Аннотация: Писал для сборника "Мифы мегаполиса - 2". Но рассказ не пошел. Сняли.
Алексей Молокин
Арбатер
И сойдутся они зевом к зеву,
Оба зверя, вскормленных мной,
Зверь мой тяжкий, слепой, подземный,
Зверь мой зрячий, живой, земной.
Два Зверя
Кванты судьбы
Время квантуется. Квантуются и людские судьбы, человек, знаю по себе, взрослеет дискретно - от потери к потере, реже - от свершения к свершению. Но где он тот квант времени, когда молодость едина со зрелостью? Когда любовь неотличима от похоти, мужество от насилия, гордость от гордыни и законопослушность от преступления? Когда понимание оборачивается зависимостью, мечта - кошмаром, милосердие - жестокостью, свобода - обязанностью? Неужели все так просто - ноль-единичка, единичка-ноль? Но, может быть, Мироздание похоже на великолепную хризантему с серебряными, стальными и бронзовыми лепестками прошлого и зыбкими, но живыми - будущего? И в центре этого божественно уравновешенного цветка один единственный квант времени - вершина многомерного конуса с основанием, уходящим в вечность.
Впрочем... "Аркадий, друг мой, не говори красиво..." Так кажется, писал Тургенев? А если хочется? Ну, конечно, говорить красиво - привилегия Гамлета и Фортинбраса, но никак не скромного инженера-системщика. Гамлету, ему можно, он, как никак, герой трагедии и за право красиво говорить в свой срок, заплатит сполна. И Фортинбрасу тоже можно, за его право высокой речи будет заплачено Гамлетом. Это потом он займется тюрьмами и заговорит суконным и недвусмысленным языком диктатора, а пока - пусть баит себе на здоровье.
Что же, пусть так. Не будем говорить красиво. Пусть в нашем простецком представлении Создатель похож на нерадивого кухаря, мелко-мелко нашинковавшего пространство и время, бухнувшего получившееся крошево в котел Вселенной, чтобы посмотреть, что получится, да позабывшего про свое варево за другими делами. Даже если так, если судьбы человеческие только кванты великой и несвершенной еще судьбы мира, что из того? Мы живые кванты....
Но о чем это я? Ах, да, о кванте времени! О том, что в него можно войти, о том, что именно в этом малюсеньком "сейчас" совершаются битвы между возрождением и смутой. И это рассказ об одной из них. Наверное, не самой главной, но, даже если мы пена на поверхности мирового котла - мы живая и разумная пена. А из пены иногда рождаются боги.
Миг, момент, Augenblick, квант... Частица света, ударившая в дно глазного яблока. Человек может увидеть один фотон, человек способен почувствовать один квант времени.
Есть время на переломе дня и ночи, когда Весна уже напрочь поссорилась с Зимой, но еще только кокетничает с Летом, когда прошлое не стало настоящим, а настоящее будущим. Для большинства этот мизерный временной дискрет совершенно неощутим, но мы, арбатеры, входим в него и живем в нем. Живем и сражаемся. Время нашей маленькой по масштабам Вселенной битвы - квант равновесия. Поле нашей битвы - Арбат.
Мы - арбатеры. Семь долек Большого Арбатера, обретшие однажды единство, волю и цель. В неощутимый никем кроме нас и наших Теней миг или временной квант равновесия. Наши враги, наши Тени - индеры, семь частей подземного зверя Индера, возникшие одновременно с нами в результате эксперимента по разделению Сущностей.
Возможно, этот эксперимент проводить и не стоило, но рано или поздно на него решается любая исчерпавшая себя цивилизация, чтобы возродиться или сгинуть в смуте. Наша страна была отдельной цивилизацией, и она решилась на эксперимент, как оказалось, не вполне представляя его последствий. Впрочем, эксперимент, скорее всего все равно состоялся бы, ведь мы определенно приближались к точке бифуркации, вот и решили сделать процесс управляемым. Я-то как раз и занимался теорией управляемых катастроф, правда, не в глобальном смысле, а так, в прикладном. Идеальная война - это ведь управляемая катастрофа и есть, другое дело, что идеальных войн не бывает.
И в священный миг равновесия Зверь Возрождения, Арбатер и Зверь Смуты, Индер, сошлись на Старом Арбате, чтобы выяснить, кто из них сильнее. Погибший солдат не ведает победы. Победа - это праздник живых, что бы они не говорили, поднимая стаканы за павших. Так что мне за дело, скажите, что где-то далеко-далеко, не здесь, победило Возрождение? А оно непременно где-то победило, ведь Хризантема Миров по-прежнему находится в равновесии, иначе просто не может быть.
Но живым нужно Возрождение здесь, в отдельно взятом мире, в этой стране, такой маленькой по вселенским меркам, но достаточно просторной для нас.
Аркадий, системщик, специалист по управляемым катастрофам.
Я часто спрашиваю себя - нежить мы, все-таки, или как? С одной стороны, вроде бы "или как", потому что наши нормальные человеческие жизни продолжаются. Но ведь и обычными людьми нас не назовешь, точнее, если бы кто-нибудь знал, что мы считаем себя частями Большого Арбатера, то не назвал бы точно. Махнул бы рукой, сокрушаясь, что нынче психов не лечат без их на то согласия, да и пошел своей дорогой. Наверное, все оборотни переживают двойственность своей природы, да только мы необычные оборотни. Мы - арбатеры, вернее, порознь - его части, а вместе - Большой Арбатер.
И я, и Матвей, и Сашок, Катерина, Равиль, Элка и даже Фриско со своими губными гармошками в патронташе - все мы арбатеры, семь долей одного полноценного Арбатера, а со стороны посмотреть - обыкновенные человеческие существа. Говорят, оборотнями становятся люди, которых тварь-инициатор укусить укусила, а вот жрать почему-то не стала. Возможно поэтому у большинства этих существ такой отвратительный характер, покладистых-то, как полагается, докушали до конца. Ну и еще наследственность соответствующая нужна, конечно, для оборотня. Предрасположенность. Природная или, как в нашем случае, искусственно созданная.
