Юм Александр : другие произведения.

Оскол

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1942 год. Ленинград. В город рвутся враги. Не только фашисты, но и те, кто идут по следам боли, горя и страха. Они из другого мира, им нужны человеческие жизни и с каждым днем их становится все больше. Офицер-фронтовик Андрей Саблин попадает в состав Особой Комендатуры и защищает родной город от наступающей нечисти.
  
  Глава 1. Диверсанты, парашютисты и патруль комендатуры
  
  Разбудил меня сильный грохот. Боец, ввалившийся в каптерку, сбил тумбу с графином и что-то кричал, давя сапогами битое стекло. 'Товарищ... гибель... позиция... фашист...' - слова будто падали в глубокий колодец с ватными стенами и вязли, перемешиваясь в кучу.
  Зеленый силуэт, маячивший в дверном проеме, напоминал Петю Рузайкина, но вопил почему-то эренбурговским* голосом. Я не сразу разобрался в этих чудесах и все никак не мог понять, чего хочет от меня этот конопатый ярославец. Наконец удалось отбросить цепкие руки сна и спросить более-менее внятно:
  - А что, стучаться и докладывать уже не надо?
  Петя сделал несколько неуверенных шагов вперед.
  - Красноармеец Рузайкин прибыл с донесением!
  - Ну?
  Переминаясь, Петя захрустел осколками.
  - Нашу группу срочно на выезд - агафоновских бомбой накрыло!
  - Так, а мы причем? У них же задания со спецдопуском.
  Рузайкин зачем-то снял пилотку.
  - Некого больше. Начальство за дверью сперва орало, что накрыло Агафонова, потом орало, что не знает, кого вместо него послать, а потом зашел я. За кипятком. Ну и...
  - И что прикажешь с тобой делать?
  Заглохший Эренбург освободился из радиоплена и рявкнул из репродуктора на стене: 'Убить проклятого гада!' Рузайкин вздрогнул и, надевая пилотку, прогнусавил:
  - Мне тоже собираться, товарищ старший лейтенант?
  - Конечно! Впереди всех побежишь...
  Я поднялся и пошел будить патрульных.
  
  * Эренбург И.Г. - советский писатель. Во время войны его радиовыступления завоевали популярность среди населения.
  
  Ребята отбивались, продирая глаза, а вечно неулыбчивый ефрейтор Лиходей даже бросил в меня сапог. Однако ж потихоньку наладилось и дальше как-то удачно пошло: запыхавшийся Бейсенов - уцелевший сержант из агафоновской команды - сообщил, что нужно всего три человека и то ненадолго.
  Во дворе нас дожидался чахоточный грузовик-полуторка. Поеживаясь и зевая, Лиходей с Петей полезли в кузов, а я попросил у водителя газету. 'Ленинградская правда'. Почти свежая, за 5 мая 1942 года. Так... 'В течение ночи на на фронте чего-либо существенного не произошло'. О, про нас: '... части, действующие на одном из участков Ленинградского фронта, в бою с противником захватили 6 немецких танков, 10 орудий...'
  - У-чис бить вра-га, - прочитав по складам заголовок, Бейсенов тронул меня за плечо: - Ехать нада.
  Я присоединился к своим, перемахнув через борт пикапа. Бейсенов, усевшись на правах старшего рядом с водителем, скомандовал, и грузовик тронулся, оставляя позади стрельчатую арку. Часовой у ворот поправил винтовку, а выскочивший за шлагбаум комиссар Теплов что-то прокричал вдогонку, тыча пальцем в браслет часов. Я махнул рукой: не беспокойтесь, мол, задерживаться не будем.
  'ЗиС' был старый, вызванный к жизни по крайней нужде, и казалось, что на крутом ухабе его рассыплет, как отслужившую телегу. Но водила рулил аккуратно и довольно быстро мы добрались на Звенигородскую улицу. Стуча движком, первенец автоиндустрии проскочил расклеванный снарядами поворот и заглох у плавбассейна.
  Бейсенов, перед тем, как скрыться в проходном дворе, показал на карте место встречи. Мы сверили часы и привычным патрулем двинулись вперед - маршрут Агафонова я в общих чертах представлял.
  Гладко и спокойно занялось утро. Не отвлекали подозрительные граждане, которым вздумалось побродить по Ленинграду, не матюгались усталые шофера с несвежими документами, не попадались фронтовики-трехдневнотпущенники. Даже не прятались в подворотнях работницы фабрики 'III-го Интернационала' - им, беднягам, после ночной смены на заводе переждать комендантский час не позволял директор, а пропусков, понятно, не имелось.
  Солнце поднялось одним махом. Обычно светило настороженно выглядывало из-за туч, словно боясь напугаться чем-то страшным, и только спустя час-другой приступало к работе. А тут одним махом.
  Город будто забыл ненадолго мраморный холод стен и выполз из сырого блокадного тумана. Безусловно, война никуда не исчезла и следы ее - россыпи осколочных шрамов на зданиях, бумажные кресты на окнах, крытые брезентом грузовики, всё идущие на юг - никуда, по сути, не делись. Но как-то отошли они на задний план, уступив место майскому ветру с запахом сирени. Воздух освободился от гари, копоти и того особенного зловония, что приходило с нечастыми минувшей зимой оттепелями.
  Преобразившись и очистившись, Город стал другим, вовсе не похожим на прежнего себя, замерзающего и умирающего под свист февральской вьюги. Он зазеленел огородами, зазвенел редким детским смехом и, расцветая летними дамскими платьями, все более походил на выздоравливающего доходягу, который, глуповато улыбаясь, щурится на солнце.
  Я уж было начал радоваться наступившей благодати, как вдруг из ворот сиганул шпиндель годов двенадцати, воровски оглядываясь за спину.
  - Куда бежим?
  Пацан, с разбегу налетевший на Лиходея, секунду лупатил глаза кверху, а затем отчаянно пискнул:
  - Дяденька ефрейтор! Там у нас диверсант во дворе! Парашютист-вредитель. - И бросив рукав ефрейторской шинели, вцепился в бредущего на разговор участкового. - Ефрем Иваныч, идемте!
  Милиционер Лунин поднес руку к фуражке.
  - Здравия желаю.
  - Привет милиции.
  Участковый освободился от пионерского захвата, однако юный гражданин продолжал 'бдеть':
  - Ефрем Иваныч, он там, шпион этот, брешет всякое.
  - Ладно, пошли.
  Чем ближе мы подходили к ажурным кованым воротам, тем громче становилось эхо от голосов во дворе и от смутного шевеления зрело 'несанкционированное скопление гражданских лиц'. Причем скопление не было вызвано к жизни соответствующими учреждениями: слишком уж вольно обступили граждане оратора. И как-то подозрителен был сам оратор - хромоногий мужичонка лет пятидесяти.
  - Товарищи! Граждане! Ленинградцы! Пробудитесь, - взывал хромой. - Девять месяцев мы в осаде. Бьемся, изнемогая за Родину в последних силах. Погибаем в холоде и голоде, в бесчеловечных налетах. А где э т и, - мужичонка картинно сотряс воздух руками, - партейцы?! Вы их не отыщете в хлебной очереди либо с брезентовыми рукавицами на пожарах. Они сидят там, в глубоких бункерах, звонят по телефонам, пьют какао, и уж будьте покойны - не макуху жрут. Вот что было в мусорке около райкома. Вот чем питается партийная знать!
  Агитатор вытряхивал из рогожного чувала комканый ворох и на колотый асфальт сыпались предметы, настолько прочно исчезнувшие из обихода, что их существование давно уже относили к добрым легендам, чем к реалиям, имевшим место быть не так уж давно. Апельсиновые корки, рафинад, раздавленный бутерброд с усохшим повидлом. Звонкая бутылка светила пятью армянскими звездами, лоснился жиром сиговый хвост, а хромоногая сволочь продолжала трусить мешком, как рождественский дед.
  - Вот они, вожди наши, вот наша опора и надежа!
  Мужичок был желт и одновременно бледен, на съёженном пиджачке болталась медаль 'За Отвагу', и был он так убедительно суров, что, не сталкиваясь с подобными типчиками, легко можно было купиться на его россказни. Как вон той, в синем берете. Этой бедолаге с иждивенческой пайкой сердце рвет блестящая обертка эскимо с улыбающимся чучмеком. И думает она: 'жрут ведь, сволочи'. А мужичонка всё травил:
  - Из Москвы обкомовской секретарше пломбир везут. Любимый сорт! - Оратор стукнул себя в пиджачок. - Допустили врага к родным стенам и лозунгами прикрылися: 'выстоим, победим!' Жданов* из черноморского курорта приехал, когда немцы уже Псков захватили. А теперь народным горбом хотят ордена себе нацепить. Они брешут вам, что хлеба нет! Хлеб есть, не верьте никому! Идите в магазины и на склады! Требуйте. Они бросают народу опилочную горбушку в день, а сами жрут, как белогвардейские помещики. В Смольном расстреляли повара за то, что подал остывший жульон. Развесили на каждом заборе агитацию, скрывая бумагой свое гнилое нутро. Но эти бумажки для нас, для простых людей. А себе они печатают вот что: 'список блюд к обеду на индивидуальные персоны'. Вот число, товарищи, - пятое декабря. Вспомните, сколько погибло в те дни от недостатков питания! Они же в это время насыщались парижскими винами. Глядите на список!
  - Дай-ка мне.
  Подозрительно спокойный участковый забрал меню, а мы навели стволы на людей, собравшихся во дворе.
  Шибко занесло, видать, обличителя ленинградского партактива, если не заметил он патрулей и синюю фуражку НКВД. Тоже мне - парашютист-вредитель...
  - Жульон, значит, повар не согрел?
  Участковый встряхнул список яств.
  - Сам печатал?
  Задержанный молчал.
  - Значит, сам. Читай, гадина.
  * Жданов А.А. - советский государственный деятель, один из руководителей обороны Ленинграда.
  Лунин вытащил наган и агитатор, дрожа подбородком, захлюпал:
  - На первое суп грибной фрикасе в качестве горячего блюда и салат из свежих овощей...
  Участковый ударил его в живот. Я отвернулся. Хорошего в предстоящей сцене не было ничего, но и останавливать милиционера нельзя.
  Меня сейчас интересовал совершенно другой человек. Он находился в толпе и наверняка видел нас, однако сигнал дать не успел. Или успел, а напарник не увидел. В этом виде диверсий один говорит, а второй оценивает обстановку. Надо быстрей цеплять этого второго.
  - Товарищ командир, мы агента живым не доведем, 'милиция' с катушек едет!
  Я оглянулся. Участковый действительно 'ехал'. После каждого названного блюда он бил револьвером так, что к началу десерта лицо худого превратилось непонятно во что. Да, зря он изобретал такой длинный список. Теперь 'алиготе', 'запеканка творожная с изюмом' и прочие изыски возвращалась пинком в ребра или ударом нагана по голове.
  Убьет или нет?
  Но слабый, недоедающий Лунин таких сил не имел. Он очень быстро выдохся и, опершись на завиток фонарного столба, тяжело дышал, утирая мокрое лицо. Участкового бил озноб. Посмотрев невидяще перед собой, он поднял револьвер.
  И пришибленный народ утих совсем. 'Сейчас расстреляет хромого', - читалось на их лицах. - 'А с нами что будет?' Отметка в милиции, допрос, подозрение в пособничестве - и поведут хмурые автоматчики прямо в Большой дом*, где по слухам приговор выносит любой из старших следователей. Не зазвучит торжественное 'суд идет', а хлопнет бумага по столу - и нет тебя 'именем Советской Родины'. И даже могилы у тебя нет, потому что, говорят, в подвале Литейного, 5 бросает трупы в адскую мельницу чекист-абиссинец.
  Ничего, пусть прочувствуют! Если надавить хорошенько, второй агент полезет как вошь под керосином. Я крикнул:
  - Все находящиеся задержаны для установления личности. Встать в один ряд лицом к стене. Все лицом к стене!
  Выдернув из толпы дворника, заорал в лицо:
  - Кто эти люди?! Зачем ты собрал их здесь?!
  - Мин гепсе, - татарин завизжал, приседая. - Не собирал! Мы двор живем, все здесь одни!
  * Большой Дом - разговорное название здания УНКВД Ленинградской области, на Литейном проспекте.
  Я толкнул его в кучку испуганных людей, продолжая нагонять страху:
  - Продались, сволочи! Все продались!
  Выбрав из толпы почтенную даму, схватил ее за воротник.
  - Ты! Ты помогаешь немцам!
  Несчастная выбросила вперед ладони, закричав в ужасе:
  - Я не фашист! Нет! Я им не помогаю!
  - Ты здесь живешь?!
  - Да! Я здесь живу! - Она так радостно закивала, будто прописка в этом доме рядила ее в белые одежды.
  - Работаешь на немцев?! Отвечай. В глаза смотреть!
  - Нет, нет, нет!
  Продолжая орать, я двинул оружие вверх:
  - Тогда кто? Говори! Кто чужой?! Говори быстро, где чужой. Расстреляю на месте!
  Нельзя, конечно, так. Как жандарм царский. Это ведь наши люди, советские. А я им - фас, чужой! Раньше это называлось грехом, значит, еще один в личное дело. Ладно, пусть лучше эта баба вычесывает моток седых волос, чем давит коленями свои кишки. В прошлый раз диверсант - паренёк лет пятнадцати - швырнул гранату в маминой сумке и удрал. А сейчас все пока идет как по маслу. Ведут, вон, залетных.
  Их четверо. Высокий старик в пальто, беленькая девушка, ребенок и очкарик с комсомольским значком. Все напуганы и потрепаны местными жителями. Сейчас надо держать подозреваемых под угрозой расправы местными, но толпу осаживать.
  Визги и крики. Старик закрывает собой мальчика. Кто-то толкнул очкарика и тот молча упал. Девушка втянула голову в плечи. Прорвалась какая-то отчаянная женщина:
  - Перестаньте! Постойте! Это же Василь Афанасич с внуком, отец инженерши из пятьдесят четвертой.
  Так, двое отсеялись. Значит, девушка или очкарик? Моё тело покрыли тысячи невидимых усиков, жадно впитывающих страх блондинки.
  - Лиходей, к стенке э т и х, по закону военного времени.
  Показав на мужичонку-агитатора и очкарика, я незаметно дал ефрейтору знак повременить, а девушке предложил пройти для проверки документов.
  И пропустив блондинку вперед, в дверь парадной, пихнул ее сапогом в спину.
  Когда она рухнула на лестницу, мысль, что это может быть невиновный человек, держалась в голове одну секунду. Холодящая волна азарта накрыла сомнения легко, и остался во мне лишь охотник, напряженный до струнного звона. Я буквально кончиками пальцев, кожей, нутром, черт его знает чем, ощущал страх белобрысой.
  'Она! Она!' - ликовал красный чертик в голове, и так сладко было смотреть в кривую морду, утыканную красными яблоками.
  Я не мог оторваться от глаза с дрожащим зрачком от страха. Страха убийцы пойманного с ножом, страха вора укравшего то, что красть нельзя, страха того, кто знает, что в и н о в е н. Их много довелось перевидать - таких глаз, таких лиц, подернутых ужасом застигнутого, - и сознание быстро печатало неуловимые штрихи, отсекающие человека и с п у г а н н о г о от человека в и н о в н о г о.
  Штрихи эти, конечно, не доказательства. Если я взял не того, никто не будет слушать про интуицию. Может быть, второй агент вообще успел уйти, а безвинно пострадавшему не объяснить, что не было времени разбираться детально. Но нет у меня времени. Господи, не дай ошибиться!
  Блондинка хватала воздух, как дурная рыба. Ударил я ее крепко, но больше нельзя, по крайней мере, до тех пор, пока не установится, что агент - она.
  Я схватил жидкие волосы и резко дернул к спине, запрокидывая ее голову максимально вверх. Заорал по-немецки:
  - Wenn Sie Leben wollen nenne die Namen der Kommandeure?!
  По-немецки - хоть и с ошибками - это чтоб сильнее по психике. Конечно, ее не в фатерлянде рожали, но пусть боится.
  - Эа-х-ммм-уу!
  О! Говорить хочет! Наверное, испугалась, что за немку принял. Дура. Я отпустил волосы, иначе напряженные мышцы держали бы нижнюю челюсть, и прислушался к истеричному воплю.
  - Я русская! Рус! Рюсс!
  Тварь совсем обезумела. Да ей в сотни раз хуже русской быть сейчас!
  - На фашистов работаешь, шлюха?! Отвечай! Убивала советских бойцов подлой рукой?! Отвечай, погань!
  Не давая вражине открыть рот, я окунул ее лицом в грязную кашицу, весьма кстати вонявшую под лестницей. Девка зашкребла руками, булькая придушенным воем, и попыталась освободиться.
  - Говори правду!
  Дав хлебнуть кислорода, я снова опрокинул ее голову.
  - Будешь молчать, жизни лишу!
  Подождав, когда она засосет вместе с воздухом дерьмо, заорал:
  - Убью, сволочь! - и выстрелил в пол возле ее ноги, чтобы пуля не зацепила, а обожгла.
  Затем упер ствол 'ТТ' в глаз и посмотрел в другой. И увидел только зрачок. Огромный и судорожно пульсирующий. Он метался, дикий и черный, пытаясь ухватить и мое лицо, и пистолет, и еще что-то, видимое только ему. Это был взгляд существа, превращенного в скота. Мной превращенного. И если она сейчас не расколется, значит, я ошибся и придется отвечать.
  - Именем Советской Родины, - голосу мне удалось придать звон холодной стали. - За измену и предательство, - щелкнул затвор, и белёсую прорвало, как гнилой нарыв: - Я скажу! Я никого не убивала! Никого! Он заставил меня!
  Ствол упирался в переносицу, и так хотелось нажать на крючок, так хотелось... Оттого и последнее 'приговариваю тебя к расстрелу' звучало по-настоящему. А все задуманное поначалу как психодавление на 'обьект' было чем-то переходящим в сомнение.
  Может, в самом деле, долбануть ей между глаз? Кто-то злой беспрестанно толкал под руку, чтобы я нажал на крючок 'ТТ'. Ну, зачем здесь эта худая бл...ь с кривыми ногами? В ствол зекает. Шмальнуть бы в лобешник ей... Донесся какой-то крик.
  Почему я не могу убить ее просто так? Откуда эти сомнения?..
  Убить невиновного - это грех. Совершивший его переходит на темную сторону. Первый шаг легок, но потом тебя несет с горы, бросая на камни, пока не разобьет. Зато на светлой стороне не испытаешь упоения от полета вниз. Светлый путь тяжел и труден, как восхождение. Я не хочу идти наверх. Я у с т а л. Я просто устал. Я просто хочу убить эту суку. Просто нажать на спусковой крючок. Это очень просто...
   Но я не могу. Они приковали мои руки цепями - все эти учителя и воспитатели. Эти бесконечные Дяди Вани и Тети Маши, знающие 'что такое хорошо и что такое плохо'. Бумажные рыцари из детских книг держат меня и не пускают туда, где легко. Из-за них я не могу разнести башку этой суке - так меня учили... Надо о чем-то говорить с белобрысой. Она враг, но убить ее нельзя. Она враг, но я должен стоять рядом, дыша ее запахом. Почему она смердит, как выгребная яма?
  Вонь ударила в голову, сбрасывая оцепенение. Я тупо глядел на исходящую тихим завыванием блондинку, чьи ноги совершали беспрестанные загребные движения, и еще по ним текло что-то.
  Вот чёрт, красавица просто обдулась. Обернувшись, я увидел замороженное лицо ефрейтора.
  - Лиходей, возьми ведро воды где-нибудь.
  Он мелко потряс головой и пулей устремился во двор. На середине лестницы ефрейтор остановился, в полупоклоне отдал честь и еще быстрей понесся наружу.
  Все, что было нужно, я выяснил минуты за четыре. Звали деваху Наташа Мандрусева. Жила себе Наташа до войны в райцентре, в семье начальника ОРСа*, и горя не знала, пока не свезли папу в дом с решетками за растрату.
  После прихода оккупантов имела связи с немецкими офицерами. Сотрудничала с гестапо, выдала еврейскую семью. Тех, ясное дело, казнили, а Мандрусеву занесли в картотеку 'Добровольных помощников Рейха'. В Ленинграде она с марта месяца. В группе еще двое. Командир - немец, эмигрант семнадцатого года. Хромой - барыжник с Андреевского рынка - на фронте никогда не был, убил демобилизованного красноармейца, завладев его документами и наградой. Основная задача группы - это слухи, провокации, пораженческая волна. Балуются ракетами, но редко и по строгому плану, и еще листовки. Так, есть у них какая-то 'Доктор Маша' - связная либо координатор - работает в сануправлении. Словесный портрет шпионка дала толковый, так что поймать доктора Машу можно будет.
  Когда я вышел из парадного и сделал первую смачную затяжку, обратился ко мне Петя Рузайкин:
  - Товарищ командир, а она что - взаправду фашистская агентша?
  Петю привезли из-за далекой от линии фронта Волги, и для него внове был человек, с которым ты, может, ехал вчера в одном трамвае, а он - лазутчик вражеский, про каких пишут книги и снимают кинокартины.
  - Как же так? Она ведь наш человек, советский... То есть, я хочу сказать здесь выросла. Почему она тогда за немцев?
  Рябое лицо Рузайкина не выражало сурового презрения и волевой решимости. Он скорее походил на деревенского политинформатора, узнавшего, что его сестра путается ночами с Ванькой-трактористом на колхозном току.
  - Вы спрашивайте ее, товарищ старший лейтенант, спрашивайте.
  - Это пусть ее особотдел спрашивает. Ему за это сахар дают сверх пайка. Мы поймали и сдали куда положено.
  - А я тоже могу... например, заметку в стенгазету сделать. В школе редактором был. Мы даже одного врага народа разоблачили!
  - Какого врага?
  - Скрытого. Он скрывал подлую сущность под личиной педагога истории.
  * ОРС - отдел рабочего снабжения. Организация, занимавшаяся обустройством быта советских индустриальных рабочих.
  - И как вы его разоблачили?
  Петя счастливо заулыбался:
  - Один из кружковцев опознал его на фотографии. Там Дмитрий Иванович был в погонах прапорщика. Да еще с царским крестом.
  Подошел освободившийся Лунин и понимающе закивал.
  - Я тоже помню, дедушка попался один перед войной. Пролетария все корчил из себя. Книжка у него изотовская*, а как портфель вскрыли - куда там Леньке Пантелею. Деньги, номерные облигации, денежно-вещевые билеты. И все фальшивое...
  Участковый замолчал, а я спросил Петю:
  - Как же вы добыли карточку, выкрали тайным взломом?
  - Почему тайно? - удивился Рузайкин. - Дмитрий Иванович занятия кружка у себя дома проводил иногда, там и подсмотрели в альбоме.
  Во, детки! Хорошо, что не довелось мне учительствовать в заведениях Наркомпроса тамошних краев... Чтоб завершить аккорд спросил у разоблачителя:
  - Ну и сколько лет твоему Дмитрию Ивановичу дали?
  Петя опустил плечи.
  - Ничего не дали, только из школы выгнали.
  - Стало быть, невиновен оказался?
  - Ну да.
  - А чего тогда вы, сволочи, на советского гражданина поклеп возвели?
  - Да какой он советский, товарищ старший лейтенант?! Самодержавный офицер, а туда же, в госучреждение!
  Эх, Петя! Принципиальный ты и честный, как лозунг, но шибко бдительный. При умелом раскладе, сделает тебя комиссар своим 'недрёманным оком'. Так что придется слегка утихомирить активиста.
  - По-твоему, Рузайкин, все бывшие офицеры враги народа?
  - Ну да, а как еще?
  - Кто тебе это внушил?
  Петя хлопал белыми ресницами.
  - Я... мне... осмыслил в плане Гражданской войны и сделал выводы.
  - Кто еще из твоих дружков так думает? Отвечай! Есть еще такие?
  - Д-да.
  * Изотовская книжка - удостоверение, выдаваемое ударникам тяжелой промышленности. Названа по имени передового шахтера Никиты Изотова. Давала ряд льгот.
  - Т-а-а-к. Значит, целая организация. Молодец. Ты винтовку отдай пока ефрейтору.
  - Мою?
  - Твою-твою.
  - З-зачем?
  - З-затем, что ты, боец Красной Армии, распространяешь клеветнические слухи в адрес военного и партийного руководства эсэсэсэр.
  Бедняга дернулся и начал сереть. Волжский румянец уступил место синеватой бледности и вдобавок Петя стал меньше ростом.
  - Я не клеветничествую, товарищ командир... Нас так учили...
  - Чему тебя учили, Рузайкин? Тебя учили, что комфронта Говоров предатель рабочего класса? Он ведь не прапорщик, а целый подпоручик. Да еще у Колчака служил! По-твоему, товарищ Жданов тоже враг народа? Дворянин! А писателя-орденоносца Толстого, куда прикажешь девать? Он вообще граф!
  - Товарищ командир... Я не знал! Я не думал...
  - Чего ты не знал?! Прочитай в любой книжке, там все написано. Или ты что думаешь? Прокукарекал, а там хоть крыша гори?!
  - Андрей Антонович, я... без всякой мысли! Честное комсомольское!
  - То, что у тебя мыслей нет - не спорю. Я двадцать шесть лет живу, но таких дураков не видел. А вот, кто хочет вбить их в твою глупую башку, да еще т а к и е мысли, я выясню, будь уверен! Сегодня к 21-00 подробный рапорт на стол! Что, где и почему.
  Обернувшись, я рыкнул на Лиходея:
  - Где ведро с водой?!
  Тут же дзинькнула стальная дужка.
  - Вот!
  - Молодец. Вызови машину, жителей собери где-нибудь и поставь к ним этого разоблачителя. Ну и... штык ему отдай, что ли.
  Ефрейтор кивнул, а я подхватил ведро и окатил водой измызганную 'фрау' Мандрусеву.
  - Умойся, смотреть на тебя противно.
  
