидев по телевизору объявление, что местная телестудия набирает "по конкурсу" сотрудников, Вадька отправился на собеседование. Его взяли сразу, предупредив, правда, что корреспондентом самой низкой, дилетантской категории получать он будет меньше, чем в своей прежней нефтеперекачивающей должности. "Ерунда, - подумал Вадька. - Поднимусь!" В этом он был уверен на сто процентов.
Проникновение внутрь загадочного телевизионного пространства, обладание великой тайной волшебного ящика сразу повысило алсановскую самооценку до уровня обращения на Вы к собственному зеркальному отражению. Он заранее кайфовал от осознания того, что на него будут смотреть и слушать его как пророка вечернего эфира бомжи и начальники, школьники и домохозяйки, менты и бандиты - ВСЕ. Вот это да!..
* * *
После того, как коммунистические руководители дружно, хором облили калом все, что сами наделали, историю страны и собственный, ими же затюканный народ, публично порвали и сожгли партийные билеты, а в руки взяли церковные свечки и на дверях своих многометровых кабинетов повесили новые таблички со старыми именами, выполненные в модном демократическом стиле, граждане страны заорали "Славься!" и подняли флаги с общечеловеческой символикой.
Потом те же новые старые начальники сказали, что надо наконец-то справедливо поделить все, что страна нажила непосильным трудом. Они раздали народу некие бумажки, символизирующие причастность каждого к большому дележу, и через подставных аферистов и бандитов сразу же забрали эти бумажки обратно, вручив, в лучшем случае, за каждую по пузырю водки.
Потом начали делить по-настоящему, узким кругом приближенных и посвященных. Скандалили жутко! Обзывались, дрались, даже воевали друг с другом. Сами, правда, по начальственному обычаю в атаки не ходили. Наемников посылали и руководили битвами из безопасных блиндажей и укрепленных командных пунктов, иногда глядя по очереди в одну и ту же подзорную трубу. Случались, конечно, у них нервные срывы и накладки, когда количество жертв дележа становилось неконтролируемым и смертью храбрых падали сами военачальники. В таких случаях, в полном соответствии с провозглашенным единодушием и струнной стройностью шеренг, марширующих к счастью, моментально наступало перемирие. Случившееся объявлялось или недоразумением-несчастным случаем-шальной пулей, или происками внутренне-внешних врагов-террористов-обкурившегося дворника Абдуллы. Абдуллу брали за жопу, выставляли напоказ, высказывали ему общенародное фи! и общегосударственное ай-яй-яй! Демонстративно пренебрегая требованиями разгневанной толпы четвертовать негодяя на Лобном месте, начальники орали в мегафон в сторону западной границы про христианский гуманизм и общечеловеческие ценности как основу государственной политики, сажали дворника лет на 20, после чего он тихо умирал в тюрьме от внезапного сердечного приступа. Сами командиры и начальники под вспышки фото- и жужжание видеокамер стояли плечом к плечу, демонстрировали единение и солидарность, на их лицах лежала одинаковая, суровая и мужественная печать бесстрашия, а кулаки гневно грозили пространству.
Потом опять расползались по своим окопам, и все продолжалось как обычно до следующего недоразумения. На совещании в Главном штабе рисовали на карте новую линию фронта, и войска снова выдвигались на передовую.
В авангарде по традиции всегда шли идеологи, пропагандисты и агитаторы. Журналюги и журналишки, борзописцы и бумагомаратели, писаки и ковырялки. Пришедшие на волне провозглашенной сверху свободы новички, молодые и романтичные, свято верившие в силу правды и гласность, использовались начальством втемную. Опытные, матерые, маститые и съевшие 16 кг соли примерно понимали, что почем и откуда берется, а потому цинично проституировали. Совесть при ее наличии глушилась долларовым эквивалентом, а в редкие периоды острых приступов проявления выражалась в виде пьяных, сопливых нюней типа "а что я могу сделать?" и "загубили мой талант, суки!". Причем, первая категория, несмотря на неиспорченную молодость, отличалась меньшей жизнеспособностью, и ее представители или безвозвратно исчезали в поисках правды в дремучем лесу всеобщей лжи, или плавно переходили во вторую категорию. Некоторым это удавалось совершенно даже безболезненно для совести, с полной уверенностью в том, что так и надо. Таким образом, во второй категории развивалась девальвация, которая постепенно низводила всю пишущую и креативную братию до уровня обслуги.
* * *
Отсутствие на телестудии дипломированных профессионалов Алсанова не удивило. Кой хрен занесет в забытый богом городок, одну из нефтекачалок родины, выпускника журфака, если в центре свое "золотое перо" (а в том, что у него оно именно золотое, убежден самый распоследний, прости господи, журналишка) можно продать подороже, причем, неважно кому - тому, кто купит. Благо в центре опять же разнообразия покупателей побольше. А в провинции и писать-то не о чем. Но, тем не менее, нашлись подвижники и убедили руководство нефтяной компании (частной теперь!) в необходимости дать деньги, купить оборудование и набрать штат каких-никаких работников для "выстраивания положительного имиджа компании в глазах населения и поддержания корпоративной солидарности". Руководителем назначили бывшего кадровика Тимура Гареевича Карамова, беспроблемно и грамотно владеющего русским языком и неоднократно доказавшего руководству свою верность и предсказуемость.. Работники студии между собой называли начальника Гарнирыч.
