Можгинский Юрий Борисович : другие произведения.

Охотник на бабочек

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Приключения подростка из интеллигентной, в составе особой группы оказавшегося в районе боевых действий. Впоследствии его охватывает чувство вины, от которого не так просто избавиться.

  
  
  Содержание
  
  Истоки моего пацифизма
  Окончательный анализ
  Взбесившийся автобус
  Транс номер два
  Третья тайна
  
  
  
  
   Истоки моего пацифизма
  
  Осенняя призывная компания продлится с первого октября по тридцать первое декабря. Позвонок сломан только один, а нужно, чтобы три. Колика в почках, опоясывающие боли панкреатита и другие симптомы в этом роде - не причины для проведения врачебной комиссии. Остается мало времени. И вот решение, наконец, принято: я ложусь в психиатрическую клинику. Точнее, в экспертное отделение Института поведения человека. Данный путь спасения от армии мои родители приняли в спешке. Так всегда бывает на неумолимых поворотах судьбы. Сколько возможно, мы тянули. Но дальше ждать уже нельзя. Или служба, или освобождение от нее.
  Восемь вечера. За окнами палаты полная тьма. Месяц назад, сидя на веранде в лесу, я думал, что все рассосется. Это - стандартная уловка сознания перед неизбежным жизненным поворотом. Странная аберрация мышления. Ясно же, грядет неизбежный выбор, но человек не в силах взглянуть в глаза реальности.. И тут дело даже не в инфантильном складе ума, не в уходе в мир грез... Это какая-то неизбывная тяга к палочке - выручалочке, которая будто бы является самым реальным инструментом всех событий. Вот надо идти в армию, через месяц - осенний призыв. Но вдруг это все уйдет; спрячется куда-то под воду? Так нашептывало мне усталое сознание. Сдует ветром времени или еще как...
  То, что я сейчас лег в психушку, как говорят, дурку, нельзя обозначить примитивно - "косить". Обычно ведь, к этому готовятся заранее.
  Я знал, в общих чертах, конечно, этот алгоритм. В детстве ищется зацепка болезни. Почки, желудок, поджелудочная железа... Из всего перечня хвороб, которые являются основанием для врачебной комиссии по освобождению от службы, выбирается настоящая или мнимая болезнь. Начинаются периодические посещения врача, обследования, анализы - собирается некое досье в виде амбулаторной карты, выписок из историй болезни. В нем накапливается полное доказательство наличия тяжелого страдания. Перед комиссией проводится решающее обследование, ведущее к вожделенному освобождению.
  Ничего этого не сделали ни я, ни мои родители. Теперь дурка - мое последнее прибежище. Еще два года назад, когда мне было пятнадцать лет, я объявил, что не пойду в армию, лучше буду в бегах. Но невозможно быть в бегах долго, может быть, несколько лет. Надо ведь работать. Значит, лучше будет просто уклониться, использовав для этого психиатрическую комиссию. Подоспели и примеры уклонистов. Я узнал, что в психушке в свое время отсиживался бравый телекиллер. Он проходил там как психопат. Впрочем, судя по его поведению в дальнейшем, он не слишком притворялся. Ему не надо было ничего изображать. Еще пример: известный певец, кумир 70-80 гг., тоже прошел дурдом. Он обосновал свою фронду собственным свободомыслием. Вопреки замечанием учителей, носил длинные волосы, джинсы, играл на электрогитаре, - и так же, из протеста, не пошел в армию. Использовал для этого сумасшедший дом, сказавшись невротиком и энуретиком. Другой певец тоже, в свое время, в юности своей, косил, а нынче он восхищается армией и поет песни, восхваляющие бравых десантников и зовущие к призыву. Словом, моральная сторона отечественного уклонизма как будто обеспечена. Не говоря уж о рок-протестах Битлз, Пинк-Флойд и других популярных музыкальных коллективов.
  Дядя Леня сказал мне, что сейчас, когда времени осталось мало, лучше всего косить по психиатрической статье. Психические симптомы рождаются в голове, поэтому их легче придумать. Анализов в психиатрии делать не надо. От этого вырастает достоверность выдуманных переживаний. Леня работает тренером дзэн. Он помогает людям выходить из сложных ситуаций, лечит депрессии, используя азы буддизма.
  За несколько дней до помещения в психушку, решая мучительную проблему симуляции психического заболевания, я подумал об альтернативной службе. Но как я буду объяснять невозможность для меня применять оружие? Задача казалась неразрешимой. Именно в эти дни мне попался Леня. Он сказал мне одну вещь. Дело не в том, как ты видишь себя с оружием теперь. Гораздо важнее, что с тобой будет через много лет. Каким ты станешь, изменятся ли твои взгляды? Но как же узнать об этом? А вот как. Прочти, сказал он, стихи, книгу. Сосредоточься и подумай, что ты знаешь о себе? Это поможет увидеть собственную судьбу. И я вспомнил Толстого: эпизод "Небо Аустерлица". Последние мысли князя Болконского. Как все ничтожно! Мгновенно. Какое прозрение в один миг! Вот где пацифизм истинный, неподдельный! Дело не в эстетическом отвержении оружия, крови и ужаса бомбежек. Какая чепуха! Все дело вот в этом мгновенном понимании, нет, - постижении всего! Для чего я пойду учиться стрелять, если мне скучно? Если я знаю, что все пройдет, останется только небо, облака. А биологические особи, составляющие армады армий, уйдут в землю как шекспирово удобрение для насекомых. К чему воевать за сиюминутные принципы, которые после окажутся ничтожными под небом Аустерлица?!
  Теперь задача: объяснить все это человеку из военкомата. Был у меня знакомый - один вахлак из пацифистов. Он увлекался охотой, невинной стрельбой по уткам. На комиссии в военкомате он стал доказывать свой пацифизм. Сказал, что его убеждения не позволяют ему брать в руки оружие. Полковник спросил, а какое у вас есть хобби? Приятель ответил, что он ездит на утиную охоту. Полковник засмеялся и разоблачил его. "Сам стреляет из ружья, а нам тут лепит чернуху".
  Как же я смогу доказать свой пацифизм таким вот... Леня не ответил мне напрямую, а только привел другие примеры пацифизма. Есть, сказал он, такая интеллектуальная игра, загадка. Что-то вроде детской считалки. Цепочки умозаключений. Вот она: если мне надоел друг, я не звоню ему; если я разлюбил девушку, я сотру ее телефонный номер; если мне грустно в этом доме, я ухожу в другой; если плохо в этом городе, уеду из него; скучно в стране - выберу другую; скучно в жизни - ... В этом месте считалки Леня пожал плечами и через несколько секунд молчания добавил, весьма эффектно:
   - Человек обречен на альтернативу.
   - И это является оправданием пацифизма?
   - Конечно. Человек владеет всем.
   - Это какой-то буддизм.
   - Вовсе нет, - произнес тренер. - Скучная логика, не более.
  Еще одно замечание Лени: мы так все устроены, что цепляемся за момент. Боимся упустить то, что нам нужно сейчас. Деньги, страсть, работу. Но возьмите вечность, космос. Мы суетимся в поисках чего-то такого, что, возможно, не существует.
  Дядя Леня - знакомый моего деда, человека незаурядного. Кстати, про деда вспомнить необходимо. Завтра состоится первая беседа с врачом, и на этой-то беседе меня, я уверен, спросят о родственниках. Что ж, покопаемся в генеалогии. Я выпил две таблетки феназепаму и уснул в воспоминаниях о родне. Во сне мысли шли медленно, тяжело, но твердо, как уставший, измотанный в боях полк.
  Моя мать работает корректором в издательстве. Она плаксива и раздражительна. Любит во всем порядок. В детстве она шлепала меня за неподчинение ее приказам и за то, что я разбрасывал игрушки. Мой отец - начальник отдела снабжения. Он, кстати, служил в армии. Брак у них не зарегистрирован. Были времена, когда я не видел его длительное время, случалось, и годами. Мой дед по линии матери, о котором я упомянул, летчик. Очень эрудирован. Его все звали энциклопедистом. Он отличался повышенным самомнением и имел для этого все основания.
  Дедушке приходилось делать над собой усилие, чтобы участвовать в общих разговорах за столом. О погоде, о тряпках, о даче. Как все это далеко от истинных его увлечений! Отсидев за столом положенный минимум, сказав какие-то общеупотребительные фразы, дед, как правило, быстро удалялся в свой кабинет. А лучше всего - в лес, в поле. Его мысли парили над бытом. Он думал о том, каким образом время приводит к изменению жизни? В самолете, над облаками, у него обострялось философское понятие времени и пространства. Все мы привыкли видеть мир так, как представлял его Ньютон: есть неподвижное пространство, в котором и происходят все события, жизнь людей, движение предметов. Время течет в пространстве, являясь абстрактной категорией, придуманной людьми для удобства их жизни. Дедушка знал, что это не совсем так. Он понимал: время не просто течет в неподвижном пространстве, оно изменяет его. Время есть физическая энергия. Особая энергия, правда, невидимая. Но мало ли в природе невидимых энергий? Субстанция электричества, например, или лучи Рентгена.
  Как мечтатель в машине слушает музыку и отвлекается от быта, так и дедушка в самолете погружался в ход жизни Вселенной. У него были три фишки размышлений. Во-первых, он знал, что существуют воздушные пути, такие коридоры, расположенные в небе. В них решаются, создаются и ломаются людские судьбы. Происходят завязки и развязки всех событий мирской жизни. Никто из людей об этом не знает. Все суетятся как муравьи, бегают как зайцы в поисках хлеба насущного. Но все нити там, в Путях. Стоит чему-то Там измениться, всего лишь какой-то молекуле, дунуть легкому ветерку, как на земле, у конкретных людей, наступает быстрое и неотвратимое изменение событий: приходит и уходит любовь, что-то взрывается терактом, рождаются дети, идеи, даруется и отнимается свобода.
  Затем: дедушка яростно и глубоко пытался проникнуть в прошлое. Это вторая фишка его жизни. У него в этом смысле была какая-то мания. Ему непременно хотелось посидеть в кафе с Пушкиным или Чайковским. Однажды он довел себя до кризиса, идя по Невскому проспекту. Кажется, тогда был ясный, ярко-желтый сентябрь. Воздух стоял прозрачный. По каналу шел экскурсионный катер. Там объявили, что на углу проспекта есть кафе, куда перед смертельной дуэлью заходил Пушкин. Дедушка в этот момент почувствовал тошноту и сильную головную боль. Конечно, недомогание можно объяснить сменой погоды и атмосферного давления, но вряд ли это было так. Ибо он зашел в кафе и увидел там гения: будто тот сидит за столиком, в смятении перед дуэлью. С этого момента дед стал верить в преодоление скорости света. Он так объяснял основу своей веры. Лучи из прошлого истекают во Вселенную со скоростью света. Эйнштейн говорил, что никто не способен двигаться быстрее этой скорости. Чтобы догнать луч Пушкина, идущий из прошлого в бездну времени, надо обогнать скорость света. На это, по Эйнштейну, никто не способен. Никто, кроме дедушки. Он так разогнал сознание, что сумел! Он смог! И он догнал луч Пушкина. Сознание деда, разогнавшись, преодолело скорость светового луча, сравнялось в мироздании с лучом Пушкина. Вот поэтому дед застиг его в кофейне Невского проспекта.
  Наконец, третья фишка его была - управление временем. Если время - физическая субстанция, то ею можно манипулировать, вмешиваться в ее течение. Скажем, люди идут по улице. Улица - пространство. Люди идут к цели, допустим, в магазин, за хлебом. Вот идут они по пространству в булочную. Пространство - одно, время - другое. Это - по Ньютону. Для деда - летчика все не так! Когда он идет за молоком и хлебом, его время меняется. Он хочет успеть засветло на лыжную прогулку. Он сильно этого хочет, и под воздействием его желания время замедляется! Благодаря чему он получает возможность купить продукты, вернуться домой и затем отправиться в лес до заката солнца. Он успевает и в булочную, и в лес - прокатиться по лыжне, подарить глазам оранжевое небо январского вечера. Так он своим желанием воздействует на скорость течения времени.
  Я перенял некоторые привычки деда. С годами я понял, что его выкладки весьма практичны. Владеть временем - как это здорово! Например, все студенты боятся сессии. До экзамена остался всего один день. Мои сокурсники сутки напролет зубрят билеты. А я иду в консерваторию. Мне плевать на завтра. Для меня время замедлилось, и бог знает, как долго оно продлиться. Я получаю возможность не волноваться, забыть об экзамене, будто он еще далеко. Это счастье: не беспокоиться, ловить сладостные звуки Баха, Моцарта и Вивальди. А экзамен поутру я всегда сдавал успешно.
  А пути эти воздушные! Ведь это - угадывание судьбы! Перед самым носом у всех - смыться, сделать нелепое действие и всех перехитрить. Узнать котировки жизненных акций до начала торгов. Стать миллионером жизненных коллизий. В чем тут секрет? Воспарить, подняться за облака, в Пути, заглянуть туда и увидеть, что тебя ждет. Этого можно достичь в особых состояниях. Дед раскрыл мне тайну некоторых из них. Например, употребить смесь кофе и виски под любимую музыку. Такое фантастическое амбре, приводящее к воспарению. Или: коричневый закат в зимнем лесу. Искрится снег, на небе, сквозь ветки деревьев, видны знаки бога. Так он называл быстрые облака, бело - голубое пространство. Остановиться и смотреть туда. И ты видишь эти воздушные пути. Есть у него еще какой-то, третий приемчик. Но он держит его в тайне.
  Характер мамы меня сильно задевает, скребет за душу. Отчего она так часто плачет? Ответ я нашел в следующем факте, который стал мне известен только недавно: мой дедушка, мой бравый летчик, не интересовался своей дочерью, пока той не исполнилось десять лет. До десяти лет моя мать не знала отцовского внимания. Он, конечно, летал, и это отнимало много времени. Но любой, даже очень загруженный работой отец, найдет время посидеть со своим ребенком, потрепать его голову, почитать книгу. Просто поболтаться рядом с ним. Это ведь так важно! Ученые определили, что самое присутствие папы возле ребенка увеличивает его интеллект.
  Итак, моя нервная мама была, к сожалению, лишена такой возможности. Я, конечно, не думаю, что дед не уделял ей внимание только потому, что много летал. Вероятно, тут была иная причина. Наверное, дочь была ему просто неинтересна, пока ей не исполнилось десять лет. Потом в ней появилось что-то такое, что привлекло его. Но что это было? Пожалуй, какие-то способности, близкие к его интересам. Яблоко от яблони недалеко падает. Я знаю, например, о способности мамы настраивать мои мысли. Я узнал об этом в детстве. Было так: мать читает стихи; в этот момент я подхожу к книжному шкафу, забираюсь на стул и достаю с полки томик стихов, открываю страницу и показываю точно тот стих, что она сейчас читает. А ведь мне три года, я еще не умею читать. Какой мощный симбиоз существовал между нами уже тогда! Мы, не иначе, пересекались в воздушных путях! Ее мысли, перебравшись наверх, в воздушные пути, встретились там со мной.
  
