ПЕТР МОЛОКОВ

МАЯТНИК ВСЕВЫШНЕГО

ИЛИ

ДУША ЧЕЛОВЕКА И БОГА

Просто о сложном

Краснодар 2002

ЧАСТИ И ГЛАВЫ:

Предскриптум.................................................................... 3

Часть первая: ДУША........................................................... 7

1. Две ипостаси............................................................ 7

2. До Адама и после........................................................ 9

3. Где сидит душа?............................................................................ 13

4. Душа души................................................................ 15

5. Вне и во мне............................................................... 18

6. Сращение несращиваемого............................................. 21

Часть вторая: МАЯТНИК ИСТОРИИ........................................ 23

1. Мы и наше................................................................... 23

2. Я и мое..................................................................... 26

3. Возвращение нас и нашего............................................... 27

4. Возвращение меня и моего............................................... 30

5. Назад, чтобы вперед....................................................... 33

6. Возвращение будущего................................................... 36

7. Что и кто за горизонтом................................................... 42

Часть третья: РОССИЙСКИЕ КАЧКИ....................................... 44

1. Откуда есть пошла русская земля?............................................... 44

2. Все - рабы божии......................................................... 47

3. Короткое мгновенье родившегося "Я"............................... 50

4. "Мы берем власть всерьез и надолго"................................ 52

5. А завтра?.......................................................................................... 56

6. Притомившаяся госпожа Ее Величество............................. 57

7. Спотыканье Маятника................................................... 63

8. Те, кто видит и чувствует Маятник................................... 73

9. Постскриптум.............................................................. 78

ПРЕДСКРИПТУМ

1.

"Свобода, равенство и братство !" - прогромыхало над Парижем в конце далекого восемнадцатого века, и эхо с подобным же намеком чуть было не отозвалось и в России. Но не отозвалось. Путь такого призыва в Россию был и сложен, и противоречив. Намек же еще долго жил в отдельных душах. Но и он, наконец, был почти забыт. Умнейшие из россиян поникли головами и приняли поэтически очаровательное признание поэта Федора Тютчева, гениально выразившего то, на чем все остановились:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить -

У ней особенная стать:

В Россию можно только верить.

В этом четверостишии прозвучал фактически своеобразный "аминь" социальным наукам: Россия исключалась из исторических закономерностей. Это отнюдь не явилось чем-то новым. Дело в том, что люди всех обществ и сами общества всегда считали себя той особенною статью, которую нельзя мерить общим аршином. Причина этого распространенного естественного явления в том, что все люди являются участниками процесса социоразвития, и потому взглянуть на себя и свою общность извне не могут, что, кстати, Тютчев и отразил довольно точно и удачно, ибо сам был участником процесса и видеть его иначе не мог. А будь он не составляющим явления, а научным его исследователем... Впрочем, занять эту позицию почти никогда никому не удается. Хотя есть и исключения по этой части, как правило, подтверждающие правило.

Первым, кто усомнился в истинности, в соответствии реальности тютчевского поэтического образа, был граф Лев Николаевич Толстой. Он, являясь младшим современником Федора Ивановича, к моменту опубликования этого четверостишия уже работал над грандиозной картиной-эпопеей, реально отражая только-только проигранную историей, незадолго до его рождения, картину особенно острых социальных передряг. Четыре толстенных романа "Война и мир" все более заставляли автора отыскивать истинные причины происшедшего, и потому к четырем тем томам пришлось добавлять эпилог. Однако, начав эпилог с попытки приступить к объяснению сюжета романа, то есть истории, он перешел к изложению судеб главных персонажей романа, а до причин случившегося в России так и не добрался. Тщательно оценив написанный эпилог и вздохнув, обмакнул перо в чернила и принялся писать вторую часть того же эпилога, обозначив написанное его первой частью. Теперь он прочно взял себя за шиворот и заставил уже больше ни словечком не обмолвиться ни о Ростовых, ни о Безуховых, но изо всех сил долго тужился рассуждать логически о причинах (даже не о причинах лишь случившегося в четырех томах его романа), вынуждавших историю быть таковой, какая она случилась, не сделавшись никакой иной. Отвечая на вопрос, творят ли историю отдельные люди (слова "личность" тогда не существовало, и потому он ни разу его не употребил) - Наполеон ли Бонапарт, Александр ли Первый - он приходит к выводу, что все совершившееся совершилось не по их воле, а по необходимости. Эта необходимость существует всегда во всех обществах, которая и заставляет всех людей вместе и каждого в отдельности сообразовывать свои действия с нею, с необходимостью, а ощущение человеком свободы в этих своих действиях есть не более чем его воображение. Долгая и тщательная логика в этом направлении приводит автора в последней части эпилога четырехтомника к утверждению, что свободы как таковой нет вообще. В качестве доказательства а, точнее, демонстрации истины в этом направлении Лев Николаевич использует физическую науку астрономию: ранее люди полагали Землю неподвижной, а подвижными лишь звезды, Солнце и Луну; но вот явился Коперник и доказал, что Земля подвижна, и что двигается именно она, и представление о мире стало иным; подобно тому же ранее люди полагали, что они свободны, и потому делают историю, как хотят; но вот оказалось, что все они действуют лишь в силу необходимости, и потому свободы как таковой не существует вообще. Как ранее и всегда не существовало неподвижности Земли. После этого доказательства, очень, как ему казалось, и не могло не казаться, убедительного, автор четырехтомного романа с пространным эпилогом, по-видимому вздохнув, потому что , наконец-то, оказался оконченным гигантский труд, обмакнул перо в чернила последний раз и написал: КОНЕЦ.

Принять утверждение, что свободы не существует вообще, что это всего лишь слово и не более, ни отдельные люди, ни общество в целом, естественно не могли и не хотели, ибо искони каждый убежден, что именно он-то и есть настоящая свобода, и всегда все поступают, как кому хочется. Потому учение грандиозного художника было объявлено толстовством с ироническим, как правило, произношением. Так опыт Толстого социальным опытом народа не стал. Напротив, в России появилась довольно массовая организация, сделавшая теорию личной свободы своим принципом, названная народничеством: историю творят герои-личности, которые есть абсолютно свободны и таковым же намерены сделать весь народ. Положив в качестве жертв тысячи людей в своей деятельности, они так и и не сделали свою теорию истинной, а людей свободными, хотя каждый из них и без того таковым себя полагал.

О графе Толстом, о его теории необходимости, в которой полностью тонет свобода, вспомнили российские коммунисты, недавно презрительно называвшие его последователей толстовцами, и их вождь, до известного Великого Октября звавший народ к свободе, теперь определенно обозначил значение этого слова: "Свобода есть осознанная необходимость". Термины, как видим, целиком взяты из толстовства, да и смысл - тоже: теперь раб, осознавший необходимость служить рабовладельцу, мог считать себя свободным. На Руси оказывались свободными все холопы, крепостные крестьяне и вся дворня, осознающие необходимость служения своему господину. Хотя вождь коммунистов имел в виду, конечно, свободу советских людей, если они осознают необходимость определенного поведения при диктатуре пролетариата. Но оговорился, отчего формулировка полетела назад в историю и освободила всех рабов и холопов. Что ж!

Коммунистов, захвативших власть, к такому определению свободы тоже вынудила возникшая необходимость: надо же было убедить колхозника, что он станет свободным, как только осознает необходимость работать в колхозе.

И сегодня в России, вступившей уже в третье тысячелетие, сформулировать понятие свободы никто не пытается, хотя именно к ней зовут народ все партии, сколько их ни есть.

Все это показывает лишь, что ближе графа Толстого к понятию свободы после него никого не было: свободы не существует, как не существует недвижимости Земли. Не правда ли, странная ситуация: после окончания романа "Война и мир" минуло более полутора веков, а добавить нечего. Боимся или не умеем? Страшно или не знаем?

Нет, конечно. И знаем, да и не страшно уже. А вот поди ж ты... Вопроса этого касались уже многие наши ученые-социологи, и если не отыскали еще окончательную истину, то, по крайней мере, проблема и весь процесс обозначились достаточно отчетливо. Но и то верно, что из добытых данных окончательной науки не сделали, то есть не обозначили опыта, который следовало бы дать всем гражданам и обществу в целом. Но этого-то и нет.

Почему? Причины такого явления, пожалуй, многочисленны, но главною, по-видимому, причиной является степень невежества, которое и вообще-то еще очень сильно распространено в обществах Земли, и в России, к сожалению, - тоже. Невежество в среде, в массе членов самого предмета движения, самого процесса. При такой ситуации неизбежно: одному кажется, что он в своей деятельности абсолютно свободен в своих поступках, хотя это только кажется ему; другой, будучи верующим, думает, что обязан делать так, как того требует Священное писание. Хотя именно бог, мораль и Уголовный Кодекс регулируют поступки каждого и всех. На самом деле это означает, что в личностях или душах происходит своеобразное сожительство свободы и необходимости. Это сожительство, точнее соотношение, никогда не бывает точно определено в социальном бытии, и потому в процессе развития общества, то есть в политической борьбе партий и политиков эта неточность используется ими, как говорится, на полную мощность, ибо это и есть то поле, на котором происходят политические сражения, которые временами (в истории таких случаев было много) превращались в гражданские войны.

Однако, предмет этот таков, что должен, наконец, , быть постигнут окончательно человеческим опытом, как в астрономии недвижимость Земли, то есть наукой. И тогда сразу всем вздохнется легче, потому что станет ясно, что и почему происходит и всегда происходило в России. Да и не только в ней и с нею. Потому что она есть лишь один из разновидностей социальной природы. А природа, социальная в том числе, везде и всегда развивается по определенным закономерностям, каковые можно измерить единым аршином, тем самым, который в середине позапрошлого века демонстративно и довольно энергично отшвырнул талантливый поэт Тютчев.

2.

Так в каких же формах является сегодня наблюдателю российская социальная природа?

До некоторой степени удивительных.

Прежде всего бросается в глаза следующая любопытная форма. Сегодня почти на всех партконференциях, а партий с их конференциями и съездами почти две сотни, слышится некое горестное почти сожаление, что вот-де сейчас наше российское общество живет без идеологии. А это очень-де плохо, ибо оттого многие люди теряют смысл жизни, а само общество потеряло то, что его крепит и объединяет, И потому на съездах ставится задача выработать и дать народу эту самую идеологию. И в качестве примера, как хорошо живется в обществе с настоящей и даже научной идеологией, приводятся старые советские времена, когда общество объединяла и сплачивала такая идеология как теория научного коммунизма. А вот в наши дни нет ничего подобного, и жить нам приходится без идеологии, и потому необходимо срочно ее создать, для чего надо поручить таким-то и таким-то господам срочно приступить к ...

Такая вот диковинная оказия; общество есть (неизвестно какое, но есть), а идеологии, то есть осознания обществом своей сути и своего бытия, ибо идеология есть не что иное как осознание обществом условий своего бытия и ничто более, нет! Причем это произносится-пишется всегда как совершенно абсолютная, всякому известная и всем доступная истина. И почему-то никто из говорящих не пытается оговориться, что это лишь ему кажется, что никакой идеологии он не видит. Что было бы, конечно, точнее. Но нет, всяк совершенно уверен в очевидности этой истины. И получается любопытный казус: общественное бытие, каковым бы оно ни было, есть, а вот его отражения в нашем же общественном сознании, то есть идеологии, нету. На первый взгляд, это кажется не менее очевидной околесицей. Но она, конечно же, неслучайна. Тут есть свои причины и объяснения, и интересно было бы все их повызнать. Есть же отрасли науки, этим именно предметом и занимающиеся. Но ирония момента еще в том, что при всей нашей убежденности в полном отсутствии идеологии в наших университетах, а на Кубани особенно, имеем кафедры политологии, из которых дружно то и дело взлетают стайки докторов политических наук (почему-то всегда именно во множественном числе: политических наук!). Если не забывать, что политика есть действия, направленные на внедрение в общественное обустройство определенной идеологии, то что же в этом случае представляет собой доктор политических наук при отсутствии у него идеологических представлений? И более того, предметом изучения означенных политических наук является то, чего нет. Это есть отрыжка советских времен, отрыжка известного интереса спекулировать на науке и понятии научности. Так ленинизм был окрещен теорией научного, непременно, видите ли, научного, коммунизма, ставшая обязательным предметом на экзаменах в ВУЗах. И до сих пор многие считают, что идеология может быть научной. Идеология как отражение в сознании условий бытия может быть либо реалистичной, то есть адекватно отражающей эти условия, либо иллюзорной, когда она перестает их отражать адекватно, потому что она инертна, а условия бытия со временем изменяются. Научности же в идеологии быть не может, о чем красноречиво свидетельствует судьба "научного коммунизма". Но соблазн приобщать себя к науке у политиков не пропал, потому нынче так много, особенно на Кубани, как в красном поясе, расплодилось докторов и профессоров политических наук.

Причина в данном случае, однако, более глубинна. В отсутствии идеологии настолько все убеждены, включая и прослойку самих политиков, что отчетливо и явственно обозначилось: там, где должна быть идеология, то есть объяснение нашего бытия, зияет пустующая ниша, искушению заполнить которую не может не поддаться никто из политиков и всякого рода идео-устроителей. Свято место, как известно, пусто не бывает, и кажущуюся нишу готовятся захватить многочисленные ряды жаждущих стать очередным Иисусом. Иисус тут вспомнился не случайно и не для сравнения. Из многих стремившихся занять идеологическую нишу после крушения античного общества он оказался наиболее удачлив исторически, хотя говорить о физической удаче не приходится, ибо приверженцы старой по тем временам идеологии успели его распять. Но он до распятия в свою очередь успел распропагандировать в массах созданную им идеологию первоначального христианства, как нельзя более соответствующую сущности послеантичного общественного бытия. И сделал он это в тот момент, когда, как у нас сегодня, рушилась предыдущая социальная система со всею своею некогда надежною и прочною идеологиею как представления о своем бытии, и миру пришлось создавать идеологию принципиально иного характера, потому что так же и в том же характере принципиально иным становилось новое общество с обусловливающим его бытием. Сегодня на российской земле происходит совершенно то же самое: мы томимся в формулировании представлений в нашем сознании о возникшем нашем принципиально ином бытии, то есть об иной, принципиально отличной от вчерашней, идеологии. Еще недавно общество сознавало, что отражение его бытия и его сути - ленинизм - было единственно верным, и потому обустроено общество оставалось в соответствии с этими представлениями. Но постепенно и незаметно копились изменения, и былое отражение оказалось иллюзией, оказалось, что бытие стало совсем не таким, каким мы его себе представляли. Рухнул СССР, рухнула всесильная КПСС, игравшая роль церкви религии ленинизма. А что же взамен? Ведь общество не может жить без представлений о том, что оно такое есть. Процесс же формирования системы этих представлений, то есть идеологии - штука весьма сложная. Потому, главным образом, то, что совершается тайно и невидимо для отдельных членов общества, корнями своими уходит в сознание индивидуальное. Именно потому смутный зов угадать новую религию, дав ее людям от своего имени, обладает соблазном, не поддаться которому невозможно, потому что при успехе получаешь звание Сына Божия. Вот почему сегодня мы видим, сколь сильно этот соблазн щекочет селезенку тщеславия у претензиозных индивидов. Потому и активизировались сегодня всякого рода проповедники. Все учуяли: пришло время. Энергично зацокотились старые религии - православное христианство и ислам. Это идеологии средних веков, но, как всякая идеология, они полагают себя единственно верными и вечными и надеются принять участие в оформлении грядущего российского общественного обустройства. Страстно заявляют себя сегодня изобретатели новых религий. Явились "Белое братство" и "Аум Синрике". "Пошли в народ" приверженцы многочисленных сект - от пятидесятников до Свидетелей Иеговы - потому что естественно обострился спрос на мистику и всякого рода мракобесие. В крупных городах России появились изобретатели новых религий. В Санкт-Петербурге Д.Кандыба, на Кубани - Г.Молоканов объявили о созданных ими теориях происхождения духа способом доставки его особого вида транспортными средствами с иных созвездий. Что поделаешь? Особенно занимаются этим

в предвыборную пору все кандидаты в депутаты, хотя и отдают себе отчет, что кроме гайдаровской и зюгановской систем нет пока ни у кого ничего законченного. Но соблазн занять пустующую, как всем кажется, идеологическую нишу и тем повторить Христово явление шибко хочется пусть хоть на короткий, депутатский только, срок. Этим же соблазном объясняются и активизация нацистов всех мастей. Многие-многие сегодня с писком и криком, оттесняя друг друга, лезут в эту обозначившуюся нишу. Явление это кажется неестественным и уродливым, но оно в человеческой истории закономерно: оно всегда бывает при смене эпох. Вспомним Иоанна Крестителя, который сначала сам попытался занять эту нишу, но позднее уступил ее Иисусу. А сколько жаждущих занять эту нишу пророков было забито камнями прежде, чем и Креститель с Иисусом поплатились за то же жизнями. Но имена их остались в истории, потому что они угадали точное содержание ниши, и потому прочно и надолго заняли ее. Та ситуация в принципе сегодня повторяется в России - вот почему от наших пророков, жаждущих, как Иисус с Крестителем, влезть в историю, нынче нет отбоя.

Любопытно, но, по-видимому, тоже характерно для данного момента, что и науки, занимающиеся исследованием природы общества и потому называющиеся обществоведческими, сегодня пребывают в некоей растерянности и при нашей-то свободе слова икают о своих изысканиях что-то несмело и невнятно. Что тоже объяснимо: то, что они наперебой научно тараторили вчера, оказалось вдруг так мало научным. Продолжать икать в том же направлении неловко, а перестроиться то ли не успели, то ли вообще усомнились в существовании на белом свете предмета своего внимания. Так что ниша, которую эти науки раньше занимали, теперь тоже оказалась пустующей. Но место это тоже не свято и, стало быть, пустым тоже быть не может, потому и в эту нишу тоже устремились характерные для момента потоки, то есть имеющие к науке весьма малое отношение, хотя, естественно, делающие вид, что они-то и есть самая настоящая наука. Что поделаешь, на обществоведческих науках всегда в советское время шибко спекулировали, ибо того требовала господствующая идеология, дающая ее приверженцам возможность сладко есть и мягко спать. Сейчас с теми же целями в науку рядится невежество. Гляньте-ка на книжные развалы, в магазины и лавки. Там громоздятся изданные огромными тиражами те же невежество и мракобесие. Гордость России позапрошлого, да отчасти и прошлого, веков, ее изящная словесность, скукожилась до почти невидимых размеров в немногих толстых журналах с их ничтожными тиражами, а книжный рынок, как и вообще искусство, кино, в частности, заполонила, ибо свято место пусто не бывает, всякая графо-, изо- и киномания, похваляющаяся непристойностью и духовною пустотой, чего порядочные люди должны бы стыдиться. Вся эта мутная и примитивная поверхностность печатается в издательствах, потому что смыслом издателей стало естественное дело - удовлетворять рыночный спрос. В характере спроса издатели, конечно, не виноваты. Но эта картинка красноречиво свидетельствует: общество по части культуры не только остановилось, но, кажется, уже приготовилось шагнуть назад. Однако и у этого явления тоже есть причины, коренящиеся в закономерностях общественной диалектики. В самом общем виде закон таков: народ и его общество всегда имеют то, что заслуживают! Свобода слова - прекрасно! Но абсолютная безграничность по этой части приводит, как и всякая чрезмерность, к противоположному результату. Прекрасно сделали, что выплеснули вонючую ванну, в которой прокисла однопартийная цензурщина. Но не выплеснули ли вместе с нею и ребенка? Лишив контроля единую партию, что, естественно, было великим благом, мы почему-то, должно быть, забывшись, лишили этого права и общество в целом. Ну да, страх после вчерашнего контроля был столь велик, что мы из-за него шарахнулись в противоположность неоправданно далеко, отбрасывая общечеловеческий исторический опыт, что и обеспечило нам, вполне естественно, засилье позавчерашней культуры и позавчерашней науки - отзвук и зарево поздней античности.

В этих псевдокультурах и псевдонауках захлебывается и тонет наше полуосознанное желание понять, что же такое есть сегодня все мы по отдельности и наше общество в целом. Слов нет, проблема эта нелегкая, но ведь решать ее придется все равно. Все старые религии, включая и такую, как ленинизм, и все новейшие их разновидности и подделки, придется, хотим мы того или нет, отбросить, чтобы отважиться на реалистичный и трезвый взгляд на то, что мы есть. Настала пора эту нашу суть обнаружить без иллюзий, к чему надо бы призвать всех трезвомыслящих современников. Время все равно взваливает на нас эту задачу, ибо без решения ее общества вообще быть не может. Настоящим же я, не посягая на полный ответ, намереваюсь лишь обозначить тему, то есть реалии ориентиров нашего сознания по части отражения нашего сегодняшнего общественного бытия, то есть общественной идеологии, той самой, о которой ежедневно не устают повторять на всех каналах радио и телевидения, что у нас ее нет, дружно при этом забыв, что она есть такая штука, которой просто не может быть, если есть в наличии общество.

Часть первая.

ДУША.

1. Две ипостаси.

Всяк, кому сегодня у нас приходится говорить на публике, непременно начинает с труднопроизносимого звукосочетания "Общество". Как варианты мельтешат: "Наше общество", "Сегодняшняя общественная жизнь". Для нас сейчас, задавшихся близкой к тому же темой, начинать с того же звукосочетания означало бы начать с конца или в лучшем случае с какой-то неопределенной середины. Дело в том, что оно состоит из отдельных индивидов, членов общества, а, стало быть, его суть и его природа уходят корнями в его составляющие. Впрочем, проблема напоминает известный вопрос: "Что раньше появилось, курица или яйцо?" Если первой появилась курица, то из чего она, будучи цыпленком, могла выпариться за отсутствием яйца, а если первым появилось яйцо, то кто его мог снести за отсутствием курицы. Наш вопрос "Индивид определяет характер общества или общество обуславливает содержание индивида"? по сути тот же, но наш выбор легче, поскольку каждый из нас всегда и везде имеет дело с себе подобными индивидами, хотя иной раз, и даже довольно часто, представляющими именно общество. И дело это мы всегда имеем не с телесами, не с ручками-ножками этих индивидов, а лишь с тем духовным миром, который живет в этих телесах с их ручками-ножками, то есть с душой или душами этих индивидов, если их много.

Душа! Не банально ли начинать с души? Ведь нет слова, содержание которого было бы истаскано и истерто более, чем это. Это слово искали в свитках еще античные мудрецы, затем оно стало главным во всех последующих религиях, на нем, на этом слове, надолго зацикливались все бывшие в истории всех обществ философы. Да и более того: только о душе и только для души пели оды и слагали стихи, саги и поэмы все поэты, да и прозаики все о ней же, о душе, писали свои бесчисленные романы и эпопеи в течение уже многих веков и тысячелетий. Для нее всегда сочинялись все сонаты и апассионаты, для нее писали картины и иконы мастера кисти всех времен и народов. Все - о ней, о душе, и для нее!

Увы, так! Но тем не менее, до сих пор нет ясного и четкого содержания этого слова. Такая вот приключилась с человечеством оказия: все философы, поэты и проповедники всех религий только и твердят о душе, а на вопрос, что оно такое есть, дать однозначного и точного ответа не могут! А на бытовом и вообще обыденном уровне сам вопрос, что такое есть душа, не возникает. Потому что всякому отчего-то кажется, что нет ничего проще: душа - это душа, чего же вам еще!

Но определенно ясно на сегодняшний день, пожалуй, только одно - общество состоит из отдельных душ. И потому, чтобы понять , что такое есть общество, надо для начала понять все то, из чего оно состоит. Казалось бы, и это не бог весть какая проблема. Состоит оно из отдельных человеков. А человек в свою очередь состоит... Оказалось, что человек состоит из двух, равных ли, неравных ли по сложности, но принципиально различных, хотя и сильно сросшихся, ипостасей: первая - из материи, то есть из крови, мяса и костей, всего того, из чего выпестованы наши ручки-ножки и прочие печенки-селезенки; и вторая - из чувствований, помыслов, желаний и страстей, что и называется душой.

С печенками-селезенками, говорят, проблем нет: их с помощью скальпеля и микроскопа повызнали уже давно, хотя и до сих пор все еще продолжают вызнавать, ковыряясь в генах и микронах. А вот со второй ипостасью оказалось сложнее, ибо там ни скальпели, ни микроскопы уже помочь делу не могут. Не случайно именно эту нашу вторую суть захватили , а, точнее, пожалуй, узурпировали право быть в ней специалистами все религиозные проповедники и партийные агитаторы-пропагандисты.

Цель их тоже давно ясна - властвовать над душами. Впрочем, этой своей цели они тоже давно уже не скрывают. Но с этими же целями и предмет свой - вторую ипостась, душу -

Они, естественно, стараются покрыть тайной, отправляя то к богу, то в какой-нибудь парт ком, чтобы о структуре этого предмета никто ничего толком так и не узнал бы. К тому же они понимают, что и сам предмет таков, что, с одной стороны, им обладает каждый и всякий, а, с другой стороны, сам этот предмет таков, что и постичь его, не будучи философом, тоже очень трудно, почти невозможно. Это-то и обеспечило проповедникам возможность узурпировать право быть по этой части специалистами. Вырвать же это право у них и отдать его каждому, в ком есть душа, дело весьма трудоемкое и долгое, ибо для этого необходимо, чтобы на обыденном уровне в сознание пришло, как таблица умножения, философское проникновение в суть и структуру того, что и называется душою, то есть устройство всего содержания второй части человеческой сути, которую, в отличие от первой, материальной, нельзя потрогать руками. Люди со дня своего появления на этом белом свете поднимаются все выше и выше в направлении усложнения своей природы, что можно назвать процессом их постоянного совершенствования или, иначе говоря, прогрессом, если кому-то это слово нравится больше. Сейчас люди находятся на такой ступени этого самого прогресса, что в массе своей все еще не могут постичь суть второй части себя, то есть из чего состоит, как строится весь мир их чувствований, мыслей и страстей, то есть из всего того, что находится в их теле, как волшебный напиток, таинственный и глубинный, покоящийся в довольно-таки примитивной бутылке. В то же время все они давно, с самого начала своего общественного существования, поставлены природой в такое положение, при котором сознательно должны быть тем, о чем они не знают, что это такое - личности как члены общества. Потому-то о душе люди и заговорили так рано, на самых первых ступенях своего существования, когда впервые стали существами общественными. И уже тогда вынуждены были решать проблему своего духовного "я" доступными средствами. Человеческие общаги, разбросанные тогда по огромному для тех времен земному шару и очень мало друг с другом соприкасавшиеся, решали эту настоятельную и дивную проблему каждый по-своему. Но по форме все способы ее решения были принципиально похожими, ибо для решения призывалось лишь воображение, поскольку речь шла о предмете невидимом и неосязаемом. И это понятно: для живой практики не хватало ни познаний, ни опыта. Как не хватает и ныне всего этого для огромных масс нижних общественных слоев. Ныне наиболее распространенной формой решения этой проблемы является форма объяснения души, пребывающая в недрах христианских религиозных конфессий, несколько тысяч лет назад сформулированная в так называемом Священном писании. Там все куда как просто. Некто, называемый Всевышним, слепил из глины человека, назвав его, с какого-то, между нами говоря, рожна, почему-то Адамом, а , скажем, не Митькой; потом создатель поднатужился, предварительно, должно быть, набравши в себя поболее воздуха, и все это выдохнул в слепленного Адама, вогнав в него тем самым вот эту самую душу, при том попутно наказал вдохнутой душе, чтобы она, если тело вдруг от чего-нибудь окочурится, ни на мгновенье не оставалась в нем, а тотчас бы немедленно выскребалась бы из него и удирала, шастнув куда-нибудь в сторону и более в тело не возвращалась, а жила бы сорок дней, мотаясь по окрестностям, где придется, а дальше видно будет, что делать, потом разберемся. Все это сделано, конечно, по необходимой потребности быть общественным существом, а коль скоро после смерти тело перестало быть носителем общественной сути, то ее необходимо было из тела куда-то убирать; не убивать же и ее, такую невидимую и неслышную, но так ярко себя проявляющую во время пребывания в теле. Все это, конечно, для своего времени было сделано очень ловко и по настоятельной необходимости, но из-за отсутствия опыта и необходимых познаний иллюзорно. Однако и в такой иллюзорной форме отражение общественной человеческой сути служило долго и надежно, да и до сих пор еще многим служит, ибо необходимость осознавать свою общественную суть и роль важна для всех. Но все более общества ощущают необходимость в замене иллюзорных представлений реалистичными, так как наступает пора, когда человеку как животно-общественному существу придется подняться на очередную ступеньку прогресса. Религиозное представление о душе сыграло свою необходимую положительную роль в истории обществ, и ныне становится помехой в продолжающемся процессе совершенствования удивительного вида homo sapiens. Но душа в нас продолжает быть, хотя со времени ее сотворения изменилась до неузнаваемости. Люди, жившие в разные исторические эпохи, были носителями принципиально различных душ. Чем же таким принципиальным отличались эти души? Вот вопрос, на который нам придется отвечать. Ах, ты, homo sapiens!

2. До Адама и после него.

Когда-то (неважно, когда) на планете Земля возникло живое. Возникнуть-то оно возникло, но еще долго среди возникшего не было ни одного, кто бы догадался, что над каждым видом живых существ, которые собирались идти дальше по дороге эволюции, завис любопытный маятник, ибо долгий тот путь обещал быть только зигзагообразным, точно таким, каким он нарисуется на бумаге, если ее двигать под обмакнутым в чернила кончиком качающегося маятника. В наличии действия не будет никогда ничего, кроме двух качков: туда-сюда. Потому первый же слог слова, означающего развитие, - диалектика- на русский язык переводится как "два". А сам зигзаг давно уже стал символом движения вперед. И тоже неслучайно: независимое, естественное движение вперед возможно лишь по причине набитых синяков и шишек, вызывающих естественное же зигзаговое шараханье движущегося из стороны в сторону. Потому давно и не нами замечено: во всем, что развивается, то есть изменяется во времени, качается маятник противоположностей, только и могущий приводить к изменениям форм движущегося, потому что в результате укорачивания каждого последующего качка уменьшается амплитуда колебания. Это есть известная суть и одновременно причина диалектики, то есть процесса развития, совершенствования, что еще называют прогрессом. Прогресс ли это, нам сейчас неважно. Важно само движение, то есть изменение во времени форм существования, получающихся вследствие приобретения опыта, то есть изменения амплитуды качка. Не будь скачок маятниковым, то есть с укорочением амплитуды колебания, изменений не могло бы произойти а получилось бы лишь возвращение в прежнюю, старую форму. Лишь замедление качка изменений, их маятниковость, мешает возвращению в прежнюю форму, и потому происходит изменение, называемое диалектическим. Этот-то вот маятниковый рок и навис надо всем живым, что возникло сотни миллионов лет назад. Что же должно было подвергнуться этому развитию, то есть подчиниться означенной диалектической закономерности в ее всеобщей маятниковой форме? Какими же свойствами и качествами должно было обладать то, над чем или кем повис маятниковый рок изменения во времени?

С того самого мига, когда на Земле появилось живое, оно почуяло, что отличается от всего неживого тем, что способно ориентироваться в окружающей среде - воспринимать, или как говорят ученые люди, отражать данными ему органами все то, что его окружает, и использовать это окружающее в своих интересах, для своего бытия. Это был единственный способ для живого продолжать существовать, иначе оно не могло быть. И еще одно качество оказалось в нем заложено с самого начала - держаться вместе, в единой куче с себе подобными. До сих пор в недрах океана есть миры, заснятые сегодня исследователями на видеопленку и показываемые вечерами лежащим на диванах телезрителям; в тех мирах огромные косяки чего-либо (рыб, например) состоят из многих миллионов особей, ведут себя как единый организм: все миллионы особей делают одновременный поворот в одну сторону, затем также одновременно и дружно - в другую. Этот коллективизм был первой формой социального бытия, возникшей едва ли не одновременно с живою природой вообще, и в некоторых видах существующий поныне (так замедлилось по каким-то причинам его развитие). Так что можно в определенном смысле констатировать, что живое на Земле началось с коммунизма. И эта коммунистическая стадия вовсе не случайна: только в такой форме могло тогда выжить живое. По-видимому, с этой формы начался весь животный мир планеты Земля.

Нынче у науки есть все основания полагать, что в момент возникновения все живое не только не имело многообразия форм, но, пожалуй, пребывало лишь в одной, только что возникшей форме. Оно имело способность отличать себя от мира неживого с естественной целью - использовать его себе во благо, для собственного обустройства. Все дальнейшее развитие живого заключалось в совершенствовании этой способности отражать окружающий мир все для этой же цели, вплоть до дня сегодняшнего. Постоянно же совершенствовался и способ, или орган, такого отражения, позднее ставший нервным сгустком, уже исключительно исполняющий лишь эту важную, да, пожалуй, наиважнейшую из всего, функцию. Способ отражения развивался, то есть совершенствовался, с единственной целью лично-корыстного характера кого-нибудь съесть, а самому спастись. На первых порах отражение окружающего мира необходимо было только для этого. Это означает, что сутью и смыслом отражения было определение и установление отношений во всем, что окружает, или, иначе говоря, определение оценки всему, что окружало отражающего с его способностью отражать-определять: полезно, вредно, опасно или ни то, ни се, и пусть себе идет дальше! В соответствии с этой оценкой действовал и весь организм живого вещества, превратившегося позднее в многочисленные экземпляры отдельных индивидов.

