"Леночка-Лена, соловьиная песня... Светлой памяти актрисы Елены Майоровой, а также всем настоящим актрисам".
Безлюдным коридором проходили двое. Один - высокий, крупноголовый. Второй, с усами и бородкой - пониже. Худощав, нервно напряжён. Шли молча и как-то заговорщицки озираясь. Ступали мягко. Даже звука шагов не слышно. Потянули за ручку двери одной из комнат.
Титр с названием фильма.
В просмотровом зальчике полутьма. Худощавый, тщательно заперев дверь на засов, подсел к другу. Тот скомандовал в трубку пульта:
- Саша, поехали.
Свет погас, а небольшой экран высветился. Под тихий стрёкот проектора потянулся съёмочный материал с черновой звукозаписью. Вздрагивал световыми перепадами на стыках кадров экран.
В летнем лесопарке целовались парень и девушка. Она, в голубеньких джинсах и клетчатой тесной ковбойке, прислонилась к стволу старой сосны, обнимала друга. А над ними тяжело и плавно покачивались под несильным ветром ветви.
- Сережечка, ну что ты делаешь? - увернулась она от его губ. - Готовиться надо, - под ногами у них валялись учебники по истории и английскому языку - учебники ещё советских времен.
- Дай налюбиться, - он вновь поймал её губы. А ладонями оглаживал плечи. - Ты для меня - всё.
- Вяловато, - подал голос худощавый.
- Потому на средний план увёл. А требую горячей - голливудский стандарт прёт. Впиявливаются как бесноватые.
- А нервная организация хорошая. Типаж точный. Неужели, так трудно уже в то время входить? - обоим друзьям, сценаристу и режиссёру, было по сорок лет с небольшим. Одеты достаточно просто.
- И я кривляться не позволяю.
- И ведь как бы в супружестве живут.
На экране девушка прервала, наконец, поцелуй. Отвернулась.
- Ты же наше будущее на год отдаляешь! Я устала скрывать. Хочу открыто жить.
- Так, давай. Ну поступлю я, обещаю! Сейчас завалюсь - через год, точно. Ну что вам, Тань, проформы эти?
- Для неё - не проформы, - она освободилась, наконец, от его рук. - Она всего сама добилась. И от меня требует. А ты о себе только думаешь! А мне хоть из дому бежать!
- Ну и приходи ко мне. По самому большому - человеку нужен только человек.
- Ага, пока молоды и свободны. А потом? Семью растить? Делом заниматься? Или вечно с рейкой по полям болтаться?
- Надо, Витя, состояние вытягивать.
- Что предложить можешь?
- Всё то же - роман подкинуть, - худощавый Сергей глядел на экран в спины удаляющимся порознь в играющих пятнах светотени героям. - Сценарий скуп. Кое-что от не вошедших линий всё же сидит в героях. Моя вина. Выправим.
- Да боюсь я: начитаются - начнут актёрствовать, помогать мне. Лучше чуть недожать. Всегда пластикой поддержишь.
Сценарист отрицательно повёл головой:
- Психологизма роли не заменишь. А импровизация не для нашего случая. А ты и материала не показывал. Но они давно в ролях, а додумывают как хотят. Пусть в романе покопаются, а? - при последних словах материал закончился. Зажёгся неяркий свет.
Виктор немного подумал:
- Да, как с публикацией?
- Пока в том же издательстве. Жду.
- Хорошо. Только, Серёга, без надрывов, естественности не потерять. И тебя на площадке припашу помогать с ними. А то вы, сценаристы, привыкли сачковать.
- До первой бы сборки доползти. Обещай в конце доснять. А я с критиками толковыми поговорю. Крутанём втихую, а они - рекламу "от обратного". Типа: "Наконец-то выходят истории о любви без порнографии. Зритель истосковался по чистоте. Хороший фестивальный пример!". Один шанс - какой-нибудь фестивальностью блефовать.
- Чего, блефовать? Мы что, не серьёзно? - обиделся Виктор.
- Тем более! А сексуха гробом станет. Особенно, Вере. Первая полная роль в кино. Подломить можно.
- Не бойся. Они сейчас толстокожие. Сами раздеваются, с удовольствием.