  
  
  
  
  Глава 2. Фронт под линией фронта
  
  Бог весть, когда еще случай выпадет, поэтому я достал бритву и рядом с бабами, полоскающими белье в соседнем дворе, стал водить трофейным 'золингеном' по щеке, косясь в зеркало.
  Зеркало, видимо, из квартиры эвакуированных, было тяжелое, в золоченой раме с резными лепестками и с претензией на старинность. Я даже стушевался как-то - не вязалась моя физиономия с резнолепестковым великолепием. В таком зеркале нужно расчесывать благородные бакенбарды или завивать поэтические кудри, а не подбривать виски 'полубокса', попутно снимая щетину. Ну да ладно. Графов у меня в роду не было: разве что какой-нибудь татарский мурза времен Орды - загораю быстро, лицо за пару дней делается совсем черным, а волосы светлые и глаза синие. В общем гибрид какой-то. Правда, внешности своей значения особого я не придавал, вот только руки длинные. Гимнастерку с такими руками намучаешься отыскивать. Большой размер и рост еще ничего - можно подобрать, а рукава выходят непременно короткие.
  Побрившись, я предался отдыху на диванчике в конторе расформированного ЖАКТа*, созерцая копию картины товарища Розанова 'Похороны жертв Октября'.
  Славно-то как. Даже мухи зудят убаюкивающе тихо. Пивка б 'мартовского' или 'темно-бархатного' да задрыхнуть часа на два, а то с этим уплотнением рабочего дня без очереди в лазарете окажешься. Это в январе лафа была: лежи себе на тюфяке да оставшиеся калории считай. Фунт хлеба - не ситного, а дикая смесь отрубей, макухи, лошадиного овса и сдобренной целлюлозой муки - позволял еле шевелить ногами. Вот мы и шевелили тогда до ближайшего строения с печью. Такой вот ночной дозор - сплошное нарушение. Но нельзя оставлять улицы без патрулирования. А угрожать людям оружием, как сейчас? А мордой в дерьмо Мандрусеву? Ничего нельзя. Даже то, что мы здесь около Владимирской площади - нарушение. Это полоса обороны флота.
  Только не переступи я 'нельзя', эта немецкая гадина могла бы пройти через фильтр контрразведки. Лунин правильную байку рассказал про деда. Когда в марте чистили город, Агафонов заловил одного типчика. Тоже оказался фрукт: держал на антресолях списки коммунистов и комсомольцев, а в штабе местной обороны самым активным активистом считался.
  
  * ЖАКТ - жилищно-арендное кооперативное товарищество. В 1937г. жилищно-арендная кооперация была ликвидирована и жилищный фонд городов передан в ведение местных Советов.
  
  Эх, если б не Бейсенов, отдал бы рапорт комиссару Теплову и получил законный сон и отдых. Я взглянул на часы - до встречи с сержантом двадцать пять минут - и, развернув страницы тетради, которую всегда таскал с собой, начал зарисовывать по памяти портреты. Блондинки Мандрусевой, хромого диверсанта с медалью, смешного дворника...
  Рисовал я неплохо. 'Талант' внезапно открылся лет десять назад - еще когда учился в Ташкентской школе пехотных командиров - стенгазеты, оформление праздников и прочая агитация. А в Университете умение отточилось на студенческих практиках-раскопках; наверное, треть нарвской керамики из Себяжья в альбомы перенес. Уроки брал у мастеров, да-с... А-ччерт! Огрызок 'кохинора' выскользнул из пальцев и, упав, конечно же, закатился в щель между досками пола.
  - Что там? - Лиходей, продолжавший 'дознание' блондинки какими-то милицейскими приемчиками, выглянул из-за шкафа.
  - Та ничего, карандаш закатился... Кстати, о. Фройляйн, иди-ка сюда! - Я объяснил Мандрусевой, что сейчас мы с ней будем составлять, то есть, рисовать портрет Доктора Маши.
  Но все испортило некормленое документами начальство.
  - Где охрана места происшествия, где рапорт, где задержанные?! - набросился возникший в окне комиссар Теплов.
  - Рапорт вот. Супостаты - вон и вот. Охрана происшествия, в виде Рузайкина, прямо за вами, во дворе.
  Теплов засопел и буркнул мне в окно:
  - А почему боец с одним штыком, где винтовка?
  - Товарищ комиссар, ну разве ж можно Пете винтовку доверить, да еще и с боевыми патронами?
  Сейчас будет есть с кашей! Но против ожидания, Теплов начал топтаться на месте и вообще дал слабину, по которой стало ясно, что каша будет на второе. А на первое, видно, будет еще какая-то дрянь вроде охраны завалов.
  - Ну, товарищ комиссар, люди вторые сутки без сна.
  - Прекрати болтовню, Саблин! - закричал он, махая сжатым кулаком. - Будь здесь и никуда не уходи. Никуда! Понял?
  - Понял.
  - Сиди безотлучно. Я доложил по начальству, оно знает.
  - И что?
  - Пакет отдашь. - Теплов отнял от груди красносургучное послание с таким вздохом, будто я рупь за сто его утеряю и добавил, закатывая глаза: - Когда появится человек с 'полномочиями', проси его мамой родной, но пусть обождет. Ты никуда не суйся. В самом крайнем случае отдашь бумаги и отправишь Бейсенова. Он в команде...
  - В какой команде?
  - А-а, неважно! - Комиссар махнул рукой и, заталкивая в кузов грузовика пойманных диверсантов, успокаивал себя: - Может, успеем?
  Однако не успели. Едва его тарантас покинул уютный ЖАКТовский дворик, как взвизгнули шины, и высунулся из лихо тормознувшего фургона техпомощи лысый майор:
  - Где Агафонов?!
  - Товарищ майор, я...
  - В машину! Быстро!
  - Товарищ майор, мне приказано только в крайнем случае.
  Брови лысого грозно надвинулись на глаза, в недоброй паутине которых уже плясало мое тоскливое будущее. Наверное, это и есть 'человек с полномочиями'.
  - У меня приказ, товарищ майор.
  Лысый побелел до цвета мамонтовой кости и раскрыл 'корочку' - цветной листик на последней страничке удостоверения. Листик имел внизу личную подпись нового командующего фронтом и за любую проволочку в отношении 'подателя сего' обещал различные неприятности вплоть до расстрела.
  Я даже Бейсенова из таинственно поминаемой комиссаром 'команды' взять не успел. На свою беду подошедшего ефрейтора Лиходея забрал майор вместо казаха и уже через четверть часа фургон подъехал к магазину 'Силикат'.
  Ожидавший нас крепыш отрекомендовался капитаном Мальцевым и встретил типично русским приветствием:
  - Лейтенант, мать твою! Где вы шляетесь?! До сбора десять минут!
  За ним торчали двое и щерились в спину шумного командира.
  Странные это были ребята. Один, стоявший вполоборота ко мне, имел манеры правонарушителя, только что покинувшего приемник где-нибудь на Малой Охте или Васином острове. На его руке синел обвитый змеей крест, а за голенищем резинового сапога торчал нож. Рубец ожога на поллица, как завершающий мазок художника, завершил портрет 'гопника'. Увидев меня, он отвернулся и отошел к двери магазина. Другой еще менее походил на бойца незримого фронта - слишком молодой и веселый. У него вообще не наблюдалось оружия, кроме узкого черного ящичка. 'Молодой и веселый' приподнял пилотку.
  - Волхов. Константин Сергеевич.
  'Гопник', подбросив ногтем желтую монету, сказал капитану:
  - Крысодавы уже в трубе. Вон травка пожженная.
  Мальцев принюхался.
  - Точно... Чего ж ты молчал, сявка? Ить видел и молчал. Ну, шпана, тебя стенка только жизни обучит!
  Я достал документы.
  - Товарищ капитан, необходимо вскрыть пакет.
  - Ну, вскрывай.
  - Нужно ваше разрешение.
  - Разрешение! А на горшок захочется - тоже разрешение брать пойдешь?.. Ладно, давай, - сказал он, ломая сургуч. - Ты как первый раз замужем.
  Почти не глядя, он сделал отметку и, напутствуя, отдал бумаги:
  - Все как обычно. Сопровождаете нашу команду вместе с 'плутоновцами'. На вас бутафория, ну и если случится - дезертиры, бандиты, плюс обычные граждане, которые могут обнаружиться в подземелье. На огнеметчиках - прочая органика. Правда, с крысами сейчас перемирие...
  У меня глаза на лоб полезли от этого заявления, но переспросить не удалось - 'гопник' отомкнул дверь, отвесив дурашливый поклон.
  - Добро пожаловать, гости дорогие.
  Пройдя через подсобку магазина, мы очутились в каменной утробе бомбоубежища. За бункером явно присматривали. Печь-буржуйка была покрыта слоем свежей краски, в углу стопка дров, а большое ведро с кружкой на цепочке полнилось до краев водой.
  'Гопник' задержался возле плаката 'Изучай противогаз'.
  - Учи-и-ли, готовились к химобороне, аж подмышки облысели, а толку пшик. Батя говорил, прессформы для резины за золото у немца покупали.
  Капитан буркнул:
  - Нашел место для воспоминаний.
  А по мне, место как место. Нормальный блиндаж: столы, стулья, школьная доска, пучеглазый манекен в противоипритном костюме и набор стендов 'готовься к ПВХО*'. Все по уставу: глазу упасть негде. Только радует удушенный человек с плаката - уж больно красочно изобразил страдальца неизвестный рисовальщик оборонГИЗа**.
  