  Мой сон о близких родственниках прекратился в пять утра. Я мучился без сна еще часа три. Сдав утреннюю мочу и анализ кала, я позавтракал. В десять я был удостоен приема врача. Он встретил меня усталой улыбкой, не скрывая, впрочем, ее искусственности. Было видно, что вся его улыбка, это только прием беседы. Искреннего интереса ко мне у врача не было. Как я предполагал, разговор начался с вопроса о родственниках. Я вспомнил сон и рассказал про маму, про угадывание мыслей.
  - Вы что, могли догадываться, о чем она думает? - спросил доктор. - Читали ее мысли?
  - Нет, это было не так. Просто я мог найти книгу, где были стихи. Когда она читала, я сразу доставал с полки томик с этими стихами. Хотя я и не знал их раньше, да и читать я тогда не умел еще.
  - Жаль, что вы не читали мысли.
  - Почему?
  - Видите ли, - произнес доктор, - чтение мыслей есть признак шизофрении. Вы смотрите на человека и точно знаете, о чем он думает. Это и есть - чтение мыслей. Если бы вы читали мысли своей мамы, я освободил бы вас от армии как шизофреника, а так...
  - Что так?
  - То, что вы описываете, это не чтение мыслей. Это похоже на фокус. Но фокусники тоже служат. Как музыканты, например.
  - Не понимаю, причем здесь музыканты.
  - Они слышат музыку небесных сфер, - пояснил психиатр. - Улавливают тонкие звуки струн мироздания. Но служат. Вы тоже, своего рода, музыкант, человек с хорошо развитым чувством гармонии. Вы способны тонко улавливать поэзию, точнее, музыку стиха. Но это не сумасшествие.
  - Значит, чтобы не служить в армии, надо быть полным сумасшедшим?
  - Да, в каком-то смысле.
  Доктор тоже хорош! Вместо того чтобы констатировать симптом душевного расстройства, ловит меня на противоречиях. Старается не усилить, а, наоборот, ослабить мои "симптомы". Я как честный человек говорю то, что было. Именно то, что в детстве умел угадывать стихи. Этот эскулап должен подтолкнуть меня к болезни, показать, что у меня бред, а он тормозит... Похоже, мы с ним соревнуемся, кто кого переплутует.
  На следующей беседе наша дуэль повторилась.
   - А вы хитрец! - весело произнес доктор, приглашая меня присесть.
  Я опустился в глубокое кожаное кресло. Доктор за своим столом был выше меня, а я тонул в неизвестности.
   - Скажите, - спросил тот, в чьих руках теперь моя судьба, - зачем вы... Для чего вы придумали эту байку про угадывание стихов? Ведь у вас же есть железная причина стать психически больным.
   - Боюсь, что я не совсем вас понимаю, доктор.
   - Вы мне сказали, не правда ли, что могли угадать страницу, где напечатаны стихи.
  - Да, это было так, - подтвердил я. - Когда я был маленьким.
  Психиатр увлеченно продолжал:
  - Мать читала какой-то стих, вы тянули с полки книжку и открывали именно ту страницу, где были напечатаны эти строки, произносимые вашей мамой. Я ничего не путаю?
  - Нет, все правильно.
  - Допустим. Но, поймите, этого мало, чтобы признать вас больным. Вспомните, у вас больше никаких нет жалоб?
  - Нет.
  - И вы не припомните за собой каких-либо странностей?
  - Пожалуй, нет.
  - Это грустно.
  Мне не хотелось лгать, придумывать несуществующие симптомы. Галлюцинации, депрессию, бред. Единственное, что было у меня в активе, это детская способность угадывать книги со стихами. Эта способность, действительно, необычна, но она, видимо, не дает право на психиатрический диагноз. И все таки уж лучше такая правда, чем суетливая ложь, неизбежно тающая под небом Аустерлица.
  Доктор разъяснил мне все до конца.
  - Давайте начистоту? - предложил он.
  - Давайте.
  - Вы не хотите косить? Не желаете симулировать психическое расстройство, не так ли? Любой другой на вашем месте жаловался бы на галлюцинацию и депрессию. Вы этого не делаете, хотя легли сюда, чтобы сказаться больным. Парадокс. Но я его разгадал. Я вам скажу, отчего вы упорствуете: вы честный человек. Но, к сожалению, данное обстоятельство не прибавляет вам шансов избежать казармы. А вы не хуже меня знаете, что значит казарма в нашей армии.
  - Что же, выходит, я обречен?
  - Послушайте, перестаньте, наконец, лгать! - неожиданно закричал доктор.
  - Вы сами сказали, что я не хочу косить, что я честен...
  Доктору, конечно, было трудно, я это видел. Ведь он не знал до конца моих мыслей. Ему приходилось отрабатывать свой гонорар, а как он мог выстраивать тактику, не понимая моих истинных намерений? Ну, а рассказывать ему про небо Аустерлица я не хотел.
  - Не считайте меня простачком, - сказал психиатр. - Ведь у вас припасен туз в рукаве!
  - Не понял, что в рукаве?
  - Туз.
  - Это что, тест? Вы что, ловите меня?
  Доктор, кажется, искренне удивился:
  - А, может быть, вы и в самом деле ничего не знаете?
  - Может быть.
  Мне показалось, что он смягчился. В его задумчивости я угадал искреннее желание помочь мне. Наверное, во мне он увидел загадку, душевные метания, и ему стало интересно. Он произнес, едва ли не извиняясь передо мной:
  - Вчера приезжала ваша мама и все мне рассказала.
  - Рассказала? Что?
  - Одно очень весомое обстоятельство. Она созналась, что ваш дедушка испытывал галлюцинации.
  - Этого не может быть. Это - ложь.
  - Почему же это ложь, когда это правда?
  - Откуда вы знаете? - спросил я.
  - Послушайте, господин пацифист, не валяйте дурака.
  Теперь психиатр говорил спокойно, разгадывая меня, пытаясь угадать, что мне на самом деле нужно.
  Я оставался непреклонен:
  - Но у моего деда никогда не было галлюцинаций! Мы долго жили вместе, и я бы заметил. Он был летчик.
  - Так вы, в самом деле, ничего не знаете? Вы не знаете тайну вашей матери?
  - Нет, - ответил я с наигранным равнодушием.
  Я, действительно ничего не знал. Меня начинал тяготить этот разговор, полный таинственных намеков.
  - Тогда слушайте. Я вам поведаю эту тайну. Ваш дед, летчик, - не родной вам. Хотите, скажу, кто был вашим настоящим дедом?
  - Сделайте одолжение.
  - Ваш настоящий дед работал официантом в ресторане "Синяя борода". Он бросил семью, когда вы были еще слишком маленьким. Вот поэтому вы и не могли ничего знать о его галлюцинациях. А он в самом деле страдал ими. Ваша мать знает об этом. И ее знание сейчас дорогого стоит.
  - Это может мне... помочь?
  - Это вас спасет! Подумайте, ваш дед - сумасшедший! Это означает, что у вас патологическая наследственность. И теперь все, что вы рассказываете, приобретает совсем иной смысл: если дед был шизофреником, значит, внук тоже ненормален. Вы угадывали страницу со стихами, которые читала ваша мать? Отлично! Это уже не только фантазия, не просто фокус, это - болезнь, понимаете? Запишем, что у вас синдром Кандинского. Поставим вам шизофрению, и гуляй Вася! От вас требуется только одно: не говорите, что у вашего деда не было галлюцинаций. Само по себе ваше угадывание стихов, это так, ерунда, фантазия. Но в сочетании с шизофренической наследственностью, это серьезно, это - болезнь. Поэтому, ни в коем случае не отрицайте, что у вашего деда были галлюцинации.
  - Я знаю деда много лет, у него не было никаких галлюцинаций. Я знаю его очень хорошо.
  - Да вы знаете неродного деда! Вот, упрямство!
  Психиатр устал от моей тупости и прекратил беседу.
  Вечером ко мне на свидание пришла мама. Она во всем мне созналась.
  - Да, это было так. Твой настоящий дед бросил нас. Он работал официантом в ресторане "Синяя борода". Никто этого не знает...
  - Теперь это знает психиатр.
  - Да, твой эксперт знает об этом. Но ведь это хорошо. Я сама ему обо всем рассказала.
  Мы сидели в небольшом сквере психиатрической больницы. Мама, вероятно, чувствовала свою вину передо мной. Ей сейчас казалось, что она непростительно долго не принимала никаких мер для моего спасения от армии. И теперь была готова на все, даже на самые откровенные признания.
  - Это было нашей семейной тайной...
  - "Синяя борода"? - удивился я. - Неужели существовал такой ресторан?
  - После войны людям очень хотелось чего-то радостного, смешного, беззаботного.
  - Значит он, этот мой... настоящий дед, был психом?
  - Ну, как тебе сказать? Он пил, и со временем у него появились эти симптомы.
  - И он бросил нас?
  - Ушел, к вдове какого-то генерала. Из-за богатства, квартиры... У меня потом появился приемный отец, летчик. Он и стал твоим дедом, но не родным тебе. Не биологическим, что ли... Фуй, какое глупое слово!
  В сквере гуляли больные. Каждый из них нес в себе тайну своей болезни. Я знал, что среди контингента есть и такие, как я. Вчера поместили одного парня из детского интерната со странной фамилией Петерсон. Мозг парня подвергся патологическому влиянию алкоголя, потребляемого его матерью. Будущий отец мальчика полюбил ее, но не знал, что она скоро сопьется, прямо в период беременности. Мать лишили родительских прав, отец в отчаянии куда-то уехал. Мальчика поместили в один из московских интернатов. Оттуда его взяли в приемную семью, где он вырос. Семья была литовской, но жила в Москве. Мальчик хотел стать летчиком. Он добивался, чтобы его признали годным к службе. Шансов на это не было никаких. Воспитанников интернатов, как правило, освобождали от армии.
  Вечером мы беседовали с Петерсоном. Его звали Паулем. Он говорил, что не может никому заплатить.
  - Но как ты сможешь летать, - поинтересовался я, - если у тебя на ранней стадии был поврежден мозг?
  - Я сирота и в этом все дело. Был бы я из нормальной семьи, никто бы не обратил внимание на мои симптомы. Никто бы не знал, что я в детстве боялся темноты, и что у меня когда-то болела голова. Сейчас я совершенно здоров.
  - И ты хочешь служить?
  - Конечно. Что я, хуже других?
  - Кто ты по крови?
  - Я не помню настоящих родителей.
  - Что, никаких сведений?
  - Мать спилась.
  - Твои приемные родители литовцы?
  - Кажется, да.
  - Езжай в Литву и служи. Будешь солдатом армии НАТО.
  - Хочу служить здесь.
  - Зачем тебе это дерьмо?
  За разговорами мы быстро уснули.
  
  В кофе-хаус звучала веселая музыка. Доктор пил кофе и читал газету. За окном шел крупный снег. Это было прощание марта. Пришла моя мама и отдала ему конверт.
  - Здесь первая часть суммы.
  Психиатр спросил ее:
  - Вы убедили своего сына?
  - Не знаю...
  Доктор робко придвинул конверт ей обратно.
  - Нет, что вы! - сказала мама. - Я буду платить в любом случае.
  - У меня нет недостатка в клиентах. Если вы думаете...
  - Я знаю. Сейчас никто не хочет отдавать своих детей в армию. Возьмите, пожалуйста, деньги.
  - Хорошо, если вам так будет спокойнее, я возьму их. А что если вам пойти по другой части?
  - Части?!
  - Не пугайтесь, не армейской. Я хотел сказать, не постараться ли вам...
  Психиатр щелкнул пальцами, подзывая официанта:
  - Принесите нам, пожалуйста, кофе.
  Мама вытерла платком слезы.
  - Есть способ сделать ему панкреатит или язву желудка, - пояснил доктор.
  - Я что-то слышала об этом. Но у него нет этих болезней. Это станет, наверное, еще дороже.
  - В будущем вашему сыну надо получать права на машину, искать работу. А теперь представьте, что он будет поставлен на учет в диспансере.
  - Как-нибудь выкрутимся.
  - Тоже верно, - произнес доктор. - Да, и времени осталось мало. Ну, хорошо я, со своей стороны, еще раз постараюсь его уговорить. Странно, однако...
  - Что странно?
  Принесли кофе. Психиатр сказал официанту:
  - И сливки, пожалуйста.
  Ему хотелось найти природу моего упрямства. В других случаях все решалось гораздо проще: родители платили ему бабки, а он лепил диагноз их отпрыску. Но тут была другая история. Сынок противится освобождению. Что это? Особая философская позиция? Глупость? Запихнули в психушку против воли, желая отмазать, а он сам в душе рвется на фронт? Тоже мне, Андрей Болконский выискался!
  - Пейте кофе. Сейчас нам принесут сливки... Странно, что он препятствует моей работе. Я хочу поставить вашему сыну диагноз, который освободит его от службы в армии. А он, вместо того, чтобы помогать мне... Да, что помогать! Просто хотя бы молчать. Нет, он упорно доказывает, что его дед психически здоров. Ведь как все просто! Вы рассказали, что у деда галлюцинации. Все! У нас неубиенный козырь - дурная наследственность. Остается припаять ему синдром Кандинского и готово: он освобожден. А что мы наблюдаем? Ваш сын твердит, что его дед здоров.
  - Он очень любит его, - сказала мама. - Хотя он и не родной ему.
  - Но какая для него разница? Люби на здоровье, но скажи про галлюцинации.
  - Возможно, для моего сына это принципиальный вопрос. Он не хочет знать, что был другой дед, официант из "Синей бороды", алкоголик с галлюцинациями. Моему сыну не хочется это признавать. Он уже создал свой мир, в котором есть только один дед, то есть, летчик, мой приемный отец. Он его многому научил, они большие друзья. Если мой сын теперь согласится с тем, что его настоящий дед - это алкоголик из "Синей бороды", он тем самым предаст летчика. Вся его жизнь может измениться...
  Мама произнесла эти последние слова в глубокой задумчивости.
  - Послушайте, теперь уже вы начинаете, что ли, философствовать? - насторожился доктор.
  - Да, нет, я на вашей стороне. Вы помогаете нашим детям...
  - Оставьте, ради бога! Не стоит искать во мне задатки благотворительности.
  - Мы сделаем все, чтобы его уговорить.
  - Разумеется, не в казарму же отправлять.
  На улице уже стемнело. От этого крупный снег казался бутафорским, сделанным из ваты и пущенным сверху руками мастеров сцены.
  
