Москалёва Тамара Петровна : другие произведения.

Нюрка-почтариха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Барачные в голос признавали, что мимо Нюрки ни одна ширинка не пройдёт без запинки. И, правда, была почтариха недурна собою: крепкая, рыжеволосая, с быстрыми смешливыми глазами и пухлыми сочными губами на свежем румяном лице. Роста - чуть выше среднего, с привлекательными ямочками на локтях. Налитые формы и гладкая, как из белого мрамора, шея, - всё приманивало ухажёров. "Хороша Федора, да дура!" - наблюдая Нюркину жизнь, досадовали соседи.
  Похоронили Зою-соседку всем двором вскладчину. Ладно помянули и разошлись.
  Мощная Нюра-почтариха сноровисто домывала освободившийся угол в Зоиной комнате, которая теперь по закону доставалась ей, многодетной, в придачу к своей клетушке, размещённой в этой же квартире. Зоиных детей забрали приёмные родители. А на кухне за пустым столом скучал почтарихин поскрёбыш-Сашок (остальную поросль мать растолкала в интернаты-санатории). Мальчишка, болтая ногами, облизывал карандаш - художничал на листке бумаги и мурлыкал грустную песенку.
  
  "Почтарихой" Нюру окрестили тоже не зря - работала на почте. Ну "почтариха" и "почтариха", чего обижаться-то? Служба её не обременяла, даже нравилась: всегда на воздухе, всегда - с народом. А чем плохо-то? Ранёшенько, пока ребятишки спят, бегом - на почту! Там письма разобрала, газеты-журналы загрузила. Сумку - на плечо и... "ох, спина - моя кормилица!" - попё-орла по домам! Слава богу силушкой Господь не обидел! Печать в ящики сбросит, пенсии раздаст (приветливые бабульки чаем, а иногда ещё, чем покрепче, в благодарность угостят, а то и денежку с устатку подкинут "детишкам на молочишко") и - свободна! Бегом - домой! Нюрка в округе всех в лицо знает: и старых и малых! Кто радостью поделится, а кто и горем. В жизни-то разного хватает. И каждого почтариха выслушает, а надо - так и поможет, чем сможет. Бабульки её за аккуратность да за чуткость уважали. Собаки - и те хвостами виляли: пронюхали собаки, что у почтарихи для них кусочек сахару припасён, чтоб не цапнули сдуру!
  
  Ну а жизнь личную Нюрка тратила легко и без заморочек. Легко знакомилась-сходилась с кавалерами, легко с ними и расходилась. Всех беззаветно любила, за что и получала в подарок очередного ребятёнка. Вообще-то мужем своим она считала человека по имени Григорий. Какой же складный был Григорий, матушки родимые! Чистый Илья Муромец, только без бороды! Видно, каждая миска борща перерабатывалась его могучей утробой в тяжеленные мышцы. И вот этому-то "Муромцу" в дальних закромах своей души хранила Нюра верность.
  *
  
  Вечереет. На улице - мороз трескучий! На промёрзших столбах монотонным звоном гудят провода! У особторга - людская мельтешня: новый год на носу! Тяжёлые резные двери вывернуты наружу. Там, в дымном мареве, мерцает проникновенный голос Клавдии Шульженко:
  "Говорите мне о любви.
  Мне сегодня так радостно с Вами!
  Так согрейте же сердце словами о любви".
  
  Поблизости хохлатый рой приплясывает-пристукивает ногами. Красномордая "снежная" баба в заиндевелой шали, ряженная в белый халат с чёрным меховым воротником и дутые валенки с галошами, едва успевает открывать-закрывать волшебный лоток, прилипший к её необъятному животу: "В руки больше десятка не даём!" Из лотка валит пар и буйный запах горячих пирожков, который сводит с ума! Нюра, расфуфыренная не по погоде, в модной плюшевой жакетке (уже зуб на зуб не попадает от форсу) оббегает толпу - спешит занять очередь. "Барышня передо мной стояла!" - Нюру подхватывают крепкие руки и впихивают в толпу ближе к пирожкам. "Кто вы?" - удивляется почтариха. - "Григорий!" Нюра, понятое дело - молодое, смотрит на красавца, мороза трескучего не замечает... Боже мой... - конь-огонь необъезженный! Вот это да-а... А на улице-то уж и ночь темным-темна. И тусклая луна еле светит. И фонари на столбах вдруг ослепли - хулиганьё все лампочки рогатками повыщёлкивало да по Нюриной улице, которая, как на грех, вся в рытвинах да колдобинах, теперь и шастает - дамочками молодыми промышляет. Ну? И разве может настоящий джентльмен отпустить девушку одну?
  
  Ох, и вкусные же были тогда (купленные, как сразу поняла почтариха, на большое женское счастье), эти сморщенные в прошлогоднюю картошку ливерные пирожки! Ох, и ласковый же был этот Григорий - первый в Нюриной жизни возлюбленный! С ним девушка и новый год справляла в барачной каморке, полученной неделю назад от почтовой конторы. Свистит-завывает в трубе сатана-ветер. Беснуется вьюга-заметуха: крутит она залежалый снег, колкими горстями швыряет в Нюрино окошко. А в печке жарко трещат доски, выписанные с соседней базы. И в комнате тепло и уютно. На сумеречных стенах, пробиваясь сквозь печную решётку, подплясывают и блуждают сказочными тенями всполохи огня, скупым светом выхватывая строгие образа в углу. На столе, на белой скатёрочке - недопитое вино и стаканы... А на пуховых ситцевых подушках красавец-Григорий страстно мнёт молодую хозяйку и жадно целует её спелые груди. "...Моя... вся моя!.." - кипятком дышит он в Нюркино ухо. Его тело источает пленительный дух... Ммм... Она вдыхает его запах... запах силы... обладания... Она чувствует себя маленькой, беззащитной. Сердечко девичье трепещет! Каждая клеточка горит и сладко млеет... А там ещё Шульженко подливает из давеча купленной пластинки:
  
  "Говорите мне о любви,
  Говорите мне снова и снова,
  Я без устали слушать готова о любви"
  
  Шесть месяцев желанный кречетом обхаживал Нюру. Шесть месяцев длилось безудержное счастье! Ну и куй теперь, Гриша, железо, пока горячо! Друг сердечный колечко самделанное девушке на пальчик одел: "Прошу, Нюрок, твоей руки и сердца". И тут же заявил, что, если она откажет, то общей постелью им станет... мать-сыра земля. Ужас, как влюбился! Ну и куда же голубушке деться? - Амуры-то испепелили и Нюру вконец! и, конечно, согласилась она без промедления. И вот хмурой осенью, как раз в день бракосочетания, выскочил нарядный жених на двор по острой нужде: "ухх, чёрт... охх... крутит как!" и... Напрасно выглядывала суженого молодая почтариха в белой тюлевой фате, зря слёзы проливала... Напрасно и барак-курятник облизывался в предвкушении свадебного пира. В честь любимого Нюра и первенца своего назвала Гришенькой. И долго заходилась её душа, о друге милом вспоминаючи...
  
  Ну а потом... потом канула в бездну ещё одна нескучная Нюркина весна, за нею упорхнуло и весёлое лето. А потом ещё одно. И ещё..
  
