|
|
||
|
Сон, чего-то, совсем не шел. Продолжая бездумно рассматривать потолок, в конце-концов разглядел на нем массу сросшихся, ополовиненных лиц без лбов, ушей и ртов. Словом, поползли какие-то нездоровые ассоциации. Но вот оттуда явно смотрели глаза, отсюда - еще и еще. Там выросли приплюснутые носы и снова глаза. Льющийся на эти... лики, тусклый свет имел странноватый, уж больно человеческий оттенок: фиолетовый или не фиолетовый, но и не темно-синий, и не черный, а, скорее, цвет синяков от продолжительных побоев. Хотя, вроде бы, при еще не зачахнувшем дневном свете над головой было белым-бело. То есть, пока мы прохлаждались с пивком по соседству, кто-то успел выдолбить душу из потолка. И тут потянуло стылым, прошлым. Ночь же. Вот и уразумел, где довелось впервые взглянуть на точно такие же, еще живые лица. В шестьдесят седьмом году в Донгхое это случилось. Разведка с третьего батальона какого-то там полка сто девяносто шестой бригады 'их' двадцать пятой пехотной дивизии попалась вьетнамским хлопчикам где-то километрах в трехстах за "параллелью" - в тогда еще Южно-вражьем Вьетнаме. Самого длинного звали, как автора 'Гэтсби'... Этого... Великолепного... Как же его?... На 'эф'... Да... Фицджеральд. А двух других не вспомнил... Вроде, у одного фамилия с 'Мак' начиналась. Ирландская фамилия... Натерпелись они донельзя за время переброски: сначала было выбито всё нужное, а потом отбито всё возможное. Разве, только что на смотрины в Донгхое сгодились. Там же их и повесили, заодно повысив чью-то боеспособность и укрепив волю к победе. Я тогда слабо представлял как можно 'укрепить' и 'повысить' с помощью 'повесить', но довели до нас именно так. А еще оказалось, что от людей может остаться одно название, не пойми какого цвета. Пока еще живое... название. Петруччо тогда вломился в мою комнату весь взъерошенный, с бешенным взглядом: 'Молодежь, чего разлегся?! Там американцев привезли!' Я едва только принялся снашивать первый комплект вьетнамского обмундирования - отирался в Донгхое всего третий месяц, а Петя Закревский или товарищ Понг добивал командировку и через пару недель собирался домой. Имя Петруччо в обиходе не употреблялось и присутствовало лишь в исключительно дружеской обстановке подзатянувшегося застолья при извечном рисе, и после опустошения контрольной бутылки 'Лимойки'. Был он старше меня на три года и уже повидал на службе до чертиков. Но, как ни странно, пока шагал по жизни в основном составе 'клуба веселых и находчивых'. Ни депрессий с угрюмыми 'клинами', ни трясущихся рук или почерневшего железобетона во взгляде не наблюдалось. Хотя, мало что рассказывал, вечно сворачивая разговоры с животрепещущей, очень интересующей меня темы, за ради которой и были надеты погоны. С остальными представителями Родины отношения складывались с трудом. Причина заключалась не только в солидной разнице в возрасте, но и в связи с их званиями и должностями, по дороге к которым предстояло стоптать еще не один десяток яловых и хромовых сапог, а также иноземных башмаков, кедов и уже виденных, но пока не опробованных кроссовок. Ну, так вот. Оценивая сложившуюся обстановку и чрезмерную Петькину активность с беготней по комнате, я не совсем четко понимал, что от меня требовалось. День клонило к вечеру, и лень пока заблокировала восприятие, а уж, тем более, любые поползновения куда-то топать сразу после ужина. До волейбола оставалось полтора часа. К тому же, подошла очередь на книжку 'Щит и меч', то есть на целую неделю счастья похождений в мундирчике Йохана Вайса - плетения, так сказать, коварных интриг в логове немецко-фашистской гидры. Пусть Вайс был уже 'зайохан' до дыр, и с десяток страниц отсутствовал, а группа наших офицеров состояла всего-то из пяти человек, но, тем не менее, страждущих хватало. Русскоговорящее племя, стремящееся окунуться в литературную новинку, насчитывало куда как больше единиц. Ведь, весь, без исключения, местный командный состав пункта формирования с прямым подчинением Ханою, названный с чьей-то легкой руки учебной частью, гордился званиями выпускников родных военных училищ. В этой связи, очередь