Любелия : другие произведения.

Женские портреты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стихи 2000-2004 года, лучшее на "женскую" тему.

   Женские портреты.
  
   2000
  
   Иллюстрация к балладе.
  
   Меж зеркалами мечется мой взгляд
   По коридору - вдаль, вперед, назад,
   Подсвечник в воске, отсвет на сукне,
   Луна в непрорисованном окне,
   Штрихивка - как наброшенная сеть.
   Все впереди - жених, и гроб, и смерть,
   Кольцо на пальце - скользко, как змея.
   Переверни страницу. Снова я.
   Опять штриховка -на лице покров.
   Уложена судьба в десяток строф.
   Мораль свежа. Виньетка как венец.
   Переверни страницу. Все. Конец.
  
  
   Старуха.
  
   Я научу тебя долгие травы знать,
   В поле былинка каждая мне знакома.
   Я научу тебя просто и в меру лгать,
   Облик менять и бродить по ночному дому.
  
   Камни толочь и знать, от чего спасут.
   Больше молчать и сдерживать злое слово.
   Я научу тебя верить, что Страшнуй Суд
   Будет не скоро, и будет добрей людского.
  
   Приворожить, присушить, словно дважды два
   Данные две души в данный срок - на годы.
   Я научу, что любовь не всегда права,
   И не священна, так себе - род погоды.
  
   Я научу доить по ночам коров,
   Гривы коней заплетать в золотые косы,
   Знать наизусть повадки ужей и сов,
   И по утрам собирать на опушках росы.
  
   Я научу одиночеству в темноте.
   Только смеяться, и не заходится в плаче.
   Я объясню, что люди - всегда не те,
   Чем представляются нам, а себе - тем паче.
  
   Я научу умирать, передав свой дар.
   Смерть хороша, но только вполне бездарна.
   ...Книгу раскрой, и хлебни из ковша отвар.
   Будь за науку, юная, благодарна.
  
   2001-2003 гг.
  
   * * *
   Придворная дама, помнящая десятки строк
   Поэтических, знающая каллиграфию и основы стихосложенья
   Сегодня больна, и трет набеленнной рукой висок,
   Перебирает ткани, и погружается в размышления
  
   О царедворце славном, который напрасно ждет,
   Тоскливо следит, наверное, за цветком луны на зеленой тверди...
   А царедворец тот спит, и видит во сне лишь лед,
   И погружается в сонниками неописанное предчувствие скорой смерти.
  
   И это предчувствие поднимается над столицей, как хор цикад,
   Над девятью вратами и над сетью прямых проспектов,
   А старый худрожник на шелковых ширмах рисует ад,
   Алый, сверкающий и реалистичный - без сантиментов.
  
   И все они пребывают в его золотом аду -
   Подвластные туши и кисточке, покорные злому магу:
   Лихой царедворец, скользящий всю ночь по голубому льду,
   И дама его, всю ночь стихами марающая бумагу.
  
   И только Госпожа Кошка, служащая при дворе
   Лежащая на мягких подушках, украшенная цветами сливы
   Не размышляет, в отличие от художника и придворных, о зле и добре,
   А разве что о собаках, которые так невоспитанны и гневливы.
  
   * * *
  
   Я шею сверну соловью в золоченой клетке, по-ханьски заговорю,
   Я расправлю девять своих хвостов и буду смотреть на клены.
   Я отдам тебе девять тысяч моих жизней.
   Я скользну чернобуркой в сухие желтые листья и в них сгорю,
   Растворюсь в Поднебесной совсем: познаю овраги, долины, склоны,
   Так храни о бедной своей лисице хотя бы память.
  
   Побегу вдоль Стены, по сухим ковылям, повторяя желтый ее изгиб
   По переметру жизни твоей, по периметру боли и верности Государю,
   Я не буду больше переходить границу.
   Так и буду перемещаться - по кругу, мимо стертых ветрами глыб,
   И принюхиваться - из-за твоей Стены снова порохом тянет, гарью
   Там, наверно, опять война и Столицу покинул двор.
  