  В пряную осеннюю ночку, как всегда, уложив свою слюнтявую гвардию, ожидала почтариха разлюбезного Аполлонария. Да, вот такое шикарное имя у кавалера. Уже три месяца Нюра с ним под ручку красуется - пускай, все видят, какой у неё замечательный молодой человек! Пятьдесят Аполлонаше. Ну и что? - Никто и не даст. Паренёк и всё! А прыти-и... ого-го! Именно, как у 15-ти летнего кобелька! Ураганисты-ый, жуть! Правда, тут же притухающий... но это ничего. "Сердцем добрый", - сразу поняла Нюра. К тому же не скупой - гостинцы приносит, иногда деньжатами расщедривается! Одна беда: писательский зуд Аполлонария донимает.
  
  Стукнуло ему однажды в голову, что он - поэт от Бога. А Нюра в этом ничего не смыслит. Ей сразу скучно делается, когда Аполлонарий начинает рифмой говорить. Он бледнеет, закатив глаза, нервно ходит взад-перёд, тонкие руки перед Нюрой заламывает! Ну и как закрутит словеса, как запутает спиралью!.. Чего сказать хочет... никак почтарихе не разобраться! Но вот Аполлонарий неожиданно для Нюры замолкает и смотрит на неё: "Правда, здорово?" Та в недоумении молчит... Аполлонарий злится: "подлость какая-то..." и в сотый раз громко с выражением повторяет таинственные речи, леденцом во рту их перекатывает из угла в угол, до пены прямо! Нюра сидит тогда вообще дура-дурой! Больно уж мудрёно всё... И, главное... как поддержать даровитого поэта разговором, вовсе не угадает...
  
  А познакомились они на почте - у окошка "до востребования". Нюра месяц подменяла заболевшую сослуживицу. А он письмо от какой-то редакции все эти дни спрашивал: "Будьте любезны, там должен быть конверт на... э-э... Аполлонария Козлова-Барановского". Первый раз Нюра хохотнула даже: "Ну и фамилия..." Но конверта Апполонарий так и не дождался. От какой редакции - не сказал до сих пор, мол, "тебе не обязательно".
  
  Теперь вот настряпала Нюра рыбных котлеток поджаристых, Аполлонарий, смерть как, их уважает, вишнёвочки в графин пузатый налила, перину помягче взбила и сидит-пождёт своего милого... А его всё нет и нет. Уже кукушка из часов выскакивать замучилась - нет Аполлона! Не пришёл он ни в ту ночь, ни в другую... Умотылял поэт со своим красивым именем в неизвестном направлении, оставив бестолковой музе плод высокого таланта. Ну, ясное дело, Нюра этот плод-то Аполлонькой и назвала.
  
  Потом был Витёк. Этот только-только освободился. Нюра с ним у бочки с квасом познакомилась. - Тащится Нюра с тяжеленной сумкой, жарища соки выжимает, мухи злющие нос искусать норовят, а в тенёчке - квас холодный! И народу - три человека. Рядом - он: голова редиской, сзади - хвостик. "Витьком кричи!" Нюру покорили его собачьи глаза. Как он смотрел на Нюру этими глазами! О-оо! Столько в них было преданности и чистоты! А какой услужливый: "Давайте, мадам, вашу сумку донесу". И донёс ведь.
  
  - Ни за что, блин, отсидел пятёрку, представляешь?! - играл желваками Витёк за вечерней чаркой в гостях у Нюры. - Какая-то сволочь грабанула заводскую кассу, а замели, блин, меня! - Витёк трудно сглотнул слезу. Похлопал опечаленными глазами. Выпил. - Вот ты... Нюра, скажи мне: где же она... справедливость-то, а? Откуда, Нюра, столько зла на белом свете? Скажи ты мне, Нюра дорогая!
  
  Нюра вышитым полотенцем нежно промокнула Витяшины умные очи, вытерла слюни. Она ласково прижимала гостя к взволнованной груди и гладила-гладила по хвостатой макушке.
  
  - Тяжело мне, Нюра... проходит жизнь-то... А жизнь-то ить одна, второй-то уж не выпишут. И надо жить её... Нюра...
  
  Хозяйка не стерпела - крепко поцеловала гостя в мокрые губы: "умный ты мой!"
  
  - Спасибо, милая Нюра... ты одна... меня понимаешь... - Витёк выплакивал на Нюркином пышном бюсте своё горе, крутил головой-редиской. - Пожалей меня... Нюра-а... да приласкай, трудно мне... а я... я за всё добром отплачу.
  
  Три бурных ночки от всего пылкого сердца жалела почтариха ушибленного судьбою Витька, три ночки ласками утешала бедного, ведь известно, что ласке и поросёнок рад. От всей души поила и кормила приблудного. А на четвёртое утро не обнаружила в мягкой постели ни самого Витька, ни с трудом накопленных детских финансов (государством даденных), а также и своих рублей, кровно заработанных и крепко завязанных в узелок, который надёжно был упрятан в потаённом месте за образами.
  
  Долго, не месяц-не два, горевала Нюра, мужиков стороною обходила. Но вот родила она Витеньку, и как-то незаметно сердце её оттаяло. И опять она жалела бездольных. Жалели и они её, невезучую. И государство, тоже свой народ жалеючи, едва поспевало за Нюрой подымать её детишек, дружно прибывающих на белый свет. Ну а как иначе, на то оно и государство.
  
  Барачные в голос признавали, что мимо Нюрки ни одна ширинка не пройдёт без запинки. И, правда, была почтариха недурна собою: крепкая, рыжеволосая, с быстрыми смешливыми глазами и пухлыми сочными губами на свежем румяном лице. Роста - чуть выше среднего, с привлекательными ямочками на локтях. Налитые формы и гладкая, как из белого мрамора, шея, - всё приманивало ухажёров. "Хороша Федора, да дура!" - наблюдая Нюркину жизнь, досадовали соседи.
  
  - Лидия Александровна, ну чё же я такая в мужиках-то невезучая?.. - кинулась почтариха к барачной ворожейке после очередного пустого романа.
  
  - А и правда, девка, плывёт к тебе одно хламьё, прости господи. Может, не клевать бы на всякого-то сразу? Обождать бы маленько, глядишь, и прибьёт кого путнего?..
  
  - Где же их взять путних-то? - вскричала почтариха. - И не могу я, тётя Лида, - она понизила голос, - не терплю я, понимаешь... долго без мужика... болею, - призналась женщина, не стесняясь. - Да и жалко мне их.
  
  - Хех! Жалко! - всплеснула руками Александровна, - ак чё ж они-то тебя не жалеют? Правда, что - дура набитая...
  
  Нюрка не возражала.
  
  - Ну, ладно, - сказала ворожейка, собирая королей и дам в колоду, - поглядим, чего же нам карты на сей раз скажут...
  *
  
  "Ну... вот и всё..." - выдохнула разгорячённая Нюра. Она встряхнула тряпку и постелила её у порога. Источая пар, легко выпрямилась, растирая занывшую поясницу. "Ой!" - хозяйка ловко поймала гребёнку, сползающую с разрушенной причёски, закрутила жгутом влажные волосы и воткнула гребёнку на место. Женщина повернула на сынишку круглое лицо в завитушках: из-под рыжих бровишек моргнули слезами васильковые глазки. Никогда ещё в этих стенах не было так пусто... Нюра смахнула розовой ладошкой градины пота со лба. Высморкалась в фартук и легко подняла ведро. "Посиди, пойду выплесну", - проурчала она грудным рокотом. Сынок увязался было за ней. "Сиди, сказала!" - мать накинула фуфайку, влезла голыми пятками в разбитые мужские бутсы (какой кавалер, убегая, их оставил, Нюрка так и не запомнила) и вышла. На мартовском дворе чернильная заволока уже глотала небесную синь. Неверные коты-сердцееды, не дожидаясь ночи, с шиканьем и душераздирающими воплями шастали по крышам стаек-сараек. Где-то в огородах перебрёхивались собаки. Из своей будки тягучим баском им подпевал Пузик.
  
