Аннотация: Рассказ бабуси (из цикла "Урал. Наш старый двор") Эх... жизнь...
(рассказ бабуси)
- Ну, чего ж тебе рассказать-то?.. Вроде, всё уж посказывала... - Бабуся положила вязанье на колени. Задумалась - морщинки заструились по доброму лицу. Поскребла спицей в голове...- Рази что - это...
Сколь время уж прошло, по сих пор помню. - Вздохнула:
- Ну, слушай:
* * *
В подвальну комнату нашего дома сразу после войны вселились муж с женой. Он - военный немалых лет. Осанистый такой, степенный. Она - тростинка, как щас вижу - белолица дамочка, лет на двадцать моложе.
Одевались они шика-арно. Польта, костюмы дорогие носили. А сколь пла-атьев у неё было... о-ой... не меряно - туфлей-лодочек модельных, танкеток всяких! Кажный день - всё новое. И что интересно - бывало, пройдут - так и потянет от них сладким ароматом... м-м-м... так и нюхал бы цельный день! Смеюсь, конечно! Ну, однем словом - пара славная была. Друг без друга - никуды-ы... не-ет - везде вместе, такие дружные. Ворковали, как два голубочка - он её - "Дунечка", "детка", она его - "папка", иногда "Егор Семёнович".
С людями обходительные были оба, вежливые - ничё не скажешь.
Служил Егор Семёныч какем-то военным чином. Дунечка книжки раздавала в нашей библиотеке. Жили тихо-культурно. Дома патефоном пластинки играли. Бывало, выйду на улицу, а у их из окон Русланова заливается! И так они ей ладно подпевают... о-ой... Стою под окнами да так сама и затяну... да... А то музыку слушают - не моего понятья.
Летом всё больше они любили гулять на берегу. Наш дом стоял у Мияса*. Бывало, выйдешь на берег-от - благода-ать! Речка чи-истая, не то, что нынче, искры по воде так и бегут. Веришь, видно было как рыбёшка играт-плещется. Кругом трава шелкови-иста... Народ семьями приходил. Вот и Дусянка с мужем облюбовали укромно местечко на полянке, там в свободные дни и отдыхали с утра до ночи...
В выходной, бывалочи, бегу я ни свет, ни заря от речки с бельём полосканным, а они мне навстречу - на свой лужок - "Доброе утречко, Лидия Александровна!" Прям, любо-дорого было глядеть на обоих!
С соседями больно не зналися, только - "здрасьте-до свиданья". А вот ко мне Дуся забегала редкий раз, когда мужик на работе чё-нибудь задерживался.
Про себя она сказывала, что жила в приюте. После, будто, работала в больнице де-то и на фельшера маленько училась. Недоучкой - на фронт ушла. С Егор-то Семёнычем там и познакомилась. Он - командир, она - санитарка. Вытащила, будто, его раненного на себе. Спасла. Ну и, как водится - влюбилась, молоденька же. Таких исторьев тада полно-о было! Отправили его сюды вот - в наш госпиталь. И она следом приехала. А там вскорости и войне конец настал. Да...
Соседских баб, колоченных-то мужьями своими, тех ши-ибко завидки брали. К примеру, Машка-Блевотина - та всё веньгала, дескать, повезло же девке с мужиком - такой обходительный, красивый...
- Как ты её назвала? - не поняла Надя, - "Блевотина"?.. Фу-у...
- Блевотина и есь! - торопко ответила бабуся, - После скажу - почему ей тако имя дала. - А внучку осадила сердито, - Ты, еслиф хошь дальше слушать - слушай, а нет - тада и не проси сказать чего... - Она, в сердцах поплевала на узловатую нитку, ссучила её, ловко поддёрнула - клубок весёлым котёнком проскакал под кровать.
- Ладно... больше не буду. - пообещала Надя. - Давай, рассказывай!
- А в комнатушке наверху жила забулдыжна пара-два сапога.
Он - беркулёзник, нервнай такой с рыбьими глазами. Волосёшки белёсы в разны стороны топоршатся, бородёнка жи-иденька трясётся вся. Мужичошка худущи-ий... ой... в чём тока душа дёржится. Страшно-ой, веришь, краше в гроб кладут, ей богу! А пьяница бы-ыл... несусветнай, не гляди, что на ладан дышал. Жена его - хохлушка Машка, - неизъежжена бабёнка, телом была гладкая да белая. Ну, чисто, свинушка-шанюшка! Против Лёньки-то она выглядывала куды луче! - Чёрны волосы вдоль носу на пробор присобраны да всё колечками. А вокруг головы - косы венцом уложены. Да... обличьем была краси-ива, язви её! Тока мозги набекрень. А уж зано-озиста-а...
