Дождь сменяет радуга, радугу сменяют опавшие листья, опавшие листья сменяет снег. Но и в то же время всегда что-то остается. Меняются люди, меняются лица, разговоры, взгляды, страхи и желания. Меняется общество, государства, религии.
Но всегда что-то остается. Что-то неизменно. И что-то всегда возвращается. Мы знаем четыре основных времени года. Вечный круг этой голубой планеты, что на триллиарды лет укрыта лучами звезды от вечности космического мрака.
Постоянство есть во всем. Например, всегда чувствуешь неизменность пугающей ночной мистики. Эти завораживающие блики лунного сияния сквозь капли черного дождя на бесчувственном стекле. Этот холод далеких звезд, что освещают мои мысли светом прошлых потерь. И этот соленый привкус на губах, что приходит всегда с отражением нового рассвета в усталых, красных глазах.
Это всегда было со мною. Это всегда во мне.
--Осень--
...Я впервые увидел ее, когда она сидела позади меня. На одной из скучных лекций университета, которые каждый год, пытались утопить меня в своей, режущей печень и убивающий клетки головного мозга, серости и безизменности. Но последнее время я чувствовал... Что-то не так. Что-то вот-вот должно произойти, а может уже произошло или происходит. Быть может виной тому погода, что укрывала эту серость желто-красным покрывалом мертвых листьев или предчувствие, что за следующим поворотом будет то, что привнесет краски в мои, разбитые монотонностью октябрьского дождя, мысли. Это всегда со мной. Это неизменность осени.
Я сразу выделил ее среди сотен виденных мною девушек. Ее улыбка, жесты, разговор. Почти несвязный, беспрерывный. Он заставлял улыбаться меня и вслушиваться в каждое слово, потому, что речи ее не были лишены смысла. Она говорила много, но всегда глубоко. Глаза ее были удивительной красоты. Признаться мне не доводилось встречать такой глубины глаз. Они вызывали двойное чувство бесконечного октябрьского увядания и желания возвышенного и таинственного. Редкое сочетание, как момент, что я встречал во время своих путешествий - солнце в том месте уже зашло, но все еще не темнеет из-за отражения света от снежных шапок Альпийский гор. Непередаваемая красота. Это пленило, завораживало, вызывая желание прикосновения к неземному, и в тоже время ослепляла страхом неизвестности.
Я шутил с нею что-то. Рассказывал ей как бы в шутку о своих пристрастиях к наркотическому одиночеству. Почему-то я сразу доверился ей. Почему-то я сразу почувствовал родную душу. Когда она стояла рядом, я наслаждался легкой дрожью ее красно-рыжих волос под резкими жестами рук. Движением ее легко покусанных, обветренных губ. Мы проболтали всю пару и вскоре - я провожал взглядом ее, уходящую в сырой туман моей начинавшейся осенней тоски, неземную сказку. Она вернула неизменность через уникальность своего образа. Она ушла.
Желто-красный ковер листьев постепенно покрывался обжигающим инеем. Декабрь пытался сохранить первозданность красоты трехмесячной смерти природы. Мое прерывистое дыхание наполняло мистичность атмосферы специфическим туманом, раскаляющим огнем прошлого закопченную ложку моих мыслей.
...Она не выходила из моей головы. Не выходила, когда я читал книги, смотрел фильмы, когда я заливал просроченным кетчупом полуостывшие макароны. Когда я стирал грязным куском хозяйственного мыла свои любимые джинсы, на которые у меня ушел месяц работы грузчиком. Не выходила, когда я выходил из этой реальности под очередной "инсулиновый" рычаг моего спасения.
Что-то всегда неизменно.
--Зима.--
Пролетело полгода, и я чудом остался учиться в своем морге вечного познания бездушности чисел. Я учился на архитектурном факультете. В последний месяц углубился в учебу и немного отошел от бесконечности самоуничтожения и самосожаления. Моя голова на короткое время, но получила свободу от ее оков. Но в скором времени под алмазной крошкой, на удивление теплого февральского забытья, я увидел тот самый желто-красный символ осени. Чувства, что были погружены в анабиоз белой тоски, разом растеклись по моим венам легким ознобом.
Все всегда возвращается
Под хаотичность мерцания снежного покрывала я писал о ней. О ней такой, какой я видел ее. Какой я ее прочувствовал. Неровной рифмою ложился этот сказочный образ случайной спутницы уже, кажется, всей моей жизни.
<...>
Она не ждет летних дней,
В глазах осенний туман.
В забвении черных ночей
Свершает самообман.
Она не знает тепла
В желанье встретить любовь.
И на губах навсегда
Холод и свежая кровь.
<...>
Ее образ всплыл во мне настолько ярко, что я даже удивился, как при моей жизненной философии самоуничижения память работает будто современные цифровые проекторы. Что в "двигателе прогресса" выдают ярчайшие и четчайшие картинки. Настолько глубоко я пропитался ее атмосферой, что мистическими волнами окутывала она меня с той же силой, что немного жутковатые, но в то же время манящие, истории Эдгара По, что читал я в своей юности, в тогда еще захватывающем мерцании звездной пыли. Я никогда не верил, что возможно настолько сильное влечение после первого взгляда, после пары часов диалога.
<...>
3 месяца прошло с последней встречи
А я еще живу тем светлым днем
Я вспоминаю твои взгляды, наши речи.
... Как жаль, все это стало нежным сном.
<...>
Под криками февральской метели в зловещем переливе искорок хоровода снежинок я думал... Я думал о ней. Я уже не мог думать о другом. Настолько я привязался к ней, увидев ее лишь раз. Привязался настолько, как не привязывался ни к одной из девушек в своей короткой, но на удивление насыщенной и в тоже время одинокой, жизни. Кто она такая? Спрашивал я сам себя, взглядом щупая холод лунного диска, что пытался спрятаться за никотиновой дымкой. Кто же она? Для меня она стала уже не человеком, она стала божеством, идолом, идеалом красоты, сущностью осенней тоски освещавшейся догоравшем солнцем заката. Она окутала меня в плен неразгаданной глубины и растворилась в мертвых красках сырости серого водопада октября. Для меня она стала чем-то вроде музы. Чем-то вроде смысла жизни. Она вгрызлась в мой мозг, заразив своим вирусом все мое существо. Я знал - это навсегда.
Что-то всегда неизменно.
--Весна--
Первые слезы таящей зимы под мартовским ленивым теплом разбивались о мою сухую ладонь. Разбивались на миллиарды мельчайших дождинок, что на микросекунды оставляли в воздухе легкую радугу. Они летели переливаясь под стремящемся в высь солнцем, и каждая слезинка несла в себе весь цветовой спектр, но чернела, отразив лишь на короткое мгновение мои расширенные зрачки. Кое-где на деревьях можно было узреть очередное рождение будущего осеннего красно-желтого дождя. Природа пробуждалась и ее смерть теперь казалась всего лишь литургическим сном, а может и просто легкой болезнью. Все возрождалось.
Все всегда возвращается.
Как странно, но я умирал этой весной. Я был опустошен изнутри настолько, что я не мог нормально ни есть, ни спать. Я совершенно перестал ходить на лекции по вырисовыванию холода цифровой прозы. Мои мысли, желания были скомканы и истлевали от огня понимания, что ее нет. Нет рядом, и в тоже время всегда здесь. Внутри меня.
Неизменность.
В моей груди зияла огромная пустошь. Мое сердце было расплавлено и расплескивалось под ударами моих ног вместе с белоснежной зимней пылью, что пыталась скрыться от светила, стекая грязными ручьями меж человеческих стеллажей. Я семенящими шагами приближался к своей полке, мысленно считая этажи: четвертый, пятый, шестой... Дверной замок не сразу поддался на выкорчевывание его внутренностей стальным ключ, но чуть больше усилий и я услышал его жалобный скрип, щелчок и вскоре тишину. Сняв рваные, промокшие кроссовки, я вдохнул полной грудью воздух домашнего уюта. Он был свежим и холодным. Самый настоящий весенний воздух, ведь окна были раскрыты, так что температура дома не многим отличалась от той, что заставляла поднимать воротники усталых прохожих, но в тоже время убивала недавнее зимнее забвение. Здесь было многим тише... "То что нужно" - пронеслось в моей голове. Я медленно побрел с потупленным взором к своему письменному столу. Я ощутил странное чувство... явно не по погоде... Все же здесь было тепло. Тепло от того, что мой дом - моя крепость. Тепло от того, что здесь ненужно одевать маски, чтобы люди не плевались в тебя. Тепло от того, что нет посторонних взглядов. Тепло от того, что мои белые крохи любви лежат в столе в целлофановом пакете... И тепло от того, что я наконец-то один на один с ней. Она со мной.