  *ПВХО - противовоздушная и противохимическая оборона.
  ** ОборонГИЗ - Государственное издательство оборонной литературы.
   'Гопник' прошелся по комнате, уселся рядом и, пропев 'А девочек наших ведут комиссары...', подмигнул почему-то мне:
  - Верно говорю?
  Ответить я не успел. Снаружи донесся громыхающий топот, и в комнату ввалилось нечто похожее на шкаф в кожаной куртке. Верзила поправил заплечные баллоны с огнесмесью.
  - Мальцев, а ты чего здесь прохлаждаешься? Майор давно внизу ждет.
  До этого спокойно копавшийся в бумагах капитан взорвался:
  - Че ты орешь, верста валдайская! Какого хрена вы спустились, если уговор был встретиться на 'грунте'!
  Великан хмыкнул:
  - Без разведки хочешь проскочить? А не боишься?
  Мальцев медленно подошел к огнеметчику, медленно потянул его за пуговицу куртки и медленно сказал:
  - Борзеешь? Начальство тебе тьфу, да? На меня опереться ногами можно, да?! - Капитан щетинился, отчего залысины перемещались куда-то за уши. - Двери ногой открывать стал, да? Может, тебе еще и денег занять?!
  Амбал попятился на выход и, уперевшись в дверную коробку, звенел баллонами до тех пор, пока капитан не проорал, сотрясая бетонные своды:
  - Па-а-шел вон отсюда!
  Огнеметчик испарился, а злой вепрь Мальцев, рыча, понесся в дальний угол. Там он отодвинул противоипритного человека, за которым обнаружилась потайная дверь.
  
  Первые сто метров шли по ровному бетону подземелья. Дальше бетон начал трескаться, потом дробиться в мелкое крошево и скоро дорожка превратилась в жидкое, противно хлюпающее месиво. Каким-то образом вода попала в коллектор, и теперь илистая грязь марала дно. Из кладки торчали арматурные стержни, и большого труда стоило увернуться от этих растопыренных железных пальцев.
  Пройдя еще метров пятьсот, мы очутились на пятачке. Нас ждали. Недавний амбал-огнеметчик, его неотличимый напарник, и третий - майор, столь же внушительный по габаритам, но с более интеллигентным лицом, покрытым дюжиной мелких шрамов.
  Они были невидимо скованы той общностью, которая делает похожими друг на друга совсем не родных, но делающих одно на всех трудное и опасное дело. Что это за дело можно только догадываться, но полтора пуда горючей смеси за спиной автоматически переводило их в категорию 'награжден посмертно'. Пуля, осколок или какой другой горячий кусок металла, попавший в баллон с керосином, превращают человека за две минуты в сгорающий факел. И хоронить уже некого. Даже кости через две минуты адского пламени сыпались в прах.
  Седой лейтенант химслужбы, с которым я в сентябре сорок первого лежал в госпитале на Суворовском, поминал Господин Великий Новгород и подвалы его древних зданий. 'Немецкий 'Фламен' дальше бьет, - хрипел накачанный марафетовой дурью седой. - Я фрицев в будку струями загнал и пожег всех. А тот сбоку зашел. Я раньше выстрелил. Только пламя короткое, а немец на сто шагов бьет'. Иногда химик ругался: 'В баллон парашу всякую пихают, сопло забивается. Шланг рвется - и на десять метров одни головешки'. Когда наркоз уходил, лейтенант молчал, потому что смерть - строгая невеста и требует внимание только к себе одной. Бинты и марля - ее фата, а руки в прозекторских перчатках крепко держат избранника. Какие двери выведут из белого лазаретного мира? Куда приведут они? Может, смерть укроет утренним легким платком? Или судьба в фартуке мастерового выпилит тебе деревянный протез. Но может и повезти. Семиликий Ругевит* вытащит личное дело с черной звездой и, листая шнурованную бумагу, задумчиво мотнет головой: нет, брат, еще послужи. А потом бахнет папкой и выдаст плац-карту в окопы близ какого-нибудь волховского болота или пропуск на пароход в Невскую Дубровку**.
  Уделом этих троих были питерские катакомбы.
  Еще в октябре, в тяжелые дни начала осады, Город наполнили слухи. Детали и мелочи разнились, конечно, зато на выходе этого бурлящего слухами котла было вот что: город и флот в случае прорыва немцев будут взрывать. Тогда я и услышал про 'Плутон'. Команда состояла из людей, обученных подрывному делу, боевым действиям в подземных коммуникациях, гидротехнике и еще сотне вещей. Подземников сразу же 'искупали в чернилах' - обштамповали грифами, из которых самый детский был 'совсекретно'.
  Для чего здесь нужны огнеметы? И вообще, чем они сейчас занимаются, если немцы дошли до рабочих окраин и там зазимовали?
  Место, конечно, к романтическим размышлениям не располагает. Пробыл я здесь недолго, а пиявки страха угнездились не только под коленями, но и стыдно сказать в каком месте.
  
  *Ругевит - бог войны у балтийских славян.
  ** Невская Дубровка - плацдарм на левом берегу Невы, где шли ожесточенные бои в 1941-42гг.
  
  Было в этом страхе что-то от вероятного риска для жизни, немного от неизвестности и очень много от детского страха, который прячется на чердаках и под лестницами, мягко скрипит досками на потолке и только дожидается момента, когда
  высунешь ногу из-под одеяла.
  Где-то рядом Мальцев сыпал проклятьями в сторону 'плутоновского' командира.
  - Горииванов, где конденсаторы? - доносилось через перебранку его возмущение. - Ты на меня не спихивай, ити его мать! Все снаряжение и карты обеспечивает твоя бригада!
  Долго они еще спорили, а потом порезанный шрамами огнеметный майор, подозвал меня:
  - Ты здесь поосторожней. Где скажу 'беги' или 'стой' - исполняй сразу. Иначе амба. Мальцева тоже слушай, его подопечные еще хуже моих будут.
  Что он бормочет, какие подопечные? Не, надо чесать подальше отсюда. На воздух, к свету, к людям.
  - Товарищ Горииванов, тогда мы лучше поверху пойдем, как-то привычней будет.
  - Не успеете. А что будет за опоздание - сам знаешь.
  - Да не знаю я! И вообще...
  - Старлей, ты пакет вскрыл?
  - Да это не мой пакет!
  - Отставить!.. Так что, ты давай. Действуй.
  Майор двигал своим заштопанным, как с обложки романа писателя-мракобеса М. Шелли, лицом и подумалось: с чего у Горииванова и у 'гопника' морды кривые? Майор порезан, сявка пожжен. И что интересно: оба знакомы, как говорится, до боли.
  Я немного успокоился, хоть и странно здесь. Майор говорит загадками, Мальцев торочит к поясу железную маску, какие надевают голкиперы женских команд по хоккею, 'молодой и веселый' Волхов вытащил пучок цветных проводков и напряженно водит колесики на своем адском ящичке. Только двое из этой компании занимались нормальным делом: гориивановские амбалы вспоминали 1927 год, когда Ленгубсовет физкультуры отменил бокс.
  Разные происшествия случались в патруле. Приходилось сидеть в пустынном Александровском парке, ожидая немецкий десант, отбивать налеты на магазины и хлебные ларьки, ловить шпионов-ракетчиков, вывозить пацанов из фэзэушной амбулатории - все они померзли, и мы грузили их трупы, как дрова. Пару месяцев в патруле зимой 41-го - и оставшиеся годы можешь провести в дурдоме на Пряжке. Приходилось даже катать морские мины у побережья, а теперь вот в городской коллектор занесло.
  Хорошее место: сырость, гниль, темно и еще, наверное, крысы. 'Гопник', кстати, назвал огнеметчиков 'крысодавами' - занятный факт. До войны эти звери добавляли хлопот местным жителям. Помню, были какие-то байки про крысиного барона и набеги зверьков на амбары - там они сжирали все, что можно, и отправлялись к Неве на водопой, покрывая склоны серым ковром. Интересно, бродят они здесь или все уже вошли в рацион, вслед за псами и воронами?
  Пока командиры совещались, я клацал фонариком, изучая незнакомое место. Плесень, кирпич и грязь. Стены в трещинах, уходящих в боковой тоннель; слепой и короткий, построенный вкрай бестолково, он заканчивался трухлявой дверью с небольшой эмалевой жестянкой. Даже заглянувший сюда Мальцев не ответил, что это за каменный мешок.
  - Сколько ходили мимо, а ни разу не видели. Это старый пикет - у нас другие литеры, - он шумно затопал обратно и крикнул в темноту:
  - Горииванов! Глянь сюда, охранный пикет нашли.
  Майор что-то буркнул и подошел, толкая перед собой Костю.
  - Смотри, Волхов, это самый настоящий пост царской сторожевой линии. Можешь замерить, глаз даю, не больше двух 'дэ' будет.
  - А чего ты так уверен? - скривился тот, щелкая хромированным колесиком. - По-твоему, жандармы лучше нас работали?
  Горииванов пожал плечами.
  - Жандармы или нет, а двести лет опыта чего-то стоят.
  Он поднес горящую спичку к битой эмали.
  - Гарда и болотники, одиночные, со стороны Александро-Невской лавры. О! А это что?
  Подошедший сзади Мальцев долго разглядывал изображение колеса, в котором спицами были электрические молнии, и в раздумьи щелкнул ногтем по жестянке.
  - Хрен его знает. Может, синодальная печать?
  Сзади кто-то засмеялся:
  - А зачем евреям подземная синагога?
  Мальцев на удивление спокойно заметил:
  - Ты, Ерохин, наглый и глупый. И если тебе повезет запомнить слово, в котором больше пяти букв, старайся ухватить его смысл. Синодальный - значит, относящийся к синоду, высшему органу русского православия.
  Одако Ероха не обиделся. Чуть ли не водя носом, он светил фонарем 'колесо', а потом сказал неуверенно:
  - Надо у Горыныча спросить, видел как-то у него эти колесики.
  - Ага! - Один из амбалов покрутил пальцем у виска. - Ты еще в 'Скворечник'* пойди спроси - там профессора почище Горыныча найдутся.
  Ерохин вздыбился:
  - Да ты...
  - Все, братцы, - капитан развел спорщиков, - через тридцать минут мы должны развернуться под сотым домом.
  Впереди шла двойка 'плутоновцев', потом Костя со своей 'шарманкой', мы с Лиходеем за ними, а замыкал шествие 'гопник'. Горииванов и Мальцев постоянного места в колонне не имели, находясь в движении между парами.
  Изредка Волхов останавливался, поднимая руку. Тогда все приседали, а Костя цеплял на голову черные наушники и водил перед собой искрящейся штуковиной.
  Все это было чертовски занятно, только я никак не мог сориентироваться в мешанине 'входящих данных'. Приборы, тоннели, жестянки с церковными печатями имели для наших сопровождающих какое-то немалое значение. Я лишь двигался в общем русле, полагая, что все разъяснится по ходу пьесы. А вдруг, не приведи господь, придется действовать? Добра от этого будет не больше, чем, если бы посадили меня в штурманское кресло 'братской могилы'**, велев прокладывать курс. Вдобавок устав обязывал искать во всех точках несения службы (и в подземных коммуникациях) следы пребывания организованных преступных групп.
  Место, где обнаружились такие следы, выплыло кроваво-кирпичным углом через триста метров. Приемник ливневой канализации. Большой и сильно загаженный. Что-то блеснуло в куче хлама, и я вытащил медный портсигар. Лиходей тоже стал копаться в мусоре, но последующий улов не обнадежил. Попалась рваная калоша с красным треугольником, велосипедный обод и ходики. Порывшись, нашли еще цепочку с гирькой. Костя Волхов зачем-то подергал железную скобу в стене и смачно плюнул. Лиходей изучал содержимое портсигара.
  - 'Борцы', - вдруг по-детски улыбнулся ефрейтор, высыпая на ладонь табачное крошево. - Довоенные. Прессовки нет, коры нет, хмеля и стружки нет. Бумага папиросная. Сто процентов довоенные, не наш клиент.
  *'Скворечник' - Ленинградская психиатрическая больница ?3 имени Скворцова-Степанова.
  **'Братская могила' - на армейском жаргоне название тяжелого бомбардировщика ТБ-3 с одиннадцатью членами экипажа. Устаревший и тихоходный, бомбардировщик становился легкой добычей немецких истребителей.
  Подошел Мальцев.
  - Ну, что нарыли, пинкертоны? Улика номер двести пять, таинственный курильщик из подземелья?
  А Горииванов ничего не сказал, ожидая пояснений.
  - Давняя потеря, - Лиходей помял сырую гильзу, - года два уж, медяшка окислилась.
  Я подумал, что Лиходей здесь очень кстати. Раньше он был сержантом милиции и служил участковым надзирателем (в середине тридцатых переименованных в инспекторов) где-то на острове Трудящихся. Из органов его поперли в сороковом, когда некий ретивый политотделец выявил несходство в анкетах разных годов.
  В той части личного дела, что дали мне на просмотр, я узнал, что был у него брат Василий, служивший до революции на Кавказском фронте в корпусе генерала Баратова. Лиходей писал во всех документах, что погиб Василий под Хамаданом в 1916-м году. После воссоединения Прибалтики на белоофицерском кладбище обнаружилась табличка 'Лиходей В.П. Артиллерии поручикъ 1892 - 1920', и хотя Лиходей С.П. ничего не знал о Лиходее В.П. с октября семнадцатого, ему поставили диагноз 'политическая близорукость' и уволили без выходного пособия.
  Зато у нас он был не только как патрульный, но и знал толк в черновой оперативной работе. Комендатура состояла больше из армейцев, поэтому любой человек из милиции города ценился. Милиционер он хоть и бывший, но мастерство не пропьешь, с таким помощником не так тоскливо. Мало того, что за действиями огнеметчиков и мальцевской тройкой приходилось следить, открыв рот, я и свою 'оперативно-комендантскую' задачу понимал только в общих чертах. Крепко подвел Агафонов своим ранением. Его инструктировали, как положено, а наш патруль сунули сюда впопыхах, как заплату на валенок.
  Легко попасть в ненужное место. По своей ли воле, по злому ли умыслу или просто выполняя приказ. Какая разница? Просто, в одном случае будешь себя ругать, в другом - судьбу, а в третьем - начальство. Но итог всегда один: швырнет о камни, да так, что жив едва останешься, и все твои чувства уместятся в одной фразе: 'Во попал!'
  Привал устроили, когда миновали узкий коридор - всего полтора метра высотой, - где пришлось идти на полусогнутых. Ходьба гусиным шагом порядком измучила гориивановских ребят с их опасным грузом.
  Мы расположились невдалеке от могучей трубы, проложенной рядом с выходом из тоннеля. Куда и откуда она тянулась, никто не знал. Мальцев пожал плечами на мой вопрос. Кто-то видел ее в районе обводного канала, где-то за Площадью Диктатуры, а Горииванов, дымивший самокрутку на баллонах с керосином, вспомнил, как месяца два назад хотели расколоть эту трубу, но молот и лом отскакивали от гулко звенящего чугуна; и автоген не помог, а устраивать взрывные работы в подземелье, конечно же, не стали.
  'Гопник' рассказал, как возле какого-то дома ремонтировали мостовую, и строители вытащили здоровенную железяку неизвестного предназначения. И все легко поддержали разговор, избегая реальности. Видимо, подземелье угнетало не только меня, а и конкретно каждого из присутствующих. И то вдохновение, с которым Горииванов расписывал потуги специалистов 'Плутона' найти в архивах чертежи загадочного инженерного сооружения, было просто иллюзией пребывания в том мире, где люди ходят по улицам, где светит солнце и весело звенят трамваи.
  Двинулись дальше. Шли долго, цепляясь за сочившееся ржавой влагой железо. Остановились у стены, на которой фосфорной краской было написано:
  'Красноармеец Полозов 1918 - 1942'
  Обнажив головы, стояли молча. Я спросил майора:
  - Это что, его могила?
  Гориивановская длинная тень чуть шевельнулась.
  - Здесь не хоронят. От него почти ничего не осталось.
  Не стал я пытать, что и почему. Место, где от человека осталась пара пуговиц, и пряжка от ремня, выглядело жутко и устанавливать истину о произошедшем я не стал. Лучше не брать дурного в голову и закрыть глаза на подземные кошмары. Вот уж название осназовцам подобрали - 'Плутон', царство подземного страха.
  За какие-то полчаса я сильно устал и что хуже - потерял ориентировку. Пугали мрачные своды и тесные лабиринты в грязных потеках. Давили угрюмые стены, поросшие лишайником. Темень и слякоть. В чью дурацкую голову пришла мысль о бандах, прячущихся на дне, если в самом городе так много потайных карманов, что можно упрятать в них гопстопников со всего союза, да еще и место останется?
  - Сейчас перейдем вон те трубы, - Горииванов показал на переплетение унылых железяк, - и, считай, на месте. Отдохни пять минут.
  Я присмотрел мягкий на вид бугорок около изъеденного сыростью ригеля и подложил под голову противогаз.
  Перед глазами все поплыло. Сначала, как будто дерябнул пару пива, легкий шум и все такое-прочее, потом повело сильнее и уже не хотелось подниматься. Поспать бы часа три-четыре... Мальцев не даст. Трескучий он, как будильник. А здесь славно. Только запашок сладковато-микстурный, смазанный чем-то прелым.
  Я чихнул. С пола взлетели белые парашютики, усилив прель. Хм, нормально пахнет. Мне отчаянно захотелось подвинуться ближе к дурманящему источнику, но это оказалось не так просто. Попытавшись оторваться от пола, уперся каблуками в бетон, взмахнул руками, цепляя ладонями землю. Все без толку. Зато окружающее предстало в ином свете. Например, стены, ранее скрываемые темнотой, обрели мягкие контуры. Там прятались плюшевые зверьки, махали крыльями голубые бабочки и садились на оранжевую траву.
  Я начал их считать. Сбился. Опять начал.
  Все, не могу - глаза слипаются. Спать прямо здесь буду до синих мух и шума в голове. Так спят медведи в своих берлогах. Надо лишь подвинуться ближе к пряной волне, бьющей из стенки. Такой же душок, помню, издавали диковинные плоды, привезенные из далекой республики Эль-Сальвадор дядей Гришей Степановым, механиком торгового парохода 'Меч Октября'. Да, тот же запах, только с добавкой грибов... Голова, зараза, тяжелая, будто кто свинцом зафуговал.
  Я попытался доползти к мухомору-невидимке, стреляющему белыми парашютиками. Повернуться удалось - набок или на спину я долго не мог определить, пока не закололи предплечье маленькие пузырьки. Вытащив затекшую руку, я шлепнул по земле. Пальцы воткнулись в какую-то дрянь, невыносимо отвратную даже на ощупь. Е-мое, это ж крыса! Дохлая. И уже давно - гнить начала. И еще рядом. И там, чуть дальше. Везде раскиданы гниющие тушки. Волна отвращения побежала по телу. Я подскочил, но все вокруг предательски закачалось, пол дрогнул, толкая к стене, обросшей чем-то бархатно-зеленым и шевелящимся в радостном предвкушении; но Мальцев все-таки удержал меня, схватив за воротник шинели. Понял суматошный капитан, во что я попал. Понял, каким-то шестым или седьмым чувством. А Волхов держал меня за волосы и слепил фонарем, отыскивая 'красновато-бурые или коричневые вкрапления на кожных покровах лица'. Ничего не найдя, закачал для профилактики лошадиный шприц масляной жидкости, а потом шлифовал мне лицо и руки белым порошком до такой степени, что почувствовал я себя судовой рындой. Да ну и пусть. Лучше светиться медным колоколом, чем зеленеть прикормкой этого вонючего ягеля.
  Крепко влетело мне за этот привал. Майор Горииванов глядел, будто я обесчестил его дочь, Мальцев выстраивал многоэтажную тираду и даже молчаливые огнеметчики глухо матерились. Только вся эта ботаническая суматоха отодвинулась на второй план - послышалась автоматная очередь и тут же влетел очумевший 'гопник':
  - Атас, мужики! Крысы!
  Горииванов резко поднялся.
  - Ты чего несешь, ляпало?
  - Гадом буду, крысы. Стадом прут! - 'гопник' скороговорил, часто оглядываясь назад. - Здоровые, как свиньи! Ефрейтор, мудак лягавый, из автомата их шуганул. В клочья! Валить надо.
  Все побежали. Командир 'плутоновцев' рысил, прокладывая курс; за ним Мальцев, замыкающие огнеметчики переместились в голову колонны. Перед каждым поворотом майор светил в черноту, а его ребята держали проход под прицелом.
  Над ухом рявкнул Мальцев:
  - Надевай шлем!
  - Какой шлем?
  - Как на мне!
  Я обернулся.
  - Нету такого...
  Но капитан в железной маске уже побежал, отчаянно махая мне рукой. В темноте слева стремительное и грозное движение напомнило сход лавины, я вскочил и понесся за Мальцевым.
  Хотя бежал я очень быстро, на очередной развилке Лиходей обогнал меня, мотыляя стволом 'ППШ'*. Оставалось лишь молиться, чтобы автомат случайно не плюхнул в меня свинцом.
  Стрелок, мать его! Какого рожна понадобилось дразнить ему крыс?!
  Низко гудящая от топота сноровистых когтистых лап, острозубая и беспощадная серая масса не отставала. Я больше не оглядывался.
  Промелькнуло несколько боковых коридоров, и мы выскочили на бетонную площадку, в дальнем углу которой торчали вбитые в стену одна над другой железные скобы. Лестница! Наверху болталась полуоторванная железная дверца, а прямо над головой резиновая подошва 'гопника'.
  - Быстрей, пехота, мать твою... - азартно выругался Гориванов, после чего длинная струя из его огнемета прогудела сверху, додав копоти и вони.
  А я быстрей не мог - остропалая железяка пропорола рукав у плеча, держа крепко и намертво, не давая сделать шаг вверх.
  - Ну чё, инструхтор, влип?
  Немыслимым образом изогнувшись, 'гопник' осклабился, направляя в мою сторону острие 'финки'. Я вспомнил этот нож, вспомнил его хозяина и понял, откуда этот Ерохин помнит меня.
  *ППШ - пистолет-пулемет Шпагина, основное оружие советской штурмовой пехоты времен ВОВ.
  Мы встречались один раз, весной сорок первого, когда я на три дня приехал в Ленинград и, спеша к Астре Далматовой, столкнулся с ним в подворотне.
  
