Я шел по улице и курил. Я уже давно шел по улице и неумолимо курил. Я уже так давно шел по улице, что неодолимо бросил курить. Шел туда, где меня не было, но и вряд ли буду (не правда ли, более идиотское вступление трудно себе представить?). А еще думал, почему я не поэт? И в этот момент мой внутренний комментатор и, конечно, в душе поэт, оставил мне коммент: "Да это просто вселенский бред". Я не стал отвечать, временно согласившись с ним и продолжив хаотичное движение своей прогулки.
Пока я иду, думалось мне, я мог бы сочинить штук несколько поэм или стихов. В сущности, если хорошенько разобраться, поэма всегда одна, просто ее направление меняется от силы происходящего в голове ветра. А предположим, что все люди земли одновременно куда-то идут и сочиняют стихи. Во сколько раз обогатилась бы поэтическим бредом культурная сокровищница планеты? Мне даже не хочется думать об этом безумии... Но, к счастью, поэтом мне не стать... Даже если убрать сугубо внешние признаки моего внутреннего беспорядка, которые я стараюсь не демонстрировать этому миру, то на поэта я совсем не тяну. Собственно говоря, мне бы и не хотелось им быть.
А вот идет навстречу заметный представитель поколения миллениалов, и в глазах его светится, как он считает, лучшая поэзия нового дня, искрящая всеми цветами разлапистой клюквы. Видимо, настоящий поэт. Но что-то есть в его взгляде: наверное, радость или грусть потери чего-то важного - возможно, музы иль музыки в душе, которая слышна лишь тем, кто когда-то терял. А может, это грусть потери своей песочницы, что родиной зовется... Ведь они, поэты, так часто об этом вспоминают, и чаще, отчего-то, после эмиграции. Хотя какая может быть родина у поэта? Его родина - Эфемерландия. Живёт он именно там, в своем налете воображений и в падении их отражений. Внутренняя эмиграция в недостижимый абсолют. В страну сновидений, которые некому разбудить или увидеть.
Когда я говорю "поэт", то не имею в виду того, кто оперирует рифмой, слагая четверостишья, я говорю о поэтическом отношении к самой жизни и любой возникающей творческой мысли в ней. Так что понятие поэзия здесь довольно условно. С тем же успехом всю эту творческую неразбериху можно поместить в название "художественный рокенролл", или "словесный пинг-понг", или "логос в позе лотос".
И вот я подошел к забору, на котором висит табличка "Осторожно, злая собака". Получается, шел, шел и пришел - к злому собачьему племени... Это странно, но я ни разу не видел табличек, говорящих о добрых собаках, хотя ведь очевидно, что злыми их делает не природа, а человек. И, полагаю, правильнее в этом случае писать "Осторожно, злой хозяин". Ну, да ладно, пойду дальше.
Как только я зашагал дальше, пробило около полуночи, а из тьмы навстречу дунул сильный ветер. Вслед за ним вышел некто По. Кажется, Эдгар Аллан. Я узнал его По трагическому взгляду и английскому акценту. И еще кое по чему, но говорить об этом вслух не собираюсь. Думаю, это вполне логично, гуляя по ветру, встретить Эдгара По. Он молча пригласил меня в свой Мэншн-Хаус. Мы зашли внутрь и, присев в кресла у камина, начали окоченело смотреть, как красиво поют и греют дрова. Затем пришло время согреть горло коньяком. Эдгар выглядел вполне пушистым сенбернаром в благородном белом окрасе, который был красиво подсвечен отблесками пылающего камина. Его длинный розовый язык ловко лакал коньяк из бокала, немного брызгая каплями в стороны. Он точно не был злым, когда вылакал бутылку до дна. Мы посидели еще с минуту и закурили по сигаре.
- Такая у меня собачья жизнь, - сказал он спокойным человеческим тоном, - А как вы поживаете?
- Спасибо, мне тоже вполне комфортно.
- Мне интересно, куда вы шли? - спросил Эд, почесывая лапой за ухом.
- Так, - сказал я, - прогулка по вечернему ветру.
- Ясно. Я тоже порой гуляю, а иногда пишу стихи...
- Ваша поэзия, сэр, выше всех похвал. Я восхищен ею, - сказал я торжественно, но учтиво.
- Однако в последнее время все чаще вою на луну, - продолжил Эд, - Это, знаете ли, настраивает меня на странный лад, в котором нет места для поэзии. Это больше музыкальное настроение, нежели строительство рифмованных стен.
- Я тоже предпочитаю стихам рокенролл, - сказал я, - Конечно, не тот трехаккордный, который обывательски доносится из 60-х, а тот, который заставляет тебя забыть все правила приличия и нарушить все нравственные табу. Это, скорее, поэтизированная форма анархии, выходящая за рамки зоны комфорта и позволительной нормы. При этом гармонично диссонирующая внутри себя.
- Да-да, я очень вас понимаю. Это... Гав! - сообразно по-этике гавкнул По и крепко затянулся сигарой.
- Сэр, это просто великолепное одностишье! И я тоже считаю, что женственное "мяу" здесь не совсем уместно.
- Это стихотворение я посвятил своему мироощущению, своему невыраженному согласию с природой и своей породой.
- Именно об этом я и подумал. И, наверное, мне пора идти дальше, - сказал я то ли себе, то ли сенбернару Эду. И проворным вороном скрылся в ночи.
Потом я опять шел покуривая по улице По. Сказать по правде, великий "Гав" поэта не может скрыть ни природа, ни порода сенбернар, даже он сам Эдгар По.