  В понедельник комиссионный день. Сегодня пятница. Осталось три дня. Перед ужином мы беседовали с мамой. Она в последний раз склоняла меня к правильному, как ей казалось, поступку. Бедная мама. Почему ей приходится терпеть весь этот позор?!
  - И все таки, ты должен солгать, - попросила она. - Скажи, что у твоего деда были галлюцинации, и ты свободен. Свобода является самой главной ценностью в жизни. За нее не страшно и в огонь... И потом, галлюцинации были не у твоего любимого летчика, а у того, другого, настоящего, из "Синей бороды"...
  - Значит, я должен сознаться, что мой дед - тривиальный алкаш, подавала из "Синей бороды"? А как же дедушка - летчик?! Воздушные пути, субстанция времени?
  - Но про официанта тебе надо сказать только на комиссии. Всего на несколько секунд отрекись от самого себя.
  - Отрекись... Но ведь оттуда не возвращаются.
  - Откуда?
  - Из состояния отречения.
  Мама замолчала. Ей, вероятно, стало неловко за свои слова, призывавшие меня забыть свою человеческую сущность. Я сказал, жалея ее:
   - Хорошо, я попробую.
  Она ушла, полная надежд. Я, действительно, был готов солгать. Чего я боюсь? Что заставляет меня так страдать, противиться воле матери? Подростковый комплекс противоречия? Да, нет. Скорее, какой-то странный огонь внутри моей телесной оболочки. Он не горячий, не холодный. Тусклый какой-то. Но он очень силен. Он все решает за меня. И вот сейчас я глядел на маму, уходившую домой по тропинке больничного сада. У меня защемило сердце, и я заплакал. Я, может быть, впервые так полюбил ее. Мы любим то, что можем потерять, а я теперь очень ясно это увидел! И я готов исполнить любую ее просьбу.
  Черт с вами, я согласен! Я солгу. Скажу, что у моего деда были галлюцинации. Мне стало легче, ибо вопрос, мучивший меня, наконец, решен.
  
  
  
  
   Окончательный анализ
  
  
  Доктор в этот день задержался на работе дольше обычного.
  - Ну, что решились? - спросил он.
  - Да.
  - И правильно. Вот, смотрите сюда, - он бросил передо мной глянцевый журнал. - Вот! Известный режиссер, правдолюбец, дает здесь интервью. О том, какие мы все жалкие трусы! Обратите внимание на его дачный домик: миллион долларов не меньше. Вы спросите, откуда у него такие деньги? Я вам отвечу: он получил премию, которую финансирует известный олигарх, по совместительству, - вор! Вот и вся их честность.
  - Зачем вы мне это рассказываете?
  Психиатр достал другой журнал и бросил его рядом с первым.
  - Теперь смотри еще! Какой-то подросток сбил человека на "Бентли". Не на "Мерсе", нет. Что ему жалкий миллион, ему подавай машину за пять! На место аварии сразу приехал папа и всех купил. Но кто же он, этот папа? Билл Гейтс? Может, он великий генетик? Оказывается, нет - простой менеджер банка. Вот так мы живем. И ты хотел остаться честным и служить ради них? Переживать лишения армейского быта, чтобы охранять покой этого отребья? Да, я лучше стану мошенником, дезертиром, кем угодно, лишь бы не служить им! Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду!
  Мы расстались.
  И тут случилось одно обстоятельство... Оно было связано с Петерсоном. К нему пришла его сводная сестра, и я в нее влюбился. Она была родной дочерью приемных родителей Пауля, литовцев. Ее звали Мирдзой. Я влюбился в нее сразу, очень сильно. Черт его ни знает, что преобладало в моем любовном чувстве: физиологическое, вегетативное начало, вызванное длительным затворничеством, или высокий духовный порыв? Мне только стало понятно, что справиться с этим чувством я не в силах. Пожалуй, никогда еще я не испытывал ничего подобного. Было явственное ощущение, как из моего организма выходят токи любви. Вокруг меня образовался купол какого-то животного магнетизма страсти.
  Но если мое состояние можно было объяснить долгим воздержанием, то поведение Мирдзы определялось совершенно иррациональными мотивами. Я видел ее всего каких-нибудь полчаса, но дерзнул попросить остаться. Я не слишком надеялся на успех. С какой стати серьезная, порядочная девушка должна реагировать на бред какого-то подэкспертного из психушки? И каково же было мое удивление, когда Мидрза ответила мне согласием! Сильный жар охватил меня.
  Но пока она, всего лишь, согласилась не уходить. Я предложил ей погулять в институтском саду. Там никого не было; свидания давно закончились, пациенты разошлись по палатам. В саду, возле клена, мы обнялись. Уже после этого, поднявшись в отделение, мы укрылись в санитарной комнате и пробыли там до утра. Я не знал тела более упругого и гибкого.
  Что бросило нас друг к другу, какая сила питала этот огонь желания? Мирдза чуть приоткрыла свою тайну, произнеся одну странную фразу. Когда, закрывшись в санитарной комнате, мы стали торопливо раздеваться, она сказала:
   - Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.
  Весь смысл этой фразы, объясняющий поведение Мирдзы, ее неожиданно легкую доступность, я понял в середине ночи, когда она рассказала мне свою историю. Вернее, общую историю ее самой и брата Пауля, моего нынешнего соседа. Из ее рассказа следовало, что она отдалась мне... в отместку своему мужу. Тот необоснованно подозревал ее в неверности, даже применил к ней физическое насилие. Снедаемая незаслуженной обидой, она и совершила со мной свой грех.
  Конечно, все имеет свой смысл и причину. Мирдза сама догадалась, что я мучаюсь сомнениями.
  - Хочешь знать, какие у тебя сейчас глаза? - спросила литовка.
  - Мутные, наверное.
  - А еще?
  - Не знаю.
  - В твоих глазах светится один вопрос...
  - Я знаю...
  - Тебе до зарезу нужно узнать, почему я так быстро отдалась. Так слушай же мой рассказ.
  Мирдза мне рассказывала, и я живо представлял визуальные детали этой, в общем-то, довольно забавной истории. Все началось лет пятнадцать назад. Мать Мирдзы решила забрать из детского дома мальчонку. Она наведалась туда и стала выбирать. Приглянулся ей белобрысый ангелочек. Она поменяла ему имя и дала свою фамилию. Мальчонка стал Паулем Петерсоном. Разница между родной дочерью и приемным сыном составляла три года. В детстве дети ладили, Пауль был послушен как сама кротость.
  Что заставило женщину взять мальчика из приюта? Ей хотелось второго ребенка, а муж бросил ее. Муж был литовцем, переселенцем, вывезенным после войны из Литвы за Урал. Он ушел из семьи, мать осталась с Мирдзой. И решила подарить ей брата. Им стал Пауль, мальчик из приюта. Пауль долго не знал о том, что его в полуторагодовалом возрасте взяли из детдома. Добрую женщину звал мамой, а ее дочь, Мирдзу - сестрой.
  Перемена случилась, когда парень повзрослел. Переходный момент. Кризис личности. Пауль стал злым, грубым. Увидав такую перемену, мать испугалась, пустилась в размышления. Стала корить себя за невнимание, хотя уж она много для него делала. Мирдза вышла к тому времени замуж. И в доме появился новый мужчина. Все они жили рядом. Парень цапался с мужем сестры, грубил матери. И начал подворовывать: сначала мелочь, на мороженое. Потом - больше: крал золото и домашние доллары. Был пойман мужем сестры. И с этих уж пор подросток просто возненавидел пришлеца. Он даже хотел умереть. Неожиданно стал травиться. Открыл газ на кухне и, чуть было, не умер.
  Мать решила расторгнуть материнство и подала в суд. Она оправдывала свое поведение так: "когда в твоем доме живет человек, который стал тебе родным, которого ты вскормила, и вдруг он крадет в доме вещи - как поступить? Да, я решилась расторгнуть материнство! Я не могу больше терпеть его выходок. Тем более, мы редко видимся, он все время где-то пропадает".
  Мирдза сообщила брату всю правду о его происхождении, о том, что он неродной сын, что мать взяла его из детского дома. Никто кроме Пауля не чувствовал тогда сильной боли. А мальчику казалось, что его нахлестали по щекам. Пауль после этого постоянно чувствовал боль оплеухи. И пуще стал грубить, оскорблять мать, сестру. Сестру он возненавидел, ибо она забирала всю любовь матери. Ему не доставалось этой любви. Его предали! Сестра стала теперь для матери главнее, чем он, Пауль, внезапно превратившийся в изгоя. Ревность к сестре сжигала его. Она-то родная дочь, а он - пасынок. К тому же, мать у него на глазах затеяла расторжение материнства.
  Частые драки между Паулем и мужем Мирдзы грозили перейти в криминал. И тут случился неожиданный поворот. Муж Мирдзы вставал на работу очень рано и возвращался еще до прихода жены. Зайдя однажды в спальню, он увидал на кровати трусы жены, которые недавно ей подарил. На них виднелось сероватое пятно: это был отчетливый след спермы. Трусы белые, засохшая сперма хорошо видна. Мирдза вернулась веселая, а муж врезал ей с размаху в висок. Та упала, потеряла сознание. Натурально, скандал. Милиция. Теща в панике. Под суд! Несколько дней вся семейка ругалась, гудела. О Пауле забыли.
  А в нем бушевала ревность. Сын ревновал свою приемную мать. Ревность ведь возникает на почве любви. А у Пауля сформировалась любовь к этой женщине, приемной матери. Он ведь с раннего возраста рос в ее доме. И теперь, узнав, что она от него отказывается, что он - пария, отщепенец, Пауль вошел в силовое поле ревности. Да, ревнуют не только взрослые любовники. Ревнуют и дети. Ревнуют, в той или иной степени, все, кто любит.
  В самом деле, мальчика взяли из детдома в порыве бескорыстия, желая помочь сироте. Гром грянул только теперь, когда Пауль достиг пятнадцатилетия. После того, как Мирдза, вышла замуж, и ее муж поселился у них на квартире, жизнь превратилась в кошмар. Пауль возненавидел мужа Мирдзы. Тот застиг его за воровством. Почему он воровал? Сначала на мороженое. А потом стал тащить из дома золото и доллары. Говорил, что ему нужна модная одежда. Вся его вина в том, что он стал взрослым и хотел прилично одеваться. Он ревновал мать к своей сестре, Мирдзу - к ее мужу. Пауль был небольшого роста, взъерошенный, с вьющимися волосами, будто стремящимися к свободе. Парень, конечно, хулиган, но ему пятнадцать лет, кризисный возраст!
  Муж Мирдзы, обнаружив доказательства измены жены, подумывал об уходе из семьи. "Любой на моем месте поступил бы именно так", думал он. "Но я не могу, мне почему-то трудно ее бросить. Если бы она полюбила и ушла, я бы простил ее. Но это была подленькая, грязная интрига! Ведь я точно видел на трусах жены следы спермы".
  Мирдза была обеспокоена случаем с ее трусами. Она сильно обиделась на мужа, посмевшего ударить ее, но в то же время хотела доказать ему свою невиновность. Мирдза готова была простить ему хулиганскую выходку, поскольку он находился в ревнивой ярости и не понимал, что делает. Мирдза не хотела разводиться с мужем. У нее были на то свои причины. Они сговорились с матерью об одном деле, которое само шло им в руки. Оказывается, сироты по достижении ими совершеннолетия, получают от государства бесплатное жилье. Отдельную квартиру, ни много, ни мало! Так вот, Мирдза с мамой решили использовать ситуацию по полной: мать лишает себя материнства, Пауль становится сиротой и получает жилплощадь. В этом случае она переселилась бы к нему, в его новое жилье, а Мирдза осталась с мужем в освободившейся квартире. Неплохая комбинация!
  Трусы со спермой были отданы на экспертизу. Мирдза очень хотела доказать, что на ее трусах - сперма мужа. Другого варианта, она уверена, просто не могло быть. Дескать, он излил сперму накануне, а потом про это забыл... Она заказала анализ ДНК. Суть метода такова: берется биологическая жидкость, оставленная на месте преступления, исследуется ее ДНК и сличается с ДНК предполагаемых преступников. Для корректности эксперимента взяли образцы биологической ткани всех мужчин, живших в доме, то есть мужа и Пауля. Кровь мужа достать было легче всего, он просто подставил свой палец под кровяной щип. Биоматериалом Пауля стала его слюна: ее взяли со столовых приборов. ДНК - анализ весьма дорог. Но он стоил того! Результаты были готовы скоро, и они всех просто ошеломили: сперма с трусов Мирдзы оказалась идентичной биоматериалу... Пауля.
  Ну, и дела! Каковы превратности человеческих чувств и поступков! Кто бы мог подумать, что Мирдза спала с Паулем? Своим братом! Хотя и сводным. Несмотря на ненависть, она с ним спит! Муж Мирдзы, узнав о результатах анализа, принялся немеренно глотать виски. Его глаза были полны слез. "Какая же она после этого... сволочь! Я неглупый человек, а она обманула меня! Под боком, с братцем"!
  Муж как-то встретил Пауля в баре. Тот заказал виски. Муж Мирдзы подсел к нему и сказал, подвигая свой стакан:
  - Воспользуйся... моим виски. Виски своего шурина, так сказать.
  - Спасибо, я подожду.
  Муж постарался заговорить с Паулем:
  - Дорогой, ну, что ты строишь-то из себя? Кто ты такой?
  - Между прочим, я ухожу на войну, - сообщил Пауль, сухо, нехотя; было видно, что он совершенно не желал разговаривать.
  - Зачем?
  - Тебя защищать.
  - От кого? Мне никто не угрожает.
  - Ошибаешься. Они уже в Москве, стреляют, перекрывают дороги. Если бы не война, ты был бы рабом.
  - Это хорошо или плохо?
  - Вот все вы такие, - сказал Пауль с презрением.
  - Какие?
  - Готовы сменить веру, лишь бы... жрать!
  - На, выпей и успокойся, - нагло произнес шурин.
  - Боюсь заразиться, - ответил Пауль.
  Тут муж заорал, вмиг выплеснув всю ненависть, которую сдерживал:
  - Щенок! Пошел вон отсюда!
  Они сцепились, и неизвестно, кто бы оказался проворнее, но тут подбежали приятели парня и растащили их. Муж Мирдзы ушел. Пауль затерялся в толпе сверстников.
  Мирдза в эти дни часто молилась:
  - Господи, помоги мне сохранить мужа. Пусть он узнает, что я не виновата перед ним. И пусть поверит, что я не изменяла ему.
  Мирдза молилась искренне. Отношения Мирдзы и ее мужа подошли к грани разрыва. Муж был жалок, согбен, беспомощен. Понятно, отчего он не уходит: боится. Он нерешителен. Хотя, чего уж, кажется, больше! Сперма Пауля на трусах Мирдзы, по крайней мере, говорит о связи брата и сестры. Либо их отношения интимны, либо тут что-то такое, что пока не познаваемо... Анализ ДНК не ошибается.
  Вообще, встреча мужчины и женщины, несет в себе большую тайну. Любовь, конечно, главное событие каждой жизни. И философы давно бьются над ее загадкой. Помню, тренер дзэн Леня рассуждал как-то на эту тему:
  - У буддистов нет понятия греха, как у христиан. Вот, например, изменил супруг. Причем, изменил по любви. Это преступление? Перед женой, перед детьми, перед собственной совестью? А женщина, которая согрешила по сильной любви? Права ли она? Что ей ответить?
  - И что же? - спросил я наставника.
  - Прежде всего, надо придумать точное название своему поступку. Если этот поступок вы назовете грехом, тогда замаливайте его, искупайте. Если же вы любили, сильно, страстно, - берегите свою любовь. Ибо нет ничего выше любви.
  - Значит, все дело только в том, как назвать? Не слишком ли просто?
  - Да, нет! Слово - это тоже дело. В буддизме нет жестких постулатов, все течет, все меняется. Нет верха и низа, высокого и низменного, плотского и духовного, соответственно, нет греха. Низа как такового нет, значит, и греха нет. А христианину надо жить с грехом, он тащит на себе горб греха.
  ...Мирдза, между тем, продолжала свой рассказ. Мы лежали, обнявшись, в санитарной комнате. Я дремал, но все хорошо слышал.
  Дело развивалось дальше так. После анализа ДНК, обвиненная в связи с братом, почти что, в кровосмешении, Мирдза обратилась к молитве. Она часто молилась в спальне. Она просила высшие силы сделать так, чтобы муж поверил в ее невиновность. Она не совершала грех, не спала с Паулем. Она бы никогда не решилась обмануть Бога.
  Муж Мирдзы нещадно квасил, пропадал в баре. Мирдза приходила домой поздно. Однажды она услышала странные звуки. Слышалось ритмичное, глубокое дыхание, легкие вскрики, стоны. Эти звуки были явно - половой акт! Это Пауль стоял, спустив брюки, и онанировал. Перед собой он держал женские трусы, точнее, трусы сестры. Излив на них сперму, Пауль спрятал сей предмет в карман и ушел в свою комнату.
  Вот и ответ! Вся загадка спермы на трусах! Пауль онанировал на трусы Мирдзы. Так он делал и в первый раз, чтобы спровоцировать у мужа сестры приступ бешеной ревности. Никакой любовной связи брата и сестры не было! Пауль тогда излил свою сперму на сестрины трусы и бросил их на кровать. Он ждал мести мужа. Он хотел видеть страдания Мирдзы
  Ночью, у подъезда Пауль встретил сестру. Она обняла его.
  - Он думает, я спала с тобой, своим братом, но это неправда.
  - Я знаю, - улыбнулся Пауль.
  - Что ты знаешь?
  - Что ты не виновата в этой сперме.
  Пауль не хотел никуда уходить. Он знал, что мать собирается отдать его в приют. И он знал причину этого. По достижении восемнадцати лет ему положена отдельная квартира. От государства, бесплатно. Пройдет год, он получит квартиру, и мать переедет к нему, а Мирдза с мужем остаются одни в трехкомнатной квартире. Но как она, мать, переедет жить к пасынку, если расторгнет материнство? И тут все рассчитано верно. Пауль любит приемную мать. И она это знает. Он рос у нее с раннего детства. Ничего, простит, примет.
  Пауль давно уже понял, что его хотят спихнуть в приют, чтобы расчистить место для вновь образованной супружеской пары. Он решил расстроить этот план. Действовал неумело, наивно. Спровоцировал ревность у мужа своей сестры. Испачкал ее трусы собственной спермой. Затем, перед самым возвращением мужа с работы, небрежно бросил их на смятую кровать супругов. Муж, естественно, был в ярости. Казалось, цель достигнута. Но муж медлит. Что-то мешает ему уйти, бросить Мирдзу. Мягкотелость, что ли... Нужен последний толчок. Пауль повторяет маневр с трусами. Он решил опять кинуть на супружескую кровать ее трусы со своей спермой. Но в этот раз смелость почему-то отказала подростку. И в эту ночь, под самое утро, Пауль отравился на кухне, открыв газовый вентиль.
  Муж, совершавший ночной вояж в туалет, случайно заметил его на кухне и услышал запах газа.
  - Помогите! - крикнул он, пытаясь разбудить жену и тещу. - Я уже вызвал скорую!
  Парень лежал на кухонном полу. Врач сделал ему укол кофеина и мезатона. Он очнулся. Доктор констатировал коллапс от отравления, и Пауля увезли в больницу. В его комнате нашли пакет, в котором были записка "маме" и трусы Мирдзы. Пауль писал: "Боюся! Не хочу в приют! Мама, не оставляй меня"!
  Стрела ревности может быть направлена на объект, наружу. А бывает, что она поворачивает обратно и летит внутрь, в самого человека, поражает его сердце. В этом случае он сильно страдает, порой, дело доходит до суицида. Конечно, если ревность выплескивается наружу, человеку становится легче. А что происходит, когда она поворачивает внутрь, ранит твою душу? Черт его не знает! Пауль сначала опробовал вариант "наружной" мести. Он хотел отомстить сестре. Но решимость покинула его. Он отравился.
  Пауль отлежал неделю в Склифе. На вопросы доктора отвечал кратко, сухим, хрипловатым тоном.
  - Сможешь ли ты повторить попытку отравления?
  - Не знаю... Нет, наверное.
  - Может, тебя поместить на недельку в психиатрический стационар?
  - А что говорит мама?
  Снова "мама". После всего случившегося, всех предательств!
  - Не волнуйтесь, - произнес парень, - если бы я хотел умереть, то уже осуществил бы свое намерение.
  И Пауль впервые улыбнулся. В нем произошла благотворная перемена. Его судьба сделала первый, едва уловимый шаг к изменению. Он прошел через чистилище отвержения, отчаяния, одиночества, предательства и теперь, кажется, обрел спокойствие.
  Пауль вышел из Склифа. Дома его ждала прежняя жизнь: мама, стремящаяся упечь его в интернат, сестра, которая хочет остаться в квартире вдвоем с мужем, наконец, этот самый муж. И всем мешает неприкаянный подросток. Сочувствие, на которое рассчитывал парень, вдыхая на кухне газ, не поселилось в их душах. Пауль почти не разговаривал ни с кем из домашних. Он прошел положенный ему круг испытаний; сильно ревновал маму, за то, что она отказалась от него; сестру ревновал к ее мужу. Наконец, сам решил уйти из жизни. Теперь Пауль успокоился и выбрал другую жизнь. Он захотел идти в армию.
  Как-то за обедом Мирдза сказала мужу:
  - Плохо, что ты такой ревнивый.
  - Я ревнивый, - согласился муж, - но терпеливый.
  - Никогда не поддавайся первому впечатлению, - продолжала Мирдза, - оно часто бывает ошибочным.
  - После спермы на твоих трусах?!
  - Надо держать себя в руках.
  - Кто бы говорил, - заметил муж, нервно, нетерпимо, злобно.
  Перепалка набирала скорость.
  - Если ты любишь меня, ты должен мне верить!
  - Не заставляй меня говорить то, чего я не хочу!
  - А как же ДНК! Ты читал заключение?
  - Ты просто блядь!
  Муж Мирдзы ничего не понял. Ослепленный ревностью, он оскорблял свою жену. Мирдза пыталась его успокоить, вернуть мир и доверие в их отношения. Но каждый раз получала в ответ только грубость, и непонимание.
  