Безызменность моего существования.
Через несколько мгновений огонь ожидания уже накалял почерневшую ложку, в которой мои слезы обреченности играли отражением простудившейся весны. Вскоре изображение было невозможно разобрать, а вода в ложке напоминала джакузи с включенным гидромассажем. Вскипело. Еще несколько мгновений и чуть сероватая, мокрая вата, точно характеризовавшая содержимое моей головы, впитавшая всю мою грусть, наполнила инсулиновый насос необходимым топливом. Игла легко игралась солнечным зайчиком, пока я плавно направлял ее точно в синеватое русло моей жизни. Приятная легкая боль. Через мгновение все измениться путем неизменности моего бытия. Я стал просто смотреть в свое распахнутое окно на то, как разноцветные круги, что люди зовут зонтами, летают и тут и там. Люди боятся стать мокрыми... Люди боятся небесных слез. Дождь всегда растворяет грязь без сожаления. Грязные люди моего грязного города наполняют такие мгновения атмосферой суеты и страха. Я поднимаю свой взгляд на безмятежность неба. Тусклый солнечный клубок притаившейся за пылью весеннего небосвода, начинал медленно причинять легкое неудобство зрачкам. Уже все меняется. Раньше я забывал обо всем и просто наслаждался действием моего кроткого счастья, но теперь мысли о ней были сильнее, чем несколько граммовая стружка кривых зеркал. Даже в момент изменений всегда что-то остается. Я не знал, куда мне спрятать себя, ведь даже неровное отражение этого мира, четко рисовало ее образ. Начинало казаться, что спасением может быть лишь металлический холод в глубинах запястья или девяти граммовый кусок свинца посреди этих мыслей. За окном воскрешение природы, всего живого и в тоже время безжалостное истребление пережитков осенне-зимнего карнавала. Я ощущал себя этим самым пережитком.
В мгновениях изменения кровеносной системы неизменно протекала, с каждым днем все меньшими и меньшими ручейками, безжалостная весна. И все больший вес принимали осевшие мысли о ней в моей умирающей заживо голове.
Солнечный диск поднимался все выше и выше, давая понять, что воскрешение природы скоро смениться ее торжеством. Приближалось лето. Это был мой последний шанс не выпасть навсегда в океан забвения из серой лодки реальности. Я снял себе домик на одной из баз отдыха в надежде, что свежий воздух, теплая вода и стаи кровососов отвлекут меня. А возможно я переосмыслю все вдали от бетонных джунглей, что с каждой минутой все плотнее укрываются выхлопным туманом опозданий.
II. "От боли до счастья..."
_________________________________
Мало, кто знает, для чего мы живем,
Мы боимся признаться в этом друг другу,
Мы вообще очень много и часто боимся.
Повторяя все те же ошибки по кругу...
Lumen
Кажется, умирал, умирал медленно и мучительно. В принципе если задать вопрос на прямую: какой бы ты хотел видеть смерть? Я бы сознался, что всегда мечтал о красивой девушке в облегающем красном платьице, но это была не правда. Моей мечтой явилась тяжелая старуха в полурваной одежде, которая каждую минуту высасывала бы из меня боль и капли багровой крови. Да, пульс был тих и мелок, лекарство действовало на меня, как обезболивающие. Но разве тот, к кому вплотную приблизилось дыхание смерти, может не чувствовать холод ее касаний. Легкая дрожь снова пробивало тело, я все еще был жив... последние несколько часов, а может это были всего лишь годы, дни. Я не знаю, это меня не интересует. Я не решался прощаться с жизнью, не решался кого-либо прощать, за меня уже все решили. Грань сломана, оковы отброшены, и вот конец. Тот, что должен был так или иначе прийти, объявить о себе громогласно, или тихо промолчать в сторонке.
Маленькая едва полная колба с едко-белой жидкостью, от нее жутко воняло, грубо согласен, по-другому это не описать. Я был бледен, вернее мое тело, чей летний загар являлся почти кофейным, вдруг приобрел белый цвет. Без сарказма, я серьезно. Я еще раз напоследок вдохнул эту вонь, дабы почувствовать ее едкий вкус во рту, не приятная процедура. Шприц набрал ее где-то в радиусе шести кубиков. Боль опять пронзила тело, теперь уже не такая острая, а добрая и податливая, как женщина, она то ласкала, то доводила до слез. Лицо исказилось, и замерло, казалось приобрело высеченный из мрамора вид. Мышцы застыли, содержимое шприца расползалось по телу, словно само самоощущение. Клетка за клеткой, вена за веной, кровь непрерывно несла ее в мозг. Это главное. Получилось, как удар ножа в черепную коробку, считай резало на куски, при этом живо и четко, едва обходясь без внутреннего кровоизлияния. Мои нервы были стальными в прямом смысле этого слова. Иначе, мне было плевать, что сделается если лекарства будет чуть больше...
Я проснулся, а значит я все таки остался жив. И эта чертова жизнь снова ударила по почкам металлическим молотком. Я согнулся в двое, мысленно преодолевая поток брани, то и дело лезший в бездну белого света. Ни сказать, что мое самочувствие читалось нормальных, хуже, гораздо хуже. Мне было не сладко, даже капля сахара не помогла бы моему телу подняться на ноги. Вчера я переборщил, впрочем, точно сказать, когда произошло то вчера представлялось почти вопросом из документов о квантовой физике. Боль ушла, покинула меня, забыла оповестить об отпуске.
На деревянном столе, где-то неловко прожженном сигаретами, в остальном усеянный пятнами от чего-то невнятного, появилась кружка. Большая стеклянная кружка для пива, какие обычно дарят девушки на праздники. А еще, рядом валялась сумка, кожаная с лаковыми прослойками, что поблескивали от солнечных лучей, пущенных солнцем. Ах, да, окно было открыто настежь, видимо в моей комнате не слишком хорошо пахло, по другому и быть не может. Та дрянь, довольно продуктивно расположилась на полу, воздух был пропитан ею, точнее уже ядом. Противогаз прилагается? Нет, это уже заботы тех, кто что-то забыли у меня вчера ночью. Мои глаза снова сомкнулись, слиплись, и не желали более видеть нечто подобное вокруг. Зато я мог слышать, благо мой мозг воспринимал все звуки, как-то разборчиво, поэтому я почти имел окружающую картину тишины. " Я заявлю в милицию, ты ведь параноик" - беспристрастный голос зазвучал у меня в голове, эффект от него был подобен то же смерти, я испугался. Но мысли сами собою отыскали вид говорящей.
Когда я первый раз увидел ее, мне показалось, что это всего лишь мое воображение, играючи воспроизводит какую-то сказочную картину. Мне пришлось закрыть глаза, дабы проверить правдивость своего зрения, я даже немного тряхнул головой, приводя мысли в порядок, но она и не думала исчезать. Бледно-желтое платье и шикарные рыжие волосы, волной падали с плеч. Она таила в себе именно то, что мне приходилось искать каждую секунду своей жизни. Наверное, такие девушки встречаются только в мечтах... но впоследствии я осознал все ее существо, ведь она все таки дышала, говорила, и не являлась простой бездушной куклой "барби", она была что не на есть самой настоящей из всех девушек, которых мне довелось встречать. Самое ценное в ней было то, что она теоретически не могла лгать, и скрывать какие-то чувства от окружающих, будто сама стремилась к тому, чтобы ее считали именно такой. Ее блеклые глаза завораживали своей внутренний глубиной, а безупречно белая кожа, придавала ей какую-то изюминку. Она была разговорчивой, а главное слишком доверчивой девушкой, и ее легкие шаги часто оглашали стены нашей общаги, когда она в очередной раз спешила к своим новым друзьям. Запах ее духов нес в себе едва уловимый тон осени, а в душе после ее слов оставался оттенок осеней тоски.