Его подчиненные - и технари, и корреспонденты - до прихода на студию занимались тоже черт те чем, далеким от телевидения: музыкой, учительством, торговлей. Но всех, также, как и Вадьку, подхватила волна энтузиазма и притягательности электронного средства масс-медиа. Хотя, поначалу даже термина такого никто не знал. Дилетанты, собранные в кучу, грезили об успехе, популярности и само собой разумеющемся пиетете рядовых граждан перед волшебниками голубого экрана. Знакомясь со своими новыми коллегами, Вадим читал на их лицах одно и то же выражение: "Ну, мы вам, бля, покажем!.." Его морда в первый же день работы стала такой же.
Опытный в жизни Гарнирыч был для журналишек, бумагомарателей и ковырялок словно отец родной. Он понимал и приветствовал их романтизм правдоискания как залог профессионального роста, не мешал творческим потугам и экспериментам, пусть даже наивным и слабо подготовленным. Но при этом он никогда не забывал, чьи деньги проедает и на какую мельницу надо дуть.
- Господа журналисты, я прошу вас не забывать, что мы являемся структурным подразделением нефтяной компании, - частенько напоминал он, - и вы в ней такие же работники, как операторы по добыче нефти. С одним только существенным отличием - те создают прибавочную стоимость, а вы ее прожираете. Ваша задача - создавать положительный образ компании и ее сотрудников в глазах телезрителей.
Насчет прожирания части нефтяных денег это была чистая правда. Телестудия по определению не могла быть самодостаточной. Камеры, магнитофоны, фонари, микрофоны и прочие специальные железки стоили дорого. Прибавим сюда зарплату персонала, плату за свет, тепло, машину, бензин для нее и получится, что платные объявления типа "Продается славянский шкаф. Обращаться по телефону связника... Пароль "Смерть шпионам" и коммерческая реклама типа "Только в магазине "Мон плезир" вы найдете тампоны "Тампакс" нужного калибра. Наш адрес: улица Наступившего Климакса..." не могут обеспечить и пары процентов необходимого бюджета телестудии.
- Но в нашем финансировании кроме нефтяников и городская администрация участвует, - возражали Гарнирычу особо гордые технари. Они, как это принято в любой телекомпании, считали себя самыми важными.
- Администрация живых денег не дает, - раздражался Карамов. - Она по договору обеспечивает нам только помещение студии и гараж для машины.
- Но мы же должны и о жизни города рассказывать, - вмешивались в спор журналишки-романтики.
- Несомненно! Жизнь города неразрывно связана с работой компании.
Опять святая правда. Город Пок, бывший поселок, появился, потому что под ним расплескалось разливанное море нефти. Именно под таким углом зрения студия должна была освещать проблемы и события.
Пишущую братию, которая, в свою очередь, по обыкновению любого творческого коллектива считала себя основной, важной и незаменимой, этот постулат редакционной политики нервировал. Журналишки воспринимали его иногда как посягательство на их свободу гениев-творцов.
Однажды, в начальный период вхождения в курс дела, Алсанов увидел Гарнирыча в гневе. Крупный человек с большими руками стоял посреди своего кабинета. От переполнявших его эмоций он не мог сидеть, он махал огромным кулаком, отчего его расстегнутый богемный пиджак тряс своей полой как сигнализирующий тревогу флаг. Лицо директора, по-татарски небогатое щетиной, было красным от ярости.
- Вы что, не соображаете совсем?! - орал телевизионный начальник небольшой группе студийных писак, сгрудившихся у входа в кабинет. - Ваша информация о разливе нефти заинтересовала районных экологов, и они предъявили компании штраф, мать вашу, знаете на какую сумму?! Вам всю жизнь без зарплаты работать и то не хватит!
- Но мы же сказали правду! - гордо подняв голову заявила Ленка Смирнова, отвечавшая за злополучный выпуск новостей и выдавшая в эфир строгий секрет. Она уже несколько раз была ведущей и, конечно же, считала себя телезвездой.
Ленка не любила своего мужа, была с ним на грани развода, терпеть не могла его фамилию, считая ее слишком простецкой, и в телевизоре представлялась зрителям под псевдонимом Елена Равинская. Тем самым она как бы намекала на свое полудворянское происхождение, о котором любила заливать во время студийных посиделок. На самом деле Ленка была еврейкой, и хотя она тщательно скрывала свою девичью фамилию, в конторе бродили слухи, что она чуть ли не Рабинович. Равинская была не дурой, но все же не сообразила, что корни ее псевдонима ближе к "раввину", чем к какому-нибудь "Волконскому" или "Трубецкому". Впрочем, может она специально так сделала, маякуя соплеменникам, мол, я здесь, я своя, обращайтесь, если что.
Своим возражением директору хитрая Равинская показательно обозначила себя как борца за правду, поставив тем самым начальство в двусмысленное положение.
- Сказа-али... пра-авду... - скривившись передразнил ее Гарнирыч. - Ты бы еще показала... Хотя, теперь-то чего уж... они и так все видели. Они узнали, сразу примчались, что стервятники на падаль, и давай акты свои строчить...
Он немного успокоился, одернул пиджак и уселся в руководящее кресло.
- Поймите... нельзя рубить сук, на котором сидишь. Экологи предъявили штраф компании, идут переговоры о снижении суммы. Как-то договорятся. Но, в любом случае, последуют санкции и в отношении нас. Я так думаю, что о премии придется забыть всем, а кое-кому уже пора и новое место работы искать.