Куртуазно выражаясь, все мы - существа, однажды нежно укушенные Арбатом, но, конечно, время укушения тоже имеет значение, так сказать, помимо укуса нужна подходящая точка во времени и пространстве. Инициация любого оборотня сродни соитию - требует единства времени, пространства, ну и слаженных действий, само собой. На теперешнем Арбате кусаются разве что цены, сам он никого в арбатера превратить не может, не то, что в период времястояния, да и кандидатур подходящих нет. Но и одной пространственно-временной бифуркации тоже недостаточно, требуется, чтобы звезды сошлись, карта легла, у однорукой бандитки-судьбы шарики за ролики зацепились. Взять хотя бы меня, как я стал арбатером?
В стране бродили восьмидесятые, пузырились, словно мутноватая хмельная барда, еще не созрела, а пить в охотку можно, уже хмелит и еще как! Колокольчики-то в головах - динь да дон, не колокола, заметьте, а так, колокольчики покамест. Время колоколов настанет позже, и поминальных и торжественных, но, вообще, бронза металл двуличный, металл-оборотень, и колокола влегкую перекидываются пушками. Особенно если языки колокольные крепко зажаты в руце державной. Но не будем.... Да и пушки давно уже не из бронзы делают.
Так вот, пребывал я в командировке в одном подмосковном городке, много их таких секретных городков под Москвой, вы о них даже и не слыхивали, а они существовали, и очень возможно, что и сейчас никуда не делись. Назывался он просто и без затей - научно-экспериментальная база номер четыре. НЭБ-4. Раз есть номер четыре, стало быть, и номера один-два-три тоже где-то имеются. Хотя, кто их знает, наших секретчиков.
Работка была, как говориться, "не бей лежачего", то есть, пару раз каждые семь дней, я спускался в тщательно охраняемый бункер. Проходил мимо статных витязей-охранников, включал свои приборы и, дождавшись команды "Внимание, испытатели до пуска осталось десять минут...пять... три, два, один - пуск!", снимал показания. Во время пуска ничего особенного не происходило, просто где-то глубоко внизу что-то глухо ухало и ахало, зелененькие кривульки на экранах слегка дергались - и все. На этом моя работа заканчивалась, и я волен был на следующее утро отправляться куда угодно до следующего пуска. Почему не сразу? Да карантин до конца дня, вот почему. А самовольно за пределы базы выбраться было непросто, охрана бдела всерьез, я о них уже упоминал, прямо-таки натуральные дети Черномора, никаких тебе разбитных девочек с наганами образца 1914 года, или ревматических ветеранов с берданками. И получали эти мордатые черноморцы, по слухам, в разы больше нас, ведущих специалистов НИИ разнообразных профилей.
Сам по себе бункер, конечно, впечатлял. Плавно изгибающиеся стены, аккуратно сложенные из свинцовых блоков, в "ласточкин хвост", какие-то приборы контроля на каждом уровне, типа ставишь ноги на специальные пластины, ладони тоже кладешь, но уже на другие пластины, и только после этого проходишь, ежели эта дура не дзынькнет. А если дзынькнет - то шагом марш на обследование! На предмет чего там обследовали, по-правде говоря, не знаю, у меня ни разу не "дзынькнуло", а у кого звенело, тех я больше ни в бункере, ни в служебной гостинице, ни вообще в городке не видел. Карточки нам выдали, наподобие гостиничных бэйджев, их полагалось носить на груди все время, пока ты внутри, и еще нас бесплатно кормили, а уж это, согласитесь, и вовсе подозрительно. Когда государство тебя начинает потчевать красной икрой да виноградом, то будь уверен, это все не за "здорово живешь", а скорее вовсе даже наоборот. А если уж винами да коньяками на халяву поит, и это во времена разнузданных алкогольных репрессий, то стоит всерьез подумать о наследниках. Впрочем, мы были молоды, как полагается, богаты духовно, разумеется, бессмертны и нам было даже лестно, что там внизу, в вязких змеиных кольцах свинца спрятана от непосвященных жутко секретная установка. Местные ее называли "Индер".
Мы были приучены, не зная всей тайны, гордиться даже малой причастностью к ней. Я вот, и был-то внизу, рядом с этим самым "Индером" всего один раз, когда монтировал свои приборы да стыковал их с аппаратурой центрального поста. После чего приборы выемке не подлежали лет пятьдесят, так мне сказали. Как он выглядит Индер этот? Как "Индер" он и выглядит, больше ничего сказать не могу, потому, как на свои приборы глядел, а не по сторонам, да и вогнутые свинцовые стены давили, так что дыханье спирало, понятное дело, не от радости. Зачем он нужен, этот таинственный "Индер", я тоже понятия не имел. Какие-то испытания на стойкость к чему-то этакому.
Может быть, эта зверюга однажды ухнет, да и осчастливит все человечество поголовно, а может, ахнет, да и слизнет нас с планеты, как алкаш пивную пену с губ. Вместе с нерожденными пивными Афродитами.
Наверное, постоянные обитатели этого местечка знали побольше меня, но аборигены НЭБ были неразговорчивы, да и мы, испытатели, не очень-то общались между собой на служебные темы. Не принято в закрытых ящиках спрашивать, чем занимается сосед по этажу или даже за стенкой, это я усвоил крепко. Вот о девочках да, о саде-огороде или начальство, там, конструктивно поругать - это - пожалуйста, это не возбраняется. Иначе кто бы мне допуск оформил, а без допуска нам не полагалось, без допуска ступай швейные машинки проектировать, да и то, наверное, не разрешат. Швейная машинка, она тоже изделие стратегическое, по крайней мере, так считалось в те времена. Но уж, зато после пуска....