Лёнька шибко ревновал - ак и было за что. Но вот сама ты посуди - кажный божий день у их - гулянка! Кажный день у их друзья-товарищи новыя. Напьются до зелёной сопли и как жеребцы давай Маньку шшупать в колидоре-то. Лёнька, бывало, поймат её за косы, намотат косы-те на кулак и ну охаживать, как сидорову козу! "Убью, ядрёна мать!"- орёт. О-ой... Откудаф тока силы брал? А Маньке - всё трын-трава!.. Веришь?
Говаривала я с ей по-соседски не раз-не два - не-е... куды там - в одно ухо влетат - в другое вылетат. Наступат вечер - у их опять веселье - дым коромыслом! Пьют-пьют, бывало, Манька вылезет в колидор, обрыгаться вся... тут же и свалится. Тьфу, страмота! - бабуся от души сплюнула. - Ну, ладно бы мужик, а то баба. За это и прозвала её Блевотиной. А ты говоришь... - старушка прервала рассказ. Поддевая петли, быстро зашептала: "...пять... девять... шешнадцать", - подтянула нитку, заговорила вновь:
- Ну дак вот... отвезли как-то Лёньку в больницу. Всё энто время, ты не поверишь, така тишина-аа стояла-а!.. Проходит сколь-то дней, смотрю, бежит Машка ко мне. Села вот эдак, как ты сичас, и давай душу открывать:
- "Знаю, тёть Лида, не любишь ты меня..."
- "Чай, не гривен, - баю, - чтобы тя любить. А уж, коли, завела разговор, так мои слова такие - вот гляжу я на тебя - прибранная ты - красивая. Ну до чего безалаберна-ая... Смотри - Дуня с мужем... А? Как меж собой хорошо ладят! Неуж и тебе неохота жить по-человечьи? А то пьёте - всё никак не напьётеся. Друзей себе таких же шалапутных завели. И где вы их тока находите? Уж истинно - "рыбак рыбака видит издалека".
- "Это всё Лёнька... с дружками своими. Ругается, если не привечаю".
И давай Маруська мне балаболить всё про себя.
Узнала я, что сынок у неё есь - с матерью Машкиной де-то на Украине живёт. Любит-де, она его шибко... Растосковалась - слёзы градом покатились.
Ээ... Да бог с ей, с Машкой!
Тут, слышь, стали замечать за Егор Семёнычем неладное. Бывало, выйдет на крыльцо да всё курит на крыльце-то... ку-урит... до-олго так. Потом выйдет за вороты, там постоит, а потом, глядишь... и - нет его! Проходит с полчаса - Дусянка следом на крылечко встанет, шалёнкой плечи укутат (а на улице-то - теплым-тепло) и всё осматриватся. Тоже за ограду выйдет... на завалинку присядет - оттэля озиратся...
Как-то бегу я с почты, смотрю - она. Спрашиваю:
- "Ты чего, Дуня, ненастная такая?.. Не Егора ли Семёныча высматривашь?"
- "Да..." - молвит.
- "Ак я его на главпочте тока что видала..."
Она удивлятся, шаль на плечи натягиват:
- "Ужин стынет..."
Сколь раз так-то вот одинокой сосёнкой стояла...
Однажды вечерком выхожу в ограду, смотрю, её дверь приоткрыта чё-то, но, вроде, нет никого... А на улице-то уж тёмно. Я - к двери, вдруг ушли, забыли закрыть... Ворья кругом да шарамыжников всяких полно болтатся, ограбят ещё чего доброго. Думаю, закрыть бы надо... Подхожу, слышу - всхлипыват кто-то. Забеспокоилась я ишо пуще. Дверь потянула, через порог зову тихонько:
- "Ты одна, что ли?.. - шепчу, - А чего сумерничашь-то?.."
Зашла я, свет включила. Она сидит на койке с подушкой мокрой в обнимку, красным носом шмыгат.
- "Эээ... да ты никак ревёшь?.. - подсела к ней, - Обидел кто ли чё ли?.."
- "Обидел... - скулит. - Папка... бросил... В Москву уехал..."
- "Как в Москву?! - ахнула я, - Нич-чё не понимаю..."
- "Что уж... понимать - горюнится девка, - у него... семья там..."
- "Эва!.. Как оно крутнулось-то..." - удивилась я. А Дуня мямлит, слова со слюнями глотат:
- "Насовсем уехал..." - Да так ревмя и заревела. Веришь, как дитё малое.
