Мне захотелось присесть, выкурить сигарету-другую, выпить глоточек вискаря - была с собой фляжка, конечно же, а как же! А запреты... я старше этих нововведений, мне можно.... Да и ноги побаливали, честно говоря.
Я поискал лавочку, но не нашел, видимо лавочки администрацией предусмотрены не были, и правильно, нечего рассиживаться, креативный человек должен жить стремительно, креативный человек подобен картине Кандинского "Стрела по направлению к цели", а рассиживаются да рефлексируют только бездельники! И еще - у креативного человека не болят ноги, потому что он молод и абсолютно здоров!
Аллея была пустынна, поэтому я, без стеснения примостился на краешке невысокого бетонного постамента, под сенью, так сказать, экспоната. На постаменте стоял американский танк с красной звездой на башне. Табличка сообщала: "Средний танк Шерман М-4, воевал в составе....".
Танк явно побывал в бою, броня была в оспинах от попаданий, кое-где пробита, сталь вокруг пробоин вспухла, словно кожа вокруг заноз. Впрочем, покрашена машина была заново и аккуратно, а пробоины - они даже шарму какого-то придают, если, конечно, не думать, что стало с экипажем. Но ведь всё это было давно...
Я достал фляжку "Джека Даниэльса", свинтил колпачок, отхлебнул и закурил. Некоторое время я сидел, вдыхая сигаретный дым и чувствуя, как уходит боль из суставов, потом что-то заставило меня прислушаться. Откуда-то явственно доносилась гнусавая скороговорка банджо, что исполнял музыкант, я точно определить не мог - не то "Долог путь до Типперэри", не то "Камаринскую", играли где-то рядом, похоже в танке, потому что больше было негде. Потом банджо замолчало и над плечом раздался хрипловатый голос:
- Эй, бро, у тебя похоже, вискарь, не угостишь ветерана? Да и покурить бы неплохо.
Я обернулся. Желтыми совиными глазами на меня смотрела сморщенная оливковая физиономия в старом танковом шлеме с неровно обрезанными наушниками. Там, где полагалось находиться наушникам, нагло торчали разлапистые уши, поросшие седым волосом. Не обращая внимания на закрытые люки, существо выбралось из танка и явило себя во всей красе. Краса была, прямо скажем - специфическая. Больше всего потенциальный собутыльник мой напоминал громадную бесхвостую крысу, облаченную в промасленный, латанный-перелатанный танковый комбинезон, отличия заключались в курносой щетинистой физиономии, почти человеческой, и коже грязно-зеленого цвета.
Пришелец? Хотя, на пришельца стареющий любитель кантри явно не тянул, пришельцы не обитают в танках времен второй Мировой, а кроме того, инопланетян с пятиструнным банджо в мосластых лапах до сих пор не встречал ни один, даже самый буйный, контактёр.
- Ты меня видишь! - с довольным видом констатировал непришелец, и добавил: - А еще слышишь и даже понимаешь. Да гремлин я, гремлин из Детройта, не парься, бро, Кукарача меня зовут. - И протянул тёмную кривопалую лапку, словно скрученную из ржавого стального троса.
- Вижу, - немного ошарашено ответил я, машинально пожимая жесткую ладонь, - и даже понимаю, хотя с пятого на десятое. Я, знаешь ли, старый, а старые люди много чего видят и понимают, только помалкивают, чтобы прочие чего не подумали.
- Это правда, - согласился гремлин, - ну, еще дети видят, хотя они считают меня каким-то покемоном. А покемоны - это вообще кто такие?
- Это такие цифровые гремлины, - пояснил я. - У каждого времени, понимаешь ли, свои гремлины.
- И это тоже правда, - невесело вздохнул мой собеседник. - Ну, так как насчет выпивки? А то тебе одному многовато будет. Он извлек откуда-то мятую алюминиевую кружку и протянул мне. Я плеснул.
Гремлин окунул в кружку мохнатое курносое рыльце, сглотнул, раскурил предложенную мной сигарету и выдохнул вместе с дымом:
- Ух! Its" great!
- А что делает американский гремлин в России? - спросил я. - В России ведь своих гремлинов отродясь не было, неужели мы еще и гремлинов импортируем? И на фига, спрашивается?
- Ну, - сказал Кукарача, - это длинная история, но если хочешь, расскажу, а то без разговора и выпивка не впрок. Но и разговор без выпивки, сам понимаешь...
И покосился на ополовиненную фляжку.
- Ничего, у меня еще есть, - успокоил я его. - Так что, рассказывай.
И он рассказал. Потом я как мог, записал его рассказ, но сами понимаете, человек я пожилой, что-то мог перепутать, что-то неправильно понять, виски, опять же, да сам гремлин время от времени сбивался, морщил лоб, прикладывался к фляжке, чтобы взбодрить память, так что не взыщите. Хотя главное я, похоже, уловил.