Но отстоял отец родной своих журналишек-романтиков перед нефтяным начальством. Ничьи головы не полетели, спасибо ему. Телевизионщики расслабились и приглушенно гудели по углам, обмениваясь мнениями. Алсанов, вообще по этому поводу не напрягавшийся, так как к конфликту истины с целесообразностью не имел прямого отношения, на очередном совещании громко предположил:
- А может мы вообще здесь ни при чем? Контролеры без нашего эфира узнали? Стукнул кто-нибудь озлобленный из самих нефтяников, а эти мародеры и решили контору на бабки опустить и по-легкому себе срубить на пиво.
Гарнирыч раздвоился. Ему понравилось, что этот новенький высказал мысль, ставшую основным аргументом в защите телестудии перед руководством компании. Но... КАК он ее высказал!
- Послушайте, Алсанов, - спокойно проговорил директор, довольный тем, что найден удачный повод уйти от темы правдоискательства и не выглядеть в глазах симпатичных журналисточек прислужником мракобесов, - вы где работаете?
- В каком смысле?
- В прямом. Где вы работаете и кем?
- У вас работаю, - в голосе Вадима появилось беспокойство.
- Вы журналист, Алсанов, а работаете в телекомпании. Это значит, что вашу речь слышат тысячи людей. А как вы выражаетесь? Опусти-ить конто-ору на ба-абки... Так говорят мафиози. Стыдно!
Вадим на это подумал, что настоящие мафиози обходятся как раз без жаргона, но вслух пробурчал:
- Я же не по телевизору, Тимур Гареевич...
Карамов, удовлетворенный виноватым видом подчиненного, помягчел. Все тоже заулыбались, поглядывая на новенького.
- Следите за своей речью, Вадим. Вы должны достойно представлять телекомпанию всегда и везде.
- Понял, Тимур Гареевич.
- А то, что экологи без нас узнали о порыве на трубе, вполне возможно, но недоказуемо. Теперь все. Планерка закончена. Идите работайте. И думайте! Творчество и еще раз творчество.
* * *
Примерно год Вадим доказывал свою творческую состоятельность. Он с энтузиазмом работал и "в поле", и в студии. Даже слепил пару фильмишек в жанре документального кино. Правда, с тем, что это документалистика еще как-то, с большой натяжкой, можно было согласиться, но вот то, что это кино...
Гарнирыч любил разные художественные изыски - и коллективные, и индивидуальные. Он ведь тоже был дилетантом и ему самому было интересно посмотреть на себя по телевизору. Карамов не без успеха работал в качестве интервьюера. Его собеседниками всегда были люди солидные, при должностях и положении. Тем самым, будучи директором телекомпании и лично оказывая им эфирное внимание, он им льстил. Он как бы подчеркивал их важность в этой жизни и заранее располагал к себе. При этом он никогда в разговоре не нарушал неписанные правила, что можно, а что нельзя. Он их интуитивно знал, подкоркой улавливал и кожей чувствовал. В отличие от неоперившегося молодняка, который настолько сам себе нравился на экране, так тащился от узнавания на улице и показывания на него пальцем непосредственной детворой, что ради красного словца мог не пожалеть и отца. А вдруг слаборазвитый внутренний цензор не сработает, и юношу или девушку занесет в прямом эфире?! Это будет ужас! Кошмар! Скандал вселенский! Волчий билет до самой смерти! Нет, юноши и девушки, уж лучше он сам поработает с ключевыми фигурами, от греха подальше. А вы пока опыта и мудрости набирайтесь, молодые люди. Тьфу-тьфу-тьфу.
И, потом, почему бы лишний раз не показаться начальству в таком выгодном свете, когда ты перед съемкой весь такой профессионально-деловой, беспокоишься о внешности собеседника, просишь своих ребят еще раз поправить важному человеку галстук, уложить челку и припудрить лобик. А он сидит, словно кукла, слушается, терпит. И, самое главное, нервничает от такой специализированной и непривычной суеты. Понимает всю магию предстоящего события, старается держать фасон, скрыть волнение. А как ты его скроешь?.. Тут опыт нужен. Вот у Гарнирыча он есть. Поэтому в особо экстренных случаях, в основном с женщинами, Карамов позволял себе снисходительно-вежливый призыв к спокойствию, мол, "не нервничайте, Фекла Абрамовна, все будет о`key. Положитесь на меня". Они от таких слов, конечно, начинали нервничать еще больше и полагаться на него. Деваться-то некуда. Гарнирыч в такие моменты, чувствуя свое психологическое превосходство и власть, торжествовал.
Но директорская, административная работа отнимала у Карамова все больше и больше времени. Заниматься чистой журналистикой становилось просто некогда и приходилось внимательнее присматриваться к своим ребятам на предмет их лояльности, достойной его доверия.
Наиболее толковым в этом плане представлялся Вадим Алсанов. Уже не пацан, хорошо излагает, мысль в глазах видна, людям нравится. Не допустил ни разу ни одного промаха. Опыта, правда, пока маловато, но все задатки налицо - перспективный малый.
Набираться опыта в общении с коллегами Гарнирыч отправил Алсанова на его первый телевизионный фестиваль. Раскрывающийся талант через неделю привез оттуда опухшую от пьянки рожу, абсолютно пустой кошелек и триппер. Но кроме этих незначительных потерь была и грандиозная победа - областной диплом "Лучшего по профессии в создании программ о местном самоуправлении". Вадим в получасовой ежемесячной программе выбрал абсолютно нестандартную стилистику изложения. Нудную тему, к тому же зашоренную суровыми рамками цензуры и самоцензуры, когда речь шла о распределении и расходовании бюджетных средств, он умел раскрыть интересно, местами даже весело, соблюдая при этом все неписанные правила и не выходя за критические флажки. Нефтяной бизнес и местная власть жили дружно, народ грабили по-честному, по-партнерски, и критика в алсановских программах присутствовала, но только в виде критики сверху, когда начальник распекает подчиненного. Бабка, торгующая петрушкой у входа в универсам, со своей незамысловатой бранью в адрес руководящих товарищей слова в телеэфире не имела. Рейтинг программы обеспечивался неглупым юмором, но без ерничества, цифрами и фактами, приведенными не в виде протокола, а метафорично и образно. Удачная вышла затея. Во всех смыслах.