Шли года, миллионы за миллионами, и в море живого этого мира среди прочих веточек развивавшихся видов возникла и выбрала свое направление в совершенствовании во времени ведущая, уже в животном мире, форма, названная позднее видом приматов. Мир приматов, в свою очередь, разделился на иные веточки совершенствования, давшие позднее виды то шимпанзе, то бабуинов, то макак, го горилл. Одна такая веточка выбрала такое направление, при котором сгусток нервов, отражающий мир, развивался особенно интенсивно и даже стремительно, дав, наконец, среди приматов вид homo за стремительное развитие способности отражать мир, получивший еще прибавку sapiens. Сущность существования homo sapiens продолжала оставаться той же, но форма отражения окружающего мира становилась потрясающей по своему совершенству. Отражаемый мир воспринимался уже в цвете и звуках , и более того, его можно было уже пощупать и понюхать, и даже попробовать на язык. Но и это не все. Кроме того что homo sapiens мог отражать окружающий мир в цвете-звуке-запахе и мог пощупать и понюхать, он стал обладать способностью все это запоминать, анализировать полученную в памяти информацию, делать выводы, прогнозы, дающие возможность планировать действия. Такое усовершенствованное отражение мира и способность давать отраженному оценку настолько меняло способ отражения окружающего, что homo sapiens стал единственным видом живого, который таким способом обладал. Это, однако, не только не остановило совершенствования способа отражения, но, напротив, сделало его еще более стремительным , и способ получения оценки окружающего мира становился все более глубоким, оценки стали многосторонними и сложными по содержанию, с учетом опосредованности и всяких прочих обусловленностей, связанных с конкретными обстоятельствами. Этот внутренний мир - мир оценок окружающего! - стал настолько богат и велик, что уже не мог не обратить внимания сам на себя. И индивид задумался: что же это такое в нем самом сидит, кто оно и почему оно? Вот до чего дошло: собственный внутренний мир, представляющий сгусток отношений с окружающим миром, тоже стал объектом такого отражения, объектом, которому, в свою очередь, необходимо было дать оценку, то есть определить отношение к нему, иначе говоря, к самому себе. Для этого потребовалось все составляющие внутренний мир отношения-оценки как-то обозначать. На мамонта или саблезубого тигра можно было ткнуть пальцем, палку, приподнявши, показать, а вот сообщить что-либо о возникших в голове отношениях-оценках было никак невозможно, ибо их невозможно ни увидеть, ни пощупать. В то же время сообщать о них другому индивиду, особенно подрастающему поколению, становилось неизбежной потребностью. И пришлось прибегнуть к звукам, которые можно было издавать по-разному и в различных сочетаниях с помощью рта и гортани. Так возник язык с его словами и предложениями.

А мир, между тем, становился все сложнее, и сложнее становилась в мозге система его отражения как внутреннее содержание индивида. На неспешном и долгом пути продолжающегося совершенствования вдруг произошла никем и ничем не замеченная осечка. Вереницы предыдущих поколений, передавая последующим поколениям усложняющиеся формы бытия, не передавали причины и сам процесс усложнения из простого, впрочем, резона: они были не нужны для чисто корыстных целей, для выживания. Новые формы - да, устаревшие - вон. Так же и системный мир отношений: новые - да, а как новые получились из старых и сами старые - все это за ненадобностью выбрасывалось, и потому грядущие следом поколения homo sapiens ничего о том уже не знали. Потому огромный и сложный отношенческий мир внутри индивида оказался неизвестно кем и как порожденным. Весь предлинный путь совершенствования скрылся вдали не получив своего отражения в сознании последней формы и структуры. Потому стало непонятно и таинственно: что же оно такое и откуда взялось внутри человека - отношения-оценки окружающего мира, рождающие помыслы и страсти, переходящие в физические действия? А знать это становилось необходимым как врожденная потребность отражать мир, а теперь уже и себя в нем, со всею своею сутью.

Содержимое, непонятно как явившееся, было названо звукосочетанием "душа", и поскольку процесс ее происхождения нечаянно был утерян в далях прошлого, пришлось искать искусственные объяснения. Значимость же души к этому времени была уже столь велика, что о ее естественном порождении бренным телом, умирающем сразу же, как только оказывается проколотым пикой, уже не могло быть речи. Потому произошел естественный переворот с ног на голову: сначала где-то была душа с тем, что ее выражает, то есть Словом, а тело, как тара для нее, придается уже потом, кем-то, кто стоит над этим вот таинственным миром и правит судьбою каждого отдельного индивида, являющегося лишь частью, в которой этот таинственный мир непостигнутых отношений-оценок проявляет себя. Этот мир, поскольку он был отношенческий, оценочный, и потому не мог быть ни увиденным, ни услышанным, ни, тем более, потроганным и понюханным, то и получил название "Дух". Душа, как видим, произошла от этого же лексического корня. Сущность же духа как отношения не была постигнута по уже известной причине - из-за потерявшихся в далях времен процессах человеческого совершенствования. Потому мир духа или то, что было названо духом, естественно, казался существовавшим вне и вечно, и даже задолго до того, как homo sapiens пришел на Землю. А, стало быть, и Слово как форма выражения этого отношенческого мира тоже существовало всегда, то есть задолго до того, как появилась человеческая гортань, способная производить звуки, слагающиеся в то, что называется словом. И уж далее, разумеется, логически следовало, что живущая в человеке часть духовного мира, называемая душою, после смерти тела умереть вместе с ним никак не могла. Она лишь оставляла окочурившееся тело и продолжала пребывать где-то в окрестностях этого огромного отношенческого мира, существующего вне человека и над человеком. Чтобы как-то такую оказию отразить своим сознанием, то есть сформировать отношение к ней и оценить ее, пришлось прибегнуть к воображению, чтобы отразить в сознании практику, недостаточно постигаемую реальность; недостаточную по причине известной утраты в далях предыдущих миллионов лет фактического материала, в котором теперь так нуждался процесс отражения духовного мира людей. Но восстановить недополученное, скрывшееся в просторах протекших миллионов лет, уже было невозможно. Потому на практике теперь все эти миллионы лет превратились в божье творенье, совершенное в течение одной недели. Homo sapiens оказался сотворенным, естественно, лишь в конце этой недели. Назван он был Адамом с вдохнутым в него поднатужившимся творцом всей сложной системы духовного мира, мира отражений-оценок, названным душой.

Так вопрос был решен, и homo sapiens успокоился. Но покой этот, увы, оказался призрачным. По мере того как он постигал природу (а процесс этот оказался неостановимым и бесконечным), постигал ее глубины, вплоть до атомов, молекул и ген, постигал ее функции и закономерности, он все чаще и чаще задавался вопросом: а что же такое бог тогда вдохнул в Адама, из чего оно состояло, какова его структура, и почему вдохнутое в Адама единым разом теперь в разных людях оказалось так различно, хотя все они есть адамовы потомки? Ко всему творец же скоро увидел, что люди с вдохнутой им душою стали таковы, что всех их пришлось утопить Всемирным Потопом, оставив лишь Ноя с сыновьями, которые при том же ведь были с тою же, творцом вдохнутою, душою. Что же он тогда такое в Адама вдохнул? Может, перепутал что-нибудь? Может, с похмелья дрянь какую-нибудь выдохнул? Вобщем, было над чем задуматься дальнейшим поколениям homo sapiens.

Шло время, менялись столетия (уже не миллионы), и дотошные адамовы потомки принялись так изучать содержание внутреннего мира человека, уже не как только индивида, а как члена общества, и тогда вместо слова "душа" понадобилось еще понятие личности. Замена слов была произведена не очень удачно, потому что новое обозначение пошло от лексического корня "лицо", что для не очень щепетильных личностей означает морда, рожа, рыло и т.д., в то время как значение слова "личность" не имеет никакого отношения ни к мордам, ни к рылам. Это слово означает то самое внутреннее, духовное, отношенческое содержание личности, суть которого формировалась миллионами сменяющих друг друга поколений, или, если угодно, то самое, которое бог вдохнул в Адама, нашего общего предка. Так слова "душа" и "личность" оказались синонимами.

Но давно замеченная характерная деталь. Читая записи, то есть выражения душ-личностей в древних свитках и рукописях, дотошный позднейший homo sapiens заметил, что в разные эпохи души-личности в чем-то принципиально отличаются: личность-душа одной эпохи в чем-то главном совсем не похожа на душу-личность другой эпохи. И сразу возник вопрос: эпоха формировала своего типа личность или личности делали эпоху в соответствии со своей наличностью?

Ответ получили далеко не сразу. А кое-кто не имеет его и до сих пор. Сначала полагали: коли бог создал человека по образу и подобию своему, а потом его уже никогда более не пересоздавал, то, стало быть, он, созданный Всевышним, сразу вместе со всею вдохнутой в него личностью до сих пор должен оставаться тем же самым, каким был создан. Но, увы, в этом скоро пришлось усомниться даже самым ярым защитникам такой идеи. Еще в Священном писании - известной Библии - любимец бога Авраам в трудные дни продавал свою жену красавицу Сару за деньги или за ягнят, отдавая ее на несколько дней и ночей в пользование купившему, и не переставал оставаться божьим любимчиком. Значит, сутенерство (а это качество личностное, духовное, отношение-оценка) не являлось в те годы таким отрицательным, как сегодня, когда любой муж скорее умрет, чем отдаст ее в постель другому за бутылку пива. Вот насколько изменилось отношение-оценка в личности за истекшее время. Это лишь один пример, но если возникнет необходимость, такие примеры можно приводить в неограниченном количестве. Безусловен факт: душа-личность меняется от одной исторической эпохи к другой, иначе говоря, каждая социо-экономическая формация всегда имеет принципиально отличающийся от другой тип личности. Интересно было бы, конечно, установить, как отличаются личности, в чем и почему. Всему свое место.

3. Где сидит душа?

Что душа, едва тело перестает дышать, сразу же из него, цвиринь-цвиринь, выскребается и сорок дней мотается в ближайших окрестностях, в это многие и многие - что правда, далеко уже не все - истово верят. Несмотря на то, что никто ее вне тела толком не рассмотрел. Да и известно, что видеть ее вообще нельзя, потому что, вдохнутая в нас первоначально господом богом, она и сразу была невидима. Но при всем том все же немало находится свидетелей с неопровержимыми доказательствами, что лично видели мотающуюся окрест душу окочурившегося вчера дядиного шурина. А число сорок, равное количеству дней, в течение которых душа усопшего пребывает в ближайших закутках на правах бомжа, явилось, по-видимому, из Евангелий, авторы которых (а их помимо четверых канонических набирается еще около десятка малопризнанных) дружно утверждали и утверждают, что Иисус, воскреснув после распятия, тоже сорок дней мотался окрест - шлялся по дорогам, посещал друзей и знакомых. Но душе Иисуса было куда легче, нежели душам всех прочих смертных, ибо она вместе с собою подняла из гроба и тело, в котором пребывала до распятья. Подобных случаев после Христа человечество более ни разу не наблюдало, если не считать фактов клинической смерти. Но тут ситуация лишь внешне похожа: здесь душа, побыв немного в непосредственной близости, вновь возвращалась в то же тело, ни разу не перепутав его с каким-нибудь соседним. Впрочем, бомж-душа есть совершенно другой вопрос, к которому мы вернемся, если возникнет необходимость, в другой раз. Куда интереснее заняться душою, находящеюся на своем законном месте - в теле. Итак, она невидима там.

Невидима! Это установленный факт. Но хоть она и невидима, все, однако, признают, что по размерам она меньше тела. Как будто достоверен факт ее измерения и последующего сравнения добытых параметров размера с видимым телом. Но мало ли что невидима. Воздух, например, пока ему не вздумается превратиться в ветер и начать дуть, тоже невидим. Но о воздухе, по крайней мере, известно, где он находится. А где находится душа? Ясно, что в теле. А в каком именно месте? Бытует мнение, что постоянное место ее пребывания - сердце. Но и кое-кто утверждает также, что при сильном испуге она вдруг шастает в пятку. У известного Ахилла, например, именно пятка-то и была местом ее постоянного пребывания, хотя он никогда никого не боялся, ибо знал, что убить его можно было, поразив именно в эту самую пятку. Но этого не знали его враги, и потому из всех боев с ними он постоянно выходил живехонек и здоровехонек. Многие уверены, что душа находится там, где больно. Но ведь где ни ущипни, везде больно, а иногда и без всякого ущипа кости болеть начинают и ныть (так в костях, что ли, душа?) в разных местах - то в предплечье, то в пояснице; то горло заболит, то почки и селезенки дают о себе знать. Шастает, что ли, она по ним? Но чаще всего у нас, с какого-то рожна, болит голова, потому давно заподозрили, что душа по большей части обитает именно там. Не потому ли мы часто говорим и слышим экзотические выражения: "Да ты подумай своею дурной башкой, что ...", "Ты поработай шарабаном-то!", "Ты пошевели мозгой-то!", "Ты в тот момент не головой, что ли, думал?", "На то и голова тебе, дураку, дана, чтобы..." и так далее в немалом числе. Так что в еще далеких далеках люди были убеждены: большая часть души постоянно пребывает в голове. И даже, тоже уж давненько, распознали, что пребывающее под черепной коробкой вещество имеет к душе непосредственное отношение. Как выяснилось позднее, мозг действительно является обителью индивидуального сознания, того самого, которое, если тело сыграет в ящик, куда-то улетучивается. Что оно просто исчезает, словно его и не было, в это большинство людей поверить не могут, потому что собственными ушами слышали, как еще совсем недавно оно с тещей материлось, выпрашивая трешку на бутылку. Потому что из школы еще помнят: энергия не создается и не исчезает, а лишь переходит из одной формы в другую. В какую форму переходит сознание, то есть душа, никто определенно не знает. Но не исчезает! Стало быть, где-то тут вот пока поблизости невидимое. Ходит и молчит. А вы говорите - души нет! Есть душа!

Ну, конечно, она есть. Давайте к ней присмотримся, пока тело живое, и душа, находясь в нем, имеет полную возможность себя обнаруживать, а чаще даже, как правило, демонстративно себя показывать, невидимую. В живом теле, там, под черепной коробкой, в сером и белом веществе, похожем на загустевшую кашу, живет в памяти весь диковинный, окружающий живое тело мир: лес, небо, поле, облака, дорога, приближающаяся гроза с молниями, дождь, дома, бегущие поезда, пасущиеся стада, зреющие нивы, кони, звезды на ночном небе, рассветы и закаты с криками чибисов и коростелей - то есть весь материальный мир во всем своем немеряном многообразии. Но это лишь ничтожная часть. К нему надо добавить: бабушкины сказки, научно-философские системы, романы, поэмы, кинофильмы, увиденные по телевизору, и там же наблюдаемый процесс обсуждения в Госдуме предложенного Правительством или Президентом законопроекта, картину съезда Белоруссии и России, выступления Березовского, драку израильтян с палестинцами в Иерусалиме, цыганку, что-то гадающую на картах депутату Жириновскому, кроме того, помнится состоявшаяся на прошлой неделе Митькина свадьба с убежавшей от Мотьки Манькой и бесконечное множество других картин этого, уже далеко не материального, мира, а мира человеческих отношений с постоянной выработкой к нему и своего отношения. Но и к материальному миру (полям, небу и звездам) тоже формируется отношение-оценка и присовокупляется к полученному извне, отраженному, миру отношений. Так в сером веществе живет душа, вызывая чувства, по силе иногда очень большие и потому называемые страстями, а они, в свою очередь, вызывают желания, мечты, проекты-прожекты и определяют действия, направленные к их осуществлению.

Вот он, под черепной коробкой, мир огромный, сложный, интересный в этой своей сложности. Сложность увеличивается именно потому, что отраженный этот мир не остается в фотографиях и видеолентах, но непременно вырабатывается собственная оценка всего, что отражается. Все преломляется в отношениях к отраженному миру уже существующих, полученных вчера и прошлом году отражений с сформированными к ним отношениями. Но и это еще не все. От далеких наших предков через гены в нас передались врожденные отношения с миром и вызывающие теперь в нас в определенной ситуации так называемые врожденные рефлексы: голод, страх, половые стремления и т.д. Но и это не все. Быстрота нервных рефлексов, как врожденных, так и приобретенных, тоже заложена до рождения, она называется темперамент. Вот вся эта машина и принцип ее действия и называется душой. Нам же сейчас она нужна не вся целиком. Оставим кому-нибудь другому все врожденные инстинкты и рефлексы вроде голода, возбуждения, похотливости, боязни, всего того, что сидит в генах, то есть давно перекочевавшие в материальную природу возникшие на заре возникновения живого отношения-оценки. Нам сейчас интересно содержание души, полученное не от генов, а через органы чувств от окружающего сегодня мира, что составляет, так сказать, душу души.

4. Душа души.

Итак, если исключить из души все врожденные рефлексы, то есть те отношения с миром, с каковыми человек уже рождается, если исключить из души скорость реакций нервной системы, что также является врожденным, но к тому же являющимся еще всего лишь свойством материи, из которой человек состоит, то в результате останется то, что, собственно, и составляет душу души - набор отношений с огромным миром. Этот набор отношений формируется после рождения ребенка в результате общения с окружающим, со всем, что вокруг, и со всеми, кто вокруг, усваивая в процесс воспитания и обучения отношенческий мир окружающих в их отношениях друг с другом как отдельных индивидов, так и индивидов с общностью, в которой они живут (стаей, стадом, племенем и т.д.). Усвоение всех этих отношений и выработка собственных отношений к этим отношениям и составляет содержание понятия "личность". То есть личность есть не что иное как сочетание (может быть, точнее было бы слово "совокупление") огромного числа отношений с окружающим миром в сознании индивида. Эти отношения, находясь в едином сгустке, не могут не влиять друг на друга, не обуславливать и опосредовать друг друга, потому что сочетание называется системой отношений.

Теперь нам следует поточнее окончательно определиться со смыслом и содержанием слова "отношение". Надо ясно себе представить, что отношение непременно состоит из двух составляющих: 1) тот, кто относится, его называют субъектом отношения и 2) то или тот, к чему или кому субъект относится, и потому его называют объектом отношения.

Момент связи между субъектом и объектом и есть то, что называется отношением. По содержанию эта связь выражается в определении субъектом, насколько объект для него полезен или вреден, кто он, каков он, что собою представляет и прочее и прочее, чего может быть много. Связь эта, естественно, штука совсем не материальная, то есть ее нельзя увидеть, потрогать и понюхать. А все, что невидимо и неосязаемо, но реально, тем не менее существующее, издавна называлось духом, в вскоре философы присовокупили еще одно слово того же содержания - идея. Таким образом, связь между субъектом и объектом получила несколько названий: отношение-оценка-дух-идея. Сочетание в индивиде этих идей и составляет его личность, или, если угодно, душу души.

Система отношений в индивиде часто бывает чрезвычайно сложной по числу составляющих, их опосредованности и противоречивости: отражение может быть вредно или полезно не непосредственно отражаемому, а лишь для дядиного деверя, который в Киеве, или только для тети, которая в Иошкар-Оле, и даже более - оно может быть полезно или вредно не только для них, но и в целом для общества, а в каком-то смысле даже и для всего человечества и т.д. Но как бы то ни было, это есть идея, то есть оценка отраженной картинки. Но увы и ах...Этот дух, то есть совершенно нематериальная вещь, которую нельзя ни увидеть, ни пощупать, тем не менее... Нетрудно представить, как вы, лежа на диване, посмотрели мультик "Ну, заяц, погоди!" Вы, естественно, создали в себе свое отношение к увиденному, дали ему оценку - восприняли и отразили его. А в это время ваш дядя, который в Киеве, также, лежа на диване, тоже посмотрел этот же мультик, и тоже, естественно, сформировал в себе свое отношение, свою систему идей по поводу увиденного. Но его оценки-идеи разошлись с вашими, что выяснилось вчера по приезду к вам дяди, за бутылочкой "Толстяка". Процесс обмена оценками-идеями, их сравнения станет уже не отражением реалий вне вас существующего мира, а отражением отражений, с их отражениями-идеями, вашими и дядиными. Тут, особенно после третьей кружки, сцепятся не материальные миры, а лишь духи (оценки, отношения), которые, действительно, нельзя ни увидеть, ни пощупать, но лишь два духа: ваш и дядин. Схватятся две разные души. Если не считать могущего возникнуть в конце беседы мордобоя, то все, что между вами произойдет, будет лишь столкновением слов, которые этот нематериальный дух и выражали, схватятся два мира различных идей, два разных отношенческих мира.

Но кто-то, наблюдая это ваше столкновение с дядиным духом, сам выработает в себе свое отношение к этим столкнувшимся отношенческим мирам, создавши... Он прежде всего заметит, что столкнувшиеся и обнажившие себя две души, внешне невидимые и неслышимые, сидели в двух телах, очень видимых и весьма слышимых.

К слову сказать, этот-то вот мир, сидевший невидимо в телах, но так ярко дававший о себе знать в поступках этих тел, заставил издавна заподозрить, включая греческого Платона, что все материальное, как и бренные наши телеса, есть лишь следствие развития того невидимого мира, который сидит в нас, а, стало быть, и простерся над нами, ибо откуда бы ему без того оказаться внутри бренных тел. С тех пор философы разделились на материалистов, полагавших, что идеи порождены телом, и идеалистов, полагавших, что, напротив, вся материя порождена идеями, ибо она существует лишь в нашем восприятии, в отражении, то есть в духе, без которого, разумеется, о ней никто бы никогда ничего не знал.

Но вернемся к структуре отношения как к связи субъекта и объекта. Ясное дело, что субъектом может быть только живой человек, тот, чей мозг воспринимает, или, иначе говоря, отражает собою объект. А вот объектом может быть вообще все, что может отражать субъект, включая, разумеется, не только предметы и явления материального мира, но и то, что данными от природы органами не воспринимается, а существует за словами, то есть другие отношения-идеи, и вообще весь существующий вне субъекта духовный, или идеалистическмй, отношенческий мир, включая и его отношение с самим собою. С такою способностью всякий индивид, по причине условий наличного бытия, прежде всего отражает в себе, усваивает существующие вокруг него отношения людей, в общение с которыми он, вырастая, вынужден будет включаться, чтобы жить, то есть быть членом общества, без чего он выжить (так распорядилась прогрессирующая природа) не может. Потому объектом отношения-оценки-идеи для такого субъекта является вся система существующих вне его общественных отношений.

Отражение индивидом существующих вне его общественных отношений стал для homo sapiens жизненной необходимостью. С тех пор, как выживаемость его стала обеспечиваться лишь в телесном сообществе с себе подобными, природа потребовала от него обязательным, едва родившись, усваивать существующие вне его общественные отношения-оценки-идеи. Если раньше он мог мир лишь отражать, создавая в себе отражающийся в картинках реальный мир и формируя к нему свои отношения, то теперь ему стало жизненно необходимо делать существующие вокруг него отношения содержанием своей души, сущностью своей личности. Он теперь должен был делать существующие вне его отношения своею сущностью, своими личностными установками, диктующими ему его поступки и действия.

Таким образом, вдруг оказалось, что человек вовсе не рождается личностью, а его врожденная душа не является душой в собственном смысле. Вместо нее в нем тлеют примитивные скелетики врожденных рефлексов, с помощью которых он может лишь искать губками грудь матери да плакать, если станет вдруг холодно и голодно. Лишь позднее, после воспитания и обучения, в процессе реального становления в однозначные, живые отношения с другими членами общества он усваивает эти отношения, делая их своею личностною сущностью, установками, служащими основанием для последующего отражения существующего мира.

Теперь все поведение личности, все ее мировоззрение и мироощущение, и ощущение себя в обществе себе подобных с выражением своих потребностей, своих мотивов деятельности - все проистекает от количества и характера усвоенных, то есть сделанных своею сущностью, отношений. Только теперь, оглядываясь на себя когда-то родившегося, не имевшего всей системы таких установок, он сознает, как превращается в личность и обретает то, что называется душою души. Так появляется личность как система отношений-оценок-идей, ставших личностными установками.

Тут бы к месту кинуть общий взгляд на условия бытия, в которых формируется личностная система. Окружающим миром, из которого пришли и сделались личностной сущностью отношения, всегда было и есть то окружение, в котором жил, воспитывался и рос человек - общество в целом, класс или классовая прослойка этого общества. Общество есть конгломерат людей, в котором все и каждый находятся в определенных связях и отношениях, как друг с другом, так и с различными группами и слоями, из каковых все общества состоят (индивид, семья, прослойка, класс, коллектив, партия, профсоюз и т.д.) Кроме конкретных отношений, обуславливаемых постоянным общением людей в быту и на производстве, люди объединены еще и так называемым общественным сознанием, формирующим общественную структуру, выступающим над каждым индивидом как высшая, стоящая над ним, обуславливающая его судьбу сила. Общественное сознание есть совокупность, увязанная в единую стройную систему, всех возможных и мыслимых на сегодняшний день отношений, всех представлений во всех слоях бытия, производства, науки, культуры. Это есть вся достигнутая на данный момент развития масса опыта общения с миром, весь объем духа, мира отношений-оценок. Отдельный человек как индивид стать носителем всего этого объема не может и всегда усваивает лишь его часть, поскольку является лишь членом определенной группы или слоя, имеет определенный уровень образования в определенной же области научных знаний и производственной деятельности, пребывает в определенной сфере и на определенном уровне общественной жизни; то есть усвоить , сделать своею личностной сущностью всю наличную систему отношений с миром в целом отдельный человек не может и всегда является носителем лишь ее части, таковой по объему и содержанию, которая обуславливает общественное бытие, существование общества в целом, с одной стороны, и определяет личностное содержание индивида - с другой. Это соотношение общественного и индивидуального сознаний очень точно было определено в религиозной идеологии. В христианстве, например, бытуют такие понятия как "душа" и "святой дух". Первое является содержанием индивидуального сознания, второе - общественного, хотя и явившегося, как вообще все в религиях, в иллюзорной форме, хотя и скрывающей очень реалистичное содержание. Души всегда являются частью Святого Духа точно так же, как личности являются частью общественного сознания. В реальной жизни душа и личность стремятся к идеалу: одна - к Святому Духу, другая - к Общественному сознанию. Но идеала этого они, как правило, не достигают, но в совершенстве, случается, поднимаются некоторые из людей очень высоко. Хоть и весьма условно, но к таковым как будто относятся: Иисус, Магомет, Будда. Вряд ли к таковым следует относить Чингис-хана, Наполеона, Маркса, Ленина, Сталина. В их исторической известности работали другие рычаги: есть причины, по которым общества иногда не могут существовать без идолов, и потому возникают мифы. По-видимому, этого мотива не избегли и Иисус с Магометом, и даже Будда. Есть сомнения, что эти последние достигали такого совершенства, что оказывались носителями всей массы достигнутого к моменту их пребывания на Земле сознания. Действительные причины высоты их исторического места в другом - в закономерностях существования общественного бытия вообще, чему мы уделим внимание в другом месте. Сейчас важно только заметить, что все члены общества, всегда и всякого, в разной степени и в разном объеме усваивают, делают своей сущностью окружающий их отношенческий мир общества по разным обстоятельствам и природным данным. Потому личности по своему духовному миру (даже в одном и том же обществе) бывают различны: одни усвоили и сделали своею сущностью большее число отношений, другие - меньше. Потому духовная система, идейность одного стала такого характера, а у другого - эдакого.

5. Вне и во мне.

Много видов живых существ пребывают в природе отдельными особями, лишь на короткое время спариваясь с особями противоположного пола. Но много и таких, которые существуют лишь стадами и стаями. В воде то же самое: одни живут лишь косяками, вне которых отдельные особи не выживают, но есть там и такие, что удобно себя чувствуют и в единственном числе. Какая из этих форм древнее, а какая позднее, а, стало быть, и заподозрить в том прогресс, науке пока не удается. Представители как стайных, так и единоличных видов встречаются в разнодальних эпохах Земной жизни. Однако процесс бытия homo sapiens по этой части как будто просматривается. Его давние-предавние предки, еще доприматного периода, вполне возможно, пребывали в жидко-жизненной стихии косяками, отчего в генах последующих бесконечных поколений этот общинный опыт отложился. Хотя науке уже и то известно, что предки поздних, тоже еще весьма неблизких, времен, прыгая по веткам, не имели ничего против единоличного образа жизни. По-видимому, этого от них потребовали существенно изменившиеся условия бытия. Позднее, по-видимому, условия опять изменились не в лучшую сторону, и им пришлось вспомнить отложенный в генах опыт совместного бытия и скучиваться в стаи, стада и племена. А далее их существование стало возможным только в обществах, что привело к сложной диалектике отношений отдельной особи и ее связям с толпой себе подобных.

Таким животным , как волки, с некоторых пор тоже стало трудно выживать в одиночку. Природа им, в отличие от кошачьих, кстати, так и оставшихся единоличниками, дала лишь одну возможность добывать пищу, то есть охотиться: гоном и только гоном. Но от одного такого индивида предмету охоты, например, козлу, убежать не составит большого труда, потому что и те, в свою очередь, по известному закону природы становились все быстроходнее, а те, кто такому закону не следовал, вымирали, съедались. Оставались лишь быстробегающие. Вымирали и волчьи особи, не желавшие охотиться стаей. Так волки стали стайными. Но стаи их временны. Они существуют до тех пор, пока голод заставляет отдельных особей этих серых хищников строго выполнять правила, предъявляемые стаей к отдельному индивиду. Стая жива, пока над отдельным волком господствует воля стаи. Как только отдельные особи перестают эту волю признавать, стая исчезает.

Homo sapiens очень давно стал существом общественным. Потому что тогда же создались условия, при которых по отдельности стало невозможно выживать. Общество же не может дать своему члену возможность быть, но и само существует лишь постольку поскольку каждый отдельный его член строго следует определенным требованиям, предъявляемым к нему обществом

В древних формах таких обществ требования к отдельным его членам были, конечно, неписаным законом, вполне возможно, еще смутным и примитивным, и кары за нарушение таких требований, надо полагать, были весьма жестокими, вплоть до коллективного съедания нарушившего их. И воспринимались эти требования всеми как завещанные обычаи предков. Позднее эти требования, требования общества к личностям, его составляющим, для ясности и точности, для непременности и неотвратимости формулировались и записывались. Первые письмена после изобретения письменности являлись перечнем ответственности за ... Ясно же, за что! Сами требования остались записанными в мифах и сказаниях. Наиболее известной и точно сформулированной системой таких требований общества к отдельному человеку является божественная заповедь, изложенная в Библии, в книге "Бытие" в форме господнего завета, данного Моисею на горе Сион. Состоит она из десяти заповедей: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лжесвидетельствуй и т.д.

Легко догадаться, почему общество тогда требовало именно вот этого от каждого из своих членов. Первым стоит "не убий". Общество не перестанет существовать, если эту заповедь нарушат один-два-три человека. Но если все начнут друг друга убивать, то общество, естественно, существовать перестанет. Точно так же и со второй заповедью. Два-три вора, своевременно наказанных, обществу не страшны. Но если все начнут воровать друг у друга, а не производить, то скоро и воровать станет нечего и жить нечем. Суть завета "не прелюбодействуй" уже несколько закрывается временем. Но тогда, когда общества-племена не были столь многочисленные, как общества современные, частые прелюбодеяния неизбежно приводили бы к родственным половым связям, дающим при рождении дегенерата. Общество станет нежизнеспособным, легко погибающим в межвидовой борьбе. Точно также легко представить, что станет с обществом, если все начнут друг на друга лжесвидетельствовать.

Нарушители заветов всегда были, но в целом, в огромной массе людей заветы соблюдались и до сих пор соблюдаются. Известны случаи, когда подобные требования общества начинали отвергаться в массовом порядке, и общества погибали: Античный Рим, например.

Потому общество, чтобы быть, не может не предъявлять к своим членам определенных целенаправленных требований, представляющих из себя те самые отношения, но преследующие уже цели выживания не отдельного индивида, а общества в целом. Не случайно едва родившемуся человеку сразу начинают втолковывать, что такое хорошо, а что такое плохо. Эти внешне предъявленные индивиду требования со стороны общества называются моралью. Эти требования сразу воспринимаются как предъявленные извне, предъявленные кем-то невидимым. Но принять эти требования невидимого предъявителя для каждого человека становится необходимым, иначе он не впишется в общество, останется вне его и, стало быть, не выживет. Более того, у общества есть органы, карающие вплоть до полной ликвидации (повешения или расстрела) тех, кто не приемлет его требований, его морали. Но не эти репрессии являются главным средством, с помощью которого общество выживает. Есть другое, куда более действенное средство для общественного выживания.