  Хозяйка вернулась - у двери топтался сухощавый мужик в мышастой куртке. "Не зарастёт ко мне народная тропа, - усмехнулась Нюрка. - Кто ещё такой?" Мужик, не видя хозяйку, осторожно постучал по дверной ручке, прислушался...
  
  - Вам кого? - спросила Нюра. Она включила в подъезде свет. Пришелец вздрогнул, сверкнул очками.
  
  - День добрый... А... поминки уже закончились? - поинтересовался он, приглаживая вздрагивающим мизинцем франтоватые усы.
  
  Почтариха узнала усача - доставляла газеты. Это был артист. Так его называли: не Сергей Фроловский (как значилось когда-то в оперных афишах), а просто: "артист". Говорили, что он некогда солировал. Жил Фроловский в центре города чинно, семейно. Но в одночасье семейная жизнь полетела под откос. - Жена его, балерина, загуляла и вскоре, забрав сына, уехала с новым мужем в другие края. И настали для Фроловского тугие времена. Он с тоски запил и работу артиста сменил на место ночного сторожа в столовой. Там и кормился. Бедолага обменял свои шикарные апартаменты на конуру в замызганном бараке, здесь неподалёку. Этот барак тоже обслуживала Нюрка. Она изредка наблюдала, как артист, ещё не растерявший былой стати, крадучись, подбирает окурки в консервную банку, а потом смакует их, сидя в сквере у театра. "Господи, за что же Ты его?.." - сочувственно удивлялась женщина. Никто не замечал, чтобы артист пил на улице, но дома под койкой стояла батарея пустых чекушек. Нюре известно, потому как временами прибиралась у него. Артист обычно сидел на лавочке у своего окна с книгой или газетой. Завидев Нюру, вставал почтительно. "О-о-о, Анютушка-ангел мой! - встречал он её красивым баритоном, - не обрадуете ли сегодня письмецом?" Ласково так называл: "Анютушка". Сергей Леонидович, откинув рукою тёмный волнистый чуб, сквозь очки внимательно смотрел на почтариху и заметно бледнел при этом. Но писем артисту никто не писал... "Чернила разводят, - нерадостно шутила почтариха, - а пока разводят, давайте-ка я вам быстренько окошко сполосну, вон какое засиженное".
  
  Да, именно он, бывший артист, Сергей Леонидович, сейчас маялся у Нюркиных дверей.
  
  -Заходите. - Женщина собрала на стол поминальное. Налила пришельцу стопочку. - За упокой рабы божьей Зои.
  Сергей Леонидович тризничал, а Нюра, укачав наследника, села напротив и, подперев руками подбродок, жалостливо наблюдала.
  
  - Я знал Зою, - сказал артист, - покупал у неё подписные и хорошую литературу. Славная была женщина. Пухом земля ей...
  
  Почтарихе нравились его интеллигентность, бархатный голос. Нравилось и то, что она, простая почтальонка, вызывает интерес у... артиста! пусть даже вчерашнего. А Сергей Леонидович, раскрасневшийся, то и дело поправлял воротничок смятой рубашки и аккуратно хлебал лапшу. Аппетитно глотал блины с компотом: "Давно такого не едал". Впалые щёки его были покрыты седоватой щетиной, а сам он выглядел виноватым школьником. Внезапно свистанул ветер и захлопнул открытую форточку. По стеклу затарабанили капли. "Уу... ливень заряжает..." - сказала хозяйка и подтянула шторку. Через минуту за окном уже вовсю хлестал и плескался дождь. Приближаясь, сверкали молнии. Жуткими раскатами хохотал гром. Началась ранняя в этих краях весенняя гроза. Гость засобирался: "Пойду". Нюрка тоже поднялась: "Ну куда вы сейчас, Сергей Леонидович? Намокнете же, простудитесь... Переждёте грозу, а завтра уж и... пойдёте. Останьтесь..." - неожиданно предложила она. И вдруг... всхлипнула. И слёзы градом покатились по её пригожему лицу. Удивился Сергей Леонидович, растерялся: "Вот тебе и новости..."
  
  - Анютушка, ангел мой... ну... ну что вы?.. Вот ведь как... и здесь у нас гроза...
  
  Нюрка по-детски уткнулась Сергею Леонидовичу в куртку. Сергей Леонидович бережно гладил её пушистые волосы. И, конечно, остался - Нюре на утешенье. А назавтра он тоже не ушёл - хозяйка не отпустила. И с тех пор они вместе стали жить-поживать и... добра наживать! Как в сказке. Размеренно повели они по жизни свою семейную лодку. - До солнышка Нюра с мужем - уже на ногах: разнесут почту и вместе - домой! Там - завтрак (с пылу, с жару!). После - все домашние, наглаженные да начищенные, расходятся по местам.
  
  Сергей Леонидович обрастал заботами. Он прекратил выпивать. И не курил даже. Преподавал в музыкальном училище. Подрабатывал в детских садиках. Нюрин выводок называл его "папой Серёжей". А Нюра величала по имени и отчеству. Сергей Леонидович и домашней работы не гнушался: толкался в очередях, кашеварил и даже - о-о, ужас! что может быть страшнее для настоящего мужчины - стирал бельё! Соседи наблюдали, как он развешивает на верёвках, а изо рта... прищепки торчат! И давно все забыли неухоженного артиста. На глазах родился новый, уважаемый человек. По ночам Анюта прижималась к супругу, ласкала его тёплыми руками: "уютно с тобой... спокойно". Её горячие ласки наполняли Сергея Леонидовича новыми соками. Голова его кружилась от счастья. Он целовал её притягательные глаза, золотые кудряшки. "Анюта-спасительница моя..." И поражался Сергей Леонидович: "Это от неё... вот от этой женщины, мужики нос воротили?! Не понимаю..." Но скоро находил простое объяснение: "Бог Анюту для меня оставил". Одно омрачало Сергея Леонидовича: разлука с сыном. Отец везде и всюду запрашивал, но, увы. Позже выяснилось: бывшая супруга взяла себе и сыну чужую фамилию, и они жили за границей.
  
  - Во Нюрка-молодец! - говорила тётя Шура на соседских посиделках, - ишь как прибрала-приосанила мужика! И сама при нём расхорошелась - зажила по-человечьи! По театрам, глянь-ко, да по кинам ходют, не как некоторые... поллитры сшибают. И дома - чаша полная, и дети обихожены.
  
  - Да уж, любо-дорого смотреть, - вторили соседи.
  