  Вот с этими людьми и столкнула меня судьба. Сначала я познакомился с Паулем Петерсоном. Потом узнал и его сестру - Мирдзу. Она легко согласилась переспать со мной, находясь в измененном состоянии сознания. Оскорбленное самолюбие, отчаяние, разрушенные иллюзии бросили ее в мои объятия. Решила отомстить мужу и поэтому переспала со мной. Но наша близкая связь впоследствии дорого обошлась нам обоим!
  Я ждал Мирдзу и в следующую ночь. Мы договорились, что она придет ко мне после очередного свидания с братом. По всему полагалось, и я был в этом убежден, что после пережитой накануне близости нам с Мирдзой нет иного пути, кроме любовной связи. В этом, наверное, проявлялась моя женственность. Известно, со времен Фрейда и, особенно, после работ Юнга, что в каждом мужчине есть анима - его женская сущность. У кого-то она сильнее, у кого-то - слабее. В моей психике анима занимает очень большое место. Я часто реагирую по-женски. Но это я уже потом понял, после горького разочарования в любви. А тогда, в больнице, мне казалось, что земная ось проходит через мою любовь к Мирдзе. Проведя ночь в постели с юной литовкой, я возомнил себя ее избранником. Забавно, но я вел себя точно как девушка. Ведь именно девушки требуют от любовника, чтобы тот непременно женился. Как честный человек, так сказать. То есть, переспав, изведав телесных ласк, касания половых органов, мужчина обязательно должен на коленях просить девушку выйти за него замуж. Впрочем, так было в прошлом веке. Или это только кажется, что было? Ведь человек мало меняется. Я тоже был уверен в преданности Мирдзы. Мы спали с ней на тесной кушетке санитарной комнаты - разве это не окончательный повод для вечной любви? Чисто женская логика. Конечно же, я ошибся.
  К вечеру Мирдза приехала, поговорила с братом и ушла. Просто ушла. Ей вовсе не требовалось продолжения банкета. Мирдза и не думала снова встречаться со мной. Вечером я бродил по коридору, спустился на первый этаж. Потом гулял в саду, надеясь встретить ее. Мне казалось, что она сейчас появится в темноте аллеи. Затем я снова поднялся в свое отделение, проник в санитарную комнату; думал, Мирдза ждет меня тут. Но комната была пуста. Я на минуту остановился, узнавая в темноте знакомые предметы: таз, кувшин с водой, кушетку, круглые табуретки, висевшую на стене клизму с резиновым шнуром. И тут я увидел на подоконнике ее трусы. Она, конечно, могла их вчера забыть, но, скорее всего, это был фантазм. Мое истерическое сознание достигло кульминации и в состоянии отчаяния меня постигло видение. Просто - напросто, мираж, иллюзия. Я боялся прикоснуться, дотронуться до них рукой, как вдруг очертание увиденного мною предмета поднялось над подоконником и зашевелилось. Трусы превратились в бабочку. В свете санитарной лампы ее синие крылья были тонкими, почти прозрачными. В слабо освещенном воздухе они едва светились. Бабочка поднялась выше, к открытой форточке и вылетела наружу. Да, сказывается напряжение последних дней, моя обостренная чувствительность. Нервы, нервы...
  Я опять вышел в сад. Трудно было привыкнуть к мысли, что Мирдза уже не придет. Но, может быть, какие-то срочные дела заставили ее уехать? Нельзя предаваться унынию. Меня повлекло прочь из сада. Я вышел на дорогу, ведущую к Яузе. Дорога петляла, отсвечивая гравием. Она спускалась к реке. Не дойдя до поворота, я замер. Послышались голоса. Я узнал бы ее голос из тысячи! Боже милостивый, она была здесь! На этой странной, лунной дороге к извилистому московскому Иордану?
  Кто-то, мне незнакомый, говорил:
  - А я утверждаю, она спала с ним. Я был в отделении и заходил в санитарную комнату.
  Другой человек, вероятно, близкий Мирдзе, спрашивал ее:
  - Так это, Мирдза?
  - Прекрати свой допрос, - попросила девушка.
  - Зачем же ты тогда приходила вчера в больницу? - тут же зазвучал первый голос.
  - К брату.
  - Но зачем ты оставалась там всю ночь?
  Понять суть разговора было нетрудно. Они допрашивали Мирдзу о прошедшей ночи. Один из них пытался ее разоблачить. Доказать своему собеседнику, кажется, ее мужу, что Мирдза с кем-то спала ночью в отделении. Они не знают, что она спала со мной. Муж явно подозревает ее в связи с Паулем.
  Мирдза вдруг призналась:
  - Да, я спала с ним в эту ночь.
  - Как ты могла? - крикнул муж. - Ради всего святого, как ты могла?!
  - Как я могла? Я никогда не была твоей собственностью.
  - Мне казалось, после всего, что мы пережили, ты больше не станешь меня обманывать.
  - А я тебя не обманываю, - ответила Мирдза. - Я, действительно, спала с ним.
  - Неужели это правда? И ты провела с ним всю ночь? С ним, своим братом?!
  "Разоблачитель", приятель ее мужа, тут же вставил:
  - Ну, что же, теперь ты знаешь! Теперь ты все знаешь!
  Эта комедия стала мне надоедать. Мне необходимо было что-то сделать, чтобы прекратить эту мучительную историю.
  Мне помог муж. Он крикнул:
  - Я сейчас вернусь и убью его.
  - Он спит, не торопись туда, - сказала Мирдза.
  - Я его задушу этого сироту во сне.
  - Ты?!
  - Не веришь?
  - Конечно, нет! Он спит. Он уйдет на войну. Понимаешь, на войну. А ты носишься со своей ревностью...
  Она старалась его остановить. Они были уже близко от меня. Надо решать, миг был короток. И я вышел на середину дороги.
  - Не надо никуда идти, - сказал я хриплым от волнения голосом. - Пауль тут ни при чем.
  Они все остановились, увидев меня. "Разоблачитель" спросил:
  - Это что еще за хрен с горы? Мне знакомо твое лицо.
  Я сказал, обращаясь к мужу:
  - Если тебе хочется подраться, то можно сделать это прямо здесь.
  - Какого черта? - воскликнул муж. - Кто ты?
  - Кто я? Я тот, кто не убивает память.
  - Память? О чем?
  - О вчерашней ночи. Мирдза спала со мной.
  Мы простояли в молчании несколько секунд. Была моя очередь объясниться.
  - Это случилось неожиданно. Любовь настигла нас как... убийца. Впрочем, я теперь уже и не знаю...
  Мне показалось, что муж ухватился за нечаянную возможность вымести на мне всю обиду.
  - А ну-ка пошли вниз! - скомандовал он.
  Мы спустились к реке. Я остановился у самой воды. Обманутый муж наступал с явным намерением убить меня. Я засунул руку в карман брюк, будто обхватил рукоятку ножа, которого, признаться, у меня не было.
  - Не успеешь моргнуть, - сказал я.
  Муж немного замешкался, но продолжал наступать. В этот момент, его спутник, разоблачитель, сказал ему:
  - Брось его, в другой раз прикончим.
  Я сказал:
  - Она тебе жена, наверное. Чего ж ты испугался?
  - Ты была с ним?
  - Нет, - ответила Мирдза.
  Ее глаза, безразличные, пустые резанули меня хуже всякого ножа.
  - Не говори так, - попросил я вчерашнюю любовницу. - Это подло.
  - Пошли отсюда, - сказала она своим спутникам. - Пошутили, и хватит.
  - Ты хочешь спасти его? - спросил муж.
  - Нет, его я не знаю. И спасаю я не этого парня, а тебя.
  - Меня?
  - Ты все равно не сможешь убить. Оставь его, не позорься.
  Разоблачитель чуть не силой оттащил мужа от воды и вытолкал на дорогу. Мирдза потянулась им вослед.
  Когда я остался один, странное чувство охватило меня. Мне показалось, что я на сцене. Лунный свет заменил софиты. Мы закончили акт трагедии. Гул затих, я остался доигрывать. Мне уже надо уходить со сцены, но я все стою и жду... Может быть, подсказки или того, что сцена провалится. В один миг остаться перед бездной! Кое-как я добрался до своей кровати. Один гул в голове, никаких мыслей о предательстве, одиночестве, бездне...
  