Дело в том, что индивид в процессе воспитания, включения в активную общественную жизнь, приняв моральные требования как предъявленные ему извне, очень скоро усваивает их настолько, что они в нем становятся в ряд других, уже сидящих в нем, отношений-оценок, представляющих для него индивидуалистический интерес, и таким образом отношения, вчера еще бывшие моралью, становятся внутренней сущностью личности. Вчерашние требования, бывшие внешними, становятся внутренними требованиями к самому себе. Требования перестают быть внешними, ощущаются индивидом как свои собственные и определяют поведение его. Так вчерашняя мораль, становясь сущностью личности, превращается в нравственность. Общество и живо не потому, что имеет карательные органы, упраздняющие неусвоивших его мораль, а потому, что его мораль превращается в нравственность. Моральные требования человек способен демонстративно отвергнуть, чтобы нарушать их. Нарушение же человеком какой-либо из своих нравственных установок вызывает в нем стыд, то есть гнев против себя самого. Отвергнуть себя самого - это куда труднее, нежели отвергнуть внешние моральные требования. Так нормы морали, превращаясь в нормы нравственности, не позволяют личности пренебречь общественными интересами, поскольку ощущаются личностью как свои собственные установки в поведении и деятельности. Так на защиту общества становится такая сила как человеческая совесть. Стоит теперь индивиду сделать поступок, не согласующийся с нравственной его установкой, как внутренний гнев против себя самого за проявленное предательство вспыхивает в виде стыда: человек краснеет от негодования на себя, что поступил не так, как того требовали ставшие его внутренней личностной сутью нравственные установки-отношения-идеи-оценки-душа.

Таким образом, общество определенной формации живо до тех пор, пока в отдельных его членах живут, ставшие их сущностью, отношения, продиктованные общественным интересом. Наоборот, как только личность перестает превращать мораль в нравственность, отрицая предъявленные ей извне установки-отношения, общество разваливается. История кишит такими примерами. Но закономерен вопрос: как же это и почему такая оказия с обществом случается? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо внимательно присмотреться к структуре всей системы отношений, ставшей личностной сущностью, чтобы узнать, как эта структура меняется, переставая, в конце концов, честно служить принципам и нормам устаревающего общества.

6. Сращивание несращиваемого.

Волк, приходящий в стаю, чтобы сообща охотиться гоном, фактически сращивает свой чисто индивидуалистический интерес, заключающийся в насыщении результатами охоты общим гоном, с интересами всей стаи. В целом для волка это означает: выполняй ту роль, которая тебе отведена в стае во время гона. Но это лишь на уровне, когда ничтожны и отведенная роль, и власть воли стаи над волей индивида. Главное тут только то, что индивид сращивает свой интерес с интересом стаи и, как следствие, подчиняет свою волю воле стаи, жертвуя в какой-то степени личной свободой. Насытившиеся после удачного гона члены стаи могут на некоторые время разбрестись и пожить до следующего гона отдельно, возвратив себе полную свободу. Стаи у волков действительно, как заметили зоологи, временные, распадающиеся.

Зависимость же человека от общества, в котором он живет, сильно отличается от зависимости волка в стае. Вне общества человек жить не может ни в самой малой степени. В человеке надежно сраслись две формы его сущности: материальное, из костей и мяса, тело и духовный мир личности, представляющий из себя присвоенную индивидом систему общественных отношений-идей. Потому вся биологическая структура, которая базируется на материальном организме, требует для продолжения своего существования удовлетворения собственных интересов эгоистического свойства, без чего существовать она не может. Она должна непременно есть, пить, одеваться и выращивать, то есть опять же кормить и поить, своих детей, удовлетворять массу других исключительно экзотических потребностей. Но, с другой стороны, выполнить это в одиночку невозможно, а возможно лишь будучи включенным в общество, то есть став существом общественным

и, преследуя общественные интересы, можно достичь своих. Таким образом, фактически оказывается, что в едином человеке сращиваются два принципиально различных типа отношений-установок-идей: индивидуалистического и коллективистского. Потому вся система личности состоит из сложного сочетания отношений двух противоположных принципов. Можно было бы даже спросить такого члена общества, что для него ценнее: индивидуалистические ли установки, преследующие исключительно лично-корыстные интересы, или коллективистские? Цельной личности этот вопрос может показаться нелогичным, т.к. в ней все это плотненько сплетено. Казалось бы, коллективизм чрезвычайно важен лишь для выживания общества в целом, но ведь это выживание означает для индивида, что в этом случае и он как член общества будет пребывать в благоденствии, поскольку в противном случае и все общество ненужно и бессмысленно. Но и предпочесть лишь индивидуалистическое тоже будет означать, что общество в целом не сможет существовать, а, стало быть, не выживут и отдельные особи. Только сращивание этих интересов в сущности одной личности может спасти положение.

Но если так, то не следовало ли бы природе вообще, без нас, обеспечить оптимальное соотношение в личности этих разных отношений, то есть породить раз и навсегда идеальную личность? Тогда и общество стало бы раз и навсегда оптимально устроенным, и не было бы тогда в нем ни революций, ни гражданских войн. Но вот как раз этого-то в социальной природе и не существует. О такой оптимальности устройства личности и соответствующего ей оптимального общества природа понятия не имеет, ибо это есть не форма ее существования, а результат диалектики, движения-развития, быть может, даже ее конечная цель, результат противоречивой приспособляемости. Во всяком случае, наблюдая историю, постоянно приходится замечать, как сменяются эпохи, всякий раз противоположные по принципу общественного устройства. Вместе с такой сменой приходят и принципиально разные личности. А, может, наоборот:: разные личности приносят с собой и разные социо-экономические формации. Если первое верно, то возникает вопрос, откуда они берутся, разные в принципе эпохи? А если верно второе, то как, почему и откуда заявляются эти разнотипные личности?

Вообще-то говоря, на эти вопросы вчера ленинизм дал, как казалось, исчерпывающие ответы, ссылаясь, правда, на Маркса. Ответ известен: общество состоит из классов - эксплуатирующего и эксплуатируемого - с противоположными интересами. Их борьба между собой и есть суть общественной диалектики. Такая борьба всегда провидит к упразднению класса отживающего и к победе передового, отчего общество перестраивается на новых принципах, после этого дальнейшее развитие производительных сил и способа производства ведут к появлению очередного прогрессивного класса, а вчера победивший передовой уже перестает быть передовым, снова идет классовая борьба, и процесс повторяется: опять революция, в которой победа передового класса обеспечена, и является новая эпоха, новая социально-экономическая формация, которая точно так же после очередной революции... И так далее. Казалось бы, логично. Но несколько неувязочек отчетливо просматриваются. Первая: революции наблюдались лишь при смене одной единственной формации - феодальной, а во всех остальных случаях обходилось без них. Потому в истории длиною почти в сто с лишним тысяч лет революции были в один коротенький момент, укладывающийся в два-три века. А как же тогда шло развитие во все остальные предлинные тысячелетия? Вторая : в этой теории куда-то начисто пропадает личность, та самая, из количества которой общество и состоит. Общество есть, а то, из чего оно состоит, нет. Есть, правда, классы и массы, как любил говаривать Владимир Ленин-Ульянов. Эти классы и массы определяе6тся по их отношению к средствам производства. Но ведь бывали в далекие времена общества, в которых все средства производства были общими, то есть все члены общества находились в одинаковом положении к этим средствам, а развитие, хотя теперь уже без борьбы классов, которых в наличии не было, все равно продолжалось. Третья: большевики-ленинцы, признавая причиной развития классовую борьбу, тем не менее заявили, что после Октября 1917 года их целью стало построение бесклассового общества, то есть общества, в котором нет движущей силы развития. Тут невольно вспоминается известный застой времен Брежнева. Не следствие ли это бесклассовой политики ленинцев? Но известно же: бесклассовые общества бывали и ранее, однако их развитие не прекратилось, хотя застой вроде брежневского и у них тоже случался. Но главная неувязочка заключается в том, что сущность личности, то есть того, из чего общество состоит, оказалась начисто забыта. Словно бы, за ненадобностью. А между тем, именно в ней скрываются все причины того, что происходит вне ее. Потому вернемся к ней, и лишь от нее, как от печки, начнем танцевать далее.

Безусловно и неоспоримо ясны пока три момента. Первое: сознание породило внутренний мир индивида. Второе: отражение сознанием существующих вне его отношений-идей явило личность. Третье: количественное соотношение в личности отношений, противоположных по принципу, дало их характерное для каждого исторического момента сращение, называемое менталитетом.

Таким образом, личность есть система отношений двух противоположных - индивидуалистического и коллективистского - принципов. Известно, что всегда отношения между людьми определяются содержимым их личностей, то есть пребывающим в них соотношением принципиально различных отношений с миром и обществом, или, что то же, идей, оценок.

Общество состоит из таких вот сложных отношенческих сочетаний. И тогда уместен наш тайно присутствующий вопрос: как же в этом случае происходит развитие общества, его совершенствование во времени? Посмотрим на этот процесс, не отвлекая внимания от содержания составляющих его личностей.

Часть вторая

МАЯТНИК ИСТОРИИ

1. Мы и наше.

Жизнь на Земле началась с коммунизма. Да иначе, по-видимому, и быть не могло: масса живого вещества, возникшая в благостной лагуне остывающего Земного шара, жила, совершала обмен веществ как единое живое существо, с той лишь разницей, что отдельные его частицы органически оставались самостоятельными, были связаны плотным и единым условием существования. Процесс, однако, был таков, что эти отдельные частицы стимулировались обеспечивать свое бытие какими-то собственными действиями, но не выходящими за пределы массы, ибо жизнь частицы в этом случае прекращалась, так как она сама становилась веществом для обмена. Никаких иных форм живого в эти первые мгновенья еще не случилось, но перспективы к их многообразию были огромны. Но первая форма сплошного бытия - сплошной же "коллективизм", всеобщий коммунизм.

До сих пор еще в теплых водах мирового океана встречается этот способ существования у некоторых видов живых существ. По-видимому, по причине очень замедленного изменения условий существования в этих местах совершенствование природы хоть и происходит, но тоже неторопливыми темпами. В океане отслежено учеными примитивной рыбки, которая живет единой массой, состоящей из миллионов особей, и она, несмотря на то, что состоит из миллионов отдельных индивидов, может целиком, одновременно всею массою, изменять направление движения, увеличивать или уменьшать скорость. Это редкий реликт очень далекого прошлого. Признаки того первоначального коммунизма просматриваются и сегодня у запоздавших форм. Этот признак можно наблюдать у саранчи. Коллективистские формы бытия наблюдаются у многих видов птиц, насекомых и даже млекопитающих (некоторых видов котиков и тюленей). Эти коллективистские формы бытия являются отголоском первоначальной и тогда единственной формы бытия. Просто хотя бы потому, что отдельные индивиды позднейших существ первоначально не могли появиться из ничего, они позднее развились из первоначальной живой массы-коммунизма. Процесс этот, конечно, не был торопливым и занял не один десяток сотен миллионов лет. И совершался он по известным, уже расчуханным кое-кем из позднейших homo sapiens, законам развития природы. Изменение форм бытия совершалось потому, что с течением времени менялись условия бытия и приходилось приспосабливаться. Сам процесс приспосабливания нынче тоже не лежит за семью запорами. Но штука эта сложная, и рассмотреть и догадаться, что оно такое, смогли очень пока немногие. Они догадались, что процесс совершенствования стихиен, им никто сознательно не управляет. Не во всех точках Земли протекал он с одинаковой скоростью. Эта скорость соответствовала скорости изменения условий бытия. В результате в разных местах возникали свои, особенные, соответствующие изменяющимся условиям направления в развитии, в изменении форм живого. Где-то возникло и то направление, та ветвь живого, из которого далее пророс тот побег, что дал форму жизни, которую потом обозначили как вид приматов, а из них позднее пустило веточку и еще одно направление - антрополис, породившее, наконец, ветку homo sapiens.

Все порожденные формы живой природы продолжали совершенствоваться, преследуя, по-видимому, одну цель - выжить и размножаться в меняющейся природе. Этот стихийный процесс совершался всегда по одним и тем же законам природы, являющимся ее прирожденной особенностью, ее естественным свойством. Эти свойства известны, но, повторимся, далеко не всем сегодняшним homo sapiens. Обязательных пунктов в директивных рекомендациях по изменению форм во времени очень немного. Одним из главных требований новых условий бытия является создание определенного количества форм с его последующим переходом в естественное качество. Во время накопления количества идет процесс уменьшения (а просто - уничтожения) того, что перестает соответствовать тенденции изменения. Замечено внимательным homo sapiens, что именно в этой борьбе противоположностей и зарыта собака: через эту именно борьбу и совершается изменение формы бытия живого. Замечено и еще кое-что. То, например, что процесс изменения во времени совершается способом набития синяков и шишек: изменение, то есть приобретение новых качеств, совершается до тех пор, пока меняющаяся форма не начинает чувствовать чрезмерный перебор, набивает себе синяки и шишки, после чего она шарахается в противоположном направлении точно так, как это делает в темноте идущий по коридору слепой. У него, как и у стихийной природы, нет другого способа определить направление движения. Точно так же природа в развитии, натыкаясь на неприемлемое, шарахается в обратном направлении. Потому в обратном, что никакого третьего направления в диалектическом развитии нет. Но в обратном направлении не до прежних форм, от которых ушла до того (потому что вернуться целиком и полностью назад означает принять давно забракованную форму бытия), а применяя приобретенный опыт. Потому вовсе не зря процесс развития умные homo sapiens давно сравнивают с качающимся маятником. Обычно всякое сравнение хромает. Но в данном случае нет никакого сравнения. Угадано точно: процесс диалектики есть не что иное как качающийся маятник: суть изменения развивающихся форм заключается в их качании то в ту, то в другую сторону, ибо никакой другой стороны в этой штуке, называемой диалектикой, нет. Так что всякое развитие - это не что иное как качающийся маятник. Но поскольку развивающаяся форма всякий раз, возвращаясь назад, не приемлет пройденного, то успевает, так сказать, спохватиться и не достигает прежней формы, будучи обогащена опытом. Иначе говоря, маятник с каждым качком укорачивает свою амплитуду точно так же, как это делает материальный маятник при его естественном качании.

Есть давнишнее любопытное замечание: если под качающийся материальный маятник подложить движущийся лист бумаги, а острие маятника смазать чернилами, то маятник через некоторое время нарисует нам зигзагообразную кривую со все уменьшающимися зигзагообразными отрезками. Замечено, что линия диалектически развивающихся во времени форм так же зигзагообразна. В вузовских учебниках по философии для более доступного понимания студентами процесса диалектики приведены изображения таких зигзагов, точно демонстрирующих закон диалектической линии развития во времени живой природы.

Таким образом, суть диалектического процесса живой природы ясна - процесс ее совершенствования значится в маятниковом изменении форм всего живого: биологического, животного. А общественный, то есть отношенческий, как мы его определили, мир? Как может он изменяться, подчиняясь лишь этим же закономерностям? Выходит, что может. Потому что они, эти закономерности, являются всеобщими, едиными для всего, что естественным образом изменяется во времени.

Как же это происходит? Прежде всего теперь нельзя забывать, что общество состоит из индивидов. Значит, изменения отношенческого мира не могут изменяться вне отдельного индивида. Более того, они должны совершаться прежде всего в нем, в том сосуде, где живет его система отношений-идей-оценок, то есть в душе. Но что она собою представляла в самых ранних формах его как индивида первых времен живого? В особи того, первоначального, мира пребывала , и сознание лишь одного, первоначального, коммунистического, мира было таким: вот мы и все вокруг - наше! Это был сплошной коллективизм. Индивид еще не мог осознавать себя отдельным от бесконечной общности. Никакого индивидуализма в первой общности быть просто не могло, ибо и выжить иначе как только в массе тоже было нельзя. Содержание души могло быть только коллективистским. Соотношение в сознании индивида коллективистских и индивидуалистических принципов отношений быть не могло. Сплошной коллективизм, и ни одного отношения-оценки индивидуалистического принципа. Над этим коллективизмом-коммунизмом повис маятник развития, приготовившийся к первому качку с огромной и, значит, очень продолжительной во времени, амплитудой. Условно душу такого индивида можно изобразить так:

Далее должно последовать развитие, ибо закон всех законов заключается в следующем: живое явилось, чтобы развиваться. Иным оно быть не может. Так оно явилось с уже зависшим и готовым к качку маятником.

Коммунистическая личность с девизом "Вот мы, и все - наше!" приготовилась к долгой интересной истории. Дело в том, что вскоре, через несколько миллионов лет, условия бытия, чтобы продолжать успешно существовать, потребовали от индивида проявлять интенсивно собственную волю, и власть массы над индивидом начала исчезать. В коллективистском менталитете той особи все чаще и больше рождалось желание самому обеспечивать себя. Первоначально таких особей, по-видимому, масса сжирала. Но условия действовали, их становилось все больше. Старый способ бытия отмирал, становился все более ненадежным и все более бессмысленным. Единственным способом выжить стало одно - самому побеспокоиться о себе. А маятник все двигался, вытесняя собою из прежнего менталитета коллективистские отношения, заполняя пространство "души" индивидуалистическими оценками и только ими, ибо только они обеспечивали теперь более оптимальное и успешное выживание. Носители коллективизма вымирали в безнадежном соперничестве и жестоком сопротивлении с забывшими "добрые" традиции дедовской старины "современными" выродками, как они их называли. Постепенно новый менталитет, созданный маятником в его левом качке, становился господствующим, и явился целиком новый вид бытия и новые же, изменившиеся, его носители с принципиально иными отношениями с окружающим миром и друг с другом. Это родился далекий предок homo sapiens.

2. Я и мое!

Итак, вместо скрывшегося за горизонтом веков коллективистского мира явились прыгающие по веткам разнообразности приматов, среди которых уже наметилась веточка нового направления развития, еще пока мало отличающийся подвид homo, пока еще не очень sapiens. От былого коллективизма предков в нем не осталось почти ничего. Но все-таки что-то такое сохранилось и не исчезло полностью. Потому, прыгая по веткам с единственными лично-корыстными заботами, они, тем не менее, держаться стаями. Стаи их никого ни к чему не обязывают, и каждый сам обеспечивает себе и пропитание, и ночлежку. И что же теперь представляет собою его душа-личность как набор отражений окружающего мира в его мозге, ставшем целиком носителем отношений-идей? Ведь суть и назначение его остались прежними - определять полезность-вредность-опасность всего, что его окружает. Теперь, когда каждый живет сам по себе, в лучшем случае с самкой и детенышем, то ясно же, с какой точки зрения должны происходить все оценки окружающего мира: с точки зрения, так сказать, лично-корыстной, или индивидуалистической. При всем том в нем сидит также потребность, обусловленная необходимостью иногда защищаться всею стаей от, скажем, саблезубого тигра. Она-то и толкает кое-что оценивать с точки зрения стаи - некоего общественного зародыша. Без этого опыта далекого прошлого вид мог не выжить. Потому маятник менталитета, вытесняя в своем качке древний коллективизм, испытал то самое, что испытывает материальный маятник в конце качка - своеобразную "тягу веса", от которого укорачивается амплитуда. Наш маятник поступил точно так же: он оставил часть коллективизма, превратившегося в чувство стадности. Поэтому менталитет или соотношение отношений в личности родившегося homo sapiens, условно схематически выглядел так:

Теперь индивид руководствовался только лозунгом: "Вот я, и все вокруг - мое!" Если раньше индивид не мог мыслить себя отдельным от общности, то сейчас отношения индивида и общности стали предельно минимальными. Индивид нуждался в стае лишь в редких и, как правило, исключительных случаях. В обычном бытии он был свободен от всего и от всех, и все, что ни есть окрест, мог и имел право использовать в своей корысти, вплоть до себе подобных. У малосильного он мог отнять пищу, если тому нечаянно вдруг повезло ухватить за хвост пернатого. Он мог бы использовать себе подобных бесконечно и во всем, но условия бытия были таковы, что ни в чем это не представлялось возможным, кроме одной формы - половой. И потому всяк, кто мог, делал это. В обезьяньих стадах и до сих пор живет рефлекс индивида, называемый "напрыгиванием". "Напрыгивание" свидетельствует о силе и воле напрыгивающего, и поэтому всякий, их имеющий, то и дело их демонстрирует, так как такая демонстрация обеспечивает и все остальные права. Право сильного было главным содержанием личностной системы индивида, его тогдашней души, заполняя ее почти полностью, за очень малым исключением.

Это исключение было тогда столь мало, что коллективизм оставался неосознаваемым и сидел в индивиде лишь особым, жалким рефлексом. Реализация этого рефлекса осуществлялась в исключительных случаях большой опасности. Потому его влияние на индивида последним почти не осознавалось, отчетливым представлением не фиксировалось. Все заполнялось осознанием четкого состояния всего белого света. Сознание постоянно протекало примерно так: "Вот есть я, и все вокруг - все мое. В меру, конечно, моих сил. Я имею право на все, если только рядом не претендует на то же более сильный, чем я. Но и у него, если он зазевается, можно тяпнуть-хапнуть, хотя это и таит в себе перспективу получить затрещину. А вот если появится некто, кто не только не я, но и вообще не мы, то необходимо вместе со всеми, и это уж моя непременная обязанность, наброситься на него и со всеми грызть его и царапать, пока он не побежит прочь. А когда он убежит, я опять могу делать, что хочу".

Маятник мог бы продолжать и далее вытеснять из "души" последние остатки коллективизма, но видовое чутье, подсознательное, и коллективистский опыт существования уже в снятом, рефлективном виде, подсказывали, что дальнейшая утрата коллективизма приведет к гибели живой природы этого вида. Это была своеобразная форма действия веса маятника, гасящая его инерцию. И наш маятник остановился. Дальнейшее движение означало набитие на морде крупных синяков и шишек: индивидуализм, превращаясь в крайний эгоизм, становился опасным для общности, для всего вида в целом.

3. Возвращение нас и нашего.

"Сила веса", останавливающего своеобразную инерцию нашего маятника, заключалась не только и даже не столько в опасности набранной инерции индивидуализма, грозящей превратить его в суперэгоизм. Но дополнительным, а, может, даже главным фактором было то, что обстоятельства и все условия бытия менялись со временем таким образом, что выживание в одиночку становилось делом не только не оптимальным, но откровенно нерациональным и невыгодным, и поэтому приверженность жить собою и исключительно для себя становилась предрассудком. Этого предрассудка еще продолжали придерживаться "старики", сохраняя эгоизм как ценную традицию, завещанную им прадедами, но "молодежь" все чаще и все более была вынуждаема переходить к новым формам бытия, отказываясь от дедовых норм и устраивая жизнь так, как оптимально подсказывали устроить ее изменившиеся условия.

Какие это были условия? Почему они потребовали возвращения далекого уже коммунизма? Да потому, что за прошелестевшие миллионы лет был накоплен ощутимый опыт общения с природой, тоже изменившейся настолько, что пришлось слезть c веток и начать ходить по земле, а значит, и пропитание искать иное и иным способом. Опыт дал пики, дубины и топоры. Охота стала главным способом добыть пропитание. Охотиться в одиночку, особенно на мамонтов, стало делом мало доходным. Потребовалась необходимость общественной организации. Сообща можно было не только успешнее охотиться, но и защититься от соседей, тоже успевших оснастить себя топорами и дубинами. И чем далее шло время, тем все сильнее оказывалось необходимым быть частичкой чего-то более важного и ценного, чем отдельный индивид. Теперь маятник в душе-личности своим движением в обратном направлении вытеснял из особи все эгоистически-индивидуалистическое. Формировался новый менталитет. В полном и окончательном виде он имел следующую схему: маятник не мог остановиться в "вертикальном" положении и продолжал "по инерции" вытеснять из души индивидуалистические отношения, заменяя их коллективистскими.

Все большее число членов общества-племени признавали над собою его власть, усваивая новую мораль и делая ее своею нравственною сущностью. Но, разумеется, что носители старой, индивидуалистической, ментальности сопротивлялись. Не обошлось без специфических гражданских войн. Историческая наука называет это общество первобытнообщинным. Маятник двигался еще очень медленно, его амплитуда оставалась длинной. Но наука об этом периоде человеческого бытия имеет много достоверных сведений. Этот первобытнообщинный коллективизм, несмотря на продолжительный срок и немалый опыт индивидуалистического бытия, всепоглощающ. Это было второе пришествие коммунизма, гигантский прогресс человечества, решительное его укрепление на более высокой ступени лестницы, ведущей к цивилизованности. Лишь индивидуалистический опыт, в снятом виде оказавшийся осевшим в рефлексах организма индивидуума, предотвратил возвращение маятника к начальным формам жизни, погасив инерцию возврата, и поэтому получилась новая форма бытия - первобытнообщинный коммунизм.

В развитии homo sapiens наступила такая пора, когда коллективизм как сила общности, как стоящая над индивидом роковая воля, должен был стать осознанным. Но не забудем, что человечество остановилось перед необходимостью осознавать, то есть отражать, отношенческий мир, мир идей. Но как же он, невидимый, должен был обеспечить свою власть над индивидом? А главное - в какой форме? Кем и чем он, этот коллективизм как власть общества над индивидом, явится? Он явился. Он не мог не явиться, и в такой форме, в какой только тогда мог явиться. Постигнуть, представить себе реально всю систему общественных отношений и всего общественного сознания - мира, из которого индивид черпает для себя, своего сознания, своего менталитета систему отношений - этого человек тогда (а некоторые и до сих пор) не мог. Это было еще вне его умственных возможностей. Но и не видеть, не чувствовать, не ориентироваться и не руководствоваться этой общественной системой отношений, в которую он невольно оказался включенным, он тоже не мог. Она по насущной, жизненной необходимости должна была ему как-то представиться. Он оказался включенным в нее и, стало быть, должен был ее как-то осознавать, следовать предъявленной ему в требованиях морали системе отношений, что, собственно, и называется "быть включенным в систему отношений", в общественную жизнь. Поставленный перед необходимостью видеть то, что видеть нельзя, он нашел выход в той замечательной способности, которой обладает человеческой сознание и его обиталище, называемое мозгом, - отношенческий мир должен был явиться в иллюзорной форме, с привлечением воображения. Вот где к месту пословица "голь на выдумку хитра". Она спасла положение - голь изобрела религию.

Теперь душа, которая к этому времени стала несравненно богатой по содержанию, предстала, как и общество, бессмертной. Теперь она не умирала, а лишь перемещалась в мир, где ее судьба зависела от того, как вела она себя при жизни. Кроме этого мира теней стал существовать мир надземный, в котором обитали всемогущие и вездесущие духи - тотемы, управляющие миром вообще и данным обществом в частности, как, впрочем, и живыми душами. Эти духи определяли судьбы всех и каждого, и потому любому смертному надлежало вести себя так, чтобы этими стоящими над человеком душами быть любезно принятым. Так родилась религия, первоначально существовавшая в виде различных доязыческих формах, но позднее все более совершенствовавшаяся, по мере того как совершенствовались общества. Поскольку в те времена племена и другие общности были весьма удалены друг от друга на просторах Земли, не имели современной информационной технологии и о существовании друг друга даже не подозревали, то и явившиеся им по названной необходимости иллюзорные формы отражения невидимого отраженческого мира - религии - также возникали неодинаковые, ибо рисовались лишь воображением, которое не бывает одинаковым ни у отдельных людей, ни у обществ. Религии в разных местах возникали разные. Будь тогда у племен хоть какие-нибудь общения, они бы все свои религиозные (иллюзорные) представления об общественной сути смогли бы привести к единой форме. Но, увы, их не было! Потому-то так много религий и оказалось на Земном шаре. Однако суть их одинакова - дать человеку представление об отношенческом мире, в котором он вынужден жить. Так вместо реальной системы общественных отношений на землю явились боги. Своими отчетливыми требованиями к человеку как члену общества они дали возможность постигнуть и осознать то, что осознать было необходимо, хотя ни пощупать, ни понюхать его было невозможно. По этой причине и боги тоже оказались и невидимыми, и неосязаемыми. Но роль свою они прекрасно знали и так же прекрасно ее выполняли - держать человека в постоянном преклонении перед обществом в целом. В коллективистском обществе это есть главная цель. Если люди отказываются от коллективистских установок, общество перестает существовать. Но на этом уровне природа позволить такого уже не может в силу инстинкта самосохранения.

Такое осознание своей сути вызвало невольно и структурное усложнение общества. Чтобы боги могли более успешно выполнять свою роль общественного крепежа, в обществе потребовались их проповедники, призывавшие всех смертных воздавать богам хвалу, чем укрепляется преданность и подчиненность восхваляющего божеству. Явились и жрецы - люди, имеющие якобы непосредственный доступ в божьи палаты. Опыт однако показал, что одних проповедников и жрецов оказалось недостаточно. Наибольшую выживаемость приобретали те общества, в которых воочию являлись божии наместники, перед коими всем надлежало быть подданниками. Так боги, то есть общество, обзавелись реальною силою и властью. У божих наместников, царей, непременно должен был явиться и аппарат управления - чиновники. Должны были явиться и физические силы для расправы, тоже физической, с теми членами общества, которые не признают его власти, а живут, презрев мораль и закон. Так явилось государство.

Отныне общество в лице царя коллективно владело всем тем, что давало пропитание и процветание. Во всех первобытнообщинных царствах земля, на которой паслись стада и вызревали колосовые, принадлежала общинам. Наука это установила точно. Так было в Древнем Египте, где цари строили пирамиды и где проживали известные Нефертити и Клеопатра. Такими обществами были в Европе общества доантичных царей, включая известного Энея. Такими были общества, упоминаемые в Священном Писании, где хорошо расписаны цари иудейские, вплоть до Давида и далее. Все это образцы первобытнообщинного коллективизма. Менталитетом личности в этих мирах был именно этот - коллективистский, с почти вытесненным индивидуализмом. Всего лишь почти! Потому что от того древнего, прыгавшего по веткам индивидуалиста остался опыт, засевший на дне коллективистской души старинным рефлексом, ждущим своей очереди - нового качка маятника, который должен будет совершаться в обратном направлении. Да он, собственно, постоянно был настороже: каждый человек в том коллективистском обществе тем не менее осознавал свое "я" в многочисленном мире себе подобных, хотя душа его по необходимой в то время воле коллективистской системы, засевшая там в виде нравственности, делала его осознаваемою частичкою большого бытия, мира святого и священного коллективизма.

А маятник, теряя инерцию, продолжал вытеснять индивидуализм. Человек, став частичкой чего-то существующего вне его, все более терял инициативу, отчего у него падал интерес к производству, ибо все есть божье, а минимум-то ему и так обеспечен, так что можно хоть пень колотить, лишь бы день проводить. Инициатива падала как раз в то время, когда опыт усовершенствовал средства производства и поднял его уровень. Но именно это-то и обеспечивало возможность покормиться за чужой счет, поскольку усовершенствованное производство уже позволяло и в одиночку производить то, на что в предыдущие века требовалась затрата труда огромной массы людей - царевых подданников. В такой ситуации природа общественного сознания, первоначально всегда рождающаяся в индивиде, забеспокоилась: общество переставало быть жизнеспособным. "Сила сева" маятника начала гасить инерцию движения, формировавшего прежде коллективистский менталитет. Природа почуяла, что опять наткнулась на стенку коридора, по которому шла, и, схлопотав таким образом синяк и шишку на слепой своей морде, изменила направление на противоположное, поменяв левое на правое, чем заложила очередной зигзаг. Маятник в этот миг остановился, так и не достигнув уровня, с которого начал предыдущий в эту сторону качок, как всякий маятник, потому не мог из менталитета вытеснить индивидуализм полностью, и невытесненная часть осталась в личности, в, так сказать, снятом виде, став передающимся уже биологической природой качеством, то есть способностью человека как вида вообще на все оставшиеся тысячелетия. Но с этого момента идивидуализму как принципиальному виду отношений уже ничто не угрожало: маятник качнулся, начал движение в обратном направлении, вытесняя из менталитета и общества коллективизм.

4. Возвращение меня и моего.