  ***
  
  Вот и лето красное приспело. Молодое потомство, как всегда, в лагерях и санаториях отдыхает. А Нюра с Сергеем Леонидовичем скоротали вечерок у телевизора (да, кроме прочего, и на телевизор накопили!), ну вот... скоротали они вечер да и засобирались на боковую. Обоим рано вставать, печку топить, завтрак варить, да накручивать почтовые тонно-километры. А сейчас жена убирает со стола, муж посуду моет. Конечно, всё собща, всё вместе.
  
  - На почте этот раз... - позёвывая, говорит Нюра, - этот раз... дорожки выделили... В прихожку возьмём. - Она поставила чашки в сервант, подошла к мужу,
  - Сергей Леонидыч, ну хватит уже размывать-то... Идём спать уже... - шепчет она, обнимая мужа. Тесный халат расстёгивается, обнажая её искусительный стан...
  
  "Ну, за что... за что же она меня так полюбила-то? - тихо и радостно смеётся Сергей Леонидович, сидя на краешке постели. - Что же такого необычного во мне разглядела? - в сотый раз удивляется он и старается припомнить свои достоинства. Но... что поделаешь, выпала память и неизвестно, куда закатилась. Нет... не припомнит он в себе ничего такого особенного. - Какая же она славная! А сколько нежности, желания... А готовит как... ммм... Эх, ещё бы... ребёночка нам с ней..." Сергей Леонидович долго не может уснуть: умилённо вспоминает каждые день и ночь, проведённые с Анютушкой. Перебирает преимущества, которых у жены просто не счесть (никаких пальцев не хватит!) и которые скопились в одном (подумать только: в одном!) человеке. В окне висит луна и серебром обливает лицо и фигуру обожаемой Анютушки. Лихой ветерок колышет занавеску. И на душе свежо и - бесконечно хорошо!
  
  Глубокой ночью раздался тяжёлый стук в дверь. Сергей Леонидович, убаюканный радужными грёзами, крепко спал. Нюра метнулась в прихожку, весь сон слетел - "вдруг, с ребятами чего неладное?.." Щёлкнула свет. Она, моментально сбросив крючок с петли, распахнула дверь и... вскрикнула! На площадке стоял... Григорий! Да-да, её Григорий! - Всё тот же чудо-красавец! У Нюры потемнело в глазах. Свежий от весенней прохлады Григорий шагнул в переднюю и по-хозяйски замкнул дверь. Не успела Нюра опомниться, как он ни слова не говоря, тут же - с порога, сгрёб её, горячую, вкусную, с рассыпавшимися по голым плечам рыжими волосами, и давай тискать и жадно кусать пьяными губами шею, плечи, грудь. "Моя... вся моя... - хищно урчал он, оттесняя женщину в открытую кухню, - ммояя..." Всем телом он повалил её на пол. В Нюрину голову ухнул безумный и такой родной запах силы... мужского обладания! Дух этот всколыхнулся, наполнил Нюру до краёв! Сердце женщины взбурлило, ослеплённое неожиданной встречей. "Господи... люблю-ю...". И будто, демоны со всех цепей сорвались - страстная животная похоть... до боли... сокрушительнее, чем в их первую давнюю ночь, свела с ума! Вскипела кровь. Нюрку трясло. Она, в угаре безумного желания, сдирала с Григория одежду!.. "Всся... ммоя..." - прерывысто сопел он и благодарно вжимал и вжимал её в пол... и впивался в неё жарко, ненасытно... "Гришенька-а... единственный... - женщина задыхалась, - жизнь...моя..."
  
  Наконец... буря схлынула... Нюра запоясалась, собрала в резинку волосы. И тут она заметила у Григория багровый шрам на всю щеку.
  
  - Кто?.. За что?! - трепетными пальцами она погладила рубец, - больно? - и припала губами к израненной щеке Григория, - бедный мой.
  
  - Не бери в голову, - отстранил её Григорий, отдуваясь и застёгиваясь, - ты лучше скажи: кто у тебя там? - он, сдвинув брови, кивком показал на закрытую спальню.
  
  - Я щас! - почтариха мигом скрылась за дверью - соседняя комната озарилась ярким светом. Нюрка отшвырнула одеяло: "Вставай!" Сергей Леонидович, свёрнутый бубликом, мирно посапывал. Он широко улыбался: ему блазнилась полнейшая ерунда...
  
  - Вставай! - снова рявкнула почтариха.
  
  - Не... шшутите... ммаэстроо... - несвязно бормотал Сергей Леонидович. Он чмокал губами и улыбался, улыбался чему-то во сне.
  
  Нюрка взялась тормошить лежебоку. Не помогало. Тогда она со всей силы так тряхонула его, что бедняга чуть было не рухнул с кровати.
  
  - Да встава-ай же ты, в конце-то концов! Разлёгся мне тут!
  
  - Что... что такое?.. - Сергей Леонидович встрепенулся. Ничего не понимая, он искал одеяло. Сквозь прищуренные от яркого света веки, он обнаружил над собою растрёпанное чудище с горящими глазами и сжатыми кулаками. "Господи... что это?.." Сергей Леонидович судорожно шарил по тумбочке, наконец, нашёл очки и, в замешательстве, сел... Он смотрел на свою Анютушку и... не узнавал её... "Анютушка?.."
  
  - Уходи! - шипела жена. - Быстро! Видишь: Сам пришёл!
  
  - Почему уходить?.. Куда?.. Какой сам?..
  
  - Эй, чувак, тебе не ясно, что ли? - в проёме спальни, подпирая косяк, играл ключами верзила. - Ты, в натуре, слыхал, чё хозяйка сказала?
  
  Сергей Леонидович прижался в угол постели: "...кто это?" и, потирая лоб, тяжело дышал: "Что же это?.."
  
  - Мотай отсюда, пока цел! Не допёр, что ли? - приближаясь, грозно спросил детина.
  
  - Не допёр, дак щас объясню...
  
  - Да ты чё, вобще, разлёгся-то тут?.. - теряя терпенье, кричала хозяйка Сергею Леонидовичу. - Посморите-ка на него - прынц какой, а!.. - Она перешла на торопливый шёпот: - Добром говорю: уходи! Не зли его! Муж он мне, понял?.. Муж. Настоящий... хм, не то, что ты. Да и сын у нас. Уходи, не доводи до греха...
  
  Наконец, Сергей Леонидович проснулся окончательно.
  
  - Опомнись... Анютушка... - он сполз с постели. - Боже... Стыдно-то как... - и стал поспешно натягивать кальсоны, не попадая в штанины. - Это же мерзко... это... мерзко...
  
  Мужчина локтем задел радиолу на тумбочке - громко заорала пластинка:
  "Вы со мною опять... Повторите мне тысячу раз Вдохновенное Ваше признанье: "Я люблю только Вас".
  
  Сергей Леонидович был мертвенно бледен. Его кидало то в жар, то в холод. "Скорее... только скорее отсюда!" Кое-как одевшись, отставной супруг, не помня себя, запинаясь и падая, вымахнул из квартиры...
  
  Сергей Леонидович исчез. Не объявился он и в своём старом обиталище. "Рехнулась!" - оценили барачные Нюркин поступок. И щерстили почтариху громко в глаза, на чём свет стоит! А Нюрка... ей - плевать! Она зажила, припеваючи, с ненаглядным Григорием!
  ***
  
  "И снова, перейдя на "Вы", скажу с досадой и обидой: "Я - Ваш любимый, но... увы..."
  