Она могла улыбаться, и смеяться, даже если что-то в ее жизни смеху не подлежало, но она была... той тонкой гранью, которую невозможно пересечь, и слишком легко потерять. Наверное, мне стоит назвать ее подругой, но это было не так, может она и называла "близким", но она довольно часто давала понять, что ее ветреность никуда не собирается исчезать. Я хотел достичь ее, поймать, удержать, она убегала, будто ведомая чем-то далеким, что действовало вопреки моей воле, словно осенний ветерок уносимых вдаль чувств, или прохладный дождливый день, что тянулся целую вечность опять исчезая в никуда. Зато легкая дробь тонких шпилек оставалась жить в коридоре, каждый день, каждый час, каждый миг.
Кажется, я любил ее. Не смог бы себе признаться, не мог признаться ни кому, кроме затхлого воздуха рекреации, чья безбрежная теплота согревала меня в дни бессладостных мучений. Я пытался забыть ее, стереть из памяти, но вновь и вновь перед глазами вплывал ее силуэт. Как в тот прошлый раз... я привязался к ней, даже не зная кем она является. Моя привязанность, значила многое только лишь для меня, другие же просто принимали это за новую игрушку сплетен, хотя, я часто был рядом, но она однозначно забыла эти моменты.
Я не помню того момента, когда ее вдруг не стало, она исчезла. Как исчезает зима в преддверии весны, как сходят на нет лужи после долгого ливня, но ее не было. Запах ее духов перестал заполнять мои легкие при выходе за дверь, и я больше не слышал радостного звонкого смеха, и эти блеклые глаза больше не смотрели мне в душу, оставляя после себя глубокий след умерших секретов. Ее яркие платья перестали кружить головы моим одногруппникам, а огненные волосы больше не выдавали ее на улице. Помню лишь, как в один "прекрасный" день она явилась ко мне в гости, как и всегда расстроенная чем-то. Несколько часов мы сидели на кухне, потягивая черный кофе, и разговаривали... Знаете, какое это чувство, когда разговариваешь просто не о чем? Ну, так вот, у нас с ней был примерно такой разговор, как будто она пыталась мне что-то сказать, но я в силу своих внутренних ощущений совершенно не понимал ее слов, вернее смысла в оных. Это, пожалуй, и был наш с ней первый и последний разговор. Собираясь уходить, она устало остановилась у двери, горько улыбнулась и вынула из кармана своего ярко-красного пальто, маленький флакон духов. Обхватив изящный пузырек бледными тонкими пальцами, она протянула его мне и снова ненавязчиво улыбнулась. Я не знал, что и делать.
Затем мы попрощались, попрощались навсегда, по крайней мере, мне так казалось следующие несколько лет. Пока я терялся в догадках, она бесцеремонно хлопнула дверью, и скрылась где-то там в наступающей осени...Сказать, что у меня хорошая память на лица, значит, ничего не сказать, так как ее лицо уже давно расплылось неясными очертаниями в моей памяти, но я до сих пор помнил отчетливые чувства, которые сохранились в первоначальном состоянии. Вскоре мне довелось встретиться с ней еще раз.
Когда-нибудь... но не сейчас. Я попробую заново полюбить ее тень...
Она снова кричала на меня, признаться, я ощущал схожесть с детским садом, вот я что-то сделал не так, и она уже вышла из себя. Пусть кричит, я не против. Каждый человек по-разному самовыражается, а она в данном случае строит из себя мою воспитательницу. Да, плевать я хотел на ее слова. И так каждый день, ну, бывают исключения, иногда она взрывается криком ночью. Я улыбаюсь, смотрю на нее. Она злится, и со всей дури, бьет ладошкой по лицу, я ничего не чувствую. Я пьян, снова. Вообще, кто она такая? Я придирчиво напрягаю зрение, девушка, моего возраста, расхаживает передо мной из стороны в сторону, как сенатор какой-то перед решением важного вопроса. Опять ошибся? Не та. Прощай, красавица, мир круглый, еще свидимся. Мое тело само собой поднимается к кресла, тяжелое давление воздуха, тянет обратно, но я все же встаю. Согнувшись в три погибели, словно меня только что реально избивали чем-нибудь побольше женской ладошки. Она уже рядом, я даже не успел удивится. Высокая, не очень стройная, однако редкая стерва, с копной блонда, явно выжженных до основания волос. Что я тут делаю? Я ухожу, снова бросаю ее... она молчит, странно, не проронила не слова. Железная дверь, тихо закрылась, не смог нормально захлопнуть. Лифт, ехал несколько минут, за которые мое тело успело бы уже сбежать по лестнице, всего лишь пятый этаж. Квартира двадцать два. Дом? Не могу вспомнить, это будет позже, как-нибудь потом.
Вахтерша на входе тоже истерит, так и хочется заткнуть ее парочкой ласковых, но нет, я как ископаемое жду друзей. Жаль, что в нашей общаге не имеется эскалатора. Облокотился на стену, да сильно устал. Больше никуда не хочу, тем более не употребляю. Голова кружится, желудок сжимается в комок при мысли об алкоголе, сердце выбивает бешеный ритм, я тяжело дышу, еле-еле заставляя себя держаться на ногах. Ставлю на кон комнату, что завтра все это будет забыто, только мелкие детали будут явно всплывать, когда я снова выйду на улицу. Позвонит Наташка, начнет ругаться, мы поссоримся, я опять уйду, только уже навсегда. Ненавижу ее ругательства. Пусть ищет себе другого дурака, ибо выслушивать трехэтажный мат дело не из легких. Ну еще допустим от моего соседа - да, а от девушки - прощайте. На автомате я начал что-то бубнить, нечто неразборчивое и невнятное, но оное было довольно важно.
Двое, имена не имеют значения, подхватили меня с двух сторон, на деле я оказываюсь очень тяжелой ношей. Они не ругались, иногда только чуть-чуть посмеивались, да наверное, из-за Наташки, а именно, каким образом она будет надо мной глумится. Изредка они спрашивали нечто вроде: "как самочувствие?", "кто был?", "ее не видел?". В полном вооружение я падаю на кровать, грязные штаны, рубашка, кроссовки, телефон в кармане и бешенный ритм сердца. Я думаю, что я умер.
III. Когда мы умираем...
" Боже, какие разные эти люди,
Скажи, зачем мы делаем больно,
тем кого любим?
Терпеть теперь нам или кипеть,
Где правда?"
Не помню того раза, когда мне в последний раз доводилось видеть все на столько туманно, впрочем, этого я боялся меньше всего. Пусть так. Я ничего уже не смогу исправить. Я неизменно творил глупости, руководствуясь беспечностью, а иногда пресекая на красивые шрифты легкомысленности, все было быстро, почти не больно. Боль умерла. Ушла. Наконец забыла о моем существование, бью о заклад, найдя себе другого почтенного слугу, который был еще более податлив, чем я сам. Как это нестрашно, отчасти, даже смешно, я не мог в чем-то разобраться. Я был ребенком, у которого для игры не хватало только тысячи медных монет и одной золотой. Золото играло в моей партии не малую роль, скорее решающий кадр из заднего плана, что постоянно маячит где-то там, отвлекая зрителя от актера. У меня было все. Все чего я мог желать. Три миллиарда не нужных никому мыслей, несколько тонн несбыточных желаний, несколько привычных выводов из уведенного и точка в конце незаконченного предложения. Не правда ли я был богат? Разве богатство есть гитара и комната в общежитие, которое давно и надолго заели клопы и полчища кочующих тараканов.