Да и в самом деле: каждый человек отдельно уже не может много чего производить, а трудиться приходиться на дядю. И явилось требование - дайте мне в личную собственность все, что и на чем производится, и я покажу вам, как надо жить! Так метод производства и вместе с ним условия бытия личности и общества начали меняться. Производство, как скотоводство, так и земледелие, уже не требовали для выживания общества непременного участия всех и непременной же полной раздачи добытого. И это бытие все более отражалось в сознании: человек может сам, без полного участия общества, а свободно, отделившись от тоталитаризма, производить. Естественно явилась и возможность заставить этих отдельных производителей работать на того, кто сильнее и родовитее, оставляя им лишь на пропитание необходимое количество результатов труда, а всем остальным продуктом и средствами производства мог распоряжаться и владеть вообще некто один, имеющий возможность и право содержать такое хозяйство. Такого рода производство неизбежно должно было породить в сознании возможность собственной воли, отдельной от воли общины и безграничной власти над человеком общной воли. Отныне человек стал все более и более освобождаться от чувства коллективизма, обретая свободу. Он становился не подданником царя, а независимым ни от кого гражданином. Чувство "я" становилось все отчетливее и мощнее, личная, индивидуалистическая свобода становилась принципом. Маятник вытеснял из души, из прежней ее системы установок, установки общной подчиненности, заменяя их установками индивидуалистическими. Достоинством человека становились такие качества, которые при царских обществах почитались пороками, за которые либо сжигали, либо сбрасывали со скалы. Вчерашняя мораль преданности единому божеству-духу разрушалась, не становясь нравственностью. Нравственностью становилась гражданская свобода и верность своему только божку. Потому религия принимала иной вид: тоже свободный мир множества вечно юных богов и богинь, почти независимых от главного бога. Таковы были общества античные - Древней Греции и Древнего Рима. Соответствующую форму принимало и политическое устройство этих обществ. Ими правили уже не божии наместники, представлявшие фактически общественную власть над отдельной личностью, а открыто избиравшиеся, притом на короткие сроки, главы комиций, состоящих из выбранных народом представителей. Если бы природный маятник не остановился, успев погасить инерцию, и вытеснил бы коллективизм полностью, то homo sapiens вернулся бы к той полной свободе, при которой он прыгал некогда по веткам. Но опыт коллективистской эпохи, оставшийся маятником невытесненным, не позволил вернуться к обезьяньему стаду. Но государственности и религии пришлось перестраиваться в соответствии с новым менталитетом: вместо тотемных духов пришел радостный и прекрасный мир мифологического античного язычества., а вместо царской деспотии формой государства стала античная демократия. Люди сбросили тоталитарное, общественное рабство, и стали свободными гражданами. И точно так же, как ранее людей закабаляла общность, теперь свободные граждане, по оставшемуся в снятом виде общному опыту, закабаляли тех, кто не имел гражданских прав: военнопленных и тех граждан, кто вынужден был по собственной охоте продать свое право желающему купить его, чтобы уйти по волю купившего. Но и это рабство теперь было принципиально иным. Рабы не были рабами общности, они пребывали под волей отдельного человека - рабовладельца. И даже государственные рабы были лишь государственными, а не общественными, что было по сути совсем иным состоянием и иным ощущением, не уничтожавшим индивидуализма в личности, даже пребывающей в рабском положении. Менталитет индивидуализма стал всеобщим. Условно по нашей схеме его теперь следует изобразить так:

Такую структуру личности в античном обществе, повторимся, имели все особи, все индивиды. От основной массы коллективистских отношений освободились все люди, включая рабов. Но граждане, став индивидуалистами по сущности, не избавились от гражданских обязанностей. Рабы, не имевшие их, были более индивидуалистичны, ибо права теряли не перед общностью, а перед конкретным господином, являвшимся свободным гражданином. А это вовсе не одно и то же. Напротив, это рабство перед отдельным гражданином и есть для раба свобода от некоей подминающей под себя всеобщей воли. Но если свободный гражданин оставался теперь быть обязанным служить демократическому государству и его обществу, то раб от этой, хоть и почетной, обязанности был свободен. В личностной структуре раб оказывался более свободен от коллективизма, чем свободный гражданин. По свободе он был близок к homo, прыгавшему по веткам еще до первобытнообщинного коллективизма. Такой уровень индивидуализма был для античной формы общности, хотя и очень демократичной, тоже неприемлем, как и пережитки недавнего первобытнообщинного коллективизма, еще сохраняющегося в отделенных районах огромной римской империи. Оптимальным на данном этапе человеческого развития был такой менталитет личности, при котором в условиях абсолютного господства индивидуалистического принципа отношений все же оставался определенный слой коллективизма, необходимый для существования общества и укрепления общественной структуры, хоть она и была уже принципиально иной. Если в допервобытнообщинной личности, в прыгающем по веткам homo, структура менталитета была такова, что коллективизма в ней оставалось до нескольких долей процента, то теперь в личности античного индивидуализма коллективистских отношений было уже поболее. Духовный маятник, как и материальный, вынужден укорачивать свою амплитуду.

А маятник все продолжал свое движение. Ему бы вдруг остановиться, когда он достиг оптимального соотношения в менталитете коллективистского и индивидуалистского начал, и достигнутое прекрасное бытие не начало бы превращаться в свою противоположность. Но, увы, так в природе не бывает. Как не может остановиться вдруг качающийся материальный маятник, так не смог остановиться и маятник ее духовного мира. Маятник продолжал вытеснять из античного менталитета коллективизм, уже по инерции. Потому гигантский прогресс, который совершил homo sapiens, уйдя от первобытнообщинного коммунизма к индивидуалистичному античному бытию, вдруг начал давать сбои, готовый превратиться в свою противоположность. Индивидуализм личности античного менталитета как величайшее ее достоинство постепенно с изменением условий бытия начал превращаться в отвратительный недостаток, а потом и вовсе стал пороком. Продолжающееся вытеснение коллективизма привело к тому, что индивидуализм все более становился эгоизмом, приняв, наконец, крайнюю его отвратительную форму, при которой дальнейшее существование общества стало проблематичным. Общественная природа вот-вот должна была опять натолкнуться на что-то, получив синяк с шишкой, так уже ставшие знакомыми. Шараханье в противоположную сторону прочь от изживающего себя индивидуализма в сторону оставленного первобытнообщинного коллективизма в результате укоротившейся амплитуды маятника стало невозможным. Коллективизм, к которому теперь уже устремилась духовная природа, на этот раз явился в невиданной прежде форме.

5. Назад, чтобы вперед.

Коммунизм возвращался в третий раз. Его уже неоднократно убирали как мешающего развиваться индивиду, то есть живой природе в ее конкретном явлении - особи. Но эта особь всякий раз, получив свободу, использовала ее так, что для спасения положения природе приходилось опять обращаться к коммунизму. Вот то же получилось с античной особью.

Индивидуалистическая по принципу античная душа вознамерилась возвратить демократию свободно прыгавшего по веткам homo sapiens, но, обогащенная тяжким грузом первобытнообщинного коллективизма, делать это не должна была. Но опытом пренебрегла и попыталась. Попытки привели к тому, что она начала задыхаться от собственного эгоизма. Спастись от такой болезни можно было, лишь прибегнув к противоположности - умерить индивидуализм с помощью коллективизма. Никакого другого выхода, как это всегда у духовной природы и бывает, не было и на этот раз. Но маятник! Начав движение назад, он не остановился на полдороге, потому что не может и не умеет этого делать. Максимум, что он может, это лишь уменьшить амплитуду.

Античность была уже не первым опытом человечества, когда в сожительстве одного общества встретились две вечные противоположности, исключающие одна другую. С одной стороны - свобода личности, с другой - общность, свободу не выносящая и потому научившаяся держать эту свободу в узде с помощью оформления государственного скелета. Даже опыт кое-какой в этом приобрела история, но не биологическая природа, без которой тот опыт история постоянно забывает, отчего сама давно пребывает в синяках и шишках. Опыт этот: пока сожительство индивида с его индивидуализмом и общности с ее коллективизмом бывало молодым, ни та, ни другая сторона не проявляли настырно своих противоречивых претензий. До этого "пока" плод созревал, радуя глаз будущего далекого историка. Но у личности так уж повелось: индивидуализма ей всегда хочется больше и больше, она требовала его как принципа своей реализации до конца, до полной и абсолютной свободы, до сбрасывания всех и всяких обязанностей перед обществом. Но уже не раз бывало, что в этом случае ее индивидуализм превращается в крайний эгоизм. Ну, ладно бы в пределах дозволенного. И общность терпела, пока его форма сдерживалась моралью и пока эта мораль усваивалась личностью, становясь нравственностью. Но бывает и так, что терпению приходит конец. Так случилось с римлянами. Они перед индивидуализмом, которым были заражены с самого начала, убрали все преграды, и тогда эгоизм в самых крайних формах полез в душу каждой личности, особенно в личности рабов. Ну а господа, которые раньше для общества себя как-то сдерживали, теперь сказали: а мы, что ли, рыжие? Да и того больше, потому что воли у них больше. И пошло-поехало. В конце концов уже не было в том античном обществе закона, который бы свободные граждане не нарушали. Яркими примерами этого явления стали вошедшие в историю Нерон и Калигула. Плод созрел, и началась пора его гниения. Развал общества при такой структуре личностного менталитета стал неминуем. Оно вступило в полосу долгого и тяжкого кризиса, в котором все отчетливее обозначался его старческий маразм: все былые его достоинства превратились в язвы.

Так античное общество, столь прекрасное и прочное, заболело и начало падать в агонию. Причины этой агонии общественным сознанием угадывались лишь интуитивно, безотчетно, поэтому лекарство для выздоровления долго изобреталось так называемыми пророками и только на окраинах римской империи, где еще живы были пережитки старинных первобытнообщинных тотемов, могущих стать новою религией. . Все предлагаемые лекарства были нехитрыми и естественными - надо вернуться назад от свободно-господской гордыни в состояние свободного всеобщего равенства перед единым богом, пасть перед ним на колени, моля об искуплении грехов, и ничего более не делать, он спасет. Надо только перестать быть гордынями, личностями, стать ничтожествами перед богом, то есть перед обществом, и только богу предоставить вершить суд и расправу. В требовании сбросить гордыню, индивидуализм, угадывался верный анализ болезни, и как излечение предлагалась единственно верная процедура - вернуться в коллективизм, в тот самый, из которого эта античная демократия вышла с ее индивидуализмом. Этот призыв, смутно изрекаемый разными пророками, долго витал над пребывавшим в предсмертных судорогах римским обществом. Наконец, из него родилась явная и определенная идея - все есть рабы божии, а обществом правит божий наместник. Как говорится, с чего начали, к тому и пришли. Увы, возвратилась лишь идея, а точнее, принцип, который необходимо было использовать. Но чтобы использовать, необходимы были люди с соответствующим же, то есть коллективистским, менталитетом. Таковых было очень мало. А индивидуалисты их терпеть не могли, вылавливали и кидали львам на арену под аплодисменты зрителей.

Первым страстным проповедником этой идеи был сын плотника из Назарета в римской провинции Иудее, Иисус Христос. Первоначально он тоже хотел лишь пророчествовать. Но, памятуя судьбу пророков, делавших это до него, многих из которых по иудейскому обычаю побивали камнями, он назвал себя, конечно, не без претензий, сыном Божиим. Главную идею, так необходимую обществу, чтобы выжить, он угадал. Но душевное честолюбие в нем было еще античное, ибо сам он был порождением того индивидуалистического общества: пусть все станут рабами божьими и подданными его наместника на земле, но лично он останется Сыном Божиим и потому не подданным никаким наместникам божьим. Этот факт является красноречивым образцом того, как новая идея рождается в старом, уже отживающем мире.

Идея сразу была подхвачена обществом, учуявшем в ней для себя истинное лекарство. Но поняли это далеко не все и не сразу, поэтому лечение оказалось долгим, тяжким и мучительным. Но скоро все же наступило время широкого распространения новой системы отношений. Однако долго еще большая часть населения великого государства не хотела быть чьими бы то ни было рабами и подданными и продолжала оставаться со старым менталитетом, ибо отмена менталитета, характера личностной сущности, есть вещь долгая и трудная, с вымиранием одних поколений и нарождением других, И эта часть, находившаяся, как правило, в верхних слоях, в управленческих структурах, продолжала преследовать инакомыслящих и долго еще бросала их львам на арену и распинала на крестах. Но ничто уже не могло помочь, и новая идеология все более и более овладевала обществом. Новое бытие с его колонами и латифундиями требовали нового общественного устройства и нового личностного мироощущения. Возникло и крепло сознание, что нужен всеобщий владыка со всеобщим подданством. Этот владыка, опять явившийся в виде царя и короля, осуществлял власть от имени всего общества, являясь единственным исполнителем его воли. Но общественное сознание опять под этою волею разумело иллюзорное представление - божью волю, потому что представить реальность было все еще не в состоянии, а иллюзорное создалось легко, ибо наготове была соответствующая религия.

Так бог был изобретен в очередной раз. Первый раз он был изобретен в первобытной общине, чтобы олицетворять власть этой общины над ее членами по отдельности. Сейчас потребовалось то же самое. Тогда, с ростом индивидуализма, особи ушли из-под первобытного бога и, переделав государство на демократический лад, божий мир тоже переделали на новый лад, индивидуалистический: главных богов тогда, Зевса и Юпитера, сильно урезали в правах, вплоть до номинальности, а с божками и богинями нижнего ряда даже не очень и считались. Когда этот мир рухнул, пришлось вновь звать на помощь бога старого типа. Но он, поданный сыном своим и в виде того же, главным образом, сына, стал куда более совершенным. Сказался опыт долгого человеческого бытия. Да и общество, которое данному богу приходилось теперь обслуживать, то есть заменять его, было несравненно сложнее прежних обществ. Возникшая в связи с этим небольшая неувязочка скоро была преодолена. Бог был един, и все люди без исключения становились его божьими рабами. Рабами-то рабами, но на деле далеко не одинаковыми и не равноправными перед богом. Это сразу стало ясно, ибо обнажилась вся общественная иерархия. Казалось бы, зачем она? Раньше ничего такого не было, а тут вдруг вам: герцоги, князья, графы, виконты, бароны, крестьяне. Все, конечно, рабы божии, да не все по-равному рабы: одни в одной степени рабы, другие - совсем в другой. Зачем и откуда такое взялось? Ответ однозначен: это сказался опыт античного индивидуализма. Просто не все могли этой личностной свободой одинаково поступиться: одни поступились больше, другие - меньше. Да если бы духовный маятник, вытесняя теперь из личностного менталитета индивидуалистические отношения, не укоротил своей амплитуды и тем самым вытеснил бы весь индивидуализм, то, конечно, никакой иерархии бы не потребовалось, а просто явился бы прежний тотемный дух с царем и жрецами - и шабаш. Но увы: маятник опять успел вовремя остановиться, и, стало быть, приходилось мириться с оставшимся индивидуализмом. Менталитет оказался всеобщим, коллективистским, но вот соотношение в нем коллективистского и индивидуалистического не у всех людей оказалось одинаковым: у одних больше, у других - меньше. Такая вот оказия: подданность перед богом у всех одинакова, а подданность его наместнику, царю-королю, разная. Некоторые были ему только слугами короля-царя, а другие - слугами этих слуг. Коллективизм - да, но не для всех одинаков. Так сказался оставшийся в так называемом снятом виде индивидуализм предыдущей эпохи. Сработал и коллективизм, оставшийся тоже в снятом виде от предшествующих эпох, потребовавший теперь формы государственного устройства.

И средства производства, и собственность приобрели соответствующие коллективизму формы, скорее всего, обусловив их собою. Все, что ни есть, принадлежит богу (то есть обществу в целом), а на практике - его наместнику, называемому королем. Он раздает имеющееся своим слугам - герцогам, графам, баронам и т.д. , и они в ответ истинно и верно служат ему. Слуги эти раздают полученное своим слугам, столь же преданно обязанным работать на полученном. Все общее, коллективизм полный, но организованный невиданным еще доселе способом.

А маятник все движется, продолжая до предела выталкивать индивидуализм и заполняя пространство личности и общества коллективизмом, и опять не могущим остановиться на оптимальности.

Так пришла и такою сделалась эпоха феодализма, прекрасно-коллективистская по своей сути, сменившая искукожившийся в эгоизме индивидуализм демократической античности. Какова же структура феодального менталитета в структуре его личности? По-видимому, такова:

Идеологией, то есть отношенческой системой, выражающей сущность личности и общества, а также их взаимную между собою связь, стало христианство. Явилась новая, необычайно совершенная и прогрессивная на человеческом пути форма бытия. Приспевший новый способ производства материальных ценностей обосновал вкупе с тенденциями известного маятника и новое обустройство бытия. Ушли в прошлое недавние, заполонившие было мир индивидуалисты. Общество, вновь обретшее власть над личностью, предъявило каждому члену новую мораль, которую все тотчас сделали сущностью своей личности, усвоив предложенную мораль настолько, что она стала их внутренней нравственностью. Вновь окрепла и стала бесконечно надежной связь личности и общества. Казалось, наступило долгое и спокойное бытие. Конечно, так, если бы не ... Маятник продолжал качаться, не останавливаясь. Скорость его движения по своей амплитуде известно, какая: за многие миллионы лет существования живого он сделал лишь два качка в одну сторону и столько же в другую. Не очень, конечно, торопится, но все ход свой убыстряет: амплитуда становится короче, и пробегает он ее уже быстрее, отчего каждый следующий качок по времени оказывается короче предыдущего. Лишь одно обстоятельство остается труднообъяснимым: коллективизм из менталитета вытесняется маятником труднее и потому длится дольше. Замечено и до нас: коллективистские эпохи длятся дольше индивидуалистских и сменяются более трудно и более кроваво. Особенно здесь отличился в истории феодальный коллективизм.А маятник продолжает качаться.

6. Возрождение будущего.

С установлением феодального коммунизма стало как будто совершенно ясно, что с индивидуализмом, так в конце обесчестившем прекрасную вначале античность, покончено, наконец-то, навсегда, потому что и через тысячу лет после античности феодальное бытие устоялось и окрепло настолько, что казалось единственно возможной на земле формой человеческого существования, если не считать, конечно, бесконечных военных передряг, на которые не обращали внимания: мало ли из-за чего люди и общества дерутся между собой. Но, увы, главною причиной во внутренней такого рода напряге была все та же природа качающегося маятника, не замечаемая homo sapiens на протяжении миллионов долгих лет.

Вытеснив индивидуализм из личности и общества до оптимальной отметки, после которой его осталось в менталитете с гулькин нос, маятник на мгновение замер, приготовляясь к движению в обратном направлении. По земным меркам это мгновенье продолжалось около четырехсот лет, что в общем-то оказалось короче, чем предыдущие же поворотные мгновения. За последнее это мгновенье новая форма бытия как коллективистская общественным сознанием стала мыслиться как единственно возможная на земле. Она стала идеалом. Но маятник начал медленное, хотя и все ускоряющее, движение назад, поэтому все более обнажались перспективы у этой идеальной формы. Во-первых, совершенствование самой этой формы в некоторых странах Европы достигло такого уровня, что обозначилось ее несовершенство. Кроме самой социальной структуры совершенствовались также средства производства, развивались науки и ремесла, результатом чего стало интенсивное развитие городов, к чему сама система по своей сути как латифундистская как будто не стала предрасположена. Это был тревожный признак, но тревожность не могла быть никем замеченной. Городскую общность верхние иерархи пытались сделать своею родственницей, и она даже в ответ служила им, но, как оказалось, лишь до поры до времени. Именно там появились первые носители нового нарождающегося менталитета. Именно во всевозможных многочисленных бургах (городах) появились бюргеры, социальная прослойка буржуа, позднее называемые коллективистами-коммунистами словом "буржуи".

Условия социального бытия в размножающихся городах менялись так, что система ценностных установок в личности горожанина-буржуя все более заполнялась установками индивидуалистического характера. Они еще принимали феодально-коммунистическую мораль, но усваивали ее уже с поправками. В своей деятельности по свободному предпринимательству им хотелось большей независимости от кого бы то ни было, но, разумеется, прежде всего от герцогов и баронов. Маятник, убыстряя свой бег, все более вытеснял, и прежде всего из бюргеров, феодальный, ставший священным, коллективизм. В европейских обществах все более становилось тех, кто в душе своей уже не хотел быть рабом божиим, но общество и его идеология - христианская религия - почувствовали опасность и, конечно, не могли не принять соответствующих мер. Была создана знаменитая инквизиция, роль которой сводилась к практическому (физическому) избавлению общества от еретиков, тех, кто не хотел понимать бога в его прежнем духовном обличье. Огромное количество еретиков было сожжено на кострах. Однако их не становилось меньше. Более того, они начали объединяться в секты, а затем и в конфессии. Дело принимало вполне естественный оборот: в обществах Европы практически началась грандиозная гражданская война, которая представляла собою схватку менталитетов, а по сути идеологических систем противоположного принципа. Историками этот период назван периодом религиозных войн. Формы их принимали порою очень ожесточенный характер. По призыву проповедников одного Иисуса, бывало, подвергали полному вырезанию приверженцев другого Иисуса. Примером тому служит оставшаяся на страницах истории Вальпургиева ночь, где один менталитет вырезал ножами другой менталитет ночью. Призыв Иисуса "возлюби ближнего своего как самого себя" в этой гражданской идеологической войне не был услышан носителями разных менталитетов, приверженцев хоть все того же Иисуса, но понимавших его каждый по-своему. Если бы тогда люди знали о движении маятника, то, может быть, спохватились бы, зная, что маятник неостановим в его свободном качании, и увидели бы, какой из менталитетов обречен. Но люди не видели и не знали, поэтому результатом ожесточенной войны менталитетов явилось лишь изменение, и то не повсеместное, духовного содержания общественного устройства, остававшегося в целом малопоколебимым. "Ересь" была признана на духовном уровне, но политических реформ не последовало. Вернее, они были тоже лишь на обозначившемся уровне, и феодальная коллективистская система приняла свою вторую фазу. Пережитки продолжали стареть, мешая новым, принципиально иным формам устройства. Примирение менталитетов было временным и недолгим. Если в первой фазе концом ее была лишь ожесточенная грызня старого Иисуса с Иисусом новым, закончившаяся их политическим примирением, то во второй новый Иисус готовился отбросить все оставшиеся в политическом оформлении ошметья старого Иисуса.

Вытесняющий коллективизм маятник двигался медленно и мучительно, сильно поубавив в скорости. Задержка кончилась кровавым скачком революций. Вообще замечено, что коллективистские общества в своем развитии более инертны, коллективистский набор отношений в менталитете вытесняется маятником медленнее и тяжелее, чем когда приходит время вытеснять индивидуалистские. Дело, по-видимому, в том, что коллективистские установки более приемлемы для общества, являющегося по сути огромным коллективом же. Эти "родственные", так сказать, установки общество отстаивает сильнее, чем индивидуалистские, не понимая, что чем долее оно с ними цацкается, тем кровавее и трагичнее неизбежное в конце концов расставание. Вот почему феодализм жил долго и уходил в ожесточенных революциях и гражданских войнах. Вот почему можно предположить, что эпоха буржуазного демократического обустройства будет, во-первых, значительно короче, а во-вторых, перейдет в последующую форму коллективизма, получившую в снятом виде демократическое обустройство без социальных потрясений.

Конец эпохи феодального коллективизма известен. Когда маятник Всевышнего, пройдя нижнюю точку своего качка, вытесняющего из менталитета коллективизм, приступил к окончательному вытеснению последнего, количество индивидуалистических личностей стало столь велико, что они окончательно почувствовали себя правыми в споре со старыми коллективистами и взялись за оружие, чтобы, наконец, переустроить общество на индивидуалистический лад силою. Противный менталитет мог сдаться лишь будучи подавленным этою силою. Гражданские войны оказались естественны. Иным стал не только бог, но и общественное устройство.

Надобно заметить, что не по всей территории Европы и мира маятник качается с одинаковой скоростью. Даже в Европе скорость его в разных ее углах была различной. Были обстоятельства, географические и социальные, которые замедляли качание, поэтому и первоначальная религия - христианство - тоже не везде менялась одинаково. Католицизм и протестантизм изменили божественную суть Иисуса Христа, а православие оставило ее прежней, поэтому в православных местах развитие индивидуалистичности с ее демократией сильно замедлилось. Это разноскоростное качание маятника привело к тому, что менталитеты личностей и обществ в разных частях человеческого обиталища стали различными. Жить же в мире этим разноментальным по духовности существам чрезвычайно трудно. Каждый из них только себя считает истинно верным, а всех иных неправильными и неправедными. Это суть и характер природы homo sapiens. Это будет продолжаться до тех пор, пока все экземпляры и их общества не увидят качающегося маятника и не оценят природу своей собственной ментальной структуры.

Так какой же стала структура менталитета личности, отвергшей феодальный коллективизм? Схему ее изобразить нетрудно:

Шло время, двигалась последняя треть второго тысячелетия после рождения родоначальника феодального коллективизма Иисуса Христа. Маятник продолжает качаться, вытесняя остатки коллективизма, которые может вытеснить, потому что всякий раз от предыдущих коллективистских эпох их коллективизм оставался в природе особи в снятом виде, в самом общем рефлексе , врожденном социальном опыте.

В течение трехсот лет, а в некоторых регионах Европы и поболее, маятник пришел в крайнюю точку, обеспечивающую буржуазному индивидуализму максимум возможного. Если мерить мерками предыдущих эпох, то триста лет - это срок, казалось бы, явно недостаточный для полного вызревания эпохи, для окончательного формирования менталитета. Но нельзя забывать, что амплитуда качания с каждым качком укорачивается, это для маятника является естественным свойством. Вместе с тем увеличивается, опять же естественно, скорость качания. От эпохи к эпохе качки заканчиваются все быстрее и быстрее, а сами эпохи становятся все короче и короче. Это наблюдателями уже давно замечено: допервобытнообщинная эпоха длилась, по-видимому, не один миллион лет, первобытнообщинная лишь несколько сотен тысяч, античное рабовладение укладывается уже в малые единицы тысяч, а европейский феодализм едва ли дотянул до одной тысячи, буржуазному же индивидуализму, чтобы исчерпать себя, хватило и полтысячи. Сегодня уже отчетливо видно, что классов первоначального капитализма - буржуа и рабочих - в передовых обществах, еще вчера бывших капиталистическими, уже нет, как нет и той первоначальной части частной собственности, с которой он начинался и на которой первоначальный индивидуализм буржуа покоился, так как частная собственность на средства производства стала по преимуществу акционерной. Примеров среди передовых стран сколько угодно. Так, до рузвельтовских реформ в США частной собственности было более 80% от всего экономического объема. Эта эпоха господства индивидуализма, когда маятник, дотянув до крайнего положения, вытеснил до предела коллективизм, обернулась тем, чем обернулся античный индивидуализм :оскалила зубы крайняя форма - эгоизм. Но индивидуалистичные эпохи хороши формой обустройства общества - демократией, которая может ясно и быстро реагировать на угрозу всему обществу. Античность тоже реагировала, но, имея тогда в основании лишь первобытнообщинный коллективизм, принять необходимые меры не успела. Эпоха же буржуазного индивидуализма имела в запасе кое-что посущественней - еще не успел полностью выветриться из социальных ген коллективизм феодальный. Поэтому, когда в тридцатых годах XX века буржуазно-индивидуалистическая система затрещала в предсмертном кризисе, вчерашние социогены успели сработать: общество срочно качнулось к коллективизму, который и был обеспечен реформами Рузвельта. После их проведения частной собственности в ее чистой форме в общественной экономике осталось менее 24%. Еще столько же стало собственности государственной, которую можно отнести к чисто коллективистской, оставшиеся более 50% стали акционерной собственностью, что является разновидностью кооперации, которую еще коммунист Ленин назвал социалистической, сто в переводе на русский означает "общественной, коллективистской", ибо акционерами становились представители всех классов и классовых прослоек. Так общество становилось принципиально коллективистским.

Если первая мировая война была формой столкновения разнопринципных менталитетов в мировом человеческом процессе, то вторая мировая явилась уже столкновением общностей по сути одноментальных, но находящихся лишь на разных фазах своего социобытия: одна - в конце своей эпохи, другая - в ее начале. Победа нового коллективизма была обеспечена качающимся маятником. Послевоенная экономическая "помощь" победителей побежденным, осуществляемая, главным образом, США и Великобританией, была одновременно и своеобразной "помощью" в их социальном обустройстве. Произошло выравнивание менталитетов: отставшие в качке маятники были искусственно подтолкнуты теми, кто успел опередить других на своей амплитуде. Так возникло мировое сообщество стран и обществ с практически одинаковой маятниковой структурой. Схема личностного и общественного металитета самых передовых стран теперь естественно выглядела так:

Маятник этого менталитета уже вытеснял былой индивидуализм буржуазной эпохи, заменяя его коллективизмом нового образца: в снятом виде в нем теперь присутствовал опыт многих прошелестевших эпох. Собственно говоря, послебуржуазный коллективизм предвидел еще в XIX веке К.Маркс, называя его грядущим коммунизмом. Те социоэкономические условия помешали ему, вернее, не дали возможности рассмотреть действительные формы этого грядущего коммунизма, поэтому он предположил, что это будет лишь форма диктатуры пролетариата. И способ пришествия коммунизма Маркс тоже не угадал, рассудив, что способ будет такой же, каким недавно смещали феодальные монархии, то есть революция, правда с определением социалистическая, что в переводе на русский означает "общественная". Как будто все остальные революции в истории были не общественными, то есть социалистическими же! Маркс, и особенно его российский "продолжатель" Ленин, почему-то не заметили, что индивидуалистические эпохи в истории заканчивались без революций и кровавых гражданских побоищ, хотя исторический опыт по этой части уже был известен образованным homo sapiens, и при внимательном отношении Маркс мог бы его рассмотреть, чем удержал бы авантюристичного Ленина от пропаганды того, что еще в России того времени вообще не созрело. Но не будем никому пенять. Маркс был выдающейся личностью. На таких личностей всегда сваливают много чего. Надо лишь признать безусловное: капиталистического общества с его индивидуализмом уже нет, эта историческая эпоха миновала так же, как феодализм, античность и т.д. Условия современного бытия в передовых, то есть успевших уйти дальше на исторической зигзагообразной лестнице, странах создали новую личность с иным, по преимуществу коллективистским, менталитетом. Обществ же, стоящих на верхних ступеньках лестницы-истории, пока немного. Остальные растянулись на иных, вчерашних и позавчерашних качках маятника. Этим остальным еще предстоит пройти по маятниковым зигзагам, потому что никакой другой истории у природы, называемой природой отношенческого мира, быть не может, эта диалектическая закономерность едина для всего сущего. Так цветы, посеянные на грядки в разное время, цвести начинают тоже не одновременно. Тех же обществ, которые достигли поры цветения, пока очень немного, не более десятка из двухсот обществ на земле. В последних структура менталитета пока та, которую определил маятник, отставший в своих качках на качок или более. Поскольку все формы как материального, так и отношенческого миров есть качающиеся маятники, то и качание каждого из них не может не зависеть от скоростей и амплитуд многих других. Так же увязан в этом мире маятников и тот, о котором мы говорим. Но поскольку менталитетный маятник, пребывая на земле в разных широтах и высотах, оказывается в разных условиях, то и скорость его качания оказывается в разных местах неодинаковой, чем и объясняется видимая разница в уровне развития обществ. Все различие обществ на земле заключается только в одном: разными ступеньками-зигзагами на исторической лестнице.

Казалось бы, ну и пусть они по этой лестнице поднимаются спокойно, каждый со своей скоростью. Но, увы, полного спокойствия никогда в мировом сообществе обществ не наблюдалось. Дело в том, что личности (и общества, следовательно) разных менталитетов всегда на нюх друг друга не выносят. Этот закон религии отражают как одну из главных заповедей: "возлюби ближнего своего как самого себя, но убей неверного!". Демонстрацией этого закона являются не только гражданские войны, но и вообще все исторические распри. Если первая мировая война была столкновением различных менталитетов в мировом процессе, то вторая была уже следствием столкновения общественностей одноментальных, но на разных фазах своего существования: одни - в конце своей фазы, другие - в ее начале. Дело в том, что даже однопринципные ментальности (например, коллективистские), но принадлежащие разным эпохам-качкам, также враждебны друг другу, как и разнопринципные одного времени. Вот почему происходят мировые войны. Победа же нового коллективизма во второй мировой была обеспечена качающимся маятником: всегда бывает только то, что назрело в его естественном качке.

7. Что и кто за горизонтом?

Чтобы увидеть, кто там и что, необходимо лишь посмотреть на маятник, на процесс его качания. За все время существования живого на земле он успел сделать три качка в одну сторону и четыре в другую, если мерить по самым совершенным обществам, всякий раз, естественно, из-за укорачивания амплитуды не вытесняя полностью из личностного отношенческого мира его предыдущего содержания, то есть не достигая отметки, с которой начал предыдущий качок.

Глядя на схему структуры личности современного цивилизованного мира, нетрудно догадаться, что даже разноментальные личности этого мира по соотношению индивидуалистских и коллективистских установок в душе отличаются друг от друга уже значительно меньше, чем в предыдущие эпохи. И в будущем, там, за горизонтом, они будут все более сближаться, стремясь, в конечном счете, к идеалу - 50% x 50% - когда маятник должен будет остановиться. Очевидно, что за ближайшим горизонтом скрываются личности со все укорачивающейся амплитудой маятника. Смена эпох, очень вероятно, будет происходить все чаще, да и сами эпохи уже трудно будет называть таковыми в прежнем значении этого слова. Скорее всего, социальное устройство, соответствующее очередному менталитету, станет меняться не с помощью гражданских войн, а с помощью принятия новых, иных по сути законов в органе, уже давно изобретенном и названном парламентом. Так что эпохи за ближайшим горизонтом уже не станут начинаться с баррикад на улицах столицы.

