В незапамятные времена, когда Бог создавал человека, он вдохнул в него жизнь, но не распорядился насчет смерти после грехопадения. Мол, это уже не мое дело - обуславливать сроки, довольно и того, что я тебя создал. По всем остальным вопросам обращайся в другие инстанции.
Старухе Смерти только того и надо было, и она, отблагодарив по-своему змея-искусителя, взяла бразды правления в свои руки. Отныне она регулирует сроки человеческой жизни в зависимости от того, как ей вздумается.
Поразмыслив, она решила так: "Старость старостью, это само собой, но я еще буду брать дань за то, что являюсь наместницей Бога на земле по части предъявления Создателю не только дряхлых душ". Для исполнения своих коварных замыслов Смерть взяла в помощницы госпожу Случайность, и с тех пор ее рьяная наперсница без устали трудится с перевыполнением плана, не разбирая ни возраста, ни пола, ни заслуг.
Наша жизнь с того времени полна случайностей, чаще нелепых. Никто не может предвидеть, что случится завтра, так же как порою невозможно объяснить, почему все именно так, а не иначе произошло сегодня.
Один мыслитель древности сказал: "Не человек выбирает себе смерть; время, место и способ ухода из жизни выбирает она сама применимо к тому смертному, которого предназначила себе в жертву. Только самоубийца способен расстроить ее планы".
Пособнице старухи претил суицид, у нее и без того хватало дел: она ковала цепи. Ее подручный материал - ирония судьбы. Подчиняясь воле праматери Фортуны, события, приведшие к трагическому исходу, неизбежно и неумолимо, как ход стрелок часов, следуют одно за другим, и человек своими поступками сам себе, таким образом, прокладывает дорогу либо в царство небесное, либо в преисподнюю. Разумеется, он и не догадывается о роковом часе, тот во власти судьбы. Из незначительных, казалось бы, ничего не значащих случайностей она выковывает звено за звеном, которые, точно камень на шее, неотвратимо и стремительно влекут человека на дно, откуда ему уже не выплыть. Остановить это движение или нарушить его - все равно, что попытаться остановить ход времени.
Госпожа Случайность весьма вольно, надо признаться, стала распоряжаться человеческой жизнью. Правда, она нередко совершает и благодеяния. Но бывает и так, что намеченная жертва, сама не ведая о своей роли пособницы этой дамы, с невиданным упорством составляет из вышеупомянутых звеньев цепь, которая становится причиной гибели ее самой или другого человека.
Примеров тому множество. Но если вдуматься, то каждый день сам по себе состоит из всевозможных звеньев, выкованных наперсницей Смерти и приводящих когда к печальному исходу, а когда и к великой радости.
Трагическая цепь случайностей, из которых состоит эта история, началась погожим майским днем, в пятницу.
*******
Весной 1960 года по одной из малоизвестных улиц Москвы шли не спеша две девушки: одна - высокого роста, цветом волос и бюстом напоминающая Мэрилин Монро; другая - пониже, шатенка - в профиль напоминала, пожалуй, какую-то египетскую царицу.
Было около шести вечера, и, хотя солнце уже скрылось за крышей трехэтажного здания школы по ту сторону шоссе, все же давила духота: сказывалось безветрие.
Подруги еле дотащились до свежевыкрашенного синего дома на левой стороне улицы и, обессиленные, обмахиваясь ладошками, сели на скамейку у забора, повалив чемодан и сумку к ногам. Обе заметно устали. Тяжело дыша, одна из них, беленькая, расстегнула на две пуговицы кофту на груди.
- Когда же придем-то, Наталья? - спросила она.
- Пришли уже, - ответила шатенка.
Та, что схожа с голливудской звездой, обернулась, оглядела дом, палисадник, забор. Уставилась на подругу, указывая головой:
- Что, вот этот самый?
- Чем тебе не нравится? Дом как дом. Сейчас позвоним, нам откроют.
- Господи, наконец-то добрались. Постой, как это - позвоним? Это тебе что, квартира?
- Темный ты человек, Светка, привыкла там у себя в Макеевке кричать: "Эй, Кузьминична, твои, что ль, гуси по большаку разгуливают? Эй, дядя Семен, отпирай давай, ветеринар к тебе!" А тут тебе не деревня, тут столица, кнопочку нажал - будьте любезны, хозяина на выход.
- Ой, городская какая, - всплеснула руками Светлана, - сама-то один раз здесь только и была, а туда же - из Макеевки... Нажимай лучше свою кнопку, долго нам тут еще сидеть?
Наталья встала, подошла к калитке, положила палец на пуговку звонка, потом обернулась:
- Ты только там это, Свет... не особо гунди-то, а то ведь я тебя знаю, начнешь всякую тарабарщину нести. Подумают люди: вот, мол, Наташка подружку привезла, а та вся из себя, как пулемет тараторит, не смотри что деревенская, впору городской.
Подруга подбоченилась одной рукой:
- А что ж мы, по-твоему, должны в грязь лицом ударить?
Но, увидев, как Наталья убрала палец, примирительно добавила, махнув рукой:
- Ладно, ладно... Помолчу уж. Буду паинькой.
Наталья улыбнулась и надавила кнопку. Звонка, конечно, не услышали, он был в доме, она знала это. И все же сам факт удивлял: звонишь - и ничего не слышишь в ответ.
Прошло, наверное, с полминуты. Никто к ним не выходил. Девушка озадаченно вглядывалась в мертвые, зашторенные окна. Потом еще позвонила. И вновь тягостное ожидание.
Подруги переглянулись.
- А может, не работает? - кивнула Светлана на кнопочку.
Наталья промолчала, надавила еще несколько раз и с обескураженным видом отошла от калитки.
- Наверное, никого нет. Они бы тогда окна шторами не закрывали.
Она присела рядом с подругой, вздохнула.
- Что же теперь делать-то? - спросила та.
Наталья ничего не ответила, только пожала плечами.
- Вот тебе и приехали. М-да... - протянула блондинка, поудобнее устраиваясь на скамейке. И вдруг встрепенулась: - Да чего мы все звоним, давай зайдем - и прямо к дому...
Шатенка обреченно махнула рукой:
- Калитка закрыта на ключ. Может, ушли куда...
Подруги замолчали и стали смотреть на дорогу, по которой сновали в обе стороны мотоциклы с "Победами" и горбатыми "Москвичами" и тащились груженые бревнами "МАЗы" с "медведем" на капоте (рядом был ДОК).
Прошло несколько минут. Девушки - одна в ситцевом голубом платье в горошек, другая в серой юбке и белой блузке, частично скрытой легкой кофтой - по-прежнему сидели плечом к плечу и мурлыкали себе под нос "Сормовскую лирическую".