В воздухе весел гнет человеческих вопросов, разбитых жизней, смертельно-убиенных ошибок, корящих слов, ненавистных взглядов. Мне это не нужно. Но впервые я был один. Я чувствовал все это лишь потому что не мог отвлечь себя на нечто другое, более важное, я не мог отдать кому-то свою любовь и заботу, не мог поплакаться в рубашку или расщедрится поучительной речью в виду чужих ошибок. Все познается в изменениях. Дни осени тянулись предательски долго, оставляя за собой глубокие борозды следов в полном сумраке душевного снегопада. Они болели, где-то глубоко в душе, я точно знал, что все вокруг умирает. Медленно...мучительно долго, и непривычно страшно. Лишь в этот раз. Мне становилось страшно от собственных мыслей, так как я начал создавать их практически со скоростью вращения тел в солнечной системе - быстро и бесцельно. "Зачем я живу? Что будет, если я не буду держать чужих стереотипов?" - кажется, мелкие назойливые пакости самообмана со временем брали верх над здравым умом и чистым голосом рассудка.
Дни стали темнее, тучнее, и каждый раз, когда мне приходилось видеть небо, оно давило на меня, подобно старому забытому всеми человеческому взгляду. Как старик изредка с завистью поглядывает на внука. Зато в отличает от оного, небо имело весьма неприятную особенность глядеть на меня не отрываясь, его толстые ватные облака угрюмо держали курс за горизонт, а солнце едва-едва выступало среди их тугого сплетения, маленьким светлым пятном. Когда асфальт снова покрывала беспросветная череда водных потоков, я вздыхал, опять обреченный идти туда, куда звал меня социум. Впрочем, последнее слово наверное, одно из тех, которые при прочтении наводят о мысли о собственном интеллекте, но это только ваши проблемы. Мои гораздо сложнее...
Лужи странно и безлико отражали размазанный пейзаж, нарочно крадя у него примерно половину должного цвета, тот, так или иначе расплывался в водном слое, создавая некое подобие кривого зеркала. Кирпичная череда оград и колонн, желтое море опавших под натиском неба листьев, потерявших свою жизнь. Люди, какие-то причудливые полные дамочки издалека, напоминающие Винни-пуха на прогулке.
Так сам собой у меня возник вопрос "Что есть жизнь?". Как нестранно телевизор полнился всякой чепухой о смерти, каждый час, каждый миг, каждую секунду, что-то, или кто-то умирал. Кто-то более везучий, чем я, покидал этот страшный мир. Как всем известно, главным страхом людей являлось такое простое и милое слово - смерть. Высокая девушка в алом платье с длинными черными волосами, без косы, нет, не надо, просто уйти по английские, немного приоткрыв входную дверь. Кто-то умирал от старости, это оправдание считается самым что не наесть справедливым и безусловно полностью оправдывающим все и вся.
Вторым, ах, да, я думаю, это может быть нечто вроде, убийств. По статистике в мире каждый день умирает "не своей смертью" треть похороненных, что следственно связано с криминалом, с глупостями, ревностью... Не знаю, с диким порывом чувств, который не сде6рживается оковами собственной черепной коробки. Я видел это множество раз, и всегда мне было исключительно интересно, почему они это делают? Разве они имеют право забирать чужие жизни, словно оторвав этикетку от чупачупса, или еще проще. Вот так. Разве могло бы быть по-другому? Но почему тогда все так, почему этот человек умер в это время, а не доживал свой век тихо и мирно.
Свинцово-тяжелый запах борьбы ударил в голову, подобно тяжести каких-то ощущений, но это было не так. Чья-то боль, рыхлая, словно земля и плотная, как одинокие куски асфальта на истязаемой ими же земле. Кажется, этот кто-то сомневался, сомневался в правильности своих решений. Я никогда не был кем-то лучшим, никогда не имел чего-то, что приходило без усилий, без собственных сожалений о содеянном. Кажется, я был довольно мил, нет, не так, как это видно в тех безвкусных новомодных фильмах, а как-то по-особенному, как-то по-своему.
И теперь видя перед собой пустоту, я сомневался в том, чего собственно желает его сердце. Сейчас, пожалуй, выбор был невелик, скорее предательски мал, чем раздольно просторен. Это началось давно, но даже те, кого я считал близкими ему, не смогли нечем помочь, будто снимая наваждение только с самого себя. В один миг, когда вечер плавно слился с тьмой ночи, кто-то сказал: " Я ненавижу осень". Следовало спросить почему, зачем так категорично, но этот человек не дал ему сказать, ни слова.
- Я ненавижу осень, только потому, что она несет смерть. - человек, сказавший это был беспристрастен, холоден и спокоен, чему и завидовал я. Моя память полнилась смертями, если быть честным, то раньше, я как-то не обращал внимания на эту пугающую вещь. Вернее линия моих мыслей никогда не пересекалась с дорогой смертных походов, хотя и сейчас я свободно могу откопать в глубоких ямах памяти гвоздики, которые усеивали асфальт. Кто-то умер. Осень, таково ее значение, она подобно весне, не несет "Мартовских похождений", ни "Весенних ударов", ее действо сложнее, а главное плачевнее. Кажется, у нее много ликов, для каждого свой, лично для меня она дикая своенравная женщина, что крадет приобретенное , после нее обычно остается сладкий запах пустоты в горле. Чьи-то яркие до селе лица омрачаются ее тенью, а серая седина ее успехов делает кровавые метки в наших сердцах. Только сейчас, она забрала многих... тех, кого я лично знал, точнее знал о из существование, но никогда не был посвящен в их жизнь. Почему так? Я не знаю. Они просто умерли, ушли, покинули нас.
Искать виновных нет смысла.
IV. Прошлое.
"На нашем лучезарном небосклоне всегда сыщется темное пятно, и это - наша собственная тень."
Т. Карлейль
Однажды он спросил у меня помню ли я какое-то событие нашего детства, я помню тогда он еще улыбнулся и начал рассказывать нечто, что должно было так или иначе осесть в омуте бездонного колодца моих воспоминаний. Я помню, как весело мы смеялись над чем-то с дури ляпнутым им, кхм... иногда я даже ощущаю взгляд его пристальных глаз на своей спине, но это скорее ранняя стадия шизофрении, которой я обязана заразиться в силу собственных ощущений. Могу лишь добавить, что это несравненно странное чувство, подобно, пожалуй легкому опьянению мыслей и голоса разума, сейчас даже этот простейший эффект моего я не преследует меня ничуть. Хотя я наверное, отошла от темы... стоит ли начать сначала?
Сказать честно я не помню не дня, ни числа, и цифры в году смешались для меня в необыкновенно неразборчивом месиве, может даже это произошло давно, а может это очередной сюрприз моего рассудка, подменившего качество изображения воспоминаний. Хотя так и быть, буду стараться рассказать все, как было...ну, или приблизительно.
Кажется, было лето, но не исключается, что это была весна или начало осени, когда листья еще не багровели и недолго оставались зеленеть на ветках исполинских деревьев. Я четко помню запах свободы, который мне удалось испытать в это время, так же это чувство навевает некую ностальгии о прошлом, в конце концов о том, что оно все таки было ярче и лучше моего настоящего. Воздух тогда был наполнен ароматом трав и вообще каких-то рассеяний, тонкая струнка смоли и явные намеки цветков, где-то чувствовался мед. Нет, пожалуй, не так; по-другому. Мы мчались по загородной дороге, где километры мерялись секундами, за неимением каких-либо ограничителей нашей скорости. Едкая черная жидкость, бензин, оставалась спокойна в бензобаке, так как даже не могла шевельнуться из-за нашей быстроты, мы, можно сказать, запретили ей это, на отказ отрезав все пути. За окнами неслись равнины, дачные поселки, частные дома на откосах, громоздкие многоэтажки - безликие бесцветные коробки, теснившие горизонт. Огороды пестрили зеленью и желтизной подсолнухов, а яркие вывески продуктовых магазинов придавали всему этому некий шик, точно обесцвечивая деревенскую красоту загорода. Пролетали проселки, стада коров с пастухом на статном коне, попадались и леса, бесконечная череда леса. Зеленая стена порою закрывала солнце, тоже бежавшие в след, но никак не успевавшие догнать нас не на мгновение. Когда мы наезжали на очередную глобину, машину встряхивало, и пейзаж за стеклом терял всякий смысл, даже фокус его был ужасно смазан, поэтому ухватиться за лоскуток оного не представлялось возможным, он разлетался на мелкие кусочки, да и ударяться головой о потолок не самое приятное дело в мире. Впрочем, это не единственное чем можно заняться в машине, чьи колеса настолько быстро крутятся, что человеческий глаз не может различить это движение. Пару раз приходило останавливаться на заправках, и подливать топлива в нашего железного коня. А ты постоянно расстроено вздыхал, вытаскивая из кармана очередную порцию денежных бумажек.