Очевидно, что современный коллективизм передовых в социальном развитии стран будет вытеснен маятником если не в конце XXI века, то в XXII непременно, уступив место индивидуализму цивилизованного вида, эпоха которого будет еще короче и уступит место еще более короткой коллективистской, но с учетом достигнутого за предыдущую. Потом последуют еще два-три коротеньких качка туда-сюда, по-видимому, даже мало заметных для специалистов, и - все: маятник остановится на идеале, который и является целью развития мира, названного нами отношенческим или, если угодно, духовным. И что же потом? Не будет ли остановившийся маятник означать конец развития личности и общества? Тем более, что к тому времени и причина, вызывающая изменение условий бытия - изменение способа производства материальных ценностей - , по-видимому, тоже исчезнет, потому что все члены общества будут наличным обустройством удовлетворены, ибо станут обеспечены всем необходимым для проживания настолько, что не будет и нужды в перераспределении продуктов производства. Достигнут идеал! Чего же вам еще?

Увы, это было бы возможно лишь в обществе, наглухо замкнутом в самом себе, прочно отгороженном от всех других обществ планеты. Это не только невозможно, но связь неизбежно будет расти и усиливаться со временем. Информационные технологии уже накрепко связали весь мир, несмотря на то, сколько качков проделал в их истории их маятник их отношенческого мира. Уже сегодня Европа упразднила границы между государствами и ввела для всех единую единицу обмена - евро. Но надо заметить, что такое объединение возможно лишь для обществ с относительно одинаковым менталитетом по структуре отношенческих установок у абсолютного большинства личностей такого сообщества. Практически этот пример показывает историческую закономерность: похожие по структуре сообщества фактически превращаются в единое общество. Но рядом существуют общества, в личностях которых маятник менталитета отстал не на один еще качок. Многие исламские общества пребывают на феодальном уровне, а есть и такие, что на первобытнообщинном. Естественное развитие точно указывает им очередные социальные формы и известную продолжительность эпох, пройденных другими обществами. Но это если естественно. Всемирная связь не только через Интернет, но и в области политики и особенно экономики, не может не нарушить естественность этого процесса. Их грядущие, но пройденные другими, эпохи будут таким образом искусственно сокращены. Но пока передовым странам планеты приходится считаться с тем, что рядом существуют социообразцы для их далеких веков. Исламский мир в основном находится в первоначальном средневековье. Но он начинает раскалываться, потому что некоторые члены этого сообщества стремятся скорее проскочить разделяющее время и приобщиться к современной цивилизации. Но процесс сложен, труден и опасен. Таким образом, налицо существование на земле двух миров принципиально разных ментальностей. Но если цивилизованный мир понимает естественность и неизбежность сожительства с миром отставшим, то последний живет по нормам и законам далеких эпох, которые и представляет собою. Исламским миром движет заповедь Аллаха "Убей неверного!". И хотя есть еще азиатский мир, отставший в некоторых своих регионах ничуть не менее исламского, есть еще африканские общества с общественной обустроенностью на уровне первобытнообщинной. Они, не будучи столь организованными, как феодальный ислам, подвержены большому влиянию современной цивильности, и потому структура менталитета там весьма причудлива. Страны Южной Америки, возникшие из пришельцев европейской эмиграции, ныне близки по уровню к современным цивильным обществам, отставая от них незначительно. Таким образом, очевидно, что земной мир homo sapiens стоит на лестнице прогресса, очень экзотически разместившись на ее ступеньках. Процесс совершенствования, давно выступивший из племенных и стадных рамок, прошел и форму многонациональных обществ, и наступает время, когда он переходит в форму глобальности, когда противостояние менталитета личности не ограничивается противостоянием в одном обществе, но переходит в глобальную форму противостояния. Начинает качаться глобальный маятник человечества, в который будут вовлечены как участники все расы и нации. То же качание менталитета с определенной волей маятника, вытесняющего то коллективизм, то индивидуализм, начнется в целом, глобальном, процессе со всеми присущими этому процессу ментальными противостояниями, со всеми присущими им формами столкновений, а, быть может, и новейшими формами (одна из таких форм, как терроризм исламцев, уже красноречиво себя обнаружила в 2001 году при таране гигантским пассажирским самолетом гигантских же 110-этажных зданий).

Во всяком случае, первые противостояния такого рода уже отчетливо обнаружились: между цивильным миром и средневековым исламом. XXI век, по-видимому, пройдет под знаком новой, уже третьей по счету, мировой войны в глобальном столкновении глобальных менталитетов.

Процесс развития не только не закончился, а, быть может, еще только начинается. Далеко за горизонтом, когда уйдет долгое противостояние глобальных форм современной цивилизации и средневекового ислама, придут новые формы противостояния. Цивильный мир явно увеличит к тому времени свои размеры, но и мир вчерашнего менталитета тоже созреет для противостояния. Созревание, по-видимому, будет заключаться в том, что отставшие общества и сообщества в процессе совершенствования примут формы обществ современного образца, типа и менталитета, но и мир цивилизации уйдет к тому времени еще дальше станет еще цивильнее, и поэтому догоняющим его миром будет восприниматься как враждебный. Это будет последняя война. После нее сверхцивилизация станет признанной безусловной целью существования человечества. Приходится признать, что где-то там маятнику придется все же остановиться. Впрочем, там видно будет.

Часть третья.

РОССИЙСКИЕ КАЧКИ

1. Откуда есть пошла русская земля?

Вопрос этот задал один из первых русских летописцев - Нестор. Но приходится учитывать, что и он начал свои воспоминания тоже с не очень для него давних времен. И хотя автор "Слова о полку Игореве" сделал уточнение, упомянув "тропы трояни", то есть дороги, с помощью которых общались славяне с римским обществом времен императора Траяна, но заглянуть подальше и ему оказалось затруднительно. На славянской, особенно православной земле тогда еще мало что печаталось в тогдашних полиграфиях, а передаваемые сквозь поколения устные обычаи и сказания подвергались бесконечным поправкам, обусловленным меняющимся бытием. Отстоящим далеко друг от друга поколениям было трудно и даже невозможно увидеть первоначальную форму социального устройства и характер человеческого мировосприятия. И все-таки специалисты пришли, наконец, к убеждению, что славяне, и особенно праславяне, существовали много ранее тех дней, от которых было принято считать начало российской истории. Первый князь Рюрик вовсе не был первым представителем славянской государственности. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в пантеон славянских богов, существовавших до принятия Русью христианства. К сегодняшнему дню он на обывательском уровне нашего общественного сознания сильно поредел. Но ведь все еще людям ведомы водяные, лешие, домовые, русалки, черти, кикиморы и шушиги, бабы-яги, кащеи и былинные богатыри. Христианский бог смог спихнуть с трона и из людской памяти лишь главных славянских богов да их ближайшее окружение, а все остальное более-менее приспособил к собственному услужению. А пантеон богов всегда и везде свидетельствовал об устройстве современного ему социального бытия гораздо более, нежели все наличные летописцы.

В 1993 году в саратовском издательстве "Надежда" вышла книга, внешне не преследующая никаких претензий, но оказавшаяся сущим кладом. В нее оказались включенными работы по славянской языческой мифологии таких мастеров как А.Кайсаров, Г.Глинка и Б.Рыбаков. В сумме получилось, что читатель, заинтересованный и внимательный, невольно имел возможность заглянуть в богатый и весьма населенный пантеон славянских богов, богинь и боженят чисто практически, но с теоретическими объяснениями и исследованиями профессора Б.Рыбакова в его труде "Рождение богов и богинь". Заканчивается книга короткой статьей Л.Н.Рыжова про были и небылицы о далекой нашей прародине.

Русская земля "пошла есть" вовсе не с Рюрика. Он был приглашен на княжение новгородским вече, таким своеобразным представительным органом власти в Новгороде, что может означать только одно: государственность была до Рюрика. Заглянем в глубь веков подалее. Известный путь "из варяг в греки" существовал, действительно, несколькими веками ранее, и на том пути с проезжавших купцов взималась пошлина. Но если есть пошлина, то не может же не быть и того, кто ее взимает, то есть государственности.

Так откуда же она "пошла есть"? Теоретически государственность появляется тогда, когда возникает необходимость общественных требований к отдельным, составляющим это общество индивидам. Власть общности над индивидом осуществляется с помощью особой, возникающей в обществе структуры, называемой государственностью. Формы ее многочисленны, ибо должны соответствовать меняющимся условиям бытия, от которого, в свою очередь, зависит мировосприятие индивида и общественного сознания в целом, то есть менталитета, того самого, в котором качается маятник Всевышнего. Государственность тоже совершенствуется во времени: от едва заметной примитивной и простой до очень сложных структур, существующих сегодня, но которые, по-видимому, не являются пределом сложности и совершенства. Были времена, когда подчинять общности прыгающего по веткам homo sapiens не было необходимости ,и, стало быть, тогда не было государственности. Так когда же она появилась у славян? Как и у других этносов, она появилась у славян тогда, когда ее необходимость заставила представлять волю общности в виде духа-тотема, иначе говоря, с появления бога. Это уже известно: нет общества - нет бога, появились боги - значит, возникло общество с необходимой для данного бытия формой государственности. Но из этого следует еще один важный для нас вывод: в похожих по менталитету обществах, то есть с одинаковыми по соотношению в сознании коллективистских и индивидуалистских идей-отношений, непременно похожими же, с одинаковыми ролями, будут и боги. И автор заключающей книгу статьи Л.Рыжков подчеркивает божью идентичность славянского и античного греко-римского обществ: "...основная особенность славянского пантеона - полная его идентичность общеиндоевропейскому, древнегреческому, древнеримскому, достаточно проследить хотя бы линии Перун - Зевс - Юпитер, Лада - Венера - Афродита и т.д." Об этой же идентичности писали в XVIII веке историк Татищев, в XIX - А.Кайсаров и Г.Глинка. Давно уже специалисты не сомневаются: эти идентичные боги потому и идентичны, что идентичны были их социальные роли, которые они выполняли в обществе. Другими словами, Перун в славянское общество явился потому, почему в древние Грецию и Рим явились Зевс и Юпитер. Отношения в славянском обществе и в тех античных обществах были однотипные. Это были рабовладельческие общества с их античной демократией.

Но античная демократия явилась не на пустом месте. Ей предшествовали первобытнообщинные родоплеменные сообщества доантичных царей, когда никакой демократией не пахло. А на Руси? Что же было на праславянщине до Юпитерова дружка Перуна и Венериной подружки Лады? Да то же, что было и до тех. До Зевса и его жены Геры были древние и единые божества Уран и Гея. Все же остальные народились позднее, когда изменилось первобытнообщинное коллективистское бытие, когда новые поколения изменили общественные отношения. И на Руси до Перуна и Лады, соответствуя родоплеменному общинному коммунизму, был единый всемогущий бог с его наместником на земле - царем. Рыжков, ссылаясь, впрочем, на Рыбакова, подчеркнул тонкость:"...у славян мог сохраниться более ранний индоевропейский пантеон с первичными космологическими связями, не обремененный историческим обожествлением событий и собственных героев, где трон еще не был захвачен громовержцами как в Риме и Греции...Древние славяне верили в единого бога, называя его Верховным, Небесным богом, Богом богов, богом Вседержателем, и отличали его от Перуна и других второстепенных богов, называли его Прабогом".

Вот в какую даль пришлось заглянуть. Но это естественно: при первобытнообщинном коммунизме все члены рода-племени были жестко связаны со своею общностью и не могли обладать своею волей. И эту власть над собою они отдавали царю как земному наместнику Единого Вседержателя. Такой коллективистский менталитет был у древнеиндоевропейского человеческого мира вообще, и у древних греко-римских племен в частности. Но там, быть может, по причине более благоприятных географических условий, социум развивался быстрее и был более естественен, что дало такие формы культуры, которые позволили в подробностях передать потомкам весь сложившийся духовный отношенческий мир, поэтому и знаем мы о нем больше, чем о таком же праславянском мире, вынужденном отставать и в то же время испытывать конкретное влияние по социальному обустройству, отчего в его богатом отношенческом мире, отраженном в мифологии, к нам через века дошло меньше информации. Но есть с чем сравнивать. Там, в Греции, до ее античности были Гея и Уран с их наместниками царями. У праславян был Единый Вседержатель. Надо полагать, что богом богов он стал после того, когда явились те боги, чьим богом он продолжал еще некоторое время оставаться, что свидетельствует о том, что начался социальный переход от первобытной общины к патриархату с уже иной государственностью - демократической. Личности, бывшие, что называется, до мозга костей коллективистскими, начали становиться индивидуалистами. Чуть ранее этот же процесс произошел и у греков, а позднее и римлян, и явились громовержцы Зевс и Юпитер и столкнули своих вседержателей с тронов, установив демократию божественного пантеона античной мифологии. Этот же процесс произошел у славян с небольшим запозданием: явился громовержец Перун, и прежний Вседержатель потерял популярность, а позднее и вовсе исчез из пантеона, потому что людям с проснувшеюся в них собственною волей было удобнее жить со всякого рода домашними богами и оставаться относительно свободными. А нам осталось установить теперь идентичность социальных слоев и государственного оформления этих миров - античного и славянского.

Если с Юпитером пришли патриции, плебеи и рабы, то с Перуном явились князья-бояре, свободные землепашцы и холопы. Холопы, как и рабы в античности, тоже не являлись гражданами и права участвовать в общественном управлении не имели. Бояре и холопы были иными названиями тех же самых социальных слоев, которые в античности назывались патрициями и рабами.

Если при Юпитере римляне выбирали всеобщим и равным голосованием государственный орган управления, называемый комицией, и если существовал также и орган более высокого класса -патрициев, называемый сенатом, то в Древней Руси времен Перуна точно так же свободные избиратели создавали государственный орган, называемый вече, а соответствующий патрициям класс избирал и орган, соответствующий сенату, - Боярскую думу. Имея такой же социальный уровень и такой же менталитет, как люди античности, славяне не могли не повторить те же социальные и государственные формы. Разумеется, идентичность общества и его обустройства не могли не отразиться в идентичности и структуре божьего мира: соответствие богов и божиков, вплоть до домашних, до русалок, называемых у греков нимфами, вплоть до кикимор и шишиг - полная аналогия всего, что есть и было в античном пантеоне. Развитие славянской общности шло нога в ногу со всею индоевропейской общностью, слегка отставая от Греции и Рима. Когда в Древнем Риме уже шла борьба с возникшим христианством, когда апостолов Иисуса бросали на арену на растерзание зверям, когда зашатался трон под демократичным Юпитером, на славянских лесных просторах Перун еще не видел ни малейших признаков для беспокойства. Античная демократия при Рюрике пребывала еще в полном расцвете. Холопы еще безропотно прислуживали боярам. Еще землепашцы, свободные труженики, огромными семьями под руководством старейшин вольно оратали, справляя производство. Бояре же пристрастно делились по древности родов, к которым принадлежали, так же, как патриции в античном Риме. В это самое время Рюрик с Олегом и Игорем брали будущую столицу на Днепре - Киев по постановлению новгородского вече. Но уже повеяло холодком. Хотя все, кроме холопов, оставались еще свободными и могли участвовать в отправлении общественных функций, но этот индивидуализм уже подходил к тем же формам, к которым стремился античный мир - к империи времен крайнего эгоизма.

Это последнее непременно случилось бы. Уже явилось понятие Великого Князя, хотя все еще избираемого на вече. Свобода грозила дойти до безграничного произвола. Но этого не случилось. Подсознательное стремление общества стать империей натолкнулось на несколько иные тенденции. Но об этом ниже.

Так как же ответить на вопрос, заданный летописцем Нестором: откуда есть пошла русская земля? Нестор, конечно, не мог знать, что пошла она от времен европейского первобытнообщинного коллективизма, когда общая суть отразилась в сознании построением и поклонением Единому Вседержателю на небе и его наместникам, сменявшим друг друга в родоплеменном обустройстве - царям, которых, как утверждают специалисты (включая Б.Рыбакова), хоронили у днепровских порогов. Лишь много позднее, в первых веках I тыс. н.э. этот коммунизм был вытеснен жаждущими освободиться от общинного угнетения хлебопашцами, то есть алчным индивидуализмом, и явилось у славян новое общество: государственное устройство с боярской демократией, представителем которой и был позднее князь Рюрик, поставленный на эту должность новгородским парламентом-вече и с которого началась писаная история земли русской. Таким образом, до появления на этой земле христианства, маятник Всевышнего успел сделать два качка: влево, оттеснив первобытнообщинный коммунизм, и вправо, оттеснив боярскую демократию.

2. Все - рабы божии.

К тому моменту, когда стольный князь Владимир Красное Солнышко крестил Русь, она уже побывала в первобытнообщинном коллективизме, после которого маятник менталитета в обратном качке успел его вытеснить из русской личности и общества, чтобы дать простор боярскому индивидуализму. Крещение произошло, когда этот последний еще не исчерпал себя настолько, чтобы маятник мог начать в естественном качке обратно его вытеснять, освобождая место феодальному коллективизму, к чему Европа уже приступила. Она-то и торопила русскую историю, послав через Византию своих миссионеров проповедовать коллективистскую идею Иисуса Христа стать рабами божьими всем, включая как бояр, так и их холопов с их подданностью единому божьему наместнику - царю. Проблема, однако, в данном случае состояла в том, что Русь еще не созрела естественным образом для такого переоформления и не могла с легкостью последовать новым курсом. Менталитет - штука весьма инертная, поэтому быстро изменить мировосприятие в общественном сознании никому не удавалось. Такие штуки чреваты трагедиями. А тут не успели расстаться или просто разочароваться в многочисленном пантеоне Перуна, и вдруг подсовывают единобожие, где всего-то населения бог-отец, бог-сын и бог-дух святой. Такое требование предполагало от вступающих в новую веру полной ломки в себе старого, перунового, пантеона. Началось долгое и мучительное сожительство двух принципиально противоположных менталитетов. А уже известно, как враждебно воспринимают друг друга их носители. Да и как иначе: веди это разные души! Великие князья уразумели сразу, что новая религия прочит им место не мало ни много как божьего наместника, что, конечно, было привлекательно, потому что обещало полную независимость от демократического вече и не менее демократической Боярской думы, всегда жаждущих выбросить из престольного града засевшего там великого князя, заменив его другим. В этой ситуации оказаться наместником божиим - ого-го! И великие князья, Владимир Красное Солнышко прежде всего, начали усиленно внедрять новую религию, загоняя людей для крещения в реки и озера. Помогало это не очень. Низы не могли легко перестать верить во вчерашнюю религию и все еще почитали сброшенного Владимиром в Днепр идола Перуна. Бояре же не хотели расстаться не столько с Перуном, сколько со своею волею и свободою, не хотели стать рабами какого-то нового бога. На практике нового бога они признавали, но души их оставались индивидуалистичными, не желающими потерять право участвовать в выборе великого князя, право, которое ставило их над этим князем, ибо от каждого из них зависело, каким тому князю быть.

И началась мучительная и долгая война менталитетов, обусловившая кровавую междоусобную бойню потомков великих князей, которые от поколения к поколению размножались в геометрической прогрессии. Русская история стала представлять собою бесконечную войну двух сторон - своего рода гражданскую войну между красными и белыми, между Изяславичами и Мономаховичами.

Почти двести лет длилась эта борьба менталитетов: старый индивидуалистский не мог легко уйти, хотя уже и не был перспективен, и историческая тенденция была не на его стороне, так как маятник начал работать на вытеснение индивидуализма; коллективистский, будучи перспективным, тем не менее явившись преждевременно, ибо принесен миссионерами, не был достаточно сильным, число его носителей увеличивалось медленно. Этим и объясняется долгая и мучительная история междоусобной войны. И даже когда она формально закончилась, процесс сопротивления боярской вольности идущему царизму продолжал оставаться ожесточенным.

Этот процесс был усложнен еще одним немаловажным обстоятельством. Ментальный маятник русичей еще не торопился вытеснить перуновский индивидуализм, хотя тенденция - движение маятника из крайней точки - началась. Его, маятник, до некоторой степени искусственно, поторапливало православное христианство, вызвав тем самым долговременный трагический раздор на Руси. Тенденция к коллективизму со всеобщим поклонением божьему наместнику, то есть к самодержавию, уже отчетливо обозначилась. И в этот момент на естественный маятник искусственно даванули еще раз, нарушая его естественный ход: Русь попала под татаро-монгольское иго. Теперь великий князь не столько избирался на вече, сколько назначался волею великого хана - главы Золотой Орды. Так был вторично нарушен естественный качок маятника, первоначально христовым крещением, а теперь русский социум был включен в социум татаро-монголов. Явившаяся Золотая Орда по своей исторической эпохе была еще обществом первобытнообщинного коммунизма, причем воинственного, что, впрочем, естественно на родоплеменном уровне. Основой производства этого общества были охота и кочевое скотоводство. Это обеспечивало и соответствующий способ бытия - постоянное передвижение на все новые пастбища и охотничьи угодья. Такое общество могло держаться лишь на совершенном закабалении индивида, на полнейшем подчинении его общности, что выражается во всеобщем поклонении царю-хану как наместнику на земле Великого духа Неба.

Менталитетные тенденции Руси того времени по принципу соответствовали татаро-монгольскому менталитету. Но только по принципу. Структура же менталитета у русичей была иной: хоть он и качнулся к коллективизму, но его маятник сделал уже на два качка более, чем в татаро-монголах; хоть и коллективизм, да не тот! Поэтому такое совпадение помочь делу не могло, и на практике менталитеты оставались непримиримыми, разными, враждебными. И сожительства менталитетов не случилось, а движение Руси по историческому зигзагу затормозилось.

Такое торможение в европейской истории уже не было первым. Великий Рим в свое время пал под натиском таких же первобытных коллективистов - варваров. И хотя Рим тогда уже обнаруживал коллективистские феодальные тенденции, коллективизм варваров тем тенденциям не помог, как и татарский коллективизм не помог русским тенденциям по одной причине: в менталитете явившихся не хватало двух качков маятника. И тогда европейская история тоже затормозилась, и не на два с половиной века, а на четыре. Но как и в раннефеодальной Европе после той задержки ментальный маятник обрел ускоренное движение, так и в России после татаро-монгольского ига он сделал то же самое - Русь стремительно двинулась к феодализму и к формам его общественного устройства - самодержавию: в XV и XVI в.в. боярский индивидуализм с его демократией вытеснялся быстро по тем временам, и этот процесс в конце вновь приобрел черты кровавой гражданской войны. Последние усилия боярской вольницы возглавил князь Курбский, резко выступивший против обозначившейся в Иване IV самодержавности. Тот еще по нормам антично-боярской демократии обменялся с Курбским мнениями по переписке, но тотчас же эту демократию отбросил, приняв практические действия: созвал своеобразный КГБ, назвав его опричниной, задачей которой было (как и у КГБ) повырезать всех носителей враждебной идеологии, то есть боярскую вольницу как античную демократию. Опричнина очень постаралась. Но дело было не столько в ней, сколько в укоренении в российском обществе коллективистского менталитета, который к тому времени становился принципом общественной нормы - феодальный коллективизм становился нравственностью людей. Боярская античная вольница все более уходила в прошлое, для каждого благом становилось подданство государю самодержцу всероссийскому, ибо это чувство явилось естественной необходимостью, сутью и смыслом как общественного, так и личностного бытия. Маятник российского менталитета того времени уже не оставлял места боярскому индивидуализму. Но и он в этот последний момент перед тем как исчезнуть в исторических далях предпринял свой последний бой окрепшему и ставшему сутью и нормой молодому мировосприятию - коллективизму российского феодализма, рождавшемуся так долго и в таких муках: сошлись старый купец Калашников и удалой боец Кирибеевич в двадцатилетней гражданской бойне, названной Смутным временем. А потому Смутным, что понять действительные причины этой войны общественное сознание того времени еще не могло. Да и кто бы тогда мог подумать, что сошлись в последней битве старый и новый менталитеты: отжившего античного индивидуализма и явившегося как его естественная смена феодального коллективизма? Это стало ясно уже много позднее, но название того времени как Смутного так в истории и осталось.

Так закончилась первая фаза русского феодализма, в течение которой долго бились представители двух принципиально различных менталитетов. С этого момента началась его вторая фаза - расцвет феодально-коллективистского мировосприятия, расцвет его экономических форм, совершенствование форм политического устройства как новой формы бытия русской общности. Античный индивидуализм свободного боярского бытия ушел в подсознательную сферу, став частью врожденного лично-общного основания. Носителем и исполнителем общной воли отныне стал царь-государь самодержец всероссийский, идеологической системой стало православное христианство, по которой все люди являются рабами божьими и подданными его наместника на земле. Но социальный опыт эпохи боярской свободы отразился в специфической форме: служители государевы получали в дар за службу земельные поместья с проживавшими на них крестьянами, и отныне стали называться помещиками. В обществе складывались слои социальной иерархии: графы, князья, генерал-губернаторы, купцы, чиновники, крестьяне. Холопы ушли в небытие вместе с боярами. Само слово "боярин" вместе с изменением смысла изменило и звуковую оболочку, став "барином". Вместо холопов явились крепостные крестьяне, ставшие подданными государевого подданника - помещика, и вместе с последним тоже рабами божьими, лишь стоящими на самом дне иерархической лестницы. Отныне все члены общества, несмотря на то, кто на какой ступеньке иерархической лестницы находился, был в соответствующей степени винтиком общественной машины. Так воля общества в лице бога и его земного наместника плотно и надежно легла над волею каждого отдельного человека, лишив его права мыслить о сути бытия, а свобода действий ограничивалась рамками иерархической ступеньки. Единый порядок и единая воля простирались над каждым. Исчезла опасность боярского произвола и холопского бесправия. Все успокоились, люди стали жить в остановившейся тиши по раз навсегда заведенному порядку. Впрочем, порядок не мог оставаться в неподвижности, потому что маятник, стремясь в крайнее положение этого качка, совершенствовал систему коллективизма и уже готов был, наконец, остановиться в долгом раздумьи перед началом обратного качка. А пока в связи с ростом количества коллективизма невольно менялось его качество. Реформы Петра Великого явились необходимой стадией такого совершенства. Он делал то, что требовала историческая тенденция качающегося маятника. При Екатерине Великой и ближайших ее последователях Россия засветилась постоянно совершенствовавшимися новыми типами социального обустройства. Установившийся феодальный коллективизм казался всем и каждому существующим извечно и навсегда. Общество цвело и, наконец, начали созревать плоды, но никто еще не видел, что где-то далеко впереди, когда наступит осень, созревший плод начнет гнить. Но пока идет великий расцвет. Маятник уже остановился, приготовившись к обратному качку, а в обществе тем временем с образовавшимся менталитетом сменяются поколения за поколениями. С тревогой прислушиваются к будущему всегда первыми улавливающие его признаки музыканты, художники и писатели с поэтами. Красота, которой они только и занимаются, уже не вчерашняя - в ней отблеск скрывающегося где-то за горизонтом нового рассвета. Что же такое могли они почувствовать своим художественным инстинктом?

3. Короткое мгновенье прекрасного "я".

Так что художники почувствовали такое, что позволило им создать величайшие шедевры в истории мирового искусства?

Отчетливого сознания у художников истинных никогда не бывает, ибо таковое бывает лишь у лакеев от искусства. Причина в другом. Дело в том, что XIX век явился последней стадией второй фазы российского феодального коллективизма. Все в принципе необходимое для завершения этой фазы сделал третий из Романовых, Петр Великий: почувствовав, что коллективистское по принципу общество нуждается в совершенствовании верховной власти, в укреплении чиновничьего строя, а также полицейского аппарата и армии, он все это проделал. Этого требовала логика исторической тенденции: совершенствование феодального социума во второй его фазе. Наступивший после него XVIII век и был веком социального расцвета . XIX век стал временем начала загнивания созревшего прекрасного плода.

Интенсивно, как никогда ранее, развивались наука и ее производное - техника, что начало сказываться на изменении способа производства. Всегда и в прошлом развитие науки и техники начинало требовать индивидуальной инициативы. Этого же потребовал XIX век и в России. И в обществе началось поначалу смутное, но со временем все более ясное осознание таковой личностной несвободы. Крепостное право, явившееся некогда как добродетель царя и бога, теперь стало смотреться как общественный порок. Все большее число членов общества стремилось заниматься свободным предпринимательством, что неминуемо толкало к мировосприятию принципиально иного типа, нежели мировосприятие раба божьего и подданника - это было мировосприятие индивидуалиста. Но условия общественного бытия с его наличной идеологией, обуславливающей наличное социальное устройство, лишали его необходимой свободы. Эта-то новая идея и замельтешила в социуме и общественном сознании. Вот она-то и была инстиктивно уловлена художниками - сначала музыкантами, потом живописцами и, наконец, писателями, - заставив их быть реалистами. Почему именно они, художники? Да потому, что у новых идей, только что родившихся, терминологических названий еще не было, а инструмент художника и писателя - образ - позволял обойтись и без терминологии. Но это образное отражение действительности толкало к осознанию тоски по свободе человека и понуждало к теоретическим уже обоснованиям бытия. И явились идеологи нового принципа, а за ними и политики.

Все это означало лишь очевидное: маятник в менталитете начал пока еще медленное движение назад, к вытеснению из общества коллективизма, остающегося еще надежно и прочно его сутью и основой.

Итак, маятник российского менталитета начал новый качок, двинувшись в обратном направлении. Реальная механика создания в обществе нового, принципиально нового, менталитета не сложна. Как только появляются соответствующие условия бытия, то в наиболее инициативных общественных слоях появляются личности не от мира сего. Во второй фазе российского феодализма они появились уже в самом начале XIX века, те самые, которым горе от их ума. Сначала Радищев, начитавшийся демократической западной литературы, затем побывавшие после наполеоновского нашествия в Париже декабристы, которые, возвратившись с победою домой, вознамерились сделать то же самое и у себя на родине. Однако родина к такой переделке еще не была готова, и большинство членов российского общества не поняли Пестеля с Рылеевым, а последние не знали, что перестройка индивидуалистского толка в коллективистском обществе невозможна, и за такое незнание расплатились сибирской каторгой. Лишь к концу XIX века в России отчетливо обозначились признаки старения русского феодального коллективизма. Но уже известно: структуры такого типа чрезвычайно инертны именно потому, что такое общество властно над индивидами больше, чем властно над ними общество индивидуалистического принципа. Такие общества настырнее сопротивляются тенденции ментального маятника начать новый качок в обратную сторону. Есть в истории примеры, когда он уже качнулся и начал вытеснять из менталитета как личностного, так и общественного, застарелый коллективизм, а общество все еще сохраняет способность сопротивляться переменам. Особенно это оказалось свойственно российскому социуму по причине его необычайной многочисленности и разбросанности в пространстве. Эта причина мешала новому принципиально менталитету захватывать в равной мере все социальные слои и на всей территории. Нижние слои, особенно обнищавшее деревенское крестьянство, пребывающее в невежестве, плотно и туго засело в старых обычаях и традициях, и потому новых веяний почти не ощущало. Первичные вспышки социального переустройства к успеху не привели даже в самом начале XX столетия. Нижние слои требований ментального маятника еще не испытывали. Верхние же ступеньки иерархии определенно обозначили свой менталитет и свое стремление к социальному переустройству. В целом же вся феодально-коллективистская структура огромной общной глыбы оставалась по этой причине жизнеспособной: маразма со всеми его пакостями и мерзостями еще не происходило. И хотя начались бунты, но коснулись они еще весьма малочисленного капиталистического класса. Система явно могла и продолжала жить. Маятник не торопился осуществлять решительно свою тенденцию. Его толкнула лишь начавшаяся первая мировая война. Тогда наиболее индивидуалистски настроенные элементы социума ощутили кризис старого общественного устройства, и Февральская революция оказалась естественной в огромной в целом еще притихшей социальной глыбе. Хотя не случись войны, вряд ли бы индивидуалистский мир отважился на захват власти и общественное переустройство: маятник общественного менталитета еще явно не вытеснил в необходимой мере из него коллективизм. Эта ситуация должна была сказаться на развитии, и она сказалась самым роковым образом.

