Утешая себя такими мыслями, я села с Феликсом в такси. Он очень волновался из-за своих мозгов, даже не смог объяснить водителю, куда ехать. Объяснила я, потом всю дорогу держала Феликса за руку и рассказывала смешные случаи из моей педагогической практики. Продолжила и в очереди в приемном покое. Он был совершенно неадекватен. Было жарко в тесном помещении, набитом людьми, а он не хотел снять пальто. Мне пришлось его уговаривать и раздевать как маленького ребенка. Когда мы сидели на диване в очереди, он лег ко мне на колени и закрыл глаза. Я гладила его по голове. Что думали окружающие, я догадывалась. Дальше больше. Вдруг он вскочил и громко стал рассказывать, как и где хранит деньги, вынул кредитную карту, размахивал кошельком. Люди в очереди развлекались от души. Я с трудом завела другой разговор. Так же неожиданно он вспомнил, что забыл зарядное устройство к мобильнику.
- Тебе придется привести мне его. Я дам тебе ключи. - достал огромную связку. - Сначала этот - от подъезда, там консъерж...
Я прерываю его в ужасе. Глажу его руки.
--
Сначала тебя поместят в палату, и тогда расскажешь. Заодно посмотришь, что еще забыл.
Наконец подошла его очередь. Его отругали за то, что не подошел без очереди. Его ждали. Ведь он - такой великий человек. Мы пришли в его одноместную палату. Там стояли две кровати , стул, две тумбочки, на одной стоял телевизор.
Феликс сел на стул не раздеваясь. Я прижала его к себе. Он весь дрожал, не отпускал меня. В конце концов, я уговорила его не бояться, пообещала вечером вернуться, выслушала инструкции о ключах, обцеловала его и уехала.
Однозначно то, что я была счастлива. Меня обуревало сильнейшее чувство: восторженное отчаяние. Не могу назвать иначе. "По правде" и он не был моим, и я не была его, но как хорошо мы играли!
После работы я пробралась в квартиру Феликса. В моем распоряжении было часа полтора. Я сразу же положила в сумку зарядное устройство и приступила к обследованию кабинета. В ящиках ничего нового не нашла, зато на полке на видном месте стояли блокноты. В одном из них был дневник. Аккуратно проставленные даты указывали на летний отпуск трехгодичной давности. Начинался дневник с того, что "Я позвонил Ларисе, и она сказала, что все еще любит". "Все еще"! Стало быть, их роман начался ой-ой-ой как давно! Возможно, ее сын - это его внебрачный ребенок? В любом случае ее жалко.
Читаю дальше. Сцена перед посадкой в самолет. "Лариса в ярком платье - очень эффектном". Мастер слова, однако! Сцена в самолете. Они по очереди кладут головы на плечи друг другу. "Это - первый шаг" записал Феликс. Они прилетели на юга. Там отмечен "первый поцелуй". Они гуляли по ночам, смотрели на звезды. По утрам загорали "в костюмах Адама и Евы". Даже в личном дневнике Феликс остается сыном общества, в котором "не было секса". Может быть, поэтому секс на пляже не удостоился описания. Зато однажды они поссорились, но легли-таки спать в одну постель "и...не спали всю ночь!" Ему тогда было 69, а ей 41. Последняя запись. Они летят домой. "Я счастлив".
И я была счастлива, когда читала это. Мормышка Лара - трахается (да, я хочу употребить о ней такое слово) с Феликсом за материальные блага. Этим она ему удобна. Ее уровень - тот же что и у уборщицы. Рассчитался - и никаких обязательств. К таким не ревнуют. Их просто используют.
Пора было ехать в больницу. Феликс ждал меня у ворот. Сколько было нежности! Мы гуляли по садику, рассматривали мемориальные доски.
--
После твоей смерти здесь будет еще одна доска: "В этой больнице профессору Тумакову делали промывание мозгов".
--
Я не возражаю.
Иногда у Феликса было чувство юмора.
Мы ходили по больничному саду, подбирали дерево с подходящей веткой, чтобы на ней висеть, как на перекладине. И еще нужна была площадка, чтобы делать упражнения лежа. Кругом лежал мокрый весенний снег, перемешанный со следами выгула собак. Мы уже промочили ноги и изрядно перепачкали обувь.
--
Надо ли тебе заниматься здесь зарядкой? Такая слякоть! Промочишь ноги и простудишься.
--
Я делаю зарядку везде.
И Феликс рассказал, как жил в гостинице в центре Берлина. Делал свою зарядку на островке безопасности, превращенной в маленький скверик, на площади. Поначалу полицейский пытался его прогнать, но Феликс сделал вид, что ничего не понимает по-немецки, и полицейский отступился - не стал связываться с тупым иностранцем, к тому же престарелым.
Я приезжала в больницу практически каждый день. Феликс ходил на зарядку до обхода врачей. Пролезал через дырку в заборе. На голове колпачок, во рту ромашка. Однажды ему попался навстречу зав. отделением, который на работу ходил тоже через дырку. Доктор был смущен, а Феликс не мог ничего сказать из-за ромашки. Поулыбались друг другу и разошлись.
Феликс с упоением учил меня лазать через дырку. У него все было отработано.
--
Можно же через ворота.
--
Это дальше. И не так интересно. Знаешь, какой у меня был случай?