Наш путь составлял около восьми часов езды по центральной дороге, прямо и никуда не сворачивая. Я спала, затем снова глядела в окно, затем опять спала, и снова глядела. Он молчал. В некоторые из секунд я хотела закричать " Почему ты молчишь?!", следовательно поступить, как те накрашенные блондинки в фильмах про вечную дорогу. Мне правда становилось скучно, но я не решилась просить, сколько еще осталось, как делали те блондинки, точнее они то спрашивали это с периодичностью в несколько минут, но я лишь молчала, почему-то мне казалось, что тебе нечего сказать.
Эта глупая затея о том, что бы прокатиться туда, родилась именно в тот момент, когда он спросил : " а помнишь?", я растерялась. Тогда он уселся на мягкий диван, и широко улыбнулся. В комнате стояла завидная тишина, и вдруг он сказал: " Хочешь я покажу?". Я согласилась. Странно, конечно, но что еще мне следовало сделать, наверное мое ярко выраженное любопытство убило бы меня, если бы я отказала. И тогда мы поехали...
Он как всегда был великолепен, я могла бесконечно удивляться его брутальности. В большинстве случаев, когда мне приспичивало чувствовать себя шизофреничкой, я всегда просто склонялась к тому, что все музыканты такие, как он. Наверное, я его просто не знала, так как и без того он приносил мне много удивлений, слишком много. Мы с ним были удачно схожи, даже в том, как жили, что считали ценностями или же придерживались одинаковых моральных принципов, мне даже казалось, что он это я, только другого пола. Смешно, не правда ли? Нет, нет, я никогда не была бледнокожей блондинкой с модельной внешностью, впрочем меня это никогда не волновало. А он в свою очередь совсем не походил на тех актеров, что целыми днями крутили по TV, ну или на крайний случай - известных рок музыкантов в кожаных штанах с дорогой бас гитарой, мы были простые люди. Совершенно одинаковые внутри, и полные противоположности снаружи. Наверное, даже он больше подходил под описание блондинки с голубыми глазами, хотя особой важности это не имело, а может я слишком плохо помню его внешний вид. Но тогда в машине, он был спокоен и довольно холоден...
Он профессионально крутил баранку, а я в свою очередь придирчиво вглядывалась в очертание летевших за окном зданий. Иногда он поворачивался и ободряюще улыбался, но и от этого не становилось легче, дорога выпала трудная. Мы мчались к цели, как ястреб следует своему инстинкту и ищет жертву, как ночь неспешно опускается на землю, или как я постоянно засыпаю, падая на окно, а затем снова бодрствую. Все это безудержно глупо, но я была не в силах понять это, а он... сейчас я вообще думаю, что он ничего не чувствовал... а может не позволял себе быть настолько расточительным.
Я помню, как медленно, но верно темнело. Вы когда-нибудь стояли у окна сутки? Да, я безусловно понимаю, чего это стоит, и столько натисков скуки и лени пришлось выдержать, но у меня почему-то возникла подобное ощущение. Я на секунду прикрыла уставшие глаза, всем телом чувствуя машину. Он явно начал сбрасывать скорость, значит, нет, мне совсем не верилось, мы приехали. Я распахнула окно, и на меня дунуло свежим свободным ветерком, несущим в себе тысячи запахов, шорохов, и жизней. Он остановился, и неспешно раскрыл дверь автомобиля. Я выбежала следом.
Безграничное поле... я всегда была склонна считать, что такое можно видеть только у моря, эта гладь, и этот ветер. Вечерело, и темная пелена сумерков лениво опускала свое одеяло на одну половину планеты Земля. Ветер вольно витал в облаках, разгоняя их, как пастух свой скот. Он сгонял их в причудливые фигуры, затем снова рвал в воздушную вату, а затем и вовсе исчезая, тем самым говоря, что устал и облака смерено плыли дальше, рвясь и сминаясь, распадаясь, и тая. Порыв ветра стрелой упал на землю, море поля стало бушевать. Наверное, я могла бы так стоять и смотреть на это целую вечность. Ветер снова рвется в высь, но как будто упираясь в невидимую стену, падает в поле. Волна за волной, но не прилив...прутья пшеницы и колоски какой-то неведомой мне травы, гнутся и петляют друг о друга. Кроваво-красный закат окрашивает даль, даря облакам нежно-розовый цвет - цвет мечты, а пепельные холмы красуются по ту сторону солнца, понемногу тонувшего в бездне бесконечной травы. Я улыбнулась, на секунду мне показалось, что светило погрузилось в глубины горизонта. Ветер швырнул в меня своего брата, мои волосы разлетелись, путаясь и поднимаясь в воздух.
- Ты помнишь? - он не смотрел на меня, наоборот его взгляд был устремлен куда-то вдаль. - Это то, о чем я тогда спрашивал. - я кивнула, вряд ли он это видел, но этот жест скорее был обращен ко мне самой, как бы отмечая тот не колеблемый факт того, что я все таки помню.
- Свобода. - почему-то именно это пустое слово вырвалось у меня, впрочем я вложила в оное все те чувства, что подарил мне этот день. Он одернулся, и повернувшись к мне, улыбнулся.
Она. Шах и Мат
Ты можешь владеть всем, лишь бы ничто не владело тобою.
Дэйв Гэан.
Гладко выглаженный френч с мягкими податливыми запонками, которые давали золотые блики на солнце. Впрочем, беспокоиться о солнечных лучах дело последнее. Черные прямые джинсы простого кроя, белая, едва мятая рубашка с высокими воротничками и усталый вид богатого юнца, служил мне подарком на день рожденье. Откуда вы взялись, куда подевались потом? Подарки. Подарки судьбы и судьбоносные встречи. Нет, извините, впрочем, можете затаить на меня добрую долю злобы. Я не смогу помешать вам, никогда. Я, к сожалению, решаю только свои задачки, а ваши - остаются за вами. Решили, что убьете на меня свое драгоценное время, не спешите, спрячьте ваш 'подарочек' подальше, я вернусь за ним в пятницу.
Роскошное здание, цвета сапфировых грез, оно напоминало мне о деньгах. Люди ведь любят их, да? На глаз этажей эдак триста, но и это тоже обман, страх высоты набивается в первую линию перехвата. Везде столько пластика и стекла, что меня тянет на рвоту. Тем не менее, я скрываю призрение, и подхожу к автоматической двери. Юркий красный глаз оценивает меня; у меня даже оружия с собой нет. Тогда двери автоматически распахиваются, впуская меня в мир золота и блеклого обмана. Я полной грудью вдыхаю в себя запах иллюзий, который подобно сигаретному дыму расползаются в мыслях. В заднем кармане моих дешевых джинс находиться кошелек. Он небольшой, и от него не несет зеленью, он прост и хорошо сшит. Там всего лишь несколько купюр: пару сотен долларов и мелочь. Мне не выиграть не одной ставки, потому что здесь путь мне заказан. Удача отвернулась от меня в тот, прошлый раз. Когда действительно начинаешь полагаться нее, она напоминает меня проститутку, когда у меня уже кончились наличные. До свиданья. Я дожил и дождался вас, сударыня.