- А героиня самоуничтожится? Кому душа голой женщины интересна?
Они встали. Шагнули к двери. Вдруг Виктор хитро прищурился:
- Но ещё бы слегка эротики - не помешало. Для эмоций. Зря ты всё таки имён не изменил. Тебя ведь это стесняет?
- Нет. От прототипов отделился. Главное - память о нас неисковерканной оставить.
В узкой бедноватой комнате беззвучно работал телевизор. Шли обычные новости: кадры военных операций, портреты беженцев, наводнения, замерзающие в квартирах люди, правительственные награждения с фуршетом.
Вера сидела на диване, подобрав ноги. На коленях - стопка в двести листов машинописи. Она читала.
Вошёл из коридора Дмитрий, внёс модный пиджак. Примерил. Полюбовался в зеркало: выгнул спину, одёрнул полы, поправил плечи.
Оба актера выглядели сейчас старше, чем на экране. Ей - двадцать пять. Ему - на два больше.
- Дашь съесть что-нибудь? - он уже причёсывался.
- Конечно, - Вера задумчиво поглядела на него и снова уткнулась в чтение. - Соберись сначала.
Дима, картинно округлив глаза, ещё раз осмотрел себя. Подошёл и поводил пальцем перед её носом.
- Вера, ау-у!
Она вновь поглядела. Чуть улыбнулась.
- Слепая актриса. Оригинально!
- Минутку. Сядь. Главку закончу. Интересно. Мы считали - она прагматична. А она запугана и запутанна. Непростая девочка из непростых сфер. А он - пока нераскрытый художник со всеми вытекающими...
- Зря копаешься. Интерес - одно; работа - другое, - Дима взялся перещёлкивать на пульте программы. - А придётся параллельно работать? Вон, по всем каналам те же ребята резвятся, - там шли сериалы.
- Ага, у них два романа с перерывами, - тянула своё Вера. - А в сценарии в один сведён, обрезан. Вот нерв, - тонкие ноздри ее напряжённо дрогнули. Она откинула от лица богатые распущенные волосы.
- Вера, - высказал наставительно Дмитрий. - Наш документ - сценарий. Хозяин - режиссёр. Копаться не советую. Помнишь: масочки умеют прилипать. Над техникой трудись. Умей беречь себя, но оставайся для постановщика пластилином. И будь попроще, - и он, усмехаясь тонко, охватил её рукой со спины.
Она заметила в зеркале эту его усмешку.
Он, целуя сзади в шею, неспешно принялся расстёгивать халатик. Подобрался к груди.
Вера выломила бровь:
- Что за игры пошловатые? - отбила его пальцы. Отстранилась: - Разве это так делают? - резко потянулась и расстегнула бюстгалтер. - Ну, что дальше? - взгляд задирающий, с насмешкой.
Тот, с замаслившимися глазами, обнял её за высокие легкие плечи, начал клонить к дивану. Упали на пол листы.
Он уже почти соединил их губы, но вздрогнул и посмотрел на упавшую машинопись:
- Быстро на роли посиди, - уселся сам.
Затем глянул на часы и поднялся:
- Жалость какая! Не обижайся, - чмокнул в нос. - Вернусь - продолжим самообразование. Но уже явно растём, - легко подхватился и начал одеваться у двери по-уличному. - Чего не садишься? Удачи же не будет.
А Вера смотрела: грустно и как-то потерянно-ищуще. Принялась подбирать листы. Нашла нужный.
Когда за ним закрылась дверь, она опять читала. Вчитывалась, подперев пальцами лоб. Голос звучал, но губы оставались сомкнуты:
- "Ну что за женщина вплелась в судьбу? То налетит жар-птицей, опалит до самого сердца, и тут же обернётся, канет русалочкой. И жить им вместе не жилось, и расстаться навсегда - не расстанутся. Не могут отчего-то обидеться друг на друга до равнодушия. Оттого стягивает их временами некая сила, странная невозможность довысказать свои натуры порознь".
Под это чтение шёл коридором театральной коммуналки-общаги Дмитрий. Навстречу - бредущий вдоль стенки мрачно-похмельный мужчина: бородатый и почти лысый. Идёт, будто ничего не видит.