Февральская победоносная революция оказалась тем половником, который взмешал глубинные социальные слои, позвав их к активной общественной жизни. И они поднялись, полные еще старого российского феодального менталитета. Выплеснулась на поверхность общественной жизни старая российская крестьянская община - сельский мир, куда маятник со своим стремлением вытеснять коллективизм еще не проник. У маятника впереди тут было еще очень много работы. Невежество нижних слоев, давно оседланное христианским православием, не хотело частно-личностной переделки и склонно было к общинному бытию. Общество, начавшее было общегосударственную переобустройку на демократический лад - без царя, но с парламентом, избираемым свободными гражданами - остановилось в неожиданной неопределенности. Ситуацией тотчас же воспользовались политики, среди которых всегда работает норма лично-корыстной выгоды со спекуляцией на общественных посылах. Тут-то и пригодились в ситуации марксистские, называвшие себя, естественно, рабочими, партии, целью которых было построение коммунистического, коллективистского общества. Но наиболее ответственные политики из них понимали, что звать и идти к коллективизму сразу после революции буржуазно-индивидуалистской есть опасный авантюризм, ибо для таких целей необходим период становления, развития и старения общества буржуазной демократии, чего требовали открытые к тому времени законы общественной диалектики. Но другая часть марксистов, учуяв в обществе коллективистский настрой, решила им воспользоваться для своих партийно-корыстных, впрочем, и лично-корыстных тоже, целей. К сожалению, в расколовшейся партии здравое начало, как это всегда бывает, оказалось в меньшинстве. Победил менталитет. Маятник, который еще и половины феодального коллективизма не вытеснил из менталитета, остановить не удалось. Так победоносная Февральская революция оказалась лишь временным, моментальным явлением свободного "я" в огромном мире общинных рабов, которые вновь вернулись к своему привычному состоянию: быть винтиком, быть частичкой чего-то внешнего, общего, непостижимого, стоящего над каждым. Свободный же индивид такому миру враждебен. Но их, победивших в феврале, уже тоже было много, и они даже успели политически обустроить общество, принеся в него демократию с парламентом (Государственной Думой), а созданное им правительство еще было Временным. Постоянным оно стать не успело. Коллективистский менталитет не мог оказаться успешно организованным теми, кто авантюрно намеревался перескочить индивидуалистскую эпоху. И начался непримиримый бой менталитетов. Силы были слишком неравны. Не вытесненный маятником коллективизм занимал в менталитете еще большую площадь, чем та, которую он успел высвободить для индивидуализма в своем качке. Наступило очередное смутное время - гражданская война непримиримых носителей разнопринципных менталитетов.

Маятник продолжил качание, обозначив на едином этом качке уже третью фазу российского феодализма - советскую. Непримиримая война, однако, разрушила прежнюю иерархическую лестницу, заменив ее новой феодальной иерархией: партийная номенклатура, делившаяся на районную, областную и союзную, крестьянство, лишенное паспортов и гражданских прав, загнанное в колхозное крепостничество, и рабочий класс, будто бы господствующий и от имени которого якобы осуществлялась пролетарская диктатура. Началась третья и последняя фаза российского феодализма.

4. "Мы берем власть всерьез и надолго!"

Эту фразу помнит каждый, кто смотрел фильм "Ленин в Октябре". Сказал ее именно он, Владимир Ильич, сразу после насильственного смещения Временного правительства: "Власть мы берем всерьез и надолго". Иначе ему и мыслиться не могло. Это понятно почему: стоило теперь лишь на мгновение ее из рук выронить, как тотчас же за проделанное пришлось бы рассчитаться жизнью. Это понимали все большевики, отважившиеся на исторический эксперимент, используя естественно сложившуюся природную ситуацию: из социального менталитета коллективизм старорусский еще не был в необходимой для смены политического обустройства степени вытеснен маятником природной закономерности, поэтому его легко можно было подменить (с обманом и самообманом) коллективизмом грядущего коммунизма. Но исторически назревшие индивидуалистские тенденции тоже уже в обществе были сильны. Поэтому захватившие власть "мы" прекрасно понимали: удержать ее надо и можно любой ценой. Именно - любой. Ни о какой демократии речи уже и быть не могло. Ленинские политики прекрасно понимали: удержать человека под властью общности теперь можно было лишь с помощью обмана и силы. Не случись в верхних слоях социума буржуазного индивидуализма, третья фаза российского феодализма в столь специфической форме наверняка бы не понадобилась. Но особенность российского социума потребовала такой закономерности. С первых же дней Октябрьской революции 1917 года на весь общественный прогресс была надета криминальная рубашка, явившаяся фактически естественной формой бытия. Те, кто взял власть всерьез и надолго, вынуждены были представить происходящее только так: "Диктатура пролетариата как метод или способ построения коммунистического общества". Естественная форма общества неизбежно должна была теперь предстать тоже одной и единственной - беспредельная власть общности над личностью. Эту власть под видом диктатуры пролетариата должен был впредь осуществлять новый супердворянский класс - партийная и советская номенклатура. Все объявлялось общенародным, хотя на практике таковым не было и быть не могло. Так ложь как естественное свойство последней фазы всякого общества, явилась с самого начала и в самом главном. Да и во всех остальных проявлениях эта третья и последняя фаза российского феодализма была пронизана своею естественной сутью: ложь, лицемерие, насилие. Последняя фаза существования всякого общества всегда есть его старческий маразм со всеми чертами такового. Социальная же суть его осталась прежней - власть общности в виде власти бога над человеком, бога единого, поскольку это все еще был коллективистский менталитет, то есть господство идеи подчинения общественному и скукоживание личностной воли. Эта суть реализовывалась на практике в государственных формах, олицетворяющих эту идею - восхваление одного лица, представляющего главного носителя этой идеи как божеской, перед которой все и каждый должны склониться. Эта же идея в первых фазах, когда общество было молодым, была плодотворной и здравой, была истинной и справедливой. Но сейчас все перешло в стадию маразматическую. Поэтому все явилось в видимости. Почти все члены общества теперь вынуждены были думать одно, но говорить всегда другое. Вера в истины ломалась, как только переставало грозить насилие. Религиозной идеологией, каковой во второй фазе было православное христианство, сейчас явилась теория ленинизма, которую на философском уровне народ весь знать не мог, и поэтому пропагандистам приходилось давать ее в упрощенном виде, что оборачивалось примитивной лживой пропагандистикой. Но эта форма играла роль религии, а ее олицетворители играла роль наместников божиих, которыми являлись сменяющие друг друга генеральные секретари ЦК партии, которая и взяла в единственном числе власть "всерьез и надолго".

Все характерные особенности и свойства третьей фазы российского феодального коллективизма обуславливались сложностью социальной структуры общества конца XIX - начала XX веков: огромность человеческой массы и необъятность пространства, на котором оно пребывало. Маятник, вытеснявший из мировосприятия старинный феодальный российский коллективизм личности и общества, делал это с различной скоростью в разных социальных слоях и разных регионах: в столицах и городских культурных центрах это совершалось быстрее, а в глубинных перифериях - очень медленно. В одних слоях, главным образом тех, где работала предпринимательская активность, а также в интеллигентской среде старорусский коллективизм вытеснялся быстрее. И наоборот, в рабоче-крестьянской массе по причине ее невежества он удерживался успешнее. Социальные перемены прежде всего начались в верхних слоях, и изменение общественного обустройства совершилось по естественной закономерности в буржуазно-демократических тенденциях: маятник в этих слоях уже обеспечил соответствующую ментальность, а царская власть, как форма старорусского коллективизма, свалилась. Но сложности социальной структуры сделали этот рывок кажущимся. Революция выплеснула на поверхность активного участия в общественном процессе и отстающие по мировосприятию нижние слои социума, в которых маятник не успел сделать необходимых изменений в менталитете. Борьба менталитетов стала неизбежной. Выплеснувшийся старый менталитет по всем закономерностям политической жизни был сразу же укупорен в новую упаковку - социалистический коллективизм. Само это словосочетание есть порождение грядущего маразматического состояния как третьей фазы: смысл в переводе на русский язык звучит нелепо - общественный общевизм. По естественной сути это была крайняя форма феодального коллективизма, так как на последней фазе все всегда впадает в крайность, это проглядывается в конце всех эпох.

При социалистическом коллективизме на деле социальная структура оказалась отличной от словесного обозначения. Народ разделился на две противоположные группы: на тех, в ком маятник вытеснил из мировосприятия коллективизм, сделав менталитет индивидуалистским, и на тех, в ком он этого сделать не успел, но которые теперь, нарядившись в новую политическую рубашку, являли собой страшную силу вчерашних предрассудков. Война менталитетов, как это всегда в такие периоды истории и бывает, оказалась ожесточенной, в истории она названа войной красных и белых в соответствии с цветом знамен, под которыми объединялись носители разных менталитетов. И не до маятников было дерущимся, да и некому, как оказалось, на политической арене было присматриваться к сути социального процесса. Но, оглянувшись сегодня на те дни, мы можем с определенностью констатировать: маятник из цельного общественного менталитета коллективизма еще не вытеснил в достаточной мере. Он лишь делал это неспешное и неотвратимое действо. Коллективизм в той гражданской бойне оказался победителем. Но и побежденного индивидуализма в обществе не убавилось, и убавиться не могло. Он продолжал жить и множиться, но вынужден был уйти в своеобразное подполье. Это отчетливо распознал вождь коллективистов Ленин-Ульянов и поэтому после победы красных фактически поднял белое знамя, требуя сменить курс , попытался это сделать, объявив о новой экономической политике с элементами частной собственности, что на деле означало победу буржуазного индивидуализма. Однако это были лишь попытки спохватившейся личности. Исторические же тенденции с личностями не считаются. Наоборот, они заставляют их считаться с собою. Хотя Ленин уже тогда обладал властью царя и начинал играть роль бога, без чего коллективистские общества не бывают, его потуги успеха не принесли, да и принести не могли Этому мешали исторические тенденции, последняя фаза русского феодального коллективизма, именно как последняя, как фаза крайностей. История нашла для себя других исполнителей, действующих в духе ее тенденций. Именно они, ликвидировав спохватившегося вождя, взяли на вооружение его первоначальную программу - реализацию коммунистического коллективизма, под маской которого последняя фаза и выступила, а его сделали религией, новым Сыном Божиим, без чего коллективизм не бывает. Рядом с Сыном Божиим был посажен, разумеется, и сам бог, которым был Маркс. Тоталитаризм последней фазы был обеспечен самым естественным образом: общество погружалось в мифологию.

Последняя фаза всякого общества доводит его принципы до крайних пределов,

и в этом ее естественная суть. Добро в этих пределах превращается в зло, истины становятся ложью. Все, что в норме бывает достоинством, в сверхнорме оборачивается недостатком. Так и коллективизм в его последней фазе явился в соответствующей упаковке: то, что покоилось в упаковке, не соответствовало уже навешанным брендикам с названиями; он сам был главной ложью. Все остальное базировалось на этом неестественном, лживом по сути, фундаменте. Царь назывался теперь генсеком, а царские прежде функции стали суперфункциями, и поэтому власть генсека Сталина оказалась абсолютно безграничной, о какой прежние российские императоры и мечтать не могли. Дворянством явилась партийная номенклатура, коллективно владевшая собственностью всей страны, называемой формально общенародной собственностью. Это новое дворянство стало до предела верноподданным, что называлось социалистической демократией, которая вовсе не мешала держать сверхцарю своих верноподданных под страхом незащищенности никакой законностью. Крепостное право явилось в ужасающей форме, запрещающей людям куда бы то ни было отлучаться с места работы. Эта форма называлась колхозы. Крепостное право на заводах и фабриках заключалось в лишении рабочих в каких-либо формах отстаивать свои права, ибо профсоюзы откровенно превратились в школу коммунизма, защищающую исключительно на деле интересы номенклатуры. Ложь стала всеобщей. Доносить на ближнего своего карающим органам стало нормой. Да и было на что и на кого доносить: все и каждый, говоря одно, думали другое. Близкие и друзья называли дураком того, кто говорил то, что думал. Умным считался тот, кто умел тщательно скрывать свои убеждения, высказывая с ловкою миной искренности то, что требовала власть и пропагандисты-агитаторы. Чтобы это правило стало всеобщею истиной, потребовалась физическая расправа над теми, кто в нем сомневается. В этой фазе коллективизма никакого инакомыслия быть уже не могло, даже вообще никакого мыслия, все должны были верить искренне в то, что есть и что говорят по радио и пишут в газетах, захваченных номенклатурой. Никто не должен рассуждать, но радоваться, что живет, видит небо и траву, что работает и имеет жилище. Всяк, кто посягает на что-то большее, хочет иметь собственное мнение и волю, должен быть из общества убран. Это прекрасно понимал первый генсек Сталин. Захватив пост нового царя, он сразу учуял, что устойчивым новое общество возможно лишь в том случае, если подавить личностные мысль и волю. Для этого была создана специальная система по обезвреживанию так называемых врагов народа - комитет государственной безопасности. Опасность же для нового государственного устройства представляли все те члены общества, которые были способны увидеть всеобщий обман и лицемерие, царящие в общественном сознании, отчего оно переставало быть собственно общественным, и не хотели этих представлений скрывать. Их арестовывали, с привычною ложью обвиняли и ссылали в лагеря за колючую проволоку, но многих просто расстреливали в конце специальных коридоров в бутырках и лубянках. Это обычная форма бытия последних фаз коллективистских обществ.

Однажды Сталин сказал о царе Иване Грозном, которого идеализировал и с которого брал пример: " Если бы Грозный дорезал оставшиеся еще десяток боярских семей, то Смутного времени бы в России не случилось". По сути Сталин был прав, ибо двадцатилетняя гражданская война, названная Смутным временем, была последней схваткой индивидуализма боярской эпохи с наступающей эпохой дворянского коллективизма. Но главного Сталин не рассмотрел и не постиг: Грозный воевал с отживающим менталитетом, и жестокая его расправа с последними носителями такового, действительно, могла бы избавить страну от междоусобной распри Смутного времени, установив новый, прогрессивный, строй - вторую и главную фазу российского феодализма. Грозный был бы исторически прав, ликвидировав остатки боярства с его индивидуалистской вольностью. Но Сталин не мог догадаться, что в отличие от Ивана Грозного он находился не в начале коллективистской эпохи, а в ее конце. И как ни копировал он Грозного, как ни тужился жестокостью подавить индивидуализм, сделать этого он был не в силах, так как остановить маятник истории невозможно в принципе. Отец народов об этом не догадывался.

Разоблачение сталинской лжи и жестокости со стороны очередного генсека Хрущева было знаком тенденции - движения маятника общественной природы. Новый генсек вполне естественно характер общественной природы свалил на личность предшественника, что и требовалось по логике выживания, ибо идущий на смену индивидуалистический принцип общественного устройства обозначался все отчетливее. Но коллективистские общества всегда были чрезвычайно инертны, да иной их суть быть не могла, и поэтому канун конца последней фазы российского коллективизма после вспышки оттепели шестидесятых годов впал в застойный кризис - общество, наэлектризованное индивидуализмом, но напуганное самим собою и своею недавней историей, замерло в предчувствии конца. А на поверхность общественной жизни все более выплескивались тенденции индивидуалистического характера. И, наконец, процесс достиг такой степени, что господствующая власть царского тоталитаризма в его третьей фазе, в маразме старчества - власть царя-партии КПСС - в последних судорогах конца, известного как ГКЧП, испытала толчок к сопротивлению. Толчок последний и жалкий. Это маятник Всевышнего вырывал из общественного менталитета такие объемы коллективизма, после выброса которых общественное устройство и вся государственность обязаны были перестраиваться на иных принципах. И хотя коллективистское мировосприятие в обществе все еще оставалось, влиять на принцип политического переустройства оно уже не могло в необходимой степени. Но попытки насильственного сопротивления новому еще были. Последняя произошла в октябре 1993 года, после чего остатки коллективизма смиренно приняли условия нового принципа и свою борьбу продолжали по правилам демократии, то есть в рамках нового индивидуалистичного принципа. Маятник проделал все естественно необходимое в своем качке. Он сделал, наконец, то самое, что должен был бесповоротно сделать в феврале 1917 года, не окажись тогда общество со столь сложными социальными глубинами, потребовавшими для маятника еще семьдесят лет для окончательного пробега этой исторической амплитуды.

5. А завтра?

Маятник природы, общественной в частности, есть такая штука, вмешаться в которую человеку не дано ни права, ни возможности. Максимум, что он может, это согласовывать свои действия с маятником Всевышнего, для чего нужно совсем немногое, как кажется на первый взгляд - сообразить, какой и куда происходит качок, и какова его амплитуда. Пока надо признать, что даже философски мыслящие и весьма информированные граждане-политики не всегда об этих качках достаточно наслышаны, а простому человеку эта премудрость и вовсе незнакома. Самому же маятнику на всю такую ситуацию наплевать, он качается себе, не беспокоясь, знают о нем что-нибудь или нет.

На российском социальном поле он сегодня заканчивает один из своих последних качков, оказавшийся долгим и тяжким, и маятник скоро будет готов начать очередной качок, результатом чего, как мы теперь определенно знаем, явится изменение структуры менталитета.

Так что же будет с Россией дальше, после 1990-х годов XX столетия? Да ясно же! Стоит только посмотреть на маятник Всевышнего. Теперь, перед началом нового качка, мировосприятие личности и общества в целом стало по характеру индивидуалистичным, личность освободилась от властного подчинения ее общности. Эпоху именно с таким мировосприятием советские историки называли капитализмом. Так что закономерно подумать, что явилась именно она, эпоха капитализма. Но уже известно, что и капитализм имеет не одну фазу. Сначала это был так называемый первоначальный капитализм с полной частной собственностью, частным распределением прибыли, получение которой было для частника смыслом существования; это привело к жестокой эксплуатации наемных рабочих и обострению борьбы их за свои права. Потом пришла вторая фаза формально того же строя, характерная тем, что крупной частной собственности в обществе почти не осталось, она превратилась в акционерные предприятия, немалую часть собственности взяло под свой контроль государство, производственный процесс подчинен законодательным актам, классовая борьба перестала быть острой, благосостояние нижних слоев значительно поднялось, так что пролетарии как таковые уже перестали существовать, ибо стали держателями акций. Быть может, это и есть как раз тот самый коммунизм, о появлении которого после капитализма вещали Маркс и Энгельс? Но он появился не только без диктатуры пролетариата, но и вообще без революций, что для их последователя Ленина казалось немыслимым. Если так, то что-то в исторических закономерностях не учли классики марксизма-ленинизма. Действительно, материалом по развитию индивидуалистских эпох история на тот их час не очень еще была щедра. В их распоряжении была тогда лишь история одной-единственной к тому времени индивидуалистской эпохи - античный мир Древних Греции и Рима, из которых кроме борьбы классов ничего более пока получить было нельзя. А мир отношенческий все усложнялся, и прежние общие закономерности, хотя и были верны, полного представления о тонкостях общественной диалектики не давали. Но Карл Маркс в том вовсе не был виноват. Ленин, взявший на вооружение его теорию классовой борьбы, чтобы возглавить и начать третью фазу российского феодализма, тоже сделал лишь то, что потребовала от него эта самая фаза, то есть фактически госпожа история.

Но что же ждет современную Россию завтра? Пока можно лишь сказать, что рожденный природой характер менталитета откровенно индивидуалистский, а, значит, форма государственного устройства должна быть демократической. Означает ли это, что нам предстоит пройти и первую фазу западного капитализма с ее жестокой эксплуатацией и не менее жестокой классовой борьбой? Казалось бы, да. Но, по-видимому, этого не будет по нескольким причинам тоже естественного характера. Во-первых, наш вчерашний коллективистский строй, как бы он ни был лжив и жесток, заложил в общественное основание то, что маятник из-за сокращения его амплитуды колебания не смог вытеснить - коллективизм в снятом виде. Этого коллективистского мироощущения должно остаться в таком виде у нас больше, нежели в обществах, где в свое время феодализм не был столь продолжителен без жуткой третьей фазы. А во-вторых, мир вокруг нас живет нынче, в эпоху информационных технологий, не будучи от нас изолированным, и поэтому его опыт всем доступен, российскому обществу в том числе, что не может не влиять на характер нашего менталитета. Стало быть, нам, отставшим от того мира на полтора века, чтобы его догнать, времени теперь потребуется гораздо меньше, чем эти полтора века. Иначе говоря, мы стремительно догоняем передовые страны, те, которые составляют цвет земной цивилизации. Наш маятник теперь вынужден , по сложении двух перечисленных причин, качаться быстрее, поэтому можно ожидать, что эпоха первоначального капитализма в его чистом виде у нас появиться не успеет, но, конечно, что-то принципиально похожее нам недолго придется пережить. Затем наступит та, вторая фаза капитализма, известного по лексике советских пропагандистов как загнивающего, на которой нынче пребывают передовые страны Западной Европы, США и Япония: новый коллективизм цивилизованного мира, мира, в котором личность хотя и не будет порабощена обществом, но все же не будет и не сможет отрицать общественный интерес. Содержание всего процесса - от индивидуализма частного до индивидуализма общественного - будет составлять нашу, российскую эпоху в течение всего XXI века, а, может, и далее.

6. Притомившаяся госпожа Ее Величество.

"Умом Россию не понять!" - в отчаянии развел руками знаменитый российский поэт и удовлетворился малым: "В Россию можно только верить!" Как говорится, дело хозяйское, тем более что поэтам вообще такая оказия извинительна. Другое дело, наши политики и депутаты: им без такого понятия, но с одною лишь верой, лезть в кресла невозможно. Избиратели пролезть не позволят. Впрочем, практически туда пролезают всякие, в том числе такие, у кого насчет России ни понятия, ни веры. Это, в свою очередь, можно понять, если не забывать, что дело происходит в России.

А ведь уже известно: в начале своего появления на европейском материке среди других-прочих бродящих по его просторам племен явились славянские племена, устроенные жестко по-коммунистически. Менталитет в каждом и во всех был настолько коллективистичен, что понятия "я" не существовало, каждый знал только "мы", знал гораздо точнее и жестче, чем пионер советского времени, что общественное выше личного! И даже более того: ни личного, ни личности в сознании не существовало. А потом, уже по доказанному выше правилу, естественным образом по причине изменившегося производства изменились вообще условия существования, притом так изменились, что "я" не могло не появиться и стало главным человеческим смыслом и достоинством, которыми обладали свободные скотоводы и землепашцы, и особенно в большом объеме такого производства могущественные мужи, называемые боярами, тщательно ведущие свою родословную, что в числе прочих обстоятельств обуславливало статус свободного гражданина. Затем маятник опять качнулся назад, меняя менталитет, по причине той же - изменившееся производство и последовавшая в связи с этим смена формы бытия. Снова явился коллективизм с прочным понятием "мы" - рабы божии и подданники его наместника на нашей грешной земле со Христом, матерью его девой Марией и царем-государем, богом посланным.

В этом прочном и прекрасном мире народ, расселившийся на огромных пространствах и существовавший на социальных ступеньках сложной иерархии, не один век творил великую культуру, создавал то, что делало его все более и более человечным. Россия этого времени слышится в операх и балетах, песнях и сонатах Рахманинова, Римского-Корсакова, Бородина, Чайковского, она видится в картинах Поленова, Васильева, Крамского, Репина. Современники и их потомки ощущали и ощущают Россию в таинственных общениях с Евгением Онегиным и Чичиковым, с Наташей Ростовой и братьями Карамазовыми, с Анной Карениной и Ионычем. В этом вот ярком образе Россия предстает перед нами, и такою она предстала перед поэтом, который сказал, что умом ее не понять.

Но она продолжала жить и расти, как все живое на земле. И вновь явились времена, когда в толще замершего, казалось, коллективистского менталитета замерехтили личности иного по принципу мировосприятия и потребовали новых отношений со старинной общностью, возвращения права на решительные действия делового и свободного "я". Трагедия лежала лишь в том, что процесс этот зрел в разных слоях общества не одновременно. И когда созревший менталитет верхнего слоя социума убрал старое самодержавное обустройство, всколыхнулся менталитет старого сорта, лежащий в нижних слоях нетронутым, что и обусловило резкий и кровавый возврат в родной старинный менталитет и старое обустройство, но в уродливой и обрюзгшей форме, на деле оказавшейся, как это всегда бывает в третьих фазах, лживой и насильственной, с жутким беззаконием и бесчеловеческой жестокостью. Это был российский социализм, а в переводе на русский - обществизм: личность на словах восхвалялась, будучи на практике полностью перечеркнутой, в угоду вождю, общному представителю.

Но с историей не поспоришь. Попытка отменить ее закономерности ныне выглядит смешной до жути: некий хохот на крови народной. А ее тенденции в движении маятника к мировосприятию через "я", через освобождение индивида из-под смявшей его общности уродливой формы, не могли, однажды возникнув, остановиться. Это закон маятника Всевышнего. И он сделал свое дело: общество все более заполнялось личностями с иным мировосприятием, в котором ценность ее, личности, поднималась все более, и крах старого обустройства общественного стал неминуем. Это случилось на последнем десятке лет XX века. Обычно коллективистские системы сильно сопротивляются попыткам изменить их, так что такие попытки, как правило, не обходились без гражданских войн. На этот раз обошлось. По-видимому, потому коллективизм, признанный давно характерной особенностью именно только российского общества и называемый издавна соборностью, пришел, наконец, в такое старческое состояние, пережил такую стадию, побывал в таком маразме, что надеяться на продолжение его существования уже не было никаких оснований. Лишь в столице произошли две незначительные стычки представителей разных менталитетов: в августе 1991 и октябре 1993 годов. И старорусская форма коллективизма, эта прославленная соборность, сникла и была отшвырнута как принцип общественного устройства, то есть тоталитаризм уступил место демократии. Но, уступая, старый менталитет в обществе никогда не уходит сразу и весь. Просто его носителей становится количественно меньше и меньше. Поскольку все носители всяких менталитетов всегда полагают свое мировосприятие единственно верным и вечным, то и теперь уходящие не могут понять свою обреченность и участвуют в политической борьбе, надеясь на скорую опять свою победу, полагая изменение строя лишь чьей-то злобной и чужой корыстной и преступной волей. Это тоже сопротивление, но уже без физического насилия, а по нормам пришедшей новой эпохи, в данном случае с Россией индивидуалистической, принесшей демократию, как всегда бывает с такими эпохами. В первую демократическую эпоху индивид абсолютно свободно прыгал по веткам, мало заботясь об интересах стаи в целом. Во вторую демократическую эпоху, античную (в России - боярскую), индивид уже при всей свободе должен был сознавать свои обязанности перед обществом, игнорировать которые не мог, ибо они уже составляли в нем набор нравственным норм. В третью демократическую эпоху, названную буржуазной демократией (явившейся, наконец, окончательно и в России), член общества, являясь свободным гражданином, тем не менее обязан осознавать свою связь с обществом и всю обусловленность им своей свободы, а потому следовать моральным и юридическим установкам, вытекающим из общественных интересов. Эта последняя суть вытекает и обуславливается характером менталитета, то есть определением в личностной системе, или душе, коллективистских и индивидуалистических ценностей, идей, отношений. Увы, но это соотношение сегодня, когда новое общественное устройство едва лишь явилось, в социальной нашей толще чрезвычайно разнообразно, что и обуславливает сложность социально-политической обстановки в стране и всей текущей ситуации: отношение к начавшимся реформам в обществе различно, это вызывает их трудное и противоречивое внедрение. Впрочем, процесс всякого нового обустройства после слома старого никогда не был и не может быть простым, а уж в России с ее социальной толщей и подавно. Этим и объясняется все, что происходит сегодня в России.

Первое ясное представление о ментальном разбросе на российских просторах явилось в день выборов президента, когда на этот пост баллотировались двое: демократ Ельцин и тоталитарист Зюганов. Победил первый, что несомненно свидетельствует об общем превосходстве в народном мировосприятии индивидуалистического по характеру менталитета. Это - в целом. Но в отдельных регионах с немалым преимуществом избиратель голосовал за Зюганова, что говорит о большинстве людей с тоталитарно-коллективистскими представлениями. К таким регионам относятся Приморский край, места проживания национальных меншинств (Бурятия, Тува, Калмыкия и т.д.), а также колхозные регионы, особенно населенные так называемым казачеством, в частности, Кубань, но и не только.

Во всех регионах с высокой культурой индивидуалистский менталитет к концу XX века вызрел уже основательно, и лишь характер власти, заключающийся главным образом в однопартийности и силовом принципе, мешали менталитету явиться своевременно и открыто, и потому эти обстоятельства вынуждали людей скрывать истинное мировосприятие, делая их лицемерными, отчего, естественно, снижались мораль и нравственность. И как только явилась объявленная сверху так называемая гласность, то вместе с нею и явилась и свобода быть самим собою без неприятностей поплатиться за то, как новый менталитет объявил себя скачкообразно. Не случайно по этой причине в таких регионах сразу же после августовского толчка все партийные руководители мгновенно порвали отношения с КПСС, парткомы которой вчера еще восхваляли. Так же неслучайно все секретари ЦК КПСС союзных республик в течение одной ночи стали президентами государств СНГ, то есть руководителями демократических обществ. Феномен хоть и удивителен, но вполне объясним: демократами они были уже давно, но скрывали это свое истинное содержание, лицемерно прикидываясь приверженцами КПСС из чисто корыстных соображений - их вынуждала к тому логика жизненных обстоятельств при однопартийном господстве КПСС. Но как только это обстоятельство исчезло, они стали такими, какими были по своей сути давно. Этот процесс пронизывал все общество, исключая лишь отдельные регионы, в которых менталитет не созрел, и где потому были истинные партийцы, то есть люди старого менталитета, такие, например, как Стародубцев в Тульской области и Кондратенко в Краснодарском крае. Их искренние попытки повернуть исторический процесс, суть которого ими не была постигнута, к успеху, разумеется, привести не могли, потому что их регионы были лишь частью огромного целого, которое изменило ментальность. Тульская колхозная деревенщина, как и кубанские станицы, погрязшие в староказачьих предрассудках, ни остановить исторический процесс, ни вернуть прежнее бытие, конечно, не могли, хотя кондратенковцы на Кубани долго и громко кричали, что с Кубани начнется возрождение России.

Вообще, к кубанскому процессу стоило бы повнимательнее присмотреться сегодняшним и завтрашним социологам. Еще в период смутного времени, когда шел окончательный разлом социальных эпох на Руси и установление дворянского коллективизма - всеобщего подданства царю-батюшке, с российских просторов бежали недовольные новым временем жители центральных уделов. Бежали они на юг и восток, где некоторое время продолжали прежнюю боярскую вольность. Происходил естественный отток из центра потерпевшего там поражение индивидуалистского менталитета. На дальних землях свободолюбцы пахали-сеяли, но главным образом занимались разбоем, что было вполне нравственно и называлось "ходить за зипунами". Однако новый российский строй легко настиг их и здесь. Вольные запорожцы бежали далее - на Дон и Кубань, но и здесь не могли укрыться от законов государственного оформления, и выбор у населения остался один, точнее не было и не могло быть выбора: все до единого есть подданники и служители самодержца Всероссийского. Это верно и справедливо: избежать единой воли общности в едином коллективистском социуме невозможно и нельзя. Жить под волею монарха и служить ему тогда было великим прогрессом - развитием и совершенствованием как общества в целом, так и личности. Этот процесс был оформлен официально юридически: казачьи атаманы подписали с властью договор, по которому обязаны были за право пользоваться землею нести службу по охране границ. Так вольное поначалу казачество вписалось в социальный уклад России, в иерархию феодального коллективизма: рядовые казаки подчинялись атаманам разных уровней вплоть до самого верха. Часто атаманам верховной властью присваивались дворянские титулы. Казачий социум вписался в социум российский, стал особой социальной прослойкой и неизбежно включился в процесс исторических тенденций по воле маятника Всевышнего. Коллективистская ментальность стала казачьей сутью.

Казачье бытие, однако, оказалось, да иначе и быть не могло, таким коллективистским, общным, соборным, что маятниковый процесс в нем застопорился, индивидуализм в виде буржуазной демократии в нем не был естествен. Казаки по ментальности не могли не защищать царизм и царя-батюшку как верховного батьку-атамана. Но царизм пал и без их участия. Белое движение для казачьих низов тоже было чуждо, и это обеспечивало победу советского коллективизма, по сути созвучного духу старой казачьей соборности. Идея расказачивания была естественной, потому что прежняя социальная роль казачества как защитника границ исчезла, а никакой иной, специфической для казачества, роли при советской власти у казачества не было да и быть уже не могло: третья фаза всякой эпохи приводит общество в крайность, когда все становится пределом, то есть бессмыслицей. Казачьи станицы превратились в колхозы с их крайней степенью коллективизма, далеко превосходящей старый станичный и куренной коллективизм. Новая эпоха, пришедшая в Россию в конце XX века, застала Кубань именно в стадии этого коллективизма с воскресшею еще к тому же религиозной соборностью. Это-то и обеспечило характерную ментальность станично-хуторского сознания на Кубани. Маятник Всевышнего вынужден был на Кубани застопорить свое движение. Но останавливаться, а тем более двигаться назад, никакие маятники не могут.

Да, не могут. Но вся беда в том, что носители менталитета этого не знают, и поэтому Кубань на президентских выборах голосовала за Зюганова, зовущего назад, в родную соборность. Социальный процесс на Кубани, а вместе с ним и идейно-политический, продолжают здесь оставаться сложными. Партии демократического ориентирования отстранены от власти, реформы идут тяжко и трудно. Ни народ, ни административная власть постичь не в состоянии, что демократическое будущее неизбежно и неотвратимо по той простой причине, что Краснодарский край есть часть России, на территорию которой в целом пришла демократическая эпоха. А смена эпох - это процесс независимый ни от личностных талантов, ни от партийных идеологий. Этот процесс зависит только от маятника Всевышнего, то есть от сути общественной природы, от закономерностей ее движения во времени.