Вечером после пуска полагалась обязательная выпивка с прикрепленным ко мне лично напарником, только какой он напарник, ей-богу, одно название. Вообще-то непонятно было, на кой ляд он был ко мне приставлен! В бункер со мной не спускался ни разу, как ни придешь - он всегда в служебной гостинице на посту с дежурной бутылкой, выданной завхозом базы, и за пределы оной ни шагу. То есть, базы, а не бутылки. И колбаска порезана, и стопочки соскучились, вон как зевают! Стукач, конечно, но ведь, с другой стороны, никем другим и не прикидывается, на волю в Москву за мной не таскается - ну, и на том спасибо. Я не знал даже, как его зовут, не человек - чисто тень, заведешь разговор про то или про это, а он тебе - хлоп и анекдотом по ушам. И сбился разговор, размазался, как срезанный на взлете бомбер. Я вообще-то недолюбливаю анекдоты, все равно какие. По-моему, прикрывать чужим остроумием собственное убожество негигиенично, все равно, что чужие носки донашивать. А еще - анекдоты - идеальная маскировка для тех, что хочет спрятать от других себя настоящего.
А наутро после пуска, с легкого похмельца, можно поехать в Москву, а там - конечно же, отправиться, да что там отправиться - рухнуть в Арбат. И - гуляй, дружище! Дыши дрожжевым воздухом весны и вседозволенности. На Арбате - ты не поднадзорный испытатель с допуском, но свободный человек среди свободных людей, и это есть здорово. Если, конечно, не вспоминать о двух обязательных пусках в неделю, но что такое два пуска? В совокупности полчаса, не более! Испытания продолжались уже почти год, и большую часть этого времени я провел на Арбате. За вычетом еженедельных двух пусков и прикрепленного стукача в нагрузку к бутылке.
Была весна, девичьи тени сквозными бабочками летели по арбатским витринам, пахло кофе, пивом и любовью, оттенькали капели, их нехитрую музыку подхватили уличные гитары и редкие в наших широтах банджо, воздух светился от флюидов свободы, и не упала еще Звезда-Полынь. И однажды я понял, что Арбат словил меня, словно мошку на фонарь.
Компания образовалась, конечно, как бы сама собой. Что-то притянуло нас друг к другу, хотя, тогда люди легко дружились, время было такое, а еще, повторяю, весна, бдительность хиреет, как и прочие защитные реакции организма.
Разумеется, у всех нас были, так сказать, "мирские" профессии, у всех была собственная жизнь, но все это оставалось, далеко-далеко, где-то там, за станциями Арбатской и Семеновской, между которыми весело бесновался, играя дугами брусчатки на спине разбуженный пьяным запахом свободы, неукротимый, словно драконий щенок, Зверь Возрождения Арбат.
И однажды мы поняли, что стали аборигенами этой улицы. То есть, мы жили в Арбате, не на Арбате, а именно в нем родимом. Мы вспоили его собственными любовями, теми самыми, которым не нашлось место в нашей другой жизни, мы пели ему самодельные колыбельные, неспетые нашим собственным детям, мы отдавали ему большую и лучшую часть наших молодостей и из благодарности, в шутку ли, с умыслом ли, он сделал нас своими арбатерами.
Для арбатеров щедро лилось в пивные кружки дешевое сухое вино "Эрети" купленное в кафе "Риони", и без очереди торговали благородным массандровским портвейном в "Семеновском", арбатеры собирали толпы слушателей около "Вахтанговского", арбатеры в своей стихии были неуязвимы, бессмертны и свободны. Наш патрон с истинно Панурговским напором заигрывал с вяло-бесстыжей московской Весной, и мы старались не отставать от него. Эта Весна определенно была наша. Вся, от станции метро "Арбатская" и до "Семеновской", включая переулки и тупички.
Тогда-то и ощутил я оттаявшим от вечной российской мерзлоты арбатерским новым своим нутром странную связь между подземным наглухо засвинцованным "Индером" и разудалым, что называется "улица нараспашку" Арбатом.
И вот ведь какое дело. Все-таки, градус секретности в стране стал ощутимо падать, и понемногу, из мелких разговоров и разговорчиков, до меня дошло, что друзья мои арбатеры, пропадающие на пару дней в неделю, ну все поголовно, работают в таких же зонах, как и я. Или почти таких же. Впрочем, сдается мне, что лукавый Арбат специально сводил нас, как нынче толковый звукорежиссер сводит дорожки на записи начинающего исполнителя. Пока песня не зазвучит как надо. Да и Индер здесь очень даже причем, как потом выяснилось.
Итак, нас собралось семеро, и у каждого из нас была в миру довольно-таки необычная профессия. О себе я уже упоминал, Аркадий, специалист по прикладной теории катастроф. По характеру - оптимистичный реалист. О других участниках нашей арбатерской компании я звякну, так сказать, со своей колокольни. А остальное они сами соврут, если захотят, конечно.
Матвей, физик, специалист по лазерной графике.
Как встречаются старые приятели? Правильно, большей частью старые приятели встречаются случайно, причем тогда, когда они уже и не помнят, приятельствовали они слегка или взаправду дружили. А вот стакан кофе в стояка на Арбате не хотите ли? Скажете, кофе не пьют стоя и стаканами, так пьют исключительно портвейн и водку в непредназначенных для этого местах, и будете неправы. Стаканами можно пить все. А в те времена и кофе на Арбате кое-где подавали исключительно в стаканах. И пить его приходилось стоя, наспех, так что в самом этом акте было нечто унизительное и неприличное. Но все неприличное кажется нормальным, если совершается большинством, особенно, если по широкому окну заведения грязно и весело стекает март, наводя на грешные мысли. Похоть - это перебродившая любовь, так ведь? Да пусть, похоть так похоть, знамо ведь, весенняя грязь - лишний повод повыше поддернуть подол.