В просторной кухне два парня на самой середине играют на табуретках в шахматы. У старенькой плиты женщина средних лет жарит рыбу. А на рабочем столе - ваза с прекрасными розами.
Под это чтение он спешил по тротуару в мглистых ноябрьских сумерках. С любопытством посматривал на встречных девиц.
Под это чтение рассекали на проспекте дорожную жижу автомобили - валил мокрый снег.
Под это чтение вела в первом ряду свою тёмно-синюю "Шкоду" женщина лет тридцати семи: эффектная, по типу близкая Вере. Взяла с сиденья сотовый, набрала номер. Коротко о чём-то заговорила...
Сергей отнял от уха трубку. Постоял, глядя в окно. За стеклом в жёлтом свете фонаря хорошо видно, как рыхлыми пятаками валит снег, расквашивается в грязи сплошных луж. А залитая дорожка ведёт от подъезда мимо телефонной будки куда-то в глубокую мутную тьму. И будто из той тьмы слышатся далёкие молодые голоса:
- Алло, Таня? Не молчи.
- Что, Сережёчка? Пора ложиться. Вставать рано.
- Я на небо гляжу. Облака белые, низко-низко. Ночью первый снег пойдёт. Надо обязательно вдвоём пройти.
- Ты ещё ребенок. Жди утром на станции. Проводишь. Сережка! Клади трубку! Мать идёт!
- Не положу.
- Нет, клади. Ну клади же...
Сергей отошёл от окна и опустил бьющую короткими гудками трубку на базу.
В прихожей запищал звонок. Сергей открыл дверь. На пороге - женщина из машины. Вгляделись. В лице и взгляде той - какая-то испытующая холодность.
Сергей посторонился, открыл путь.
- Я уже решила - не впустишь. Не поздоровался даже. Спасибо, - Таня говорила ровно, но с легкой иронией.
- Да мы по телефону, вроде... Извини, - и он принялся помогать ей освобождаться от дорогого пальто из мягкой замши болотного цвета. - Не разувайся. Еле топят сегодня. Ноги стынут, - попробовал держаться с ней так же ровно, даже намеренно бытово.
- Шутишь? - приподняла та бровь.
- Зачем? - не понял он.
- Ты так говоришь, точно я вчера от тебя вышла.
- Да?.. Впрочем, почему бы и нет? Время летит.
- Кому - как. Для меня, так из какой-то прошлой жизни, - вошла она в комнату.
- Располагайся. Я пока твой кофе заварю.
И уже в кухне, в одиночестве, он судорожно затёр всей пятерней щёку, где от виска к подбородку худая морщина легла. С памятью как со старой раной воевал.
Кофе поспел. Он внёс чашки, но у порога замер. Залюбовался. Она сидела с краю софы, осматривала комнату. Сидела, по-девичьи сомкнув узкие колени. И эта простая поза, и привычка по-птичьи клонить к плечу голову, и этот английский костюм: светло-бурый, с густой зелёной прошвой, - всё это молодило и давало облику породистую сдержанность. Таня вопреки годам даже округлостью не налилась, всё той же оставалась, гибкой. И только сильные каштановые волосы, увлажнённые изморосью, сияющие золото-рыжим жаром на гребнях пологих волн романтической, но явно дамской, ухоженной, причёски, подсказывали о действительном возрасте и о не такой простой натуре этой женщины.
Наконец, она оторвалась от пристрастного изучения перегруженного книжного шкафа, перехватила взгляд Сергея.
Тот улыбнулся чуть виновато.
Таня выгнула бровь - будто соболёк по снегу скакнул. Ответила свысока:
- Не обольщайся. О тебе не вспоминала. Так, по пути к маме завернула. Из любопытства.
- Не сомневаюсь, - он поставил, наконец, чашки на журнальный столик, сел рядом.
- Рассказывай. Как живёшь? Чем занимаешься?
- Всё тем же. Вот, первый роман одолел. Под сценарий перелопатил. Еле-еле постановку пробили.
- И о чём, интересно?
- О любви, естественно. Вернее, о нашем понимании этой самой любви.
- Значит, не забываешь обо мне?
- Что ты! Сама напророчила: мне такой женщины больше не иметь.
