Наверное, природа в силу своих законов, а именно: ветров, холодов, палящего солнца и частых затяжных дождей, формирует стойких людей в борьбе за выживание. Тогда под влиянием красоты и буйства природы формируются характеры людей: воля смелость, настоящая дружба, настоящая любовь.
Наш поселок Усть-Баргузин расположен на берегу славного озера Байкал. Жители нашего поселка - добрые, приветливые люди. В основном здесь проживает трудовой народ: рыбаки, охотники, лесорубы, научные работники, изучающие флору и фауну Байкала, а также школьники и пенсионеры. Местные жители никогда Байкал не назовут озером. Вас же они вежливо поправят: Байкал - море... Байкал - батюшка кормилец. Байкал строг, могуч и глубок. Байкал может обидеться и не даст рыбы, или заберет к себе как дань. Поэтому местные люди здесь говорят: "Ушел в море", "Пришел с моря", "Утонул в море", "Шторм на море".
Вот так это будет по-местному. И даже не пытайтесь поправлять - море и все.
Наш поселок приютился в низовье Баргузинской долины, там, где впадает река Баргузин в Байкал. Байкал и река обнимают поселок там, где устье реки Баргузин, поэтому и носит название Усть-Баргузин, горы и тайга невиданно красоты, подступают к поселку.
До Октябрьской революции, здесь была фактория купца Купера: добывали золото старатели на купперовских рудниках, добывали пушнину черного Баргузинского соболя, ловили омуля, сплавляли лес - все это скупал за бесценок хозяин Купер. Местные люди - буряты, тунгусы, якуты. Русские поселенцы,пришли сюда в1640году. Беглые каторжане, сосланные царем поляки, Польского восстания, появились после. Редко добирались до наших мест царские власти, то дорогой помрут, то люди лихие порешат и прикажут долго жить. Один Купер со своей бандой был и закон, и судья. Все поменялось, когда царский конвой доставил царского политзаключенного Кюхельбекера Вильгельма Карловича. Этот ссыльный каторжанин был другом А.С. Пушкина по лицею. Местные звали его Карловичем. Не в один день, но за очень короткое время Вильгельм Карлович навел порядок на фактории. Справедливость была восстановлена. Купер схватил добро награбленное и скрылся. По таежным тропам ушел в Китай.
Душ купец загубил много, когда приехали царские жандармы, его уже было не догнать.
А Кюхельбекер отстроил в селении Баргузин листвяжный дом, народ ему помог в строительстве (ныне действующий музей), наладил свой быт и стал помогать людям, так как все сплошь были неграмотные. Шли люди к Карлычу за советом: кому прошение написать, кому спор по закону рассудить, любили у нас его за справедливость.
Шли годы.... После десяти лет проживания в Баргузине, Кюхельбекера перевели в Тобольск. Провожая его, народ плакал, уж такой был хороший и справедливый человек Карлыч.
И снова шли годы. Гремели, где-то революции и вот явилась она - Советская власть. С нее и наступил рассвет в нашей глухомани.
Первое,что сделала Советская власть - она приступила к строительству нашего Усть-Баргузинского рыбозавода. И вот в 1936 году наш завод был запущен в работу. Одновременно был организован леспромхоз, зверосовхоз, построили большую трехэтажную школу, вечернюю школу. Каждый год, что грибы в лесу, строились: больница, ясли, детсады, дворец культуры. Возводились и организовывались пожарная часть, гостиница, организовывалась рыбоохрана, милиция и многое другое. Все это построила Советская власть.
Моя бабушка, Иванова Антонина Анисимовна .... 1899 года рождения, сказала как-то мне, своему внуку: "Как хорошо мы стали жить, умирать не хочется".
Дожила она до развала Советского Союза, и в 1993 году, умирая, подозвала меня к себе, перекрестила и сказала:
- Как вы теперь жить будете?
Спасибо великому создателю природы и Богу. Спасибо, что дал нам Байкал. Батюшка Байкал прокормил нас, детей его. Выжили в 90-х годах и дальше живем. Спасибо тем людям, первым строителям Усть-Баргузина за все, спасибо, мои земляки.
Оренбургский пуховый платок
Рассказ
Когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков.
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков
(С.А. Есенин)
И все-таки она решилась... Решилась ехать, не зная пути, направление, расстояние. Ей ни разу не приходилось за её долгую жизнь ездить на поезде.
Она слышала от соседки-хохлушки, что это долго и скучно - ехать на Украину много суток, да еще с пересадкой в Москве. Но ей ехать ближе, в Нерюнгри, это там, где добывают алмазы. Это Якутия, думала она, успокаивая свой страх. Она прикидывала своим еще не застаревшим умом: сначала до Улан-Удэ, потом на железнодорожный вокзал в кассу, ну а дальше люди подскажут - мир не без добрых людей. А трое ли суток ехать ей,мучилась в сомнениях она. С Нерюнгри ей добраться до поселка Чульман, там улица Комсомольская, общежитие. Двадцать лет назад как оттуда была последняя весточка - от сына Николая. Прислал впервый год, как завербовался на Север, два письма - алмазы буду добывать, мама! Так с той поры - ничего, ни письма, ни открытки.
Одноклассница старшего сына, когда приезжала погостить у родителей, Анна Роева,говорила ей:
- Тётя Маша, поселок Чульман недалеко от нас, мы живем в Нерюнгри, а на автобусе час езды от автовокзала до Чульмана. Мы когда с мужем ездили торговать по округе, видели вашего Колю. Он был в Нерюнгри на вокзале, живой, здоровый,- и засмеялась...
Это потом односельчане ей рассказали, как Анна в магазине знакомым рассказывала, как встретила Колю - бомжа:
- Ой, не поверите, чуть не родила, Колю увидела. Не узнала даже: с бородой, в телогрейке, ватники на нем, все замусолено, грязный, а воняет от него за версту - ужасно. Сидит у крыльца вокзала с красным баяном и играет прохожим. Шапка лежит перед ним, в нее мелочь кидают люди, вот как алмазы добывает Колька.
