Аннотация: Все просто: одна нога, другая, сверху, чтобы от неба отталкиваться, да сгусток посредине.
Вибрация сна
Жил да был на свете человек. Обычный такой, еще несовершеннолетний даже - родиться достаточно давно не успел. Как раз собрался школу заканчивать, шел домой с друзьями, языком чесал - и вдруг проснулся.
И вздохнул на своем точно уж не русском и, наверно, не содержащем в себе вздохов языке: "Эх, приснится же!" Подумать только: две руки, две ноги, голова, небо в бескрайней выси - откуда что взялось? Все же просто, от начала и до скончания веков: нога - чтобы прыгать, еще одна, сверху, - от неба отталкиваться, между ними - сгусток, чтобы думать и резонировать. И, пока ему вот так вот думается с утра пораньше, его мысли слышат все, с кем довелось найти резонанс. Пойти, что ли, повибрировать с кем, чтобы отпустило...
И вот их уже больше одного: стоит большое, длинное, ногами землю с небом раздвигает да мыслями журчит. "Хороший сон тебе приснился, Трижды Седьмой из Пяти сотен. Я пересмотрю на досуге. - Серьезно, Двунадесятый из Тысячи? А мне вот до сих пор не по себе, ноги так и дрожат - все представляется, что их по две, и все в разные стороны смотрят. Представь, я даже вибрировать не мог - все вовне волны пускал. Жуть-то какая!" А Двунадесятый заладил: "Хороший, хороший! Представь только - все вместе, но каждый сам. Какой же простор меж землей и небесами! Хотя и ты в чем-то прав, - провибрировал он, когда мысли товарища проникли поглубже в плазму: - меня так и колотит мысль, что кто-то должен поглощать кусочки мира!"
И стояло длинное, упираясь в два края общего Коридора, и дрожало ногами, потолок и пол сотрясая, пока не явился на шум великий Архитектор, невесомо касаясь земли и небес. Он был стар, как два мира, но он один поддерживал Коридор в равновесии.
Мгновенно, как одному ему дано, прорезонировав с нарушителем спокойствия, он зажурчал старую, целительную мысль:
- Не бойтесь, это просто сон. Где, ну где видано, чтобы небо было бескрайним?..
Он вибрировал, а сгустки двоих, вновь разъединенных на части, бурлили в такт, пока не стерлось из них малейшее воспоминание о страшном сне.
- Легкой походки, великий Архитектор! - прожурчали они и упрыгали прочь.
- Легкой походки... - пробормотал старик, когда они скрылись из виду, а потом сделал кое-что небывалое: отцепил ногу от неба и лег наземь. Долго лежал он, слушая шепот иных миров, рождающихся по ту сторону от общей Шины. Да-да, Шины - ведь огромный, бесконечный Прыгучий мир был всего лишь огромным бубликом где-то на окраине вселенной, и Архитектор уже смертельно устал ходить по кругу и мешать прыгунам разрывать его стенки.
Но пощады не будет, пока через миллионы миллионов лет бублик, набитый сверхразумными студенистыми бездельниками, не сдуется. Тогда все они - и стар, и млад, и даже он сам, - сольются воедино и зажурчат в такт, становясь в тесноте твердым телом. "Первый камень, - жевал про себя Архитектор незнакомые слова въевшегося в плазму пророчества, - в первое окно цивилизаций". Толкования не существовало, но он чувствовал одно: камень - свободен. В отличие от него, запертого в Шине без малейшей памяти о том, в чем же была его вина.
Огненный круг
Главная причина, по которой Архитектор ненавидит гулять по кругу, - это, конечно, Зал с Колоннами. Местные называют его то Залом, то Концом Пути. Концом - потому что дальше никто обычно не заходит. А оказавшись рядом, каждый спешит унести ноги подальше - так и искрят пятки о небосвод. Каждый - кроме, опять же, Архитектора. У него там задача - важнее важного, на ней и держится этот мир.
В Конце Пути, в Зале, колоннами стоят те, кто уже не завибрирует на прежней частоте. Те, кто решил остановиться в прыжке. Стоят, подпирая небосвод и протирая пол. Стоят не по одному - по двое, навеки сплетясь застывшими мыслями.
В Шине такой закон - с умирающим обязательно уходит кто-то еще, чтобы мертвый достал до небес. Возможно, вполне еще живой и бодрый - тот, кто без него не сможет, или тот, кто прежде срока пресытился жизнью, или просто наивный прыгун, решивший поболтать со смертью. Решив покинуть мир живых, они неторопливо бредут к Залу и там сливаются в вечном разговоре. Сколько тысяч ушли из мира только ради этой последней, невольной беседы! Ни один из них не пожалел о своем решении, узнав спутника поближе: так уж в коридоре заведено, что одно теряется среди двоих и теряет всякое право на голос и собственное мнение.
...Когда угасает последняя искра мысли, колонна становится просто колонной - врастает в небо, стекает соками под землю, засыхает и стоит веками. Впрочем, особо долго стоять ей не дают. Единожды в год приходит Архитектор - собрать свою жатву.
Он делает небывалое - ногами ощупывает чужие тела, сгустком слушает всеобщие мысли - от которых любой другой живой давно свихнулся бы, - выбирает добычу. Нацелившись, снимает колонны с небосвода, не чинясь, слепляет их вместе и несет дальше - туда, докуда и подавно никто не доходил.
Там, дальше - очень жарко. Сгустки плавятся, колонны превращаются в бульон. Один только Архитектор стоит и наблюдает, как из жижи появляются новые тела - десять, сто, двести. Когда умрут все, кого он уже привык окликать в коридорах, появится новое поколение - Тысяча. Если сгинут лишь первые ласточки - будет двадцать, сорок, пятьсот.
Потом первый из них подпрыгнет - Первый из Сотни, - уцепится за потолок и последует за Архитектором. Нет, не назад - только вперед, в Начало - и путь к Залу Колонн снова закроется до нового круга.
Внутри старика - смотрителя мира - живет знание, что адское пекло, где зарождается жизнь, - привет от далекой звезды, к которой именно этот участок Шины повернулся лицом. Вокруг той звезды, наверно, крутятся и тела нормальной формы (да что там, может быть, сама Шина - просто сплошная версия астероидного пояса какой-нибудь планетки, совершенно невидимой изнутри). А на них - хоть на парочке! - живут разумные существа, которых после смерти ссылают попрыгать в колесе. И Архитектора когда-то сослали, правда, из более дальних краев: дошел однажды старичок до местного бога и - чего уж там - попросил себе бессмертия.