   Ты, конечно, в доспехах красных, и меч в изукрашенных ножнах, и туго натянут лук,
   Ты, конечно, спасешь их всех, отведешь от Столицы лихое лихо,
   Когда будешь победу праздновать, вспомни:
   Я бегу по границе времен, я черчу собою защитный круг,
   Только звездные знаки мерцают на небе, неярко, тихо.
   Только тявканье лис раздается в окрестной мгле
  
   * * *
   Посылкой придет пакетик с грязью Мертвого моря. Открытка:
   "Мы не виделись столько лет. Тут жарко. Опять война
   Я недавно рассматривал фотографии. Это совсем не пытка,
   Как казалось мне раньше. Почти удовольствие. Не забывай меня".
   Разумеется, не забуду. Привешу брелочек с черной
   Непонятной ивритской буквой на связку своих ключей.
   Буду помнить о солнце, вставая под звуки горна
   Из утробы будильника. Холодно. Пусть бы орал звончей.
   Там за дверью - снега. Ты же помнишь - я их ненавижу. Стыну.
   Ну зачем мы такие Богу - затерянные среди пустынь
   Каменных или снежных? Выпью кофе и сяду почесывать спину
   Голубой игуаны, и помнить тебя. Помнить тебя. Аминь.
  
   * * *
   Распрями скорее спину, и улыбку на лицо.
   И неси к Орудруину соломоново кольцо.
   Пробирайся тропкой к раю, погляди - уже восход.
   Знаки огненно пылают - все проходит. Все пройдет.
  
   По асфальту, по перрону - любит-плюнет, ждать-не ждать.
   Зайчик вышел из вагона. Раз-два-три-четыре-пять.
   Заливаются собаки, плавится весенний лед.
   А над дверью - те же знаки: все проходит. Все пройдет.
  
   Все ветшает, и ржавеют дома золото и сталь.
   Ветры прошлое развеют, закипит в руках Грааль,
   Так что стань скорее прямо, крылья - настежь. Завтра - взлет.
   Впереди горит реклама: все проходит. Все пройдет.
  
   Утрясется, завершится. Растворятся боль и стыд.
   На помойке карчет птица, может быть сейчас взлетит.
   Птица, в мусоре не ройся, лучше в небо, там тепло.
   Не проси, не верь, не бойся. Все проходит. Все прошло.
  
   Послушай, кто меня простит, и кто меня поймет?
   Вон на двери замок висит. Вернется - через год.
   Вернется злой, с трудом живой, дождусь, коль хватит сил.
   Подумай только головой - ну кто меня просил?
  
   Леди Теххи
  
   Волынка воет о своем, отнюдь не о моем.
   Обжили черти водоем. Мы до сих пор вдвоем.
   Меня уводят - я уйду, сожгут - и я сгорю.
   В бреду на чью-нибудь беду я имя повторю.
  
   А над рекой стоит туман, и ты совсем живой.
   Магистры грешные, ты пьян весенней теплой тьмой.
   Встает трехрогая луна, воркуют в ночь цветы.
   Ну что с того, что я одна, и что с того, что ты.
  
   Мы завтра встретимся в гостях, а послезавтра - так.
   Какой отчаянный размах, какой кромешный мрак!
   Все подсчитала. Итого: у бездны на краю.
   А ты не слушай, я всего лишь песенку пою...
  
   * * *
   Шелестят прохладой листья - виноградная лоза.
   Предо мной десятки истин - разбегаются глаза.
   Бой как танец, до упада, а любовь, как смерть, сильна.
   Пахнут листья винограда, на ущерб идет луна.
  
   Пахнет розой, ночью спелой, в Крым уходят поезда.
   Не сумев остаться целой бьется в озере звезда,
   Расплескавшись гладью водной, растрепавшись по волнам.
   Ветер мечется голодный, бьет по листьям, бьет по нам.
  
   Бьется молния в припадке - гром гремит, свистят мечи.
   Снова с миром неполадки, и лоза дрожит в ночи.
   Тьма с востока подступает в наказанье за грехи...
   ...И с пергамента смывает летний дождь твои стихи.
  
   Письма к полковнику.
  
   1.
   Полковник, нынче не любят военных, прошли времена и дни,
   Хотя вот недавно, почти вчера, открылся персидский фронт.
   Не спрашивайте меня про передвижения войск - огни
   На южной границе - все что я вижу. А дальше - индийский Понт.
   Да, да, дорогой, все-таки я в Москве, а не в Николаевске-на-Амуре,
   Тут мало что изменилось, по сути, с былых времен.
   Одно хорошо - интернет неподсуден царской цензуре-дуре,
   Ну так и Государя давно того-сс... и не издавайте стон.
   Зато его лик на иконах. В дальнейшем - оставим тему.
   Не любите умных женщин, знаю, но я не ж вам и не жена.
   Я - голос из темноты, не слушайте - в чем проблема?
   Я отблеск среди зеркал, но вы не лишайтесь сна.
   Хотите - оставим войны, поговорим о звездах?
   Лежите, полковник, слушайте, не поднимайте век.
   Ах, если б вы знали, какой тут невкусный воздух,
   И как тяжело в октябре, пока не затопит ЖЭК.
   Давайте я расскажу вам про времена и нравы,
   Не бойтесь, не о скабрезностях - они во все времена одни.
   Послушайте пессимистов, полковник. Они ведь не так не правы.
   Я вглядываюсь в пустоту - и вижу опять огни...
  