2
Когда Кукарачу, добровольно явившегося, как и полагается стопроцентному американцу на призывной пункт, определили на танк "Шерман", юный гремлин поначалу расстроился, но не так чтобы очень. Конечно, служить на "Аэрокобре" или "Мустанге" было бы куда престижнее, а уж на Б-17 и вовсе, тем более что на "Летающей Крепости" и компания имеется - там братьев-гремлинов больше дюжины, да и гремгёрлз из БАО , по слухам, к героям-летунам были вполне благосклонны. Ну, а уж героем-то, как думалось Кукараче, на войне стать совсем нетрудно. Но, решил он, в конце концов, и "Шерман", тоже, неплохо, все-таки не тыловой трудяга "Студебеккер", а настоящая боевая машина с 75-мм пушкой и аж двумя пулеметами, причём, одним крупнокалиберным!
Мощь, одним словом!
Но вот когда Кукараче сообщили, что его танк отправляют в далекую Россию, гремлин слегка растерялся. О России он почти ничего не знал, слыхал правда, что там страшно холодно, и поэтому все поголовно, и люди и тамошние гремлины, вынуждены регулярно употреблять ядрёный спиртовой антифриз под названием "водка". Это, надо понимать, чтобы на морозе кровь не загустела. А потом, разогрев, как следует, кровь, местные жители играют на неправильных треугольных банджо и меховых гармониках-трехрядках, и если уж вовсе раздухарятся - устраивают медвежьи родео или бьют друг другу морды под пение "Интернационала" и "Калинки-малинки".
Ну и еще, что они там все поголовно красные, вроде индейцев племени навахо или сиу, а стало быть, к цивилизованным существам в полной мере отнесены быть не могут. Вполне возможно, что тамошние гремлины тоже красные, и хотя Кукарача был, в общем-то, чужд расовых предрассудков, но, согласитесь, красный гремлин - это уже перебор! Гремлину полагается быть зеленым и чумазым! В крайнем случае - цвета хаки, если из потомственных вояк! Хотя, если красного гремлина вымазать, как следует в тавоте или мазуте, то, в общем-то, может быть и сойдет за своего. Хотя вряд ли!
Сам Кукарача происходил из старинной семьи ирландских гоблинов, чем весьма и весьма гордился. И с цветом и с происхождением у него было всё в порядке, и пах он, как и полагается порядочному гремлину, бензином и солидолом, а не каким-то дёгтем да сосновыми чурками.
В давние, хотя и не слишком, времена, когда толпы ирландских переселенцев хлынули в Новый Свет, тамошние гоблины отправились вместе с ними. И пусть людям приходилось несладко в трюмах проржавленных насквозь скотовозов, гоблинам, вынужденным ютиться в машинных отделениях, а то и вовсе в трубопроводах, угольных ямах и свищущих паром изношенных котлах, приходилось во сто крат тяжелее. И если бы не вовремя обнаружившаяся природная склонность предков Кукарачи к машинерии, большинство плюющихся кипятком и задыхающихся паром ветхих посудин, скорее всего, благополучно упокоилась бы на океанском дне вместе со своим живым грузом. Экипажами, пассажирами-ирландцами, ну и гоблинами, само собой.
И история Америки получилась бы совсем другой, вот даже как!
Однако всё случилось так, как случилось, и большинство дряхлых паровых убожищ, которые и кораблями-то называть неловко, трудами людей и гоблинов, латавших дыры в изношенных паропроводах и изъеденных ржой бортах, достигли благословенных американских берегов, чтобы внести свой посильный вклад в дело процветания новой родины.
В САСШ гоблины быстренько натурализовались, устроившись работать в многочисленных механизмах, которые молодая Америка, как огромная пчелиная матка, плодила без устали и счета, и стали гремлинами. Вообще-то, так их назвали люди, а причин возражать у гоблинов-гремлинов не было, тем более что репутация у прежних гоблинов была, прямо скажем, так себе. Что делать, не нашли себя мелкие, но энергичные существа в буколистической Ирландии, вот и безобразничали со скуки! Но Америка - это совсем другое дело! Это именно "дело", а если гремлин при деле, то тут уж не до хулиганства, хотя склонность к невинным шуточкам разного рода у гремлинов никуда не делась - традиции всё-таки! Надо сказать, какая-то часть остроухих американцев, в основном молодежь, этим самым традициям следовала уж слишком рьяно, что способствовало формированию в сознании американского обывателя образа гремлина-вредителя, да еще и редкого придурка к тому же. Ну да, в лихие тридцатые и таких было немало, но ведь не только гремлинов, но и людей, и прочих разумных и не очень созданий. Впрочем, и сейчас дела обстоят не лучше.
Кукарача в дни бесшабашной юности тоже отметился в одной из молодежных банд Детройта, где, собственно и получил своё прозвище.
А вообще - люди существа необъективные, пристрастные и склонные романтизировать свои пороки и слабости. Вон о мафии, сколько трогательных фильмов наснимали, а чуть дело коснётся гремлинов - так сплошные гадости.
Эх, люди...
Впрочем, война всех подравняла, правда временно.