на книжку растянулась аж на целых полгода. Через секунды взвешивания всех 'за' и 'против' интерес к американцам возобладал, согнал с кровати, и загнал под неё же в поисках кедов. В то время где-то в округе периодически ловили американских летчиков, но пока вживую их не видел, а шибко хотелось. Тем временем Петруччо возбужденно метался по комнате. Потом уселся за стол у окна и забил в него кулак. - Рейнджеры с двадцать пятой, с Кван Нгая. Тепленькие. Прямо на выброске попались. Неделю назад. - Это кто ж тебе доложился? - пробубнил я, натягивая кеды. - Знакомый переводчик в сопровождении. Из наших. Ты его не знаешь... Ну, дела-а-а-а! Говорит, вертухи сначала бродили по кругу, присаживались на обманку. Но пылить там не чему и видно всё, как на ладони. Солнце еще не упало. Ребята-колхозники со своим рисом копошились. Заметили эту беду и сразу 'в бубен' отсемафорили. Там до холмов с километр. Ну, рота вышла сходу, охватом и обложили. Ты подумай, они даже с точки не сдвинулись. Ночевать по месту собирались. Курили, что тот паровоз - мертвый не заметит. Так что, бардак не только у нас. Отвоевались парнишки. Сколько-то там легли, а эти трое, считай, на турне по Северу угодили. 'Перевод' говорит, что всё уже с них 'снято' - как на духу разговорились. Вертухи с Чулая шли. Сами они с третьего батальона двадцать первого полка сто девяносто шестой бригады. Двадцать пятая дивизия. - Это я уже слышал. - Тогда чего возишься? Пошли быстрее. - Пошли, - кровать жалобно скрежетнула панцирем, но так и не отпустила. Вспомнил про книжку. Её пришлось запрятать под матрас. Уже 'йохнутый по Вайсу' Петруччо не представлял опасности, но какие-нибудь другие гости её бы точно увели. - Слушай, Петь, так двадцать пятая не в первой зоне стоит. Они ж в Кучи базируются. - Ты думаешь, деза? Сомневаюсь. Там живого места не осталось. Погоди, скоро увидишь. За дверью, как обычно, подвесили нечто музыкально-скрипучее, доносившееся с половины проживания братьев. Но сегодня они не жарили рыбные консервы - и на том спасибо. В коридоре оказалось на удивление пусто, но не менее жарко, несмотря на некоторую схожесть с аэродинамической трубой. Колбаса коридора протянулась метров на семьдесят через всё общежитие совсем не старшего командного состава, имея два выхода без дверей. Скорее, они напоминали провалы наружу с обоих концов. Если вам оказалось невтерпеж заполучить знак уважения хоть кого-то (в данном случае, дежурного) и с важностью козырнуть в ответ, то следовало заходить с восточной стороны. Без бутылок и слегка под шафэ все шли с запада. Если же вы, уставший, добрались до пожилья, и при этом обладаете средствами достижения еще большей усталости, то в этом случае рекомендовалось заходить только через окно своей комнаты. Но даже при самом скрытном варианте проникновения не было никаких гарантий, что завтра утром вам в грубой форме не поставят на Ви Донг полное отсутствие Ди Сци Плинги и явные признаки морального разложения. Никому так и не удалось прознать, откуда появлялись и куда исчезали тихие и улыбчивые старички, несшие вахту на востоке коридора, и отчего все они походили друг на друга, а также на папашу Хо. Одно было совершенно очевидным: эти 'красные дьяволята' когда-то контрраззверствовали, потому как про всех и всё знали и сдавали безбожно, по принадлежности: Колесову - колесово, Ху Ан Нгуену - кхуямгуеново. Стремительно миновав пустующий коридор в опасном, восточном направлении, мы с Петруччо, на этот раз, смело посмотрели в глаза седовласого блюстителя дисциплины и едва кивнули. Тот разулыбался, замотал башкой в ответ. А воздух снаружи расшевелился - готовился к вечеру, одарив пока еще жаркими намеками на вечерний бриз, то есть на море, спрятавшееся где-то неподалеку. Раскрасневшийся диск солнца почти завалился за сопки и вскоре, наконец, должен был оставить людей в покое. Надолго ли? Природа притихла и ждала ночи. Даже не верилось, что на этот блаженный, хотя и жарковатый покой не далее как вчера сыпались бомбы, а в сотне километров к югу шла полным ходом война. - Во, народу-то собралось! - констатировал Петруччо, и мы прибавили