  Сверкая фиксой, хрипловато-грубо пел Григорий, перебирая струны Нюркиной гитары с алым бантом. Он пел, а сам откровенно рассматривал Нюру после долгой разлуки. А она-то уж и вовсе не сводила с него затуманенного взора и, раскачиваясь в такт, тоненько подтягивала мотив. Песня брала её за душу. "Гришенька... родной мой... Дождалась". На радостях взяла почтариха недельный отпуск. Каждый день - праздник: сегодня - веселье, завтра - похмелье. Не успела оглянуться - уже и на работу пора. Она до работы, раным-ранёшенько, пока любимый спит, дров-угля из сарайки натаскает да печку жарко истопит. Супчиков, беляшей-оладушков настряпает и в одеялко всё закутает, чтобы горяченькое было. Сама на почту бежит да потом с толстенными сумками по адресам расправляется. Он - дома отдыхает: телевизор посматривает, бражку из Нюркиных запасов попивает и тёплыми беляшами-шаньгами закусывает. А ночью у них... медовое блаженство!.. В такую ночь однажды, почтариха, с интересом изучая дивные росписи на теле Григория, откровенно призналась:
  
  - Гриш, а ведь ждала я тебя... очень. Правда. Хоть и жила с... этим... Безо всякого интересу. А ты, как ушёл... так и пропадал где-то всё время... Где, Гриш? Как без меня терпел-то? Скучал же ведь.
  
  - Некогда было скучать.
  
  Григорий поднялся, заложив руки за спину, в домашнем халате и тапках Сергея Леонидовича стал расхаживать по комнате, мурлыча что-то себе под нос, потом закурил, открыл форточку. В окно взвизгнул паровоз, пш-шикая, дробно загромыхал. Потянуло копотью. Мужчина закрыл форточку, прямо в халате и с сигаретой лёг на подушку, роняя пепел, недовольно повторил: - Не до скуки было. А где я был, там уже нету. - Он глубоко затянулся и, пыхнув дымом прямо в лицо Нюрке, ядовито спросил: - Это ты-то ждала? - сказав это, он отчего-то стал раздражаться: - Красивая, я давно уже в курсе, как ты, ждала меня. Ты же, как Матросов на амбразуру, передком своим на мужиков кидалась! - Григорий сплюнул, замял сигаретку и швырнул в ведро. - И, слышь, Нюраха, давай, не будем мозги друг другу пудрить! И ещё запомни: тебе незачем знать, где я был и где буду. Усекла?
  
  - Ну как же... в семье-то ведь надо...
  
  - "В семье"? - усмехнулся Григорий, - "в семье"... - Он пристально посмотрел на Нюрку, строго осадил: - Короче так: никогда ни о чём меня не спрашивай! Ясно? "Меньше знаешь, крепче спишь!" - не зря говорят.
  
  Нюрка обиженно скуксилась: "партизан-разведчик". Однако, неожиданное сравнение с Матросовым её не то, чтобы уж сильно обидело, но озадачило. Она даже не сообразила сразу, как поступить: то ли промолчать, то ли оправдаться. Решила проглотить упрёк. А строгий наказ всё же запомнила и вопросов больше не задавала.
  *
  
  - Кучеряво ты устроилась, Нюрок! - заметил Григорий, вынимая из холодильника бидон с пивом, - пока меня не было, смотрю, прибарахлилась вся! - и обстановка вон, хрусталь и холодильник! - Григорий подошёл к зеркалу в полированной раме с узорами, посмотрел на своё отражение, огладил завитушки на раме, - да... ковры и зеркала кругом. Телек вон, как у министерши какой. Тюль со цветочками. Откуда шмотья-то столько, Нюраха?
  
  - Дак ведь, руки-ноги есть, Гриша! Работаем же... - Нюрка поперхнулась, - работали... на нескольких работах. На детей кой-чё дают. Копили - зря не тратили. Исполком каждую вёсну огород выделяет на дальних заимках, где мои папка с мамкой живут. Овощи сажаем... картошку, капусту. В лесу грибы-ягоды... там же не только воздух свежий. Запасы делаем, - отчитывалась хозяйка. - Опять же дети на государственном попечении: в круглогодичных санаториях да лагерях. Рыбалка тоже - он-то ведь бывало: ребят в охапку и - на рыбалку!
  
  - Хорош перечислять: "руки-ноги"! Короче, молодец!
  
  - Ага, как солёный огурец. Ты-то вот ещё ни копейки не дал на Гришеньку-то.
  
  - Не понял... Дак... тебе сильно деньги мои нужны, что ли?.. - изменился в лице Григорий и отодвинул стакан. - У самой вон хата ломится, а я должен... Ну уж дудки! Не хватает мне ещё...
  
  - Ой, Гриша, - испугалась хозяйка, - ну что ты мелешь-то вобще, а?! - радость с горечью перемешались в Нюриной исцарапанной душе. Ведь душа-то её женская любить просится, а не подобные разговоры терпеть. Почтариха примостилась к Григорию на колени, обняла его, стала давиться словами: - Эх, ты... "ломится"... - С дрожью в голосе прошептала: - Да мне, если хочешь знать, ничё такого и не надо! - Нюрка посмотрела прямо в глаза Григория, чмокнула в израненную щеку и с жаром заговорила: - Гриша, ну ведь не только же деньгами жизнь-то мерится, а? Есть же на свете что-то... большее... Мне вот, например, лишь бы ты был... - она осыпала мужчину целовками и залилась счастливым смехом. - Ай, да ну их, эти разговоры! Достань-ка лучше во-он ту кастрюлю! - Григорий хотел было шугануть ластицу - нечего, мол, приклеиваться! - но передумал и брякнул на стол ведёрную кастрюлю с засолкой: "тяжёлая, зараза!"
  
  - Вот - огурчики, помидорки, - хозяйка выкладывала в тарелку маринады, - всё с нашего огорода - закусывай-давай, сами солили! А это вот груздочки...
  
  - Солила-то... со своим чибисом, что ли? - с аппетитом налегая на разносолы, Григорий ехидно чертыхнулся.
  Нюрка не расслышала - гремела посудой. Она поставила жареную картошку с мелко нарезанным луком, - ты ведь такую любишь?
  
  - Ну, - загребая ложкой, подтвердил Григорий. - Нюрок, а водка у тебя есть? А то брага уж надоела. К ядрёному-то закусону охота чё-нить поядрёней.
  
  Через минуту на столе выросла поллитровка. И вот так, в большой любви да согласии, пролетел у голубков ровно месяц, как один день!
  
  - А давай к ребятишкам в санаторию съездим! Со своим Гришуткой познакомишься, он такой шкодный пацан! Тебе понравится, вот увидишь! - предложила Нюрка, - завтра у них как раз родительский, а то уже больше месяца, как мы с Сергеем Леонидычем там были. Да и кто он Гришутке-то, этот... Сергей Леонидович, вобще? Так... дядька чужой. А ты же, всё ж таки... отец родной, а видел сына лишь на фотке. - Григорий смотрел хоккей и слушал Нюру в полуха. - А парень-то уже взрослый совсем... про тебя всё спрашивает... - канючила мать. Она тронула Григория за плечо, - поехали а, Гриш? Ягод, грибов пособираем... там их страсть, как много! Варенья свежего наварим.
  