По-настоящему, по-гремлински, нашего героя звали, конечно, не Кукарачей, у него, как у всякого порядочного фольклорного существа имелось истинное имя, только вот выговорить его было бы непросто, да и не полагалось истинное имя трепать где ни попадя, ну а "Кукарача" - да чем плохо-то? Ну, таракан, по человечьему, но ведь гремлины тараканам не враги. Если конечно, последние не забивались в маслопроводы или между контактами новомодных электрических реле, тогда уж - простите ребята, как говориться - ничего личного.
А, кроме того - "Кукарача" - это песенка, причем развеселая. А наш гремлин был не чужд прекрасному, а уж тем более развесёлому. Поскольку был молод, жизнерадостен, музыкален, да и сам немного поигрывал на банджо. Не треугольном, конечно, а настоящем, пятиструнном "теноре" с пятым колком посередине грифа, ослиной шкурой на барабане красного дерева и никелированными обручами, накрепко схваченными шестнадцатью полудюймовыми винтами.
С банджо он и разместился в танке М-4, хотя местечка в боевом отделении было маловато, но для банджо нашлось, а уж гремлину-то в любой машине место сыщется, тем более, в такой громадине как танк.
Так гремлин Кукарача и танк Шерман М-4 вступили во Вторую Мировую Войну.
3
Наспех склёпанный транспорт, в составе союзного конвоя нещадно коптя, полз через Атлантику, с каждой пережеванной винтами милей приближаясь к исторической родине Кукарачи, Ирландии, с каждым часом все дальше унося гремлина и его танк от места рождения - родного Детройта.
Народец на транспорте подобрался ничего себе, вполне свойский народец, местные гремлины-моряки, всяческие котловые, поршневые, брашпильные, да еще руль-машинные, радиоламповые и антенные, впрочем, три последние разновидности спесиво полагали себя гремлинской аристократией, и в дружеских посиделках в клюзе участвовали редко, предпочитая кучковаться в аппаратурных стойках радиорубки и капитанского мостика. Пренебрегали, мазутой, стало быть, да и ладно, и без них было не скучно.
Кроме того, кто они такие? Обслуга, по сути дела, а вот танковые и аэропланные - другое дело, эти направлялись на войну, в основном в Англию или Африку и только один из них, славный парень, почти виртуоз на банджо, шермановский гремлин Кукарача из Детройта - в далёкую и непонятную, но уже легендарную Россию.
И вот уже Ирландия осталась за кормой, а в Исландии конвой переформировали и транспорт, наконец, взял курс на северный русский город Мурманск.
В Мурманске танк доукомплектовали местными гремлинами, у которых, как ни странно, на всех четверых было только одно треугольное банджо и ни одного ручного медведя. Гремлины всего мира понимают друг друга, таково уж свойство этих пролетариев колдовского мира, хотя русские гремлины и использовали некоторые специфические словечки, но Кукарача быстро разобрался, что к чему, а разобравшись - восхитился и дал себе слово обязательно освоить русский язык. Хотя бы на уровне вот этих, специфических выражений-заклинаний, обладающих совершенно невероятной ёмкостью и мощью, в сочетании с поразительной лингвистической простотой. Но это случилось после.
А сейчас четверо русских в мешковатых промасленных комбинезонах и рубчатых шлемах с обрезанными наушниками, настороженно набычившись, стояли напротив выбравшегося из люка мехвода американского гремлина.
Рожи у русских гремлинов оказались нормального зеленоватого цвета, хотя, безусловно, что-то красноватое в них имелось - розовые проплешины от подживших ожогов, и пахло от них - гарью, паленой шерстью, окалиной, человеческой кровью, аммиаком, хлоркой и еще какой-то душной медициной.
Кукарача подумал, что так пахнет война и ему почему-то стало неловко перед этими угрюмыми русскими. Однако, решив не заморачиваться - война всех подравняет - он вытер лапы промасленной тряпкой, отбросил её в сторону, изобразил на физиономии знаменитую американскую улыбку и сообщил будущим боевым товарищам:
- Хай, бро, я Кукарача, гремлин из Детройта, прибыл к вам в составе вот этого красавца.
И ткнул лапой через плечо в сторону танка.
Русские переглянулись, потом дружно уставились на Кукарачу. Ни малейших признаков дружелюбия на их суровых мордах не наблюдалось, так что гремлина даже холодком просквозило. Потом пожилой, с обгорелыми ушами, торчащими из шлема, тот самый, от которого несло копотью и железом, угрюмо проскрипел:
- Не знаем мы никаких гремлинов, тем более, кукарач, так что валил бы хлопец куда подальше, хочешь в свой Дыройт, хочешь еще куда. И нечего тебе делать в боевой машине, присланной трудящимися Соединённых Штатов Америки в помощь воюющим трудящимся Страны Советов! Короче - сгинь, нечистая сила!
- Как бы ни так! - немедленно окрысился Кукарача. Сдаваться он не собирался. Ну, горелые, ну и что из этого? Я им вон какой классный танк привёз, а они еще морды воротят!