- А что если крикнуть? - предложила Светлана. - Вдруг они уснули? Голос у меня, сама знаешь, - мертвого подниму.
Подруга усмехнулась:
- Чего кричать-то, стали бы они калитку запирать, кабы дома были? Да и кто спит сейчас?
Неожиданно рядом звякнули пустые ведра. Какая-то женщина вышла из соседнего двора и с удивлением посмотрела на девчат. Они повернулись к ней.
- А вы к кому, девушки, к Козловым, что ли?
- Да,а что?
- Так ведь нету их никого.
- Кажется, действительно так, мы звонили... никто не открыл.
Женщина пояснила:
- Уехали куда-то на машине часов в пять. Сказали, вернутся завтра к вечеру, еще просили меня присмотреть за домом.
Вот те на! Девушки растерянно переглянулись. Как же так получилось? Впрочем, сами хороши, не могли предупредить телеграммой.
- А вы кто же им будете, родственники, что ли? - поинтересовалась женщина. - Гляжу, вещички-то вон ваши.
- Это она приходится им родственницей, а я - ее подруга, - внесла ясность Светлана.
- Вон оно как, - протянула соседка. - Понятно. Что же вы теперь делать-то будете? Издалека сами-то?
- С Орловской области.
- Эх-ма! - Поставив ведра на землю, женщина всплеснула руками. - Да как же вы так, наскоком-то, хоть бы предупредили, а то ведь вон как получилось...
Девушки только вздохнули. Одна ковыряла землю носком босоножки, не поднимая глаз, другая от нечего делать глядела вдаль, на бывший монастырь.
- Ну, ничего, - подбодрила их соседка, - на одну ночку попроситесь переночевать к кому-нибудь, а завтра они вернутся, вот и свидитесь. Я бы и сама вас приютила, да у меня у самой гости, так что...
Она виновато улыбнулась и с ведрами в одной руке и коромыслом в другой зашагала к колонке.
Подруги проводили ее глазами. Потом блондинка круто повернулась:
- Чего мы, в самом деле, носы повесили, Наташка? Тоже мне, попали в тупик. Пойдем сейчас по этой дороге в сторону вон того храма божьего, будем звонить, может, где-то и пустят на ночлег. Подумаешь, один день не повидаемся с твоими родственниками; кто же знал, что так получится?
Трудно было не согласиться с этим. В конце концов, это был единственный и самый верный выход из положения. Вздохнув, подруги взяли свои вещи и направились вдоль тротуара мимо домов в сторону видневшегося невдалеке монастыря.
Им не везло: то никого не оказывалось дома, то уже были гости, то просто не хотели пускать. Через некоторое время они дошли до перекрестка, что против школы, и решили свернуть налево. Как знать, не улыбнется ли удача в этом направлении?
Повернув, увидели скрытый кустами сирени большой двухэтажный деревянный дом с десятком окон и мансардой. Кажется, здесь жило несколько семей, возможно даже, это было общежитие. Девчата хотели уже постучаться сюда, но передумали: в мужское общежитие их не пустят, а в женском начнутся расспросы, - кто, что да откуда, - отвечать на которые не хотелось; они порядком уже устали сегодня и мечтали отдохнуть.
Они уже поравнялись с высокой, массивной дверью этого дома и хотели идти дальше, но вдруг Светлана остановилась, как споткнулась. Оказалось, подвели босоножки; на одной из них оторвалась застежка, так что продолжать путь стало невозможно: босоножка соскакивала с ноги.
Надо было тотчас починить обувь. Для этого требовались иголка, крепкая нитка и минут десять времени. Все это имелось в наличии. Они расположились на лавочке, что напротив двери, и Светлана начала копаться в сумке, ища иголку.
И никто из них не знал, что эта вынужденная остановка в теплый майский вечер у большого деревянного дома, похожего на загородный особняк, добавила еще одно звено к предыдущим. А сколько их уже было до этого? Если бы они дали телеграмму; если бы приехали дневным поездом; если бы у соседки не было гостей...
Так методично выстраивалась невидимая, зловещая цепь.
_______
Последний урок у малышей кончился, но 1-й "Б" не расходился. Это были не старшеклассники, которые, едва заслышав звонок, пулей вылетали из класса, будто только что все сорок пять минут их пытали раскаленными прутьями или загоняли иголки под ногти. Первоклашки, хоть и проучились уже целый год, но дисциплинированно и терпеливо ждали, когда учительница скажет, что урок окончен.
Совсем недавно всё для них, семилетних девчонок и мальчишек, было первым: парты, классы, первый звонок, первый урок и, конечно же, их учительница, единственная и неповторимая. Они все очень любили Веру Матвеевну Маркову, сорокалетнюю женщину среднего роста с аккуратной прической, открытым добродушным лицом, слегка подкрашенными губами и приветливыми глазами цвета лазури. Теперь они, уже октябрята, совсем другими глазами глядели на окружающий мир. Она научила их любить природу, птиц и животных, рассказывала им, откуда берутся и куда текут реки, кто и как строит города, как летают самолеты и почему плавают корабли. А когда осенью они ходили на экскурсию в лес, то все вместе - и учительница с ними - собирали красные и желтые листья. Там, в лесу, на поляне, залитой уже не греющим солнцем, Вера Матвеевна объясняла своим воспитанникам, какой лист они держат в руках, как долго растет каждое дерево и почему надо беречь зеленые насаждения. А потом она рассказывала про неведомые страны, где вообще нет деревьев или они растут, но не такие.
Эти листья ее мальчишки и девчонки положили дома в книги, а потом подарили своим мамам на день 8 марта. Какую радость и удивление вызвало это у родителей, а главное - как была растрогана каждая мама! Ведь ребенок, оказывается, помнил еще осенью, что скоро ее праздник. И никто не догадывался, что это дело рук Веры Матвеевны.
Она не ставила им двоек, несмотря ни на что. И, то ли благодаря усидчивости, то ли уважению и любви к своей учительнице, но октябрята из 1-го "Б" учились хорошо. Были, конечно, исключения, но где обходится без них?
Сегодня дети не расходились, потому что ждали внеклассного чтения. Она организовала это по собственной инициативе, каждый имел право уйти. Но никто не уходил вот уже полгода. Она читала им стихи Агнии Барто, Михалкова, Маршака, "Приключения Чипполино", "Приключения Травки" и много-много других детских книжек, а они сидели и, разинув рты и затаив дыхание, глядели на нее. Потом шумно выражали свой восторг, когда герою удавалось одержать победу над злыми силами, но хранили тягостное молчание, если он никак не мог одолеть врага.