И уж так мне её жалко стало - сама с ней чуть, было, не заголосила, ей богу!
Кой-как успокоилась бабёнка и рассказала, что Егор Семёныч, на фронт уходя, оставил жену с тремя ребятёшками. С войны-де, им весточки слал, пока с Дунечкой не познакомился. Потом - госпиталь, да вот - жизь совместная.
Сразу-де, хорошо было... А после Егор Семёныч ночами перестал спать. Взялся письма семье писать. На главпочте получал ответы. Дуня находила кой-каке конвертики да потихоньку почитывала. Из писем узнала, что жена, вроде как, заболела. То ли врёт, дескать, то ли правду говорит. Но... правда-неправда, а уехал мужик. Да...
Сунулась девка носом мне в грудь и давай слезами-соплями обливать.
- "А ты раньше-то знала, что он семейный?" - спрашиваю, сама ей волосы прибираю-приглаживаю.
- "Знала... - говорит. - Да не то обидно, что уехал... Обидно, что... молчком вещи свои взял, не попрощался даже... - серчает Дуня.. - Лидия Александровна, Вы подумайте, ведь всю войну вместе... Вместе от смерти.... - она не договорила, платочек шёлковый закусила, головой замотала. - Папка берёг меня от всех напастей... Думала накрепко связаны... И вот... пожалуйста...- она промокнула глаза, нос. - Не знаю, как теперь жить буду... без него... Не смогу, ведь..."
Но вот проревелася всласть, замолчала и... вдруг её, ровно, кто в бок двинул! - Обхватила меня руками крепко, затормошила; глаза сделались сумашедшия! Веришь-нет, я ажно испугалась.
- "Тётя Лида, подсобите! - зеват, - Воротите его! Вы можете... я знаю..." - Слышь, на ворожбу мою намекат. "Э-э-э, дева... не пойдёт така канитель...", - думаю. Отсторонила её от себя.
- "Нет, - отвечаю, - не могу! - А сама вижу, чем дольше бабу жалеть, тем хужее для неё. - Ничё ты, Дуся, не знашь, - говорю, - потому, как разуменьем мы разошлися. Ты жизь видишь так, я - по-другому. Послушай меня, деушка, и погоди сопли мотать.- То не горе, что тебе трудно. Горе детям без отца скитаться. Ведь ежлиф раздуматься, а ну как в самом деле мужик-от к больной жене и детишкам поехал? А-а... то-то и оно... А про ворожбу тебе одно скажу - притянешь Егор Семёныча силком да потом не углядишь, как оно повернёт-то после... Опасное это занятье. Ушёл - назад уж не зови - обратного хода нету, запомни, Дуня. Господь посылат человеку всячески испытанья. Вот и тебе, видать, пришла пора."
- "Сколько же можно испытывать-то, - орёт, - а война - не испытанье?.."
- "Война, - баю, - она всем испытанье. А тут - другое... тебя одной касатся."
Ой-ё-ёченьки... Ну чё сказать? - Горе съедало девку прям на глазах. За одну ночь осунулась, постарела... Глаза нехорошо засмотрели. Успокаивала её как умела. Ак и чем тут поможешь окромя слов-то? Приворотами я не занимаюсь, а и занималась бы - никогда не пошла бы на тако дело... не-ет... - бабуся на минуту задумалась...
Ну и чё ж... осталась Дусянка, как перст, одна - ни девка, ни баба, ни мужняя жена. Одинокая жизь гнала её к людям, да не к тем... и не в ту сторону...
Ко мне-то она уж не стала захаживать, видать, обиделась ли чего... И то - какой ей со мной интерес?..
А вот к Машке-Блевотине шнырять заповадилась - её, как бы жалеючи, вином угощали. Она первой-то туды бегала тайко, а потом и вовсе в открытую. Ну и дошло до того, что там стала дневать и ночевать. Веришь, чуть глаза продерёт и - к ним. Я сколь раз замечала.
И закрутилась, заплясала беспутна Дусянкина жизь...
Ночью - веселье, днём, как говорится, тяжёло похмелье. Раз на работу не вышла - проспала, два... Потом и вовси забросила службу.
А новоиспечённы-то друзья-приятели, слышь, быстро взяли Дуньку в оборот. Тянули-распродавали её вещи под пьяный шум-гам, благо, на что позариться было. Повытаскали быстрёхонько, повынесли на "хитрый рынок" всё подчистую. Оставили голую комнатёнку. Ширмачи и только...