- Сгинуть-то я, конечно, могу, - ехидно ухмыляясь сообщил он, - только мой Шерман без меня не то что затвором не шевельнет, а и вовсе не заведется. Потому что в документах ясно написано: "Танк "Шерман М-4" с сопровождающим гремлином-механиком Кукарачей", во! А ежели кто из вас, парни, тому документу не верит, то хоть я гремлин и не обидчивый, только ведь по случаю знакомства и задницу надрать могу, не посмотрю, что союзники! Как нечего делать!
Кукарача и впрямь обиделся, даже разозлился, аж подпрыгнул. Меж вставшими торчком ушами зазмеились электрические разряды. Кривые ноги сами по себе принялись вытанцовывать коленца боевого буги, глаза вспыхнули багровым, словно стоп-сигналы гангстерского Бьюика.
- Документ, говоришь, имеется? - выступил вперед русский с печальным висячим носом и крупной грушеобразной головой, на которой танковый шлем смотрелся какой-то камилавкой. Ну, прямо один в один биржевой гремлин с Уолл-Стрита, только что не в деловой паре и лаковых туфлях, как положено брокеру, а в черном комбинезоне, стоптанных сапогах и с пистолетом в потертой кобуре на правом боку.
- А ну, покажи!
- Да кто ты такой, чтобы мои документы проверять? - вскинулся было Кукарача, но техпаспорт и командировочное удостоверение всё-таки предъявил.
- Свой это, товарищи, прикомандирован к танку, всё путём, так что, мордобой отменяется, да здравствует лендлиз и дружба народов больших и малых.
Русские что-то проворчали, но расслабились, хотя особого дружелюбия по-прежнему не проявляли. Да и с чего бы?
- Я тут навроде комиссара, или политрука, если по-новому, - сообщил грушеголовый, потому что я самый образованный. До войны по финансам специализировался, работал сейфовым в наркомате. Советская власть - она тоже умеет считать деньги, ты американец, не думай, что мы в бизнесе не смыслим, научились-таки - тут он подмигнул - хотя отдельные недоработки покамест имеются. А звать меня - тут он замялся - в общем, Злыднем меня кличут! Это потому, что до революции я бордельным работал, можно сказать, пролетарий бордельного труда! Пугал всяких мазуриков, в самом что ни на есть процессе...
Злыдень зажмурился, видно вспомнил что-то, и довольно ухмыльнулся:
- Вот помню... эх, ладно, было, да прошло! Потом пришли большевики, освободили падших женщин, ну и нас заодно, бордельных, ломбардных и прочих малых городских. Ну, я помыкался малость по столичным закоулкам, да и устроился работать в сейф. В наркомате у нас тоже бывало весело. У меня-то в сейфе помимо секретных протоколов завсегда бутылка-другая спиртного напитка имелась. Полезет в сейф какое-нибудь канцелярское мурло за пузырём, а я ему: "Бу-у"!
- Уймись, Злыдень, - беззлобно прервал его пожилой, тот самый, с обгорелыми ушами. - Ну право слово, какой из тебя политрук? У тебя только твоё "Бу-у!" на уме, хотя, надо сказать, несмотря на свои мелкобуржуазные замашки, броневой ты хороший.
Если бы не ты, сгинула бы наша бэтэшка, а заодно и мы вместе с ней.
- Панцерцверги болванку прямо в лоб влепили, - пояснил он Кукараче, - и если бы не наш броневой - хана бы нам всем. Хотя танк всё равно списали, а нас вот сюда...
- Уж да! - приосанился Злыдень-броневой. - А всё потому что опыт! Сейф - это ведь тоже броня. Меня так просто не вскроешь. Во, глянь!
Он стащил с головы шлем-камилавку и Кукарача увидел жуткий багровый рубец, пересекающий лысую голову от бровей до затылка.
- Шатун - коротко отрекомендовался пожилой. - Сам из паровозных, котловым служил, в гражданскую состоял при бронепоезде "Фёдор Раскольников", а до этого с цыганами кочевал, из таборных я, стало быть, при кузне обретался. Так что, с железом с младых когтей накоротке. На войне с первого дня, начинал на Т-26 поршневым, потом на БТ-7, уже моторным, горел три раза, теперь вот здесь.
Шатун посмотрел на танк, покачал кудлатой башкой:
- Двигун-то бензиновый, лучше бы, конечно, дизелёк, а так с виду ничего себе машина, только пухлявая какая-то, словно попадья на сносях. Да и высоковата. А танк должен по земле стелиться, ровно ящерка. Ну ладно, повоюем - поглядим.
И добавил негромко:
- Бензин.... Уж очень гореть больно, с бензином-то...
Третий, весь какой-то птичий, подвижный с желтыми глазами, клекотнул:
- Жулан. Орудийный, башнёр, короче. Пушка, пулемёты, прицел.... Всё, что целится и стреляет.
И замолчал, полагая, наверное, что сказанного достаточно. Только глаза, смотрели словно насквозь, жутко, безжалостно и зорко.