Так вот, я пил кофе стаканами, разглядывал озябших джинсовых девчонок-художниц, заскочивших погреться, и размышлял о том, что в такую погоду кофе - недостаточный антифриз для измученного зимним авитаминозом организма. И внезапно увидел Матвея.
Матвей был физиком. Еще он умел петь про ветер, который куда-то уходит спать, причем продолжал распевать, даже будучи заперт неблагодарной публикой в физфаковский лабораторный шкаф. А больше я о нем ничего вспомнить не мог. Но мы были знакомы! Ах, черт, в какой-то из жизней мы были знакомы, и это обязывало выпить.
Мы купили чего-то недорогого, отправились к служебному входу Вахтаговского театра, спустились в подвал, где Матвей держал свои лазеры. Ну, выпили, конечно, как без этого, а, выпив, естественно, разговорились. Оказывается, Матвей здесь в театре и работал. Физиком. То есть, он занимался лазерами и готовился произвести переворот в драматургии, скрестив благородную классику с лазерной физикой. Впоследствии из этого много чего вышло, только не на классической сцене. В общем, Матвей жил не тужил, мастерил себе трехкоординатные дефлекторы и радовал глаз театральных работников замысловатыми вензелями, выписанными алым лучом в клубах табачного дыма. А тут вдруг калым подвернулся. Два раза в неделю Матвей уезжал в Подмосковье и подключал свои лазерные синтезаторы к некой таинственной установке, размещенной в скрытом от посторонних глаз бункере. И полчаса смотрел, как корчатся сотворенные им изящные световые загогулины под действием неизвестного излучения. То, что получалось, ему, как правило, не нравилось, как он выражался, "до сблева", но за эту простую работу неплохо платили, более того, обещали профинансировать покупку в Австрии профессионального синтезатора для создания лазерных эффектов. Уже ради этого матвеево чувство прекрасного готово было потерпеть полчаса издевательств над собой. Местечко, где подрабатывал будущее светило лазерной драматургии, называлось простенько и без фантазии - НЭБ-6. А испытательная установка - Индер. Как выяснилось, и соглядатай свой у Матвея имелся. Такой же бездельник, как и у меня.
Вот ведь как!
Сашок, боец невооруженной охраны, мастер армфэйсинга.
Ну, насчет "невооруженной", я немного погорячился, видимо оружие у него какое полагается, имелось. Но на Арбате он появлялся без него. Сашок, оказывается, был одним из бравых черноморцев-охранников, только на своем объекте он не сторожил вход-выход, а исправно проводил свои полчаса в неделю в подземном тренажерном зале, рядом с установкой "Индер", где отрабатывал всякие-разные приемы рукопашного боя со своим стукачом, спарринг-партнером по совместительству.
Я немного завидовал Сашку, потому что он единственный из нас взаимодействовал со своей Тенью не только за бутылкой, а можно сказать, посредством прямого взаимного контакта. Регулярный мордобой, он, безусловно, сближает, однако со временем становится скучным, вроде секса по расписанию с поднадоевшей знакомой. Сеанс мордобоя начинался по команде "пуск" и заканчивалась по команде "отбой" и, хотя Сашок, безусловно, был очень талантливым мастером армфейсинга, добиться хотя бы одной безусловной победы ему так и не удалось. А умел он многое. Кое-что он нам показывал - впечатлило и даже весьма. К своим дежурствам в свинцовом бункере НЭБ-3 он относился весьма серьезно и изо всех сил старался уделать партнера по полной программе. Только сделать это никак не удавалось. Во время пусков наш боец, как он сам признавал, "выпадал из темпа", переставал контролировать время и никак не мог сосредоточиться на вертком сопернике, которого успел возненавидеть здоровой спортивной ненавистью. А вот на Арбате Сашку было не скучно, на Арбате он становился добровольным защитником всяких интересных личностей от выползших на весеннее солнышко из люберецких подвалов гопников. И роль защитника ему нравилась. Интересно, что арбатерство свое он принял, как должное - Большой Арбатер должен был уметь драться. Вот Сашок и умел. За всех нас.
Катерина, филолог-абсурдист, сторонница теории автономной разумности языков.
Катька и вовсе была филологом, свои полчаса в неделю в бункере НЭБ-2 проводила в добросовестных попытках найти смысл в некой лингвистической абракадабре, которая появлялась перед ней на мониторе. И находила ведь, хотя, сначала, по ее словам, ничего не получалось.
Участвовать в эксперименте она согласилась добровольно.
Я как-то спросил у нее, чем, собственно, занимаются филологи-абсурдисты и услышал любопытные вещи.
Оказывается, по мнению абсурдистов, ни на одном из существующих языков невозможно построить абсолютно бессмысленную фразу. Любое сочетание слов звуков или символов, придуманное человеком, оказывает воздействие на человека же, а стало быть, несет в себе определенную конкретику. В некотором смысле, любой человеческий язык, как совокупность слов, понятий и смыслов, является отражением созданного людьми в процессе обмена информацией и эмоциями глобального разумного объекта, не имеющего собственной материальной сущности, но воздействующего на мир через конкретные воплощения. То есть, через книги, рукописи, фразы, клинописные таблички, визуальные, тактильные образы и тому подобное. Короче говоря, в процессе общения, человечество не ведая, что творит, создало нематериальное надсущество, обладающее собственным разумом и волей. Эдакий Язык - Дух Святой.
Насчет воли я слегка усомнился, да и насчет разума тоже. С другой стороны, известно, что мысль изреченная есть ложь, но не изреченная ведь и вовсе как бы не существует. А вот, по мнению абсурдистов - существует и даже весьма, поэтому и следует искать смысл в кажущейся бессмыслице, именно там и только там может наиболее свободно проявиться созданный человеком сверхязык, чохом описывающий прошлое и будущее, свершившееся и несвершившееся.
