Аннотация: Очередная концепция на тему "Что будет там, за чертой". Осторожно, много музыкальных цитат.
1.
Город Пушкино, Боголюбская улица, храм Боголюбской иконы Божьей Матери. Неизбежная часть маршрута, если нарушать все правила и идти из Мамонтовки по путям.
Обочина дороги поросла забавной травой, которая в справочнике называется гордым именем 'недотрога обыкновенная'. Листья самой банальной формы, растут банально парами, цветочки желтые, неприметные. Единственное, что действительно удивляет, - это маленькие упругие стручки, которые от прикосновения сворачиваются в пружинку и выстреливают черными семенами. Эта трава покоряет любую местность за два-три года, но в горшке прорастать отказывается.
Иду вдоль обочины, рассеянно высматривая стручки потолще, чтобы уж наверняка выстрелили. В голове играет какая-нибудь музыка из числа 'сатанинской' и 'дьявольской'. У церкви очень длинная ограда, поэтому есть время, чтобы осознать некое несоответствие и начать размышлять.
Касательно веры и воинствующего атеизма я стараюсь сохранять нейтралитет, а вот тема загробной жизни - это действительно интересно. Музыка в голове напоминает, что я и не знаю толком, в каких годах творили многие любимые коллективы, кто из них творит и поныне, а кто уже закрыл глаза. Когда голова транслирует 'Король и шут', 'Кино' или 'Битлз', даже я понимаю, что слышу голоса мертвецов. Где-то они теперь? Как им там икается, когда их слушают?
Была 'Запредельная жизнь' Дидье ван Ковелера, где герой обречен видеть и слышать всех, кто о нем вспоминает, а сам может разве что кроватью поскрипеть. Был 'Свет в окошке' Святослава Логинова, где воспоминания близких после смерти становятся валютой. Была 'Прежде, чем я упаду' Лорен Оливер, где героиня снова и снова проживает последний день своей жизни, пока не понимает, что именно она в нем должна исправить, чтобы отправиться на небо.
Много красивых книг о смерти и загробной жизни, но проклятый здравый смысл внутри все равно подсказывает, что ни они, ни индуистская доктрина о перерождении, не могут быть верны. Даже на рай и ад понадеяться нельзя - были мы в небе, были и под землей, доказательств существования Бога не имеем, а делать отдельное измерение и отдельный штат персонала, чтобы кого-то по итогам жизни наказать, наградить и перераспределить, - расточительство.
Я часто вот так вот выпадаю из реальности во время прогулки, но обычно дело ограничивается съевшимся из памяти куском дороги и парой-тройкой идей, которые можно записать. Сейчас, кажется, все иначе. В моей голове начинают зреть какие-то смутные образы, которые собираются развиться в масштабный сон наяву. Но я уже вхожу в дом. Когда я закрываю за собой дверь комнаты, действие разгорается. Мое воображение никогда не отличалось четкостью, поэтому ответственности за качество всего дальнейшего я не несу.
2.
Клубящаяся темнота. Затем темнота перерастает в густой серый туман, а затем его прорезает луч. Туман настолько плотный, что луч виден целиком, как бывает и на Земле, если очень густые облака и очень маленькая дырка для нашего вечного светила или если где-то в отдалении идет дождь. Странно, почему я думаю, что это не Земля? Впрочем, первое впечатление обычно вернее позднейших домыслов.
Луч прорезает туман со скоростью света, но, видимо, здесь своя теория относительности и все здорово замедляется. Луч исчезает глубоко под тем местом, где могли бы быть мои ноги, и оттуда доносится стон.
-Что случилось? - шепчут со всех сторон.
-Мы одиноки, слепые пророки
В мире, где солнце дает лишь ожоги,
В мире, где правда считается ядом... - начинает петь высокий мужской голос.
-Что это за место? - шепчу я возможным соседям, начиная кое о чем догадываться.
-Другое измерение. Ад, проще говоря, - отвечает молочно-белая фигура в двух метрах от меня.
-Не слишком ли тут просторно? - спрашиваю я, чтобы не впасть в нервное хихиканье.
-В данный момент времени это место нафаршировано нами. Потом придут другие.
-Момент?
-Кое для кого один момент остановлен навсегда, и мы никогда из него не выйдем. Для нас время течет по-другому, если мы заботимся о том, чтобы считать его.
Надо будет это переварить на досуге, когда он появится. Надо бы, в принципе, выяснить, что я здесь делаю, но на моем языке другой вопрос:
-Если это ад, что здесь забыл солист 'Otto Dix', который пока что жив? Не хотите же вы сказать, что здесь записи крутят?
-Жив? - долетает снизу высоко и истерически. - Девочка, ты из какого года?
-Из две тысячи тринадцатого.
-А, всего лишь прошлое. - Надежда уходит из его голоса. - 'Бог - семантика слов, семантика снов...' - вновь начинает он петь. Эта песня мне нравится, но остальное творчество...
-Вам не надоедает его пение? - тихо-тихо спрашиваю у фигур в отдалении.
-Нам уже ничего не надоедает, - вздыхают они. - К тому же, наш момент времени дробится на другие моменты, и куда ты попадешь, как только о чем-то задумаешься, нельзя угадать. Может быть, там Маяковский будет стихи читать. Или какая-нибудь пьяная драка будет в самом разгаре.
-А почему здесь так мрачно? - продолжаю я получать информацию.