Она не жалела своего личного времени, учила детей доброте, любви к родине, людям и не сомневалась, что ее ученики горячо полюбят литературу. Как знать, возможно, за этими партами сидят будущие талантливые писатели, журналисты или редакторы, которые через много лет, когда ее, вероятно, уже не будет в живых, с любовью и благодарностью вспомнят свою первую учительницу, привившую им любовь к книге, к жизни.
Когда начался первый урок, дети спросили Веру Матвеевну, что она будет им сегодня читать, и с нетерпением ждали, когда же кончатся четыре урока и они будут слушать сказку Пушкина о рыбаке и золотой рыбке. Она читала им целый час; наконец, призналась, что устала уже, да и им пора домой, родители ждут. Все согласились, но с непременным условием, что чтение будет продолжено завтра. Учительница улыбнулась и согласно кивнула в ответ. Потом, когда дети ушли, она листала книгу сказок, планируя, сколько прочесть на другой день, в субботу.
Через четверть часа Вера Матвеевна вышла из дверей школы и направилась к дому, который находился в прямом смысле слова в двух шагах, у перекрестка, налево...
И не знали дети, возвращавшиеся домой в этот погожий весенний день, что завтра их учительница не придет, и напрасно они будут шуметь, возмущаться и кричать, не желая учиться ни у кого другого, кроме нее. Не знала и Вера Матвеевна, что "завтра" для нее никогда не наступит, и никто больше не будет читать сказок ее воспитанникам. Никто тогда еще не знал, что эта пятница, этот ничем не примечательный день, окажетсяпоследней в ее жизни.
И кому бы могло прийти в голову, что причиной тому был шофер одной автобазы, не вышедший утром на работу по причине вчерашней веселой попойки. Именно он должен был в это утро привезти в магазин подсолнечное масло...
_______
На улице Шоссейной, в двухэтажном деревянном доме под номером 55 жила на первом этаже некая Анна Кузьминична, одинокая старушка лет восьмидесяти. Дом на две семьи: на втором этаже жили супруги Марковы. Вдвоем жили: он и она. Дочь в прошлом году вышла замуж и ушла к мужу на Кухмистерскую улицу, совсем недалеко отсюда. А сын в армии, вот-вот должен вернуться.
Так же и у бабки этой: два сына живут и работают - один в Москве, другой где-то в Подмосковье. А дочь уехала на север, теперь только письма оттуда пишет да шлет фотографии внуков в армейской форме. Сыновья навещают мать, спрашивают, не надо ли чего; нанесут воды целое корыто, кое-где подправят, подобьют ветхое жилье, накупят продуктов матери на неделю, да и разъедутся. Не раз пытались забрать ее к себе, но старуха стояла на своем: лет тридцать, почитай, она уж тут и теперь с этого места - ни шагу. Здесь жила, деда похоронила, здесь и сама умирать будет. Как ни уговаривали - ни в какую. Махнули рукой: бог с ней, раз так хочет; ходит еще неплохо, магазин, колонка - рядом.
Так и жила она одна, со всеми тихая и приветливая, ко всем добрая и внимательная. Иногда соседи попутно приносили ей из магазина продукты, но большей частью она ходила сама, зная, что это только на пользу.
Эта пятница для нее - обычный будничный день. Она проснулась, умылась, оделась, подумала, чего бы себе приготовить. Остановилась на картошке. Любила вареную макать в блюдце с подсолнечным маслом и заедать хамсой, опять же залитой маслом. Старуха, кажется, помешалась на нем: что бы ни ела - оно присутствовало везде. Исключение составляли блины.
Она поставила на керогаз кастрюлю с картофелем, а сама открыла кухонный шкаф, собираясь достать соль, и вдруг ахнула. Бутылка из-под масла была пуста! Господи, как же она забыла, ведь оно еще вчера кончилось! Вот оказия-то, придется идти. Что ж, идти так идти, пусть только сначала сварится картошка. А когда она вернется из магазина, та остынет наполовину в закрытой кастрюле - то, что надо.
Анна Кузьминична терпеливо высидела положенное время, сняла кастрюлю, слила воду, выключила керогаз и отправилась за покупкой.
Но ей не повезло. Едва она вошла в магазин, как продавщица крикнула из-за прилавка, что масло кончается, а новую партию сегодня почему-то не завезли. Бабка заторопилась, но шедший сзади мужчина оказался проворнее, опередил ее на секунду-другую. Он и взял последнюю бутылку; Анне Кузьминичне уже не досталось.
Они вышли из синего деревянного здания магазина почти одновременно. Шагая домой, она проследила взглядом за мужчиной. Тот, обрадованный, что ему повезло с этим маслом, быстро дошел до своего дома, открыл калитку и скрылся. Бабка посмотрела на номер дома и под ним увидела фамилию: Козловы. Вот так-так, да ведь она их знает, рядом живут! Но тот, что ее опередил, был ей незнаком; должно быть, это приятель хозяина, а может, родственник. Машина против двора - его, наверное. Она тяжело вздохнула и пробубнила себе под нос: "А ведь сегодня пятница... и чего люди не работают?"
Но Козлов был в краткосрочном отпуске, как и его приятель. Через несколько часов, когда жена вернется с работы, они уедут в Подмосковье к друзьям. Перед этим Козловы предупредят соседку, что вернутся в субботу вечером, пусть та присмотрит за домом.
Это было еще одно звено в методично удлиняющейся цепи.
Бабка, грустная, вернулась домой. Постояла в дверях у рукомойника, подумала, что вместо подсолнечного масла на худой конец обойдется и сливочным, надо только его сначала растопить. Она спустилась в подпол, зашуршала там вощеной и газетной бумагой, которой закрыты были банки. Потом зажгла старую, видавшую виды керосинку (многие уверяли, что она непременно доведет до беды, а потому советовали выбросить) и поставила на нее алюминиевую кружку с куском масла. Вернулась к рукомойнику. Стала мыть руки, посмотрела на ведра. Пусты! Надо сходить за водой, но это успеется, сначала легкий завтрак. Она разложила на столе теплые картофелины и принялась их чистить (она всегда варила картошку "в мундире"). А там, где стояла керосинка, что-то шипело и трещало. Господи, да ведь масло-то давно уж растаяло, чего же она ждет! Вот память, только поставила и тут же забыла. Нет, надо было все-таки на керогазе, там уж не отвлечешься, глазом не успеешь мигнуть, как все готово. Второпях она забыла прихватить тряпку и ухватилась за кружку голыми пальцами. Раскаленная ручка мгновенно напомнила бабке о ее забывчивости. Старуха взвыла, отдернула руку, и кружка с растопленным маслом полетела на пол.