... Она была права: Колька давным-давно нигде не работал. С Прииска его уволили на первом году работы. Несколько лет он все устраивался на работы, но его хватало после устройства, до первой получки или аванса. С общаги попросили - пил и буянил в угаре, семья давно у Кольки развалилась, да и не было семьи, просто сожительнице надоел он, неудачник, и она ушла к другому. Хорошо, что не было детей, не надо платить на содержание их. А тут еще грянула перестройка, со своим консенсусом.
Баян Колькин с утра звучит хрипло, кое-где фальшивит. Играет что-то, чаще "Полонез Огинского" - но все это вяло, разбито. Колька от злобы кричит:
- Подайте на чуток, расшевелю огонек.
Некоторые люди кидают в Колькину шапку мелочь, наверное, знают его давно и знают, что надо "Маэстро". Некоторые в укор говорят Кольке:
- Работать не пробовал?
На что Колька отвечает:
- Я по законам Божьим живу, птичкой летаю, зернышко клюю, как она не сею, а только лишь пою, - и в сердцах добавляет: - Лучше пить водку, чем кровь трудового народа. (М.А. Горький)
Через некоторое время возле его голяшки сапога оказывается чекушка, пластмассовый стаканчик и корочка чёрного хлеба...
И действительно, музыка полилась на голову разинувших рот прохожих, музыка с вариациями, плавно переходящая в душевное попурри. Баян уже не шепелявил, выговаривал каждую нотку, паузу, нюансы. Люди останавливались: слушали, кто-то подпевал, у кого-то поднималось настроение. Один мужчина, заслышав "Славянку", начинал маршировать на месте, наверное, был когда-то военным.
Колькина игра уносила людей от житейских трудностей, проблем, неустроенности и скоротечности самой жизни. Музыка уносила людей в мир гармонии, чистоты - уносился туда и Колька.
А ранней весной, когда еще стояли Якутские морозы, Анна со своим мужем приехали на своем грузовике-автолавке поторговать у железнодорожного вокзала. Не беда, что товар китайский, зато продается влет, а мужу это сильно нравится он, даже уволился с основной работы, стал крутым коммерсантом. На производстве денег таких не платят, да и зарплату по полгода задерживают.
Муж был рад, торговля сразу пошла на вокзале хорошо. Он давал Анне советы, чтобы она улыбалась всем, была вежлива, сам пересчитывал деньги и легко умножал в уме. Анну, как только они подъехали, заинтересовала музыка, доносившаяся с той стороны железнодорожного вокзала. Какая-то знакомая мелодия, из далекого прошлого. Муж заметил, что жену настораживает музыка. Он одернул её злобно:
- Ты торговать приехала, или на бичей внимание обращать? Пока деньга валит, работай шустрее, ворон считать не надо!
Выразив свое недовольство, он скривил лицо. Анна думала: не бьет, не пьет, не курит, а что деньги у него в одном кулаке и имеет он к ним любовь патологическую, так и она не лыком шита, все равно деньжонок у него тихо позаимствует, и он не узрит своим всевидящим оком.
Когда после обеда торговля стала затихать и все реже, реже, стали брать товар, муж сказал:
- Поедем на заправку, надо "коня" нашего заправить.
Анна попросилась у мужа остаться на вокзале, походить по ларькам, посмотреть цены - муж согласился. Когда он уехал, Анна подошла к незнакомцу, который играл на баяне.
...Под незнакомцем был раскладной замусоленный стульчик, и сам незнакомец был не от мира сего: с проседью, неопрятно грязная борода, а шапка с накиданной мелочью лежала возле него. Лысина этого бедолаги, была серого цвета в коростах, волосы свились в пряди- сосульки давно немытых волос. У этого человека были впалые щеки и кривой в переносице нос. Когда Анна посмотрела незнакомцу в глаза, её что-то кольнуло в сердце - голубые, как ягода голубица у них на Байкале, что-то из прошлого уже так далекого.... Она не узнала Колю.
Анна слушала игру этого бедолаги, хотела кинуть в его замусоленную шапчонку рубль, но раздумала, деньги ей самой - ой как нужны.
Но незнакомец её понял мысленно, повернулся к ней, остановил свою игру на баяне. От испуга она не сразу пришла в себя.
-Здравствуй,Аня!
Она еще долго смотрела на незнакомца, пытаясь, в нем определить знакомого или хоть раз пересекавшегося с ней человека. Сердце ничего не подсказывало ей.
- А... Вы кто? - спросила она, но вдруг ноги её, подкосились, и закружилась голова. Только когда снова увидела его глаза и то, что оставалось в его голосе, она поняла, - это Коля.
-Да, Аня, это я!
И она вдруг выпалила.
- А тебя потеряли. Тебя, Коля, лет двадцать родные ищут.
-Ну и что? Нужен я им?
-Да как ты смеешь, Коля! Брат твой, сестра, мать, отец- все по тебе извелись, даже в передачу "Жди меня" письмо отправляли, в прокуратуру обращались, но про тебя ни слуху, ни духу.
-Нужен я им, - сказал он, отвернувшись в сторону.
...Они молчали... Казалось, меж ними проплыли картины: их детство, юность, первая любовь, расставания и Колькин призыв в армию.
Колька попал служить в Морфлот на три года, на атомную подводную лодку - акустиком. Анна, конечно, не дождалась. Через два года она встретила на танцах, у них в ДК, ловкого северянина. Она сдалась, повелась как щука на блесну, прямо на отцовской лавочке, после танцев. Николаю еще писала, но, когда живот невозможно было скрывать, попросила мать обо всем написать Николаю.
Колька не хотел вспоминать, как руки его тряслись, тошнота постоянно стояла у горла. Он днями не выходил из отсека своей пеленговой станции.
Лишь командир сказал ему тогда:
-Держись, мы подводники.
Боль еще долго жила в нем, но это уже он стоял над болью.