  Члены экспертной комиссии собрались в десять часов утра. Все строилось у них по заранее известному ритуалу. Закипал чайник. Против каждого эксперта стояли чашка с золотистой каймой, печенье и конфеты. Председателем сегодня был сам директор института поведения человека, седой профессор по фамилии Картмазов.
  - Доктор Глумов, зачитайте нам историю испытуемого, - сказал он.
  Фамилия моего доктора - Глумов. Он положил перед собой фолиант, открыл первую страницу, но читать не стал, а вскочил с места и начал разливать чай.
  - Извините, я забыл, - произнес Глумов с чувством вины.
  - Кто у нас сегодня? - спросил профессор.
  - Двое. Один не хочет служить, а другой - наоборот.
  Кроме директора Картмазова и доктора Глумова в кабинете присутствовал еще один человек. Он был в штатском и работал в каких-то "органах". Профессор представил его, как только доктор налил всем чаю:
  - Сегодня с нами будет... Простите, вас, кажется, зовут майор...
  - Костылин Мартын Максимович, если угодно.
  - Хорошо, и где же вы работаете? - поинтересовался доктор.
  - В органах. Специальных органах.
  Профессор добавил:
  - Майор сказал, что он с интересом будет наблюдать за нашими испытуемыми.
  - А что вам нужно, товарищ майор? - спросил Глумов.
  - У меня свои задачи, - сухо ответил Костылин. - Вы докладывайте, докладывайте.
  Картмазов кивнул, и доктор принялся зачитывать мое досье. Он сообщил членам мою историю. Я родился в бедной семье. Мать работала корректором в издательстве. Отец ушел от нас, когда мне исполнилось пять лет. Я глубоко переживал его уход, стал хуже говорить, у меня замедлился процесс интеллектуального созревания. Но вскоре эти явления прошли, и я сильно продвинулся вперед. Моим воспитанием занимался дедушка. Мой дед - летчик. В школе я хорошо успевал, был послушным.
  Профессор прервал сообщение доктора вопросом:
  - Вы ничего не сказали о наследственности нашего подопечного.
  Глумов объяснил:
  - Простите, но я это сделал специально. Конечно, об этом надо было сказать вначале, но...
  - И в чем же дело?
  - Дело в том, что этот вопрос остался открытым.
  - То есть как открытым? - изумился профессор. - У вас было целых две недели, чтобы все выяснить!
  - Не беспокойтесь, профессор, все необходимые сведения у меня есть.
  - Что же вы нам тут голову морочите?
  - Просто я... не в силах дать им оценку. Я надеялся с вашей помощью разобраться во всем этом.
  Майор неожиданно вступился за доктора:
  - Успокойтесь, профессор. Не надо волноваться. В конце концов, именно доктор, не правда ли, отвечает за своего пациента? Так ведь, кажется, у вас принято?
  - Хорошо, хорошо, - сказал Картмазов. - Расскажите нам все, и по порядку.
  - Дело вот в чем, - поспешно начал доктор. - Есть совершенно точные сведения, что дед этого парня страдал галлюцинациями. Потом он бросил семью. Появился другой дед, неродной. Нашего подопечного воспитывал именно этот, новый, так сказать, неродной дед, который, действительно, был летчиком. И у этого, нового деда никаких галлюцинаций не было.
  - Это неважно, - заметил профессор. - Ведь у генетического деда они были!
  - Да, у биологического деда галлюцинации, действительно, были, - подтвердил Глумов. - Мать парня дала мне эти сведения. Но вот какая штука... Он сам это отрицает. Объективно мы не можем проверить, поскольку генетический дед нигде не засветился со своими галлюцинациями.
  - Так учтем сведения, полученные от матери, - предложил профессор. - И все.
  - Все, да не все, - произнес доктор. - Подопечный-то эти сведения отрицает. Категорически отрицает. Говорит, что знает деда много лет и уверен, что галлюцинаций у него не было. И никакого другого деда в природе не существовало.
  - Но почему? - произнес профессор в какой-то внезапной, задумчивой меланхолии. - Это странно. Давайте подумаем, не говорит ли данный факт о психическом нездоровье подопечного? Ведь отрицая такие важные сведения, он роет себе могилу.
  - Послушайте, - включился в разговор майор, - зачем же так...
  - Простите, майор, я тоже военный человек, прошел войну и привык говорить прямо.
  - Значит, нашу армию вы сравниваете с могилой?
  - В ее нынешнем виде, конечно, - заявил профессор. - Но давайте не будем отвлекаться, товарищ Мартын Максимович.
  - Не будем, господин профессор.
  Несколько минут все молчали и с особой жадностью пили чай. Тут доктор сказал, решив примирить, как ему казалось, враждующие стороны:
  - У нас есть другой козырь. У парня наблюдаются особые способности, не как у нормального человека.
  - Что вы хотите сказать? - поинтересовался майор.
  - Вы знаете, наверное, - сказал доктор, обращаясь к майору, - что есть аномалия, а есть, как бы сказать, не совсем аномалия.
  - Я в этом ничего не понимаю, - с некоторой снисходительностью проговорил майор. - А вы, профессор, понимаете?
  - Мне кажется, я понимаю, - усмехнулся седой старик. - Коллега, объясните эту загадку майору.
  Доктор сказал:
  - Ну, это... На полпути к вершине. Вершина - это аномалия, безумие, в каком-то смысле. Никто не может понять логику безумца...
  - Да-да, - вступил профессор. - Еще Моисей говорил: я все могу понять, кроме мыслей сумасшедшего. Ну, а человек, обладающий каким-то особым даром, находится как бы на пути к этой вершине безумия. Он внешне нормален, но его мысли слегка потревожены.
  - Чем же?
  - А бог его знает, - ответил профессор. - Никто в мире еще не разгадал эту загадку. Неправда ли, коллега? Вы читаете иностранные психиатрические журналы?
  - Да, и могу полностью подтвердить ваши слова, профессор.
  - Вы сказали, коллега, что у нас есть козырь...
  - У парня развиты странные способности, - сказал Глумов. - В детстве он мог угадывать строки. Я поясню. Мама читает ему стихи. Он подходит к книжному шкафу, достает с полки томик стихов, открывает его именно на той странице, где были эти стихи. Вот такой дар.
  - И это все? - спросил профессор.
  - К сожалению, да.
  - А разве этого мало? - неожиданно спросил майор.
  Он встал, подошел к окну, приоткрыл занавеску. Луч света упал на середину комнаты. Майор продолжил вопрос:
  - И почему, к сожалению?
  - Потому, что мы не сможем поставить диагноз шизофрении, - пояснил доктор, - и он пойдет в армию.
  - Вы согласны с этим, профессор?
  - Увы, да.
  - Почему, увы? - спросил майор.
  - Потому что не люблю рабов.
  - Так... Вы опять за свое.
  Доктор вновь вмешался в схватку иронических интеллектуалов:
  - Господа, у нас не так много времени. Мы и так уже достаточно наговорились. Может быть, пора вызвать на беседу нашего подопечного?
  Профессор согласно кивнул. Глумов нажал на кнопку вызова. Меня попросили войти. Я сел на крепкий, твердый стул посреди комнаты. Профессор - по чину - начал беседу.
  - Хорошая погода, не правда, ли?
  - Что?
  - Сегодня ярко светит солнце, - уточнил профессор.
  Я кивнул.
  - У вас голова не болит?
  - Нет.
  - Почему вы не хотите служить в армии? - спросил председательствующий.
  - Многие умные люди говорили мне, что в этом нет смысла.
  - Что есть истина?
  - Истина в том, что у вас больное сердце. И вы не знаете, где продается анангикор.
  - Как ты... Как вы... Как ты догадался?
  - Я ни о чем не догадывался.
  - Ты знал это?
  - Конечно. Просто знал. Я могу посоветовать. В киоске на Курском вокзале есть капли анангикора. Последняя коробка.
  Картмазов достал мобильный телефон и набрал номер жены.
  - Матушка, немедленно поезжай на Курский вокзал. Там в аптечном киоске есть анангикор. Что? Плевать на интернет! Этот киоск не входит в перечень аптек. Давай, матушка, я жду от тебя добрых известий.
  Старик спрятал телефон обратно в карман рубашки.
  - Мы по счастью живем недалеко от вокзала. Это единственное, на сегодняшний день, лекарство, которое снимает у меня боли в сердце.
  Старик звонил своей жене. У него была молодая жена. Она пришла в клинику аспиранткой и вышла замуж за профессора. В этой связи старик мнил себя Гете. И даже выше. Как известно, господину тайному советнику из Веймара так и не удалось склонить к замужеству юную Ульрику, а ему, старому профессору, все же отдала свою судьбу очаровательная аспирантка. Разумеется, он тоже сделал для нее немало, теперь она - его заместитель по научной работе.
  Профессор обратился ко мне:
  - Нам известно о вашей детской способности угадывать стихи. Вы что, вообще, можете... Как бы это сказать... Видеть то, что недоступно простому зрению? Э-э... чувству простого человека?
  - Говорю то, что думаю, - ответил я.
  - Ну, да, конечно..., - в задумчивости произнес профессор. - Ты ведь умный парень.
  - Глупых людей нет на свете.
  - Но значит ли это, что ты видишь... думаешь больше, чем другие?
  - Если хочешь быть выше, стань ниже. Хочешь быть больше, стань меньше...
  - А, давайте-ка мы выпьем чаю? Доктор, налейте нашему подопечному. Майор, вы не станете возражать, если мы немного почаевничаем?
  Доктор придвинул ко мне чашку с ароматным чаем.
  - Спасибо... О! - воскликнул я, отпив маленький глоток. - Забытый аромат. Никогда не думал, что за две недели можно отвыкнуть от хорошего чая.
  - В отделении-то, поди, дают старый, индийский?
  - Хорошо, хоть не грузинский, - заметил майор. Потом он спросил меня солдафонским басом, вероятно, показывая свою значимость в этой психиатрической компании: - Скажите, вот эта ваша способность... Она исходит из вашей мысли или вашего чувства?
  - Не знаю, я как-то себя не разделяю.
  Профессору позвонили. Услышав сообщение, он воскликнул:
  - Правда! Вот это подарок! Спасибо, матушка! - Старик посмотрел на меня добрыми глазами, на которые нависали одутловатые, задетые сердечной болезнью веки. - Вам спасибо!
  - Не стоит.
  - Послушайте, от вас требуется только одно: подтвердите, что у вашего деда были галлюцинации. Какая разница, родной он вам или нет? Ну, вам-то какая разница! Поймите, все ваши способности не подпадают под диагноз. А без диагноза вас от армии не освободят. Нам необходимо подтверждение вашей дурной наследственности. Помогите нам. Подтвердите, что у деда были галлюцинации, и вы спасены. Итак, у вашего деда были галлюцинации, верно?
  - Нет, у него их не было.
  Я отвечал уверенно и спокойно. Я знал, что поступаю вопреки договоренности с мамой. Но что поделать, что-то непоправимо изменилось во мне с того момента, как я обещал ей солгать.
  - Вот упрямец! Вы же подписываете себе смертный приговор!
  - Мой дед - не безумный. И никакого другого деда у меня не было.
  - Поймите, - продолжал профессор, - вас закуют в униформу, затолкают в самолет, и вы попадете в ад. Что вы молчите? Нет, я не могу говорить с аномальными личностями! Это выше моих слабых сил. Доктор, может быть, вы?
  - Я потратил на это две недели, профессор.
  - Ну, и что? Попробуйте еще!
  Доктор только пожал плечами:
  - Бесполезно.
  Меня отпустили. Я вышел из кабинета, оставив там профессора, доктора и майора.
  - У вас спирта нет? - спросил профессор у своего младшего коллеги. - Или бальзама какого-нибудь. Хотя, какой, к черту, бальзам! Мне нужен анангикор. Что будем делать? Все в нашей власти.
  - Что вы хотите этим сказать? - настороженно спросил майор Костылин.
  Профессор ответил ему с той долей мягкого превосходства, на которую он имел право:
  - Я хочу сказать, что не каждый день попадаются такие таланты. Ну, что давайте голосовать. Я предлагаю поставить этому юноше диагноз шизофрении, чтобы спасти его. А вы, доктор?
  - Притянуть за уши... Право, не знаю.
  - А я - против, - твердо сказал майор.
  - Ну, хотя бы психопатию, - настаивал профессор.
  - Нет! Скажу более: если это произойдет, я не только не подпишу акт, но и подведу вас обоих под статью.
  - Какую еще статью? - искренне удивился профессор.
  - Подлог!
  Все помолчали минуту. Профессор сказал:
  - Это меняет дело.
  Старик вспомнил о молодой жене и решил не рисковать. Доктор - тоже.
  - Вспомните, - сказал профессор, желая в последний раз уговорить майора, - как он угадал мою болезнь и аптечный киоск, где находится лекарство! Вы смогли бы?
  - Конечно, нет, - ответил Костылин.
  - Ну, вот видите! А он смог. У него сильно развиты сенсорные способности, - сказал профессор. - Он знает то, чего не знает здоровый человек.
  - Да, он прямо находка для разведки, - проговорил майор.
  - Что, простите?
  - Да, нет, ничего... Итак, он годен к службе, я правильно понял?
  Никто больше не возражал. Все члены подписали акт. Майор встал и направился к выходу.
  - Подождите, - обратился к нему профессор. - У нас еще один подопечный.
  - Решайте без меня. Я готов заранее поставить свой автограф.
  Костылин подписал второй акт и вышел.
  