Этого еще не хватало! Да что это с ней, отчего сегодня всё вкривь и вкось? Она поглядела вниз. Растекшееся по полу жирное пятно красноречиво указывало старухе на ее оплошность. Охая и вздыхая, она положила еще кусок масла в кружку, вновь поставила ее на крестовину, а сама пошла за половой тряпкой. Нашла ее у дверей, в прихожей, вернулась, стала искать глазами лужу и тут же наступила в нее, поскользнулась, потеряла равновесие и растянулась на полу, больно ударившись ногой о ножку кровати.
Нет, положительно, ей сегодня не везло: теперь вот еще нога. Она хотела подняться с пола, но не смогла: удар пришелся прямо по кости, и нога нестерпимо ныла. В голове шевельнулась запоздалая мысль: зачем керосинка стоит здесь?..
С трудом, но старушке все же удалось подняться и вытереть злосчастную лужу на полу. А в глазах от боли прыгали зайчики. И надо же было ей растянуться, а тут еще кровать эта двухпудовая, как бетонная плита, с места не сдвинешь. Она забросила тряпку в угол, выключила керосинку, дошла, хромая, до кровати и повалилась на нее поверх одеяла.
Прошло не так уж мало времени, прежде чем боль немного утихла. Ей удалось встать, доковылять до стола и позавтракать, вернее, уже пообедать. Теперь она стала размышлять об ужине. Думала, гадала и придумала: надо сварить кашу. Но тут вспомнила, что нет воды, да и молока тоже. Нет, сейчас идти никак нельзя, нога все еще тупо ныла. А всему виной подсолнечное масло, будь оно неладно, кончилось перед самым носом. Мужчина этот еще влез, нелегкая его принесла...
Размышляя так, Анна Кузьминична уселась в старое, обитое красным бархатом кресло, и принялась вязать чулок, решив сходить за водой позднее, часов в шесть, когда боль совсем утихнет.
Работа уже подходила к концу, оставался последний стежок на ремешке, как вдруг двери открылись, и из дома, кряхтя, вышла какая-то старушка в лиловом с цветочками платье и шерстяной бордовой кофте поверх него. В руках у нее два небольших ведра и коромысло. Вышла - и уставилась на девчат, а они - на нее. Глядели некоторое время друг на друга, потом Светлана спросила, догадавшись:
- Скажите, а здесь что, разве не общежитие?
Старуха подняла брови, пошамкала беззубым ртом:
- Нет, дочки, здесь люди... семьи... Не общежитие.
Подруги переглянулись. Это их устраивало; во всяком случае, дом был недалеко от Козловых, совсем рядом.
- Простите, а переночевать у вас можно?
Бабка не поняла. Светлана ей:
- Одну ночь только, бабушка.
Старуха молчала, соображая: слишком уж неожиданным было предложение. Девушки пообещали тридцать рублей. Вообще-то у нее две кровати, на второй они вполне смогли бы уместиться обе, да только это не совсем удобным ей показалось. У нее там все по старинке, ничего нового, а девчонки молодые, еще смеяться будут. Она сказала об этом, но они ответили, что это ничего, у них в деревне тоже не лучше.
Бабка все еще сомневалась, переступая с ноги на ногу, но девушки так настойчиво просили, что она сдалась. Ей стало жаль их. Ну куда, в самом деле, они пойдут, где станут искать ночлега, кто их возьмет, кому они нужны? А она одна, чего ей? Пусть идут. А тут еще ведра эти, да нога ноет... Может, они помогут и воды принести, не белоручки, чай, деревенские.
Она еще раз посмотрела на открытые, простые лица девушек и решила: так тому и быть. Пусть переночуют, жалко ей, что ли? А тут - людям поможет. Она любила делать людям добро.
- Ладно уж...
- А как вас зовут?
Она представилась.
- А вы никак по воду собрались, Анна Кузьминична? Давайте ведра, мы быстро принесем.
Бабка засуетилась, затрясла головой: вот кстати! Только чего ж они, пусть вещи сперва занесут, поосмотрятся, вдруг не понравится.
Но им понравилось. На кухне печь в углу, на ней кастрюли, сковородки, тряпки какие-то, гладильная доска. Печь, конечно, давно уже не топили, но кем-то выкрашена недавно, может, детьми. Здесь же кровать у стены с тремя подушками башенкой. У другой стены - стол с клеенкой в синюю полоску; над ним, чуть левее висят полки для посуды, рядом невысокий кухонный шкаф, внизу - старый сундук, накрытый узорной вышивкой.
Хозяйка объяснила: тут они и будут спать, если не возражают. Они не возражали, и она повела их дальше, заканчивать осмотр.
Деревянная перегородка отделяла кухню от спальни. Здесь тоже не было ничего мудреного: ковровая дорожка на полу до самых окон, слева кровать, тумбочка, этажерка, гобелены на стене - на одном олень в чаще, на другом гарем султана; икона Христа Спасителя в верхнем углу, перед ней - лампадка. Справа - платяной шкаф, круглый стол, два стула с высокими спинками, телевизор КВН, на нем сверху, вполовину закрывая экран, белая ажурная вышивка, которую удерживают от падения всякие слоники, собачки и т.п. Окно напротив двери. Вот и всё.
Девчонки закивали: чего там, и у них так же, только ерунды всякой, подобно этим слоникам, побольше. Телевизора, правда, нет еще, к соседям ходят, но скоро обязательно будет.
Они снова прошли на кухню.
- Голодные, чай? - осведомилась бабка, соображая, чем покормить гостей.
Девчата смущенно заулыбались, полезли в сумку и достали свои нехитрые припасы. Этого, конечно, было мало на сутки, и они собрались в магазин купить еще что-нибудь. Что ж, пока они будут ходить, она сварит им щей. Мясо у нее есть в подполе, капуста тоже, картошка, а вот хлеба совсем мало.
Девушкам не пришлось повторять. Где магазин - они знали, проходили мимо. Поэтому наскоро умылись, причесались, прихватили ведра и отправились за водой, потом - в магазин.
Когда возвращались с покупками, увидели на тумбе афишу. Подошли, поинтересовались и заахали. Афиша возвещала, что сегодня в восемь вечера в клубе имени IIIИнтернационала будут танцы. Приглашаются все желающие.
Как упустить такой момент? Да что они, в самом деле, старухи, чтобы сидеть весь вечер дома и глядеть в окно или в экран телевизора? Для чего тогда приехали в Москву?
Идею подала Светлана. Наталья, немного поразмыслив, согласилась. Только где он, этот клуб?