- Я и гляжу: вроде, не пьёшь, а живёшь один. Обстановочка - "бабушкины дрова". Один компьютер новый, да и тот устаревший. Мог бы приличней упаковаться. "Масс-медиа" - бизнес не из слабых. А дамы ценят предприимчивых.
- Я бизнесом не увлекаюсь. Я занимаюсь искусством. А за него не платят. Даже - не берут. Оно дарится.
- Эх, Серёга! Вечный идеалист! - усмехнулась Таня. - Какое искусство при голой заднице? Люди с утра до ночи крутятся. Им - отдохнуть, расслабиться. А уладится в стране - снова на искусство потянет. Тогда и дари, а не навязывай себе в убыток.
- Всё чужие глупости повторяешь? - резко вдруг высказал он.
- Раньше ты меня глупой не обзывал, - ответила она тем же.
- А молоды были, глупы оба.
- Вон ты какой теперь? Поумнел, значит. А я дурой осталась?..
Она нервно достала сине-золотую пачку "королевского Розмэнса". Закурила.
Он переставил с подоконника на столик блюдце-пепельницу.
Таня, по салонному пристукивая сверху жемчужно-матовым ноготком, сбила нагоревшее. И вдруг пристально всмотрелась:
- Да, изменился. На улице бы, точно, не узнала. Бородку отпустил. Под интеллигенцию косишь? - съязвила, указав на иконки Спасителя и Божией Матери, что на шкафу у розовой лампадки стояли.
- Нет. Для них это больше - хобби, - ответил Сергей холодно.
- Погоди-погоди?! Ты что, верующим стал? Вот новость, так новость! - и она, откидываясь спиной, вызывающе расхохоталась. - А послушай, скажи: старые грешки в рай не мешают попадать?
Сергей сделался серьёзен:
- Я тогда не был крещён. А с крещеньем другая жизнь начинается. Спрос другой. Обычно раскаянное вспоминать не велят, - он опять затёр щёку.
- А ты прекрасно устроился! - голос Тани напрягся негодованием. - Как просто для себя чистеньким стать! - она вновь нарочито захохотала. - Вот бы мне раньше узнать! Впрочем, уже ни к чему, - вдавила в блюдце окурок, охватилась руками будто иззябла, и стала похожа на покинутую женщину.
- Я, Таня, недосказал, - Сергей, наконец, успокоился. - Вспоминать не велят. Но иногда всей жизнью искупаешь. Я, действительно, очень рад тебе. Хотел очень увидеть...и боялся. Жаль, ты больней ударить ищешь. Какой-то позы набралась со своим. Прав был - не стоил он тебя.
- Не тебе судить, кто меня стоит, - отвела она глаза. - Может, думаешь, ты? - выбрала тон поуничижительней.
- Со мной ты стихи читала.
- Послушай, где так хамить вежливо научился?
- В институте, наверно. Я ещё в институте за гроши преподаю.
- И тебя к студенткам подпускают?! Это же опасно для жизни!
- Чьей?
- Ну уж, не твоей... Да, я сидела сейчас одна и всё осматривалась. Вещицы свои вспомнила. Вон, вазочка китайская. Приятно, что хранишь. Но тогда ты со мной не так разговаривал. А смотрел - подбородок дрожал от умиления. Да, пожили. А сегодня даже у родителей не приспособлюсь. Непродуманно, неудобно. Впрочем, и в этом есть для кого-то свой уют.
- А ты, никак, по евростандарту привыкла жить?
- Почти.
- Что, почти? Почти жить или почти привыкла?
Таня легко рассмеялась:
- Если бы привыкла, так бы ты меня тут и видел! Ладно, Серёга. Хватит софистикой развлекаться. Пора в путь-дорогу, - она поднялась. - Хотя заезжала я не для колкостей.
- Нет, почему? Своего достигла. Показала: обошла меня, неудачника, по всем позициям, - высказал он грустно.
- Если б от этого было легче, - посерьёзнела та.
И уже в прихожей, когда он помогал ей надевать пальто, она вдруг произнесла тихо:
- Ты прав, Серёжечка. Время летит. У меня дочь растёт. Скоро уже - пять, - и жадно-затягивающе, как-то ищуще, всмотрелась.