  - Поезжай сама. Я - в другой раз... - не отрываясь от телевизора, ответил отец и сбросил с плеча Нюрину руку. Помедлив, слегка оживился: - А ты... это... ты... надолго туда?
  
  - Как получится. Постараюсь побыстрей управиться, но, боюсь, раньше вечера не обернусь - дорога-то дальняя.
  
  - Понял.
  
  Чуть свет, Нюра, как всегда, быстрёхонько наготовила еды на целый день (Гришу не будила - пускай понежится в тепле), затоварилась нехитрыми гостинцами и зябким утречком поехала автобусами-электричками на побывку к своим отпрыскам. Сыну-Гришутке большой привет от его отца передала:
  
  -Так скучает по тебе - ужас! Счас прихворнул маленько, - соврала мать, - полегчает - вместе приедем, увидишь наконец-то своего папку! - За отца же и расцеловала сына.
  
  Всю обратную дорогу Нюре было чего-то не по себе. И домой тянуло... ну, прямо, как канатом тащило! И вот ведь смех-то - она уже соскучилась! "Гриша, миленький..." Хоть Нюра нигде не задерживалась (правда, забежала на минутку: пряников купила да любимых сигарет Григорию), но вернулась домой лишь в хмурую ночь - вся голодная, уставшая, чуток опят и костянки попутно нарвала - сами в кошёлки напросились на похлёбку да на варенье.
  Пришла Нюра, дверь аккуратно за собой прикрыла. "О-ох... наконец-то - дома". Внутри тихо... "спит..." Засветила в коридоре слабенький ночник. Впотьмах занесла в чуланку сумки с лесными дарами: "ничего с ними до утра не сделается!" Пряник - в зубы, и - "щас... к Гришке под бочок - сюрпризом!.." Ну а в спальне тоже: хоть глаз выколи! Растопырив руки "не разбудить бы...", тихонько наошупь посеменила к койке. "Ха-ха... ой, запнусь за коврик... не грохнуться бы... на Гришку-то! Во цирк будет!" Два шага прошла - испозевалась вся! - вот, что значит усталость. Щупает Нюра, щупает носочком - ищет кроватную ножку... Не найдёт никак... Неверными руками отыскивает в темноте подушку... кабы Гришку-то по головушке не зацепить... Хм... Где?.. "Гри-иш..." - позвала шепотком Нюрка - громко-то сразу нельза, вдруг спросонья напугается... Хозяйка остановилась: "чё-то со мной сёдня? - кровать не найду... правда, что - цирк!" Громче позвала: "Гри-ишаа..." В ответ - гулкий отголосок: "...ишша..." И опять - молчание. "Дрыхнет! Ну и ладно, не хочешь сюрприза - не надо!" - хозяйка потянулась к выключателю. Щелчок звонким эхом прокатился по стенам к потолку. Вспыхнул свет!
  
  И увидела Нюра, что... одиноко стоит на голом заплёванном полу в пустой комнатухе с голыми стенами, усыпанными отметинами от шурупов, которые недавно держали ковёр. Ни кровати, ни абажура, ни тумбочки... Ни-че-го! "Мама родная!.." Чёрной заплатой на белом фоне блестело пустое окно! Нюрку как молнией ударило! Забухало сердце, почуяв недоброе. Она взглянула на полку с иконами. Там - пустота и молочная бледность. Клочок кружевной задергушки свисал с гвоздочка на оторванной шпагатинке, прикрывая свободный угол... "Боже..." С Нюрки мгновенно слетел весь сон! Она, ещё не осознавая произошедшего, кинулась в другую комнату. - Комната была пуста с такими же лысыми стенами, испещрёнными дырками от гвоздей... Валялись почётные грамоты за Нюрин ударный труд на почте. Под ногами хрустели осколки затоптанного грязью цветного фотопортрета. На нём миловались чумазые Нюра с Григорием (голова к голове), а над ними застыли замызганные голуби с подписанной ленточкой в клювах: "люби меня, как я тебя!" Ни стола, ни стульев, ни телевизора... Ни-че-го. Чуланка осиротела без стиральной машины. Уныло ощерился кухонный проём без холодильника. На какой-то облезлой табуретке - порожняя поллитровка с залапанными стаканами, яичная скорлупа, огрызок жёлтой луковицы и хлебные крошки. Нюрка стояла в оцепенении...
  
  - Ку-ку! - гаркнула из часов кукушка, весело закивала. Хозяйка вздрогнула. "А... а Гриша?.. Где Гриша-то?!"
  Да-а... что с Гришей знали только голые стены да тёмные окна. Но они молчали.
  
  - Гри-и-шаа! - с ужасом заорала Нюра, - Гришенька-а-а! - Ноги вынесли её в подъезд. - О-ой, убили! Помогите! Каррауул! Гришу-у убили!
  Захлопали двери: "Когда? Где убили?"
  
  - А милицию-то вызвали? - появился дворник-Мартын и, припадая на ногу, зашёл в распахнутую квартиру. - О-о-о... один пшик остался... А... труп где? - обыденно сказал Мартын, будто он - постоянный свидетель таких событий, - труп-то... где? - переспросил он. - Чё-то я ничё не понял...
  Нюрка изошлась слезами, её душа замерла в страшных догадках.
  
  - Убили! И за окно выбросли! Гри-иша-а... - безголосо рыдала она. - Там смотреть надо...
  
  - Дак... а он сюда приезжал что ли?.. - спросил было Мартын, но, видя, что соседке не до расспросов, махнул рукой, - погоди, щас фонарь возьму да поищу! А ты зайди на кухню, сядь... на тебе ж лица нет... - дворник легонько подтолкнул страдалицу. Нюра, скинув на пол остатки чужого пира, села на табуретку. В её глазах бился испуг.
  
  - Анна Карповна, подождите, - со второго этажа, двумя руками держась за перила, неловко спускалась горбатенькая Таня. Она была беременна, и с чьей-то лёгкой руки её прозвали: "Танюха-Колобок". Она и, правда, была похожа на шар, из которого торчали голова, руки и ноги. Работала женщина юристом швейной артели (той, что спряталась в огородах, за барачным забором). Танюха-Колобок была толковой и многознающей. Она спросила соседку:
  
  - Анна Карповна, а вы... разве сегодня не переехали в деревню?
  
  - В какую деревню я должна переехать? - выхрипнула Нюра, вытирая красный нос, - к кому-у?.. Я у детей в лагере весь день проторчала-а, вот только что явилась. А тут...
  
  Скучились взбудораженные соседи. Перебивая друг друга, засыпали вопросами:
  
  - Ню-ур, а Гришку-та... где убили? - допытывалась Ефремовна. Она была в наспех надетой фуфайке на ночную сорочку и в огромных чунях на босу ногу. - Он сюды приежжал, что ли?
  
  - Тцы ты! опять "приезжал"! - раздражённо вскинулась хозяйка. - Да куда приезжал-то? Откуда? Он же никуда и не уезжал вовсе! Здесь он, вот здесь вот домовничал. Ну как вы не поймёте-то, а?! Я к ребятам-то ездила. Я! А его в это время здесь... убили! - она заревела-закашляла в платок, будто захохотала, громко, надсадно: "Гри-ишенькаа... Гриша-а..."
  