Но даже если они и сумеют прочесть письмена абсурда, то, как собираются отделять реальное от возможного, для меня, честно говоря, так и осталось непонятным. По бараньей лопатке гадать, что ли?
Впрочем, по лопаткам да выпущенным кишкам гадали во все времена, и, кстати, очень даже успешно, упокоила меня Катерина. И по рунам, и еще много по каким разным знакам. Так что в лингвистике абсурда определенно что-то было. С другой стороны, шаманы уже тысячи лет камлают без всякой научной методологии, и ведь получается!
Результаты ее трудов внимательно изучались приставленным к ней цензором, а для чего это было нужно - она не знала. Цензора, точнее, цензоршу, Катерина искренне не любила, но жалела, предугадывая в ее стародевичьей судьбе судьбу собственную. Впрочем, став арбатером, она уже так не думала. Женщины, отмеченные Арбатом, не становятся старыми девами, хотя бы потому, что не очень-то и стареют. Только свойство это проявляется не сразу. Старение ведь естественный процесс, так что, оказывается, нестарение человеческий организм воспринимает как своего рода нездоровье. Болезнь, которую невозможно вылечить, и к которой надо просто привыкнуть. У женщин эта болезнь протекает легче, еще бы! Мечта осуществленная! А вообще - все, что придумано - прекрасно, пока и вправду не сбылось! Вот сбылось и что?
Равиль, врач, специалист по физиологии творчества.
Равиль, судя по всему, являлся последователем доктора Ламброзо, хотя и довольно своеобразным. Занимался он изучением физиологических особенностей творческих личностей, предметом деликатным и малоизученным, поскольку общество во все времена уделяло творцам внимания значительно меньше, нежели преступникам. То, что внешне личности творческие существенно отличаются от простых смертных известно давно, хотя замечено также, что многие жулики и проходимцы, как ни странно, обладают ярко выраженными внешними чертами творческих личностей. Но, во-первых, кто сказал, что профессия жулика не относится к разряду творческих? А во-вторых, многие жулики очень правдоподобно прикидываются творческими личностями в корыстных целях.
Часто внешность творца отнюдь не соответствует понятиям о человеческой красоте. Кто-то заметил, что великий Поль Мари Верлен чрезвычайно мало походил на поэта, а скорее на сатира. Но ведь на сатира же, на полубога, а не на козла позорного!
Одной из основных физиологических особенностей творцов Равиль считал бескорыстную и самоотверженную блудливость, а отнюдь не горящий взор и тому подобную второстепенную чепуху. То есть, горящий взор к исконной блудливости прилагался, а не наоборот. С этим трудно было поспорить.
В полном соответствии с учением старика Фрейда, Равиль считал источником любого творчества сублимированную сексуальную энергию и брался доказать это опытным путем Эксперименты, которые он проводил в бункере НЭБ-1 над своим стукачем-тенью, слегка отдавали садизмом. Равиль единственный из нас сознательно использовал своего соглядатая в качестве материала для экспериментов, причем, довольно жестоких. Короче говоря, специалист по физиологии творчества полагал, что если обычного человека лишить возможности выхода сексуальной энергии, то этот человек непременно что-нибудь да сотворит. Условием участия Равиля в непонятном ему эксперименте на НЭБ-1 было проведение собственного эксперимента. То есть, его соглядатай на весь год, пока длились работы был начисто лишен какого бы то ни было женского общества. Охрана зорко и даже весело следила за выполнением условий договора с врачом, а в бункер по просьбе Равиля доставили всевозможные предметы, способствующие переплавке сексуальной энергии в творческую. Рояль, например, мольберты всякие, чертежные принадлежности и прочую чепуху.
Первичные эксперименты наш творческий физиолог проводил в тюрьмах, но в России тюрьма заведение с древними традициями, нечто вроде монашеского ордена, и проблемы избытка сексуальной энергии решает по-своему. Хотя, конечно, какие-то крохи все равно остаются и этих крох достаточно для резьбы по дереву или создания действующих моделей птицелетов из подручных материалов. Кстати, такого рода творческие позывы, нередкие у заключенных, вполне подтверждали теорию Равиля. Втайне молодой ученый сделал вывод, что большинство творцов - латентные преступники, но обнародовать его не спешил. Корпоративная этика не позволяла. Ведь кто своих сдает, тот сам знаете кто! Да и кому хочется всю жизнь прокукарекать в деревенской больнице?
Попытки ученого договориться с православной церковью о проведении исследований в монастырях, чуть было не окончились для Равиля анафемой. От последней естествоиспытателя спас тот факт, что он к двадцати семи годам так и не прибился к какой-то определенной религии, в число которых включал и классовую теорию, господствующую в то время на территории страны. Атеистом он тоже не был, поскольку считал, что атеизма как такового не существует вообще, как и не существует абсолютной пустоты. Из общения с деятелями православия Равиль вынес научно обоснованное мнение, что сексуальная энергия верующих трансформируется в веру же, причем, без должного медицинского наблюдения и своевременного вмешательства, эта трансформация проходит довольно болезненно и может закончиться летально, если не для самого объекта, то для его творческого содержания.
За полгода экспериментов над собственным стукачом Равиль, к сожалению, добился немногого. Краски и кисти подопытный использовал, но исключительно в целях нанесения макияжа на собственную, довольно унылую от природы физиономию. Во время пусков стукач громко визжал "Боюсь, боюсь!" и норовил то картинно упасть в обморок, то запрыгнуть экспериментатору на руки. Для ритуальных гостиничных застолий выбирал исключительно сладкие вина, а при каждом глотке жеманно поджимал накрашенные губы и сообщал несчастному естествоиспытателю, что тот "противный" и хочет напоить бедную девушку, чтобы воспользоваться ее беспомощностью.