Он взял её ладонь, прижал к щеке:
- Очень рад за тебя, честно.
К утру мокрый снег перестал. Слегка подморозило. Дворники соскребали с асфальта ледяную кожуру. Вера шла в длинном утеплённом плаще с накинутым капюшоном. Ступала широко, свободно и полы плаща в такт колыхались своими крупными складками.
Она спустилась в переход. Навстречу из тёмной глубины плыл звук. Это у стены сидел на низком ящике дедок с красной от холода лысиной и наигрывал на балалайке "Одинокую гармонь". Вера двинулась медленней, невольно улыбаясь нежной мелодии.
Приблизившись, пошарила в кармане, но монет не оказалось - одна пуговица на ладони, да пара гривенников. С беспокойством огляделась: все ли застёжки на месте?.. Миновала деда чуть отвернувшись.
Под эту мелодию она смотрела в окно троллейбуса, неповоротливо протискивающегося по наряженным в разноязыкую рекламу московским улочкам. Задерживалась взглядом на лицах людей, ничем не озабоченных или, наоборот, о чём-то тоскующих, на старых домах, ещё встречающихся вкраплениями среди кичливых "новоделов" и просто новостроек, и всё так же чуть смущённо улыбалась.
В студийной комнате на диванчике Сергей наставлял крупноватого парня лет за тридцать:
- Вот этот развёрнутый план убеждает. Смущает посвящение: фильму "Спасатель". Твоя первая любовь коварна. Подражания одной традиции избежал. Есть опасность подпасть другой?
- Нет. Я - в пику. Режиссёр от этих фильмов публично отрекался, дивиденды от политики поимел. А я хочу то лучшее поднять. Надоела грязь. Ещё переняли моду жён своих голыми снимать. Я, вот, недавно женился. Да мне чтоб такое подумать?!
- Ты за них не переживай. Это самореклама. Они за такой "эфир" еще сами приплачивают. А ты своё делай. Сбережём культурную основу - лет через тридцать подымется поколение новых победителей. Но тебя трудная судьба ждёт. Я тоже продаваться не хотел. И жизнь себе усложнил.
Вдруг отворилась дверь и появилась Вера. В светлом плаще, светло улыбающаяся и молодая, она невольно вызвала ответные улыбки.
- Я некстати?
Сергей подошёл, взял ее за руку, ввёл в комнату:
- Познакомься, Вера, с моим дипломником. Игорю при тебе гораздо приятней похвалы будет слушать. Может быть, после ещё встретитесь, - и он усадил Веру на своё место, а сам взялся расхаживать по комнате мимо настенного календаря с голливудскими "дивами" во всех видах.
Он начал говорить и Вера скоро посерьёзнела. Подпершись кулачками, старалась не пропускать слов.
- Во-первых: место действия - пока фон. А должен быть космос родившейся любви. Старая дача, луг, озеро впитали память о первом очаровании женщиной. Здесь она царит. Здесь всё - она. И всё под флёром, говорит образами. Как выразить? Ищи. Герой мучается, ревнует к ещё не познанному, боится его глубин...
Размышляя, Сергей остро посматривал на Веру. Правда, тут же уводил взгляд на Игоря. Но всё же больше засматривался за окно, на эту вечную улицу с людскими встречами-пересечениями, случайными разговорами, временными расставаньями, с просящим подаяние на углу инвалидом в камуфляже. Порой же просто упирался взглядом в пол...
- Может быть, страшится - всё это вдруг истает как сон в пространстве жизни?.. А что влечёт? Нет, не то, что жаль. Молодая, трогательная, за парализованным отцом ходит, репетиторством подрабатывает. Всё понятно... Нет, цепляет тоска от безлюбого, холодного в себе бытия. Начаток хаоса! И рождается жажда отдать себя ради гармонии! Но тут - усложнение: разность возраста. Об ответном чувстве думать страшно! Он пока стеснителен, совестлив. Потому, главное - самоотверженность. Вот в чём он герой. Больно бывает сказать: ты так прекрасна! Люблю оттого, что есть. Ничего не прошу. Просто, знай о такой любви. Пусть потеплеет в жизни твоей. А нет - прости и забудь. Но туги мы на такое. Всё обладать мечтаем, а счастья не дарим... Рвущийся просто к физиологии, к мясу, не развернётся в личность. А у героя - тоска, тоска и свет останутся. Горький прекрасный дар прикосновения к земной красоте. Его любовь - первый опыт души, откровение о неповторимости другого. В этом - смысл. Молодец!