А детство их было безоблачно. Они жили рядом по соседству. Вместе учились, вместе ходили в музыкальную школу. Николай учился по классу баяна, а Анна по классу фортепьяно.
Веселые были времена. Анне хватило учебы на полгода, - "Медведь на ухо наступил", - так говорил Иннокентий, отец Анны. - Пусть носки на рыбалку вяжет и то польза. Пианино он продавал два года.
"Ух, и дорогущая," - говорил он, - "одних дров две поленницы нарубишь в аккурат, да дочка одна, что не купишь ради единственного ребенка".
А Колька закончил музыкалку с отличием, получил диплом об окончании детской музыкальной школы, и его путь лежал прямо в музучилище. Колькин педагог гордился Колькой, уж такое способное было юное дарование к игре, что учитель Иванов А.П. уделял Кольке больше времени, чем другим ученикам.
...Но армия испортила всё. Не ожидал Николай, что так много изменится в его судьбе.
Да было их с Анной время. Колька вечером с баяном выходил на свою лавочку отцовского дома, садился, расправлял меха баяна "Восток" и начинал концерт по заявкам собравшихся вокруг него молодых и старых односельчан.
Музыка плыла над белыми шапками высоких гор - гольцов, над гладью за день успокоившегося Байкала. Радостно подпевал Колькин друг - собака "Кучум", как будто он тоже был ас в человеческой музыке. Но всем было так хорошо, что не хотелось расходиться до самого утра.
Что уж говорить, Колька играл и по нотам, и по слуху, и на подбор старинных каторжанских песен. Свадьбы, именины, проводы - не проходили без Николая и его баяна.
-Ты, Коля, матери, почему не пишешь? - спросила Анна, вырвав его из далёких воспоминаний.
-А что писать, все по-старому. Бомж я, - со злостью сказал он. -Живу в теплом коллекторе, с женой давно как расстались, да и не жена она мне была, а сожительница. После тебя, Анна, так никого и не полюбил. Конечно, может, и ищут меня родные, да дежурный милиционер забрал паспорт, на него третий год работаю. По двести рублей отдаю каждый день. Принеси и отдай этой государственной морде, а то из коллектора вышибут, и пойдешь по "обезьянникам". Вот такая жизнь, Аня.
-Но, Коля, можно куда-нибудь пожаловаться? - сказала Анна.
-Нет, исключено. Все повязано у них. Крыша, чем выше, тем больше денег снизу берет. Так что за кусок хлеба им спасибо, да еще двоих ко мне в коллектор приютили - металл им рыщут и сдают. Деньги, отдаём, а так бы не выжили в эти якутские холода.
-Коля, я вот подсчитала, ты двадцать шесть лет не был дома, ты, где был?
Колька молчал...
-У тебя, Коля, отец семь лет как помер, а мать глазами мается, все на тракт ходит, автобусы встречает с города.
Колька налил в пластмассовый стаканчик водки, приподнял его, чуть плеснул на землю,- за помин души родителя, - разом влил его себе в рот.
-Водочка тебя довела до такой жизни, Коля, - сказала Анна.
-Посмотри, на кого ты похож, а я любила тебя одного!
Он посмотрел на нее... В его голубых глазах мелькнуло что-то из прошлой жизни, он тихо сказал:
-Я рад за тебя, Аня, мне теперь и умереть не страшно.
Он отвернулся, взял на колени баян и тихо заиграл "У беды глаза зеленые". Она постояла возле него, дорогого ей когда-то человека, но краем глаз увидела, как подъезжала их машина - автолавка с всевидящим мужем. Анна подумала, "надо молчать, себе дороже будет".
... А мать собралась. Первое, что она сделала - это, доковыляла,опираясь на кривую палку, до автостанции. Проще было расспросить кассиршу, куда ей надо. Она купила билеты на завтра, записала всё на бумажке, которою она завернула в платочек. Завтра автобус, потом железнодорожный вокзал, билеты и на него она купила, вагон N6 "Москва-Нерюнгри" и ждать недолго, в 19-00 отходит, она везде успевает. Мать не мучили уже вопросы и неизвестности - она завтра поедет к сыночку.
А сентябрь на Байкале - заиграл. Закипели краски над хрустальной водой. Черёмуха стала красная своими листьями, плоды же её ягод налились и глянцевой чернотой отражали свою спелость.
Небо вдруг стало, синим-синим, и короткая Байкальская волна тихонько лизала песчаный плёс. Стояло бабье лето. Не было даже ветерка, осмелевшие мушки и стрекозы садились смело на воду, где их поджидала рыба. Можно было видеть большие круги довольно крупной рыбы. Вечера тоже в эти дни стояли тихие. Только иногда на ближних болотах раздавалась оружейная канонада, это местные мужики открыли сезон охоты на утку.
Она собиралась в дорогу. Маленький чемоданчик, с которым ещё покойный муж ездил в командировки, положила туда немудрёные свои одежды: жакет, халат, тапочки, запасной гребешок, все не могла определиться с узелочком, в котором лежали деньги. Но выручила соседка-хохлушка. Разделив сумму денег на три части, она сказала:
Вот так, милая, будет лучше!
Часть денег она положила ей в кошелёк, часть засунула матери в бюстгальтер, а часть уложила на дно чемоданчика.
-Вот так, хай, чё украдут, а чё и останется! Она рассказала матери, как мужа своего на Украину погостить отправляла.
Ну, туда-сюда деньжонки ему спрятала, а часть к трусам карман пришила и дерюжку туда. А уж утром проснулись, он впопыхах, да на скорую руку, трусы не одел даже, так дома и остались они с деньгами возле кровати. Проспали мы всё конечно, но на автобус успели. Вдруг на другой день телеграмма:"Вышли, денег сижу в Улан-Удэ". Ой, мама, стала я добро разбирать, а трусы-то его с деньгами за кроватью в пыли лежат, вот смеху - то было, все время вспоминали, молодыми были, -и смеялась она весело и заразительно.