Зеркальный коридор - результат самолюбования здешних особ. Скажите, не утаивая правды, выделили вы хоть одну достойную восхищения даму, не любившую оглядеть себя в зеркале? Мне вдруг стало смешно; смех накатывал волнами, поэтому мне приходилось комично закрывать лицо руками, будто пару минут назад меня шарахнуло многовольтовой молнией. Да, еще этот коридор... я прикладывал все усилия, чтобы сдержать смех, а вокруг - был только я сам, пытающийся не засмеяться. Сзади по пятам за мной шествовала забавная толстушка в большом бочковидном платье. Кстати, она тоже явилась возбудителем смеха. В каждом зеркале ее фигура расплывалась и становилось невообразимо необъятной, порой больше самого зеркала. Слава богам, что женщины не на столько злы к себе, чтобы сделать этот коридор куда длиннее имеющегося.
Большой, да и слишком уж шикарный для меня ресторан. В таких местах я обычно не бываю. Черные теннисные туфли чуть-чуть покрыты лаком, может быть для блеска? Мне становится страшно. Привет прошлое; я взгляну на тебя настоящим. Туфли оставляют на дорогом темно-красном паркете неприятный 'тын' , признаться, меня начинает раздражать моя хваленная пылкость. Пара десятков столов деловито смотрят на меня из-под белесых скатертей. Ненавижу скатерти. Девушка в платье-футляре. Кожа молочно-белая, глаза выдают голубую кровь, что течет по венам. Волосы аккуратно собраны на затылке в безупречном хвосте. Она не смотрит на меня, ведь даже тут, я бесполезен. По сравнению с ней, я дешевка, хоть и выгляжу завидным и нужным. Поэтому ее гордыня мне противна.
- Так ты пришел? - надменно говорит она, воззерая на меня снизу вверх, но я отчетливо чувствую, что она правит балом. Ее длинные пушистые ресницы закрывают глаза, поэтому я не чувствую ее мыслей. От нее исходит запах дорогих духов, как будто все ее тело обволакивает дымка. Знаете, так показывают в рекламе...
- Садись. Сейчас ты нужен мне больше, чем кто-либо другой, - в ресторане играет джаз, - В тот раз я была не права, все это только ложь. - она говорит тихо, слова гладко ложатся на тонкую мелодию виолончели. Девушка в фиолетовом футляре признается в ошибках через силу. Она, не отрываясь, смотрит на чашку с латте, поэтому я не могу чувствовать ее мысли. Я точно знаю, что ее глаза фиалкового цвета и она никогда не призналась бы мне в своих ошибках.
Я медленно отодвигаю стул и сажусь так, как она сказала. По привычке, когда я вижу ее, я поправляю френч. Мне становится душно и я расстегиваю несколько пуговиц, мелком бросая взгляд на ее длинные тонкие пальцы. Девушка с молочно-белой кожей нервничает. Пальцы отбивают на столе какой-то ритм. Внезапно, мне кажется, что она совсем не изменилась...
- Время быстро летит, - тихо бросила она, будто обвиняя меня в этом досадном факте, - Думаю, скоро оно заберет все, что ты оставил. - девушка с голубой кровью, она пытается разбавить разрастающуюся с каждым мигом пропасть между нами. Ее рука нежно обхватает фарфоровую кружку с латте, но она не собирается делать не глотка. Просто, все очень просто: она ненавидит латте. Между тем в ресторане играет музыка: равнодушный безликий джаз.
Я достаю сигареты из правого кармана джинс. Коробка слегка помята, но это не мешает ей быть прекрасной для меня. Ее цвет не имеет значения, когда цвет платья девушки в футляре очень важен. Я открываю коробку: там всего несколько сигарет и зажигалка. 'Black Stones' - марка, они хороши на вкус. Подкуриваю, затягиваюсь несколько бесконечно долгих раз, и наконец решаюсь посмотреть в глаза своему прошлому. Сказать честно, прошлое - оно, или вернее она, красива. Я не видел ее уже несколько лет, но за это время, она стала куда лучше меня.
- Ты все еще зол на меня? - ее голос холоден, фиалковые глаза искрятся осколками льда. Да, я все еще ненавижу тебя также, как ты ненавидишь этот жалкий латте. Как не смешно, даже заглянув в ее глаза, я не смог почувствовать не единой мысли. Девушка с молочно-белой кожей, голубой кровью, в фиолетовом футляре, пряталась от меня за громадной стеной непонимания, и в первую очередь, непонимания себя самой. В ресторане играл джаз, то ровная, то быстрая и рванная мелодия жизни, я выдыхал облако белого сигаретного дыма с ароматом вишни, а она смотрела на меня с непониманием.
Я улыбнулся так, как это любила делать она, надменно. Идя сюда, выбирая свои джинсы, френч и мятую рубашку с теннисными туфлями, я наделся найти прошлое. Нет. Тут же сидела она: волосы цвета осенней листвы, неестественно бледная кожа, красные пухлые губы, платье-футляр было второй кожей на идеальной фигуре, вот только глаза цвета фиалок потухли. Я пришел, что бы сказать ей, что уже никогда не смогу вернуться, потому что я не 'белый' принц, а она давно перестала быть 'красной' королевой. Я вернул одно только мгновенье, потому что именно на мгновенье мне показалось, что нечто осталось неизменно. Мой уставший взгляд? Или ее красивые волосы? Нет, она ненавидела латте, а я ненавидел ее. Круговорот играл роль главнее, чем я мог себе представлять. Я потушил сигарету, вынул из кармана кошелек, тот, в котором таились всего лишь несколько купюр, и оставил бумажку в сто долларов.
Сейчас она смотрела на меня в упор, впервые за несколько лет. Ее глаза были широко открыты, а ресницы обрамлявшие их, изогнуты шикарными дугами. Видимо, она решила в последний раз оскорбиться, потому что я дал ей повод. Ее правильные черты лица, длинная шея, высокие скулы, все выдавало в ней голубую кровь. Я чувствовал себя рядом с ней - нищим, и мне это не нравилось. Вечная красота не для меня. Она только и может признавать свои ошибки, когда уже закончился срок их годности. Я встал, задвинул стул, сделав вид, что ничего не было.
- Я давно уже простил все, что тогда было. - признаться, мне хотелось ответить ей той же монетой, дабы она подавилась собственной гордостью в полной мере. Но нет. Я сказал это как подобает мне в подобных случаях. В моих неестественно зеленых глазах играл огонек азарта, уголки губ чуть приподняты, мышцы лица практически не напряжены. Ничто не может выдать моего волненья. Я ухожу, возвращаясь в тот серый, прогнивший до основания мир за стенами этого здания, построенного из денег. Примерно через пару часов я открою ключом свою квартиру, где пахнет дымом и мной, забыв обо всем на свете.
Девушка с фиалковыми глазами смотрит мне в след еще минуту, ровно шестьдесят секунд ее времени. Затем она улыбается. Ее красные пухлые губы растягиваются в счастливой улыбке, потому что она с досадой раскрывает мою плохо спрятанную ложь. Она тяжело вдыхает дым от моих сигарет, который еще витает в воздухе. Ее благозвучные духи смешиваются с ним в тяжелом звонком танце: так и мы, одновременно пытаемся стать для друг друга большим. Девушка встает со стула с характерным звуком шпилек по паркету: 'тыц-тыц'. Латте, которое она так ненавидит, оплачено мной с полна. Легко покачивая бедрами, словно манекенщица, она пускается в коридор самолюбования, когда ее тело утянуто в фиолетовое платье-футляр.
Город.
'Этот город боится меня. Я видел его истинное лицо, улицы продолжение сточных канав, а канавы заполнены кровью. И когда стоки будут окончательно забиты. Вся это мразь начнёт тонуть...Когда скопившееся грязь похоти и убийств с пенится им до пояса, все шлюхи и политиканы посмотрят на вверх и возопят"Спаси нас!" а я прошепчу "НЕТ"'
Роршах.