- Спасибо, Сергей Владимирович, - поднялся Игорь. - Примерно так прикидывал, - и, солидничая, откланялся.
В комнате остались двое.
- На первых курсах чернушкой баловался, - кивнул Сергей вслед ушедшему. Улыбнулся: - Правда, злая чернушка. На критический реализм смахивала.
- А можно спросить? - Вера чуть робела - ещё не изжитая училищная дисциплина. - Вы не о вашем герое больше говорили?
Сергей ответил не сразу. Он вновь смотрел за окно: на улицу в мелком соре, на большой рекламный щит с белой на фоне звёздного неба надписью: "21 век - простое имя солидной фирмы". На "крутые" физиономии героев блокбастеров с афишек, что на стёклах-стенках остановок.
- Скорей бы снег. Чище станет... Да, Вера, ты права. Искусство всегда в принципе говорит о том же. А люди предпочитают забывать. Ты читаешь? - повернулся к ней.
- Да, конечно. Поэтому, заглянула. Но не так быстро получается, как хотелось бы. Режиссёр нами недоволен, но я кое-что начала соображать.
- Уже неплохо. Время пока есть, - пошутил он.
На улице Вера, красуясь своими богатыми волосами, не стала накидывать капюшона. А у самого тротуара сочувственно заглянула в лицо Сергею:
- Устали? - тот вышагивал тяжеловато, чуть сутулясь.
- Неважно спалось.
Они остановились у светофора. Сергей открыто посмотрел ей в глаза и она не отвела их. Что-то детски-доверчивое выступило в этой молоденькой женщине. Она будто надеялась, что её позовут.
- Ну, беги же, - улыбнулся он. - Тебя заждались.
Она торопливо шагала вдоль забора. Там, вдали, ждал Дима. Он озяб и перебирал плечами под своей броской, но прохладной курткой.
Она подошла с сохранённой улыбкой. От души обняла друга.
- Димка! Заждался! Спасибо! Прости!
- Что это с тобой? - покосился тот.
- Ничего, - та уже фантазировала, закатывая глаза к небу. - Слушай?! А что бы ты сказал? Пока ты мёрз, я была на обеде с очень интересным человеком.
- Не сказал бы, а спросил, - шмыгнул тот носом. - Он богатенький? Захочет нам помочь?
- Ну вот, - картинно уронила руки Вера. - Как всегда! А твой герой, между прочим, в этой ситуации классный скандальчик Тане закатил. Объявил это тоже изменой, душевной. Она испугалась, а я обрадовалась.
- Взрослей давай, - зыркнул Дмитрий. - Мы обязаны нравиться. А начнём ещё в жизни романы разыгрывать - с ума сойдём или с голоду сдохнем. Бежим. Не хватало на прослушивание опоздать! О чём ты думаешь, Вера?!
- Бежим, бежим, - виновато вздохнула та и надвинула капюшон.
Сергей отомкнул свою обитую стареньким дерматином дверь, единственную такую на площадке, вошёл и...замер: в комнате на ковре полулежала, подобрав ноги и опершись на локоть, Татьяна и читала экземпляр романа. В отличие от предыдущей встречи была она в новеньких джинсах, в чёрном нежном свитерке.
- Послушай? Описываешь верно, но софист неисправимый! - она, как ни в чём не бывало, улыбнулась. Слегка играя, зачитала:
- "И вот с того вечера, когда она устало забывалась, он полюбил приподыматься, отнимать простыню и всматриваться в неё, такую увлекающую едва раскрытыми способностями чувства юную женщину лёгких как утренний сон очертаний, лишённых покуда того послеполуденного, роскошного и ленивого зноя телесности, что переплавляет даже самый напряжённый порыв в тягучее сладкое желание"... Ну кто в такие моменты рассуждает?