шагу. Метрах в трехстах за плацем, у спортгородка, во фронт от приземистой казармы второй роты виднелась плотно сбитая, людская масса цвета хаки. Со всех сторон к спортгородку неспешно тянулись разрозненные группки. Изредка доносились командирские свистки, подгонявшие контингент, никак не желавший покидать казармы. Всё это напоминало целенаправленную миграцию однотипного - до странности - населения, но уж очень бессистемную. За толпой воинов невозможно было что-либо разглядеть, оттого интерес подстегивал и земля под ногами, прямо-таки, горела. Но Петруччо 'своё' уже отторопился и мне пришлось утихомиривать любопытствующее рвение, чтобы в очередной раз не заполучить шпильку от его постоянно взведенной на 'товсь' ехидны. Вот только инфантильного вояку, то есть прожженного ветерана, похоже, изображать не получалось. Выдавал взгляд, неотрывно уткнувшийся в сборище прямо по курсу. - Ну чего? Сбылась мечта идиота? Сейчас накормишь свое любопытство? Дыши только поглубже, чтобы не наблевать от удовлетворения. Надеюсь, мне перед личным составом краснеть из-за тебя не придется, - скороговоркой брякнул Петруччо, дополнив ядовитым и довольным хохотком. Я сглотнул, то есть смолчал. 'Вот еще. Блевать! Размечтался. Эка невидаль'. Куражился. А всё потому, что не довелось еще вкусить Её плодов. Даже бомбежки стороной обходили, из-за чего вызывали всё тот же неугасимый интерес с намеком на причастность к чему-то новому, необычному и будоражащему нутро долгожданно-желанной близостью. От казарм к спортгородку продолжали тянуться люди. Потом, откуда-то изнутри кишащей, всё увеличивающейся толпы раздалась команда, её подхватили другие голоса и человеческая масса начала обретать некую упорядоченность. Подобие карэ сформировалось, когда мы подошли к задним рядам привставших на цыпочки, тянущих шеи, низкорослых и обманчиво щуплых защитников Лодины. Головы пленных уже виднелись, но захотелось рассмотреть поближе, а Петруччо будто бы разгадал мои мысли. - Не стесняйся. Тут у руля, вроде, одни взводные. Двигай, двигай вперед. Разглядишь вероятного противника, чтобы живое представление иметь. Хы... Ну, чего столпились?! Расступись! - и Петруччо начал бесцеремонно врубаться в человеческую массу, бормоча: 'Черти нерусские'. Два вьетнамца с СКСами на изготовку стояли возле пленных. Те сидели на красной, утрамбованной тысячами ног земле, со связанными руками, привалившись друг к другу. Они лишь очень отдаленно напоминали людей. Полураздетые, все в запекшейся крови в перемешку с грязью и пылью. - О, какие орлы! Привет, разведка! - всё похохатывал Петруччо, подталкивая меня в плечо. - Подойди, друже, поздоровайся. Не боись. Они уже одной ногой у своего Христа. А чего мне было бояться-то? Подошел и присел напротив лысого, самого высокого. Или он лишь казался высоким, потому что сидел очень прямо и с гордо запрокинутой головой, на которой едва угадывалось лицо. На месте одного глаза и дальше вниз по распухшей левой половине разнесло огромадный, иссиня-черный синяк c переходом на правую половину, откуда пытался смотреть глаз. Настороженно, немигающе, с толикой безжизненности. Два других американца, по бокам этого длинного, вроде, были в отключке, как мертвые. Принявшись рыться в остаточных явлениях английского языка где-то в подполе мозгов, ничего кроме как 'who are you, what is your unit number, unit name and location' оттуда не выудил. Забросил это дело и продолжал изучать американца, будто диковинку в зоопарке. Тем временем, бесформенное месиво вместо рта разомкнулось и с выдохом донеслись какие-то звуки - слова-не слова - не разобрать. Тут и Петруччо присел рядом на корточки. - Наверное, воды просит. Больше не об чем ему гутарить. Взводные тоже перебрались поближе, наплевав на построение личсостава с перспективой втыка от ротных, а также явный, компрометирующий интерес к врагам Лодины и прочие забавы на свежем воздухе. Заулыбались, а Петруччо развел руками перед лицом высокого янки. - Кончилась для тебя вода, парень... Ох и воняет же от вас. Американцы - называется. Гляди-кась, а этому ухо отрезали. Челюсть, видать, свернули и рука