А мать вспоминала своего доброго, любимого мужа. Прожили они более пятидесяти лет, да болезнь эта пристала к нему. То ли от переживания за младшего сына, болезнь совсем не поддавалась лечению. А когда умирал, только и сказал: "Колю я не увижу, вы не обижайте его", - сказал и помер.
Когда он умер, кажется, и она умерла... Боль не покидала её,только старшие дети и внуки держали её на этом белом свете.
...А рассвет наступил. Он пришел на землю, как тысяча и миллионов лет назад. Наверное, на земле нет ничего постоянного, как рассвет и материнское чувство настоящей любви к своим детям.
Цокая палочкой о твердую дорогу, она доковыляла до автостанции. Чемоданчик и узелок мешали ей идти, но какая бы не была трудная дорога, её мысль была сильней - ей надо увидеть сына. А вот и автостанция, вот и народ, всё как - то веселее сердцу. Добрые люди уступили ей переднее место, а водитель автобуса веселый, приветливый паренек сказал ей: "Бабушка, если почувствуете себя плохо, скажите мне, я остановлюсь, передохнем чутка". Ей стало так тепло на душе, что она готова была терпеть любые дорожные муки.
...А Колька пил. Он давно бросил вызов этому всесильному Богу Дионису... Душевные и физические его силы были на исходе. Все пожирал всемогущий Дионис. Его бойцы, алкоголь и забытьё, уравняли даже ночь и день, все смешав в аду. Он видел, как у озера с прозрачной водкой сидели люди: профессора, генералы, врачи, студенты, женщины и мужчины, молодые и пожилые. Но никто не хотел уходить от этого озера, всем было легко и весело на том берегу. Колька проснулся и закричал:
-Нет! - но удушье коллектора и жажда выпить одержали верх. Трясущейся рукой, нащупав в кармане телогрейки чекушку, он жадно выпил из неё, что оставалась, и эта спасительная влага привела его в чувство и возвратила в реальность.
Уже прошло два года, как видел он Анну. Муки стыда и совести улеглись и сгорели в его одинокой душе. Всесильный Дионис, сжигал память отправлял его по дороге забвенья, и уже с трудом он помнил, что есть где -то мать, брат, сестра, родственники и сослуживцы. Один только милиционер каждый день выгонял его и двух бомжей на работу, увеличивал сумму сборов.
За эти одинокие годы у Кольки в коллекторе появились еще два жильца. Конечно, с разрешения главного милиционера по вокзалу. Задачу им поставили простую: собирать металл, банки алюминиевые, стеклотару, деньги отдавать главному - план был щадящий. За это жизнь в коллекторе и относительная свобода. Паспорта у них тоже забрал главный милиционер.
Колькины жильцы - напарники были такие же бездомные люди. Первым в Колькин коллектор, как-то осенью, пришел старый Колькин знакомый по кличке "Циклоп". Так его уже лет десять звали, с тех пор, как он потерял один глаз. Как в жизни не упустить удачу? Толик Скосырев - знал, как ее потерять. Зубной врач - протезист, всегда был врачом "Золотые руки".
Работа после института шла хорошо и успешно. Семья, жена-врач, хороший заработок, квартира, но все это разом рухнуло. В ресторане, где Толик Скосырев загулял, произошла драка. Кто Толику ткнул в глаз вилкой, теперь и не найдешь, глаз к утру вытек.
Очнувшись на утро, глаз пришлось удалять. Работал и дальше, но чуткий клиент меньше стал доверять одноглазому зубнику. Жене дали повышение - она стала сторониться Толика. Решил сам открыть свою зубную клинику. Нашлись и здание, и оборудование, цены наполовину ниже, но жена почему - то подала на развод. После развода она стала заведующей клиникой. Тут Толик и отдался зеленому змию. Долги росли, платить нечем, продал свою однокомнатную, хотел уехать к родителям, но деньги быстро кончились, тут он и вспомнил про Колю -"Маэстро". Пришел к Кольке в коллектор, милиция дола добро, прибавив план на добычу металла.
Третий друг случайно попал к ним. В сорокаградусный якутский мороз, отработав на вокзале, они шли в свой "номер". Уже подходя к коллектору, Колька запнулся, обо что-то, это что-то замычало. Раскопали снег - человек. Молодой парнишка, беспробудно пьян и скоро заснет навечно.
Скорее его в коллектор, оттереть руки, ноги, спирту не пожалели - человек же. Тут врач "Циклоп", применил все свои навыки, с достоинством выполняя клятву "Гиппократа". Паренька спасли, когда расспросили... На вокзале с молодыми девицами пил в ресторане, а дальше не помнит ничего. Нет денег, паспорта, билета до Москвы, чудом сам остался жив. Что делать? Пошли к старшему по вокзалу милиционеру. Тот рассудил по-своему:
- Пока ищем паспорт и девиц, поживи с ребятами в коллекторе, поработай как они, а весной поедешь до своей Москвы. Конечно, Колька все понял, девиц мент хорошо знал, извечные друзья работают вместе. План, конечно, повысили, но дали тележку на одном колесе, собирать и свозить стеклотару в вагончик, где была договоренность. Парню дали кличку. Вернее милиционер сказал - погоняло твое - "Клёпа", чтобы работал по Лененски.
Над "Клёпой" взяли шефство его спасители. Водку парню пить слишком не давали, не умерен был их младший товарищ, терял рассудок, если выпивал не в меру. Жизнь их походила на один день. Играет Колька на баяне, друзья в стороне сидят на кукурках/как говорят в народе/, смотрят, сколько в шапку набросали; скорей бы набралось на похмелку, да по местам по мусоркам. Вот и набралось на пол-литра спирта, жизнь веселей пойдет.
Только выпили - разыгрался Колька, вдруг подходят их покровители, два дежурных милиционера. Они берут Кольку под руки, берут его стульчик и баян, повели к себе в здание вокзала, в свой кабинет. Привели Кольку в кабинет, посадили на стул как уважаемого человека:
- Слушай, Маэстро, - начал тот, которому платил уже который год дань Колька. - Ты домой хочешь?