Как-то встряла я - хотела остановить, усовестить двух жуликов мордатых с Дуськиной свитрой да патефоном. Куды-ы там к чёрту - думала убьют! Да...
Ну и, слышь, туды Дуськино добро несут, обратно - полну сумку бутылок. А уж када распродали всё, брагу взялись глушить.
Люду, бывало, понабьётся в Манькину клетушку... Послетятся все, как мухи к навозу!
И Дусянка в шалмане энтом своё горе заливат. Блевотина там же крутится. О-ой... Пыхтят махрой цельными днями - дверь в колидор откроют! - сизый дым так и пова-алит... Мы ходим - кашляим-ругамся, а им -хоть бы хны! -песни горланят... как щас слышу - "И на дно её бросают в набежавшую волну!"
Они - себе зевают, а собачонка (Кукла у их собачонка была) - та себе вижжит-заливатся... Содом да и только! Да...
Дуська подопьёт, бывало - бежит на берег - на поляну свою. А то, как нажрётся до бессознательности, вытянут мужики её в колидор из сараюхи-то из Машкиной чуть ни нагишом... так и бросят у входа... Она, бедняга, валятся там в холоде, как в вытрезвиловке. Морду, бывало, в грязный пол уткнёт и выть начинат: "Па-а-апка, за что...". Обфурится, обрыгатся вся, страмота и только! А када и с Машкой напару морозятся.
Ребятёшки ходют через их, спотыкаются. Таращутся, смеются. Тьфу...
А то... сколь раз бывало бражники-то, слышь, раззадорят себя пойлом, повывалятся в колидор и айда спорить! Все краснорожия... о-ой... Раздерутся-перессорятся, крик галдёж, мат-перемат! Бывало и Дуську напонужают как следует - та ходит опухшая, в синяках. И Маньке наподдают за компанью... Милиция всех в околоток увезёт, а я Дусянку тихонько к себе утащу.
Тяну её, бывало, да приговариваю: "...нагайкой бы тебя да по голой заднице поохаживать..."
Ну дак и в самом-то деле, за короткий срок, ты не поверишь, молодая пригожая женшина превратилася в сизую щепину. Пораскрошилися, повыпали зубы, курить-смердить взялась. Войну прошла - не закурила, а тут... Просто беда, ей богу...
Она выспится-оклематся маленько, я её и давай уму-разуму учить да уговаривать:
- "Слышь-ка, дева, не дело топить горе в энтой отраве. Ты одна ли чё ли... брошенна-то жена? Время тако - баб полно, мужиков нету. А ну как все кинуты жёны запьют?.. Ты погляди на себя - неужели перед людями не стыдно, а? - рожа неумыта, башка нечёсана... Чего ты нарядилась в это рваньё, чувяки стоптаны напялила? Ведь лихо глядеть на тебя, честное слово... Оденься красиво, куделю расчеши... Ты вспомни, какой мамзелью-то была...
Работать бы пошла... зовут ведь. И пару найдёшь себе - О-ой...да ишо какого парня-то отхватишь!.. А так... мыслимо ли дело - жизь таку вести?..
Ты кого в приятели-то выбрала? Ну разви ж они тебе ровня - умной, красивой женшине. Остепенись, отойди от злыдней энтих. Помяни меня, Дуня, не кончатся добром твои гулянки-вечёрки. Наладь жизь, пока не поздно! А нет - дак себя и вини... А ведь делов-то всего - забыть дорогу к Блевотине энтой".
Она слушат, вроде, соглашатся - вроде, как и стыдно ей делатся.
Ну вот так, помню, поругаюсь, а наутро, веришь-нет, она опять бежит к Машке, и опять у их - дым коромыслом! Веселье. Грязища, вонища...
А то и так бывало - ночью пьют-пьют, а утром Блевотина летит, раскосмаченная вся, как шишига:
- "Тёть Лида, дай на хлеб Христа ради! Лёнька жрать хочет, ругается..." - Слышь, и ведь не стыдно просить!
- "Щас! - говорю, - открывай карман шире... Я тебе денег дам, а ты в шинок помчисся! Вы чё же всё по займам-то бегаете? - спрашиваю, - Работать надо как люди, а не поллитры сшибать... Ох, Манька... будет те канителиться-то со своим забулдыгой, ежлиф он тебя, как ты говоришь, спаиват да дружков-алкашей велит привечать. Оставь его не то..." -
Та квасится, трясёт хмельными губами. - "Не могу-де... жалко... ведь он - плохой совсем, - должно, помрёт скоро..."