  Глава 3. Инструктор снежной королевы
  
  О том, что на свете есть девушка с именем Астра, я узнал почти два года назад, когда был добровольным инструктором в летнем лагере ОСОАВИАХИМа*. К этому времени я имел университетский диплом, перспективу на перспективную работу и зияющую прореху в личной жизни. Красивая Ольга, на которой я хотел (и давно обязан был, как порядочный мужчина) жениться, вдруг дала задний ход. Милые маленькие ссоры переродились в тягучее заедание по пустякам, объятия у дверей сменило вежливое 'заходи', а совместное ожидание счастливого будущего как-то сошло на нет. Его место заняло ощущение глупого хихиканья за спиной, поэтому, когда на мой адрес пришло письмо с 'уведомлением', я даже обрадовался. Уведомление сообщало, что я, как закончивший в 1934 году курсы стрелков-инструкторов, обязан пройти переаттестацию. К возможной разлуке Ольга отнеслась спокойно и, раздосадованный этим равнодушным пожатием плеч, наговорил я тогда много лишнего.
  Отчаянная злость схватила направление инструктором в загородний лагерь и выбросила меня на станции недалеко от городка Песочный. И только в лагере, оформляясь и получая допуски, пришел я в себя. И томительную безвестность смыла вскоре ежедневная суета выдачи стрелковых ведомостей и подсчета дырок в 'яблочках'.
  Иногда после 'отбой-горна' я отмыкал недостроенный тир и садил из трехлинейки по списанным мишеням. Мишени были в германских шлемах (после договора с Германией их категорически не использовали, но завхоз держал их на всякий случай). Когда попадалось окно в занятиях, шел на берег тихой речки, где обсасывал подробности наших размолвок.
  Что-то стояло за пустячными Ольгиными скандалами. Богатого опыта в этих делах у меня не было, однако ощущение холодного стекла под пальцами вместо привычной податливости озадачивало сильно. Убаюкивая себя возможным примирением, я все время чувствовал в груди осиное жало, щепившееся с противным дзиньканьем: 'уйдет, уйдет, не любит, уйдет'.
  