Я шел по плоским горизонтальным улицам, чьи длинные, сменяемые окнами, грани врезались слоями цветовых точек. Был вечер, но я с трудом пятилетнего ребенка различал дорогу. Я шел в глубину города, он вел меня в свою пропасть. Туда, где медленно гниют и разлагаются отбросы общества, туда, где тонет в страшных стонах последняя надежда. Но во мне не было страха, я не боялся, я просто шел. Шаг за шагом, размеренное дыхание, жилка на шее билась в ровном ритме сердца. Я даже не обременял себя пользой рассматривать дорогу, я наверняка знал куда иду, и чего ожидаю увидеть. В целом картина казалась весьма печальной, город, как и любая консервная банка, полнился отвратительными запахами и тухлыми мыслями каждого, кто посвятил себя это убогой жизни. Смог серой дымкой урывал последние этажи многоэтажек, который были понатыканы и там и тут, как камни на едренной зеленой траве. Вот только цвет моего города колебался от черного до серого. Я не буду спорить, иногда, что случалось слишком редко, он становился действительно очень счастливым, что признаться, и мне дарило невесомый кусочек счастья. Легкая прозрачная пелена самообмана брала верх, нежно даря невесомый привкус аффекта. Это было схоже с меченными банкнотами: город раздавал счастье на право и на лево, но за него тоже приходилось платить, все это было совершенно беззаконно, посему аффект давался тюрьмой. И когда это чувство не6замсестно покидало тело, внутри оставался только томный запах перегара вперемешку с остатком героина, так или иначе чувствовавшимся где-то внутри.
Мое сердце дребезжало под звук трамвайных рельсов, которые несгибаемо -стойко держали на себе многотонного металлического червя, что развозил людишек в своей пасти по многоярусным грязным улицам. Неприятное чувство, если остановится, чего я естественно не делал, кажется, что там, рядом с сердцем куют какой-то доспех. 'И для чего?' - спросите вы. - 'Для крепости моей души' - отвечу я вам. Но душа от этого стука только просит о пощаде, но я него остановить ход времени, и перестать что-либо делать, ведь я пытаюсь быть свободным, вдыхая воздух, пропитанный гарью и ложью, я не отпускаю себя на самотек.
Ветер, который в этом городе имеет отличительную способность н6аходить слабые места, поэтому его холодные руки обвивают меня, как коня на шахматной доске. Можно сказать я гол, так же не упустив возможность пожаловаться на чертову жизнь, впрочем, меня все устраивает. Ветер нетерпеливо поднимает в воздух уличную грязь, за ней хороводом несется мусор сточных канав, все вокруг приобретает характерный переполох. Я по привычке достаю пачку сигарет. Уныло касаюсь ее взглядом, цитируя: 'Я не курю'. Быстрый поток воздуха срывает очередную партию мусора в мою сторону: тетропаки, целлофановые пакеты, фантики, обложки, бычки, и всякая дрянь. Украдкой поблагодарив ночь за приятное времяпровождение, я поворачиваю за угол, минуя все безобразие 'шалящего' ветра. Тонкая белая сигарета, какой-то дешевой марки, крепкая до умопомрачения. Мне ведь ничего не будет, лишь слабый дурман и все. Затягиваюсь несколько раз, растягивая удовольствие медленной смерти своих легких... Затем столько же кашляю, пытаюсь отдышаться. Я не курю. В этом вся проблема.
Мой нелегкий путь и его цель спрятаны от меня с единоличным согласием. То, куда я направлялся было невидно мне, но я пришел в то место, где любой извращенец мог мне позавидовать. Нечто вроде квартала 'любви'. Везде сверкают полусорванные вывески: 'Шведская любовь', 'Французская любовь'... Несколько ярких плакатов и даже цветное табло, изображающее приятных девушек. Любовь, любовь, любовь. Все это мне до одури противно, я сдержался, чтобы меня не вывернуло на изнанку. Сточная яма и те твари, что здесь живут не знаю ничего, кроме денег. Вот вам еще один урок за сегодня. Но я не спасаю мир, я не могу даже себя спасти. Мое знание только уверенность, а стоит ли веровать в чудо? Мою веру не продают в граммах вкупе со шприцом, она вне закона, она есть наркотик, которого достоин только я сам. Я Бог, я - Создатель, а они всего лишь твари, продающие 'шведскую' любовь. Жаль 'американская' любовь снята с производства.
Я поспешно собираю свои доводы в чемодан и возвращаюсь на ту же дорогу. Ночь забирает все данное ей, убивая меня все более и более. В мозгу - жучок, и он просит еды. Мою личность крошит на тысячи обломком, каждый из которых вопит, как густо наследный город. Рассудок подается отчаянью. Ужасы мелькнут. Я отключаю нужные органы чувств, успокаиваясь, что им нужен отдых. Так, когда вокруг царит тишина, мне не нужно разговаривать, достаточно слышать и видеть. Я могу думать, а могу просто смотреть в одну точку, давясь какой-то блеклой несбыточной надеждой. Мне кажется, так проще ждать от себя умозаключений, которые подводятся по смыслу, а не тыкать в беспорядочные варианты данной темы в социологии. Это происходит со мной не столь часто, порою кажется, я не могу сам не слышать себя. Это не так. Главное иметь уголок, место, где можно спрятаться, почувствовать тишину и биение собственного сердца, вдохнуть запах новой печати старой книги и легко умереть от счастья.
А что же есть счастье? Думаю, счастье мы находим в простых и довольно не прозаичных вещах. В запахах, или ощущениях. Допустим сейчас на улице холодно, и этот холод пахнет новым годом, снегом и льдом, кусочками счастья, может даже большого, но безвозвратно постаревшего в моей душе. Это слегка холодный запах, вернее он всего казался таковым, еще... когда при выдохе выходит густое облако пара, ты сильнее закутываешься в отцовский шарф, который тоже особенно пахнет. Немного торопясь снова и снова поскальзываешься на льду, и бросив несколько невзрачных ругательств в пользу зимы бежишь по дороге, не имеющей конца. В сердце треплется ожидание праздника, его тонкий запах оттеняется салатом оливье и старыми, сделанными в СССР игрушками. Что еще нужно? Смех и веселье, это и есть кусочек счастья. Думаю, оно многолико. Как бы мы не старались найти его запах, он всегда будет меняться. Сейчас мне, похоже, совсем не хватает этого кусочка, хоть маленького...
Кусок, лакомый и желанный, но я беден, как бродяга и мне негде взять свой 'кусок', несколько грамм наркотика тоже не помешают. Окна по-прежнему гаснут. Одно за одним, по очереди, как по звонку в неизвестность. След пустоты оставляет во мне провалы, что заполняются войнами и катаклизмами. Грань ощутима, ее слой с головой окутывает меня, словно кокон. Я отчетливо чувствую его незримую хватку. Бой идет не снаружи, а внутри меня. Две стороны и килограммы противоречий столкнулись, как заклятые враги. Это печально, я теряю терпение, не могу заставить себя быть тем же, кем считал себя вчера. Настроение меняется, как только кто-то из них наносит решительный удар, задев нужный для жизни орган. Так противоречия убивают во мне личность, они берут начало где-то далеко внутри, но их незримый бой силен и бесконечно опасен для моего самоощущения. Я отчетливо чувствую каждое касание этих врагов, пусть их силуэты и лица никогда не откроются мне, как носителю фантазии, но я знаю, и позже буду знать, что случайностей не бывает. Так моя темная сторона, если окрестить все в простые черно-белые краски реальности, играет не по правилам: она, как бы там ни было жмет на рычаги страхов и печалей, элегантно присыпав все это специями со вкусом горечей и поражений. Светлая сторона берет начало в радостях и счастье. Сказать проще, они вынуждают меня стать одноклеточным, тем кто ничего не имеет. Только потертую пачку сигарет и немного презрения.
Люди.
Приобретаешь свободу, а на сдачу - сумасшествие.
Люди...тысячи...да, черт возьми это очень много. Создавалось такое ощущение, что они все тут собрались именно потому, что у меня не было настроения. Что-то вроде шоу за стеклом, все также: вот я, а напротив стекло во всю стену, только в этот раз это не шоу, а всего лишь дешевый ресторанчик на последнем этаже трехэтажного здания в центре города. Какая-то пасмурная погода, и на душе отчего-то не спокойно, просто какое-то безразличие с усталостью " смешать и не взбалтывать". А люди за окном суетливо куда-то бежали, даже не замечая чьи-то проблем, так как сами были поглощены ими по шею. Смешно.