- Начинал затворным еще на "поповках", служил прицельным на "Новике", в гражданскую - тачаночный в Первой Конной, потом с нами на бэтешке, боевой парень, только говорить не горазд. А сам он по происхождению из вольерных будет. При ловчих соколах кровопийцы-императора состоял, пока служить не пошел, - пояснил Злыдень, - происхождение, конечно, сугубо не пролетарское, да и к трудовому крестьянству никаким боком, но спец классный, тут ничего не скажешь!
Ну и последний, Дубок. Ну-ка выдь! Чего ты за спину Шатуна прячешься? Покажись, поросль младая, неотёсанная!
Дубок у нас совсем зеленый, из лешачков он, лес его вырубили, чтобы, значит, враги к дороге незаметно не вышли, ну он в армию и подался. Добровольцем. Ладит с железом на данный момент неважно, лешачки ведь, они больше по живому специализируются, а у нас броня, порох, тротил да горючка. Но обвыкается понемногу на своём месте, тем более что силушки у него хватает. Укладочный он, боеукладкой ведает. Справляется, да и в бою уже разок побывал, обстрелянный. Только всё равно его к деревьям тянет. Зато с ним мы ни в лесу не заплутаем, ни в болоте на увязнем, хороший лешак коли захочет всегда куда надо выведет. А если кто ему не по нраву - то и насмерть заплутать может. Но Дубок у нас еще молодой, до матёрого лешего покамест ему, как нашему танку до Берлина.
Ну, а теперь, гражданин Кукарача, рассказывай, из каких будешь, где служил, что умеешь, а мы послушаем, да и решим, кем тебе быть в нашем экипаже.
- Ну,... Кукарача замялся, - я сам из ирландских гоблинов, но родился уже в Штатах. Пока не позеленел и в разум не вошел, малость похулиганил, банда у нас была, "Детройтские койоты", кары полиции портили, кофемолки домохозяйкам, пожарные гидранты откручивали, в общем, гадили по мелочам. По молодости казалось, весело. Потом набрал цвет, повзрослел, скучно стало, мысли промежду ушей зашевелились, подумал, да и пошел работать на "Катерпиллер". Это бульдозер такой. Здоровенный, как гараж у Аль Капоне. Мы с ним по всей Америке дороги строили, тем более что с другой работой стало туго. Великая депрессия, может, слышали?
Русские покивали, наслышаны, дескать про кризис капитализма в общем и про великую депрессию в частности.
- Ну вот, я на "Катерпиллере" почитай всю страну от Мичигана до Техаса проехал, тем более что трудился на подвеске и гусеницах. А потом война началась. В авиацию меня не взяли, на флот - тоже. Так вот я и попал в танкисты.
- Подвеска - это то, что надо, - подумав немного, сказал Шатун. - Будешь у нас ходовым, и, кстати, а что твоё имечко значит? Уж больно чудно звучит - Кукарача!
Гремлин побледнел до прозрачности, засмущался, прямо, как весенняя берёзка на границе с Канадой, и выдавил запинаясь:
- Кукарача - это таракан по-испански. Так меня в банде прозвали, за то, что я шустрый, как таракан.
- А ничего, подходяще, - неожиданно одобрил Шатун. - Вот и шустри давай, Кукарача, чтобы танк наш был проворным, как таракан и ни один фашистский панцер его прихлопнуть не мог.
- Только я всё-таки не понимаю, вы гремлины или нет? - осмелел Кукарача. - У нас гоблины, которые при технике, зовутся гремлинами. А у вас?
- Мы народ, хотя и малый, - серьезно ответил Шатун. - А как нас называть - дело десятое. Война-то народная, понимаешь, американец?
Так Кукарача стал ходовым в танке Шерман Т-4, или, как его называли русские - Эмчи.
4
- Зелёные совсем, - сказал Шатун, - вроде тебя. Погибнут же, хорошо, как не в первом бою!
Кукарача внимательно посмотрел на пятерых направляющихся к танку солдат. Ничего зеленого, на его взгляд, в этих пацанах не было, обычные молодые ребята, разве что росточком не вышли, а так - люди как люди.
- Зелёные, - пояснил Шатун, - это значит по-русски, неопытные, необстрелянные. Старый-то экипаж, вот толковые парни были, а всё равно, кто в госпитале, а кого и вовсе нет больше... Болванку-то Злыдень сдержал, да всё равно людей осколками побило. Слабые они, люди.
- Слабые, не слабые, а войны всё равно затевают, - сварливо заметил Злыдень. - И чего им неймётся, спрашивается? И жизни-то человечьей всего на один глоток, а туда же! Вот малый народ не воюет, и в свары свои людей не втягивает. Хотя по сравнению с людьми мы, конечно, ух, какие живучие!
- А мы разве не воюем? - осторожно спросил Кукарача. - Мы ведь тоже в танке. Вместе с людьми.
- Воюем-то мы, конечно, воюем, да только на войне мы, так сказать, технический персонал. Наше дело - чтобы броня держала, орудие стреляло, мотор работал, боеукладка не взрывалась, да гусеницы не рвались. А остальное - люди.