  * ОСОАВИАХИМ - общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (1927 - 1948), впоследствии ДОСААФ. Военизированная организация СССР, развивавшая в том числе стрелковое и минно-подрывное дело.
  Вспоминалась Ольга прежняя и Ольга нынешняя - теперь она старалась держаться в стороне, недоуменно пресекая то, в чем совсем недавно охотно принимала участие. Этот странный разговор по телефону, с лязгом положенная трубка и быстрая, как хлопок, смена интонации: 'есть такие люди, которые могут звонить мне в любое время'.
  'Страданиям молодого Вертера' положил конец приезд Вальки Зворыкина.
  Приезд сопровождался скрипением кожаных ремней, матовым блеском кубиков в полосатых петлицах, маханием габардиновых рукавов и ворохом новостей: на флоте и в армии отменяют положение о военных комиссарах, ГОМЗ* делает новые фотоаппараты 'Смена' (Валька был страстным фотолюбителем), Данилов выиграл первенство по борьбе, в 'Гиганте' идет новая кинокартина 'Большая жизнь'.
  - Видел твою красавицу. - Зворыкин Ольгу не одобрял, называя ее не иначе как 'красавица с острова Люлю'. Он пошкреб затылок и, надев зачем-то фуражку, сказал решительно: - Знаешь, буду без дипломансов. Не нравится мне такое. Видел ее в Александровском с а д е под ручку с одним капитаном.
  - Какой еще капитан?
  - Летный. Старков его фамилия.
  - А ты что, его знаешь?
  - Нет, просто его карточку в окружной газете печатали, в рубрике 'Сталинская вахта'.
  - Ну и что. Видел он! Мало капитанов, что ли, в Питере. Может, они в порядке дружеского общения! Или в Русский музей шли.
  Валька царапнул на фуражке 'звездочку'.
  - Андрюх, я тебе не мама и вопрос этот решай сам. Но, как твой друг, предупреждаю: хорошая девушка в отсутствии жениха не станет чесать вдоль Грибоедовского канала под ручку.
  Зворыкин наподдал сапогом попрошайничающему коту и добавил:
  - Ты, Сабля, не обижайся, но, кажись, отбой тебе по всей форме.
  Отвернувшись, я смотрел в окно. Ветер качал мокрые осины, шел дождь, и стало так гадостно на душе.
  - Как его звать?
  - Старков. Вадим Старков.
  'У вас тоже вместо сердца пламенный мотор, Вадим', ― вспомнилась фраза из т о г о телефонного разговора. Значит, он. Значит, все началось еще тогда, в марте, а все ее нелепые обиды и обвинения всего лишь осколки разбитого чувства!
  * ГОМЗ - Государственный оптико-механический завод.
  Ехать. Немедленно ехать к ней, пока не поздно.
  Я побежал искать начальника лагеря. Еделев дал сутки на устройство личной жизни и разрешил позвонить через служебную литеру.
  - Але, але! Галина Аркадьевна, дайте, пожалуйста, Ольгу.
  После короткого разговора я медленно вышел на ступени. Валька ждал меня и курил, роняя пепел на рукав серой танковой гимнастерки.
  - Понимаешь, Валька, есть, оказывается, такой человек, который ей нравится.
  Вернувшись в летний домик, мы долго сидели в темноте. Керосинку зажигать не хотелось. Странно, но было почему-то легко, будто тяжелый мешок сбросил на дальнем переходе. Давящая тяжесть последних недель исчезла, уступив место комку, жгущему в груди. Этот огонь я заливал Валькиным коньяком.
  Зворыкин ехал к новому месту службы, в Прибалты, и набрал с собой много разной чепухи - на всякий случай. Горек был тот коньяк. Мы глушили его в мокрую августовскую ночь, и табачный дым стоял туманом. Мой друг отгонял дым рукой с тлеющим огоньком папиросы. И мы говорили. О будущем, о близкой войне, о танке КВ, который девять немецких танков укокает из пушки, а десятого раздавит гусеницами. Я справлял поминки своей любви, а Валька, толстый Валька, прозванный в детстве 'слон', обхватив шею, бил головой мне в лоб:
  - Наплюй, Андрюха, пусть к черту летит со своим капитаном. Ты завтра же себе лучше в сто раз найдешь!
  Если б знал он, насколько был прав. Не на следующий день, а уже через три часа я вступил на дорогу, ведущую к недосягаемому пьедесталу в снежных облаках...
  Правда, сказать, что ступил на путь в белом костюме, откидывая рукой непослушную прядь, не могу. За эти три часа мы успели хорошо надраться. За коньяком ушла бутылка 'Солнцедара', потом пошел самогон, потом мы что-то пили в пристанционном буфете, и на поезд героя-танкиста мне пришлось грузить с помощью усатого железнодорожника.
  Зворыкин отбивался, ругая усача 'масленкой' и, зависнув на поручнях, орал в небо: 'Пролетит самолет, застрочит пулемет, загрохочут могучие танки'. Андрюня!.. мы их... мы всех... пусть только сунутся... в мелкую крошку!
  Ухнул паровоз. Повез моего друга на запад. Там у границы стоял мехкорпус, в одном из полков которого Валька будет командовать батальоном.
  Путь в лагерь был долог и тернист. Я падал, цеплялся ногами за чвакающие бугорки в мокрой траве. Потом кто-то пихнул меня в дерезу, и пришлось отдать пол рукава колючему паразиту.
  Тропа оказалась утыканной березняком, ветки били по глазам, в ноги бросались поваленные бревна. Удивляясь обилию возникших препятствий, я забредал все дальше в какие-то хвощи и папоротники, пока не заблудился окончательно.
  Идиотизм полный! Вчера только проводил занятия с курсантами по ориентированию на местности. Эдакий умный дядя: 'Здесь, товарищи стрелки, мох, значит, север там'. 'Марш-бросок на пересеченной местности это, понимаете, не шутки!' Ага. Кто бы мне сейчас рассказал лекцию о преодолении сильно пересеченной местности в состоянии алкогольного опьянения. Да еще с форсированием болота.
  Я предался унынию. Ну, в самом деле, ― теряю невесту, лучший друг уехал черт-те куда, заблудился в лесу, да еще кусают здоровенные, как бомбовозы, комары. Попытался крикнуть, но вышло какое-то булькающее кваканье. Естественно, никто не отозвался, за исключением туземного нетопыря, который сразу же нарочито громко захлопал крыльями, создавая невозможные условия для отдыха. Пришлось оставить уютную кочку и брести дальше. Только вот куда? Лес тянулся на десятки километров до старой финляндской границы и не дай бог забраться в эти чащобы - с фонарем не найдут. Я помнил, что станция расположена точно к северо-западу от лагеря, но это мало чем помогло. Северная звезда была затерта облаками, а попытка вглядеться в небо закончилась кувырком в лужу. Перевернулся на спину, лежу.
  Красиво августовское небо. Кроны дерев скрывают тучи, мигают редкие звездочки. Показался месяц, потом второй, и я осознал, что пьян вдрызг. В этой мысли утвердил легкий смех невдалеке. Кто-то был рядом. Собрав остаток сил, удалось встать и вылететь на тропу, посередине которой застыл мощный ствол.
  Мне стало не по себе - ствол вдруг исчез, и появился ярко-красный зверь. Стояли вокруг него ведьмы и кормили еловыми ветками. Только были они почему-то в тренировочных шароварах и с цветами в головах.
  'Вот он!' - атаковали ликующие голоса со всех сторон. 'Медведь! Кто твоя невеста?' Мне завязали глаза и стали вертеть, подталкивая руками. Потом они замолчали и разбежались - слышно было, как удаляются шаги. Я сорвал повязку и, пытаясь остановить качающийся горизонт, споткнулся и упал на простертые руки сероглазой ведьмы...
  Полностью прийти в себя удалось лишь к утру. Изредка мелькали вспышки просветления с обрывками разговора, но кто дотащил меня в лагерь - не помню. Уверен только, что они добрые славные парни. Принесли в дом, уложили спать и оставили на тумбочке полный котелок воды.
  Натянув гимнастерку и ощупав карманы, я растерялся - кошелек с деньгами, ключи и удостоверение инструктора ОСОАВИАХИМа исчезли. Деньги ― ладно, тем более, что пропили мы их почти все. Помню, Валька стучал в окошко железнодорожной кассы и требовал отправить телеграмму в три слова 'приготовьте сто рублей'. Ключи, по-моему, я положил в пустой кошелек, есть шанс, что оставил в буфете. А вот удостоверение - это плохо. Могут из лагеря выпереть, если Еделев узнает.
  А Еделев явился, как чёрт из табакерки. Читал нотацию, ударяя кулаком, возмущенно махал руками, но... Под конец речи кинул армейскую флягу. Первач! Похмелье не числилось в моих бедах, но жест начлагеря был дорог.
  В понедельник я вступал в обязанности, которые начинались около 10-00. Судейство. Поэтому с утра на полигон тащиться было незачем, и к началу работы я выглядел не хуже остальных инструкторов. Вот только фраза 'траектория движения пули' не задалась, и пришлось заменить ее на 'линию полета'. А так ничего. Временами, правда, желудок мстительно подбирался к пищеводу, но я регулярно гасил его водой.
  Говорят, что в таком состоянии время идет медленнее. Не верьте. Оно вообще не идет, застывая липкой резиной на дне каждого часа. Казалось, что столетняя война была короче трудового августовского понедельника. Стрельбы - Матчасть - Планерка - Опять стрельбы - Упражнение '5+20' - 'Дебет-Кредит' - Политзанятия в вечерней школе инструкторов.
  Но даже политзачеты когда-нибудь проходят. Наступил вечер, когда я пошел сдавать ведомости учета расхода боеприпасов и в дверях столкнулся с какой-то девчонкой. Ведомости разлетелась по коридору. Девчонка ойкнула и бросилась собирать бумагу. Очень уж не хотелось мне сгибаться - шум в голове, да и желудок пошаливал. А она, присев на корточки и прижимая к груди бумажный ворох, сказала полуобернувшись:
  -Я сейчас, я быстро все подберу.
  И полуоборот этот и быстрый взгляд из-под рваной челки очень скоро стали меня жечь. Нет, мое сердце не пронзала молния, и толстожопый Амур не стрелял коварно из-за угла. Просто кончики пальцев занемели, и тугая волна перекрыла дыхание.
  Наверное, по сто раз на дню приходилось встречать раньше это чудо - и ничего. А сейчас вдруг ее необычная внешность приковывала к себе, как магнит. Черные волосы клиньями, белая, белая кожа, и вместо полагающихся в таких случаях 'очей черных' - глаза серо-стального цвета, цвета ледяного балтийского неба.
  И еще она отличалась от своих подруг, не становясь при этом белой вороной. Девчата прислушивались к ее мнению, я замечал. Парни тоже не обходили стороной, однако предпочитали все же общество сверстниц более понятных. С теми можно было купаться, шутить, дурачиться, назначать свидания. Даже целоваться, наверное. С ней нельзя. Причем не из-за напускаемого ломания, а вследствие чего-то идущего от самой сути.
  Что делать? Собирать листы рядом с ней? Стоять на месте? Подойти? Нет, подойти боязно. Я казался себе слоном возле хрустального колокольчика и, вцепившись в стул, боялся даже моргнуть.
  Пачка бланков была мне протянута со словами:
  - Вот, Андрей Антонович, возьмите.
  - Да-да, спасибо... э-э... Лиля.
  - Я Астра. Астра Далматова.
  - Очень приятно. Андрей. Андрей Антонович.
  Астра улыбнулась.
  - Я знаю.
  - А! Ну да. Ты, наверное, ищешь Полтавцеву?
  - Нет, я жду вас.
  Это было уже слишком. Стрелы из глаз и откидывание челки я мог еще вынести. Это ― нет. Я не заслужил того, чтобы меня ждала принцесса.
  - Зачем?
  - Вы вчера удостоверение потеряли.
  - Я?
  Отведя глаза, Астра молчала.
  - Потерятелось... терерялось... тьфу! Я обронил его где-то, Оля!
  Астра всё молчала, но теперь это молчание сделалось осязаемым. Его можно было грузить лопатами и развозить на телегах. Стремясь облегчить свинцовую обстановку, я начал рассказывать, что потерял дорогу, сбился, опять начал. А ей, видать, надоела моя мелкая суетливость, и принцесса сказала:
  - Меня зовут Астра.
  Я раз в пять сильнее засуетился, желая только одного: скорее все объяснить, чтобы она не ушла, не поняв.
  - Я... Мне... Я слышал... это... значит...
  Сжалившись, Астра сказала, что я мог недослышать.
  - Вот-вот, - обрадовано закивал я. - Недослышал!
  Улыбнувшись, она спросила:
  - Так вы зайдете к нам забрать его?
  - Ну, конечно, Астра! - Я еле удержался, чтоб не схватить ее за руки. - Я сейчас спихну эту бухгалтерию, и все.
  Оставалось только уговорить Советку Полтавцеву отнести мои бумаги, но по дороге я был перехвачен комсоргом Жуковым и препровожден в красный уголок. Оказалось, что приехал товарищ из горсовета ОСОАВИАХИМа, ответственный за проведение стрелковой спартакиады.
  Уполномоченный направлял нашу деятельность в какое-то русло, чертил схемки зеленоватым крошащимся мелком, вскрывал недостатки и тут же намечал пути их устранения. Потом на трибуну поперся начлагеря, потом комсорг Жуков обещал повысить общий процент попадаемости и, взывая к бдительности, поминал 'еще живые тени врагов народа'. Завели разговор про заводы, не отпускающие рабочих в снайперские школы...
  Уже стемнело, пошел дождь, с громами и молниями, а вся эта говорильня продолжалась. Я попытался улизнуть, но начальник лагеря пришиб взглядом к стулу и сделал такое страшное лицо, что пришлось выдавать неловкую попытку за желание сесть подальше от окна. Когда 'народный хурал', наконец, окончился, я сразу убежал под прикрытием вставших разом инструкторов. Еделев не смог меня задержать - орать через головы в присутствии ревизующего товарища не решился.
  Я выскочил на крыльцо.
  Астра стояла под деревом, подняв к небу лицо. Прям беда с ней.
  - Ты чего тут? Сейчас молнией бахнет - и тю-тю.
  - Меня не бахнет, Андрей Антонович. Я вас жду.
  Проклятье! Ну как ей, дурочке, объяснить? От избытка чувств я чуть не сказал ей что-то 'эдакое'. Надо себя в руках держать, а то бухну вдруг 'милая' или вообще 'любимая'. Голову при ней я теряю, факт. Поэтому сказал, как можно строже:
  ― Курсант Далматова, вы промокли и замерзли. Возьмите мой пиджак.
  Мне пришлось укутать снегурочку и отвести в инструкторский домик, в комнату Ветки - до палаток девчонок было около полукилометра.
  Продрогла Астра изрядно. Хотя девчонки в нашем лагере неженками не числились, любую физкультурницу схватит пневмония, постой она пару часов на холодном ветру. Ее надо переодеть в сухое и натереть спиртом. Которого, правда, нет, зато есть похмельный самогон. И комплект чистой байки. Но как это сделать? Только от одного ее присутствия голова чумная, а надо как-то сказать: 'раздевайся да ложись в постель'.
  Я опять нацепил маску сурового отца-инструктора и стал рубать команды: 'Переодевайся вот в это, укрывайся вон тем, растирайся вот этим'.
  - А этим, это чем?
  - Это?... м-мм... ― Я помахал в воздухе рукой. ― Это спирт.
  Девушка подозрительно скосила глаза на мутное стекло фляги:
  - Он больше похож на самогон.
  - Ну, самогон. И ладно. Ты ж растираться будешь в профилактических целях.
  - А я им буду пахнуть!
  - Далматова! Тебя здесь нюхать никто не будет.
  - А вы?
  - А я пойду и принесу чего-нибудь горячего.
  Астра откинула назад волосы и начала стаскивать рубаху. А я, ошпаренно выбегая, был остановлен ехидным вопросом:
  - Товарищ командир, а как мне растереть спину?
  Боясь повернуться, ответил удушено:
  - Руку там... выверни посильнее, - и вывалился в коридор, сопровождаемый тихим смешком.
  В коридоре, где я отдыхал, пытаясь придти в состояние близкое к норме, осуждающе глянул на меня с плаката 'Механизация РККА' нарисованный красноармеец: мол, что это за сердечные знакомства в учреждении содействия обороне?! Тебе-то что, подумалось, махай себе флагом на броне, а мне что делать с этой вот... Мэри Пикфорд? Ведь сообразила, что я на нее не надышусь, и теперь будет чесать мелкой гребенкой. Девчонки это умеют. Легко! Махнут пальчиком, и взрослый мужик начинает бегать, как Барбос на выгуле. И самое в том ужасное, что я был бы счастлив прыгать около Снегурочки, приносить ей брошенную палку, и, заливаясь идиотским лаем, крутить хвостом. Но не мог. Она сильно младше меня, может, еще в школу ходит. Кроме того, здесь в лагере она человек, за которого я отвечаю. Подопечная единица, так сказать. Хорош будет инструктор. Впрочем, не будет.
  Чай мы пили с маленькими треугольными вафлями, найденными в тумбочке Ветки Полтавцевой, моей подружки детства и по совпадению коллегой. Астра сказала, что утерянные мои документы в её палатке, и что вчера ночью они с девчонками гадали на женихов по какому-то немыслимо старинному гаданию. Что ей выпало быть заколдованной принцессой, которую должен поцеловать жених - медведь из леса, - тогда чары спадут. И тут из леса выпал я.
  - Так, значит, ты настоящая принцесса? - сказал я, любуясь Астрой.
  - Это легко проверить, - ее зрачки по-кошачьи сузились. - Вы поцелуйте меня.
  - Т-ты, спи давай. Десять часов уже, а ей целоваться на ум пришло!
  - А что, в десять нельзя целоваться?
  - Я тебе устрою тебе завтра! Пока мишень в яблочко не 'поцелуешь', со стрельбища не уйдешь.
  - Андрей Антоныч, вы где живете?
  - Как где, в Ленинграде!
  - Не, я знаю, что не в Торжке. В самом Питере, где?
  - На Арсенальной.
  - И что, арсенальские все такие?
  - Какие такие?
  - Такие, которые девушек боятся!
  - Тебе, 'девушка', в куклы еще играть! Или в этих... в пупсиков.
  - Много вы прям знаете! - Астра по-детски обиделась и отвернулась к стене.
  - Астра, ну хватит. Уже действительно поздно.
  Из-за подушки донеслось:
  - Мне в палатку надо.
  - Я доложусь начальнику лагеря и Совете Полтавцевой скажу, что ты промокла и здесь. Возьми вот градусник.
  - Не буду!
  - Возьми.
  - Не буду я мерить вашу дурацкую температуру!
  - Астра, не капризничай. Бери термометр, а я пойду, скажу, чтоб тебя не искали.
  - Ну и идите.
  Положив стеклянный цилиндрик на табурет, я укрыл Астру еще одним одеялом и ушел. Спи, принцесса.
  