Неудивительно, что, в конце концов, ученый не выдержал и договорился с подопечными студентками медицинского училища, которые за "зачет" по гистологии согласились вернуть стукачу утраченную в процессе научных экспериментов мужественность. В гостинице начался форменный бедлам и Равиль практически насовсем переселился на Арбат, где сексуальная энергия свободно превращалась в творческую и наоборот. И, как и все мы, стал Арбатером.
Элла, аспирантка факультета журналистики, Афродита разделенная.
А Элка... ну, Элка была, что называется, девочка с ветерком в одном месте, легкая на приключения определенного рода, не то секретутка, не то аспирантка, а может, еще чего, и свои бдения около Индера на НЭБ-7 она проводила соответственно. Короче говоря, делилась опытом со своей стукачкой, которая одновременно являлась ее научной руководительницей. Когда мы спрашивали ее, как это так, она говорила, что ничего особенного, нормальный теоретический блуд в научных целях, хотя полчаса, по ее мнению - это все-таки несерьезно и для науки и вообще.
Вот чего-чего, а сексуальной энергии ей было не занимать! Не знаю, в какой аспирантуре она училась, но подозреваю, что в радиусе прямой видимости и даже немного дальше, телефонные трубки и логарифмические линейки сами собой вставали дыбом, вот какая она была - Элка.
Равиль буквально не отходил он нее ни на шаг, ожидая момента, когда один вид энергии перейдет в другой, не подозревая, что именно любовь, все цвета ее спектра, от инфракрасного жара похоти до жгучего ультрафиолета платонического обожания, и являлась тем единственным видом творчества, на который Элка и была способна.
Элка была богиней свободной любви, рожденной из пивной пены перестройки. Каково время - таковы и богини, ничего не поделаешь. Много их появилось тогда на Арбате на переломе времен, кто-то в пене же и сгинул, кого-то побили камнями. А побитая камнями, пусть даже и драгоценными, богиня перестает быть таковой. Только Элки это не коснулось, потому что она стала Арбатером. Афродита разделенная, вот кто она была. И, как ни странно, штудии эти ее шефине весьма помогали! После сеансов с участием "Индера" она стала чертовски квалифицированной стервой. Мужики от нее буквально выли, но поделать с собой ничего не могли. Как говорится, "пищит, но лезет". Темная сторона любви, или что-то вроде того.
Вот так-то.
Фриско из Саратова, бродячий музыкант человек планеты.
Фриско, казалось, был из другой оперы, или, скорее, мюзикла. На первый взгляд, чистопородный американец. И на второй тоже. И даже на слух. Однажды я наигрывал блюз на взятой у какого-то юнца взаймы расхлябанной гитарешке, и тут кто-то вклинился в мою неуверенно дребезжащую музыку яростным, захлебывающимся от любви мявом губной гармозы. Я обернулся и обнаружил рядом с собой натурального ковбоя. Ну, прямо, Лимонадного Джо, если кто такого помнит. Ковбой, скосив на меня темный индейский глаз, впивался в блестящую губную гармошку, словно пацан в половинку апельсина и солнце прерий и каньонов брызгало на окружающих, а чахлые кустики туи возле новомодной кооперативной пивнушки мгновенно обратились в заросли чапараля.
Пояс ковбоя был снабжен кармашками, в которых на манер крупнокалиберных патронов угнездилась целая семейка губных гаромозяк, гармоней и гармошек. Мал, мала меньше. Я аж задохнулся от зависти, настолько это было здорово!
Ковбой кивнул, мол, привет, и продолжал выдувать свой лимонадный блюз, а я, вспомнив о пресловутой секретности, слегка отодвинулся и приготовился поскорее смыться. Общение с ковбоями, пусть даже играющими на Арбате, пока что не поощрялось. Индрик будет недоволен. Почему я в этот момент подумал о Индрике? А вот сам не знаю, подумал и все. Впрочем, все разъяснилось к общему удовольствию. Ковбой оказался преподавателем музыкального училища из города Саратова, то есть, человеком в доску своим, пусть и прикидывающимся сыном прерий. Хотя чем степи Поволжья хуже прерий? Да ничем, если разобраться. Степи Поволжья даже лучше, разве с ковбоями некоторая напряженка, зато какие вожди там рождаются! Куда там какому-нибудь Оцеоле или Чингачгуку!
Ковбой отрекомендовался как Фриско-из-Саратова, человек планеты. Дули ветры в Поволжье, дули, и сдули-таки любителя кантри с родины Чернышевского на Арбат. Вообще-то в планы Фриско входило прокатиться шаром перекати-поля по всей планете, купаясь в ее океанах, тревожа звуками своих гармошек диковинные города и веси и докатиться до священного города всех блюзменов Нового Орлеана, чтобы убедиться, что Миссисипи ничем не лучше родимой Волги, а под музыку "blue grass" в Нэшвилле, штат Техас, пляшут саратовскую кадриль. Но бывает у музыкантов такое состояние, когда пространство распахивается перед ними, каждый город принимает, как родного, а расстояния и границы перестают иметь хоть какое-то значение. Вот тогда-то и становится скромный преподаватель народной музыки человеком планеты. Впрочем, с возрастом, это проходит, хотя и не у всех. Но покамест Фриско докатился только до Арбата, где и застрял, ухваченный весной за нежное место. Я, конечно, имею ввиду душу.
Знаете что такое "игра на шляпу"?
Игра "на шляпу" - это игра на "шляпу", точнее не скажешь. Это, когда музыкант работает, а шляпа обеспечивает ему пропитание. Как правило, к шляпе прилагается какая-нибудь красивая девушка. Шляпа у Фриско была что надо, так называемая "шестигаллонная", а обходила публику, разумеется, Элка, кто же еще? Так что с доходами у Фриско было все в порядке.