- Хочу, но паспорт мой у вас, - сказал в ответ Колька.
- А на тот свет хочешь? - продолжил старший милиционер.
- Кто тебя, бедолагу, искать будет?- Он ехидно улыбался, так, когда принимал от Кольки деньги. Помолчав, он продолжил: - Вот, Маэстро, тебе партийное задание: у цыган мы конфисковали, - он опять хитро засиял в своей улыбке, вспоминая приятное ему, - тридцать оренбургских пуховых платков. Твоя задача сбыть их торгашам, ты с ними знаком, да и торгаши тебя знают. Но цена их не малая.
-Пять штук за платок, а денежки мне лично. Свободу себе выкупишь, это мы тебе обещаем. Обманешь - закопаем и глубоко, глубоко - никто не найдёт: ты понял, Маэстро? - За много лет ты надёжно себя зарекомендовал. Не стучишь, не жалуешься, как некоторые, меня скоро переведут отсюда, лейтенанта дают, а кто придет другой сюда, по- своему рулить вами будет, так что поторопись и домой отвалишь, сам в поезд посажу, только сначала дело. Не будет дела, другой по башке тебя бить будет - закончил он речь.
-Ты хоть знаешь, что такое настоящий оренбургский пуховый платок?- Он снял с руки обручальное кольцо, вынул из пакета белый чуть с желта, легкий и пушистый платок, просунул один конец платка в кольцо и лёгким движением руки платок продёрнулся через кольцо.
- Вот, Маэстро, это настоящий оренбургский пуховый платок. - Он отсчитал из пакета пять платков, завернул их в серую почтовую бумагу,сунул Кольке за пазуху и сказал: - Это первая твоя партия, головой отвечаешь, сучара.
Колька шёл к себе в коллектор, держа под мышкой пакет, в одной руке баян, а в другой стульчик. Только одна мысль ныла в его мозгу - куда спрятать пакет? Нести в коллектор - нельзя, эти черти украдут и не поморщатся, а отвечать ему. Наконец он нашёл оторванный конец утеплителя от изоляции теплотрассы и рядом с коллектором. Колька сунул под этот оторванный утеплитель пакет подальше, заткнул дыру стекловатой, было незаметно и почти рядом. Колька постоял, запоминая, место и со спокойной душой пошёл в коллектор.
...А мать ехала. Добрые люди помогли ей сесть в поезд, по билету найти своё место. Вагон был плацкартный, люди все добрые, улыбались ей, суетились, раскладывая и рассовывая по полкам свои вещи. И тут вдалеке от дома есть тоже хорошие, добрые люди. Молодой юноша, которого звали Паша, охотно уступил бабушке нижнюю полку, бегал ей за чаем и каждый раз спрашивал:
-Бабушка, вы говорите, чем вам помочь?
А ей и так было хорошо, внимание к ней окружающих, так было приятно, она так давно не была счастливой. Она сидела у окна на нижней полке, смотрела на пробегающие огни, полустанки, жёлтые убранные поля, мосты и мостики. Всё она это видела в первый раз за свою жизнь и также похожею, и знакомую как, наверное по всей России. Её спрашивали соседи, она отвечала, к сыну в Нерюнгри, и объясняла: он там работает, бурильщиком, но на каком месте она не знает. Молодые супруги, которые ехали по распределению института, долго перечисляли буровые и разрезы местной добычи, но она так и не могла вспомнить и лгала, что он встретит.
Ночь для неё прошла так быстро, что ей показалась, она задремала всего на пять минут, а вот уже и рассвет в окне. Три дня в поезде ей показались, совсем не утомительны, а интересны. Проводница объявляла станции, остановки, люди заходили, выходили, устраивались на свои места, поезд каждый раз плавно выдвигался в дальнейший путь.
Мать спросила у проводницы время прибытия в Нерюнгри - проводница успокоила её:
-Бабушка, я вам сообщу и подниму заранее, помогу вам во всем. А в Нерюнгри мы будем в девять часов утра по местному времени. -И добавила:- Утро удобное время для приезжающих.
- Вот и Нерюнгри,- проводница, как и обещала, предупредила её. Наконец после недолгих сборов она стояла в тамбуре, в ожидании, когда остановится поезд. Опустив лестницу, проводница, предварительно обтёрла боковые ручки, заранее заготовленной тряпкой:
-Вот, бабушка, вы и приехали! Я помогу вам спуститься вниз на платформу.
Все это время мать думала о сыне. Она не могла представить его: уж, сколько прошло времени, всё детский образ маячил перед ее старческими глазами, но сыну теперь сорок восемь.
Она ступила на платформу... Лучи утреннего осеннего солнца пробивали вокзальную мглу. Люди спешили, проходя и пробегая мимо нее, все спешили к пришедшему поезду. Мать сразу почувствовала гарь и дым, запах креозота, пирогов и картошки, вокзального духа; ей захотелось поскорее куда-нибудь сесть, перевести дух, который так дурманил с непривычки ее седую голову.
Она добралась, опираясь также на свою кривую палку, неся в другой руке чемоданчик и узелок, до ближайшей скамейки и села - чтобы перевести дух. Понемногу приходя в себя, она смотрела на снующих по разным делам людей, и в эту минуту ей хотелось встретить знакомых, она почувствовала этот незнакомый большой и безразличный к ней мир.
Может она посидела бы на скамеечке и дольше, но звуки баяна, доносящиеся с той стороны вокзала, насторожили её. Мать тяжело встала со скамейки и, ковыляя с чемоданчиком и узелком, побрела на другую сторону длинного вокзала. Она шла на звуки музыки, которая ей показалась знакомой и родной, как будто из прошлого. Хоть краешком глаза увидеть ей кто там играет? Кто там, до боли знакомую музыку играет, как её Колька? Толпа, окружившая играющего, не давала ей увидеть кто там? Она долго стояла возле толпы, слушала знакомую музыку, мелодию в которой её сердце возвращалось в прошлую жизнь.