Они вновь повернулись к афише: внизу был пропечатан адрес. Им надо добраться до платформы Люблино, а там - где-то рядом. Вот и номер автобуса тут... Да это же тот самый, что привез их сюда, 29-й! Вот славно, чего тут долго рассуждать? Время уже семь, пока приоденешься, напудришься, пока доедешь - там и восемь. Да надо еще юбки погладить, слежались все.
И подруги заторопились к дому.
Через некоторое время они уже были готовы к выходу. И тут, открыв дверь на улицу, чуть не сшибли с ног какого-то мужчину с авоськой в руках. Тот посторонился, и они, извинившись, проскочили мимо. А вскоре обе - взволнованные, радостные - торопились от станции к клубу III Интернационала.
И не знали девчата, что шаг за шагом добавляют все новые и новые звенья к цепи трагических случайностей, приведших действующих лиц этой истории к страшному финалу.
_______
Человеком, с которым подруги столкнулись в дверях, был Борис Ильич Марков. Жил он с женой Верой Матвеевной на втором этаже, прямо над бабкой.
Работал Марков машинистом в депо Москва-Курская. В этот день он вернулся из рейса в четыре часа дня. Только они с помощником хотели было сдать тепловоз и идти домой, как их позвали на собрание. Потом долго продержали в диспетчерской, выясняя, кого, куда и на какой тепловоз планировать на завтра и на воскресенье. Наконец решили, и Борис Ильич направился к платформе пригородных поездов.
Домой он приехал уже около семи. Выйдя из автобуса, - остановка была почти напротив дома, - он увидел соседа, копавшегося в саду. Тот поднял голову, поставил грабли стоймя, облокотился о них.
- Привет, Ильич!
- Здорово, Петро, - остановился Марков.
- С работы?
- С рейса. Да пока собрание, пока то да сё... А завтра опять в рейс, некому больше, не хватает машинистов.
- М-да, - сосед почесал за ухом, - работенка у нас... Куда хоть рейс-то?
- В Харьков, в десять тридцать.
- Далековато. Когда же обратно-то вернешься?
- Суток через трое-четверо.
Сосед загадочно подмигнул:
- Эх, Ильич, а мне тут такое местечко указали! Клев отменный, но только до десяти, после уже не берет. Карась, представляешь, по полкило!
- Ты наговоришь, - махнул рукой Марков.
Петр приложил ладонь к груди, выпучил глаза:
- Серьезно! Честное слово, мужики из депо не дадут соврать, сами ездили. По целому рюкзаку приволокли. Есть еще подлещик, хорошая плотва, попадается линь.
- Это где ж такое?
- Платформа Купавна. Вот завтра махну чуть свет. Думал, может, вместе...
- Постой, завтра ведь суббота, у тебя рабочий день.
- Будет новая бригада, а мы отработали за этот день в прошлое воскресенье. Подали два новых состава; знаешь, сколько работы было? А там еще один локомотив вышел из строя. Хотели еще паровоз подбросить, да мы отказались. Совсем они уже, что ли? Время пять вечера, а им давай ремонтируй паровоз.
- Понятно, - протянул Марков, - до рабочего класса, как всегда, никому нет дела, лишь бы им было хорошо, план выполнялся бы.
Они еще несколько минут постояли, покурили, поговорили о том о сем.
- Да, жаль, что не вместе, - на прощанье сказал сосед, - а я уж и червей приготовил...
- Не могу, брат, сам понимаешь, - развел руками Марков. - В другой раз.
- Ну, будь здоров, Ильич.
- Удачной рыбалки, Петро.
И они расстались. В дверях Маркова чуть не сшибли с ног какие-то две девицы. Извинились, проскочили мимо, обдав его запахом пудры и одеколона, и побежали к автобусной остановке. Он посмотрел им вслед, подумал, откуда они здесь взялись, и решил, что приходили в гости к соседке. Однако, и знакомые у старушки! Усмехнувшись, он тут же забыл про них и стал подниматься по лестнице на второй этаж.
Сосед Маркова Петр жил в одноэтажном доме напротив, через грунтовку, выходящую на шоссе. Фасад от фасада шагах в двадцати, не больше. Жил с матерью, - ни жены, ни детей. На вопросы коллег и соседей отвечал: пока не купит машину, ни о какой женитьбе не может быть и речи. "Да много ли уже накопил-то? - спрашивали его. - А то ведь так и до пенсии дотянешь, немного осталось". Но Петр загадочно усмехался в усы и помалкивал, не распространяясь по поводу своих сбережений.
Работал он в паровозном депо слесарем, частенько они встречались с Марковым на работе и были не то чтобы хорошо, а просто знакомы. Задушевных, откровенных бесед у них не происходило даже на рыбалке, куда они временами ездили вдвоем.
Однажды Петр и его мать - оба заболели. Забрела из братских стран эпидемия гриппа и уложила обоих с температурой. Узнав об этом, Марков не побоялся войти к ним в дом, сходил и вызвал врача, а потом бегал по аптекам в поисках лекарств, которые тот врач прописал. Неделю провалялись Петр с матерью, и всю неделю Марков с женой приносили им продукты, ходили за водой, топили печь; вели, одним словом, хозяйство.
А когда Петр выздоровел, то отблагодарил соседа - подарил ему бамбуковое удилище. Трехколенное, новейшей конструкции. Правда, нелегко ему было с ним расстаться, и если бы не просьба матери, а также то, что удилище это ничего ему не стоило, ибо осталось от недавно умершего родственника, он ни за что его не отдал бы. Марков вначале заупрямился, видя неискреннюю улыбку приятеля, однако посчитал неудобным отказаться и принял подарок. Но сосед, как ни странно, с того дня стал хмуриться и даже меньше разговаривать с ним. Заметив это, Борис Ильич, в свою очередь, подарил ему стометровую катушку импортной лески. Такую, как говорится, днем с огнем. Отношения возобновились, и на том все забылось, но осталось нечто сближающее этих двух людей - рыбалка.
Вот с таким человеком, - соседом Маркова, - со второстепенным, скажем так, персонажем, и пришлось нам познакомиться. И никогда, быть может, о нем бы и не услышали, как не знал его до сих пор никто, кроме немногих знакомых и близких, если бы на фоне этой истории не обнажился внутренний мир этого человека, не стали бы понятны и видимы его стремления и место в жизни, которое он занимал.
_______
Девушки вернулись поздно, уже за полночь. Им, конечно же, было неудобно будить среди ночи старого человека, но, к их радости, в окне на кухне горел свет. Значит, хозяйка не спала.