  
  
  
   Взбесившийся автобус
  
  
  Петерсона быстро признали здоровым, несмотря на то, что в младенчестве он жил в интернате. Сейчас дорог каждый солдат. Да и повреждений мозга, таких, что реально могли бы помешать Паулю на войне, у него не обнаруживалось. Наше пребывание в Институте поведения человека заканчивалось.
  В последнюю ночь мы с Паулем говорили очень откровенно.
   - И ты, действительно, мечтаешь служить? - спросил я.
   - Конечно.
   - Ты был бы очень огорчен, если тебя не взяли в армию?
   - О, ужасно!
  Мне показалось, что парень шутит. Для меня это было бы спасением. Конечно, я лег в клинику, на эту проклятую экспертизу, под давлением родственников. Мне было стыдно. Хотя столько всего проговорено и продумано, столько примеров тех, кто откосил! И все равно, как-то не по себе. Будто я сделал что-то чуждое. Что-то ужасное, подлое. Отказываюсь отдавать долг своей родине. Да, я остановился у последней черты, у последнего рубежа предательства: не стал оговаривать своего деда ради сомнительного счастья откосить от армии. Не подтвердил наличие у меня какого-то странного "биологического" деда с галлюцинациями. Но в клинику, все же, лег, прошел экспертизу, хотя всем понятно, что я здоров как лошадь.
  Слава богу, все закончилось! Но как же трудно сознавать, что рядом с тобой находится человек, который рвется в бой! Своим энтузиазмом он мучил меня все эти две недели.
   - Скажи, Пауль, а, может, ты это все сам придумал?
  Он улыбнулся:
   - Что я придумал?
  Петерсон был спокоен, ведь он сделал то, что хотел, добился своей цели.
   - Ты придумал, что хочешь служить, чтобы стать патриотом. Ты ведь носишь литовское имя и, возможно, хочешь компенсировать какую-то свою вину...
   - Вину?
   - Ну, за лесных братьев, может быть, - робко предположил я. - Хочешь быть святее папы римского, так сказать.
   - Понятно. Думаешь, я хочу стать большим русским, чем сами русские? Нет. Я литовец-то по случайности. И фамилия у меня - от приемных родителей. Я ведь сирота. Отца я не знаю. У меня одна родина и мне не нужно доказывать, что я патриот.
  Мы долго молчали. А потом он рассказал мне свою тайну.
   - В общем, ты, конечно, немного угадал. Насчет компенсации... Моя сестра... Мы расходимся с ней. Она ведь на стороне чеченцев. Когда началась война, она сразу приняла их сторону. Она скоро улетает. Туда.
   - Она знает, что ты...
   - Да, мы говорили об этом. Мы были в ссоре, но когда началась эта война, помирились. Я ей сказал: ты ведь можешь выстрелить в меня, когда мы окажемся там. По разные, так сказать, стороны. Но она уже ничего не слушала. Мирдза грезила свободной Литвой. Ненавидела Россию за то, что пятьдесят лет назад ее родственников, как скотину, вывезли в холодных вагонах в Сибирь. Когда началась военная операция в Чечне, все в ней всколыхнулось. Никто не мог ее переубедить.
   - Дай мне ее координаты, - попросил я.
   - Ты хочешь ее остановить?
   - Попробую.
  Он вручил мне листок с адресом и телефоном.
  
  Я вышел из метро в первом часу ночи. Это было возле московской кольцевой дороги. Автобус петлял в темноте незнакомых улиц. По телефону мы условились встретиться во дворе дома, где она жила перед отправкой в зону конфликта. Мирдза все же согласилась увидеть меня. Ей, наверное, надо было с кем-то откровенно поговорить.
   - За нами, вероятно, следят? - начал я в ироническом тоне, от сильного волнения.
  Мы сели на скамейку рядом с детскими качелями.
   - Не думала, что ты приедешь сюда для шуток, - сказала литовская девушка.
   - После того, как ты ушла, мне все вокруг стало казаться какой-то шуткой. Пустой и глупой шуткой.
   - Ты говоришь как мелодраматический актер.
   - Пожалуй. Между нами уже ничего нет? - спросил я робко, опасаясь самого смысла вопроса.
   - Я не знаю, что будет завтра. Видишь ли, пятьдесят лет тому назад моих родственников вывезли из Литвы в Сибирь в холодных вагонах, как скот.
   - Дети за отцов не отвечают.
   - Они остались неотмщенными. И мое сердце грозно стучит при воспоминании о них.
   - Вот эта наша ...любовь. Для чего это нужно было?
  Меня вдруг охватила сильная тоска. Какими жалкими и неуместными показались мне все сердечные страдания. И Мирдза задала мне вполне ожидаемый вопрос:
   - Ты приехал сюда выяснять наши отношения?
  Мы вышли со двора на улицу. Она купила сигареты.
   - Опять Вирджиния слим?
   - Не опять, а всегда. - Она произнесла вслед сигаретному дыму: - Последний мирный вечер.
   - Ты уезжаешь завтра?
   - Сегодня.
  Мне все же хотелось узнать, почему она едет сражаться на стороне каких-то экстремистов?
   - Зачем ты это делаешь? Зачем ты туда едешь?
  - Я уверена, ты никогда этого не поймешь.
  - Извини, но мне очень хочется узнать правду. Ты мне так и не скажешь главного?
  - Главного? О войне или о любви?
  - О нашей ночи...
  - Ты все испортил своим вопросом. Я не стану оправдываться, объяснять свои поступки. И вообще, мне уже пора.
  
  Я ходил по улицам несколько часов, ожидая открытия станции. И новый день с его заботами и тревогами захватил мое сознание. Последняя встреча с Мирдзой спасла меня от бесплодного уныния. Я негодовал, но теперь это чувство уже не могло разрушить меня. Девушка решительно прервала нашу любовную историю... Это правда. И я хотел бы ей отомстить. Однако наша короткая интимная связь стала для меня частью мироздания, вошла в нее естественным элементом. Так же, кстати, как и... война. Я отчетливо понял, что война есть часть природы. Как странно? Как неожиданно и хрупко устроен мир. И его законы, его дрожащая гармония видны издалека, как одно целое. В этом мире все - есть выполнение единой задачи.
  Теперь мне стало уже совершенно безразлично, пойду я в армию или останусь дома. Покажу ли я когда-нибудь гордой девушке, как она ошиблась со мной? Жизнь повела меня под руку. Воздушные пути, которые над нами, несомненно, чертят линию моей судьбы. И мне остается только счастливо покоряться воле этих невидимых, золотых нитей.
  
  Все события развивались с неуклонимой точностью. Уже через неделю я стоял в садике, возле военкомата. Мы садились в автобус. Ко мне подошел человек в плаще. Мне еще показалось тогда странным, что он вышел из здания военкомата, поскольку был не в военной форме. Этот человек отвел меня в сторонку, к высокой липе. Вероятно, я почувствовал внутреннее напряжение от появления господина в плаще, и это отразилось на моем лице.
   - Вы не волнуйтесь, - сказал человек. - Может, вы просто не готовы?
   - Я давно уже ко всему готов. Вы извините, мой автобус уходит.
   - Это не беда. Вы не узнаете меня?
  Я пригляделся к нему и вспомнил. Несомненно, это был Костылин, майор из комиссии. Ну, теперь, ясно, почему он появился тут, в военкомате. Минутное смущение покинуло меня. Я вновь обрел спокойствие и покорность судьбе. От этого радостного чувства я улыбнулся. Майор тут же среагировал:
   - Уберите с лица вашу глупую улыбку. Не пытайтесь казаться сумасшедшим. Ведь вы не сумасшедший. Вы только на грани безумия. Вы способны читать через стену, угадывать события?
   - Если угодно. Мне все равно.
   - Странный ответ.
   - Вы находите?
   - Перед отправкой в зону конфликта... вам все равно.
   - Мне все равно, что вы, лично вы, обо мне думаете.
   - Напрасно, - произнес Костылин, не строго, с мягким превосходством знающего человека.
   - Почему?
   - Я могу оказаться вашим командиром.
   - Вы? В плаще?
   - А что, и плащ может быть полезен.
  Автобус с новобранцами тронулся с места. Я рванулся к нему, но майор остановил меня.
   - Не спешите. У вас будет другой автобус. Может быть, тот.
  Он указал на стоявший неподалеку джип.
   - Итак, вы готовы? - спросил майор.
   - Полностью. Я даже знаю своего противника в лицо.
   - Это как же?
   - Очень просто.
   - Ах, да, я забыл, ведь вы обладаете даром ясновидения...
   - Да нет, просто я провел с этим человеком целую ночь. Мы были близки.
   - Не лепи горбатого! - произнес майор вполне дружески.
   - Я никогда не фантазирую.
   - Ну, ладно, в конце концов, я, для этого и беру тебя в свое подразделение.
  - Для чего же?
  - Чтобы использовать парадоксы твоего мышления. Не понимаешь? И не догадываешься о существовании нашей группы?
  - Некоторые объяснения, пожалуй, не помешали бы.
  - Конечно, я расскажу.
  Майору поручено сформировать специальное подразделение для точечного уничтожения целей. Цели - это бандиты, их пособники, словом, Объекты. Костылин сообщил мою задачу. В армии, сказал он, кроме солдат, есть еще музыканты, шоферы, психологи. А есть... Вернее, теперь будет один аномальный тип.
   - Мне нужен человек, мыслящий нестандартно, - заявил майор. - Который будет подсказывать мне линию поведения. Советовать, как поступить в сложной ситуации. Может, наперекор всякой логике, но чтобы сделать главное - уничтожить Объект. Для этого надо обладать даром предвидения, угадывать события, мысли людей, своих и чужих. Вот поэтому ты мне и нужен. Такой, со сдвинутой немного крышей. Ну, нам пора.
  