Но торопится маятник и в других социально приторможенных регионах, прежде всего в национально окраинных, хотя причины приторможенности там несколько иного характера. Эти регионы России в конце XIX века и в канун третьей фазы российского феодализма пребывали фактически в первобытнообщинном состоянии. Находясь в пределах российской империи, они приняли, правда, не естественно и не по доброй воле населения, феодальную форму как предопределенную их старым тотемным духом, поэтому процесс прошел без излишней социальной болезненности. Их родной тотемизм не был принципиально враждебен христианству. И тот, и другой требовали от индивида быть рабом этого общества (тотема или бога). Существовавшие различия между первобытным коллективизмом и феодальным коллективизмом (первый - полной, второй - иерархический) были смазаны волею российской власти, которая выразилась в физическом и духовном насилии над обустройством и идеологическим отставанием этих регионов. Власть и вера (церковь) в России были разделены, отчего первобытные общины этих регионов относительно легко вписались во вновь явившееся государственное устройство. Уживаться данным регионам с явившимся после октябрьского переворота советским феодализмом было сложнее, нежели ранее с царским строем. Но насилие и здесь сделало свое дело, потому что для этих окраинных первобытных обществ советский феодализм был фактически прогрессивным строем, каковым для центральных районов России вовсе не являлся. Явившийся сюда красный комиссар воспринимался как естественная власть, не отличающаяся от власти прежней. Ничего принципиально нового в эти места советская власть не принесла. Опять стали жить сообща. Но и раньше жили так же. Коллективизация сельского хозяйства, проходившая в целом по России трудно, в этих регионах никаких протестов не вызвала, потому что являлась для местного обустройства и сознания как благообещающая форма привычного старого общежития. Для первобытной общности тувинцев или калмыков это было действительным прогрессом.

Весь маразм третьей фазы российского феодализма для верхних слоев общества явился по сути скачком в добоярские порядки, но для отставших национальных регионов он и по содержанию не был регрессом, хотя и сущностного прогресса в этом региональном процессе тоже было не много. Дальнейшее развитие социализма как известной третьей фазы обозначило главный ментальный признак российского социума - преклонение перед вождем и отцом народов. Это обозначилось особенно сильно именно в отставших регионах. В практике производственной деятельности, а также и в быту, обязательным требованием личности было непременное наличие какого-нибудь начальника, без которого само существование не мыслилось, отсутствие начальника воспринималось человеком как трагедия жизни и судьбоносная катастрофа. Есть начальник - и все прекрасно: человеку есть кому служить, и есть тот, кто за все отвечает перед вышестоящим начальством. Хотя подобное мировосприятие было распространено на территории всей России и всего СССР, но в национальных регионах получило особенно острую форму, стало наиглавнейшим в мироощущении человека. Позднее, когда в центральных регионах уже нарастало сопротивление этой нравственной установке, здесь все еще прочно сидела в душах первобытная установка - без начальника и вождя человеку и всему народу никак нельзя! Впрочем, такое мироощущение господствовало и на Кубани, и в других регионах, где маятник по известным причинам не успел осуществить в должной степени свой качок. Явившаяся в центр, в Москву и Петербург, демократия в августе 1991 года была в окраинных регионах воспринята как действия происков врагов. Поскольку в таком сознании прочно и давно сидела установка, что вся история делается личностью вождя (царя, батьки-атамана), то естественно и ответственность за обвал единоличной власти КПСС и , стало быть, всей советской власти, сознание этих отсталых регионов немедленно отнесло на личность Ельцина, который якобы Россию продал и сам продался западной закулисе. В этих регионах, на Кубани особенно явственно, смена эпох, совершающаяся всегда независимо от людей, от партий и личностей (хотя непременно через них и никак иначе), сознанием всегда воспринималась в этой вечной иллюзорности: происки враждебных личностей! Это есть не только следствие невежества народного, но и само это невежество было всегда проявлением определенного менталитета, за последнюю тысячу лет коллекивистского по своей структуре. Явившееся новое не воспринимается как естественное и необходимое, но вызывает сопротивление носителей вчерашнего мировосприятия и тоску по вчерашнему дню, по вчерашнему обустройству, по вчерашней власти. И когда случились первые в России выборы президента на новых, демократических и поэтому непонятных старому сознанию основах, электорат на Кубани отдал голоса тоталитаристу Зюганову, а не демократу Ельцину. Но в целом Россия была уже иной ментальности, и поэтому президентом стал Ельцин. Старое коллективистское мировосприятие, обуславливающее тоталитаризм, стало российским прошлым, а страна шла в развитии социума далее, несмотря на отсталость отдельных регионов.

Но заметна в этих регионах (назовем их исторически притомившимися) некая кажущаяся противоестественность. Казалось бы, уж коли вы так яростно стоите за прежнее социалистическое обустройство общества и государства, то и процесс приватизации должен был бы застопориться. Но, увы, именно здесь-то приватизация ярко превратилась в то, что народ назвал прихватизацией. Расхищение и воровство, осуществляемые чиновниками в отсталых регионах, как раз приняли наибольшие размеры. Логика того же старого сознания: коли все хапают общенародную собственность, то и нам можно. Этот процесс захватил все слои, но более всего чиновничество. Бюрократия теперь захотела не только власти, но также и то, что с помощью этой власти можно приобресть - собственность! Они яснее низов учуяли: идет эпоха индивидуализма, и спешно открывали банки, вчера бывшие общественными, и акционерные объединения. Все и всякие начальники бросились приобретать ваучеры, точно почуяв, что общенародная собственность не вернется, ибо в советские годы она стала фактически нелепостью и ложью, как это всегда случается в третьих фазах, когда здравый смысл от своей чрезмерности превращается в бессмыслицу.

Этот процесс в 1990-х годах практически шел во всей России, но в отсталых регионах он приобрел крайние формы, и все стали свидетелями махрового первоначального капитализма. Руководители высших административных структур одновременно становились владельцами, часто через подставных лиц, огромной собственности, не зная еще, как ее использовать в чисто экономическом смысле. Явился своеобразный слой "новых русских", много хапнувших, но еще не умеющих хапнутым распорядиться. Процесс этот был вполне естественным после приватизации. Социальная структура общества стремительно менялась. Новые классы оформляли свои партии, а руководителями их становились опытные вчерашние номенклатурщики рухнувшей всесильной компартии. Они занимали руководящие должности в администрациях и в то же время тайно, а порой и открыто, становились владельцами фирм и ассоциаций. Они понимали, что дальнейшая демократизация неизбежно приведет к диктатуре закона, перед которым им, сегодня бесправно хапнувшим, может статься, придется держать ответ. Поэтому дальнейшей демократизации они не хотели. В то же время было очевидно, что возврат к старому, если и состоится, то без национализации собственности и, стало быть, при возвратившееся беззаконии и бесправии хапнутое уже не отберут. Это и требуется для советского чиновника при создавшейся социальной ситуации. И они принялись формировать государственные партии то при одном премьер-министре, то при новом-старом президенте. Эти партии, сформированные под определенную личность, объявлялись не левыми и не правыми, а некоей серединой, центром, и поскольку состояли преимущественно из чиновников высоких предпринимателей, то были чрезвычайно активны - они предержали власть! Часто они открыто называли себя консервативными партиями. Казалось бы, что тут плохого? В Англии, например, одна из партий уже не одно столетие называет себя консервативной. Только вот сущность консервации у нас не та же самая, что в Англии. Но тоже закономерна и естественна.

Установление в России реальных демократических норм и принципов стало делом трудным и долгим. Реформы замерли, с одной стороны, по причине недостаточного соответствующего менталитета в низах, а, с другой стороны, реальным реформаторам стало страшно, что в таком разе может явиться законность и им придется расплачиваться за их сегодняшний произвол. Пока же им ничто не грозит. Романтические носители старого коллективистского менталитета объединяются, в силу характера менталитета называют себя патриотами в отличие от демократов-индивидуалистов (стало быть, непатриотов), заставляют многих в обществе жить иллюзиями возврата, что выгодно захватившим власть бюрократам и индивидуалистам, которые ради лично-корыстных интересов вовсе не прочь прикинуться патриотами.

Такова ситуация сегодня в России: притомившаяся госпожа История прикорнула немного передохнуть. Но маятник Всевышнего не остановить. Он незаметно продолжает вытеснять из менталитета коллективизм, что с неизбежностью приведет к установлению созревшей для послетретьефазного коллективизма демократии. Лишь дайте чуть-чуть передохнуть притомившейся на российском социальном бездорожье госпоже Истории.

7. Спотыканье Маятника.

Всякий живой организм при отклонении его от установленных природой норм становится нежизнеспособен. Такое отклонение называется болезнью, или язвенным процессом, и ведет к преждевременному прекращению существования. Общественному организму, или социуму, также свойственны отклонения от норм, вызывающие болезненные состояния общества, специфические язвы.

Однако прежде чем говорить о социальных язвах, следует подвести явственно обозначившиеся итоги процесса социальной диалектики, с которой мы знакомились в предыдущих главах.

Итак, общие закономерности развития на Земле социальной природы оказались теми же самыми, по которым происходит развитие живой природы вообще. Духовный мир не является неким словно бы неземным, кем-то заложенным неземным сознанием, а является следствием диалектики материальной природы во времени, и совершенствуется он так же, подчиняясь общим существующим на земле закономерностям. Возник же этот духовный, отношенческий мир потому, что носитель его, homo sapiens, оказался не только материальным существом, но в то же время стал и членом общества. Позднее эти общества, существующие непременно с государственным обустройством, развивались во времени, переходя от эпохи к эпохе с противостоящими по принципу менталитетами, и мы проследили, как работала эта закономерность в течение истории. Смена эпох-менталитетов происходила маятниковым образом, что в целом не является чем-то новым, ибо науке давно известна эта зигзагообразность. Мы в данном случае представили ее не в плоскости, а в объеме-времени, отчего и обнажилась маятниковость всего диалектического процесса. Однако мы проследили лишь общую закономерность, тогда как во всякой природе, в том числе и социальной, имеются отклонения, порой весьма болезненные, ведущие к прекращению бытия. Если посмотреть на развитие земного социомира сравнительным образом, то обнаружатся дополнительные особенности развития отношенческого мира: в разных частях планеты этот процесс шел с неодинаковой скоростью, качание маятника не было одинаковым везде на земном шаре. В ранние эпохи он качался заметно быстрее там, где биогеографические условия были более благоприятны для существования животных видов. Позднее маятник обнаружил иные причины для замедления своих качков, на которых сказывалось уже не географическое положение общества, а причины, находящиеся в самом социомире. Ими придется объяснять и тот давно замеченный учеными факт, что иные народы, некогда пребывавшие в весьма развитых социальных формах, вынуждены были совсем исчезнуть. Так почему-то исчезли, например, инки, проживавшие на американском материке и оставившие следы высококультурной цивилизации. Уже писаная история отмечала существование общества египтян в Африке, от которого остались гигантские пирамиды да само слово "Египет", а более ничего. И в настоящее время есть много малых народностей, существующих почти на всех материках, но готовых раствориться в социальности стран, в которые они входят, и цивильность которых их поглощает. Кроме того, есть и более удивительные явления, совершающиеся на глазах сегодняшней истории. Социальные формы и судьбы таких народностей как ненцы, чукчи, удэге и других более-менее понятны и объяснимы, и перспектива в целом обозначилась: их отставшая общинная форма, вливаясь в более совершенные цивилизационные структуры, растворяется в них, и потому смыслом их естественного существования становится сколь возможно скорое овладение передовой нормой, хотя этот принцип для национального сознания болезненен, но никакого иного пути, по-видимому, тут не предвидится. Сам процесс в целом ясен и несложен. Но есть и более сложные социальные явления. Особенно экзотичен, и даже удивителен, социально красочен, хотя и трагичен процесс социального развития народа семитского типа. Некогда таковых народов этой, как считают некоторые ученые, расы было много. До настоящего же времени дожила и продолжает существовать лишь одна его национальная разновидность - иудейская. Обычно принадлежащих к этой нации называют евреями. В России их издавна называли жидами. По-видимому, такое название появилось неслучайно. В настоящее же время оно приобрело иронический оттенок, даже оскорбительный.

В чем же особенность и специфичность этого народа, превратившегося в язву на социальном теле человечества? Ведь еврейская социализация началась так, как они все обычно и начинаются, а позднее случилось нечто такое, что нарушило естественный процесс. Что случилось? Для начала вспомним, как вообще идет социальный процесс. И у евреев некогда было так же: родившийся еврейчик в процессе воспитания и обучения становился личностью, то есть системою усвоенных отношений с миром (в том числе и с миром человеческих отношений), и так становился членом еврейского общества. Его менталитет становился таким, каким был менталитет еврейского общества. У всех народов, и у евреев первоначально тоже, господствующая отношенческая система в обществе на каждый данный период истории характеризовалась соотношением в ней коллективизма и индивидуализма как принципов: если в системе, а, стало быть, и в личности, ее усвоившей, больше коллективистских интересов - это одна эпоха, если больше индивидуализма - эпоха другая. Этот процесс мы проследили и обнаружили причину смены эпох и их принципиальную противоположность по ментальности. Чтобы понять особенность еврейской болезни, необходимо и на еврейскую историю взглянуть с той же точки зрения.

Причины, вызвавшие язвенную социоболезнь еврейского общества, просматриваются в его далекой истории. О том свидетельствует созданный творчеством этого народа его удивительный фольклор - так называемый "Ветхий завет", в котором действие исторических закономерностей, хотя и в специфичной форме, часто художественной, отразившей социальное бытие народа, его верования, его ментальность в давно ушедших веках , выражено в религиозных формах. Во времена, изображенные в "Ветхом завете", действие исторических закономерностей отразилось невольно, хотя и не теоретически, а художественно, ибо не было в то время по этой части соответствующей науки. Тогда это было общество со всеми его естественными атрибутами, существовавшее на единой территории с государственным устройством. Но это общество перестало существовать более двух тысяч лет назад. А мы сейчас знаем, что принципу государственного устройства строго соответствует принцип общественного менталитета. И вот в наличии такая оказия: общества с его ментальностью нет более двух тысяч лет, столько же времени не существует и обусловленного этим менталитетом еврейского государства, а народ, называемый евреями, - вот вам пожалуйста - есть, как есть и нравственные и моральные представления, носителями которых является только организованное общество, какового, оказывается, в наличии вовсе нет. И даже более того: об этом народе, две тысячи лет не имеющем ни общества, ни государства, все эти тысячи лет не прекращаются разговоры во всех странах и обществах планеты. Не странно ли, что народ, не имеющий ни общества, ни государства, продолжает играть социальную роль во всех странах и обществах земли! Неоспоримый факт: евреи рассеялись по всему земному шару, и случается, что еврейские личности иногда даже играют ведущие роли в обществах народов, являющихся социально полными частицами человечества. Не мудрено, что, наблюдая это издавна существующее явление, ученые задаются вопросом: что же это за странное явление в духовном мире планеты? Да и то: весь мир развивается, а еврейский социум стоит как бы в стороне от диалектики социальной природы. Нравы и ритуалы в еврейских общинах почти не отличаются от тех, которые отразились в древнейших фольклорных созданиях, считающихся и ныне Священными писаниями - Торе и Талмуде. От "Нового завета", хоть и создан он был ими же, но позднее, евреи отказались сразу же, узаконив в известных талмудских Законах неискоренимую и ожесточенную войну против христианства как новейшей по тому времени форме мировосприятия. Естественен вопрос, как же случилось, что новая общественная идеология, родившаяся в их же среде, была ими отвергнута? Для человека, знакомого с еврейской историей, большой тайны в этом нет.

В далеком прошлом народности семитского типа не были склонны к концентрированной общественной жизни, обращаясь к ней лишь в моменты крайней опасности. А в обычной жизни все решала физическая сила индивида, она же обеспечивала объем его свободы. Так сыновья Евы и Адама, Каин и Авель, в драке, закончившейся победой сильнейшего, показали способы разрешения проблем, возникающих между индивидами. Конечно, такая ментальность, будучи чуть не стопроцентной индивидуалистичной, была на том уровне цивильности свойственна не только семитам, но и вообще всему виду явившихся на белый свет и прыгавших по веткам в поисках пищи антропоморфам. Позднее явилась необходимость жить не индивидуально, а единым племенем, ибо никак иначе выжить стало невозможно, и потому индивидуалистский менталитет в индивидах-семитах пропал, сменившись коллективистским мировосприятием, что возможно лишь в поклонении единому богу и его наместнику на земле племенному вождю-царю. И началась эпоха царей, прекрасно отраженная Священным писанием, созданном семитами, в том числе прежде всего, евреями. Так явился золотой век истории Израиля и Иудеи, продолжавшийся более тысячи лет. Вся социальная сложная история этого века является нынче нам в ярких картинах "Ветхого завета", рисующих коллективистский по ментальности образ народного бытия. Такое мировосприятие и создало соответствующее оному государственное оформление, продержавшееся довольно долго. А между тем в ближайших окрестностях - в Греции и Риме - родился античный век с многобожьей религией и соответствующими этой идеологии формами государственного оформления, тоже принципиально противоположного мировосприятия - индивидуалистского. В эти мощные общества индивидуалистского менталитета вошли и все далекие по тому времени окрестности, в числе которых оказалось и еврейское пространство с его первобытнообщинным царизмом, отчего оно превратилось в провинцию многосложного великого Рима, надолго прекратив - почти на две тысячи лет - свое существование как особого еврейского общества и государства. Наступившая долгая и сложная эпоха религиозных войн к возвращению золотого века не привела. Так коллективизм в чистом виде не возвратился, а был совокуплен с индивидуализмом античности, что невольно привело к социальной многослойности. Что означало, что былая единая еврейская религия распалась на секты в разной степени ментальности: евреи, хранившие в своих сообществах-сектах старые основы первобытнообщинного коллективизма-коммунизма с его вождизмом и единобожием, лишь слегка осененного индивидуалистичной свободой; саддукеи, хоть и принявшие новый порядок, но в душе мечтавшие о возрождении еврейского государства; фарисеи, те израильтяне, которые наиболее удачно организовали свое бытие в условиях римской кабалы и потому наиболее склонные к принятию их мировосприятия, но не без своего единого бога Иеговы, что заставляло их перетолковывать Священное писание с его сказаниями об Аврааме и Моисее; и, наконец, рабы, которые никакой значительной роли в обществе не играли, но по духовной позиции возвращение в первобытный коммунизм обещало им равенство с другими членами племени.

Когда же наступила последняя фаза римского античного мира, когда их индивидуализм превратился в крайние формы эгоизма, отчего падали и даже иногда вовсе исчезали мораль и нравственность, в провинциях, в том числе и еврейской, возникли многочисленные течения сопротивления, различающиеся уровнем и формами такового: от решительных секариев, уничтожавших римских легионеров до приверженцев Христа, ратовавших хоть и не за возвращение далеких прошлых форм, но за их изменение на основе единобожия и всеобщего примирения в этом царстве Божием. Третьей социальной группой, выступившей как против секариев, так и против христиан, были фарисеи. Обстановка сложилась таким образом, что Римская империя перед тем, как окончательно развалиться, успела в Иудее и Израиле полностью разгромить сопротивление и даже невосстановимо разрушить Иерусалимский храм. Приверженцы Иисуса Христа были вынуждены бежать далеко за пределы родной земли, а их основатель был распят по римскому обычаю на кресте за 70 лет до этого окончательного разгрома. В этом содоме и апокалипсисе сохранились лишь фарисеи, умевшие по долгому опыту так приспосабливать свою религию, что она помогала им выживать в любых условиях. Они и явились основой продолжавшей существование нации евреев. Ни с каких других фундаментов евреи продолжать движение в историю не могли. Христианство, возникшее в среде евреев, с этого момента перестало быть еврейским. Христианами становились представители всех мыслимых на земле наций и народностей, но только не евреи. Естественно же и то, что именно христиане стали более других верующих ненавистны евреям, о чем красноречиво свидетельствуют законы Талмуда, ожесточенно направленные против христиан с настойчивой интенсивностью. По этим законам все грешные поступки перестают быть грешными, если совершены были против христиан.

Однако Талмуд, оставаясь главной заповедью духовного поведения и основой нравственных норм, так и не стал ни основой общественной морали, ни конституционной нормой, поскольку ни еврейского общества, ни еврейского государства не было в течение почти двух тысяч лет, несмотря на окончательный развал того государства, чьей окраиной оно было в самом начале текущей эры. Христианство распространялось и крепло, становясь главной идеологией государств и обществ в Европе, открывших и приведших к рассвету новую, феодальную, эпоху, по принципу ментальности противоположную античной. И все это время на территории, где продолжали жить фарисеи, единственно представлявшие собою евреизм, их государство и общество так и не сложилось. Они не успели: после ухода римлян туда пришли арабы и построили на их бывшей территории свое общество и свое государство, лишив надолго, а фактически окончательно, евреев возможности сложиться в современную общность. Так фарисеи-евреи вынуждены были покинуть место, на котором проживали около пяти тысяч лет и на котором сложили о себе прекрасные сказания. Они пошли по всем странам белого света, не имея возможности создать собственное общество. Для нации это было тем более горько, что не сбывалось главное из божьих заветов, по которому они должны были стать повелителями всех народов, то есть главенствовать над миром. И вот поди ж ты!

Мы уже знаем, как и почему происходит совершенствование общества, его прогресс, его движение ко все более сложным формам цивильности. Кратко это, напомним, выглядит в следующем: в свободно развивающемся обществе по причине социо-экономических изменений бытия начинает меняться менталитет индивида, что приводит к изменению мировосприятия, и начинается борьба в обществе между представителями старого и вновь возникшего менталитета, приводящая часто к жестоким формам таковой, в результате чего побеждает порожденный изменившимся бытием новый менталитет с иным, отвечающим новому бытию, соотношением в личности коллективизма и индивидуализма, какового до сего дня еще в истории не бывало. Это обеспечивает в личности и обществе появление новых начал: нормы морали, а, стало быть, и нравственности в личности совершенствуются так, что индивид становится человечнее, совершенствуется суть понятия гуманизм, что в целом отражается в нормах общественного оформления. В этом же направлении изменяются и все структуры общественных отношений, норм и законов государственности, то есть вынуждена в этом направлении измениться и Конституция и всякого рода УК, ГК, УПК и т.д. То, что в предыдущих эпохах считалось нормой, сейчас перестает ею быть. Повторим: все это возможно лишь в свободно развивающемся обществе.

Теперь заметим, что с евреями в их истории произошла такая штука, что они перестали быть свободно развивающимся обществом, и потому в их среде ведущая к прогрессу диалектическая закономерность уже не работает.

Евреи как нация уже в течение полутора тысяч лет живут мелкими общинами в разных местах земного шара, в странах всех материков. Казалось бы, живя в обществах, неизбежно подчиненных закономерностям исторического развития, евреи должны были бы стать носителями тех общественных отношений и всех тех социо-этических норм, по которым устроено общество, в котором они вынуждены проживать, иногда очень продолжительно, так что общество их проживания успевает менять исторические эпохи своего бытия, включая все нравственные и этические перемены и проживающих в нем евреев. Но вот этого-то с евреями как раз и не происходит или происходит лишь в незначительной степени и ненадолго. Замечено, что в какой бы стране ни появилась еврейская община и сколько бы поколений ее там не сменилось (в России, Франции, Германии и т.д.), евреи не становятся в личностном отношении ни россиянами, ни французами, ни германцами, но везде и всегда остаются носителями какой-то своей особенной системы личностных установок, совершенно не похожих на те, в которых пребывают. Давно замечено: евреи никогда и нигде не признают своими людей, которые их окружают. В ответ и окружающие их люди тоже никогда и нигде не признают евреев общественно своими. Эта взаимная неприязнь часто приобретает очень острые формы. Например, в России известная партия черносотенцев ставила своей целью организацию еврейских погромов. Немецкий фашизм, и не только немецкий, не беспричинно объявлял войну иудам, а, придя к власти, на практике осуществлял такой еврейский геноцид. Это бесчеловечно и преступно, но нас сейчас интересуют причины такого геноцида.

Так почему же евреи, поселяясь общинами в других обществах, не хотят быть носителями существующих в обществе духовных ценностей? Причина в том, что, где бы евреи ни жили, они не могут изменить тем оценкам, которые дал им через Моисея на горе Сион бог Иегова. А оценки эти таковы, что измена им равнозначна лишению себя смысла существования. Бог сказал им, что они есть лучшая в мире нация и ей суждено в будущем, неважно когда, владеть миром, быть народом-властелином над всеми народами земного шара. Далее следуют правила, которым необходимо следовать, чтобы быть достойным означенной цели. Тут даже если кто и захочет принять окружающее мировосприятие, да не сможет: цена велика. Кроме того, означенная цель давлеет над евреями так долго, что стала уже врожденной, этаким природным рефлексом. Если это действительно так, то историческая перспектива у еврейского народа безнадежна. При других обстоятельствах надежда, хоть и весьма скромненькая, остается. Без природного рефлекса поправка возможна.

Причина в этом случае кроется лишь в системе тех личностных установок, которые маленький еврейчик начинает получать от родителей. Впрочем, родители - не самое главное, ибо они часто желают, чтобы их ребенок вписался духовно в окружающую среду. Настоящая же беда в том, что евреи всегда и везде живут общинами со специфичными нормами и правилами, в которых и господствует отличная от нееврейскогообществасистема личностных установок, идущая от очень далеких времен. Начинающаяся еврейская личность усваивает законы Талмуда как стержень системы человеческих отношений, что сразу же делает для ребенка окружающий его мир общества враждебным ему. Ребенок усваивает, что настоящее, человеческое пребывает лишь в его еврейской общине, а все, что вне ее, это все есть зло. Такая установка, став личностной сутью человека, обуславливает отношения еврея с малых лет с окружающим его миром неиудеев. Они все плохие, потому что все его благие деяния заключаются в том, чтобы делать зло неевреям-окруженцам, причем возможно хитрее, чтобы скрыть пока свою суть, даже прикинувшись до времени своим, но зато уж потом, когда он станет властным и богатым, он им покажет их кузькину мать. Так же быстро он узнает, что у него есть свой бог, настоящий, который, затаившись, правит миром, и поэтому время их, евреев, скоро настанет, а пока надо прикинуться и надувать этих всех олухов с их Иисусом Христом, обманывая и обсчитывая, ибо так велит закон божий. Затем, постигая по Ветхому завету, Торе историю своего некогда великого, интересного и талантливого народа, он пропитывается духом гордости за свой народ, обидой и ненавистью на всех остальных за то, что лишили евреев права жить таким же большим государством-обществом, где все они властвуют, не давая им, евреям, права заявить свое истинное содержание и свое предназначение быть властелином народов, какое вложил в них от природы настоящий бог.

Личность с такими установками, почерпнутыми из святая святых, от самого бога, все более обучается тому, как надо жить в среде неверных, что нет ни малейшего греха их обманывать, применять против них насилие, а главное - не быть ими понятым, для чего надо постоянно лицемерить и вообще поступать только так, чтобы было выгодно только тебе и твоей общине, а не этому обществу и государству, в которых он со своею общиной вынужден находиться. Система таких установок, как правило, не остается неизвестной для окружающих, хотя евреи, естественно, и стараются изо всех сил хранить все это в тайне и не обнажать себя перед "несвоими". Подобная система отношений не может находиться в непроницаемой тайне, и поэтому часто оплачивается тем же - неприязнью окружающих как к еврейской общине в целом, так и к отдельным ее представителям. В русском фольклоре еврей стал безнадежно отрицательным персонажем, а добрая половина тысячами и миллионами слагаемых анекдотов посвящена Абраму и Саре. И это не только в России, это отношение наличествует во всем мире.

Неприязнь к евреям однако не везде одинакова. Особая ее ожесточенность, доходящая до ненависти, давно стала проявляться там, где еврейские общины, становясь крупными, осмеливались на глубинные ритуальные действа, идущие, похоже, из первобытнообщинных времен, например, человеческие жертвоприношения. Если христиане отвергли подобное с самого начала, то фарисеи, так и не отказавшиеся от него, прибегают к жертвоприношениям до сих пор. О принесении евреями в жертву богу человеческой крови, почему-то часто детской, написано много книг, количество которых от века к веку не сокращается, а все возрастает, но ритуальных убийств не убывает. Еврейские общины стараются это утаивать, что свидетельствует о том, что они сознают безобразие творимого. Но снова его повторяют, выдавливая кровь из приносимого в жертву младенца. Можно, конечно, легко определить, из какого общества пришла эта этическая ценность, являющаяся нормой для их носителей до сих пор. Резонно спросить: почему эта норма не исчезает, а продолжает включаться в систему духовных ценностей? Ответ красноречив и лежит неглубоко.

Некогда еврейское общество, как показывает история, записанная народом в фольклорных сказаниях "Ветхого завета", развивалось по естественным законам социальной природы: сменялись менталитеты, менялись эпохи, и вместе с ними менялись духовные ценности, системы отношенческого мира, личностные установки членов общества. По известной причине этот диалектический процесс прекратился, евреи расселились по всему миру маленькими общинами, и их движение к прогрессу еврейского социального, духовного мира прекратилось. Конечно, не случись такого с народом и продолжи он свое существование большой социальной массой, этот социум продолжал бы развиваться дальше и в настоящее время был бы на уровне стран передовой цивилизации. Однако случилось то, что случилось, и закон естественного развития перестал работать, отчего остановилось и развитие еврейской нации, и эта остановка продолжалась более полутора тысяч лет. Представители еврейских общин являются носителями тех этических форм и норм, которые существовали в их обществе на момент остановки: фарисейское сожительство духовного мира первобытной эпохи с духовностью античного язычества. И если весь мир вокруг них с их мелкими общинами продолжает движение вперед, к новым формам бытия, то еврейский дух остановился на том древнем уровне и производит впечатление отстающего все более, идущего как бы назад. И вынужденные жить по столь древним духовным ценностям, евреи и сегодня продолжают применять в повседневной практике формы средневековой и досредневековой нормы. Доантичная, отраженная в сказаниях фольклора тех далеких дней жажда властвовать над всеми народами становится стержнем этического сознания, нормы которого продолжают процесс формирования личностей в еврейских общинах, сознательно огораживающихся от ценностей духовного мира обществ, окружающих эти общины.

Однако необходимо отметить тот факт, что из недр еврейских общин иногда вырываются талантливые личности, но их роль, часто значительная, обуславливается тем, что они успевают усвоить и постичь отношенческий мир окружающего эти общины нееврейского общества, и потому получают возможность принять участие в большой жизни. Но все же заметно, что духовный мир этих личностей (в науке, искусстве, литературе, политике) оказывается по характеру их ролей подвержен влиянию фарисейского фундамента, что сказывается на специфичности их ролей и личностной значимости. Однако уже замечено, что со временем таких личностей появляется все менее. Максимальное их число приходится на так называемый период Ренессанса, но позднее отчетливо обнаруживается тенденция к уменьшению, и в настоящее время это всего лишь единицы. Причина прозрачна: человеческое общество идет ко все более высоким формам цивилизации, отчего остановившийся социум еврейства невольно вынужден отставать все более. Но даже лучшие их представители движимы часто невысказываемою идеей господства еврейской нации в мире.Но иногда и среди них случаются потрясающие откровения, хотя и в этих случаях авторы откровений пытаются прятаться за иные спины. Так случилось с авторством известных "Протоколов сионских мудрецов", явившихся уже в самый канун XX века. Эти мудрецы, а, точнее, один мудрец, как подозревают, Ашер Гинцберг, все еще всерьез полагает, что главное право есть сила, а лучший строй правления - монархия и т.д. В целом "Протоколы" являются планом воцарения евреев над миром. План этот весьма тщательно, логически и талантливо разработан, и все евреи в мире сегодня с ним ознакомлены. Все это еще раз подтверждает, что еврейская нация, еврейские индивиды сильно отстали в своем развитии, поскольку не могут увидеть новейших форм общественного обустройства. Естественный маятник Всевышнего почти перестал в них качаться, и потому на фоне стремительно продолжающих развиваться других наций евреи смотрятся столь же стремительно отстающими. Если в прошлые века они еще могли рождать значимых личностей, которые наравне с представителями других наций занимали место в истории науки, культуры, то сегодня на такое участие евреев надеяться уже не приходится.Еврейский феномен процесса национального социовырождения подходит к значимой черте - прекращению вообще участия в жизни земного человеческого социума.