Они постучали. Она открыла, посторонилась, пропуская их, стала запирать дверь на засов и вдруг насторожилась. Какой-то необычный, отвратительный запах ворвался в кухню через раскрытую дверь. До нее дошло: пахнет вином. Она оглянулась, подозрительно поглядела на своих квартиранток. Те слегка смутились, видно, поняли: им уже не скрыть, что молодые люди, с которыми они познакомились на танцах, угостили их вином. Они были такими культурными и обходительными. Ну как откажешь? А потом почему-то не хотелось прощаться. И если бы Наталья не настояла, возможно, они прогуляли бы до утра. Какое кому дело до того, что бабка будет поджидать их всю ночь, сидя у окна?
Хозяйка была не глупой и все поняла. Подруги, опустив головы, стали разуваться и разминать затекшие в новых туфлях ступни ног, а она сняла крышку с кастрюли со щами, отлила четыре половника в миску и поставила ее на огонь.
- Проголодались? - только и спросила, уже зная ответ.
- Керосинку не забудьте выключить потом... - напомнила бабка и осеклась, видимо, размышляя, не дать ли им керогаз.
Потом подумала, стоит ли уходить к себе, быть может, подождать? Но решила все же не мешать.
- Ложки в столе, там же и хлеб, - сказала она на прощанье и ушла в комнату, затворив за собой дверь.
- Говорила же тебе, - зашептала Наталья, - что бабка сразу догадается, потом стыдно будет ей в глаза смотреть, а ты - по чуть-чуть, а то ребята обидятся... Ну и черт с ними, пусть бы обижались, подумаешь... А тут на тебе, не успели познакомиться - и уже пьем с ними, как... Ну скажи, зачем это надо было?.. Пойми, стыдно. А ведь нам завтра еще целый день тут крутиться. Что мы скажем ей?
- Да она и не спросит, - вяло отмахнулась Светлана.
- Не спросит, но подумает. Зачем же озлоблять людей? Она ведь к нам по-хорошему. В другой раз уже никого не пустит. Люди тоже, как и мы, будут нуждаться в ночлеге, а она возьмет и не пустит...
- Да хватит тебе, - зевнула Светлана, потягиваясь, - от твоих нравоучений в голове гудит. Заладила одно: не пустит, не пустит...
Она поправила подушки на разобранной уже постели, откинула одеяло и, снимая через голову юбку, безразлично промолвила:
- После нас хоть потоп.
Бросила юбку на спинку стула, снова зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладошки:
- Ой, Наташка, спать хочу - умираю. Поболтать бы, мальчики уж дюже интересные попались... но нет сил... Потом.
И завалилась в кровать.
- А борщ? - удивленно спросила подруга. - Ведь ты хотела есть.
С подушки вяло донеслось:
- Борщ?.. М-м, борщ... щи... потом... все потом.
И она крепко уснула, как засыпает смертельно усталый человек.
Наталья с завистью посмотрела на нее. Счастливая... Может, тоже лечь спать, бог с ними, со щами...
И она, скрестив руки, уже ухватилась за подол платья, собираясь снять его, но внезапно покосилась на миску со щами. Черт возьми, ужасно хотелось есть! Она все-таки немного похлебает, а потом уже - спать. Ложиться так, на голодный желудок, тоже не весело. И она присела на кровати, решив ждать, не снимая платья, потому что зябла.
И вдруг - будто свинцом налились веки, а потом сомкнулись, не разлепить, как клеем их смазали. Какое-то время она боролась с искушением лечь на белую, манящую простыню и уронить голову на подушку, но уже распростерлось над ней, тихо укрывая жертву, черное покрывало вечности: сладостно ныло тело в предвкушении блаженства, гудели натруженные ноги, в тумане, как пьяные, начали шарахаться одна от другой мысли. Все-таки она еще успела подумать, что услышит, должна услышать, как зашумят в миске разогретые щи. Хотя разве услышишь?.. Для этого им закипеть надо... А к чему?.. И больше - ни одной связной мысли; неожиданно все поплыло, провалилось куда-то вместе с нею...
Вино сделало свое дело. Теперь она не услышала бы ничего, даже если бы под окном громыхнула пушка.
А щи уже шумели в алюминиевой миске и, бурно выражая недовольство невниманием к себе, начали, подобно лаве в кратере вулкана, булькать и плескать через край. И доплескались, загасили фитиль керосинки. Но их было два. Другой фитиль горел и, кажется, изо всех сил старался, но никак не мог поджечь собрата. А может, не хотел? Сам лишь шипел и потрескивал, потревоженный брызгами...
Тут и конец цепи. А в окно дома, злобно усмехаясь, уже заглядывает отвратительное создание с гнилыми зубами, носом крючком - пособница той, что с косой на плече...
... Среди ночи раздался негромкий взрыв. Емкость с керосином разорвало; он сразу воспламенился и стал быстро растекаться по полу, озаряя комнату оранжевыми язычками. Они торопливо, точно соревнуясь на скорость, подбирались к свисающей со стола скатерти, к висящим чуть не до пола шторам и тюлю, газетам и журналам у печи. Ко всему, что могли уничтожить в первую очередь.
Прошло совсем немного времени, и начали гореть, потрескивая, старые оконные рамы с перекладинами и наличники на дверных проемах. Пламя быстро поднималось по стенам, дверям, обоям. В кухне становилось нестерпимо жарко, от горящей краски шел противный запах, и Наталья, заворочавшись во сне, повернулась на бок. На полу оказался край сползшего одеяла. Оно тут же вспыхнуло, и огонь лизнул руку человека. Девушка вздрогнула, словно от удара током, открыла глаза и дико закричала. Комната была охвачена огнем, жадные языки пламени лизали все, что не оказывало сопротивления. Трещали половицы, рухнул, как подкошенный, кухонный стол, фанерная дверь в комнату хозяйки ярко пылала, все вокруг было в дыму и огне, и сквозь этот дым уже ничего не видно в двух шагах.
Светлана закашлялась рядом, вскочила, вытаращила глаза и истошно завизжала.
- Мама! Пожар! Мы горим!.. - вскричала она и бросилась прочь с кровати.
- Стой! Куда ты?! - крикнула Наталья.
- За водой. Там, за дверью, два ведра...
- Какая вода, дура, теперь спасаться надо, ничего уже не зальешь!
Но девушка уже спрыгнула на пол и тотчас с воплями заплясала на месте. Пол был объят пламенем, а она даже не подумала об этом. С обожженными ногами она вскочила обратно на кровать и безумными глазами уставилась на огонь, лизавший одеяло и матрас.
- Боже мой, неужто сгорим, Светка?.. - глядя на нее, протянула обреченным и не своим голосом Наталья. - Светка... Да говори же что-нибудь!..