  Мы сели в джип и отправились в аэропорт. Джип был насыщен электронной аппаратурой. Костылин нажал какую-то кнопку; из боковой стенки выдвинулся поднос, на котором стояли две чашечки дымящегося напитка. Майор предложил выпить кофе.
  В аэропорту мы остановились на взлетной полосе. В ста метрах от нас стоял лайнер.
  - А что я должен буду делать?
  - В любую минуту дать мне необходимую консультацию. Кстати, мое имя, если ты забыл, Мартын Максимович.
  Мы вышли из джипа и направились к лайнеру. В этот момент поднялся ветер. Он распахнул полы майорского плаща, а меня чуть не сбил с ног. Мне показалось, что вокруг все изменилось, но произошло это почти незаметно. Поменялись краски, ставшие чуть-чуть слабее. Будто пейзаж немного ушел в сторонку, как переставили фотографию на столе. Несомненно, что-то произошло в пространстве, окружавшем нас, и я сумел поймать это изменение. Моя экстрасенсорика всегда помогала мне. Она позволяла поступать наиболее рационально, угадывать намерения других людей. Это меня устраивало. Мне нравилось быть чуточку впереди всех остальных - вот мой идеал.
  Итак, что-то случилось. Где? Возможно, где-то близко. И воздушные пути решили меня предупредить. Однако такое со мной бывает лишь в особых состояниях сознания. Значит, я сейчас нахожусь в трансе? Но каким образом это произошло? По совету деда, передавшего мне свои секреты, я достигал транса, смешивая кофе с виски. Черт! Костылин! Он угостил меня в джипе, предложил выпить кофе. И в чашку подлил виски, как же я сразу не понял! То-то я еще в машине почувствовал легкость!
  Я обратился к майору:
  - Зачем вы...?
  - Что зачем?
  - Зачем вы налили мне виски в кофе?
  - А, заметил. Чтобы лучше перенести полет, расслабиться...
  Ну, так или иначе, деваться некуда. Теперь я должен повиноваться своему чувству, которое подсказывало мне: вокруг нас что-то случилось. И я сказал майору со всей решительностью, на какую был способен в эту минуту:
  - Нам надо задержаться в аэропорту.
  - Это невозможно.
  - Я никуда не полечу.
  - Вылет через полчаса! Спецрейс!
  - Полетим другим рейсом.
  - А новобранцы?
  - И новобранцы тоже.
  - Что произошло?
  - Когда вы распорядитесь, я все объясню.
  - Хорошо.
  Майор кому-то позвонил и спокойным тоном отдал приказ задержать новобранцев в автобусе.
  - Что будем теперь делать? - спросил он. - Не выпить ли нам кофе?
  - Ладно, куда ж деваться. Только не лейте в него виски!
  - Прошу!
  Я все угадал, вернее, только почувствовал. Моя сенсорная чувствительность уловила катастрофу, которая вот - вот должна была случиться.
  Мы вернулись к джипу. Нас отвезли в здание аэропорта. Там мы поднялись в бар. Очень скоро мимо нас прошел человек в белом плаще, сопровождаемый охранником. Майор окликнул его. Тот сразу остановился, услышав знакомый голос. И тут же, узнав майора, подошел к нему. Они обнялись. Оказалось, человек в белом плаще был крупным бизнесменом, владельцем сталелитейных заводов на Урале. Его звали...
  - Простите, вас, кажется, зовут Захар Шатуров? - спросил я бизнесмена.
  - Как вы догадались? Через телевизор? Неужели, заметили? Я там редко бываю.
  - Я вас не представил, - сказал майор. Он показал на меня рукой: - Это... мой ординарец. Ну, а сталелитейного бизнесмена ты знаешь.
  Шатуров спросил, с сочувствием:
  - Вы летите на Кавказ?
  - Да, в Сочи, - сказал Мартын Максимович. - Оттуда в зону конфликта. Грустно, не правда ли? А куда держит путь король тяжелого металла?
  - Боюсь, вы не поверите.
  - Неужели, попутчики? Вот так совпадение! - воскликнул майор, ставший вдруг необыкновенно радостным; или, может быть, он всего лишь хотел таким казаться.
  - Лечу на открытие филиала нашей телевизионной компании.
  Я вспомнил все данные про Шатурова. Он считался одним из самых богатых людей России. Продукция его заводов шла в Европу. Шатуров входил в самые высокие кабинеты, открывая двери ногой. Его мнение во многом определяло кадровые назначения в высших сферах и важнейшие решения власти. В этой связи я вдруг подумал о майоре. Кто вы такой, майор Костылин? Как вам удалось так высоко забраться? Простой майор, а знаетесь с такими небожителями!
   - И вы сами летите на открытие филиала? - спросил я.
  Шатуров усмехнулся:
   - Вы полагаете, это неважным? Молодой человек, может быть, не знает, но политика и экономика связаны очень тесно. А телевидение - это политика.
  - Он не просто "молодой человек", - пояснил Костылин. - Он - ясновидящий.
  - Будет вам! - улыбнулся Шатуров. - У нас нельзя быть ясновидящим.
  - Почему? - спросил я.
  - С нами и так все ясно.
  - Ты говоришь что-то очень странное, Захар, - произнес майор. - Все ясно... Может, ты скажешь, когда кончится война?
  - А по мне, пусть бы она никогда не кончалась.
  - Ты с ума сошел! - воскликнул Мартын Максимович. - Ты мне молодого человека испортишь. Нам, может, завтра идти в бой.
  Принесли кофе. Девушка поставила серебристый поднос. На нем стояли чашечки и кофейник. Я налил всем кофе. Потом взял ложку и хотел насыпать себе сахару, но Шатуров предупредил меня. Он достал из своего портфеля маленькую золотую ложечку.
  - Возьмите, - сказал он, подавая мне ее.
  - Что это?
  - Подарок. Из коллекции одного сибирского промышленника прошлого века. Недавно, я выкупил ее на аукционе в Лондоне. Не стесняйтесь, она теперь ваша.
  Я взял ложку и тут же использовал ее по назначению.
  - Вот это правильно, - обрадовался Шатуров. - Вещи должны служить людям. Пусть даже такие, антикварные вещи. Это обеспечивает связь времен.
  - Проклятая война! - неожиданно произнес майор. - Вот мы сидим тут, пьем кофе с антикварными ложками, а где-то идет бой.
  - Погоди-ка, разве вы завтра не окажетесь тоже там?
  - Окажемся, - тяжело вздохнул майор. - На этой войне, будь она проклята!
  - Нет, ты не прав. Ты не прав, война - прекрасный способ выживания бизнеса.
  А что до молодого человека, пусть знает правду. Война продолжится до тех пор, пока выгода от нее будет превосходить издержки. И не надо делать такие страшные глаза, майор. Ведь ты сам знаешь, что я прав.
  - Наверное. Но есть такие понятия, как Родина, долг, честь. Чем бы ни была вызвана эта война, люди сражаются и погибают за Родину.
  - Жертвы, так или иначе, неизбежны, правда? Уж лучше так, чем от водки и от простуд.
  
  Бизнесмен поспешил к самолету. Мы остались вдвоем с майором. И мне показалось, Мартын Максимович был расстроен. Он старался это скрыть от меня, забыв, что я умею угадывать состояние человека. Несомненно, он был в сквернейшем расположении духа. Я спросил, чем вызвано это его состояние.
  - Вы не беспокойтесь, - сказал я. - Мне все видно. Можете не скрывать ничего.
  - Что тут скрывать... Не могу я всего сказать. Это... военная тайна.
  - Люблю, когда вы шутите.
  - Да, это у меня получается неплохо. Но теперь я вовсе не шучу.
  - Ваша тайна - она как-то связна с этим олигархом? Он ваш друг?
  - Избавь меня боже от таких друзей.
  - Может, он...
  Костылин пристально посмотрел мне в глаза; он глядел на меня с надеждой, искал во мне поддержку.
  - Вы простите, я не волшебник, я только учусь... Мне кажется... Я... Он - Объект? Этот бизнесмен, Шатуров - Объект, подлежащий уничтожению?
  - Это, действительно, очень большая тайна. Но ты о ней скоро узнаешь.
  - Мы все скоро о ней узнаем. И быстрее, чем вы думаете.
  Мы еще немного посидели.
  - А, может, все таки полетим вместе с ним? - спросил Мартын Максимович.
  - Ни в коем случае, майор, вы все испортите!
  Послышался звонок мобильного телефона. Костылин взял трубку. Услыхав голос звонившего, майор шепнул мне:
  - Это Захар.
  - Что он говорит?
  - Он спрашивает, когда мы сядем в самолет. Что ему ответить?
  - Скажите, пусть улетает без нас.
  - Мы полетим следующим рейсом, - доложил майор своему могущественному приятелю. - Увидимся на Кавказе. - Он посмотрел на меня и спросил: - Ну, что, доволен?
  - Я уверен, майор, в вашей власти найти для нас другой самолет.
  Костылин, соглашаясь, кивнул, едва заметно, но в этой скупой реакции явно проступала гордость своим положением.
  - Что теперь прикажете делать? - спросил он.
  - Ждать. Пить кофе. Вот, журналы. Посмотрите, это интересно. - Я положил перед майором журнал глянцевой обложки. - Смотрите, известный режиссер славит патриотизм на фоне своего роскошного дворца. Как вам это нравится?
  - Не надо мне вашего пацифизма, - угрюмо произнес майор, - не люблю.
  Мы посидели за столиком. Прошло минут тридцать - сорок. Майору позвонили. С каждой секундой разговора лицо Костылина менялось, парадоксально соединяя недоумение и решимость. И я понял: Объект уничтожен.
  - А в Рязани... грибы с глазами, - проговорил майор. - Это какая-то... неожиданность. Только что, около Рязани, разбился сочинский самолет.
  Я сказал майору:
  - Ну, теперь, пожалуй, и нам пора.
  Мы направились к самолету. А кругом мониторы уже показывали события катастрофы сочинского лайнера.
  
  Через три часа мы приземлились в аэропорту Сочи. Дрожащие огни лайнера в прозрачном тумане рисовали картину сна. Будто кто-то смотрел сквозь сонные веки, и все, что происходило сейчас, было только видением. Очертания машины были нечеткими, дрожали под утренним ветром моря. Самолет опускался на землю, выходя их глубины мирового подсознания.
  Вереница людей, спускавшихся по трапу, находилась под наблюдением. Пассажиры, сорок новобранцев, и мы с майором, ступили на плиты под солнцем.
  
  Костылина здесь ждали. Наблюдатель, дежуривший в аэропорту, передал по начальству о нашем прибытии. Начальство отдыхало под тентом на лужайке подмосковной виллы.
  - Он прилетел, - докладывал наблюдатель. - Что я должен делать?
  - Я свяжусь с вами через десять минут.
  Под тентом сидели два человека в шортах и легких рубашках. Хозяином виллы был Олег Викулович Баранец, заместитель председателя правительства. Его гость - генерал ФСБ Петр Алексеевич, называемый часто по - старинному: "чекист". Именно ему звонил агент из Сочи.
  - Слушай, кто тебе газоны подстригает? - спросил чекист.
  - Я могу посоветовать, - сказал Баранец. - Они все сделают по твоему усмотрению. Очень хорошо умеют угадывать желания. Этот звонок оттуда?
  - Да, это важно. Я про газон. Не всегда можно сформулировать то, что ты хочешь. А звонок, действительно, оттуда. Прилетел майор Костылин.
  - Это странно?
  - Очень странно, - подтвердил чекист.
  - Что-то случилось?
  Генерал ФСБ сказал:
  - Согласно варианту номер один, этот майор Костылин должен был уничтожить Объект там, на Кавказе. Но мы изменили ход операции, выбрав другой вариант.
  - Почему?
  - Нам показалось, так вернее. На Кавказе за ним надо было бы охотиться. Чего доброго, он смог бы еще увернуться. А тут...
  - Как я догадываюсь, самолет Шатурова, пардон, Объекта взорван в воздухе?
  - Именно так. Около часа назад. Все погибли.
  - Тогда в чем же дело?
  - Дело в том, что Костылин прилетел в Сочи.
  - Значит...
  - Костылин должен был лететь вместе с Объектом, тем же бортом, - сказал генерал. - Но он прилетел другим самолетом.
  - И остался жив... Он догадался, что вы взорвете самолет?
  - Исключено. Все это, однако, очень странно. Во всяком случае, майор теперь весьма опасен. Он был посвящен, а теперь - живой.
  - Выпей кофе.
  Хозяин наполнил чашку и придвинул ее своему гостю. Генерал ФСБ помешал сахар в чашке.
  - Красивая ложка, - сказал он. - Золотая, что ли?
  - Подарок Шатурова, - ответил зампред правительства. - Его последнее "прости", так сказать.
  - Откуда это?
  - Точно не помню. Из какой-то антикварной коллекции. Он так старался понравиться. Дурачок. Думал, что держит в руках нити управления страной. Искренне верил, что все ему подчинятся.
  - В то время как страна никому не подчиняется, - заметил чекист. - Она ни от кого не зависит, кроме сыска.
  - А ведь Шатуров и вам отстегивал, Петр Алексеевич, весьма внушительные суммы?
  Генерал насторожился, хотя и слухи о подачках опровергать не стал:
  - Органы безопасности не должны зависеть от золотого тельца. Объект оскорблял нас своими подачками.
  - Но вы брали от него деньги! - не унимался зампред правительства. - Я знаю это.
  - Вот, балаболка! Всем разболтал. Возомнил себя хозяином. Так быть не должно. Бог гордых вразумляет.
  - Объект знал о списании денег через Чечню. Знал о траншах, которые идут туда якобы на восстановление зданий. Он был посвящен в кухню отмывания денег. Можно сказать, был одним из авторов этих схем. Поэтому вы и получили приказ уничтожить Объект. Говоря проще, убить олигарха.
  - Без тебя мы бы не догадались, - с обидой заметил чекист. - Зачем ты мне это говоришь, Олег Викулович?
  - Затем, чтобы ты сам не загордился.
  - Вот оно что!
  - Ваша организация выполняет приказы высшего руководства. И не надо об этом забывать.
  - Хорошо, хорошо, но может не стоит разговаривать со мной так, таким тоном?
  - Нет так! - твердо сказал Баранец. - Именно так! Если не хотите повторения тридцать седьмого года.
  - Ладно, не горячись, Олег Викулович. Лучше скажи, что нам делать с майором, который прибыл в Сочи для выполнения задания особой важности?
  - С Костылиным? Майор был одним из немногих, посвященных в план операции. Поставьте в ней точку.
  Чекист тут же позвонил наблюдателю в Сочи и дал ему четкую команду:
  - Убейте его.
  Баранец истерично вскрикнул:
  - Нет, нет! Я не могу этого вынести! Без меня! Неужели нельзя было отойти куда-нибудь?!
  Генерал ФСБ продолжал телефонный инструктаж, не обращая внимания на крики Баранца:
  - Но так, чтобы все выглядело натурально. Будто бы он погиб в ходе военной операции. Или, скажем, внезапного нападения боевиков.
  - О, боже, - воскликнул Баранец, - когда закончится эта грязь?!
  - А об этом вы спросите в думе, - раздраженно произнес чекист, пряча мобильный телефон в карман рубашки. - В думе!
  - Можно подумать, что ты, Петр Алексеевич, сам туда лаве не заносишь! Еще кофе?
  - Заношу, Олег Викулович. Только наше лаве с вашим разве сравнится? Наше-то так... Пошлины, тарифы... Мелочь. Ваше посильнее будет. Да и заносите вы совсем не туда. Дума - не ваш уровень.
  