- Не прав ты, Злыдень, - Шатун достал откуда-то папиросу, покосился на ровные ряды снарядов, втянул запах латунных гильз, нитроклетчатки, тротила, подумал, и засунул папиросу за ухо. - Не больно-то нашим солдатам хочется воевать. Для них война - это работа, которую надо сделать, а коли не успеешь - другие доделают. А вот те, которые всё это затеяли - они не здесь, не в танках, не в самолётах и вообще.... Они может быть и не люди вовсе.
- Как это, не люди? - удивился Кукарача. - А кто же тогда?
- Нелюди. - Отрезал Шатун.
5
Вы можете говорить всё что угодно о российских дорогах, но на самом деле, вы ничего о них не знаете, если не служили ходовым гремлином! У Шермана подвеска нежная, на пружинах, катки попарно собраны в тележки, в общем, мест, куда может забиться грязь, хватает! Да и ломаться там есть чему, а если так - то что-нибудь непременно ломается. Так что работа на Катерпиллере теперь казалась Кукараче отдыхом в Лас Вегасе. Хотя, по правде говоря, в Лас Вегасе гремлин ни разу не был, там своих хватает, рулеточных, бильярдных и прочих забубенных ребят, хотя, может быть, Злыдень там бы и прижился, опыт всё-таки!
Но гремлин старался. Хотя на учебной трассе его пару раз выдёргивали из грязи суровые гремлины тридцатьчетверочники, при этом Эмчи вставал на дыбы, а толстенный стальной трос, истончался и звенел от напряжения.
- Ничего, научишься, - сказал какой-то русский гремлин, прибирая трос. - Ты вот что, паря, ты бревнышко с собой вози, в случае чего, зацепишь за траки и выгребешь. Мы все так делаем.
И Кукарача учился.
А потом начались военные будни.
Война - это грязь и ещё кровь. Крови хватало на всех, но ходовые в крови купаются в самом прямом смысле. Лопающиеся тела под гусеницами, свои ли, чужие ли - кто разберет! Страшная жижа, смешанная с грязью или снегом продавливается меж траков, и не понять, кто это был - свой, враг, человек, гремлин, панцерцверг - был, и не стало. Кукарача думал, что от крови он скоро покраснеет, но не покраснел, а только поседел.
И человеческий экипаж, вчерашние мальчишки, уже врос в войну, повзрослел сразу, рывком, потому что медленно взрослеть было некогда.
Кукарача научился удерживать подвеску от поломок, когда танк рвал с места, как таракан, юзом сползал в низины, чёртом выскакивал на холмы, коротко тормозил, давая время башнёру на выстрел, и мгновенно скатывался, не давая врагу прицелится и выстрелить. И попасть. Но они всё равно попадали, и тогда где-то наверху зло выл от боли поймавший очередную болванку Злыдень, хрипло матерился Шатун, заставляя работать раскалённый мотор, что-то невнятно шелестел Дубок и гортанно клекотал Жулан, восстанавливая сбитую юстировку прицела.
Кукарача научился чувствовать каждого из них, чувствовать как самого себя, но не отвлекаться попусту, потому что чужие снаряды то и дело норовили вышибить из гусеничной ленты несколько звеньев или заклинить парные тележки подвески, и случалось, вышибали и заклинивали. И тогда Кукарача, морщась от боли в надорванных сухожилиях, стягивал стальные звенья, чтобы Шерман снова мог сражаться или хотя бы дотянуть до своих.
Война - это не только бои, это еще и бесконечные ремонты, долгие марши своим ходом или на железнодорожных платформах под бомбами, это скверный бензин, от которого деликатный двигатель Шермана начинал задыхаться и, конечно же, всегда не вовремя. Это бесконечный труд, нудный и выматывающий, с редкими передышками, и взять бы в лапы банджо, да повеселить экипаж, сыграв что-нибудь веселое, ну, хотя бы ту же "Кукарачу". Да только пальцы огрубели и скрючились. Для железа годятся, для музыки - нет.
Но Кукарача всё равно играл, и Шатун ему вторил на своём треугольном банджо, которое называл балалайкой. И ничего, всем нравилось. Даже "сачки" и "кавыки" приходили послушать. Это, гремлины, которые воевали на самоходках и танках КВ.
- Мы гремлины, - думал иногда Кукарача. - Поют же русские "Гремя огнём, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход...", гремлины - это от русского слова "греметь"! Так что всё правильно, и я попал куда надо. А значит мы - то есть, я, Кукарача, ходовой. Шатун, моторный. Злыдень, броневой. Жулан, орудийный, Дубок, укладочный, все мы гремлины танка Шерман М-4, или попросту Эмчи.
Экипаж. И неважно, что люди о нас не знают.
6
Встречный танковый бой бывает нечасто. Встречный бой - это когда своя и вражеская пехота, посечённая курсовыми пулеметами насмерть, легла под гусеницы ослепших от ярости, прущих лоб в лоб танков.
