Пиня сидел на скамейке у подъезда, провожая прохожих взглядом, которого не было видно из глубины лица, опухшего, как надутая кожаная грелка. Он был матёрым жителем улицы, с помощью алкогольных излишеств исключившим себя из бытовых дрязг и четырехугольника семьи, состоявшего из жены и двоих детей. Благоверная, в силу неверных представлений о жизни терпевшая его восемь лет, в один прекрасный день просто поменяла в двери замки, отравив бандеролью в форточку Пинины пожитки.
Сколько он так жил, неизвестно, но никто не знал, что написано в его паспорте в графе "имя, фамилия, отчество", и был он просто Пингвин. Пиня. За время такой аскетической жизни его мировоззрение и приоритеты сильно поменялись. Трезвость ума и бодрость духа были теперь равноценны мучительной гибели. Поэтому, не найдя в себе никаких талантов и способностей, Пиня стал доставлять оральные удовольствия своим более удачливым коллегам, которые иногда подшаманивали на погрузке-разгрузке чего угодно за еду, алкоголь и даже деньги. Это была каста, от которой веяло сытостью и хмелем, и к которой было выгодно примазаться. Способы же интеграции значения давно не имели, поэтому Пиня был всё время под мухой и даже иногда чувствовал приятную тяжесть в желудке от яств, щедро бросаемых ему прямо на землю.
К скамейке подошёл Лёня Куц, которого все называли Куций, подсел к Пине и, не здороваясь спросил:
- Слушай, ты Валерку не видел?
- Не, - сказал Пиня, мотнув головой, от чего его повело в сторону, и стал изображать Пизанскую башню, хоть никогда не был за границей.
Куций с завистью покосился на Пиню, потому что сам он ещё не перешагнул ту невидимую грань, за которой было уже не дно, не самое дно, а полная, огромная, бездонная жопа. Чёрная дыра, втягивающая в себя время, пространство и нормы морали.
Лёня стал вымещать свою злость на более слабом и обеспеченном, как это испокон века принято у революционного класса.
- Слышь, пидар, тебе сколько лет-то? А? - задал он первый пришедший в голову вопрос. Логика таких тестов оставляла желать всего наилучшего, а вот результат ещё никогда не подводил. Ещё пара вопросов, и можно отвести душу, попинав незадачливого собеседника, который всё равно ничего не примет на свой счёт.
Пиня пожал плечами, продолжая с философским упорством созерцать улицу.
- Слышь, чё молчишь? Не уважаешь меня, что ли? А, сосало распухшее?
Будь Пиня буддистским ламой, медитировать много лет подряд для него не составило бы особого труда. Реакции с его стороны не было настолько, что это могло вывести из себя и более чувственного собеседника. Оставался вопрос Љ3 про остроту слуха с последующим вызовом на дуэль, где у Пини было столько же шансов одержать победу, как у сборной России по футболу на чемпионате мира.
Из подъезда вышли два подростка, испуганно глянули на Куцего и ускоренным шагом продефилировали мимо.
Ребята медленно подошли, усердно выискивая глазами что-то в районе кедов.
- Слышь, господа, вы Валерку знаете?
- Из 7-го "б"? - с надеждой спросил Пашка, который рад был отвести от себя тень подозрения в попытке сыграть в футбол предметом, к спорту не относящимся.
- Гэ, бля. От дебилы. Дядю Валеру из соседнего подъезда. Бородатый, как пират, и шатается вечно, как на палубе в шторм.
- Дак, это, его ж вчера похоронили вроде, - Пашка глянул на Сашку, ища поддержки, но тот продолжал изучать носки своих кедов, ни о чём другом, казалось, не думая.
- Как так? Он чё ж это, умер, что ли?
- Ага, совсем.
- Во, бля! - Куций на секунду задумался, - так. А деньги у вас есть? На венок всеми любимому дяде Валере.
- Не, денег нету. Откуда у нас? - пролепетал Сашка, которому жгли карман две свёрнутые десятирублёвки.
- Слышь, а ну не жадничай, - и Куций стал подходить, смотря на мальчиков в упор, - там сиротки бедные голодают, а ты жлобишься. Доставай бабки, клоп, а то щас сниму ремень и пропишу по первое сентября. Понял?
Так как беспочвенность угроз в виде полного отсутствия ремня не была видна из-за пальто, Сашка дрожащей рукой отдал Куцему неосуществлённый обед в Макдональдсе, прощаясь взглядом с деньгами, как с лучшим другом.
- А ты хули как засватанный, - повернул куц к Паше подобревшее от купюр лицо, - есть чё? А?
- По-по-понима-мает-те, это мне м-м-мама на кроссовки...
- Ах ты, недоросль меркантильная, - Лёня взял протянутую пятидесятирублёвку, - там деточкам жрать нечего, а ему кроссовки. В этих походишь, тефлон. И чтоб никому, ясно? Благотворительность должна оставаться в тайне. А теперь валите галопом. Ну! Пшли!
Ребята так быстро здрыснули, что Пиня, даже если бы понял, что это были его спасители, вряд ли бы успел их поблагодарить. Куций, забыв о его существовании, твёрдым шагом направился в "Любушку", чувствуя превосходство платежеспособного человека. О Валере он так и не вспомнил, потому что, помедли Лёня ещё чуть-чуть, и отправился бы в тот же санаторий, где у Валерки была теперь прописка навсегда.