- "Больной, говорю, - а пьёт в три горла, и ты - туды же... Лечиться ему надо, а не четушки считать! А ты- тоже хороша птица... и-эх... Вон и Дусянку к себе привадили... Пропадат она с вами. Неуж не жалко бабу-то? Погляди-ка, чё вы с ей сделали?"
- "Ох, яс-сное море, а! - шлёпат Манька себя по ляжке. - А чёй-то мы с ней такого сделали?- спрашиват да зло эдак, ровно, дразнится, - Скажи-ите на ми-илость, жа-алость какая! Никто её не держит! Поди, не дитё малое, неразумное - пусть не ходит..." - и как рассмеётся-закашляится прям в харю мне, слышь?
- "Фу, отвороти рожу-то, перегаром разит за версту", - говорю ей, сама отворачиваюсь. Манька кулаком рот-от зажимат, меня спрашиват:
- "Ну дак чё, не дашь денег-то что ли?.."
Представляшь? Говорила-говорила ей ндравоученья... А-ай, всё- пустое...
Вдруг Машка-то, слышь, со стула как пова-алится на пол промеж койками!.. (Комнатушка у нас была совсем тесная - только и помещалися, что две кровати да стол). Уцепилася руками за ножки коек-то. Посинела вся, глаза закатила, ногами скёт... Страх божий... Заскрипела зубами. Широко рот-от разеват, как рыба воздух хватат. Кровати ходуном заходили. А изо рта пена клубами как пова-алит... веришь? Та-ак я перепуга-алась! Лежит она вся в пене как в шубе. Волосы слиплись... Мать честна-ая! Хотела, было, я в наш госпиталь бежать за докторами, но тут вскорости пена вышла, дыханье сровнялось.
Машка глаза открыла...
- "Э-ээ... девка, да у тебя падучая... - говорю. - Чё ж ты делашь-то с собой, а, Манька? Ну тебе ли пить, язвило бы тебя в душу? Тебе же лечиться надо, а ты... А-ай... вам хоть заговорись..." - подосадовала я уж в который раз.
Вот те и бабы... Мне Маньку нисколь не жалко, веришь? А Дуняшка... та всё перед глазами мерещится... да... - Бабуся обхватила подбородок ладонью. Замолчала, глядя в одну точку, закачала головой... Встрепенулась, тихо заговорила:
- Ну и тот раз, веришь, как счас вижу, валятся Дуська в колидоре, я подошла - так и остолбенела - она приподнялась на руках, как ящерка, трясётся, жилы на шее верёвками обозначились, глаза выпучились - вроде молоком облилися. Ох... не скоро ещё забуду я те оловянныя глаза. Да... Развезло её, мычит себе под нос чего-то, слова застреют - горло затыкают. Мотат кудлатой башкой, силится чё-то сказать - не пойму никак. Разбираю тока - "Тётя Лида...". Но вот она вытолкала слова-те из глотки... и слышу, вроде, шепчет - "тошно мне... не могу больше". Рот скривила. Ишо чё-то сказать норовила - я так и не разобрала. Помню, проворчала ей, дескать, у меня один сказ - "Не можешь - не ходи туды, сколь уж говорёно- переговорёно..." Тебя канатом-де, к ним никто не тянет, права, мол, Блевотина-то.
- "А-а... чё с тобой сичас без толку рассусоливать... теперь уж завтри - на тверёзу голову..." - отмахнулась я, помню. Опять её к себе притащила, уложила спать.
А назавтри спозаранку нашли её мальчишки уже холодную на заветной полянке у речки.
Веришь, как на духу говорю - даже не слыхала, как она ушла... ночью должно... не знаю... брехать не буду...
* * *
- Ну вот и всё... - бабуся, кивнула горестно. - Жалко девку, конечно, да и себя корю - не удержала, дурья башка...
- Ну а Манька... "Блевотина" с мужем как?
- Блевотина и есь... "Как-как"... Как должно и быть... Мужик околел, царство Небесное, не к ночи будь помянутый, - бабуся перекрестилась, - Сколь же пить-то можно? Здоровому невмоготу столь дерьма в себя вливать, а он больной был. Ну а Машка... та домой на Украину уехала, к ребетёнку. Письмо высылала с карточкой. Да ты видала карточку-то.
Эх... жизь... К кому какем боком повернётся. А ты говоришь...- старушка покачала головой, - И всё эта пьянка чёртова, сколь жизней загубила! Страшней любой войны, ей богу!.. Но кто бы чего там ни говорил, скажу одно: всё ж-таки человек - сам себе командир.- бабуся вытянула из-под кровати клубок - беспалый носок закрутился, запрыгал на спицах.