Работу на НЭБ-5 ему предложили прямо на Арбате. Подошел какой-то неприметный тип и предложил. Полчаса в неделю Фриско должен был импровизировать в бункере рядом с "Индером", после чего волен был катиться на все четыре стороны. Разумеется, следующим утром, и до следующего пуска. Но, ох, как тяжко давались Фриско это проклятые полчаса! Дело в том, что музыка, под воздействием "Индера" мгновенно скатывалась в какую-то инфернальную тональность, в ней появлялись тревожные и безнадежные адские ноты, отвратительные самому музыканту. Если блюз - это душевный разговор с Богом, то через Фриско "Индер" беседовал с самим Дьяволом. Причем, на повышенных тонах!
Впрочем, иногда случалось по-другому, только легче от этого не становилось. Иногда бедный музыкант, по его собственному признанию, словно попадал в клетку из трех аккордов и, как не старался, выбраться из этой клетки не мог. Согласитесь, для "человека планеты" это может быть настоящей пыткой. Хотя многие музыканты, как вошли когда-то в такую клетку, так и живут в ней. Даже евроремонты сделали и прутики позолотили.
Вот куратор, тот прямо-таки расцветал и от инфернальной музыки и от трехклеточной, правда, расцветал по-разному. Инфернальные интонации наполняли его чувством собственной значимости и делали похожим на всевластного начальника тюрьмы, а от трехклеточные - наглостью и самодурством в сочетании с истеричностью и слезливостью. Неизменной оставалась разве что толстая ряшка, которая, кстати, без музыкального сопровождения была вообще никакой.
Став Арбатером, Фриско так и не понял, что теперь никогда не попадет ни в новый Орлеан, ни на Тибет, не увидит ни прерий, ни каньонов, ни пустынь, ни океанов, а так и останется здесь, на этой улице. Навсегда, точнее, на вечный квант равновесия. Что, собственно, и означает - навсегда. Зверь Возрождения мягко перекатывал его между могучими лапами, играл, но выпускать не собирался. Все-таки Зверь, что поделаешь!
Исход
Однажды нам всем объявили, что эксперименты с "Индером" прекращены. Причины, конечно, сообщать нам никто не собирался, работы прекращены - и все тут. Подозрительно быстро выдали деньги на руки, и предложили утром выписаться из служебных гостиниц и оправиться восвояси. Казалось, наше арбатерство на этом и закончилось.
Выпив со своими тенями на посошок, мы ярким майским утром со всех концов Подмосковья рванули на Арбат. Не знаю, как у остальных, но у меня на душе было погано. Я уже не представлял уже себе жизни без этой улицы, без новообретенных друзей-арбатеров, "Индер" на меня так подействовал, или Арбат, но я изменился и теперь все мои дороги моих возвращений вели только на Арбат. Все остальные места казались забытыми и чужими.
И вот, выйдя из метро на свет божий, я обнаружил, что Арбат для меня закрыт.
То есть, закрыт в самом прямом смысле этого слова.
Стоя у перехода возле ресторана "Прага" я привычно наблюдал, как прохожие меняются, вступая в священные чертоги Арбата, женщины становятся стройнее, мужчины мужественней, словно уличная брусчатка подпитывала их энергией свободы и раскованности. Мне были хорошо видны и стайки уличных художников, похожих на городских сизарей, склевывающих мелкие монеты с ладоней прохожих. На углу пили пиво из нерусских бутылок-маломерок, все это я различал совершенно отчетливо, словно смотрел качественно снятое Голливудское кино, но вот хода мне туда не было. Похоже, Арбат сегодня, по каким-то одному ему ведомым причинам, совершенно не жаждал меня видеть.
Неожиданно я обнаружил рядом с собой Фриско и Элку. На Элке красовалась фирменная шестилитровая шляпа, от нетерпения она пританцовывала, впрочем, она почти всегда пританцовывала, но, увы, так же, как и я, никак не могла ступить на зебру пешеходного перехода.
- Что за дела? - возмущался Фриско. - Не могу пройти, и все. Может, я вчера перебрал со своим Сальери? Или он в портвейн мне чего-нибудь подсыпал?
- Пойдем отсюда, - сказал я. - Похоже, сегодня нас здесь не ждут.
- Да брось ты, - ответила Элка. - Кого же еще здесь ждут, как не нас?
- Кто куда, а я в Монтану! - сообщил Фриско. - Айда со мной, арбатеры!
- Какие мы теперь арбатеры, - я огляделся, но вожделенного пивного киоска в пределах прямой видимости так и не обнаружил. Странно, на Арбате у нас с пивом давно уже никаких проблем не возникало. - Нам теперь даже пива без очереди не полагается.
- А может быть, мы просто не вовремя? - высказала догадку наша доступная богиня. - Может быть, хозяин не готов приему гостей?
- Может быть, - согласился я. - Ну что же, тогда подождем.
Мы обошли вокруг улицы, встретив на Садовом Равиля с Катериной. Позже, на Новом Арбате, который и не Арбат вовсе, а Калининский проспект, да так ему и надо, к нам присоединился Сашок.
- Не пускают домой, однако! - пожаловался Сашок. - Обидно как-то, словно в кабак не пускают. Я уж не помню, когда меня в последний раз не пускали в кабак. Чего делать-то будем? Кому морду бить?
Равиль печально качнул своим научным носом, подтверждая, что да, мол, обидно и даже оскорбительно. А Катерина молчала. Черкала что-то в своем блокнотике и помалкивала, только носом шмыгала украдкой. Деликатно так, все-таки филолог, хотя и абсурдист.
И странное дело, Аббат не пускал нас в себя, но и уйти не давал. До шашлычной, что у Никитских ворот, нам добраться еще удалось, а вот дальше по Цветному бульвару нам хода не было. Заворачивало нас, точнее не скажешь.
Значит, надо было ждать. И мы ждали, бесцельно наматывая круги вокруг улицы, частью которой успели стать.
На Москву спускалась светлая майская ночь, но Арбат по-прежнему был закрыт для нас. Мы ждали.