Во встречном бою у тех, кто снаружи брони шансов практически нет, но и у тех, кто внутри их тоже немного. Потому что любую броню можно пробить, а если не получается пробить броню, можно повредить двигатель или ходовую, заклинить башню и добить покалеченный танк, хватило бы только техники, потому что и твои потери будут жестокими. Но во встречном бою с потерями не считаются, и побеждает тот, чья броня прочнее, лучше оптика, больше калибр. Тот, кто быстрее, наглее, изворотливее, кто жесток к технике и экипажам и, конечно, при прочих равных, у кого больше танков. Впрочем, танкисты видят бой через узкую смотровую щель, через триплекс командирского перископа или через прицел. Так что жуткое величие встречного танкового боя для них недоступно, для них бой - это труд и смерть. А насчет величия и прочего дешёвого глобала - обращайтесь к писателям, желательно в бою не бывавшим никогда. Вот у этих величия хоть отбавляй!
Почему в орудие, там же место Жулана? Хотя всё равно, ходовая в хлам, в бою не починить, поймали-таки на развороте фугасом!
Кукарача скользнул по танку - двигатель сдох, расколот блок цилиндров, броня - от борта до борта, похоже, подкалиберным попали, башня тоже побита но ворочается, хотя и с натугой, погон повело. Орудие - орудие в порядке и в укладке четыре снаряда, три бронебойных и осколочно-фугасный. Ладно, хоть не горим, но это временно. Главный экипаж... Люди, скорее всего, убиты, а если и ранены, то всё равно не бойцы. Отвоевался, похоже, наш Эмчи! Ведь воюют-то люди, а людей больше нет.
Но есть гремлины! А война - это работа, которую, так или иначе, нужно сделать.
- А мы теперь снарядные! - зло громыхнул Шатун, - три бронебойных и один ОФ. Вон Дубок у нас осколочно-фугасный, остальные бронебойные.
Лешачок как-то по-детски виновато улыбнулся и развел руками-веточками. Мол, виноват, не выпало мне бронебойным, а жаль!
- А почему я? - спросил Кукарача, - вон Дубок, он самый молодой, а я уж с вами...
- Разговорчики! - оборвал его Шатун, но пояснил: - Дубок не справится, он с железом не шибко дружит.
Кукарача на миг зажмурился и нырнул в орудие. Стало горячо и душно, гидроамортизатор откатника истекал вонючим масляным потом, в стволе свербило от пороховой гари.
- Оптика разбита, наводи по стволу, - услышал он. - Затвор!
- Ты знай себе, наводи, а мы уж как-нибудь попадём! - Прорезался Жулан. - Давай, шевели затвором. Ну!
Кукарача сдвинул затворный клин, почувствовал, как в казеннике лязгнуло и потяжелело, потом мягко клацнуло, и затвор закрылся. Гремлин с натугой довернул колпак и скорректировал вертикаль, поймав в зубчатый кружок дульного среза маленькую коробочку далекой цели.
- Огонь, - скомандовал он сам себе, - и ударил бойком по капсюлю.
В глаза плеснуло пламя, а нутро обожгло так, что Кукарача чуть было не заорал в голос, но сдержался. Болезненно охнул откатник, потом затвор снова лязгнул, выхаркнув на пол горячую латунную гильзу, зло воняющую пороховой гарью.
- Прощай, Жулан, - подумал Кукарача, - глядя через дрожащее красноватое марево как вражеский танк дернулся, бессильно уронил пушку и задымился.
- Заряжай! - раздалось из боеукладки.
И снова в камору лёг снаряд.
- Кто бы это мог быть? - подумал гремлин, - хотя, какая теперь разница!
- Злыдень, - понял Кукарача, - конечно же, Злыдень.
Он поймал дергающимся стволом новую цель и выстрелил.
"Бу-у-у!", длинно разнеслось над полем, и угловатый вражеский танк взорвался, высоко подбросив башню. Видно Злыдень изловчился влепиться в боеукладку. И не стало Злыдня.
Потом не стало и Шатуна. Танк, в который он угодил, не загорелся и даже не задымил, а просто замер и почему-то сразу стало ясно, что танк убит. И все, кто в нем были тоже. Аккуратистом был Шатун по-жизни, таким и остался.
- У меня бронепробиваемость плохая, - ерзая в каморе, стеснительно пожаловался Дубок. - И вообще, переживаю я, вдруг промахнусь? Так что я лучше по ходовой ударю, можно?
Кукарача сглотнул, в горле встал комок, не могу я так, думал он, это неправильно, почему я остался? Хотя, это ненадолго...
- Прощай, Дубок, - сожженным голосом прохрипел он, - прощай!
И выстрелил.
Над чужим танком выросло косматое дерево взрыва. Кукарача видел, как из развороченной ходовой вражеского танка вывалился здоровенный, почти квадратный панцерцверг, одетый в дымящуюся черную кожу. Он попытался запихнуть на место вывалившиеся катки, потом махнул лапой и снова нырнул в танк. Башня стала медленно разворачиваться, шевельнула стволом, выцеливая Шерман.
- 88 миллиметров, - отстранённо подумал Кукарача. - Ну, вот и я, парни. Вот и я!