   2
  
   Я напишу, хорошо? Можешь потом прочесть.
   Можешь вообще порвать - в принципе мне не нужен
   Этот клочок бумаги с надписью "Ваша честь"
   Или там "Госпожа." Не прерывай свой ужин,
   Не отсылай слуги, не макай пера
   Ни в молоко, ни в лимонный сок, ни в чернила даже.
   Я о своем. О кружеве октября,
   Может еще о том, что по Эрмитажу
   Хочется побродить. Выбраться в Питер, к вам.
   К вам, где по осени холоднее и злее сырость.
   Можно я похожу по твоим местам?
   Типа там дом, где родился, учился, вырос?
   Скажем, гимназия. Скажем - родимый кров.
   Скажем, с рождественкой елкой в волшебных окнах.
   Все, что мы помним - лишь череда домов,
   В трещинах или без трещин. Холодных, теплых.
   Все, что мы помним - лето или зима.
   То ли любовный кайф, то ли страх ареста.
   Я напишу, а ты не читай письма.
   Выкинь бумагу в корзину - ей там и место.
  
   3.
   Слови-ка мое письмо, из рогатки голубя подстрели,
   Пока он не сел на голову памятника сказочнику, выдумавшему наш город.
   Под памятником cтоит фонтан, на дне поблескивают динары, доллары и рубли,
   Можешь как раз освежится, увидев подпись мою, утереть лицо и ослабить ворот.
  
   Моя славянская вязь покажется тебе странной, но с лупою разберешь.
   Тут тоже красивый город, немного другие сюжеты, но сказки всегда похожи.
   Вот мэр (по-здешнему - губернатор) вышивает тюлем, а еще - подарил мне брошь,
   Чем даже несколько скомпрометировал, тут все-таки нравы строже.
  
   Ну да, Фемистокл с Алкидом бодры и здоровы, и муж тебе шлет привет.
   Все сказки читает на ночь, грустит и курит - совсем как и ты когда-то.
   Мечтает построить мост через озеро, или уехать куда-нибудь в Новый Свет,
   А в целом - все как обычно. Все хорошо. Я вполне крылата.
  
   Ну хочешь - ввинчусь в это серое небо, прильну к тебе, прошепчу "родной",
   Заговорю, забормочу весь твой гнусный быт и глухие раны.
   Я сплю и вижу привычный город: синие башни и розы. Но я не вернусь домой,
   А ты не грусти, читая мое письмо под памятником у фонтана.
  
   Мадлен.
  
   Сплетения нитей и сетей, слепой карандашный плен.
   Лицо за штрихами, уголь, и трещинки по краям.
   Какой же старый рисунок в руках у меня. Мадлен,
   Француженка из романа, пришедшая снова к нам.
   Ведь мы никому не расскажем, правда?
  
   Париж нас хватал за горло, за пятки и за вихры
   Запутывал в переулки, каштанами осыпал.
   Сухие легкие розы, веселый азарт игры
   На жизни и на любови, на смерть и последний бал.
   Но мы никому не расскажем, кто победил.
  
   Кружились и целовались, и звали кого-то, плача.
   И греческой эпиграммой смущали своих зануд.
   Седых голубей кормили, пока нас вела удача,
   Пока нас не звали боги, пока нас хранил уют.
   Но мы никому не расскажем про это лето.
  
   Потом все внезапно смялось. Мы знали, но что поделать?
   Разъехались. Разорвали. Забыли как пить вино.
   Встечались и улыбались, но это, конечно - мелочь.
   Мы знали - кафе закрыто, а большего не дано.
   И мы никому не расскажем, как было плохо.
  
   Эпохи летели клином - синицами, журавлями,
   Сменились сюжеты опер. Наяривал патефон.
   Рисунок. Мадлен и шляпка с соломенными полями.
   Остался не то со свадьбы, не то с твоих похорон.
   Но мы никому не расскажем. Взлетим, прощаясь.
  
   Пегги.
  
   Спляшем, родная Пегги, твой пастух наплевал на стадо,
   Твой пастух сбежал к пирамидам и гуляет среди песков.
   Спляшем, родная Пегги. Он уехал. Тебя не стало.
   Что тебе нынче до рек и потоков, вышедших из берегов,
   Что тебе до того - Нил или Темза разливаются вдаль?
  