- До конца дочитай, - нахмуренный Сергей, наконец, разделся, прошёл в комнату. Открыл форточку: - Устал я от вас, критиканов.
- "Конечно, ничего подобного он в те поры не думал, а лишь смотрел и удивлялся как чуду. И на душе становилось тихо, непривычно тихо. Он отлетал мечтами от зримой Тани к какому-то неясному, но единому для всего прекрасного гармоническому закону, которому хотелось соответствовать"... А, ясно. Эстетствуешь. Не наотлетался ещё, - Таня вдруг погрустнела. Резко принялась собирать листы.
- Как ты вообще тут очутилась? Гэбэшник твой отмычками научил пользоваться?
Она усмехнулась краем губ, достала из кармашка джинсов ключ на цепочке. Просунув палец в кольцо, поиграла им. Ключ задёргался как марионетка.
Сергей, чуть сощурясь, засмотрелся на пляшущий ключ...
В ярком свете из окна, в разбелке - двое молодых. Парень кладёт в ладонь девушке ключ. А из сегодня слышен ироничный голос Тани:
- А он давно не в ГБ - в руководителях службы защиты экономических интересов крупной фирмы.
Сергей протянул руку за всё еще танцующим ключом. Но Таня спрятала его в кармашек, прихлопнув ладонью.
- Зачем? - к Сергею вдруг вернулась усталость.
Она пожала плечами. А затем посмотрела: серьёзно, пристально, к чему-то готовясь.
- Таня-Таня. Отвыкай от авантюр. Вы солидные люди. Чем спекулируют: нефтью, алмазами, золотом?
Таня молча села. Закинув ногу на ногу, огладила тонкое ровное колено - будто танцовщица уставшая.
- В его дела не лезу. Довольно, что кормит, - в ней проявлялась холодная злость.
- За счёт ограбления твоих соотечественников.
Она высокомерно вскинула глаза:
- Эрудит, однако. И в этом разбирается.
- А что разбираться? Наш бизнес "колупаевский". Выпросят у правителей льготы - будут с "баксами". Не смогут: хоть гениальное производи - разорят. Вот и нужны старые связи "гэбэшные". Своих проституток милиции стричь оставили, а сами по заслугам в коммерцию переехали. Опять народу жизнь искалечили.
- Слушай, давай попробуем без вчерашнего, - Таня, глядя в пол и охватившись руками, сумела переломить себя. Стала опять серьёзной, даже откровенной: - Не с тем пришла. Сходи на кухню. Перекуси. Там кое-что есть.
- Нет! Это фантастика! - в голосе его прорвалось отчаянье. - Думаешь, я совсем дурак?! Поддамся, опять клюну, а ты посмеёшься?! Ты же за этим приехала!
- Не кричи. Ничего я не думаю. Чисто по-женски позаботилась. Вечно голодный ходишь. Физиономия зелёная. Потому и злой. А приехала я... Дай собраться. Я всю ночь не спала.
Она поднялась и на лицо тень вымученной усталости легла.
- Нет, сначала думала уязвить. Но потом... Особенно, ночью...
Она как-то странно-неуверенно пошла по комнате. Бесцельность сквозила в движениях: то в угол зайдёт постоит, то вернётся к месту прежнему. А взгляд растекается по предметам и превращается в уже знакомый жалобно-ищущий...
- Таня? - позвал он тихо. - Не накручивай. У тебя дочь растёт.
- Дочь? - эхом отозвалась она. - В том-то дело. Знаешь, как в глазки ей смотрю? Одна вина. Дорого далась. Едва не умерла родами. Килограмм тридцать потеряла. А всё из-за того... Тебя проклинала. А к ней - какая-то отменяющая всю меня привязанность. И она уже в деспота превратилась. Одному папику нашему хорошо. Столько ждал! Столько от меня вынес! Но теперь я только прислужница... Ломает меня здорово, Серёга. С дочкой проще. К матери на дачу в Мамонтовку отправляю. Подравняет. А что мне со мной делать?.. Хочешь правду? - в её природно-весёлых глазах открылась пугливая беззащитность. - На бред похоже. Но ты поймешь, умненький мальчик не моего мира, - и она, умеряя волнение, двинулась вновь.