В конторе после такого успеха мнения об Алсанове разделились. Некоторые считали его выскочкой, откровенно ему завидуя. Другие, наоборот, зауважали. Технари любили с ним работать, потому что парень любил и понимал нестандартные вещи, и, значит, есть возможность поэкспериментировать и сделать что-нибудь поинтересней каждодневной "бодяги" и "волынки".
Однажды директор вызвал новоявленную "звезду" к себе в кабинет. Уселись, секретарша принесла кофе.
- Приближаются выборы, Вадим.
- Да, в Госдуму.
- Не перебивай. Сам понимаешь, мы компания маленькая и государственный уровень - это не наш уровень. Наш уровень - это садики, школы, ямы на дорогах и прочая хрень. И когда ты рассказываешь, как местные депутаты утверждают городской бюджет и делят конкретные рубли между конкретными больницами и конкретными школами, стоящими рядом с домом, за углом, - это для жителей города интересней, чем рассказ о том, как государственные мужи делят миллиарды рублей между целыми отраслями. Согласен со мной? - Карамов говорил тихо и спокойно, прихлебывал кофе и курил. Он жестом позволил закурить и Алсанову. Подовинул к нему пепельницу и продолжал. - Местные выборы - это вращение людей, которые живут с нами рядом, ходят по одним с нами тротуарам, мерзнут вместе с нами в мороз и потеют в жару. Так же, как все! Поэтому местные выборы интересны на местах. На них ходят и даже гордятся причастностью к судьбоносным решениям.
Другое дело выборы федеральные. Для многих это нечто потустороннее, другая, параллельная жизнь. Что за люди наверх рвутся? Что они там делают? Непонятно...
- Ну почему? Очень даже понятно. Депутаты свое социальное положение приравняли к министерскому...
- Не перебивай... Вот именно... Бабке, которая возле универсама пучок петрушки продает, что депутат, что министр - один черт. Она считает, не ее это дело. А , как раз, наша с тобой задача убедить ее в обратном. Закон о выборах явки требует, чтоб ее!.. Это ясно?! - в глазах Гарнирыча заблестело переживание.
- Ясно, ясно, Тимур Гареевич. Наша задача - загнать всех на выборы.
- Не нравится мне твое настроение. Несерьезный ты какой-то. В общем так... Наш кандидат - Сергей Владимирович Волков-Зайченко, Президент Ассоциации нефтегазодобытчиков и нефтегазоперегонщиков. На днях он приедет к нам.
- А остальные кандидаты кто? - задал глупый вопрос Вадька.
- Какая те разница! - поморщился, нервно вкручивая сигарету в пепельницу, Карамов. - Я те сказал, кто НАШ кандидат. Остальные - это статисты, "пехота". Никого серьезного там пока нет и, я думаю, не будет. Такого рода решения - это не наш уровень. Наш уровень - это наш участок работы. И здесь мы должны отработать так, чтобы обеспечить явку избирателей к урнам и нужный процент голосов. Конечно, в операции участвуем не только мы, задействованы разные силы. Но, - тут Гарнирыч нагнулся в Вадькину сторону и перешел на горячий шепот, - мы должны отработать так, чтобы в случае самого неблагоприятного результата... Он, конечно, маловероятен, но все-таки... Короче, если не будет нужной явки или вдруг против всех проголосуют, к нам претензий быть не должно.
Гарнирыч выпрямился, взял себя рукой за лицо и задумчиво уставился в противоположную стену:
- Хотя, они, конечно, будут...
- А что, Тимур Гареевич, велика вероятность неблагоприятного результата? - теперь Алсанов наклонился в сторону Гарнирыча и конспиративно зашептал.
- Вероятность невелика, - Карамов начал вертеть в руках свою зажигалку. - Я же сказал, задействованы разные силы... Но полностью ее исключить нельзя. Вдруг появится какой-нибудь ненормальный выскочка...
- Здесь появится?! - откровенно удивился Вадим.
- Ну здесь-то он не появится, - Гарнирыч уверенно развалился в своем кресле. - В бюллетене появится. Пойми, если Волков-Зайченко не пройдет, дрючить будут всех, потому что заряжены такие бабки!..
Карамов невольно перешел на неофициальный язык. Именно это обстоятельство помогло Алсанову понять всю ответственность ситуации.
- Ладно, - вспомнив про оптимизм улыбнулся Гарнирыч, - я решил тебя выдвинуть на самый важный участок работы.
Карамов встал, застегнул на верхнюю пуговицу пиджак и опустил руки. Поднялся и Алсанов, но застегиваться не стал.
- Запомните следующее, Алсанов. Сергей Владимирович Волков-Зайченко едет к нам не как кандидат в депутаты, а как действующий депутат Государственной думы от нашего округа для очередного отчета перед своими избирателями. Повторяю, действующий депутат действующего сейчас созыва! Повторяю, для отчета! Ему будет предоставлено эфирное время. Работать с ним будете вы. Стирайте шнурки и гладьте носки.