Последовал очередной анекдот о нем. Он отдыхал "на юге". Лечился в санатории. Ему "приходилось" каждый вечер возвращаться на территорию санатория "после отбоя". Надо было перелезать через трехметровую ограду с острыми пиками наверху.
И вот на третий день Феликс раздробил себе колено об эти пики.
Рана была серьезная. Наутро в медпункте Феликсу пришлось выдумать целый роман, чтобы объяснить происхождение раны. Ему наложили повязку и запретили мочить колено.
--
Представляешь, целую неделю купался, а одна нога торчала над водой! Народ на меня пальцем показывал. А как трудно было перелезать через забор с забинтованным коленом!
Я, разумеется, выразила и восхищение, и сочувствие.
--
Колено вылечилось полностью? Сейчас уже все в порядке?
--
Да. Столько времени прошло!
--
Сколько?
--
Года три.
Все ясно. Феликс в свои неполные 70 лазал через забор к мормышке! Ну как не влюбиться в такого!
Мы гуляли вдоль покрытой весенним льдом Среднекаменки.
--
Я хочу перейти по льду на ту сторону. Я видел, как кто-то шел.
--
Пошли. - Я-то с ним куда угодно согласна.
Он задумался. Возможно, о том, какую бы мне сказать колкость.
И сказал:
--
Один бы я пошел. А под тобой лед провалится, и тебя будет не вытащить.
Феликс был старый и больной. Я молча все терпела, но запоминала.
Все-таки Феликс простудился. Ему запретили выходить. Температуры не было, но был сильнейший насморк и болело горло. Дура-врач ему сказала, что насморк ничем лечить не надо - он сам пройдет. Мои доводы в пользу интенсивного лечения были тщетны.
- Доктор знает лучше.
Через несколько дней к Феликсу в палату пришел зав. отделением. Дура-врач заразилась от Феликса и заболела. Заболели и некоторые из младшего персонала. Те, кто работал, тоже чихали и кашляли, в том числе и зав. отделением.
--
Так им и надо. Не могут насморк вылечить. - Я негодовала.
--
Ну что ты. Врач такая хорошая. Она старалась.
Феликс почти все время лежал, я заботилась о нем, как могла. Привезла свой злектрочайник, электрогрелку, кружку. Делала дома и привозила в баночках его любимые салаты. Покупала лекарства и особые продукты. Брала его деньги редко.
- Беру тебя на содержание. Ты - мой альфонс.
Хотела постирать его закапанный свитер и запачканную кровью рубашку. Феликс долго отказывался. Потом рубашку дал, а без свитера обойтись не мог. У него другого не было.
В его палате не было свободного места. На одной кровати лежал он сам, а на другой лежали его рабочие записи и ноутбук. На тумбочках и на телевизоре стояли чашки и тарелки.
--
В чем это у тебя телевизор? Его засидели мухи?
--
Нет. Представляешь, я пролил на него ромашку, а пришел главврач. Было так неудобно. - Феликс был в своем репертуаре.
Его все еще не лечили. Я возмущалась. Вдруг Феликс сказал:
--
Я решил тебя послушать. Секс - лекарство номер один. - Он привлек меня к себе и поцеловал в губы. Потом я ласкала его живот, сосала член, но он боялся продолжить, потому что палата не запиралась. Мы не знали, как быть. Запирался только туалет. Мы забрались туда. Я кое-как легла на пол рядом с унитазом. Феликсу надо было лечь на меня. Но эрекция у него была такая слабая от холодного пола, недостатка места, а, главное, страха перед тем, что кто-то войдет, что у него ничего не вышло.
Тогда мы открыли дверь в душ и поставили стул, а сами легли в постель. Разделись, конечно. Между стонами страсти Феликс приговаривал:
--
Вдруг войдут?
Или замирал и прислушивался:
--
Ой, кто-то идет!
--
Ну, послушай. Что может случиться самое страшное? Входит сестра. Мы трахаемся. Она извиняется и выходит.
--
А что она подумает?
--
Думаю, что ничего нового. Все уже поняли, какие у нас отношения. И всем наплевать.
--
А мне не наплевать. Я не хочу, чтобы кто-нибудь что-нибудь заметил.
Так или иначе, а дело шло к оргазму. И вдруг правда пришла сестра мерить ему температуру. Она пыталась открыть дверь, дверь туалета мешала. Феликс соскочил с постели. Он стоял на полу, в полутемной палате, босой, в одной футболке, которую тянул руками вниз, и повторял:
--
Нельзя, нельзя, одну минуточку.
Сестра, пышная красавица-девушка лет двадцати, сначала испугалась, что пациенту плохо, потом все-таки вошла и застыла в полном изумлении. Она извинилась и вышла с каменным лицом.
Я сидела на постели и беззвучно хохотала. А Феликс в этот раз уже ничего не смог. Когда я уходила и шла мимо сестер, они смотрели на меня мало сказать с уважением, но с каким-то трепетным благоговением. Они думали, что они бы никогда так не смогли. Чтобы разрядить обстановку, я спросила то, что давно хотела:
--
До скольких можно находиться у больных?
--
По правилам - до восьми, но Вам я разрешаю до десяти и позже, если не боитесь, что не будет транспорта. - М-да, меня зауважали.