Отчаянный, надрывный крик вырвался у девушки вместе с плачем:
- Сгорим? Мы сгорим?.. Я не хочу умирать! Не хочу, не хочу-у!!!
Она вцепилась пальцами, как клещами, в плечо подруги и стала ее трясти.
- Заткнись! - крикнула Наталья и глянула вниз, пытаясь разыскать туфли; но они были объяты пламенем.
Тогда она схватила простынь и разорвала ее пополам, потом еще раз, еще.
- Будем бороться! Может быть, победим... Делай, как я!
И стала обматывать ноги. Подруга недоуменно глядела на нее.
- Ты слышишь?! - закричала Наталья. - Быстрее обматывай ноги! Потом мы пойдем в огонь, поняла? Пойдем в огонь! Мы пройдем через него быстро и не сгорим живьем, не успеем; главное - не останавливаться, а ожоги зарастут. Я иду направо, ты - налево. Я - за ведрами, ты иди туда, где бабка; ее комната, наверно, еще не горит, вдвоем вам удастся спастись, там есть окно... А я... я попробую залить, а если нет, то выбегу в дверь, ясно?
Светлана кивнула. Рассуждать некогда, это был единственный путь к спасению. Обе бросили взгляд на одеяло. Они знали: тот, кто закутается в него, не обгорит. Их взгляды встретились. Наталья рванула одеяло, бросила подруге, а сама завернулась в остатки простыни и пододеяльника. Теперь все решала быстрота. Укутавшись, как решили, они вмиг скользнули на пол и бросились в разные стороны.
Но не так-то легко было найти дверь в коридор в густом, удушливом дыму. На это потребовалось время, и когда Наталья нашла, наконец, эту дверь, ее покрывало вспыхнуло. Еще минута, меньше - и она сама заполыхает. А спасительный выход - вот он, осталось только толкнуть дверь, и она будет на свободе, в коридоре, где, наверное, нет огня, где свежий воздух и ведра с водой...
Но она не смогла дойти.Дверь вся пылала и не подпускала к себе; плечом с разбегу ее не вышибить, запоры были крепкие. Оставалось вернуться и идти туда, где Светлана, откуда слышался ее надсадный кашель. Только там теперь было спасение. Быстрее, быстрее же, дорога каждая секунда! Ее руки и ноги уже обгорели, то тут, то там на них вздувались пузыри и лопались, шипя. Хотелось стонать, кричать, орать от боли, но она, стиснув зубы и глядя перед собой, пошла туда, где подруга. Справа лопались оконные стекла, но она даже не посмотрела туда. Там бушевал огонь, получивший порцию кислорода. Конечно, ей ничего не стоило рискнуть, ринуться сквозь пламя в окно и спастись; пусть с сильными ожогами, однако она осталась бы живой... Но там, впереди, была Светлана, ее Светка; уходить без нее - значило стать предательницей, к тому же она могла еще помочь спасти бабку. Та, наверное, задыхается сейчас в постели...
И вдруг совсем рядом послышался истошный крик. Наталья сделала еще шаг и наткнулась на подругу. Та завопила:
- Там все горит!..
Она была права. Невозможно было глядеть, огонь жег глаза, но Наталья все-таки посмотрела. Ужасную картину увидела она и крикнула:
- Смотри!..
И обе застыли на месте, уже похожие на огромные факелы...
Ковровая дорожка в комнате вспыхнула мгновенно, будто была облита бензином, и сразу же отрезала пути к отступлению.
Когда бабка проснулась, горело уже все, кроме иконы Христа Спасителя в углу и ее железной кровати. Она сразу все поняла. И, как раскат грома, в голову ударила мысль: во всем виноват проклятый керосиновый бачок, который где-то подтекал. Она сунула ноги в еще не сгоревшие тапочки и заторопилась к окну - единственному пути к спасению. Рамы еще не горели, но огонь уже подбирался к ним. Бабка ухватилась руками за оконные перекладины. Мешали стекла. Она выдавила одно, сильно порезав руку, но лучи от него, будто копья, ощетинились на нее со всех сторон. Да и отверстие оказалось ничтожно мало. Она быстро огляделась. Чем же ударить, выбить проклятое стекло? На глаза попались стулья. Оба горели, не взяться руками. А кроме них - ничего. Ей бы вспомнить про подушку, одеяло!.. Но не вспомнила. И решила, что надо самой делать ход, своим телом. Но для этого она должна забраться на подоконник. Как?! Что подставить? А без этого не влезть... К тому же за этим недобитым стеклом - другое, еще целое...
Будь прокляты эти двойные рамы! Что же остается? Только сломать их, а потом, когда их не станет, попробовать вскарабкаться как-нибудь. Может, удастся?.. Она вцепилась в рамы и дернула раз, другой, но не тут-то было. Она стала стучать кулаками по этому скелету, ставшему теперь для нее тюремной решеткой, толкать его локтями, плечами, трясти... Но с тем же успехом она могла бы попытаться сдвинуть с места паровоз. Деревянные бруски прочно держали в плену свою жертву, не давая ей вырваться из заточения и уйти от смерти. И не раскрыть створок. К несчастью, оконный переплет был сплошным. Только форточка наверху.
И тут старуха поняла, что ей уже не выбраться из своей тюрьмы, и это конец. Недоставало у нее сил, чтобы выломать перекладины, и слишком она была стара, чтобы попытаться выбраться наружу. К тому же она уже задыхалась и теряла сознание - вот-вот упадет. Оставалось одно - гореть заживо, и ей теперь от этого не уйти. Она опустила руки и заплакала. Потом повернулась к иконам и горячо помолилась Господу о спасении души.
Ей оставалось жить всего несколько минут, она знала об этом. Вся ее жизнь пронеслась у нее в голове за считанные мгновения, и в это время позади вдруг раздался крик:
- Смотри!
Она оглянулась, вспомнив о двух девчонках, ее квартирантках. И, о боже, она увидела их! Но как!.. Два призрака стояли посреди комнаты, завернутые в белую, почти сплошь пылающую материю, и оцепенело смотрели на нее, не двигаясь, сквозь вихри огня, бушующие вокруг них. Вид старухи пригвоздил их к месту, лишив способности двигаться. Так парализует человека внезапно возникшее перед ним призрачное видение. Они словно пытались заглянуть в бабкины глаза, прочесть в них свой приговор. Но не было в ее глазах ни осуждения, ни упрека, была только застывшая боль и жалость к ним двоим, таким молодым.