  - Выпейте, Анна Карповна, - сказала горбатенькая Таня, подавая хозяйке стакан с водой. Но хозяйка закашлялась пуще прежнего и только махнула рукой. Она охрипла. Разнесчастная почтариха! Она до бордовой красноты растёрла глаза и нос так, что на неё было больно смотреть.
  
  - Я виновата! Я! Зачем поехала, его одного оставила... Бедный мой, Грииша-а!.. Вот же сволочи-и... Он же им, сволочам, грабить не давал... - билась в догадках Нюра.
  
  Народ запереглядывался.
  
  - А-а, вот оно чего! - нервно всплеснула руками тётя Шура. - Ну дак теперь всё ясно! - женщина тронула Нюрку за плечо, наклонилась к ней. - Дак ты слышишь, дева, ты нащёт "грабить"-то... ты того... поаккуратней! Это же твой Гришка сёдня утром полную машину мебели и товару всякого вот отседова, из твоей квартиры, вывез. Понимаешь-нет? - Внятно и обстоятельно поясняла тётя Шура. - А с Гришкой-то ещё двое толсторожих... подсобляли. Вытаскивали всё сподряд и грузили: перины, ковры, холодильник, диван... Мы с бабками-то своими глазами всё видали. Мы же как раз на улице сидели. Вон и Таня с нами была и Мартын у своей лужи ковырялся. Ещё и удивились даже, почему без тебя распоряжается-то.
  Нюрка ёрзнула на табуретке, перестала всхлипывать.
  
  - Какую... машину?.. Куда?.. - сизо-красным лицом уставилась на тётю Шуру.
  
  - Дак мы же его ещё и спросили, куда, мол, ты добро-то грузишь? А где, мол, сама-то хозяйка, - перебивая товарок, выплёскивала новость стряпуха-Даниловна. - Твой Гришка и сказал нам, что в деревне, мол, у него дом... новый... с курями-огородом. Ему, мол, энтот дом от бабки в наследство достался. А в доме-то сразу шесть комнат! видал чё?!
  
  Тут Ефремовна опять встряла в разговор:
  
  - Сам говорит эдак-та, а сам смеётся и дружкам подмигиват. - В энтом доме, мол, и будем с Нюрой жить. Ребятам, дескать, там приволье: речка, лес, парное молоко... куры-петухи... не то, что, мол, у вас здеся - в газокамере. Нюра, дескать, щас в том доме как раз порядок наводит, а меня, мол, вот... с мебелью ждёт. Веришь, Нюрка, мы даже тебе позавидовали, ей богу! В таких хоромах жить будешь... как барыня. Да на свежести...
  
  - Ну, - подтвердила тётя Шура. - Ещё Гришка сказал, что вы с ним не обнародовали про наследство-то, мол, потому, что не хотели сглазить. Вдруг, мол, дело расстроится.
  
  - Торопились они шибко, чуть холодильник не грохнули, када на машину-то затаскивали. Двёрка открылась - оттудава чашки с едевом полетели - Пузику на радость - всё подобрал, не подавился! Гришкины мужики тогда ремнями затянули двёрку-то, - ввернула подробность ворожейка-Александровна.
  
  Соседки освободились от новостей и глядели на Нюру. А она с синими губами сидела, как на поминках. Появился запыхавшийся Мартын: "Никого не нашёл"
  
  - Анна Карповна, - спросила Татьяна-Колобок, - скажите, а есть ли и, правда, у Григория этот... унаследованный дом?
  
  Почтариха не ответила. Она обхватила голову руками и стала качать ею из стороны в сторону. Вдруг она упала на колени и, раздирая глотку, протяжно взвыла: "За што-о... Гри-иша-а... за што-о..." И ещё сильнее замотала головой. Нюрка ревела, и вой этот рвался из самых глубин её отжатой души. Было нестерпимо жалко соседку. Хотели уже "скорую" вызвать: не дай бог, сердце лопнет, но она отказалась. Нюрку успокаивали словами. Дали сердечные капли, напоили чаем с травками. И все были готовы реветь вместе с нею. Вздыхали и вполголоса обсуждали происшествие: "Да-а... всё подчистую замёл, хлыщ несчастный!"
  
  - Милицию надо вызывать и немедленно! - твёрдо сказала Татьяна. - Дядя Мартын, идёмте со швейки позвоним.
  
  - Куда идти-то, куда? - закричала тётка Груша. - У меня же телефон есть - на днях провели, забыли что ли?!
  
  - Не надо, - вмешалась почтариха. Она пришла в себя и казалась вполне спокойной, говорила медленно, будто взвешивала каждое слово: - Милицию не надо. Григория люблю. Ему, видать, барахло моё нужней, чем нам с детями.
  
  - Ха, вот дура, так дура, господи прости! - не сдержалась Александровна, - да неш оно ему нужно-то, а? Пропьёт жа! А у тебя дети... Об них-то думашь ли нет? Хм, любит она...
  
  Соседи согласно загалдели.
  
  - Пропьёт-не пропьёт - его пятно. А я... в церкву... - горько сказала Нюрка глубоко и шумно вздохнула. Ей было плохо: всю нестерпимо саднило, будто она сварилась в кипятке. Почтариха старалась ни на кого не смотреть. - Вот в себя приду маленько и в церкву пойду, - сказала она, глядя в пол. - Нагрешила - дальше некуда. Да ещё и детей без ничего оставила. - Женщина помолчала какое-то время, потом твёрдо продолжила: - Отмаливать буду: и за себя и за Григория. Вот только... отпустятся ли грехи-то... - нерешительно покачала головой и снова вздохнула. Больше она не стала ничего говорить, а лишь попросила соседей: - Вы идите пока. Все идите. Спасибо вам. Я одна побуду.
  
  - Да-а, ишь, как её перекособенило-то всюё... Хорошо ли одной-то сейчас? Не наложила б на себя руки... - усомнилась негромко тётя Шура. Обратилась вкрадчиво к почтарихе: - Ню-ур, Нюра... айда ко мне, а? Или я, давай, останусь с тобой?.. Щас перину принесу, подушки...
  
  - Идём ко мне... у меня переночуешь, - предложила одинокая Груша. Они в последнее время с Нюрой задружили и стали чуть ли ни подругами.
  
  Покусывая платок, Нюра о чём-то думала, по-прежнему не подымая взгляда, и не сразу ответила.
  
  - Идите, тёть Шура, Груня. Все идите. Спасибо вам. Не обижайтесь. Клянусь богом, всё нормально будет, я детям нужна.
  
  - Вот это правильно! Ну смотри тогда... зови, еслиф чё...
  
  Нюрка осталась одна. Она по-прежнему сидела на кухне и блуждала по углам бессмысленным взором. Ни крика, ни визга. Даже слезинки не выронила. Со включённым светом так деревом и просидела до утра. В груди у неё всё закаменело. А с рассветом подошла она к пустой полке - там ещё вчера стояли иконы, и взялась молиться. Богу всю свою душу наизнанку вывернула. Удивительное дело, ей полегчало! Она внезапно представила, что всё, трудом нажитое и враз потерянное... не принадлежало ей! Столы-стулья, то да сё... это же барахло! Нет, настоящее богатство (теперь думала Нюра), это её дети. И надо продолжать жить. Работать, подымать детей, только бы Бог дал здоровья. А барахло - дело наживное.
  В квартире было холодно - за прошедшие сутки всё тепло выстыло. Зашёл дядька
  Мартын, поставил у печки таз с углём, сбросил дрова. Потирая свои озябшие ладони, он поднёс их ко рту и погрел паром, - "смотри, какая холодрыга-то!" Дворник посмотрел на женщину. - Ну? Как ты? Гляжу, отошла маленько? Давай-ка протоплю чуток, а то околеешь совсем! Хорошо хоть сёдня выходной, на работу не надо. - Мартын захлопотал у печки. От плиты пошло тепло. Пока Нюра кипятила чай, сосед принёс из дома свою табуретку: "Дарю - сам состругал!" Хозяйка собрала на стол, вернее, на Мартынову табуретку. Дворник устроился на чурбан - сидят на кухне чай со вчерашними пряниками пьют.
  