Вдруг несколько человек отделились от этой толпы, и она увидела человека, сидящего на раскладном стульчике, с красным баяном. Он не был похож на её Николая, но что-то родное угадывало её сердце. Мать подошла еще ближе и ее подслеповатые глаза увидели, то, отчего заныло материнское сердце - сын!
А Колька ничего не видел: он упал на бок вместе со стульчиком и баяном. Мать подошла еще ближе к лежащему на асфальте сыну, опустилась на колени, взяв его грязные заскорузлые руки, причитая, начала их целовать: - сыночка, родненький, да как же это так?
Колька спал, водка опять свалила его, где пришлось. Он вообще был далек от этого мира. Его борода, засаленные брюки и полбутылки в кармане какой-то жидкости представляли весь его мир.
...А мимо шли люди, кто - то смеялся, кто - то удивлялся над старухой, что она целует руки бомжу, да еще омывает их своими горькими слезами. Некоторые прохожие в недоумении грустно смотрели - что бы это значило? Но, самые "чувствительные", пинали Кольку и прицепившуюся к нему старуху - расселись тут на проходе!
Вокзал жил своей жизнью, тут приезжали, прощались, уезжали все земные существа - люди.
Мать с большим усилием, ей помогла пьяная якутка, оттащили Кольку к ближайшему дереву, где прислонили его спиной к этому старому тополю, пытались привести Кольку в чувства. Вдруг сзади послышались маты и ругань - это "Циклоп" и "Клёпа" возвращались с очередной добычи металла:
-Вот Маэстро, расписался! Наверное, денежек тю-тю? Женился что ли на этой старухе, смотри, как она его гладит? - злился недовольный молодой "Клёпа". Они оба с Циклопом залились похожим на визг собаки смехом.
-Нет, хлопцы - я его мать, - ответила старушка.
"Циклоп" и "Клёпа", стараясь, не матерится, бросились к Кольке.
Они стали его тормошить, обливая из пластиковой бутылки водой, звучно били по щекам, приговаривая:
-Маэстро, Маэстро,мать твоя приехала!
Они долго возились с Колькой, пока тот не открыл глаза. Он долго приходил в себя, смотрел на старуху, то на "Клёпу" и "Циклопа", пьяная якутка тянула его за рукав, он крутил своей головой, не понимая, что от него хотят. Грязной своею рукою он вытащил из кармана плоскую чекушку, выпил из неё три глотка и передал якутке.
Минут через пять Колька заорал:
-Мама, мама, мама, ты зачем приехала сюда?
Но мать бросилась к нему, уцепившись двумя руками за шею, целовала, прижимала к себе своё дитя, она плакала и рыдала всем материнским своим сердцем, она шептала что - то упоминая Богородицу и всех святых. Колька твердил ей на все её причитания:
-Мама, мама, зачем ты приехала: я бич, я бомж - не человек. Люди отбросом и падалью нас называют. А грехов на мне нет и три года на подлодке, я старшина первой статьи - гидроакустик. Но мама? У меня нет жилья, нет зубной щетки, нет рулона туалетной бумаги, нет паспорта. Живу я в тепловом коллекторе, скоро и оттуда милиция вышвырнет. Зачем я вам?
-Сыночка, - говорила в ответ она, - но разве матери родное дитя в тягость, сердце изболелось за тебя, родненький. Ведь всё за длинную ночь передумаешь? Да столько слёз и дум за ночь, а теперь я рада - ты живой...
Она плакала, вытирая платочком ручьём текущие по дряблым щекам слёзы. Колька не смотрел на неё, он смотрел в землю. "Циклоп" вежливо обратился к старушке:
- Пойдёмте, мамаша, на лавочку, вот есть свободная. - "Циклоп" вдруг стал интеллигентным и галантным, друзья его таким никогда не видели. - Вы, наверное, устали с дороги?
"Циклоп" поддерживал мать, нес ее вещи, Кольку вел под руку "Клёпа". Они доплелись до свободной лавочки, усадили мать, а "Циклоп" сказал:
- Пойду, принесу горячего чая и что-нибудь поесть? - честно сказать, даже друзья не знали, где он все возьмет?
А вокзал также - гудел. По радио объявляли о вновь прибывших поездах. В конце диктор добавлял:
-Будьте осторожны!
Они сидели на лавочке, Колька только и спросил:
-Как здоровье, мама, - но, даже не дождавшись ответа, сорвался с лавочки, крикнул:
- Я сейчас, мигом...
Он, возвратился ровно через пять минут, держа в руках свёрток:
- Это, мама, тебе, от меня, бессовестного сына!
Она трясущимися руками стала разворачивать сверток, из которого показался оренбургский пуховый платок. Мать развернула платок, сложила его вдвое, примерила платок себе на голову и сказала:
- Спасибо, сыночка, за подарок, видно ты не забыл мать, и сердце твоё ждало меня. - Она снова заплакала, утирая концом подаренного платка, как ручейки, потекшие из её глаз слёзы.
Колька сидел, опустив свою голову, смотрел в чёрную землю, вытоптанную возле лавочки, о чем он думал никто и не знает теперь.
А вокзал жил своей вокзальной жизнью. Снова объявляли о проходящих поездах, напоминали, о ручной клади. "Будьте осторожны!"- объявлял в конце диктор.
...Колька встал со скамейки, упал, матери в ноги, обхватив их обеими руками, целовал материнские морщинистые руки и бормотал:
-Прости, мама, прости за всё, мама! Прости...
"Циклоп" и "Клёпа" так ничего и не поняли, хотя и находились рядом, лишь глуховатая и слеповатая мать, гладила сына по голове, она была счастлива, она нашла своего сына.
Он вдруг отпрянул от матери: сказал: "Прости!" и побежал от них в ту сторону, где шел и гремел грузовой состав:
-Я сейчас.