По ходу оглаживала стену, книги, сервант с её старыми безделушками:
- Я когда родила, выжила - такой радости ждала! Чтобы захлебнуться! А сил нет. Жара нет. И такая тоска наехала! - Таня, расхаживая, осматривала каждый предмет подолгу, как разгадывая. - А послушай? Вдруг сейчас поняла, почему Чехов именует шкаф "глубокоуважаемым", - остановилась у книжного шкафа, впилась взглядом в корешки книг. - Да, потеряла я. А сама брела тенью. И решила: дай, горечь ему верну. Легче станет. А вышло... Ночью представилось: моя половина живая здесь. Зазвала. Вот, она тут во всём. Ты сберёг, но присвоил. Что же ты делаешь, Серёжечка? Освободи меня.
- И я этого боялся, - согнулся в кресле Сергей. - Отказаться от нашего не могу. Но возврата нет. Жизни давно разошлись. Что я могу? Просто, тебя здесь любят за то, что ты есть. И всё. Это ни к чему не обязывает. Любовью не принуждают.
- И после всего ты так же открыт? - она опустилась на софу. - Спасибо за память.
Вечером Вера стояла у тёмного стекла и играла китайским болванчиком на подоконнике: толкала пальцем его головку, а он в ответ мерно кивал и улыбался своей приклеенной улыбкой.
Дима, улёгшись на диване, смотрел футбол.
- Представляешь, бояться стала, - заговорила Вера, не оставляя своего занятия. - Конечно, её железная мать, страстная тяга к нему... Приходится изворачиваться. Но почему и с ним? Ложь и любовь. Хочется, чтобы дома - чинно, и с ним - сладко. За любовь терпеть воли нет. Посмотри - уже не девушка, - казалось, Вера не с Димой, а со своим на всё согласным болванчиком беседует, да с собственным отражением в стекле. - Конечно, обычная школьная глупость. А открыть ему гордость мешает. Но изображать из себя в постели девушку не позорно? А он понял и прощает. А дальше? Разве, она любит? - повернулась к Дмитрию.
- Любит, Вера, любит. Нормальная женщина. Это роман такой. Действия нет. Приходится психологизмы выдумывать. А по жизни женщина как раз ищет материальной устойчивости в форме любовного гнезда. Институт - гарантия. Женская логика: мужчина привлекает надёжностью, но желательно ещё ума, блеска и прочего. Мечта дам - пробовать соединить больше в одном. Вечно в этом путаются. Пардон, но женская любовь - штука условная. "Женитьбу" помнишь?
- По-твоему, все женщины таковы? - Вера подошла, засмотрела ему в лицо. - Ты во мне похожее рысканье замечал? - в голосе - тревога.
- Да не рысканье, а желание осуществить природу: занятие по душе, семейное тепло, достаток и успех. Потерпи. Мы с тобой однозначно раскрутимся. Уже начали, - он приподнялся, обнял её за плечо, привлёк к себе. - Ты просто ещё не утвердилась. Драматизируешь мелочи. Но есть серьёзная проблема - ты слишком актриса. И за это я тебя люблю... Возвращайся скорей.
В комнате горел торшер. Было накурено. Сергей бросил в портфель книжку-блокнот, ручку, застегнул молнию.
Таня взглянула снизу от софы. Взглянула вопросительно.
- Ехать пора.
- Я довезу.
- Тебе же в Мамонтовку! Что будет, если муж учует?
Она лишь пренебрежительно усмехнулась.
- Таня, актриса наша просила парню помочь. Взнос собрать и ролик сделать. Без этого на площадки не пускают. Поверь: будет неуютно, - Сергей попутно одевался.
- Никогда не видела, как снимают, - поднялась и она.
- Да разве это съёмки!
- Я поняла. Или мы едем, или я никогда отсюда не выйду.
- Это что-то новенькое, - вздохнул он. - Ладно. Какой-нибудь интерес попутный придумать постараюсь.
Таня вела уверенно.
- Славная машина у тебя.
- Мы с ней одного характера. Тоже с фокусом женщина. С ней только лаской можно, - она погладила её по панели.
Впереди по маршруту начали вырастать знаменитые дома-"книжки" Нового Арбата.