  -Ты, смотрю, дочка, молодец, - похвалил Мартын, - взяла себя в руки, а ведь впору было повеситься! Вот так и держись! И правильно. Не шмотьё нас наживает, мы - его! А в жизни... ох, Нюра, всяко бывает. Жизнь... такая штука... иной раз, как поддаст под задницу, так и не знаешь, куда прилетишь! Даа...
  
  К Нюре спозаранку потянулись соседи. Кто несёт подушку, кто полотенце, кто посуду, чашки-ложки, кто простыни-наволочки. Райка-Рыбиха принесла большое пуховое одеяло. Нюрка не знала, как и благодарить всех. Зато в церкви она благодарила Бога за то, что Он окружил её хорошими людьми. А батюшка вразумлял прочувственно:
  
  - Знай, дочь моя, что уйдёт со временем тоска. Но и не тревожься, если вдруг нет-нет да и заплачет душа твоя вновь... И это хорошо, ибо, не очерствела, значит, живая... Главное, сохраняй душу в чистоте, а не пекись о плотских утехах и материальном стяжании. И Господь тебя помилует. Ведь сам человек не знает, какая сила в нём таится и на доброе и, увы, на злое. И человеческие отношения - загадка необъяснимая: на всё воля Господа нашего.
  
  И, правда, молитвы и слова тёплые да ласковые умиротворили Нюрино сердце и её взволнованную душу.
  
  - Слава богу, хоть сберкнижку ему сдуру-то не всучила! Телевизор к приезду ребят закажу, - радовалась Нюра. А соседи ещё больше радовались: их смешливая Нюрка-почтариха снова улыбалась!
  
  Время шло, и никто уже не узнавал в ней ту, беспутную, Нюрку - её, будто, подменили, словно, она заново родилась совсем другим человеком. И ей самой стало жить спокойно в кругу своих детей и душевных соседей. Так и шло почтарихино бытьё в хлопотах и заботах. Она понимала: её материнская задача: подымать и воспитывать ребятишек. Да, и с помощью государства тоже. А потому, старшие жили и учились: кто в суворовском на офицеров - будущие защитники страны, кто в интернате понедельно, а с младшим - Сашком, она жила круглосуточно.
  *
  Много лет провела Нюра-почтариха, обросшая детьми и сумками, в работах да в заботах. Кавалеров близко к себе не подпускала. С божьей помощью и государства вырастила детей достойными людьми. Сашок вон и, вообще, стал известным модельером. Ушла с почётом на пенсию и... утонула во внуках! Про Гришку напрочь забыла - отвернул он её от себя навечно. Правда, доходили слухи, что его за какие-то грехи посадила законная жена, которой он отвёз когда-то всё Нюрино добро до последней банки варенья. А вот Сергея Леонидовича... нет-нет да и вспомнит Нюра добрым словом. И чем дальше уходит время, тем чаще... И становится ей нестерпимо жалко и себя и Сергея Леонидовича. А уж стыдно-то как сделается - сил нет...
  
  Ну так что же Сергей-то Леонидович? Куда же он, в самом деле, пропал в ту злосчастную ночь?
  
  Да, и о нём слыхала Нюра краешком уха. Оказывается, он тогда оклёмывался до утра в своей барачной комнатушке. А ранним утречком завербовался в Ухту. Но уехал не сразу, конечно. Оформляя документы, несколько дней жил здесь же в городе, в общежитии культпросвета - в свой барак уж не возвращался. В далёкой Ухте работал в музыкальном театре и преподавал в хоровой школе. Там женился бездетно и там же похоронил жену. Там его и нашёл родной сын и увёз в Германию.
  ***
  
  Дивная пора тёплого бабьего лета. - В мягком осеннем небе, широко распластав крылья, тихо и плавно парит одинокая птица. Знакомый лесистый парк и пруд с утками; фонтан и разноцветные лавочки-скамеечки. Народ сидит, народ гуляет - чистым воздухом дышит. Детишки бесятся-резвятся. А из глубины парка крадётся волшебный голос Клавдии Шульженко:
  
  "Как и прежде, в тот памятный час
  После первых восторгов свиданий
  Повторите мне тысячу раз
  Вдохновенное Ваше признанье:
  "Я люблю только Вас"
  
  У фонтана на скамейке листает журнал господин в красивой шляпе. Он с удовольствием слушает легендарную певицу и подпевает в седые усы: "Я люблю только Вас". В этом же ряду, поодаль, на другой скамейке, аккуратно покачивает детскую коляску видная дама средних лет в тёмных очках и с пышными белыми волосами. Она откинулась на спинку и намурлыкивает песню из репродуктора. Но вот песня растаяла. "О-ой, мы проснулись..." Женщина приподняла младенца. "Смотри-ка: во-он уточки. Видишь, какие красивые уточки плавают?" Малыш захныкал. "Не доспал? - дама уложила ребёнка, дала соску. - Ну спи, спи давай!"
  Господин на соседней скамейке оторвался от журнала, прислушался... кольнули воспоминания... Голос женщины с ребёнком показался ему знакомым. Как часто с нежностью и с горечью перебирал он в памяти минуты счастья и расставания. Давно это было, но он помнил лицо, роскошные рыжие волосы. А пленительные глаза её, полные неги и страсти, и сегодня манят его из далёкого прошлого, свежее щемящее чувство опьяняет и сжимает сердце.
  Дама встала, снова покачала коляску. Мужчина плотнее прижал к глазам очки, вгляделся... и кровь, как молотом, ударила в голову! "Анюта..." Нет-нет, он не ошибся! Это была она! Она, его Анютушка!
  
  - Анюта... Анютушка!
  
  - Бог мой... неужели?.. Сергей Леонидович?.. Вы?
  
  Они ринулись друг к другу. Обнялись. "Простите за всё... простите..." - "Нет, ты прости... Каждую ночь во сне вижу". И он ведь изождался этого свидания! Он гладил её красивые белоснежные волосы "хороша-то как!" Он чувствовал её - "любовь моя... единственная". Всё подёрнулось туманом, сквозь который он видел те же страстные, чарующие глаза. Он целовал её руки и эти глаза. После многих лет разлуки... Она плакала. Прохожие с недоумением поглядывали на странную пару. Влюблённые же никого не замечали - перебивая друг друга, всё говорили и говорили... А в коляске, не мешая встрече, мирно посапывал малыш... Стоял чудный ласковый вечер - один из тех вечеров-подарков, какие бывают только на Урале. Обычно скупая на тепло природа, уж если расщедрится, то никаким жарким странам с нею не сравниться! Оттого и особенно ценны такие подарки. Да... А наши двое... они уж больше не расставались.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"