Наконец, что-то изменилось. Теперь на Арбат не могли попасть не только мы, толпы праздношатающихся людей скапливались у станций метро, недоумевая, почему они не могут попасть на единственную пешеходную улицу в городе. Как обычно, поползли слухи, что на Арбате кого-то убили, и улица закрыта для посторонних. Только вот запрет на посещение, похоже, касался и стражей порядка, которых и у входов-выходов на Арбат скопилось немало. К чести своей, милиция быстро сорганизовалась и принялась теснить граждан прочь от старого Арбата. Ну и правильно, теперь хоть кто-то чувствовал себя при деле.
А улица уже не просто не пускала к себе людей, она, пока еще деликатно, но достаточно решительно выдавливала их из себя. У входов в метро закрутились опасные человеческие воронки. Толпы клубились в устьях Арбата, выжимались в переулки и густыми каплями пятнали Калининский проспект. В паникующей уже человеческой окрошке замелькали люди в домашних халатах, пижамах, тапочках, официанты в служебных бабочках, дворники в телогейках, и я понял, что с Арбата уходят его слуги и даже жители. Наконец, улица содрогнулась и извергла из себя последних отчаянно сопротивляющихся людей. Это были старики, те, кто прожил здесь всю жизнь и собирался умереть и, честно говоря, Арбат, по-моему, не имел никакого права так поступать с ними. Все-таки, Зверю, даже если это Зверь Возрождения, многое человеческое чуждо.
Наконец вечер закончился, все сорвалось в темноту, только рукокрылый и тревожный свет мигалок, выхватывал из тьмы молчаливые ряды милиционеров и солдат, оцепивших взбесившуюся улицу. И, наконец, Арбат позвал нас.
Мы, семеро арбатеров беспрепятственно прошли сквозь замершее оцепление и оказались в Арбате. Улица была непривычно и страшно пуста, словно готовилась к атомной бомбардировке, только костры горели по всему арбатскому хребту, горели жутко и ледяно, словно в черно-белых фильмах про революцию. Время всхлипнуло и сомкнулось вокруг нас, и мы поняли, что вошли в квант равновесия. Сжатые прошлым и будущим, мы, арбатеры, как нам и было предназначено, слились в единое существо, Большого Арбатера и сразу же почувствовали, что рядом - враг. Мы ощутили растерянность Арбата, растерянность Зверя, который встречает врага в одиночку, без хозяина, и сразу же растерянность сменилась радостью, что хозяин все-таки пришел.
Над замершей в равновесии Москвой встал Арбатер. У ног его крутился молодой еще драконыш, Зверь Возрождения, Арбат.
А из подземных бункеров, из тайных тоннелей, из ржавых глубин Неглинки, запечатанных лубянских подвалов, сквозь разверстые жерла станций метрополитена принялись выворачиваться чудовищные свинцовые кольца Индера. Зверь Смуты хлестнул тяжелым телом, ломая пустые сувенирные киоски, словно спичечные коробки, кроша фасады домов, оставляя жирные свинцовые следы на стенах, и замер у ног хозяина.
Перед нами стояли наши тени, тени арбатеров, тени приязней, любовей, фантазий, тени наших будущих свершений и открытий. Слитые в единую темень, напитанные нашей же темной силой, которой мы сами, добровольно делились с Индером они, как и мы, воплотились в единое существо. Мрачный и яростный Зверь Смуты Индер шипел и плевался расплавленным свинцом у его ног.
Эксперимент по разделению сущностей, похоже, удался на славу.
Я сделал шаг, фонари, словно капли пота, выступили у меня на лбу, и шаг навстречу мне сделала темень, бывшая когда-то частью меня.
И наши Звери сцепились в смертельной схватке.
Взвыло оскорбленное прошлое, выхаркивая мне навстречу толпы призрачных чудовищ, созданных ложью одних и доверчивостью других.
Взревело будущее, отчаянно швыряя в пекло легионы несостоявшихся судеб, неслучившихся дружб и любовей, ведь у будущего нет других солдат, кроме нерожденных.
Точка равновесия
Я - Арбатер, хозяин свирепого зверя Возрождения Арбата. Я уничтожил свое и уничтожаю ваше будущее во имя сохранения равновесия в настоящем. Я вижу, как лепестки Хризантемы Мироздания один за другим сгорают в ее центре - в единственном кванте равновесия. Уничтожая будущее, я одновременно уничтожаю саму возможность Возрождения, но у меня нет других солдат, а будущее, к сожалению, уже не бесконечно, так что, видимо, я обречен.
Я - Индер, хозяин Зверя Смуты Индера, вы заметили, как ежедневно меняется ваше прошлое? Это потому, что мне нужны все новые и новые бойцы, а где мне еще брать их, как не в прошлом. И я терзаю измученную историю, хотя понимаю, что Смута становится бессмысленной, если не заканчивается порядком. Впрочем, состояние покоя, тоже порядок, так что видимо, победа останется все-таки за мной.
Но когда наступит абсолютное равновесие, мне будет не хватать этих беспокойных человечков, возомнивших себя воинами Возрождения и пожертвовавших своими личностями ради моего врага - Арбатера.
Пожалуй, среди воцарившегося, наконец, абсолюта, я сохраню маленький островок беспокойства - весеннего зверя Арбата и этих забавных существ - арбатеров. Почему-то мне хочется этого, видимо, немного человеческого осталось и во мне.
Но если останутся арбатеры, то останется и надежда на Возрождение. Из надежды вырастет будущее, а оно непременно придумает себе прошлое.
Неужели это никогда не кончится?
Мгновение (нем.)
Здесь - точка неустойчивого равновесия.
Аркадий, не говори красиво!
Шлягер 70-х. Исполнялся Карелом Готтом.
Здесь - устройство для управления лазерным лучом
Известный физиономист, доказывавший, что преступные наклонности проявляются во внешности.
Галлонов не галлонов, а шесть литров пива она вмещала. Проверено.