  Вторник стал днем вития веревок и вытягивания жил. С утра принцесса обосновалась в шумной группе стрелков, и мои попытки вытащить на разговор имели успех не больший, чем старания угрюмого юнца попасть на день рождения школьной красавицы. Вот кино! Уговаривал себя держаться на дистанции, а увидев Астру, обо всем забыл. Что-то происходит в голове. Наверное, химические процессы, ферменты всякие. Только куда эта химия заведет? Вон хихи-шушукания за спиной растут. Надо выходить из боя. Девицы здесь не промах - на подначках устанешь спотыкаться. В общем, плюнул я на это дело и пошел чистить винтовку.
  В оружейке народу было немного. Тройка лиговских пацанов, студент-очкарик и толстая девушка со значком 'Готов к санитарной обороне'. Через всю стену был продернут кумач: 'УМЕНИЕ ВЛАДЕТЬ ВИНТОВКОЙ - ДОЛГ КАЖДОГО ГРАЖДАНИНА СТРАНЫ СОВЕТОВ!', а ниже висели плакаты, помогающие овладевать этим умением. Студент, слабо ориентирующийся в тонкостях устройства Мосинской трехлинейки, водил носом по схеме. Бедняга не первый раз собирал оружие, однако никак не мог избавиться от лишних деталей при сборке. Вот и сейчас очкарик пятый раз мазал в баллистоле пружину, думая, как ее можно пристроить в уже собранную винтовку. Один из парней посоветовал заправить ее в ствол.
  - А как будет осуществляться функция выстрела?
  - Ну как? Опустить патрон в дуло, нажать на крючок, пружину сожмет и патрон полетит.
  - Нет, думаю тут иначе, - задумчиво протянул неумеха, - думаю, что пружину надо засунуть в другое место.
  - Ну, тогда засунь ее себе в жопу, - сказал другой хулиган и все трое заржали.
  Эх, как взвился очкарик! Даже кулаком стукнул в доску.
  - Не смейте так со мной говорить! Я вам не какой-то там! Распоясались, негодяи!
  Пахнуло бальзамом интеллигентских руганий на лиговских, и пацаны, уморенные ворошиловским режимом, ненадолго окунулись в родную стихию. Они стали теснить оскорбителя к стенке мягкими полудвижениями, как злые коты из страшной сказки.
  Пришлось вмешаться:
  - Эй, там! В чем дело?
  Атаман лиговских снял пальцы с чужого пиджака:
  - Дело в том, что сильно умные лезут в чужие разговоры, а потом долго кашляют.
  - Может быть. Но если я, хотя бы чихну, ты, дружок, завтра поедешь домой.
  Вздыбившись, парень двинулся в мою сторону и я уже приготовился к худшему; но один из лиговских встал между нами, высоко подняв пустые руки.
  - Командир, наш друг сильно устал, поэтому хамит, доставляя неприятности окружающим. Мы извиняемся и уходим.
  Слава богу, они убрались, а остатки тягостной атмосферы вышибла куча пионеров. Эти бандиты обосновались в лагере только два дня как, однако успели надоесть всем. Лишь мученики-вожатые терпеливо сносили их.
  Комната сразу превратилась в муравейник. Детки грохали железяками, пихались у стены, сбивая плакаты, бегали. Двое шустряков размотали кумачевую штуку и принялись ее торочить, вбивая прямо в стену сотые гвозди.
  - Это что за безобразия!
  Голос оружейника Феди Зеленого пригнул детвору, словно ветер - камыш. Федя еще рявкнул, и рык этот ударял молотом в пионерские головы, корча окружающих в немом столбняке. Даже плакатный гвоздь выпал из стенки.
  Молодая поросль, однако, распрямилась быстро и две мигом построившиеся колонны выдвинули в центр комнаты делегата. Краснощекий пухлый пионер вскинул руку-сосиску, жизнерадостно завопив:
  - Товарищ дядя Федя, пионеротряд имени Кагановича выстроен для прохождения занятий по стрелковому делу!
  Зеленый добродушно булькнул:
  - Так-так, это уже лучше.
  Дядя Федя был толст, носат и похож на старорежимного борца-тяжеловеса, какие раньше были в цирке. Вообще, если честно, раньше он был бандитом. Беспризорничал, связался с уголовным элементом и к тридцать четвертому году имел три судимости плюс побег. А потом вдруг 'завязал'.
  Тогда проводилась компания по перевоспитанию блатных, и получил Федя от государства белую анкету, паспорт и настоящую фамилию - Кузнецов. Живи и радуйся жизни, как всякий нормальный гражданин. Бывшие дружки-подельники из банды Косого хотели посчитаться, но, во-первых, 'отступник' мог убить кулаком слона, а во-вторых, сам Миронов, замначальника 22-го дивизиона* милиции, пообещал главарю банды, что тот сменит прозвище на 'Слепой', если будет замечен ближе, чем за сто шагов от медвежатника-расстриги. Миронов считался товарищем серьезным и, кроме того, советская власть 'держала мазу' по выражению уголовников, за тех, кто вступил на светлый путь.
  Так что, работал механик завода 'Электроаппарат' Кузнецов без оглядки, имел сына лет четырех и от языкатой своей Татьяны сбегал на все лето в лагерь. Здесь он тоже возился с разной механикой, точил железо и, понятно, ведал матчастью. А еще Федя гнал немыслимо крепкий самогон, угощая им Еделева да круг симпатичных ему людей.
  Я тоже был в этом круге. С того момента, когда Зеленый вдруг заинтересовался историей. Вернее, не историей даже, а томиком Римана. Обмахивая Рихардом Ф. Риманом потное лицо, оружейник почему-то заглянул в содержимое книги. Одолев около страницы, Федя, хмуря брови, спросил, на кой ляд мне 'эта киноварь'. Получив ответ, он совсем помрачнел и удалился, прихватив книгу с собой.
  *Дивизион - территориальное подразделение милиции в один из довоенных периодов, соответствующее райотделу.
  В течение дня от Зеленого мчались гонцы с вопросами на бумажках (типа, что такое артефакт), а на другой день, дядя Федя пришел сам. Обернутый в газету Риман был торжественно возвращен, потом из баула извлечен был фирменный напиток и за второй стопкой понял я, почему Федин самогон прозвали 'ударник'.
  Мы по-доброму приятельствовали. Зеленый оказался неглупым человеком, наблюдательным и многое повидавшим. Заметил он и мои павлиньи хождения.
  - Страдаешь? - спросил Федя, развешивая только что принесенные плакаты с различными видами запальных трубок.
  - Чего ради?
  - Да ладно, я ж наблюдаю, как ты за девчушкой этой, Далматовой, вяжешься. Как, брат, нитка за клубком.
  - Ну, есть немного.
  - Хм. Было б немного, ты б тогда пиво в буфете дул. С раками, - оружейник пыхнул облаком свинцового дыма. - Чего ты в ней рассмотрел? Худющая, как чалка.
  Внезапная куча 'юных ленинцев', перебивая друг друга, обступила Зеленого:
  - А сколько мертвое пространство у танка? А какой прицел берут на самолет? А на пристрелку винтовки?
  Разобравшись с 'головорезами', он посоветовал:
  - Вон, Ермак Наташку лучше за дойки потягай.
  - А тебе, Федор Иванович, если дама поменьше трех обхватов, то и не женщина. Плохо от такой не будет?
  Федя бормотнул тихим смешком и, ковыряя лунку для чинарика, ответил:
  - От хорошего плохо не бывает. Вон грек твой что написал: 'древние эллины воспевали здоровых женщин, способных к многократному деторождению'. А греки, брат, это... сам понимаешь!
  - Да ну! Греки, брат, женщин только воспевали, а в 'этом деле' больше пользовали друг друга.
  - Э-кг-хм... Ведь какие мужики серьезные были, полмира завоевали, а вот на тебе... - Зеленый вздохнул, сокрушаясь о древних, но тут-же перешел к более животрепещущим делам.
  - Тут другое, студент. Я видел много, так что послушай доброго совета: беги. Она дама крестов, барышня эта. И скоро за нее мужики на части рвать будут друг друга. А ты, если хоть на один узелок с ней завяжешься, то уж до гроба. И любить не будет, и прочь гнать будет, а ты все одно, как дурной налим, за светом поползешь.
  Федя встал, сморщил красный, в прожилках нос и предложил тяпнуть 'по сто'. В подсобке, за железной решетчатой дверью, было прохладно и темно. Стоял там длинный ряд запертых шкафов, единиц в семь, чье содержимое было знакомо только оружейнику.
  Черт его, что он там держал, может, просто отмыкал закрытые замки, разнообразя досуг, не знаю. Самогон, во всяком случае, там не хранился, - мутная бутыль стыдливо пряталась под рогожей в мятом ведре. Рогожное одеяло светило дыркой, в которую пролезло стеклянное горлышко.
  После первой, Федино лицо поплыло бугристым добродушием помидорного цвета. Щеки начали обрастать ямочками, подбородок наливался, как у брачного жабона, и еще казалось, что вот-вот сожмутся толстые губы и сделают смешное 'бррр'.
  Я затих в ожидании второй. Однако нетерпеливое бульканье из горлышка заменило другое бульканье из другого горлышка - побольше и помощнее. Зеленый помотал головой:
  - Не, студент, больше тебе не наливаю.
  - Это почему же? - 'Ударник' ударил в голову, и Зеленый немного качнулся вверх.
  - Напьешься опять, упадешь, заснешь. Кому тебя тащить? Я на работе, а Далматовой не под силу твою тушу волочь.
  - А с какого интересу ей таскать меня потребуется?
  - А ты у нее спроси. Тянула ж она тебя из канавы, свинью бурую, аж до мостика.
  - Ты что, Федор Иваныч, пороху надышался? Это когда такое было?!
  - К-а-а-да! - Зеленый вытянул губы в трубочку. - Когда ты, как бревно, из кустов на поляну к девкам выпал.
  Вот это заход. Бедная девочка еще и перла меня по откосу метров шестьсот. Я осторожно спросил, открыв один глаз:
  - Федь, а я ничего такого?..
  - Ничего. Только гитару требовал, да еще врал, что тебе кто-то ногти пообкусывал.
  - А зачем гитару? Я играть не умею.
  - Ну, эт я не знаю, - Зеленый, спрятав подпольную емкость обратно в рогожу, наморщил лоб. - Ты, если пить не можешь, не пей. А то, что это?.. Прибегает ко мне Зинаида Колчева, чуть не ревет: пошли, мол, дядя Федя. Там наш инструктор пьяный, как грязь валяется. Я, понимаешь, туда, и на тебе - герой. В костер упал, девок напугал.
  Мощно тогда я долбанул. Факт. Но, чтоб с песнями и провалами сознания? Вот не было Зеленого, хоть стреляй!
  Федя как мысли читал:
  - Ты что, вообще ничего не помнишь?
  - Почему не помню?! Вокзал помню, как пили там с Валькой, помню. Потом назад шел, потом ведьмы эти...
  - Чего?
  - Ведьмы, - тоскливо проговорил я, пряча глаза.
  - Н-да, - буркнул Зеленый. - Чего ж ты напился-то так?
  - Друг приезжал, из Ленинграда.
  - Тоже студент?
  - Не, Валька танкист. Он в городе на бронекурсах усовершенствования комсостава был.
  - Это он из Питера сюда ехал, чтоб нажраться?
  - Уезжал он, Федор Иваныч. Назначение получил и уехал.
  Оружейник, сопя, вытащил бутыль и разлил еще по 'стаканычу'.
  - Ладно, Андрюха, давай за него. Армейские в случае чего первые полягут. И еще, чтоб никогда вся эта мудрость стрелковая не пригодилась.
  - Да ладно, че там, - я одним махом опрокинул стопарь и затянул: - 'На отлично мы умеем бить гранатою врага'.
  - Хватит визжать, - от моего пения Федя стал каким-то уксусным. - Лемешев выискался. Ты объясни лучше, чего вас на эту войну так распирает. Я понимаю, Валька твой, это его хлеб.
  - Валька лопух, - я приставил к ушам ладони и показал, какой лопух Валька. - У него финны танк сперли.
  - Как сперли?!
  - Да так! Днем подбили, а ночью утащили к себе. Лапоть он, а не бронетанковый командир.
  - Сам ты лапоть! - оружейник почему-то обиделся. - Человек голову под топор подставляет, а ты разве что таракана шлепанцем прибить готов. Как пули над ухом свистят, забыл уже?
  - Можно подумать, что ты их кучами из угла выметаешь.
  Федя, правда, один срок пилил сосны за вооруженный налет на склад Ленинградско-Рижского депо. И мутнели слухи, что 'энкапээсовская стража*' сама не справилась, так что пришлось подкреплять защитников депо отрядом конной милиции.
  * Военизированная охрана железных дорог СССР в довоенный период.
  
  Ну и черт с ним. Тоже мне - Герой Гражданской.
  Зеленого мои сомнения больше не томили. Он, оказывается, уснул, подлец. Откинулся к несгораемому шкафу и сопит в ноздрю. Я потихоньку стал выбираться на воздух, но дядя Федя задержал этот порыв:
  - Так ты осторожней с девушкой, на нее Ероха западает. Шпана отпетая.
  Федя опять закрыл глаза и погрузился в сон окончательно, став похожим на большой черный мешок возле сейфа.
  Вскоре девочка с серо-ледяными глазами стала еще более незнакомой и далекой. Уже нельзя было вот так запросто подойти и заговорить с ней. А те эпизоды, где я (когда-то!) гонял ее за мишенями, обзывал Розой-Мимозой или мог вообще заставить по десяти раз повторять упражнение на стрелковом тренажере 'Альмина', вызывали удивление и досаду (сейчас бы так!). Но теперь даже мимолетная ее улыбка причиняла такую радость, после которой надо было еще долго приходить в себя.
  Подойти бы налегке и, заведя непринужденный разговор, погулять вдоль поросшего ивняком берега!
  Подошел. Завел. Сбиваясь с голоса, плел какую-то чушь. И ретировался, чувствуя, ухмылки окружающих. Краснея, ушел и бездельничал, пока не был вызван к Еделеву.
  Начлагеря, отдуваясь, хлебал сухарный полубутылочный квас прямо из горла.
  - Тебе что, Саблин, по шее захотелось?
  - Да нет, а в чем дело?
  Начлагеря куснул жесткий угол французской булки и, делая навыкат голубые глаза, пообещал:
  - Убью паразита, - и без перехода ударил по столу и заорал, смешивая фарфоровый звон падающей утвари с густым бронепоездным басом: - Ты где шляешься?! Два часа ждут! Три занятия пропустил! Твои курсанты ходят толпами по городку и наводят безобразия.
  - Товарищ начальник...
  - Молчать! - На этот возглас откликнулся только один графинчик, упав на стеклянный бок. - Почему опять напился вчера?
  Вчерашний Федин 'ударник' давно уже растворился, но кто-то донес. Юрочка, наверное, - комсорг штопаный.
  Жуков сидел в углу, составляя отчет, и, вспомнив старую обиду, бросил коротко:
  - Гнать его надо.
  Я промолчал, а начлагеря, двигая носком сапога упапвшие тарелки и чашки, устало сказал:
  - Иди, Саблин, и хорошенько осмысли поведение. И чтоб никаких игрушек с учебным процессом.
  Старания не нарушать учебный процесс с моей стороны были честными, только в них сразу появился большой изъян. Ветку Полтавцеву бросили в пионерскую банду 'упорядочивать стихию', а занятия в ее группе раскидали на остальных. Так что пятьдесят минут каждого дня Астра сидела за партой около меня, а остальные тысяча триста пятьдесят проходили в ожидании следующего урока.
  'Игрушек', согласно приказу, не было, но и самого учебного процесса тоже. На уроках я все больше витал в розовых облаках, думая по капле о пережитом. Ловил ее взгляд, слушал ее голос, вспоминал походку. Тешил надежду, что произошедшее с нами не случайность, а если все-таки не будет больше тонких рук в моих ладонях - я по-любому счастлив. Тогда принцесса станет мне звездой на далеком горизонте, которую можно видеть и говорить с ней иногда. И того факта, что она есть на свете, хватит для счастья с головой.
  Не шибкая сноровка в общении со слабым полом играла особенно злые шутки из-за многочисленности свидетелей. Каждый раз, когда удавалось поговорить с принцессой, на меня будто надевали пальто из детства - короткое, широкое и клетчатое. В нем я чувствовал себя абсолютным кретином. Правда, однажды случилось поговорить почти наедине, не считая двух тупых пионеров, неспособных запустить простейшую радиосхему. Астра остановилась около них и, наклонив голову, спросила:
  - Что, батарейка сдохла?
  - Чего это сдохла? Новая совсем, мы ее в 'Радиомузыкальных изделиях' брали!
  - А ну, дай. - Принцесса потерла 'жопку' о ладонь, после чего вставила ее обратно в гнездо. - Включай.
  Пионер дал ток, тут же раздался не очень сильный взрыв, и повалил черный дым. Юных радиолюбителей как ветром сдуло, а принцесса, задумчиво глядя, как в пламени корежится доска с проводками и лампочками, укоризненно сказала:
  - Ну что вы застыли, давайте тушить.
  Вместо земли я схватил и бросил в огонь пригоршню сухих елочных иголок...
  Ко всему прочему, принцесса зачастую пряталась среди подруг, соглашалась повидаться; не приходила и белозубо скалилась, когда я в очередной раз казался нелепым. Все это переживалось мной в полный серьез, хотя по здравому соображению могло только развеселить. Но беда в том, что все здравые мысли отлетали при одном лишь взгляде в ее сторону.
  И я сорвался, впитывая ее буквально всей сутью, когда мы столкнулись однажды в темной парковой аллее. Вокруг не было ни души, готовилось к дождю цветное небо, а сосна вокруг стала ярко зеленеть особым оттенком, который бывает, если курить листья травы, собираемой узбеками в верховьях реки Чирчик.
  - Здравствуй, Астра.
  - Здравствуйте.
  Дальше надо было говорить о чем-то таком, но приходившие на ум слова тут же смешивались в кучу, из которой удалось вытащить лишь одну фразу. Про погоду. Что-то там про солнце и воздух.
  Дождь из намечающегося переходил в моросящий, поэтому вежливо угукнув, принцесса опять замолчала. Но по ее лицу побежал, на секунду оглянувшись (мол, что там дальше), огонек интереса.
  - Андрей Антонович, вас что - били в детстве?
  - Кто?
  - Ну, я не знаю... папа, дедушка.
  - Вообще не били!
  - А чего вы испуганный такой? Или это лишь, когда вы рядом со мной?
  Победив 'морального противника', она отвернула голову, скаля зубы в ехидной усмешке. А через секунду хохотали мы оба, потому что из леса прыгнул чумной заяц, сначала ударившийся о мою ногу, а потом об сосну. Обезумев до полного ужаса, лопоухий унесся туда, откуда прибыл.
  Смех ее звенел в косых потоках дождя, наполняя душу серебром. Я держал в руках ладони принцессы, а девочки-сосны шептались над нами, скрывая то, что принадлежит лишь двоим. Разбухшая от сырости беседка, где мы прятались от дождя, превратилась в сказочный дворец.
  - Позолоти ручку, молодой и красивый! Всю правду расскажу. - Астра гадала мне по руке, напророчив любовь и разлуку. Выпала мне дальняя дорога и две разлуки с любовью - одна разлука длинная, другая короче, но в ближайшем будущем.
  - Скоро?
  Принцесса опустила за пазуху полученную трешку и пообещала:
  - Скоро!
  И долго еще длилась бы аркадийская безмятежность, если б не нарушила ее Совета Полтавцева. Потрясая бумажным пакетом, она вымогала плясок:
  - Танцуй, Андрюня! Тебе корреспонденция в виде закрытого письма, - и, не обращая внимания на застывшую Астру, вякнула: - А. Саблину в собственные руки от Ольги Романовой. Ленинград. Набережная Мойки, 59.
  Не знаю, как бы сложилась судьба Полтавцевой. Может, моя снежная королева превратила её в айсберг или торос, а, может, я умертвил бы более дешевым способом. Но кто-то позвал Ветку из-за ограды и она ушла. А я, не заглядывая в конверт, располосовал его на бумажные ленточки, которые выбросил в лужу.
  Снегурочка молчала, я тоже, солнце опять юркнуло в тучи, готовые пустить вместо августовских капель холодные снежинки.
  Когда мы расставались на влажных ступеньках, Астра спросила:
  - А кто она, эта Ольга?
  Брошенный с ее стороны убогий мостик между нами стал для меня важнее тысячи Ольг, вместе взятых. Я впервые до конца это понял и дал отчеркивающий прошлую жизнь ответ:
  - Так, уже никто.
  