сломана. Петруччо ткнул кулаком в плечо пленного, который сидел справа от Высокого. Тот качнулся, расшатав всю троицу. Потом отозвался глухим стоном и попытался повернуть к нам лицо. Не смог. - Зачем ухо-то?... - Красивше будет. Прям, три мушкетера... Ничего. Недолго им мучаться осталось, - Петруччо встал. - Ух, ёп! Командиры пожаловали! Прозевали мы это дело... Давай-ка в сторонку отойдем, а то сейчас и нам под шум винтов достанется. Гляди, как Колесов ручищами размахался. Жди беды. Взводные тоже заметили приближающуюся свиту, сразу же прониклись службой и громко заколготали на своём птичьем 'средстве общения'. В принципе, наша с Петруччей форма одежды допускала официальное присутствие на мероприятии, но поскольку никаких распоряжений и указаний свыше не поступало, то следовало бы скрытно валить отсюда со всех ног. Следовало-то - следовало, но некуда и некогда уже. Так что, мы решили спасаться, то есть изображать самоподготовку в плане физо и развесились на турниках в дальнем конце спортгородка. Но даже это невинное и столь насущное занятие не уберегло нас от вскорости сверзнувшегося на головы, казалось, с самого неба: - Эй, вы!... Да-да, вы оба! Ну-ка, подойдите сюда, спортсмены... Бегом, в-бога-твою-душу-мать!!! Уже на бегу Петруччо тихо высказал своё негодование: 'Вот, за каким... тебе эти пленные понадобились?' Я удивленно прошипел в ответ: 'Кому...? Мне они понадобились? А кто...' Петруччо оборвал: 'Тихо. Услышит'. И уже через пяток секунд: - Тарищ-команд-учеб-части! По-ваш-приказан... Петро докладывался первым. Колесов заложил руки за спину, широко расставил ноги и уперся взглядом в Петькины кеды, покачивая головой. Небольшого роста, лысый, плотный, как боровичок. Монолит. Глыба. - Трищ..., - затянул было я свою уставную песню, но Колесов махнул рукой и заревел. - Что за гуляния по территории части в военное время??? Вам что здесь??? Дом родной??? Идет война, едрит-Мадрид!!! Это понятно??? Или нужно по сто раз повторять??? Конечно, оказалось бы вполне уместным сослаться на то, что до нас никто ничего не доводил насчет гуляний, и что, на данный момент, мы имели своё личное время, за которое нас 'иметь' не полагается. А вьетнамский брат-инструктор, так тот вообще, сейчас рыбные консервы в общаге жарил и на своей 'палка, дырка, нет струна' наяривал, но... Стоило ли выглядеть потрясающе умными и грамотными командирами?... Увы, не стоило. Так что, мы оба виновато молчали, потупив взор. А Колесов отревел своё и начал громко, тягуче нудить. - Что за вид?! Приведите свою форму одежды в порядок! Застегнитесь. Займите место в строю. Выполняйте. - Есть! Затем, после синхронно-шустрого 'кругом', потопали быстрей-быстрей направо - на место отсутствующей группы управления - где и встали, как два телеграфных столба. Теперь оказалось позволительным разглядеть свиту Колесова. Она состояла, в основном, из вьетнамцев. Лишь кто-то незнакомый, славянских корней, возвышался позади. - Там толмач позади них, Петь? - Да. Константин его зовут. Скоро познакомишься... Чего-то, Лао не видно. Странно. Захворал, что ли? Командир Ла Хонг или товарищ Ларцев, вечно шествующий по пятам за командиром Кон Лангом или товарищем Колесовым, прямо-таки, был обязан присутствовать на мероприятии, но политическая планида, видимо, унесла на какие-то иные бастионы идеологической потасовки с империализмом. Или же, впрямь, приболел. С заразой и болячками по месту никогда не ржавело. Колесов, тем временем, переместился на второй план, а в авангарде речетолкателей определился второй командир нашей учебной части, подполковник Ху Ан Нгуен - из местных. В нашем тесном коллективе его прозвали Зубилом. Чего он там рубил-молотил - об этом знали Колесов , свободно владеющий вьетнамским, и, наверное, толмач Костя. Нам с Петруччо это громоподобное щебетание с пятью тональностями было, что об стенку горох, но уж больно эмоциональное. Зубило то сотрясало кулаком воздух, задрав голову в притомленное, оттого удивленно зевающее и мечтающее отойти во власть звезд небо. То указывало на пленных бедолаг, выстреливая, похоже, обличительные тирады. Эта свистопляска продолжалась