Старуха тихо вскрикнула: та, что слева, вдруг вспыхнула вся, быстро, как порох, и тут же исчезла в огне. Вторая закричала, в отчаянии метнулась куда-то, ткнулась головой в горящий шкаф, да так и осталась в нем по плечи...
Старуха вновь вернулась к окну...
_______
Супруги Марковы в эту ночь спали крепким, безмятежным сном. И невдомек им было, какая страшная беда приближается к ним. И не догадывались они, что в ту минуту, когда им обоим снились сны, внизу шла отчаянная борьба между жизнью и смертью, между человеком и огнем.
Борис Ильич проснулся первым оттого, что в комнате стало нечем дышать из-за едкого дыма, просачивающегося сквозь щели в половицах. Его смрадные голубовато-лиловые языки, извиваясь змейками, отовсюду тянулись кверху, заполняя жилище, и Марков понял, что им грозит. Он принялся будить жену, и в это время несколько половиц в дальнем углу занялись огнем, стремительно начавшим расползаться по полу, от двери к окну напротив.
Супруги вскочили с постели, дико озираясь вокруг, пытаясь сообразить, что предпринять, как вдруг снизу раздались душераздирающие женские крики. Стало ясно, что там заживо горели люди.
Марков бросился к двери, рывком открыл ее и увидел, что лестница, ведущая вниз, уже объята пламенем; мгновение - и гулко рухнули, разбрасывая снопы искр, несколько ее ступеней. Вот-вот обрушится она сама! Значит, тем, кто под ними, уже не помочь. Может, там уже и предпринято что-то для их спасения, кто знает; теперь надо спасать самих себя.
Закрыв дверь, Борис вернулся в комнату и принялся заливать пол водой из двух неполных ведер. Но зловещие, жадные язычки пламени уже прорвались отовсюду и лизнули тюль и шторы. Они мгновенно вспыхнули, потом огненными, дымящимися клочьями стали сыпаться на пол. И тотчас пол - сухой, горячий, вот-вот готовый обратиться в факел и ожидавший только поддержки от огня - вдруг сразу запылал. Вода уже не помогала, да и ведра были пусты. На пол летели горшки с цветами, вазы с водой - все, что могло остановить разбушевавшегося зверя. Но стихия бушевала все яростнее, получая пищу и набираясь сил.
- Вещи! Быстро! - крикнул Борис жене. - Самое необходимое! Скорее!..
Вера Матвеевна, держа платок у рта, вытащила из-под кровати чемодан и стала бросать в него пожитки: платья, штаны, рубахи... Внезапно встрепенулась: тетради ее первоклашек! Их тоже сюда! А еще? Что еще?.. Она схватилась за голову, взгляд заметался, выхватывая из клуб едкого дыма то одно, то другое... И вдруг поняла, что не до этого сейчас. Враг ждать не будет. Вот уже окуталась дымом кровать, трещат и горят голубым пламенем дверцы гардероба, ярко полыхают стол и стулья, и еще сильнее горит пол. Огонь, точно огнедышащий дракон, играючи поглотил два ведра воды и теперь, словно в отместку за то, что ему посмели противостоять, разошелся не на шутку, охватил своими красными крыльями все вокруг. Теперь надо было спасать жизнь, сию же минуту бежать из обреченного на гибель жилища, пока еще пол не рухнул у них под ногами и они не провалились в огнедышащее жерло вулкана. Он пробудился там, внизу и, разбрасывая вокруг себя мириады искр, изрыгал фонтаны огня.
Марков почувствовал, как припекает ступни ног. Еще немного - и загорится обувь. Тогда будет поздно! Он схватил жену за руку. Они оставили вещи посреди комнаты и бросились к двери, чтобы прыгнуть вниз мимо горящей лестницы... но не успели и, остановившись, в страхе невольно отступили. Прямо перед дверью, словно указывая на вход в преисподнюю, вдруг разверзлась пропасть. Половые брусья, доски, бревна - все это уже прогорело и с шумом ушло вниз, а сама дверь вмиг занялась огнем и тоже рухнула, но застряла. Покосившись, она продолжала гореть одной половиной наверху, другой - внизу.
Но это был еще не конец. Оставалось окно, ближайшее, и Марков бросился к нему, как к единственному, последнему другу. Только через окно они могут теперь спастись, прыгнув вниз со второго этажа. Только оно одно могло сохранить им жизнь, и Борис вначале даже не понял, почему оно не пускает их к свободе, почему держит в плену? Руки наткнулись на горячие металлические прутья... Проклятье, да ведь это решетка!.. И на другом - такая же. Черт бы ее взял, как же он забыл про нее! Впрочем, разве до этого было тогда?..
Вспомнилось, как год назад приходили из жилищной конторы и вставляли всем в окна такие решетки. Участились случаи кражи, и это считалось одной из радикальных мер в борьбе с этим общественным злом. Марков, в прошлом хороший сварщик, сам вставлял ее в оконный проем, а потом прочно крепил, приваривая к металлическим клиньям, вбитым в бревна. И вот теперь его работа проходила экзамен на прочность. Эта решетка бросала ему вызов. Кто победит: человек или железо? Жизнь или смерть?
Она хладнокровно ждала. И он, заскрипев зубами, вцепился в ее прутья и стал что есть силы трясти их, пытаясь сорвать со стыков либо вырвать штыри из гнезд. Но это было равносильно тому, чтобы вырвать с корнем дерево. Только исполинская сила могла бы одолеть эту решетку. Человек такой силой не обладал.
Текли мгновения, которым Смерть уже начала вести счет, и Борис с горечью убедился, что работа сделана им на совесть. Помочь теперь мог бы только топор. Но шкаф уже пылал, а топор лежал внизу. Где в этом вихре огня он будет его искать? К тому же топорище наверняка уже сгорело. И тут он вспомнил: где-то здесь, слева от окна, двухкилограммовые гантели! Что если попробовать ими? Гнезда, правда, не разворотить, но можно хотя бы попытаться разбить сварочные стыки и отогнуть прут или два. Он схватил гантель и стал бить ею по решетке. Безрезультатно; она лишь пружинила в ответ. Это было все равно что пробить плечом каменную стену. Стальные прутья только звенели на разные голоса, словно издеваясь над бесплодными усилиями человека, направленными на то, чтобы поколебать их несокрушимость. Вот если бы что-нибудь потяжелее... Но ничего под рукой не было.
Тогда он бросил гантель, вновь судорожно вцепился в железные прутья и полными отчаяния глазами уставился в темноту ночи. При свете огня он увидел, как какой-то человек бегал с ведром воды вокруг дома напротив, метался из стороны в сторону и поливал стены, боясь попадания искры от горящего через дорогу дома. Да это же сосед! Вот кто поможет им!