-У тебя, наверно, еще человеческое зрение. У нас где-то в углу сознания дремлют настройки цвета или что-то вроде того. Наверно, устроители этого заведения решили на входе перепрошивать всем мозги, а не отделывать все времена одним цветом.
-А почему Михаэль Драу сказал, что две тысячи тринадцатый год - это 'всего лишь прошлое'?
Становится тихо. Потом голос кого-то старого, мудрого и уже не имеющего сил быть грустным доносит ответ:
-Иногда нам дают возможность вернуться и прожить еще одну жизнь на Земле. Такое бывает, если кому-то очень важному для мироздания срочно требуется друг, наставник или опора. Или когда начинается война, а выиграть ее должны те, кто заведомо обречен на поражение. Или когда история заходит на новый виток.
-А почему...
-Почему он умер позже, чем ты, и все равно здесь дольше тебя? - усмехается кто-то рядом. Киваю. - Эй, народ бесплотный, кто вы, откуда и когда?
В ответ долетают имена княгини Ольги и римских консулов, птичий язык шумеров и цифры, на которые замахиваются только писатели-фантасты.
'Все с вами ясно', - думаю я и пытаюсь задать еще вопрос, но все вокруг начинает мутнеть и сдвигаться. Наверно, я сейчас попаду в другой момент времени и встречусь с кем-нибудь еще...
Возможность вернуться в мир людей не приходит мне в голову, но получается именно так.
3.
И вот я сижу у себя в комнате и пытаюсь понять, был ли это сон, галлюцинация, переход в другое измерение, клиническая смерть, острый приступ вдохновения или что-то из того, чему нет названия в нашем языке. Да, я верю в то, что сны должны что-то означать, но чаще как средство автора, чем как часть реальной жизни. Потому что каждый раз, когда я поверю в значимость хорошего сна, мне тут же снится что-нибудь настолько страшное, что приходится зарекаться верить во что-либо, кроме законов Ньютона. А в голове вертится дурацкий детский стишок:
'Но смотрит на мир осторожно коровка,
Вдруг мир - это тоже большая коробка,
Где небо и солнце внутри коробкА?'.
С ужасом понимаю, что это можно применить и к моей жизни. Разве не выпадаю я из реальности, как только хорошенько задумаюсь? Разве не такое же выпадение мне обещали 'за гранью'?
-Я - живая! - говорю я себе. Из глубин мозга мне вторят Юрий Шевчук и Иван Демьян, у каждого из которых есть песня 'Живой' или 'Я живой'. - Просто у меня родилась еще одна версия того, как 'это' может быть, а мое воображение решило раз в жизни разыграться.
Достаю часы, чтобы выяснить, сколько я находилась в отрыве от реальности. Две минуты прошло с тех пор, как я посмотрела на них последний раз, снимая их. Достаточно, чтобы умыться, попить воды и пару раз спросить себя, что со мной сегодня не так, но явно мало, чтобы пережить полноценную 'отключку'. Есть, конечно, шанс, что я проспала двенадцать часов или сутки, но тогда здесь явно было бы более людно. Жизнь таит немало загадок.
4.
У меня топографический кретинизм в слабой форме, но сейчас, видимо, в голове поселился этакий навигатор, который каждую ночь таскает меня туда, куда притащил однажды летним днем. Сейчас уже середина осени, я забыла, что такое нормальные сны, но для сумасшествия явно нужно что-то большее, поэтому пока дело ограничивается повышенной любовью к жизни на протяжении всего того времени, когда мир имеет краски.
Там, в аду, меня уже считают за свою, хотя я никогда не попадаю дважды в один и тот же момент. Там довольно-таки немного народу, который общается, а не играет в теннис со стенкой, не плавает в пластах информации, отростки которой вылезают на поверхность, как только начинаешь видеть в этом мире потолки, и не отряжен высшими силами в другую секцию этой тюрьмы - местные называют это 'наружными моментами'.
Почему меня каждый раз приносит в один и тот же 'наружный момент', но при этом я меняю 'внутренние моменты', как перчатки? Наверно, сюда я и попаду после того, как наступит время перестать существовать в обычном мире. А может, и нет никаких наружных моментов, просто какое-то количество людей предпочитает исчезнуть или отправиться в собственное прошлое, а не сидеть здесь. Я бы их, наверно, поняла.
Единственное, что обнадеживает, - это грязно-серая расцветка всех стен, келий и коридоров и полное отсутствие чего-либо чуждого и цифрового в поле зрения. В день, когда мне встроят в глаза набор фильтров, я стану здесь своей окончательно.
Еще один факт. Где бы я ни увидела солнце, сразу начинают про него петь. Или это солнце появляется только там, где про него поют?
-Sun is going down! - надрываются 'Helloween'.
-Солнце, прибитое к стенке в темноте! - взывают 'Distemper'.
-И только солнце снова будило его, дыша в висок. Кричало: 'Вставай, ведь такова твоя функция во всех попутных мирах, где горит мое колесо...', - рассказывает Олег Медведев.
Все они еще живы - эти и многие другие. Объявляют о концертах, ведут блоги в социальных сетях, записывают новые песни. Надо побывать у кого-нибудь из них на концерте, чтобы убедиться наверняка. Если не сойду с ума...
Ах, да. Я бы не удивилась, если бы услышала здесь что-нибудь типа 'It's my life' Джона Бон Джови или 'I just wanna live' группы 'Good Charlotte'. Но о жизни здесь не поют никогда. И слова 'forever' - 'навсегда' - тоже не произносят.