...Он успел. Два последних вагона... вытянув вперед руки и оттолкнувшись от земли, прыгнул вперед. Его грудная клетка точно угодила на блестящий рельс, он опередил бег колеса, успел мыслью подумать: вот и всё.
Они ждали его. Но кто-то там, у вагонов на дальних путях, заорал:
-Человека зарезал поезд!!! Завизжали женские голоса, путейские бригады поспешили на место трагедии. Народ скакал через рельсы и платформы, спешил увидеть покойника. Кто-то узнал Кольку... Колька лежал на спине, разделенный поездом на две половины, но лицо и голубые глаза были открыты и смотрели в синее, вечное небо.
-Да это бомж, баянист с вокзала! - сказал кто-то из толпы.
-Отмучился бедолага, - подъехала "Скорая помощь".
-Бомж, бомж, хе-хе, на бухался, берегов не видел...
Женщина в белом халате посмотрела на языкастого мудреца:
-Нет, это человек, жаль, что болезнь их делает такими...
-Когда же прозреют люди? Да и всё ваше благополучие?
Осеннее солнце клонилось к закату. Кончался короткий сентябрьский день, один из многих дней земли.
Вечерние лучи светили, еще - грели людей, землю и всё, всё, что находилось на этой маленькой песчинке большого космоса. Перед долгой холодной якутской зимой солнце отдавало своё тепло всем людям поровну: и матери дожидавшейся своего сына Кольку, и "Циклопу" и "Клёпе", которые сидели рядом на лавочке, и всем, кто находился на этом Нерюнгринском вокзале. Только для солнца они были дети земли - маленькие беззащитные, неразумные дети.
2018г.
Конец.
Нонсенс
Рассказ
К нам приехал генерал.
Он сказал: "Хватит валять дурака - Ваньку, и ходить по Миру с протянутой рукой. Я демократ, я наведу здесь порядок". Сказал грозно, из-под его большого лба нас буравили два пристреленных в боях его глаза, а ноздри раздулись как у взбешенного быка.
Мы испугались.... Но один очень активный и бесстрашный корреспондент местной газеты задал вопрос:
- Скажите, а как понимать - генерал-демократ?
Он ответил:
- Это, нонсенс!
Мы удивились его новизне политического кредо, и прямой честности.
Телевидение сшибало новостями из Лондона. Там два наших оленевода судятся меж собой, кто у кого больше украл денег. Странно, аборигены наши, деньги наши, а Лондон разгуливает, кому и сколько, кто должен - нонсенс. Нонсенс -- это явление, совсем не изученное учеными и никто не написал диссертации по этому явлению, нет никаких обоснований, нонсенс и все. Я встретился с нонсенсом в те далекие "застойные" годы и было нам годов не много, а впечатление осталось навсегда.
1
- Мося, - Кричала с высокого крыльца Сара, - где ведро с щучьим головами, я ржать хочу?
- Ах ты, царица моя Сарачка, все тебе деликатесы подавай, несу, несу на холодное.
Моисей Григорьевич Фоминович, ударник коммунистического труда, слесарь-наладчик Усть-Баргузинского рыбокомбината, что расположен на берегу драгоценного моря Байкал. Сара тоже ударница коммунистического труда, она чистит рыбу в соседнем цеху, у них пятеро ребятишек, старая Сарана мать, теща, которую Мося побаивается. - Добба Абрамовна, революционерка. Весь процесс изготовления рыбных консервов знает, Мося.
Его задача в безотказной работе консервозакатывающей машины, которая работает в две смены. Остальные машины должны быть наготове.
Вы помните ассортимент нашей продукции? "Мелкий частик", "Бычки в томате", "Карась в гречневой каше", "Щука в вине и черносливе", "Омуль в собственном соку". Если вы хотите кушать, пожалуйста, рыбы полно: жареная, соленая, свежая, вареная; желаешь консервы, выписывай в бухгалтерии за копейки, хоть на весь год, а головы щучьи бесплатно бери на костную муку, идут отходы.
Сара прямогрудая женщина, кругла и бела лицом. Кудрявый каштановый волос ее прически не требует бигудей, она от природы кучерявая.Мося, наоборот лысый не по годам, с длинным орлиным носом, щупленький, но жилистый первопроходец. Сарина мама Добба Абрамовна на берега Байкала еще царской властью сослана на вечное поселение. Время .... Вот и Советская власть нашла Доббу, молодую учительницу, выделила ей школу, дом купца Купера, учила она ребятишек, повстречала такого же ссыльного Фоминовича. Время ... в нем спрятались годы... Доббе, молодой когда-то девушке, уже за восемьдесят. Женский облик с годами в ней померк. На подбородке, Доббы Абрамовны появилась поросль бороды, а под носом стали пробиваться усики. Время .... И за глаза ее местные мужики-алкоголики стали звать "Пиковая дама". Она не обижалась, потому что любила А.С. Пушкина. Ей оставалось вытирать носы внучатам, грозить всякому непонимающему тростью, воспитывать зятя Мосю, помогать Саре и получать государственную пенсию.
Когда построили новую школу, дом купца оставили за Доббой Абрамовной. Уже тогда у нее была большая семья, после, когда разъехались дети, она осталась с младшей Сарой, облюбовала себе место за печкой и называла его "хоромами".
2
- Моисей - кричит Добба Абрамовна из своей каморки за печкой.- Беги скорей ко мне.
Мося нехотя выползает из-под одеяла, где, сладко зажмурив глазки, лежит истомленная трудами Сара. Мойся в майке слоновой кости, в черных бязевых трусах.
- Сейчас,мама, иду.
Входит в старушкины "хоромы".
- Я здесь, мама.
- Бесстыдник, ты что, кавалерить меня вздумал, штаны надень, я женщина.
Мойся, выскакивает, обворачивается большим полотенцем, входит снова.
- Ну вот, теперь ты шотландец местного пошива садись и слушай меня:
- Вот ты уже пятерых наделал? Шестого ждать надо?
- Мама! - Мося как на суде опускает голову ниже, не смотрит теще в глаза.