Сотни девушек, как будто только что сошедших с модных страниц журналов, куда-то спешили, даря улице звонкий стук своих шпилек. Модное пальто с широким кожаным поясом развевал ветер, заставляя "уличную" модель то и дело останавливаться, поправляя завернувшийся подол пальто. Ветер шутливо играл их волосами, подкидывая их туда-сюда, так что лицо девушки полностью скрывалось в шикарных ее локонах, беспорядочно уложенных природой. Иной раз попадались одни из тех особ, что намертво укладывали свои волосы, создавая эффект "эфиливой башни", от чего ветер наигранно злился и мгновенно усиливаясь, пытался обломать моделям их тонкие каблучки. Затем наконец разобравшись с стильной прической, модели поворачивали свои блондинистые головы в соображениях чистого инкогнито, но встречаясь взглядом со свой копией, девушки тут же менялись в лице. Снова гордо выпрямившись, они шли навстречу друг другу, а при пересечении этих двух моделей просто летели искры. Ни их лицах была написана сложная гримаса чувств испытываемых к сопернице, в некоторых их них я видела насмешку, в других же уничижение, в третьих зависть, а в четвертых некие нотки страха. Да в эти моменты все они становились истинными стерами, при этом умудряясь изображать полное безразличие, какое только подвластно блондинке. Меня действительно веселил этот круговорот природы, просто было смешно смотреть, как вроде взрослые женщины ведут себя, как дети малые...
Затем я лениво переводила взгляд на других людей, цепляясь за толстых дядичек в черных дубленках с маленькими портфельчиками, они куда-то неторопливо шли, перекатываясь с ноги на ногу, изредка поглядывая на фотомоделей. Их конусовидные шляпы с большими полями периодически слетали с гладких лысин или с небольших залысинок, в общем дядечки быстро разворачивались, балансируя на своих коротких пухлых ножках и чудом ловя шляпу, которая с примечательной скоростью неслась куда-то прочь. Совершив сей реверанс, они медленно по- страдальчески разгибались, показательно держась за спину. Затем вернувшись к своему неторопливому бегу в дебри большого города, дядечки с улыбкой останавливались рядом с ближайшим ларьком, где продавали журналы по совместительству со всякой пагубной гадостью. Сквозь свои шикарные усы, они что-то мычали продавцу, а тому в свою очередь оставалось в тысячу раз переспрашивать чего ему надо, наконец, разобрав слова дядечек продавцы протягивали им пачку сигарет, не самых дешевых, но и не самых дорогих. Красивая яркая коробочка с синей надписью названия, тонким почти незаметным шрифтом вьется надпись "Минздрав предупреждает, курение вредит вашему здоровью" : дядечки лезут в свой маленький портфельчик, роясь в нем несколько минут они вытягивают скромный кошелек, в коем полным-полно всяких семейных фотографий, пользовательских карточек тысяч магазинов, вот только маленький отдел на деньги. Скупо вытащив купюру, дядечки засовывают кошелек обратно в карман портфельчика. Откуда не возьмись в их руках появляется зажигалка, и подкурив сигарету, они с довольным лицом продолжают свой путь.
Скучно? Не правда ли? Да, наверное, так оно и есть, но мой почти померкнувший разум не мог приять столь расстраивающую его информацию, даже если бы сейчас мне кто-нибудь прямым текстом это сказал, я бы не поверила... Хотя, созерцания двуногих людей, наивно зовущих себя "Царями природы" есть моя вечная работа, ведь я лишь точка в этом кишащем людьми мареве, так как сама выбрала этот путь, но он так и остался единственным для меня. Модные журналы, что жмутся на полках всяческих макулатурных киосков, говорят, что человек создает свою судьбу сам. Нет, это не так, это только оптический обман, или просто самообман, как хотите. Судьба. Сие незатейливое словечко известно во всех странах мира, под разными именами и символами, но сам факт его существования оправдывает мои помыслы, и это, кажется так просто. Да, порою кажется, что ты подошел к этому слову вплотную и уже готов пырнуть ножом готовности его носителя, но оно так незаметно и изящно оставляет тебя в стороне, что ты восторженно понимаешь, как проиграл. Почему восторженно? Потому что в первые несколько секунд ты нутром ощущаешь его плоть, тонко разрезанную твоим клинком, и как принято у слабых людишек они начинают считать, что сестра судьбы - удача, переметнулась на их сторону, ох, иногда мне хочется думать о людях, как о разумных существах, но их "удача" слишком разочаровывает. Я знаю это в силу своей работы, и мне приходится видеть это чаще, чем хотелось бы, чаще, чем я в этом нуждаюсь. Скорее сея глупость, постепенно становится моей привычкой, одной из тех людских слабостей, от которых сложно избавиться, как впрочем, куренье - достойный пример. В некоторых случаях удостоившихся моего непосредственного созерцания, я видела ее, да это была, несомненно, судьба, та что ведет незримую игру, как в кукольном театре, она лишь подталкивает к решенью и вот, человек не противясь снова делает ошибку, и казалось бы оная на столько элементарна, что грех не заметить, но "игрушка" всего на всего и может, как непрестанно верить в эту несуразную чушь. Но я знаю, что по ту сторону игры мой соперник мудр, и честен со мною, хотя я сама не во многом честна с собой. Я хорошо рассчитываю варианты, но судьба всегда впереди на несколько шагов и ее шаги столь, же обдуманны, как и мои. Но разве могут стоить свою судьбу те, кто разгуливает в городе подобно тысячам клонов...
Серость, такая густая и гремучая, как неразбавленная краска на новой палитре жизни, она успела захватить этот странный мир, сделав его еще хуже, чем он мог бы быть без ее участия. А люди в свою очередь решили сделать оную кем-то высшим, придав ей надуманную силу, и очертив ее несколькими сторонами: светлой, темной и срединной. Мое мнение есть одна капля в огромном океане людских мыслей и доказанных ими свидетельств, но это его не меняет, пусть я буду одним из тысячи так мыслящих, но это хотя бы кажется мне правильней всего. Любой мир, в каком бы времени и пространстве он ни находился, всегда одинаков и предсказуем. Тень борется со светом, а свет - с тенью. В этом нет ничего необычного и ужасного, потому что таков естественный порядок вещей в природе. Но в этом вечном противостоянии присутствует еще и третий противник - абсолютная середина. Которая сильнее двух других сторон, вместе взятых, и при случае могла бы легко поглотить их, однако в силу своей хаотической нестабильной природы она постоянно вступает в конфликт не только с двумя этими противоборствующими началами, но и сама с собой. И это не позволяет тьме не только добиться подавляющего превосходства - ей подчас с трудом удается удержать ранее завоеванные позиции.
Однако что есть мир без противостояния?
Ничто.
Пустая оболочка без смысла и содержания.
Боги решают свои проблемы, смертные, копошащиеся у их ног, - свои. Колесо истории безостановочно крутится, пытаясь достичь невозможного: обогнать себя же. И по большому счету никому нет дела ни до чего на свете, кроме собственных, порой сумасшедших, устремлений. Поэтому одни безумцы верят в силу оружия, другие - в разум, третьи - в магов или героев совмещая их с чудом, которые придут и спасут их от всех возможных и невозможных напастей.
И вот про этих то самых героев при случае слагают легенды и мифы, которые еще долго живут в памяти людей.
Однако в конечном итоге и это проходит. Покрываются тленом забвения былые подвиги, и на смену им после заката солнца выползает все та же вечная, абсолютная, ничем не разбавленная тьма беспамятства. В бездонном чреве которой хранятся только смутные обрывки воспоминаний о тех немногих, чья кровь еще при жизни сменила цвет с пронзительно красного на пепельно-серый.
Память о тех, кто вовсе не был героем в буквальном смысле этого слова...
Страшно или смешно? На этот вопрос и при особом желании ты не найдешь ответа, пусть даже будешь мудрецом или глупцом, это не имеет значения, главное, что ничего не происходит просто так. Судьба принимает много обличий, много сердец без устали верит в это, может стоит поверить и мне, но я не верю. Все что должно произойти, произойдет рано или поздно, и сколько бы ты не убегал от этой правды, она найдет тебя везде, исполняя свой долг...