- А эфир-то прямой или в записи?
- В записи, конечно. Дату сообщат дополнительно. Изучайте тему и готовьте вопросы, почитаем.
- Тимур Гареевич, а вы сами как же?
- Я уезжаю в командировку. По делам, которые... - задумчивая пауза, - в общем, меня не будет.
- А кто командует парадом?
- Равинская покомандует. Она о твоей работе знает. До моего отъезда мы должны с тобой согласовать все детали. Иди работай. Творчество и еще раз творчество.
* * *
Карамов умотал так стремительно, что ничего согласовывать не пришлось. Да и нечего было. Алсанов узнал только, кто такой этот Волков-Зайченко и по каким лесам до Госдумы он бегал. Оказалось, по сибирским. Дядька в возрасте, внуки уже есть, но крепкий. Трудовую биографию начал ковырять на буровой, когда вся страна заговорила о сибирской нефти тем же радостным тоном, как и о полетах в космос. Нефтяник-герой, поднявшийся ступенька за ступенькой до заоблачных высот руководства. Знает о жизни все. Крепкий хозяйственник, его не проведешь. Короче, обычная растиражированная биография-витрина. О чем тут спрашивать? Хрен его знает, чем они там, в Москве, озабочены. Вадим попытался было посмотреть центральные каналы и почитать центральные газеты. Но телевизионщики и газетчики в основном рассказывали о политических баталиях, по очереди, в зависимость от платежеспособности нанимателей, превознося как созидателей одни группировки и разоблачая как разрушителей другие. Телевидение, пользуясь преимуществом видеоизображения, еще и показывало мерзавцев то зевающими, то спящими, то откровенно хохочущими тогда, когда лица народных избранников, судя по тексту репортажа, должны быть очень серьезными и озабоченными. Волков-Зайченко мелькнул в телевизоре всего пару раз, да и то общим планом, не относясь ни к первой, ни ко второй группе депутатов. Не смог Алсанов узнать и подробные итоги и статистику голосования по разным законопроектам. Создалось ощущение, что это вообще засекреченная тема. "Странно, - подумал он, - как же избиратель может разобраться, за что его конкретный депутат реально борется?.."
Однажды к нему подошла Равинская.
- Через два дня, в субботу утром будет Волков-Зайченко, - предупредила она. - Существует программа визита, там запись на телевидении идет в 11.00, сразу после встречи в администрации. Потом уже поездки по промыслам, встречи с трудовыми коллективами, обед и так далее. Но ты же понимаешь, что для него программа, заготовленная нашими, не указ. График будет постоянно сбиваться, поэтому на студии надо быть с самого утра. Как говорится, до посадки самолета.
- А еще лучше до взлета в Москве, - пошутил Вадим. - С пробуждением депутата мы выдвигаемся на исходные позиции. Вдруг он решит на ракете прилететь прямо в трусах.
Ленка улыбнулась и состроила ему глазки.
- Слушай, Лена, - вдруг озаботился Алсанов, - так что, я везде с ним должен буду ездить?
Не-ет, такой возможности повертеть хвостом перед глазами высокопоставленных мужчин Равинская никому не отдаст.
- Ты работаешь только на студии. Возьми своего друга Колюню. А сопровождать делегацию придется мне самой, - Ленка с деланным огорчением вздохнула, - Гарнирыч о второй съемочной группе, наверное, забыл в своей суете. Черт, весь выходной на смарку.
- А че тебе? Ты женщина молодая, красивая, разведенная. Понравишься ему. Он тебя в Москву заберет, хату купит, в Останкино устроит.
Ленка аж покраснела. Не с максимальной, конечно, точностью, но Вадим в общем угадал ее всепоглощающее желание поудобнее устроиться в этой жизни. Алсанов ей нравился с самого начала их служебного знакомства. Он выделялся из всего круга, вертевшихся рядом с ней представителей мужского пола. Тех она легко раскусывала, а что интересует этого, было непонятно. Умен? - да. Симпатичен? - да. Талантлив? - вроде как. Чего ж ему от жизни надо? Семья? - скорее нет, чем да. С женой разбежался, правда, тихо без скандала, до сих пор без нервов общаются, может даже спят иногда. Карьера? - в высшей степени вопросительно. Потому что пьет, курит, на бильярде, говорят, на деньги играет. Но в то же время Гарнирыч его уже одного в кабинет зовет пошептаться. Доверяет, значит. Может в главные редакторы его наметил. Человек - загадка. Это и притягивало.
- Вадим, ты не мог бы мне в пятницу помочь?
- С удовольствием, Лена. А что случилось?
- Ты же знаешь, я в другую квартиру переехала.
- Слышал.
- Мне в пятницу мебель привезут...
- Грузчик нужен?
- В общем, да. Но только вечером. Они ее привезут днем и поставят, как попало. А ее ж еще расставить надо. Поможешь?
"Как будто ее нельзя сразу расставить," - понял все Алсанов. Ленка ему тоже нравилась. Правда, ничем не больше других, нормально сложенных и состроенных женщин. Она была среднего роста, черноволоса, но белокожа. Печальные еврейские глаза немного скашивались книзу на внешних краях. Нос - отнюдь не шнобель, очень даже аккуратный и ровный носик. Губы, пожалуй, узковаты, но умело подправлены помадой. О ее груди, не знавшей молока, можно было только догадываться, потому что она пряталась в ее небольшой сутулости, но зато ножки!.. М-м-мца, хороши! Ленка обожала носить мини-юбки и черные колготки.. Короче, Алсанова долго уговаривать не пришлось, тем более, что он пережил недавно вынужденное послефестивальное воздержание, получая уколы у знакомой медсестры, давно ставшей для него "своим парнем" и просто другом.