  Я заступил на дежурство по лагерю в ужасном настроении после Ольгиного письма. Заинспектировав южные ворота, пошел к северным, которые почему-то назывались 'березовые мостки'. Уже издали было заметно отсутствие часового.
  Дрыхнет, гад, в будке. Или пересмеивается с девушками из полеводческой бригады, обосновавшейся неподалеку. Поискав негодяя в поле, я вернулся и завернул прямо в кусты. Может, там удастся взять с поличным караульного разгильдяя, а уж, накрыв, отвязаться по полной и спускать с подлеца шкуру до полного восстановления утраченного равновесия. Можно было снимать с подлеца струж...
  К воротам бежит Астра. В этот момент я почему-то подумал, что, сколько не занимайся со слабым полом легкой атлетикой, все равно бегают они неправильно, далеко назад откидывая руку. Лицо принцессы освещается изнутри тем самым, что распахивает глаза и растягивает улыбку пятикласснице, получившей в подарок бархатного медведя.
  Я спешу к ней через обсыпанные ряской лужи, но Астра уже выскочила за ворота. Взмах моей руки останавливается и оклик спотыкается в горле, потому что я понимаю - свет ее лица не для меня. Астру хватает на бегу какой-то 'гопник', она весело кричит: 'Кузьма!'. 'Гопник' прижимает ее к себе и смеется, латунной фиксой освещая местность километра на два.
  
  
  Глава 4. Факелы в темноте
  
  Плюнуть напоследок в поганую рожу 'гопника' я не успел. Лезвие 'финки' за секунду распустило ткань шинели, железяка отпустила и, рванув вверх по лестнице, мы очутились в бывшей электроподстанции. Устроенная на приличной высоте, чтобы не затапливало при наводнении, будка с демонтированным оборудованием и отсоединенными кабелями стала нашим прибежищем.
  - Мальцев, кто эти... - майор был готов испепелить меня и ефрейтора Лиходея одним взглядом без применения огнемета.
  - Старший лейтенант Агафонов из комендатуры. С бойцом, - Мальцев немного подумал и добавил: - Сволочи.
  'Плутоновец' скривился, будто перекусил зубами стальную проволоку.
  - Агафонов, вы одни такие дебильные в комендатуре или там все придурки?
  - Я Саблин. Агафонова сегодня утром ранило.
  Горииванов и Мальцев переглянулись, я оправдывался дальше:
  - Меня майор 'с полномочиями' забрал под страхом трибунала.
  Горииванов совсем опечалился. Для него, видать, в диковинку наше черезжопуделание, а я уже привык. Однако удивляло другое: отчего эти ребята дали такого чесу, услышав о крысах? И я, кстати, тоже? Животные, конечно, не из приятных, но бежать от них быстрее братьев-чемпионов Знаменских? Ну, бывали с грызунами сложности, посылали меня зимой в Казанский собор, где подозревалась преступная деятельность по изъятию золотых коронок у покойников. Тогда трупы складывали прямо у стены приора, и кто-то заметил на лицах мертвых 'следы'. Оказалось, поработали именно крысы.
  - Чего вытаращился, душегуб?
  Я, наверное, чересчур задумался, а Мальцева аж распирало:
  - Пойди, объясни им, что тебе начальство велело дожидаться 'инструктированного командира'.
  - Кому им?
  - Гадам голохвостым!
  Мальцев немного помолчал, злобно отдуваясь, и гавкнул:
  - Подъем! Или думаете жопами отбиться?! - затем подошел к Горииванову и тоже посмотрел вниз, где шевелилось, грозя пробуждением, утихнувшее ненадолго кубло. - Сидят, заразы. Несколько сотен, не меньше.
  Горииванов хмыкнул:
  - Подождем вожаков, а то говорить не с кем.
  Не с кем?! Хорошее местечко! Мхи нападают, с крысами собираются вести переговоры, того гляди, появится чудище заморское и будет молвить человечьим голосом. Чудовище заморское... А ведь не сказки это Пушкина! И не смешно ни капельки оказаться среди спецов, выполняющих секретную работу. Оказаться лишним свидетелем... Расстрелять ведь могут, чтоб не выболтал правду о подземелье, и останется от товарища Саблина помятый листик с казенным титулом 'извещение'.
  И тут начались какие-то странные дела. Костя потрясал волшебной эбонитовой палочкой, Горииванов поглаживал кадык и покашливал, прочищая горло, Мальцев развязал вещмешок и принялся укладывать пачки галет на плитки шоколада. Затем уселся между мной и Лиходеем.
  - Значит так, ребята, попали вы, как два барана в кухню, поэтому все, что я скажу, вбейте в мозги, как шесть исторических условий товарища Сталина. Перво-наперво: исполняйте все указания. Второе - находитесь внутри колонны. Эти каски, - Мальцев постучал по вратарским хоккейным шлемам, - защищают голову, забирайте. Так. Дальше. - Он вытянул из подсумка блестящие фигурные кольца и протянул нам. - Если станете 'царем горы', - посмотрев на наши умные лица, он поморщился. - Это когда крысы навалятся и станут жрать. Так вот, тогда быстро сожмите кольцо - и ходу. Последнее. Если поймете, что выхода нет, используйте ампулу. - На его ладони блеснула ампула с черными буквами. - Смерть через пять-восемь секунд.
  Капитан порылся еще немного в оранжевой аптечке и заставил съесть по паре маленьких шариков, пахнущих мятой.
  - Ну все, считай, пообедали.
  Мальцев шлепнул себя по коленям и преувеличенно бодро окликнул Горииванова, свесившегося с площадки.
  - Что там, Квазимодо?
  'Плутоновец' по-рачьи попятился назад и осклабился:
  - Вариантов все равно никаких нет, попробую сговориться.
  - Одна попробовала, - 'гопник' широко открыл рот, захохотав, - и семерых родила.
  Горииванов стряхивал белую строительную пыль на сапоги, мягкие и толстые. Он улыбался, как артист-фокусник, и вспомнил я, что видел эту улыбку в далеком 1926 году на рисованной афише 'Ленгосцирка'. Была на том плакате еще сисястая принцесса с индийской точкой на лбу, какие-то чудные зверьки и надпись:
  'Маэстро Дон Гарваньо и его питомцы из джунглей дикой Азии'.
  Невероятно! Сам Дон Гарваньо из моих детских лет будет разговаривать с крысами в питерских катакомбах, облачившись в кожаную куртку и стариковские пимы. Дрессированные грызуны из Дикой Азии! Интересно, что он им скажет? Абракадабра или крибле-крабле-бумц? Или заставит считать до пяти, давая за это сахар?
  Не знаю, кормил ли Горииванов сахаром своих мангустов, но того, что скинул в чугунную темноту, большинство из нас и на праздники не видело. Да что ж это за сволочь, выбрасывающая еду как мусор!
  Тяжелая рука опустилась на мое плечо, остановив рывок. Мальцев держал меня крепко и шептал успокаивающий бред.
  Да, здесь их тайга и люди с огнеметными баллонами, наверное, знают, что делают, но как невыносимо это видеть! Еще недавно едой запросто считался вазелин, столярный клей и пахнущая сахаром земля с Бадаевских складов, а выкопанная на Пискаревке, гнильем заквашенная капуста могла сойти за деликатес. Я никогда не забуду крики, прорвавшие темную стену дома на Ломоносовской улице, - там, в корчах, умирала семья рабочего Острякова. Они съели банку графитной смазки, принятую за солидол. А этот человек бросает крысам шоколад и бормочет всякую чушь!
  Горииванов свистел, шипел, цокал звонкими переливами, похожими на пение сверчков, делал пассы руками и раскачивался, как факир у корзины со змеями. Все эти действия разбудили воспоминания о знакомом, но бесконечно далеком, упущенным еще в детстве сне. Ты как будто видишь желтую дорожку, веселого человека в костюме Пьеро, слышишь легкий шелест ветвей, но это самое 'как будто' неуловимо ускользает, когда пытаешься полностью вспомнить. Только зуд остается в голове, а ты чихнуть собрался и даже скорчил нос в предвкушении, но не чихнул.
  Подземелье вмиг заполонилось отвратительным писком, обжигающим душу. Тысячи когтей заскребли по бетону, и серая масса зашевелилась внизу. Вой нарастал, буравя мозг, и я, заткнув уши, упал плашмя на бившегося в судорогах Лиходея. Других не видел, но раскаленный прут, сверлящий голову, один раз пробился наружу, и я уставился на Горииванова. Майор продолжал свою 'песню', только стоял он как-то ненадежно: качнется чуть сильней и свалится к крысам.
  Тысячи пастей орали, ошпаривая воплями. Мне-то легче, чем остальным. Давно, еще в тридцать четвертом, контузило меня до глухоты. Плюс год в пушкарях, не добавивший чуткости перепонкам. А Лиходею совсем худо. Катается по полу и кричит, беззвучно открывая рот.
  - а.. лин! Са...б...ин! - доносилось издалека.
  - Держи ему руки! - проорал мне в лицо потный Мальцев, пытаясь надеть ефрейтору нечто вроде наушников. Кое-как замотали голову, и Мальцев орал теперь уже более отчетливо: - Цепляй 'глушители', дуба врежешь!
  - Да все нормально.
  - Одевай, говорю! Скоро такое начнется!
  - Да обойдусь я, не ори в ухо!
  И мы разом ощутили невесомую тишину. Раздирающий визг исчез.
  Горииванова усадили, дали хлебнуть из плоской железной бутылки и все застыли, как на кинопремьере.
  - Плохо, братцы, - он поморщился. - Крысяки требуют того, кто в них стрелял. Ефрейтора и... тебя, - майор посмотрел на 'гопника'.
  Теперь тишина давила многопудовой тяжестью, изредка прокалываемая свистом грызунов. 'Гопник' спросил:
  - А меня за что?
  - Не знаю, Ероха.
  'Гопник' длинно сплюнул через зубы и вытащил папиросу. Ефрейтор уставился в потолок. И я, похолодев, начал понимать, что не станут они рвать вороты и, крича 'ура!', столбить себе дорогу огнем.
  Как же так?! Вот сидят живые люди, наши боевые товарищи. И за просто так отдать их на съедение? На съедение в прямом смысле?!
  - Вы что, совсем сдурели?! - не выдержав отторгающего молчания, подпустил я 'петуха' в голос. - Да сколько там этих тварей?! Сотня? Тысяча. Две? У нас огнеметы и оружие, у меня гранаты есть! Прорвемся, братцы! Да вы кого испугались?
  Горииванов устало оборвал меня:
  - Сиди молча.
  - Молчанку своей жене пропишешь. Пошел ты! Людей моих не дам! Хрен тебе фунтовый!
  'ТТ' легко прыгнул мне в руку.
  - Ложь пугач на землю.
  Я посмотрел вправо, назад и увидел тушу бойца 'Плутона' с огнеметом. Брандспойт был направлен мне в спину.
  - Давай-давай!
  Козел однорогий. Тихо как зашел. И быстро.
  Я стоял, держа 'тэтэшник' и совершенно не знал, что делать. Сзади упирает дуло амбал, впереди еще трое, а мой патрульный, хоть и вооружен, но сидит, улыбаясь, как деревенский дурачок, и таращится в потолок. Как быть? Одного-двух уложить мне по силам. 'Гопник' прыгать не станет, эти у стены оружие засунули далеко. Только амбал опасен. Дунет огнем - и хана, шансов никаких.
  Так, стоп! Если огонь попадет в меня, то все равно пойдет дальше и поджарит остальных. Значит, стрелять он не будет и тогда я...
  Не успел я додумать 'что тогда'. Горииванов в немыслимом прыжке ударил меня ногой в живот.
  Выблевав положенное в таких случаях, я рванул подсумок, где прятал 'лимонку', но рука нащупала пустоту. Вот, гады, укатали все-таки.
  - Это ищешь? - Мальцев подбрасывал на ладони гранату и грустно улыбался. - Эка ты, бляха, прыткий!
  - Сам ты бляха заборная.
  Капитан, жонглируя гранатой, смотрел мне в лицо.
  - Ну, говори. Чего замолк?
  - А не о чем мне с вами разговаривать, чести много.
  Не то что бы я был такой храбрый и отважный. Или жить не хотелось. Нет. Просто, тоска взяла. Не думал я, что застрелят меня, будто дезертира какого в этом подземелье.
  - Ты знаешь, сколько трупов мы отдали крысам зимой? - послышался мальцевский голос, а Горииванов тут же подсказал: - Каждый седьмой... Ты знаешь, сколько ребят полегло, когда в октябре они рвали наши заслоны?.. Но тогда мы знали, где их ждать. - Мальцев опустил голову. ― Бациллы крысиной чумы будут готовы лишь к августу, город не готов к борьбе. Если их солдаты - сотни тысяч ― выползут наверх, в Ленинграде начнется паника.
  Молча курил 'гопник', пуская дым вниз, пустым взглядом смотрел в потолок ефрейтор Лиходей. Давящий туман ваял стену из холодного мрака, и только нелепый фонарь, скрипящий вертлюгом, бросал на нас желтые капли света. Нервно мял подбородок далеко не веселый Волхов, царапал ватную ногу здоровяк-огнеметчик, снимая невидимую в темноте грязь, сопел у стенки Мальцев. Майор-огнеметчик, задумавшись, выбивал железную дробь на баллоне.
  - Жаль, столько харчей спустили крысакам, - криво усмехнулся 'гопник'. - Пойду, пожалуй.
  Резко повернулся Горииванов:
  - Сядь, успеется.
  Тот послушно сел, а 'плутоновец' обратился ко мне:
  - И ты успокойся. Не надо делать из нас зверей в людском обличье. Сто раз легче принять последний бой, поверь мне. Только у нас на данный момент перемирие и если наша сторона его нарушила, следовательно...
  - Сюда все!
  Голова одного из амбалов, покрытая паутиной, осветила радостью проем:
  - Это не солдаты, товарищ майор! Это бродяги!
  Горииванов, Мальцев, все вскочили. Даже приговоренный 'гопник' растянул 'лыбу', будто услышал про амнистию к Седьмому ноября.
  - Фонарь дай! Трясучку, лучше трясучку, - нарастал шум голосов. - Да иди ты со своим патефоном! - прогнали суетившегося Волхова.
  Будка наполнилась гвалтом и лихорадочным движением. Как бывает в ситуации, где все вокруг что-то делают, захотелось принять посильное участие в общей суматохе. Я забегал, зачем-то переставляя баллоны огнесмеси, и получил за это втык. Потом сложил горкой разбросанные каски и, не зная, как еще применить свои таланты, сунулся в проем. Сначала услышал 'не лезь', потом увидел кулак, затем рыжие на нем волосы, потом серебристый круг о зеленых звездах. Все это за полсекунды пронеслось, а в следующие полсекунды я складнем опустился на пол. Скотина-майор ударил меня в глаз. Ну, ничего, сука, устрою тебе проверку документов при случае!
  Тяжело зазвенели огнеметные баллоны. Полетели каски из рук в руки. Коротко ругнулся Ерохин - гнутый крюк зацепился за сумку и порвал резиновую морду противогаза. Остальные маски были целы. Их тщательно проверили, закрыв дыхательные клапана. Также проверили оружие. Его, кроме огнеметов, почему-то оказалось до обидного мало: автомат с запасным диском, пистолеты, граната с капсюлем, завернутым в газету, и нож 'гопника'. В общем, вся надежда на горючую смесь и секретные плюхи 'плутоновцев'.
  - Первыми идем мы, - распорядился Горииванов. Бросаем гранаты и как можно быстрее перебегаем на ту сторону. Потом комендатура, потом вы. - Он кивнул в сторону 'гопника' и Кости. - Мальцев замыкающий. Так. Дальше. Ты, Мальцев, держи позицию, пока не переправимся. Потом - в сторону Лиговского пикета. И не забывайте про ловушки. Когда заскочим в тоннель, бежать след в след. Все, пошли.
  Я забрал лиходеевский автомат и оба диска. Тяжело ухнули внизу гранаты, и, спустившись вниз, мы побежали в длинный узкий тоннель. Горииванов сразу же потерял железную каску, ударившись о невидимое перекрытие. Наверное, беги я впереди, отлетела бы моя голова, а так ничего, заметил, слава богу.
  На бегу единичные крысы почти не доставляли забот, маленькие стайки лишь грозно светили зубами. Но стайки эти росли, множились, объединялись в хищные ручейки и наконец зверье вывалилось из очередной дыры на пути.
  Огнеметы сожгли голодную кучу двумя выстрелами. На короткое время пламя сковало грызунов, и лишь самые предприимчивые из них лезли через огневой заслон, неотрывно преследуя нас.
  В одном подозрительном переходе, где мы не могли двигаться в полный рост, блеснул красным эбонитовый прибор и Волхов развернулся.
  - Стой! Назад!
  Инерция протащила метров на пять. Мальцев, глядя в еще свободный путь назад, закричал:
  - Бросай, Костя!
  Волхов кинул в темноту ярко-серебристый шар, и мы рванули. Назад. Быстрей назад! Горииванов пустил зачистное пламя. Под ногами захрустели горелые тушки. Обратный путь был особенно мучительным.
  В конце очередного коридора я упал, накрыв телом что-то плоское и металлическое.
  - Капитан! - заорал я Мальцеву, светя в железную, похожую на мину коробку. - Здесь штука странная...
  - Не трогай! - Мальцев топтался в проеме, около изготовившегося огнеметчика. - Это мы ловушки ставили.
  - На кого?
  - На Гитлера. Быстрее, Саблин, ходу!
  Везло нам страшно долго, несмотря на близкую, угадываемую по бесчисленным шевелениям за спиной, грозную массу. Плутоновские амбалы, разворачиваясь, отгоняли ее, но заряды уже были на исходе. Один баллон пуст. Прыгавшие из темных щелей крысы хватали за рукава и ноги, а более сноровистые кидались прямо в лицо.
  Сначала прокололся 'гопник'. Прокололся глупо, споткнувшись о проволоку. Задавив пяток набросившихся тварей, он отбился, но рука и бок сильно пострадали. Его подхватили и поволокли вперед.
  Лиходея атаковали у входа в огромный зал десятиметровой высоты. Ефрейтор, бежавший за огнеметным командиром послушным дауном, внезапно оттолкнул Горииванова и первым выскочил из тоннеля.
  Но и Лиходея отбили у врагов. Мальцев, размахнувшись, бросил последний шар. Его яркий свет в колеблющемся вое буквально сметал крысье. Звери скрюченно ползали и делали слабые попытки убраться подальше от сверкания.
  Темная пустота огромного зала взрывалась огнем. Мы пробивались к центру подземной площади. Те из крыс, что хлебнули горячего вблизи тоннеля, медленно разворачивались, то и дело, ломая строй. Но другие, только что просочившиеся из подземелья, мягко шлепались о бетон и длинными прыжками неслись к нам. Горииванов стоял позади всех и, пока огнеметчик дергал заевший клапан, бил крыс из двух пистолетов сразу. Можно было только дивиться цирковой скорострельности майора - кака стрелял он сразу с обеих рук, виртуозно меняя обоймы.
  - Пикет в сотне метров, огня дай! - закричал грязный и страшный Мальцев.
  Клапан, словно испугавшись, стал на место и 'плутоновец' дал с колена длинную огненную струю.
  Мы втянулись в коридор, минуя путаницу разваленных скаток железной проволоки. Горииванов шел замыкающим, водя ствол огнемета за белым светом шахтерской лампы и не стреляя. Очевидно, и его баллон почти опустел.
  Серые перекрыли коридор. Теперь одно могло помочь - бегство. Может, появится спасительная дверь? Или окно? Или хоть какая-нибудь форточка? А-а-а! Ч-черт! Резкая боль подожгла ногу, заставляя прыгать и махать сапогом. Тут же Волхов сбил вцепившуюся гадину.
  - Бежать!
  Одолев десяток шагов, я понял, что не ходок. Наверное, подрезала сволочь зубами какую-то жилу и теперь сотни стеклянных лезвий впивались в горячую от крови ногу. Взяв автомат наизготовку, я дождался появления орущего серого клубка и уже не берег патроны.
  Я стрелял, сидя в луже крови.
  Я бил по наплывающему из глубины тысячеголовому жрущему зверю.
  Я драл его свинцовыми когтями в маленькие разлетающиеся ошметки.
  В сотни рваных кусков.
  А когда щелкнул пустым железом затвор, чьи-то руки потянули меня за ворот, по скользкому полу. Вперед под слепящим лучом, невесть откуда взявшегося прожектора.
  - Свет! Свет есть! - закричали впереди, и одна за другой стали зажигаться яркие желтые звездочки.
  Больно ударив о порог, меня втащили в неизвестную комнату. Горииванов клацнул рычагом, и металлическая дверь запечатала нас наглухо.
  Первое время было слышно, как возятся с огнеметами 'плутоновцы', как Мальцев хлопает дверцами металлических шкафчиков и как стонет Лиходей. Однако вскоре все угомонились, разбредшись по углам. Один Горииванов считал что-то вслух, но потом утих и заснул на топчане.
  Сначала я не ощутил необычность обстановки. Но, присматриваясь, меня стало одолевать странное чувство, будто попал на аттракцион с диковинными вещами. Я перелистал брошюрку по технике безопасности, которая зачем-то объясняла, что 'обвязывать колени утопленника следует крест-накрест'. На длинном стеллаже упорядоченно лежали противогазы, один из которых был явно не для человеческой головы, да еще с двумя шлангами, рядом - трехпалые резиновые перчатки.
  Нарисованное масляными красками окно на глухой стене изображало двор-колодец и хотелось подойти к нему, чтобы поправить нарисованную форточку. На Феликса Дзержинского, с усталой грустью рассматривающего схемы боевых построений крыс, строго взирал старик в ливрее - его фотокарточка располагалась напротив.
  Даже голова немного закружилась от таких сюрпризов. А может от потери крови? Мальцев, перевязывая мне ногу, хмурился:
  - Да, подъели тебя маленько!
  И заставил выпить растворенные в воде таблетки.
  - Странно тут у вас, - сказал я, разлядывая синюю табличку с надписью 'ОСКОЛ. Образцовый подучасток ?7'. - ОСКОЛ - это что?
  Капитан пояснил:
  - Особая Комендатура Ленинграда. Комендатура, стало быть... Особая, потому что контингент тоже особый. К примеру, тех что 'плутоновцы' гоняют. Ну, ты их сам видел.
  - А что, и другие есть?
  Мальцев пожал плечами.
  - И другие есть. Вообще, всякие есть. Потому, наверное, отдельные несознательные личности у нас расшифровывают 'контору', как ОСиновый КОЛ. Но это глупое хохмачество.
  - А здесь у вас что, узел обороны?
  - Да нет, это сборный пункт, - капитан засмеялся. - Обычный старый подвал.
  - Подвал? - Я показал на выложенные тесаным камнем стены. - Это нижний ярус крепости или монастыря. Так строили монахи при шведском короле Густаве Ваза. Кладка по датскому способу, но камень уложен на раствор с вкраплениями слюды. В середине шестнадцатого века.
  Мальцев выпучил глаза.
  - Ты что, архитектор?
  - Историк. По довоенной профессии. Диссертацию даже начинал писать.
  - По крепостям?
  - Нет, - я хмыкнул, - по гидротехнике Петербурга восемнадцатого века.
  - Да уж, - капитан в задумчивости потер затылок. - Слушай, а ну глянь сюда.
  Он живо подхватился и, отодвинув самодельного вида пожарный щит, ткнул пальцем в стену:
  - Оцени!
  Одного взгляда, брошенного на барельеф, хватило, чтобы потерять душевное равновесие. Это было изображение Мана ― дохристианского божества чуди, ― переделанного в католического святого Климента. Подобное изображение в запасниках Университета охранялось, как Боевое Знамя.
  - А что у него за функции, у этого твоего Мана, - осведомился капитан. - Чем он помочь способен?
  - Помочь? - Я рассмеялся. - Ну, против Калмы - бога загробного мира - с мертвецами поможет. Против черного духа болот еще. Кстати, от крыс спасает. Согласно верованиям чуди, крысы - это души убийц. А еще, в качестве святого Климента, сторожит ворота между Божьим светом и адом.
  - Пограничник, что ли? - без улыбки спросил капитан.
  - Ну, вроде того.
  Мальцев поразглядывал меня, спросил о ранениях и, узнав, что я 'вообще-то везучий', удовлетворенно велел отдыхать. Сам он так же улегся на стопку спортивных матов рядом с храпевшими огнеметчиками. Я обратил внимание Мальцева на щель между дверью и стеной.
  - В палец будет, товарищ капитан. Залезут еще.
  - Табличку повесь, чтоб не тревожили, - Мальцев повернулся на другой бок...
  