- Я ночами не сплю, нет сна совсем. Девятый десяток доживаю,Мося, чую скоро пойду к праотцам. Все мы люди смертны, - печально говорит она.
- Вот послушай меня: как помру, ты меня здесь не хорони. Ты свези мое тело на еврейское кладбище, что на Новых Комушках, возле города Улан-Удэ. Там все мои братья лежат и сестры. Схорони по обычаю нашему. Племяннице, что живет в Улан-Удэ, Нели Шраберман, сто рублей я отправила. Вот вам с Сарой пятьдесят, на перевоз моего тела, и потом соседей тут на поминки позовите. Предупреждаю: поминки скромные справьте, без гармошки и салютов, да песни не пойте, я и оттуда приду, чтобы тебе, Мося,вот этой тростью по одному месту.- Она помахала тростью в воздухе.
Тут только Мойся, заметил, что теща лежит в кровати во всем нарядном и трость при ней с костяным набалдашником. Старушка подала Мосе узелок, в котором мелкой купюрой было ровно пятьдесят советских рублей.
Согнувшись в "четыре погибели", Моисей вышел из тещиных "хором" с узелком в руке, с заботой в голове, что у него было на сердце - жуть, он боялся покойников.
Сара ждала мужа. После его возвращения от мамы, она выслушала его и заплакала, было слышно, как она причитала:
- Как мы будем жить без маминой пенсии в сто тридцать два рубля? Что еще сказала мама? - Сара требовала полнейшего отчета.
- Вот деньги дала на перевоз тела на кладбище в Комушки....
Сара всплеснула руками и спрятала узелок, так что Мойся, не понял, куда она его спрятала.
3
Старшая дочь Мосея и Сары Лиза училась в восьмом классе. Лиза отличница, помощница, красавица, но еще не комсомолка, всем она отвечала, что ей некогда.На Лизу уже заглядывались поселковые пацаны, и когда к ней кто-нибудь приставал, она отвечала: "Уйди противный, не для тебя цвету!"
Надёжная девочка Лиза. Мать с отцом поручили ей присматривать за бабушкой постоянно, особенно когда они на работе.
- Ты посматривай, Лиза, за бабушкой, может она что-нибудь перед смертью скажет. Тебе замуж скоро. ...
А Мося забредил опять:
- Ой, и мороки мне с этой старушкой, я мертвецов боюсь.
Сара хлопнула ладошкой Мосю по лысой голове.
-А мамину пенсию не стыдно на папироски изводить, труженик моего тыла?
Мося покраснел от правды, повернулся на одном каблуке и побежал до- ветру.
Две недели прошли как в сказке. Бабушка кушала, пила крепкий чай с молоком, исправно просила горшок. Лиза не отходила от бабушки. Соседка Агафониха пришла проведать бабушку Доббу и принесла ей сонных таблеток, так как Добба Абрамовна жаловалась ей, что нет у нее сна, и ночи она проводит бессонные.
Соседка Агафониха наказала Лизе и бабке пить лекарство по одной таблетке на ночь, положив снотворное на бабкин комод, который стоял в её коморке. Вдоволь наговорившись, соседка пожелала бабушке здоровья, попрощалась и ушла. Полнейшая благодать наблюдалась до следующего понедельника.
4
В понедельник утром, четвертого июля, когда умытый утренней росой блестящий диск солнца поднялся на два пальца над водной гладью реки Баргузин, Лиза выскочила из бабкиной коморки и закричала на весь спящий дом:
- Померла, померла бабушка.
- Крупные капли слез, похожие на хрустальную прозрачную байкальскую воду, катились по ее щекам. Мойся и Сара еще в постели, но они выпорхнули из-под одеяла, как воробьи из гнезда.
- Мама, - заорала Сара.
- Мама, - повторял Мося.
Лиза вызвала "Скорую".
Возле бабушки собрались все малые дети, Сара и Мойся.
Добба Абрамовна лежала на кровати, на ней были одеты те одежды, которые она за долгие годы приобретала, складывая в комод. Она сама их называла "в последний путь". Гардероб этот состоял из черной юбки, белых тапочек и серой кофты мышиного цвета. Трость, добрая помощница ветхой старости, лежала вдоль тела. Все показывало на то, что Добба Абрамовна собралась куда-то в дорогу. Лицо ее, прочерченное глубокими морщинами, бледное - пергаментное, ни на кого не обращало внимания. Нос заострился, веки провалились в глазницы, а рот был открыт так, что было видно голые десны. Пряди седых волос торчали из-под белого бязевого платочка.
Внуки молчали, Мося тоже молчал, только Сара всхлипывала иногда, да свежий байкальский ветер в кронах высоченных тополей играл листвой, создавая шум. Все ждали "Скорую помощь".
"Скорая помощь" ехала долго, на "скорой" в этот день заступил на смену Витька Скосыроглазов. Витька местный парень. Он когда-то учился в нашей школе. После окончания медицинского института прибыл работать в нашу больницу - зубным хирургом. Витька смело рвал землякам зубы - одной левой, правой он ставил пломбы, протезы-присоски, коронки, фиксы. В этот месяц его понизили по службе, перевели в фельдшера на "скорую помощь". Дело в том, что Витька злоупотреблял. Но Витька парень безотказный, летом жара, зимою холод, Витька всегда придет на помощь больному. Люди у нас добрые, благодарят. Вот, получается от добра пострадал парень. Так всегда говорит его мать людям: безотказный мой Витя.
Бесстрашно шагнул Витька в белом халате в бабкину коморку.
- Кисель варите, - подтвердил диагноз Витька. Но профессионализм взял верх. Он стал осматривать бабкин открытый рот, оскалившиеся на весь белый свет, десна. Он уже прикинул цену, но его от размышления прервал Мося.
- А зачем ей мертвой зубы?
- Да, - сказал Витька, - мода такая с блеском белых зубов провожать в последний путь.- Врал Витька, надеясь подработать.