- Чем расплачиваться будешь, хозяйка? - имитируя манеру грузчика, с нахальством, но без похабщины, спросил Вадим.
- Не обижу... - подыграла с улыбкой Лена.
Развернулась и зацокала своими шпильками по паркету, специально представив для внимательного обозрения свою обтянутую узкой юбкой корму и стройные ножки. Вадьке живо представилось, как они будут его обнимать и в штанах у него началось беспокойство.
- Да... - повернулась обратно Равинская, - ты вопросы приготовил?
В пятницу расслабленный по причине командировки директора и меблировки своей новой квартиры ВРИО коллектив телестудии решил попить водки и попеть песни под аккомпанемент Колюни. Он был известным в городе музыкантом и имел собственные клавиши Roland. Человек с богатой творческой фантазией был призван на студию работать оператором, быстро освоил это дело и уже подступался к линейному видеомонтажу, но и музыку не забывал. Шабашил на свадьбах, юбилеях и прочих гулянках. Имел неплохой голос и пописывал музыку сам.
Вадька на вечеринке особо на спиртное не налегал, помня о предстоящем рандеву с Ленкой, которая с обеда ушла к нему готовиться. На вопрос Колюни, чего это он буксует, Вадим сослался на завтрашнюю работу. Когда солист после очередной рюмки затянул:
Повесил свой сюртук
На стулку спина музыкант...
Вадим понял, что пора сваливать. Еще раз попросив Колюню убедиться в технической готовности к ответственному интервью, услышал впетое в мотив:
Да не ссы. Вали спокойно.
Я уже все сде-е-лал.
Я совсем еще не слишком пьян.
О несчастных и счастливых. О добре и зле.
О лютой ненависти и святой любви.
По дороге Алсанов думал, в чем и с чем идти. Цветы - пусть банально, зато красиво, но вдруг Ленка опасается компрометации. Вадим решил доиграть в грузчика-помощника до конца и в цветах себя разубедил. Купил стандартного полусладкого шампусика, коробку конфет и спрятал в непрозрачный пакет. Не стал и переодеваться. Пришел. Позвонил - звонок не работал. Постучал.
Открылась дверь и первое "здрасьте" от Ленки прозвучало так:
- Ф-фу-у. Ты что уже водки напился?
Вадим не обратил внимания на дешевый трюк с типовым наездом и не стал оправдываться типа "я чуть-чуть", а просто молча зашел, не сводя глаз с красавицы.
"Да, этого мужика так сразу под каблук не загонишь," - сделала вывод из своей разведки боем хозяйка. Алсанов понравился ей еще больше.
- Что-то не пойму я , Лена. К тебе из мебельного магазина приезжали или из салона красоты? - с обалдевшей ноткой в голосе негромко спросил Вадим.
- Одно другому не мешает, - оценила комплимент Равинская. Она была красиво, по-новому причесана, но без лака, ибо понимала, на что станет похожа ее лакированная голова после борьбы в партере на простынях и подушках. Ее макияж, рассчитанный на мягкий интимный свет, не был похож на боевой раскрас изголодавшейся шлюхи, он был почти незаметен. Ну разве что обилие и яркость помады добавляли лицу то, что не додала ему природа. Духи были сладкие - вечерние. Цацек не было, кроме маленьких бриллиантовых сережек и кулончика на цепочке. На Ленке был надет длинный, до пола, атласный розовый халат на поясе и красные домашние туфли на каблучке, с заячьим пушком и без задников.
- Шикарно выглядишь, - целуя хозяйке ручку сказал гость. - А я, дурак, цветов не догадался принести и свежую рубашку с галстуком надеть.
- Правильно сделал. Цветы просто некуда поставить, не помню, где вазы упакованы. Да и свежая рубашка не нужна, попыхтеть тебе придется.
- Дак, за этим и пришел, - двусмысленно усмехнулся Вадька.
- Нахал, - не краснея на своей территории и без злобы улыбнулась хозяйка, - я о мебели. Давай пакет. Раздевайся.
- Совсем? - продолжал весело наглеть гость .
- Можешь совсем, - ее было не смутить, - что-то я на работе за тобой особой развязности не замечала. Водка храбрости прибавила?
- Ну мы же не на работе. А выпил, верно, для храбрости и для допинга, - Вадим не хотел сообщать ей о пьянке на студии. Она, конечно, все равно узнает. Но не от него.
- Есть хочешь?
- Хочу. Но давай сначала с мебелью... Показывай квартиру. Что куда?
Ленкина однокомнатная квартира была той совдеповской, идиотской планировки, когда туалет расположен по соседству с кухней. Сортир разделяет ванную и кухню! Очевидно, что проектировщик, думавший над этими типовыми домами, привык сначала мыть руки, потом справлять нужду, затем счастливым и проголодавшимся после облегчения сразу выходить на кухню. Наверное, при типовом строительстве и отсутствии других вариантов нужно было бы сделать санузел совмещенным, то есть поставить горшок с ванной за одной дверью. Так нет!.. В каждое помещение отдельная дверь, отдельный выключатель и ни там, ни там не развернуться. Бред. Ну почему у нас все через жопу?! А потому что тот архитектор-проектировщик сам живет в другой квартире с нормальной человеческой планировкой. Впрочем, мы отвлеклись...
- Надо диван-кровать как следует поставить, - показала Ленка.
- Диван - это актуально.