6
- А потом я оказался на свалке. - Гремлин печально посмотрел на опустевшую фляжку, уже вторую за сегодняшний вечер, покосился на меня, но я сделал вид, что не заметил. Искать магазин мне не хотелось, да и ноги всё-таки побаливали. Не ходок я теперь по магазинам!
Кукарача вздохнул, но настаивать не решился, и продолжил:
- Отправили, короче, нас с Эмчи на переплавку. Удивительно, но танк в том памятном бою не сгорел, только и ремонтировать нас с Шерманом было себе дороже, да и своих танков русские к тому времени понаделали достаточно.
Гремлин грустно улыбнулся, губы у него были коричневые в серых старческих пятнышках, а щетина на морде совершенно седая, словно жухлую траву побило ранним морозом.
- Ну и народец проживает на российских свалках! Не то психи, не то гении, но философствовать, горазд каждый, причем на свой манер. А уж какую гадость пьют! Но об этом как-нибудь потом...
Вот когда приехали бывшие союзники, земляки-американцы и пустили под пресс тысячи вполне работоспособных "Студебеккеров" вместе со служившими на этих грузовиках гремлинами, мне стало как-то не по себе. Одно дело погибнуть в бою, или даже кончить свои дни вместе с полумёртвым танком в мартене, а другое вот так.... Неужели в России этим "Студебеккерам" не нашлось бы дела? Война кончилась, наступил мир, но что-то сломалось в людях и гремлинах.
Но я в мартен так и не попал, потому что нежданно-негаданно забрали меня в музей бронетанковой техники, что в Кубинке, под Москвой. В тамошних мастерских меня немного подлатали, в основном так, для вида, и определили в ангар с советской бронетехникой, правда, потом перевели к американцам, у них с там британцами ангар общий.
Кукарача помолчал, потом извлек откуда-то банджо, тронул корявыми пальцами невесело прошелестевшие струны, но играть не стал, и тихо спросил:
- Что, мы теперь и вправду враги?
Я промолчал, не зная, что и сказать.
- А ведь меня обратно в Америку забирают, - вздохнув, сообщил гремлин. - Какой-то коллекционер Эмчи мой купил за большие доллары. Говорят, там меня подремонтируют, поставят на гусеницы, так что, я еще, может быть, потопчу землю.
- Потопчешь, - согласился я. - Сейчас модно реставрировать старую технику, наверное, люди хотят вспомнить, что когда-то они были другими.
- Может быть, - не стал спорить Кукарача, - всё может быть. Хорошо бы, если так.
Мы помолчали.
- Ну, мне пора! - я поднялся, прибрал пустую посуду, огляделся в поисках урны, не обнаружил, и сунул фляжки в сумку. Мне действительно было пора, праздничный вечер кончился, рухнул в безалаберную весеннюю ночь и радостно утонул в ней. Со стороны эстрады доносились какие-то совсем уж нечеловеческие вопли артистов, а может быть, празднующих. Я вздохнул, выпито было всё-таки немало, а мне еще топать до остановки и топать.
- Прощай, человек, - сказал гремлин. - Я заметил, тебе трудно ходить, так что, прощай, солдат!
- Прощай, - отозвался я, - прощай... солдат!
Пахло гарью, и небо было дымно-багровым. Горели торфяники. Торфяники, сказал я себе, а не танки.
***
По праздничному городу катился "Бессмертный полк". Шли тысячи и тысячи живых, никогда не знавших большой войны, а над ними реяли тысячи и тысячи мёртвых, навсегда оставшихся там, в войне.
В толпе возбуждённых, слегка пьяных не от спиртного, а от того забытого чувства общности и единой судьбы людей, косолапо переваливался какой-то не то карлик, не то уродец, с бурым лицом, побитым седой клочкастой щетиной и испещренным серо-розовыми пятнами ожогов. Одет был неведомый чудик соответственно - белесый от старости танковый шлем с обрезанными наушниками, промасленный комбинезон и растрескавшиеся кирзовые опорки.
В лапах уродец держал плакат. Обычный плакат, на котором была нарочито неумело нарисована счастливая девочка, похожая на маленькую белоснежку, которая, восхищенно, как на рекламе мороженого "Баскин Роббинс", смотрела на свитую георгиевской лентой надпись "С Днем Победы". Только вот плакат был развернут наоборот, наружу тыльной стороной, на которой зеленой масляной краской, какой по весне красят лавочки, были грубо намалёваны три мерзкие рожи. Надписи под портретами тоже имелись, и дата, почему-то только одна - 1943.
- Переверни плакат, чудила, - добродушно советовали уродцу, но тот только шипел и скалился, демонстрируя острые, нечеловеческие зубы. Карлика снимали на смартфоны, и он снова забавно шипел, плевался и ругался непонятными словами.
В конце концов, милосердная толпа выдавила уродца из себя, извергла на обочину, как нечто чужеродное, оскорбляющее своим видом и поведением этот воистину святой день. И больше о нем ничего не известно. Может быть, его забрали полицейские, а может, отвезли в психиатрическую клинику, где таким уродам только и место...