   Он пляшет среди пустыни танго на трех верблюдах,
   Он смотрит кино ночное - Млечный, прокисший путь.
   Вон, обернулся ветром. Думаешь. это чудо?
   Чудо, родная, это - плясать, и не отдохнуть,
   Даже когда Нил и Темза разливаются вдаль.
  
   Даже когда передохли овцы и сухой африканский ветер
   Кости их выбелил на зеленых холмах - пляши!
   Он под своей пирамидой сорвет все цветы на свете -
   Он, обернувшийся ветром во имя своей Мировой Души,
   Он мечется ветром, когда все реки мира разливаются вдаль.
  
   Кости овец омывает, поднимает юбки и треплет косы,
   Строчки слагает и разлагает - то хокку, то лэ, то ши,
   И вздымает барханы и волны, и задувает слепой огонек папиросы.
   Пегги, а ты не теряй себя, потеряв его, и пляши,
   Даже когда всемирный потоп вздымает гребни холодных волн.
  
  
   Шоколад на крутом кипятке.
  
   Не летали, не плавали в море и в небе - прощай.
Запах крепкого кофе. Зеленый жасминовый чай.
Блюдо яблок с корицей. Гвоздика. Крутой кипяток.
Ну давай, дорогая, готовить! Вот мяса кусок.
Отобьем, обваляем в приправах. Вот перец и лук.
Будем плакать от лука и перца, отнюдь не от мук.
Не от боли сердечной - от чили. Духовку прикрыть.
Разумеется, он нас не любит. А мы будем жить.
Мы потушим картофель. Мы в сыре его запечем.
Он не любит и что же? Мы выживем. Нам нипочем.
Фаршируем зеленые перцы: баранина. Рис.
Не летали, не плавали. Крик наш в пространстве повис.
Золотистая корка. Большой деньрожденный пирог.
Посмотри, не готов ли? Подходит условленный срок.
Он не любит, и ладно. Мы сливки с желтком разотрем.
И чуть-чуть коньяка. И пора заниматься столом.
Белоснежная скатерть. Красивый и тонкий фарфор.
Он не любит и ладно. Окстись, ну какой тут укор!
Не летали, не плавали. Хватит. Тут нету вины.
Все готово для брачного пира. А ты отдохни.
  
  
   * * *
   Дней начало: бал за балом, золоченые гусары, полонез, мазурка, звон.
   Театральной ложи бархат, блеск лорнетов, гром оваций, чей-то сдержанный поклон.
   Холостые рестораны, петербургская промозглость, хриплый ветер, скрип карет.
   Скажем, двое. Скажем - любят. Разумеется, прекрасны. Чем, к примеру, не сюжет?
  
   Сердца чистые порывы - на общественное благо, жжется память о Париже, ноют раны по ночам.
   Модный вальс, однообразный, на колени - и признанье, ветер в зале - по свечам.
   Долгожданное венчанье, дача где-то в Холмогорах, счастье вечно, ночь свята.
   Призраком свобода вьется, сердце бьется, песня льется. Книга только начата.
  
   Две дуэли, служба, отпуск, путешествие в Европу, мельтешенье тайных обществ, мед неправильный у пчел,
   Отошел бы - только поздно: честь ведет его к Сенату, героиня тихо плачет, составляют протокол.
   Двадцать лет - совсем не много, пусть в Сибирь ведет дорога, прямо в утреннюю стынь.
   Не судите даму строго, даже если ей не спится - не поедет. Не простится. Разведется и аминь.
  
   В Усть-Бездомске, Усть-Кошмарске постареет, поседеет. Не об этом наш рассказ.
   Сын вернувшемуся скажет "здравствуй, дядя". Не узнает, и уедет на Кавказ.
   Там погибнет, безусловно, до финала - три страницы, до финала - три реформы и еще одна глава.
   Петербургская промозглость, хриплый ветер, скрип каретный, мутно-серая Нева.
  
   Вот - без мужа и без сына. Время - ткань и время - глина. Пламя старого камина, и читается в золе:
   Кто-то в партии, кто - в гетто, кто-то ближе, кто-то дальше, двадцать вод на киселе.
   Коридор зеркальный страшен, не смотри, не мучай память, а в камине - только прах:
   Правнук белый, правнук красный, двое - снова на Кавказе, в оцинкованных гробах.
  
   Кто-то дальний тихо шепчет - можно я к тебе приеду? на колени - и признанье, ветер в окна, в стеклах звон:
   Петербургская промозглость, бархат театральной ложи, все сбылось, и все по кругу, чей-то сдержанный поклон.
   Провода гудят и стонут, в темноте признанья тонут, книга схлопнулась неслышно в предрассветной тишине.
   ... Двое кружатся в мазурке , и не думают о счастье, и не верят в расставанье, и не знают обо мне.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"