- Ну перестань.
Вадим в несколько приемов подвинул его на место, подсунул кусочек линолеума под одну ножку, чтобы не шатался на неровном полу, обругал строителей за неровный пол и выпрямился:
- Все?
- Да вроде как...
Новенький гарнитур-стенка уже стоял на месте. Два кресла, торшер, столик - тоже. Даже люстра висела как надо и занавески. Недавний переезд выдавали только составленные в углу коробки.
- Мой руки и иди сюда.
Пока Вадим плескался, рассудив, что кроме рук лучше сразу подготовить все свои чувствительные органы, дабы потом страсть не обламывать, Ленка накрыла в комнате столик, включила музыку, пригасила до уровня тет-а-тет свет торшера и села в одно из кресел так, чтобы при входе в комнату Вадим увидел все ее оттененные достоинства. Она поправила волосы, закинула ногу на ногу, только слегка прикрыв полой халата свои главные прелести, и чуть-чуть больше приличного раздвинула халат на груди, чтобы был виден ромбообразный кулончик, опускающийся своим нижним углом прямо в начало нежной ложбинки между грудей. А теперь все, иди, милый! Я жду!..
И милый пришел... И оценил... И молча налил себе сразу полстакана коньяку... И, выпив залпом, со слезной мольбой в глазах встал перед красоткой на колени и протянул к ней руки... Влюбленная красавица одним движением развязала пояс на халате, грациозно опустилась на ковер перед кавалером, царственно ухоженной рукой обняла его голову и склонила ее к своей обнаженной груди... Выключить свет любовники не успели... А может, и не захотели...
* * *
Выжравший практически в одиночку за ночь большую бутылку "Арарата" и периодически выпаривавший его из себя любовно-физическими упражнениями Алсанов был разбужен любовницей около восьми часов.
- Вадюша, открой глазки, - мурлыкала она в постели, - на работу пора.
- М-м-м. Н-н-не м-могу. У меня башка трещит. Я не выспался! Я поспал всего два часа! - нудил сильный пол в женскую подмышку.
- Я тоже не выспалась. Милый, я тоже поспала всего два часа. Сейчас кофе попьем.
Вадим, немного проснувшись, рефлекторно попробовал пойти в последнюю атаку, но сил совсем не осталось. Даже в руках, чтобы забросить на себя ее ногу. Ленка хрипло засмеялась:
- Хватит, хватит. Я пошла в душ. Просыпайся.
Алсанов решил, что душ и кофе он примет дома. Оделся и потихонечку свалил, пока любимая журчала в ванной комнате.
Через час посвежевший и побритый, в свежей рубашке, костюме и галстуке он сидел на студии, ждал Колюню и думал, зачем же так нажираться. "Сколько ж раз мы с ней за любовь принимались? Ой, много... Если бы не коньячный стимулятор, столько бы из меня не вышло... А Ленка-то какая заводная! Вроде и не кричит особо, я, наверное, громче орал, но лю-убит это дело. Ох, лю-убит! Хотя, кто ж его не любит? Н-да... А теперь состояние нестояния. Во всех смыслах."
Явился Колюня. Посмотрев на него и поняв, что тут вчера было, Вадим спросил:
- У меня тоже такая же рожа?
Колька глянул на него внимательно и с сомнением в его дееспособности кивнул головой:
- Тебе сложнее. Ты в кадре будешь.
- О чем говорить с депутатом, хер его знает...
- Иди хоть немножко тональным кремом намажься.
- Щас. Надо кофе попить.
- Не кофе надо, а опохмелятор.
- Терпи, Николай.
- Приходится...
Соратники по телевизионной борьбе попили кофе, проверили аппаратуру, потом еще раз попили кофе, потом включили телевизор. Стали тупо смотреть какую-то дичь. Зашла Ленка со своим оператором.
- Волк-Заяц уже на подъезде. Скоро будет. Он, наверное, сначала на студию заедет. Вадим, иди сюда.
Она отвела его в другую комнату. Вадим отметил, что на ней нет никаких следов бессонной ночи. Ленка закрыла дверь и обняла его:
-Только не лезь целоваться. Я накрашена. А тебе плохо, я вижу. Немножко тебя воодушевлю, - и нежно-нежно прошептала ему в ухо, - мне с тобой было очень хорошо, милый.
И легонько приложила ладошку сначала к своим губам, потом к его щеке.
- Мы поехали. Ждите. Он скоро будет, - и умчалась со своим оператором.
Вадим и Колюня еще раз закипятили чайник. Еще попили кофе. Отметили друг другу, что в их состоянии кофе - это мертвому компресс. Наконец, у входа в студию послышался шум, голоса. Первым вошел невысокий, плотный мужчина с улыбчивым, ухоженным лицом. На вид лет 60, дорогой темный костюм, белоснежная рубашка на запонках, неброский галстук.
- Здравствуйте. Волков-Зайченко, - представился он и протянул руку Алсанову, потом Колюне. - Значит с вами, ребята, поработаем? Отлично.
И обратился к сопровождавшему его главному местному коммунальщику, который стоял и с улыбкой поглядывал на телевизионщиков. У него были прекрасные отношения со всей студией. Он отлично понял, отчего парни такие смурные, но гадости им говорить, тем более делать, не собирался. Хороший человек.
- Значит, Николай Александрович, я сейчас здесь с ребятами поработаю, а уже потом по программе пойдем.
- Хорошо, Сергей Владимирович. Я поехал. Машина будет вас ждать. Водитель все знает.
И, подмигнув Вадиму, хороший человек отбыл.