  - Вставай, победу проспишь!
  Голос Мальцева избавил меня от спокойствия еще до пробуждения. Мрачная готовность читалась на его лице, стягивая редкие брови в одну изогнутую линию. Он держал наизготовку телефонную трубку и, как только из нее послышался невнятный шум, сразу начал говорить.
  - Да. Нет. Пройти не удалось по непредусмотренным вводным...
  Половина того, что говорил капитан, была мне непонятна. Речь шла об энергозаслоне, аргентированной воде и даже о призраках. Часто поминались некие руны и орверы. Да и чёрт бы с ними, с этими орверами, если бы не заговорил капитан обо мне и даже поручился, что я, мол, 'подхожу'. Сильно мне это не понравилось. Закончив разговор, Мальцев подозвал меня к столу, велев повторить для всех ахинею про Манна-Климента.
  - ...И таких изображений должно быть три, - закончил я рассказ. - Они образуют вписанный в крепость треугольник, так называемый 'щит силы'. Ну, по верованиям древних, конечно.
  - Это хорошо, - почему-то обрадовался Горииванов, - а на каком расстоянии действует щит?
  - Да вы что, товарищ майор, это же мифы. Средневековые суеверия!
  - Ну да, ― сказал майор. - И согласно суевериям, какое расстояние?
  - Не знаю я. Помню, что по углам треугольника существуют какие-то петли, вдоль которых можно идти целый день без опаски.
  - Тогда идем по петлям, - Мальцев решительно поправил ремень. - Объявлена тревога по периметру Лахта - Пискаревка - Шафировская дорога от северного берега Невы. Все туда коротким путем через недостроенный тоннель метро. Ты, Саблин, тоже пойдешь с нами.
  Мне это ни о чем не говорило. Хоть к метро, хоть к автобусу, лишь бы наверх попасть. За часы, проведенные под землей, стало казаться, что я здесь родился, вырос, состарился и умер. Только вот организм этого еще не знает, поэтому рефлекторно шевелит конечностями.
  - Вы, ребята, уж не испортите все, очень прошу, - гудел Мальцев, затягивая поясной ремень ефрейтору. - Тут километр всего. Потихоньку. Помаленьку. Без приказа никуда не суйтесь, ладно? - Зажатый ремнем Лиходей ответил дебильным смехом, а я кивнул и стал в колонну за огнеметчиками.
  Колодец, оказавшийся первым препятствием на пути, был выложен старым, царским еще кирпичом. Он имел вид груши - узкое горло вверху и широкое днище с твердым покрытием. На удивление быстро отбили у этого твердого покрытия здоровенный кусок. Под ним была сетка.
  Я брезгливо поморщился. Городское дерьмо когда-то текло сюда и на сетке окаменело то, что не протекло сквозь ячейки. Думать же о том, что проскочило и теперь ждет нас внизу, вообще не хотелось.
  Перед спуском натянули противогазы. Правда, и без того плохая видимость в противогазе стала вообще никакой. Однако Горииванов видел в темноте будто кот. Другого объяснения, что он отыскал в липкой темноте столь малое отверстие, я так и не подобрал. Нормальный человек не нашел бы и с фонарем.
  К лазу мы подтянулись, как слепцы, держа за плечо впереди идущего, и постепенно растворялись в черной пасти.
  Гориивановцы, ефрейтор, Саблин, Волхов, - считал Мальцев прибывавшие головы и последним помог залезть 'гопнику' в подъемно-спусковую клеть, как у шахтеров. Тронулись. Да, не доводилось мне кататься на лифте в преисподней.
  Мальцев и Костя затеяли спор, а остальные принялись чистить оружие. Были необычны их револьверы: толстая ручка в изоленте, перевитое блестящей спиралью дуло и двухзарядный барабан.
  - Товарищ старший лейтенант, у вас соли не найдется? - спросил Костя. Невзирая на металлические стерженьки, добавленные в голос для монолитности, его баритон вполне заметно дрогнул.
  Сразу же отреагировал Горииванов:
  - Что там у вас?
  Мальцев ворохнулся в глубине и ответил, словно его душили:
  - Костя, б..ь, батарею сжег.
  - Ну, так замени, полный комплект был.
  - Накрылся комплект.
  Глянув на расплавленные электрические штуковины в мальцевской горсти, майор сумрачно заметил Волхову:
  - Я понимаю, э т и лопухнулись, но ты...
  Сломленный горем Костя бил по ящику и, когда посыпались искры, засиял и сам.
  - Тут еще на пару включений осталось! - Тыкал он волшебный сундучок всем под нос, и такая шла от него радость, будто нашел последнюю из аванса трешку.
  - Уйди куда-нибудь, - попросил майор, - обойдемся. Заряд на 'железку' сохраним.
  Спустившись вниз, мы остановились около ржавой балки, поддерживающей грузный свод. У железного основания конструкции отряд разделился - Костю и 'гопника' Мальцев послал в обход. Но видать уж день такой выпал Косте - в темноте он упал и разбил прибор. Мальцев почему-то воспринял разбитие как должное, брызнул светом фонарика по осколкам и отошел.
  Когда пошли вперед, я заметил, что мои спутники изрядно опасаются чего-то. Не верить в эти страхи не было повода, и вместе со всеми я слушал подлые скрипы и шорохи, вжимался в бетон, маскируясь, и нервно вскидывал автомат, завидев подобие чего-то движущегося - даром, что патронов не было. Мы без проблем дошли до узкоколейки, смыкнувшись только раз, когда Мальцев вляпался в синюшную пакость, мигом съевшую его сапог.
  'Железка' виднелась метрах в пятидесяти. Полотно частью просело, частью наоборот - вздыбилось, делаясь похожим на убитого врасплох ребристого змея. Вагонетки с грунтом лежали около рельс, и неподалеку от проходного щита виднелся безнадежно поломанный вагончик. Давила тишина и показалось вдруг, что спрятался в ней кто-то страшный с длинными руками наизготовку.
  - Чё там интересного? - присел рядом 'гопник', обративший внимание на мое усердное вглядывание.
  - Да не по себе как-то.
  - Ничего, не дрейфь.
  И ушел. А я остался думать, что у него произошло с лицом. Хотя, какое там лицо - пародия на человека. Я отложил загадку на потом. Не время отгадывать, да и народ подтягивался, готовясь к последнему рывку.
  Неширокая полоска перемешанной с камнем земли, десяток бревен, раздавленное кресло. Все. Что в таком пейзаже нервировало подземный осназ - тяжело догадаться. Но с этим занятием я давно покончил и безропотно подчинился указаниям: не оглядываться, на бегу кричать, а если рядом бегущий упадет - не останавливаться ни в коем случае.
  Первый, пошел! Второй, пошел! Вперед!
  Чавкает под ногой вязкий грунт. Бежать!
  Подлетает вверх сбитое Лиходеем кресло. Вперед!
  Спина Мальцева исчезает, как сбитая ростовая мишень, и я, сходу забыв наставления, кидаюсь к нему.
  Чья-то рука удерживает меня и бросает вперед. Бросает очень метко, прямо к неведомо откуда взявшейся дрезине. Взобравшись на нее, я обнаруживаю еще пятерых. За мной прыгнул Костя, и железная телега тронулась, проехав метров двадцать. Мальцев показался минуту спустя.
  Он шел очень медленно и, не подходя вплотную, остановился. Дрезина ощетинилась оружием. Капитан воспринял это спокойно. Более того - снял пояс с наплечными ремнями и положил перед собой. Костя, не отрывая взгляд от командира, осторожно включил прибор.
  - Все нормально, - облизал он пересохшие губы.
  Горииванов опустил пистолет.
  - Мальцев, ты?
  Подавшись вперед, майор не сводил глаз с одинокого силуэта на рельсах. Огнеметчики разглядывали капитана с не меньшей цепкостью.
  Капитан посветил фонарем себе в лицо:
  - А то!
  Наверное, только здесь, среди этих сумасшедших людей, мог вызвать лихую радость подобный ответ. Мальцева подхватили, усадили, заставили хлебнуть из фляги, и Костя погнал дрезину, весело напевая, как Мустафа из киношки 'Путевка в жизнь'.
  Уже у ворот, практически возле долгожданного выхода из подземелья, возникло неожиданное препятствие. Кто-то невидимый за железной ставней требовал пропуск и на лингвистические упражнения с нашей стороны отвечал нудным 'положено по инструкции'.
  Все злились, особенно 'гопник', чьи способности возводить построения из непечатных фраз приближались к мальцевским. Когда он замахнулся чтобы жахнуть 'финкой' в дверь, та открылась.
  - Мальцев, где тебя черти носят? - раздался уставший голос и темноту осветил факел в руках лысого майора.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"