минут десять. Я отвлекся, залюбовался закатом и какая-то домашняя муть-тоска даже собралась влезть на сердце, но тут увидел, что троица из свиты штабных прихлебателей суетится возле турников и уже перебросила веревку с петлей на конце, судя по размеру предназначенной... - Это чего они там, Петь? Для чего это? - сбивчиво забормотал я, за ради конспирации не поворачивая головы. - Не для чего, а для кого. Не видишь, что ли? Для тебя. Для кого ж еще? Я ведь по прибытию предупреждал: мыль веревку, любознательный. Тем временем, из группы командования на пару шагов выдвинулся интеллигентного вида, незнакомый, лысый и явно местный, то есть узкоглазый мужиченка. На нем красовалась невиданная форма коричневатого окраса с темно-синими петлицами. Был он толстоват, что подчеркивало принадлежность к птицам с орбитами повыше. Из-под мышки торчала серая папка, вроде, скоросшивателя. Он не спеша снял очки, неуклюже переложил их из правой руки в прижимающую скоросшиватель левую, достал из нагрудного кармана платок, промокнул абсолютно сухой лоб, а затем повторил все движения рук в обратном порядке. Теперь настала очередь скоросшивателя. Половинки распахнулись и взглядам - посреди повсеместных хаки и серости - предстал один-единственный белоснежный листок бумаги, попытавшийся упорхнуть с вечерним бризом, но пойманный со всё той же неуклюжестью. На листке, видимо, чего-то наваяли, и поэтому, приблизив его к очкам, мужиченка начал негромко, нудно и неспешно читать. Меня удивило то, что до сей поры переступавшая с ноги на ногу, грозно зыркающая по сторонам, изредка позевывающая группа командиров во главе с Глыбой-Зубилом, буквально, замерла, прислушиваясь к чтению, согласно мотая головами. Даже те трое - с веревкой - окаменели, киваючи. Но продолжалось это совсем недолго. Казалось, послышался вздох облегчения, когда лысый мужичек закончил читать и убрал листок в папочку. Со стороны строя послышались робкие хлопки в ладоши. Их подхватывало всё большее количество людей, и сонное небо подивилось, а, точнее, запунцовело от стыдливого непонимания радости мельтешащих в самом низу, микроскопических, но таких громких людишек. Мы же с Петькой аплодировали от всей души и без стыдливости, хотя тоже нихрена не понимали причины. Кто б знал, что до её следствия вдруг оказалось рукой подать. Вешали их по одному, будто смаковали. Подтаскивали под турник, петлю на шею и дружно тянули вверх. Через пару минут - следующий. Никакой барабанной дроби. Лишь мертвенная тишина и внезапно обрывающийся крик еще живого человека... Вроде, тогда и появилась первая седая прядь. Хотя, с чего? Глухой ночью, на шипхоловской лавке под казенным пледом я попытался разобраться откуда взялась тогда седина. Почему? В чем причина? С тех пор, казалось, прошла не одна вечность и уже позволительно было оглянуться назад... Но так ничего и не понял. И уже никогда не пойму - зачем. Снова это, не имеющее никакого отношения к седине, ЗАЧЕМ? С Константином я так и не познакомился. Петруччо погиб через полтора года в Африке. Говорили, что мучился долго и всё в сознании. За Колесовым прилетел осколок бомбы, оставивший без ног. Меня Она пока награждала по мелочи. Но за всё и всегда приходится платить. Это Азбука... Ангольский Петрович - расплата? Вряд ли. Да и цена не та. Глубоко вдохнув, медленно сдувался, заодно изничтожая наносы чувств и переживаний. Видать, устал. Оттого - получалось без напряга. Пустота и темень потихоньку тропили путь по лабиринтам сознания, забирались всё глубже и глубже. Вскоре исчезло ощущение времени, и тело беззаботно перешло на автопилот, управление которым ни в коей мере не затрагивали как крохи давеча и изощренно надругавшихся мыслей, так и зарычавший по соседству Григорий Фёдорович. Сны - потусторонние утехи высокоорганизованных извилин - тоже, наверное, умучились в череде событий прошедшего дня. Или развлекались где-то на соседних лавках, поленившись зайти на непродолжительный, шибко тусклый огонек посреди мрака, воцарившего в голове. Прозябающему клиенту Морфея оставалось попользоваться 'главной проблемой Проекта' всего три с половиной часа.
|