- Как вас звать-то, ребята? - по-простому, без фальши спросил депутат.
- Вадим.
- Николай.
- Ну что, Вадим-Николай? Хреново вам, я вижу.
Парни зарделись.
- Да вы не стесняйтесь. Я ко многому уже привык. А бояться меня тем более не надо. Мы же в одной упряжке. Чем лучше вам, тем лучше мне. И наоборот. Похмелье в Росси - национальная болезнь. Даже эпидемии случаются. - Волков-Зайченко умел расположить к себе нужных людей. - Где тут у вас нормальный магазин?
Он подозвал то ли помощника, то ли секретаря, то ли охранника, скорее всего, триединого в одном лице:
- Значит так, Виталик. Возьмешь там коньячку поприличней, закусить... Ну, ты понял. А мы с ребятами пока поле боя осмотрим.
Колюня на пальцах объяснял гонцу, как попасть в нужный магазин. По тому, как оживился оператор, и заблестели его глаза, Вадим понял, что он отправляет Виталика в самый богатый и дорогой винно-водочный магазин в городе. "Халяву высокой пробы обеспечивает, - подумал Алсанов, - сообразительный ты наш..." Они с гостем прошли в съемочный павильон.
- Вот здесь, Сергей Владимирович, и расположимся. Три камеры будет: одна - ваш крупный план, вторая - мой и третья, главная - общий план. Как вам?
- Как скажите, Вадим, так и будет, - кандидат в депутаты был само дружелюбие.
- Может у вас есть какие-то пожелания, нюансы какие-то? - Алсанова удивляла покладистость важного человека.
- Ребята, ну вы же профессионалы, чего я полезу...
- Он имеет в виду, Сергей Владимирович, - в разговор вступил профессионал Колюня, - ваши предпочтения. Правым боком к главной камере сидеть или левым.
Молодец Колька! Очень технично намекнул на большую бородавку на правой щеке депутата. Мужчина на этот счет ничуть не комплексовал:
- Я думаю, мне надо левым боком к камере сидеть, то есть слева от Вадима. У меня ж бородавка... Чтобы в кадре зрителей не отвлекала. Так?
- Вы профессионал почище нашего, - Вадька первый раз за утро улыбнулся.
Довольные друг другом они уселись штукатуриться, чтобы на экране не лосниться. Вскоре пришел Виталик с полным, разрисованным новогодними поздравлениями, пакетом снеди. Единодушно решили перед съемкой пропустить по граммульке. Помощник молниеносно все, что нужно налил, порезал, намазал, разложил, расставил и отошел в сторону. "Школа!" - с восхищением подумал Вадька.
-Ну, парни! Давайте выпьем за знакомство, - поднял свою рюмку Волков-Зайченко. Чокнулись. Депутат лихо проглотил. Следом за ним Вадим и Колюня. Начали закусывать балычком с лимончиком. Подскочивший Виталик налил по второй.
- А теперь за вас, пацаны!
Накатили. Закусили бутербродами с колбаской.
- А что это мы пьем? - взял в руки бутылку депутат и прочел, - "А-ра-рат". Бутылка какая-то матовая. А что, Виталик, поприличней ничего не было? Это ж не Армения, это подделка!
Алсанов, которому заметно полегчало, чуть не поперхнулся. Он всю ночь глотал точно такой же в полной уверенности в том, что пьет настоящий армянский коньяк.
- Самое лучшее взял, что тут есть, Сергей Владимирович, - ответил помощник.
- Значит остальное еще хуже... - задумчиво произнес основной в компании мужчина. - Да и осетрина не первой свежести... И колбаса какая-то жилистая... Н-да-а... И что, ребята, вы все время вот это едите-пьете?
- Нет, - простодушно ответил Колюня, продолжая с удовольствием наворачивать бутерброды. - Если все время, то денег не хватит. Дорого.
- Н-н-да-а... - повторил депутат, еще более задумавшись и погрустнев даже, - и это на Севере...
Выпили по третьей. Телевизионщики совсем ожили, повеселели и разрумянились. Особенно Колюня. Но и алсановская пудра не могла уже справиться с приливом к лицу кровавого здоровья. Потянуло на беседу.
- А что, Сергей Владимирович, продукты как продукты, - заметил Вадька, - раньше таких не было.
- Раньше, молодой человек, всякие были. Просто на всех не хватало. Я имею в виду хорошие продукты.
- А хорошего чего ни возьми, его всегда на всех не хватает, - философствовал Вадька. - Всегда так. И сейчас тоже. Бороться надо за хорошее. Вопрос в том, что считать хорошим. Для кого-то такой стол - за счастье...
Волков-Зайченко внимательно посмотрел на Алсанова. Тот жевал, глядя куда-то в сторону. Депутат недовольно поморщился:
- Вот вы, пацаны, наверное, думаете, мы там у себя жируем. А тоже ведь по-всякому... Есть такие, кто простые макароны с тушенкой ложками жрут и простой водкой запивают.
"Хотел бы я посмотреть, какие макароны и с какой тушенкой вы сейчас в банкетном зале в тесном кругу на обед жрать будете и чем запивать," - усмехнулся мысленно Вадим.
- Да мне, если честно, это депутатство не очень-то и надо, - продолжал кандидат. - У меня и так все есть. Даже то, о существовании чего вы не догадываетесь и не представляете, что такое вообще бывает.
Вадька повернулся и вопросительно на него глянул, мол, чего ж ты тогда?
- Но ведь есть же какие-то гражданские обязательства перед страной...