Таким образом, налицо удивительный факт социальной дегенерации. Однако феноменом этот факт назвать все-таки нельзя. Он не исключителен, а, может быть, и распространен в человеческом сообществе земли. Историкам известны существовавшие некогда и ушедшие навсегда многочисленные народы. Такие есть и сегодня, находящиеся в стадии исчезновения, например, цыгане. От евреев они отличаются, пожалуй, только тем, что представляют собою еще более древнюю, нежели евреи, нацию. Вышли они не из иудейского мира, а из индуистского, и задолго до появления семитского отростка, пройдя свою стадию золотого века, они расселялись по всем уголкам населенного мира, по-видимому, по сходной же причине. Оказавшись в иных местах населенной земли они, тоже отставая от социального совершенствования других народов, начали участвовать в социальном процессе, выдавая белому свету редких по необходимым способностям личностей, но со временем перешагнули и эту черту, за которой подобное участие стало невозможно. Но если и они несли первоначально идею всемирного господства, то, надо полагать, это обошлось человечеству недешево. Впрочем, могло быть и иначе: либо они с самого начала, исповедуя индуизм, не претендовали на господство над нациями, ибо в этой религии ничего подобного не было и нет, либо, оказавшись далеко за чертой социальной значимости, добровольно утратили жажду такового господства, что евреям пережить еще предстоит в не очень далекой перспективе (если не вмешается фактор сознания). По-видимому, и они на первой фазе, после утраты своего общества и государства жили в разных землях тоже общинами, но на каком-то этапе и эту форму потеряли, перейдя к кочевому образу существования. Евреи еще до такой фазы не дошли, но она, по-видимому, недалеко. Для цыган же и она становится отживающей. Еще Пушкин заметил эту их фазу в расцвете и изобразил ее: "Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют, они сегодня над рекой в шатрах изодранных ночуют". Нынче такое кочевание почти не наблюдается. Цыгане все более переходят в иные формы бытия, становясь в обществах, по которым ранее только кочевали и за его счет жили, полнокровными его членами: они женятся или выходят замуж за нецыган, покидая табор, то есть практически перестают быть цыганами. Евреи до подобной фазы своей истории еще не дожили. Одна из их главных духовных норм заключается в том, чтобы не жениться и не выходить замуж за неевреев. Возможно, что и цыгане много веков или тысячелетий назад исповедовали эту же норму, не зная еще, что именно она ведет народ к физической дегенерации ничуть не меньше, чем отставание и обнищание духовное.

В самом деле, зоологами уже давно замечено, что если какой-либо вид животных в природе по численности уменьшается ниже уровня определенного предела, то его вырождение и исчезновение неизбежно. До современных ученых это было замечено жрецами первобытных племен, и возникла этическая норма, запрещавшая совокупление мужчин и женщин одного рода, плод должен был явиться от сожительства полов разных родов, ибо в противном случае рождались нежизнеспособные особи, и племена, в которых половая связь не регулировалась подобным образом, заполнялись физическими дегенератами и погибали в межплеменной борьбе. Одной из главных заповедей, которые бог дал людям, известных по тому же "Ветхому завету", была та: "Не прелюбодействуй!" Евреи эту норму долго почитали, до времен, когда нормы развращенного в своей последней фазе античного мира, презревшего в этой фазе вообще всякую мораль, не повлияли в этом направлении и на еврейскую религию, носителями которой стали лишь фарисеи, стремившиеся выжить в период позднеантичного засилья. Позднее эта норма, позволявшая секс с родственниками, стала законом Талмуда во времена, когда существовать евреи стали уже общинами, когда уже условия существования стали вынуждать к такому сожительству, что, естественно, не могло не привести к физической дегенерации. Так вырождение социальное, о котором мы говорили выше, соединилось с вырождением физическим: дегенерация духовная дополнилась дегенерацией материальной.

Возможно, что такую фазу прошли в своем развитии и другие выродившиеся народы, в частности, цыгане. Евреям сегодня, наверное, было бы еще не поздно распознать этот цыганский опыт и спохватиться. Но надежды, что они это сделают, почти нет, ибо исторически они уже находятся у черты, которую цыгане давно перешагнули.

Так отчетливо обнаруживается, что социум земного человечества, в целом продолжающий естественно развиваться, поднимаясь к новым нормам морали, нравственности, культуры, в некоторых своих местах вдруг оказывается пораженным серьезной болезнью: на его теле живет язва. Причина относительно просматривается: в результате каких-то социальных обстоятельств, быть может, случайных, на фоне продолжительного исторического процесса, народ вдруг лишается возможности оставаться обществом и государством, отчего, естественно, перестает развиваться, и его история, как и социальная суть, останавливается...почти. Не все исчерпано для зарождения некогда весьма цивильного по давним рамкам народа, оставившего прекрасную культуру. Если этот народ будет продолжать преследовать цель мирового господства и успеет еще находить в себе силы для попыток его осуществления, то земной человеческий социум ждут недуги, быть может, с жертвами, и немалыми, которые оно понесет, прежде чем успеет сделать социо-хирургическую операцию по устранению этой болезненной язвы. Но ведь возможен и такой вариант, что попытки современного еврейства завладеть правом управлять всем человечеством, выразившихся в планах вроде "Протоколов сионских мудрецов", так в планах и останутся. Тогда у этого народа есть два варианта будущего: Первый: еврейство пойдет по пути, протоптанному цыганами, и тогда серьезной опасности для мирового социума представлять уже не будет до окончательного полного растворения в социальной среде других обществ. Второй: еврейство становится расцветающим обществом, но в том случае, если этические нормы господства над миром евреями будут отброшены определенно и открыто. Такая возможность на сегодняшний день еще остается. Еще в середине прошлого века с помощью Лиги наций (ООН) евреи получили возможность организовать свое общество и государство с названием Израиль на местах, близких к упоминавшимся в "Ветхом завете". Общество это оказалось построено по нормам современной цивилизации, и потому фарисейской религии, обязывающей жить по законам Талмуда, в нем нет. Более того, исповедующие фарисейскую идеологию-религию иудеи, которых можно встретить в черных костюмах и шляпах на улицах Тель-Авива и Иерусалима, фактически к государственному обустройству отношения не имеют, ибо религия их от государства отделена вместе с талмудистскими законами. Таким образом, организованное еврейское общество имеет незначительное отношение к евреизму, идущему от Моисея через фарисеев. Открывается благая перспектива: если евреи всего мира откажутся от законов талмудизма и примут предложенное ООН с современными нормами морали и этики общество, то еврейское общество-государство явится заново. Но это будет уже другое общество и другое государство, имеющее мало общего с той этической системой, которою живут еврейские общины сегодня во всех странах. Вот это можно уже назвать феноменом. Этот факт будет свидетельствовать о том, какие гигантские возможности открываются у мирового сообщества.

Затронутые проблемы социальных отклонений в сложном явлении, называемом диалектикой земного человеческого социума, не ограничиваются изложенным. Предмет этот куда сложнее и многообразнее. При внимательном рассмотрении в нем можно обнаружить большое разнообразие форм и отклонений, представляющих собою ветви огромного разросшегося дерева социального мира, мира отношенческого, мира духа. Одни ветви этого дерева продолжают расти и расцветать, другие засыхают и, отломившись, падают вон из кроны. Евреизм на этом дереве выглядит отсыхающей ветвью. Она засохнет и отпадет, вместо нее, возможно, в сегодняшнем Израиле может начать расти новая веточка, яркая, зеленая, у которой будут все перспективы цвести и размножаться. Это будет зависеть от того, сможет ли еврейство, рассеявшееся по всему миру, осознать происходящее. Все это, однако, весьма маловероятно, потому что в проблему непременно должно быть включено сознание нижних слоев еврейского населения, пребывающих в общинах, где господствует специфический дух и специфические отношения с окружающими их обществами. Средневековое сознание этих слоев в сегодняшних условиях вряд ли возможно отвергнуть от сионизма. Так что человечеству, по-видимому, придется прибегнуть к хирургическим операциям. Впрочем, евреизм не первая и не последняя язва на теле человечества. Такого рода язвы излечиваются трудно. В них время от времени вспыхивают воспалительные процессы вроде протоколов сионских мудрецов, что ведет к обострению естественного ментального противостояния, в частности, отставших социумов с ушедшим вперед цивилизованным сознанием. Если этот процесс будет оставаться естественным, то маятнмк Всевышнего как форма таких закономерностей вынужден будет реагировать так, как он единственно и может - замедлением качкообразности, что означает, что развитие земного социума затруднится и потому замедлится, что, как известно, сопровождается муками и жертвами. Так что человечеству желательно бы не забывать уже накопленный по этой части опыт, особенно тот, который случился совсем недавно, когда в Германии подобную же вспышку сделали тоже свои, немецкие, сионские мудрецы, разбуженные социальным ощущением расового и национального превосходства над другими социумами. Для погашения этой вспышки человечеству пришлось пожертвовать 30 миллионами человеческих жизней многих наций. Эта вспышка произошла тоже в отставшем по развитию этическом мире со специфическими условиями существования немецкой нации, повлекшими таковое отставание. Из такого рода социальных опытов мировому социуму следует делать своевременные выводы, чтобы предотвращать подобные вспышки, вызываемые безответственностью сионских мудрецов. В противном же случае за подобные издержки в качании Маятника Всевышнего всегда приходится дорого расплачиваться. Вовремя спохватиться и избежать подобной расплаты будет дешевле.

При всем том надо признать, что писаная история (и неписаная, по-видимому, тоже) всего человечества по своему основному содержанию есть не что иное, как бесконечное сражение разнопринципных менталитетов как в отдельных социумах, где такое противостояние выражается в гражданских войнах, так и в борьбе между разными обществами или группировками обществ против таких же группировок противоположной ментальности. Это происходит, потому что Маятник Всевышнего качается в них с разными скоростями, успевая сделать разное количество качков, и амплитуда их тоже разная, отчего и одинаковая ментальность в них созревает в разное время, поэтому в период разноментальностей неизбежны между ними ожесточенные противостояния.

На начало III тысячелетия разница в ментальностях обществ на земле еще очень обширна. Даже христианство, возникшее как одноментальное, успело перестать быть таковым, разделившись на несколько разноментальных конфессий, что известно истории по эпохе ожесточенных религиозных войн. Их устранило лишь удаление церквей из правительств, что явилось следствием цивильного созревания. Но религии продолжают сказываться на сознании, что замедляет качание Маятника. Медленно, с отставанием и замедлением качается он в странах Южной и Юго-восточной Азии. Мир ислама, возникший спустя пятьсот лет после появления христианства, в настоящее время находится в том виде, в каком христианство было в средние века. Маятник, толкающий своими качками общества к цивилизованным формам, в исламе необходимое для того количество качков сделать еще не успел: исламский мир находится в том состоянии, в каком Европа находилась в средние века, то есть более тысячи лет назад. Но качание продолжается, история ислама предсказана историей Европы. Принцип социодвижения един, ибо едина природа - социум. Готы, татаро-монголы, цыгане, евреи - бывшие ветви на гигантской его кроне.

Возвращаясь к еврейской болезни, осталось лишь сказать, что засыхание этой веточки, которая, естественно, таковому засыханию сопротивляется, будет неизбежно, если суть природы этой веточки будет продолжать расходиться с сутью и содержанием других ветвей на стволе земного социума. Лишь единство содержания ветвей этой кроны спасает их. Иначе язва засохнет и будет сброшена прочь, как уже засохли и отвалились другие подобные язвы с тех пор как растет на земле дерево цивилизации.

8. Пророк.

Все философы, сколько их ни было в прошлом, спорили, и сегодняшние тоже спорят. Предмет спора - диалектические закономерности мира общественного. Казалось бы, по этой части после Гегеля можно было бы уже придти к однозначности. Но не могут. Дело в том, что господин Гегель был из тех, кто первичным ставил сознание, идеализм, то есть не материальный, а отношенческий мир, мир, отраженный нашею головой. И снова встает вопрос: а что будет, если мы обратимся к реальному миру, существующему вне нашей головы? Что тогда? Казалось бы, да ничего и тогда: существующий вне нас и нашего сознания мир живет именно по тем закономерностям, которые распознал тот, кто занимался изучением отражения этого мира в наших головах. Но спорят. Находятся, правда, умники, которые говорят спорящим, что ломать копья бесполезно и бесперспективно, потому что исходные позиции у спорящих разные: у одних - мир сначала сам по себе, а в голове отразился лишь потом, когда произвел мозги; другие - мы имеем дело только с отраженным миром, а тот, который существует вне нас, есть лишь смутная тень существующего в нас. Примирить спорящих, действительно, трудно. Но все же есть пункт, с которым они не могут не согласиться: те диалектические закономерности, о которых они спорят, существуют вне нас (пусть хоть и смутною для кого-то тенью) однозначно, и ничуть они не озабочены тем, как их кто-то там отражает, вовсе не отражает и о существовании их не подозревает. Кому от того хуже: им ли, диалектическим закономерностям, или нам, тужащимся их постигнуть? Конечно, нам. Нам плохо от того, что мы не можем постичь, что мы такое, каким изменениям подвержены и что с нами станет завтра. Это потому, что наш мозг, прекрасно отражая окружающий мир и закономерности его развития, в то же самое время обладает и способностью оперировать этими отражениями до беспредельных форм изощренной игры ими, отражениями, что, в свою очередь, создает причудливые формы, тоже обладающие правом быть отраженными тем же мозгом - гносеология. С точки зрения гносеологии маятнику не поздоровится. Его начнут так отражать, как он себе еще и представить не может. Но дело все в том, что и ему глубоко наплевать на отражателей. Он живет в общественном мире, качается себе, а уж как вы, члены этого общества, его отразите, то есть постигнете его суть, это ваше дело, и вам такое отражение самим расхлебывать.

Да, конечно, маятниковая природа - это такая штука, которую нельзя ни пощупать, ни понюхать. Чтобы почувствовать маятник Всевышнего и его качки, надо немногое - оглянуться на историю любого общества и рассмотреть, как менялись в ней эпохи, и явственно обозначится, что меняются они всегда в строгом соответствии наличному менталитету, что рождающиеся новохарактерные менталитеты постепенно становятся в обществе наиболее распространенными, вступают в борьбу с носителями иных менталитетов, побеждают их и перестраивают формы общественного бытия, соответствующего принципиально иным человеческим отношениям.

Казалось бы, чего же проще: оглянись на историю, рассмотри ее опыт по смене менталитетов и прикинь на себя и свое сегодняшнее общество, и станет ясно, почему оно такое, куда направляется и что с ним будет завтра. Но в том-то и дело, что штука эта непростая, и сделать это для людей и общества очень непросто. Непросто потому, что сложен подобный анализ сам по себе. Дело в том, что конкретные общественные формы в разных обществах, неся в себе то же самое принципиальное содержание, не копируют проявление этой сущности, и потому она, эта сущность, остается для сознания нераспознанной, неузнанной. Это потому, что все историческое изменение происходит по закономерностям, лежащим в русле случайностей, замаскировано в них. Обыденному сознанию, а еще более того обывательскому, рассмотреть скрывающийся в море случайностей маятник Всевышнего практически невозможно. Для этого человек должен обладать не только специальной для того информацией, но и характерной для того же интуицией, то есть практической способностью мозга подсознательно угадывать и сопоставлять главное, закономерное в своем информационном багаже. Такие люди бывали во все времена. Они угадывали маятник, никогда, правда, не называя его и, по-видимому, не догадываясь, что это есть маятник, но четко угадывали тенденции времени, то есть практически чувствовали его движение, сторону, в которую он направляется, угадывали величину части, которую он уже прошел, совершая качок, и тем угадывали, что он будет делать далее. Как правило, они не сознавали объективность процесса, но угадывали тенденции грядущих изменений, и именно о них, как всегда бывало, пророчествовали и предсказывали, часто не понимая отчетливо, почему они так говорят и почему так именно должно случиться, ибо точных представлений они не имели, пользуясь лишь механизмом подсознательного. Остальные люди называли их пророками, считая их наделенными непостижимым свойством предвидеть.

Мода на предсказательство и пророчества приходила в общества не часто и не случайно. Но когда она приходила, появлялось очень много любителей на ней спекулировать. Известно немало случаев, когда пророки и предсказатели ничего кроме пустых разглагольствований о современных им банальностей предъявить не могли, но жаждали славы по полному счету. Но всегда являлись и истинные пророки, чьи предсказания обосновывались подсознательно уловленным движением Маятника Всевышнего.

Священное писание, в котором отразилась долгая история еврейского социума, хоть и в причудливых, до некоторой степени иллюзорных формах, повествует и о многих пророках, предвещавших грядущие изменения в жизни народа. Между прочим, и Иисус Христос, доказывая слушателям свой статус, часто ссылался на ветхозаветных пророков, которые-де предсказали давно его пришествие и что потому-де он, наконец, и явился. Да и сам он не меньше, а, пожалуй, даже больше и обстоятельнее других пророков-претендентов учуял социальные перемены в загнивающем античном римском обществе, то есть догадался о точном движении маятника Всевышнего. Впрочем, последний момент не бывает трудным, ибо грядет всегда принципиально противоположное тому, что рушится, да и желание у современников бывает видеть обратное тому, что изжило себя и стало постылым. Трудно ли было явиться пророком тогда, когда перемены назрели и стали насущным ожиданием, каковым пророком и явился Иисус. Собственно, во всей его религиозной идеологии, предъявляемой как требование бога-отца, явственно уже тогда проступали нормы грядущего феодального общества, его мораль и обустройство. Эта эпоха со всем ее отношенческим миром была угадана подсознательной интуицией талантливого пропагандиста и агитатора плотника из Назарета, прекрасно ознакомленного с Ветхим заветом и потому учуявшего, куда идет дело, и вставшего во главе его. Этот пример очень красноречив по части демонстрации того, как личность может почувствовать движение маятника Всевышнего.

Такими же пророками были и религиозные деятели на азиатском востоке - в Индии и Китае. В Европе же за несколько столетий до эпохи буржуазной свободы явились предсказатели типа автора "Города солнца", названные позднее теоретиками утопического социализма. Для назвавших их утопистами марксистов-ленинцев они, конечно, были такими утопистами. На самом же деле они явились пророками будущей буржуазно-демократической Европы, и довольно определенно, хотя и идеализированно, предсказали ее грядущее развитие.

В XIX веке таким пророком мог стать Карл Маркс, не окажись он строгим ученым. Для строго научных определений грядущего за буржуазной демократией коммунизма у него не оказалось научных данных по этой части, ибо природа их еще не дала для разума, и потому, не обладая наличными данными, он не мог, хотя и жаждал того, точно сказать, каким и почему быть грядущему коммунизму. Это его смутное пророчество было использовано в практике почти современными ему политиками тогда, когда время марксовых предсказаний еще не пришло, в отличие от времени, когда предсказывал назаретский плотник. Марксу не удалось стать тем, кем и чем стал тот плотник. Под марксовым флагом политики сделали то в России, что успело придти, но названо было тем, чему еще предстояло придти через две эпохи: первой фазой коммунизма в России назвали фактически явившуюся третью фазу феодального коллективизма, то есть, собственно, тоже коммунизма, ибо принцип тот же - коллективизм.

Лишь нынешняя социальная теория на Западе и вообще в передовых странах мира наиболее точно соответствует марксовым представлениям. Она называется эксистенциализмом. Именно в ней ясно определено то, что смутно предвидел Маркс, отражено сегодняшнее совершенное бытие, идеология цивилизованных обществ мира, в которой представлены сегодняшние наличные отношения личности и общества: свобода личности и пределы той свободы, ее связи и ее обксловленности обществом - с одной стороны, и власть общности над индивидом до разумных пределов, без тоталитаризма - с другой. Что с этой системой и с этой идеологией будет завтра, покажет время. Но можно с уверенностью сказать, что маятник, требующий то свободы личности, то подчинения ее общности, продолжает качаться. Однако его амплитуда, сильно уменьшившаяся, продолжает уменьшаться, а обусловленные предыдущими эпохами основания в менталитете делают личность все более согласующейся с общностью, а общественный менталитет все более признает обозначившуюся для времени свободу личности. Можно было бы предречь, что передовые общества на земле вышли, так сказать, на финишную прямую, означающую, что эпохи, сменяющие друг друга, будут и короче, и их смена уже не будет сопровождаться ни революциями, ни гражданскими войнами, которые были естественны и неизбежны, когда менталитет был не столь совершенен и не мог допустить смены эпох никаким иным способом, кроме как только строя баррикады и хватаясь за вилы и гранатометы.

Если бы сегодня в России явился пророк иисусова типа, то он, конечно, предсказал сегодняшнему обывателю много такого, чему обыватель западный ничуть бы не удивился, ибо уже принципиально прошел через предсказываемое российскому обывателю сегодня.

Стоит лишь увидеть маятник... Да и без того уже многим очевидно (за исключением крайних приверженцев старого менталитета вроде зюгановцев, ампиловцев, большевиков-националистов), что коллективистский принцип общественного обустройства миновал как эпоха окончательно. А маятники с полукачка не возвращаются.

Ныне власть - президент Путин и его бюрократия - взялись консолидировать общество. Если бы маятник лишь начинал этот свой качок, то консолидация как властное намерение было лишь фантастикой. Но маятник наш уже прошел свою середину, чем обратил большинство нас в свою веру, и потому консолидация есть вполне естественный процесс. Вот что будет, когда маятник начнет свой качок обратно?... Но ни Путина, ни его бюрократии к тому времени уже не будет...Тогда, после сменившихся поколений завзятых и крайних индивидуалистов-эгоистов, общество неизбежно качнется обратно - к коллективизму. Но это когда-то еще. Но и сейчас можно с уверенностью пророчествовать, что полной консолидации не будет, ибо перед нами природа, а не искусственное образование. Уж на что большевики, которые после захвата власти обладали безграничными возможностями насилия, и то не смогли "силою загнать всех в коммунизм". С природой, общественной в том числе, такие штуки не проходят, несмотря ни на какое насилие. А Путин пока на такое даже, кажется, не рассчитывает. Если учует тенденции маятника, то делать этого не будет и завтра.

Но сегодняшний пророк должен был бы сказать вполне определенно, что демократия пришла всерьез и надолго, ибо и России, как той же природе, придется пройти тот же путь, какой ей свойствен и который в других огородах этою природой закончен, тот путь, который пройден передовыми социумами планеты. Наша демократия, хоть и отягощенная опытом советизма, вынуждена будет испытать ее беспардонную форму, когда право индивида бывает близко крайнему эгоизму. Но этот период, со всеми его казусами, будет, конечно, не столь долог, как некогда в европейских странах, ибо Россия все более иболее включается именно как демократическая в мировой социальный процесс, в котором эгоистические казусы есть уже опыт прошлого, который и от нас утаен не будет. Не позволят информационные технологии. Да и сами уже поднакопили кое-какой опытишко.

Но пророк должен был бы сказать, указав на неминуемое на наше вступление в сообщество передовых стран, то есть фактически в НАТО. Да эта перспектива отчетливо наметилась уже сегодня. Но обстоятельства сложны, и они тормозят движение в этом обозначившемся направлении. Такие обстоятельства создаются тенденциями, идущими в мировом социальном процессе. Главной тенденцией там сегодня обозначилось обостренное противостояние исламского мира как мира коллективистского по принципу менталитета, и мира передовой цивилизации, где менталитет иной на два качка маятника, поэтому исламский мир принять той ментальности не может. Противостояние обещает быть глобальным, возможно, с грандиозной войной, ибо такие противостояния не заканчиваются, пока не бывают использованы все средства. В этом смысле афганские столкновения с талибами есть лишь начало того великого противостояния. Россия же сегодня, в начале этого великого противостояния, старается "сидеть на двух стульях", то есть делает вид, что она хоть и с теми, но и не очень против тех. Такая позиция не может быть продолжительной, и России придется все равно определяться точнее, чтобы ясно ответить на вопрос, повисший в мировом пространстве: "С кем вы, россияне?" Фактически же ответ может быть только один: с передовой цивилизацией, ибо исламский мир находится в той степени развития, в какой Европа находилась в средние века, то есть он отстает на полтысячи лет. Вера в Аллаха возникла позднее христианства именно на этот срок, и исторический путь этой молодой веры легко просматривается на примере христианской природы в ее развитии.

С исламом и с Аллахом ныне должно происходить то же, что происходило 500 и более лет назад с христианством и Иисусом. Это было время, когда обозначилось принципиальное различие в развитии христианских обществ на европейском материке, приведшее в результате различного социоэкономического развития к разным формам бытия и, стало быть, к различному по принципу менталитету, к различному мировосприятию. И началось дробление единой до того религии. При боге с единым именем Христос появились новые религиозные конфессии: католичество, протестанство, православие. Это вполне естественный процесс, ибо разные по менталитету общества не могут не иметь также и разных богов. И хотя в данном случае имя бога оставалось одно, избежать грандиозных религиозных войн Европе не удалось.

Сегодня именно до этой поры доросло и аллахово магометанство - мир мусульмании, ислам. Страны и общества этого мира, признававшие прежде единого бога, ныне разошлись по уровню социоэкономического развития, оказавшись на разных ступенях совершенства. И прежний Аллах, как некогда Христос, перестал удовлетворять всех одинаково. В таких странах ислама как Кувейт, Египет, Турция и др., менталитет индивила перестал быть коллективистским, что не могло не привести к иному пониманию Корана. Но в других, как Оман, Саудовская Аравия, Иран и др., менталитет ее по-старинному коллективистский, и менять суть Аллаха они не могут.

Есть страны, где общества пребывают в промежуточном между означенными состоянии, поэтому ислам начал интенсивно разрываться на части: суницизм, шиинизм, ваххабизм - точно так же, как 500 лет назад, будучи в этом же полуторатысячелетнем возрасте, христианство разделялось на конфессии. Пришел и для ислама свой возраст, когда, по-видимому, вообще всякая редигия переживает этот естественный процесс своеобразного взросления, то есть разделения на конфессии, чтобы удовлетворять разделившихся по менталитету верующих.

Но в данном случае между исламом и христианством есть различие в условиях развития. Ныне исламский мир окружен обществами и странами передового человеческого социума, чего не было в средневековом христианстве. И ныне это окружение не может не оказать влияния на естественный процесс, что само по себе есть тоже процесс естественный. Передовой социомир включается в исламский раздрай на стороне тех, кто ближе к его ментальности - с одной стороны, а с другой - сам не может не оказаться главным врагом староментального феодального ислама, что может помочь арабским обществам объединиться (вместо раздрая) в едином противостоянии против главного неверного, которого, как того требует Коран, следует убить. Это будет сложный процесс грядущего великого противостояния. А Россия сегодня в лице президента Путина стоит, смотрит на выстраивающееся противостояние и не отчетливо сознает, где ей следует быть: хочется быть и там и тут, или не там и не тут, что, собственно, и называется "сидеть на двух стульях". Вряд ли условия этого грядущего противостояния позволят долго оставаться в роли такого наблюдателя. Скорее всего, придется спохватиться, чтобы не оказаться где-то под ногами, когда пинать ее примутся и те, и другие. Мало того что такая роль не доставит много чести для народа, который в силах претендовать на нечто большее, но нельзя исключать и реальные для народа катаклизмы и беды. Так что в интересах России, в интересах общества и народа необходимо сколь возможно ранее определиться с позицией в этом надвигающемся мировом противостоянии. Произошедший в нем в конце XX века очевидный ментальный сдвиг и явившееся с ним демократическое обустройство уже однозначно определили место России в процессе развития мирового социума. В этих условиях продолжать "сидеть на двух стульях" есть явная недальновидность, которая может привести к неожиданным колдобинам на обозначившейся к концу XX века относительно уже ровной дороге.

Вот что должны предсказывать сегодняшние пророки. Мы бы и сами попытались, но не относимся к таковым. Тем не менее, интересно прикинуть, каким покажется маятник Всевышнего наблюдателям из далеких от нас поколений.

Вполне возможно, что исламский мир после коллизий в третьем тысячелетии от рождества Христова, расколовшись и распавшись, стремительно понесется (опять же под влиянием цивильного мира) к новым ментальностям, прежде всего индивидуалистическим с их демократической формой государственного устройства. Конечно, шахи и короли не будут прикончены на гильотинах, как это случилось в Европе при естественных формах того же процесса, но будут просто удалены от действительной власти, удовлетворившись подаренной им эфемерностью таковой, как это случилось позднее, скажем, в Англии, в Японии и других странах. Но что государственность исламских обществ станет парламентской или в добавление таковой, президентской, это безусловно. У природы, называемой обществом, как и у других форм природы, нет никакого другого пути. Конечно, потребуется время и, по-видимому, немалое, чтобы отставший на полтысячи лет мусульманский мир поднялся по уровню экономики и интеллектуальности до верхних форм цивильного мира. После долгой эпохи такого выравнивания человечество всерьез и надолго избавится от ментальных противостояний с их мировыми войнами. Эпоха выравнивания менталитетов, по-видимому, тоже не будет короткой в мировом масштабе. Россия к тому времени, надо полагать, тоже займет место весьма высокое на ступеньках исторической лестницы, которая к тому времени сильно укоротится, ибо разница в уровнях развития сильно сократится. Вот это долгое и медленное выравнивание качков маятника Всевышнего с одновременным укорачиванием его амплитуды и явится главным содержанием человечества в третьем и четвертом тысячелетиях. Впрочем, сомнительно, чтобы это летоисчесление могло до тех пор сохраниться. Иисусу и его эпохе к тому времени Ее Величество История вполне заслуженно определит по праву принадлежащее им место в биографии человечества. Дело в том, что иллюзорные формы идеологии, каковыми и являются все религии, в будущем неизбежно уступят место реалистичным идеологиям, поскольку нужда в подставе "бог" исчезнет за ненадобностью, ибо люди и без того будут знать действительные причины и обусловленности их душ-личностей, их жизненных судеб, им будут ведомы роль и суть общества. Там и тогда, где и когда явится эпоха реалистичных идеологий, отпадет и нужда в войнах, поскольку причинами войн всегда были боги, всякие и разные, в том числе и плотник Иисус из Назарета, поэтому христианство с его богами, отцом и сыном, так же, как ислам с его Аллахом и Магометом, займут свои естественные места в прошумевшей над планетой Земля человеческой истории.

Но что же там станется с маятником Всевышнего? При бесконечном укорачивании амплитуды он все же вряд ли остановится. Просто его качки станут масштабно иными, в иные же масштабы и формы перейдет диалектика менталитетов. Человечество в своем движении по коридору прогресса не остановится и, по-видимому, не перестанет продолжать набивать себе шишки и синяки, шарахаясь на пути социобиологического совершенствования от индивидуализма к коллективизму и обратно, правда, будет более полно отдавать в том отчет, чего сегодня еще делать не может.

Р.S. Постскриптум.

Почти ровесник двух гениев, чуть постарше Гоголя и чуть помоложе Пушкина, Федор Иванович Тютчев прожил жизнь, по продолжительности равную почти сумме жизней этих своих сверстников. Талантом видеть и отображать русский мир бог его тоже не обидел. И все время, особенно последние годы этой долгой жизни, он с любовью всматривался в то, в чем жил и что называлось Россией. И, наконец, подвел итог наблюдаемому:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить.

Ах, какая сочная поэзия! Слова точно указывают, что где-то там скрывается тайна глубинной истины. А между тем все это есть лишь очаровательная наивность. На самом деле есть в наличии тот аршин, которым можно измерить всякое общество, в том числе и Россию. Прекрасный и талантливый человек не заметил, как качается и в социуме России маятник Всевышнего. Извиним Федора Ивановича: не он первый. Да, впрочем, и далеко не последний. И сейчас этот маятник во всем мире видят очень немногие. Но ему до того нет дела. Он качается.

Его же младший современник верою решил не удовлетворяться, и взялся искать аршин, которым было бы можно измерить и мри, и Россию. Сотворивши роман толщиной в полторы тысячи страниц, названный им "Война и мир", закончил его выводом, к которому пришел - свободы не существует! Это странно, в это не хочется верить. Но действительно: свободным на все 100% человек был в далекие доисторические времена, когда в виде homo sapiens прыгал по веткам, ни с кем и ни с чем не считаясь и преследуя исключительно лишь лично-корыстный интерес. Позднее, когда этот лично-корыстный интерес стало возможным обусловить лишь в результате совместной деятельности всего племени, индивид невольно принял на себя обязанность служить общим интересам, что только и обеспечивало выживание вида, а, значит, и индивида. И во всей дальнейшей истории свобода в стопроцентном виде к нему более не вернулась. Более того, от эпохи к эпохе этот ее процент все уменьшался, обнаруживши цель существования - стремление к оптимальному соотношению в душе двух противоположностей: свободы и необходимости. К таковому идеалу человеческая природа, как становится очевидно, стремится с помощью единственного естественного способа - маятникового качания.

Так что граф-мыслитель Лев Николаевич Толстой, задумавшись над сущностью свободы еще полтора века назад, увидел в целом точное очертание ответа: свободы не существует. Но на любой момент истории, как вчера, так и завтра, существовало и будет еще долго существовать процентное соотношение в душах свободы и необходимости, меняющееся от эпохи к эпохе с тенденцией к оптимальности. Об этом, конечно, Лев Николаевич мог бы и сам догадаться, если бы время предоставило ему возможность еще помыслить. Впрочем, вполне возможно, что мудрый граф уже в тот момент о том догадывался, но то ли не стал проговаривать то, что уже и без того становилось явным, то ли желание поскорее закончить толстенный роман отвлекло от философии, чтобы, обмакнув перо, написать заветное, долго ожидаемое слово "конец". А не поторопись он, а напиши еще одну, третью, часть "Эпилога", то, возможно, нам сегодня не только не пришлось бы этой темы касаться, но, быть может, он предотвратил бы тем жуткую последнюю фазу российского феодализма, названного его носителями советским социализмом.

Впрочем, не личности делают историю, а люди в целом, поэтому она всегда у них получается такой, какой они и заслуживают, то есть в каком положении и на каком качке пребывает в них Маятник Всевышнего.

Петр Молоков

г.Краснодар, 2002 г.