  Майор Костылин в эту минуту не знал, что он - пешка. Он считал себя солдатом Родины. Таких раньше называли старыми служаками. Война имеет много причин. Известно, что военный конфликт является продолжением политики, но другими средствами, и чеченская кампания подтверждает это. Помимо политической, к войне подталкивают коммерческие интересы. Насколько велика именно эта составляющая? Наверное, она не была главной. Но и не будучи основной, коммерция определяла свой узел в общей конструкции войны.
  Шатуров использовал военную ситуацию для создания слаженно работающей системы отмывания больших денег. Казалось, его час настал. Однако бизнесмен не учел инстинкта государевых людей, которые, хотя и брали от него взятки, понимали, что он им чужой. Когда Шатуров, что называется, зарвался, его решили убрать. И чекисты, не раздумывая ни секунды, взялись выполнять приказ. Самым удобным местом для подобной операции, был район боевых действий. Как и шальные деньги, пропадающие там, исчез бы на Кавказе и Объект. Конечно, ничто не мешало убить олигарха в Москве, но смерть в районе боевых действий более естественна. Меньше толков и подозрений. Для этой цели и был выбран майор Костылин. Он должен был собрать на Кавказе спецгруппу. Но ход операции срочно изменили. Шатурова убрали, взорвав в воздухе самолет. Спецслужбы так часто поступают: готовят несколько вариантов и выбирают один из них.
  Мартын Максимович, не знал всей расстановки сил. Его встреча в аэропорту с Шатуровым была случайной. Олигарх должен был быть в это время на Кавказе. Но он задержался на день в Москве, что, скорее всего, и заставило высшее командование срочно изменить план по его устранению. Встретившись и поговорив с Шатуровым, Мартын Максимович почувствовал какую-то неправду. Не осознал ее, не понимал всей полноты интриги, но именно почувствовал опасность. Мы спаслись, только благодаря моему внезапному решению, основанному на эктрасенсорном чувстве. Мартын Максимович был к этому готов и охотно меня послушался.
  
  Наблюдатель, следивший за майором в сочинском аэропорту и получивший указание сверху на его устранение, привел в действие свой план. У него была агентура из боевиков, человек десять. Они захватили рейсовый автобус, направлявшийся в Туапсе. Высадили из него пассажиров, переоделись в их одежду и под видом мирных жителей отправились в Сочи. На дороге они устроили засаду и дожидались джипа с майором.
  Мы стояли на парковке возле аэропорта. Костылин заметил невдалеке знакомого генерала. Тот направлялся в часть: он получил новое назначение. Генерал был удивлен, увидав Мартына Максимовича здесь, в Сочи. Они, вероятно, были хорошими друзьями, потому, что Костылин сходу выложил всю информацию о себе. О том, что ему поручено формирование спецгруппы по уничтожению Шатурова. Генерал принял это с недоумением.
  - Что же получается, - размышлял Мартын Максимович, - я еду на спецзадание, а обо мне никто не знает.
  - Здесь полно неразберихи, - сказал генерал. - Во всяком случае, ты можешь в любую минуту обратиться ко мне.
  - Согласно плану операции, ты должен выделить мне десять бойцов.
  - Я думаю, не надо повторять, что ты можешь целиком на меня положиться. Но, в самом деле, я ничего не знаю! И потом... Шатуров уже мертв. Об этом только что сообщили все каналы.
  Мартын Максимович обратился ко мне с вопросом:
  - Ну, что подсказывает тебе твоя интуиция? Может, нам подождать с выездом?
  - Я думаю, надо изменить маршрут.
  Майор сразу согласился с моим предложением.
  - Мы полетим вместе с тобой, - сказал Мартын Максимович знакомому генералу.
  - Тогда идемте к вертолету, - пригласил тот.
  - А что с джипом? - спросил меня майор. - Отправить порожняком? Или оставить тут?
  Я ответил:
  - Нет, отправляйте. Только посадите туда кого-то из группы новобранцев.
  - Зачем?
  - Пусть те, кто готовят на вас покушение...
  Майор приподнял брови.
  - Да-да, покушение, - подтвердил я. - Вы ведь об этом подумали, спросив меня, что нам делать дальше?
  - Об этом...
  - Вы должны были погибнуть в воздухе, теперь они попытаются уничтожить вас здесь, на дороге... Так вот, пусть те, кто готовят покушение, думают, что вы едете по заранее определенному пути.
  Костылин должен был проникнуть в Чечню, через мирные районы. Маршрут проходил из аэропорта Сочи изломанной дугой: через Туапсе в сторону Майкопа, потом, минуя Карачаевск и Кисловодск, до места конфликта.
  - Они могут погибнуть, - произнес майор, услышав мое предложение. - Тот, кто поедет вместо меня, почти наверняка будет застрелян.
  - Вы тоже могли погибнуть. Сегодня, в самолете...
  - Я это знаю.
  - Такое время, такое место.
  - Такие мы, - произнес майор.
  Он послушался меня и отдал распоряжение отправить в своем джипе одного из новобранцев. Вскоре машина выехала со стоянки аэропорта.
  
  Группа боевиков, завербованных спецслужбами, ждала джип с майором возле поворота вокруг скалы, над белеющим внизу морем. Здесь, в узком пространстве от шоссе до крутого обрыва находилась поляна, окруженная маленькими сосенками. Площадка эта была удобна тем, что если машину занесет чуть в сторону, она непременно упадет вниз.
  А мы поднялись на вертолете. Генерал любезно пригласил нас к столику, спрятанному за шторкой.
   - Прошу в мой будуар, - улыбнулся он.
  Там уже была расставлена нехитрая закуска: бутерброды с сыром, копченая колбаса, огурцы. Стояла бутылка водки. Мы выпили. Майор спросил:
   - Найдешь нам какое-нибудь тайное место?
   - Не вопрос.
   - Мое пребывание здесь, как теперь выяснилось, незаконно.
  Мы еще выпили. Слова майора имели тайный и угрожающий смысл. Это было очевидно. Генерал сказал, тоном, как можно, более нейтральным:
   - Я только знаю, что никаких распоряжений о твоем пребывании не было...
   - У меня тайное задание, - произнес Мартын Максимович.
  Бедный Мартын Максимович, у него же все на лице написано! Сейчас выражение на этом лице было полным обиды. События последнего дня совершенно изменили его. Из надменного майора он превратился в сломленного и, казалось, утратившего волю человека.
  Генерал предложил еще выпить, и мы опрокинули по третьей.
   - Если бы это было так, то есть, если бы ты выполнял важное задание, - рассуждал генерал, - я бы непременно об этом знал. Не нужно притворяться. Тебя подставили. Ты не хуже меня знаешь, что у такой секретной операции, как устранение олигарха, должно существовать несколько вариантов. Объект уничтожен... без твоего участия. Значит, ты был запасным. И теперь ты очень опасен как носитель... тайны. Тебя должны убрать. Если ты, конечно, не играешь со мной в какую-то более хитрую игру.
   - А я думал, что мы друзья, - обиделся майор, как-то по-детски. Не мудрено: в таком-то стрессе ему позволительно быть немного инфантильным.
   - Я всегда на твоей стороне, - подбадривал его генерал, - я помогу тебе.
   - Спасибо, но я не подзаборник какой-нибудь.
   - Ты же сам сказал, чтобы я подыскал тебе квартиру. Ладно, все это ерунда. Дело у нас общее.
   - Пусть те, кто хотели меня убрать, думают, что я мертв. И тогда...
   - Что тогда? Что ты там такое затеял?
   - Мне надо... Я должен... Я выполню задание.
  Загадочные слова майора задели генерала. Теперь он обиделся на своего приятеля - майора. Наполнив рюмки, генерал произнес:
   - Значит, я уже утратил право на откровенность? Я думал, что говорю с другом.
  Мы опять выпили.
   - Хорошо, я назову тебе свою цель. Я послан сюда устранить Объект. И я сделаю это. Я выполню этот приказ.
  - Кто же станет Объектом?
  - Спящий пес.
  Спящим псом военные называли известного командира боевиков, отличавшегося особенной жестокостью. За ним долго охотились, но ему всегда удавалось скрываться от ударов возмездия.
   - Это враг, - сказал Костылин, - и как любой враг, который не сдается сам, он подлежит уничтожению. Значит мы на верном пути.
   - Слушай, что все это значит? Расскажи, не выпендривайся.
   - Да, я не выпендриваюсь.
   Генерал глянул в иллюминатор.
   - Прилетаем. Ну, что у тебя, говори скорее.
   - Мне поручили убрать Шатурова.
   - Давно надо было...
   - Те, кто принимали решение о его устранение, изменили свой план. Вместо того чтобы устранить его здесь, они взорвали его при вылете из Москвы. Я чудом остался жив и, таким образом, оказался не нужен. Более того - опасен, так как я посвящен в это тайну. По логике я должен быть уничтожен, но...
   - Ты крепкий орешек.
  - Я до сих пор живой и намерен таким оставаться впредь. Мой ординарец посоветовал не ехать по извилистой горной дороге, потому что там... засада. Он чувствует. Он все чувствует. У него слишком развиты эти... Сенсорные способности.
  - И ты хочешь...
  - Я хочу выполнить приказ. Я нацелен на объект, и меня уже не остановить. Если я не выполню задание, то взорвусь изнутри. От внутреннего кровоизлиянья, как сказал кто-то из великих. Благо, Объектов здесь хватает. Они думали, я запросто подставлю им свой лоб! Но мы еще сыграем в эту рулетку! Вместо Шатурова я устраню Спящего пса.
  - Только помни, из вашей организации так просто не уходят.
  - Да, нас устраняют. Но теперь мне нечего бояться. Меня уже нет. Никто не знает, что я жив. Я уничтожен. Сейчас, на шоссе.
  - Ты затеял опасную игру. Что, если уничтожение Спящего пса не входит в планы командования?
  - Теперь я сам... буду командовать. О, какое это сладкое слово - свобода!
  
  Джип с новобранцем мчался навстречу своей гибели. В машине сидел Петерсон. Пауль Петерсон, мой друг, брат Мирдзы. Он напевал:
  
   В своей плащпалатке, убитый в бою,
   Иван возвратился под иву свою.
  
   - Ты что, Иван? - спросил его шофер.
   - Нет, это стихи.
   - Какие-то... тусклые. Ты же воевать собрался? А стихи о смерти.
   - Не в этом дело. Не надо бояться смерти ни в семнадцать лет, ни в семьдесят.
   - А мне только сорок пять. И вообще...
   - Что?
   - Да нет, ничего. Просто, я не понимаю, кого мы защищаем? Они там, - шофер воздел к небу палец, - что-то делят, а мы воюем. Не бойся, я не провокатор.
   - Я уже сказал, что не боюсь ничего. Мне как-то все равно.
   - Так не бывает. Темнишь...
   - Бывает. У меня сложная история.
   - Ну, темни дальше.
  
  Они ехали молча. Петерсон ждал первого боя. В его душе происходила загадочная трансформация. Из глубины в нем поднималось это странное желание повоевать. Пауль не знал, откуда в его сознание проникает это стремление. Оно было сродни мучительному влечению, которое неотступно следует за человеком и требует реализации. Как вода бьет из родника, так же и мысль о войне просачивалась из глубин мироздания. Юноша не понимал происхождения своего неотступного желания, но оно скребло его за душу и требовало выхода. И вот, наконец, он здесь, рядом с театром боевых действий.
  Пауль попросил шофера остановиться. Он вышел к обрыву и посмотрел на море. Ему сразу вспомнилось, как они с мамой и сестрой ездили отдыхать. Тогда ему, кажется, было семь лет, а Мирдзе около десяти. То время оставило след полной безмятежности. Он еще не знал, что взят из детского дома. Детская беспомощность была прекрасна полной зависимостью от мамы, от сестры. Они вместе гуляли, купались, обедали в столовой, смотрели кино, и не было ничего, что мешало бы этой простой, вольготной жизни. И теперь, спустя десять лет, у него под ногами опять лежало море. Пауль вдруг подумал о том, что ведь та жизнь не исчезла! Она, может быть, превратилась в электрические волны и перешла в это море, как запись на пленку.
   - Тебя откуда взяли? - спросил шофер, когда они тронулись.
   - Из Москвы.
   - Странно. Обычно ведь берут из деревень, маленьких городков.
   - Да, Москва - это не генофонд.
  Вскоре они встретились с засадой. Боевики выскочили на дорогу и открыли огонь. Шофер начал стрелять из пистолета. Пауль низко опустил голову. Шофер сделал несколько выстрелов, но был сражен. Новобранца вытащили из машины. К нему подошла женщина в камуфляжной форме, видимо, занимавшая командное положение в группе. Лицо женщины по самые глаза было закрыто повязкой. Она оттащила Пауля к обрыву. Выстрелила мимо него. Ее спутники подумали, что она застрелила бойца. Но девушка спрятала его внизу от площадки, за камнем, положив в карман рубашки свой мобильный телефон. Пауль оставался в шоковой неподвижности. Он узнал свою сестру. В суженном сознании он подумал, что она его предаст.
  - Ты не виновата в той сперме. Ты ему не изменяла.
  - Тише, нас могут услышать. Я выстрелила в камни, и они думают, что я убила тебя. ...
  - Все получилось, как я сказал. Мы встретились.
  - Полежи пока здесь.
  - А потом?
  - Потом, как бог даст.
  Боевики подожгли джип и сбросили его в пропасть. После этого они мгновенно загрузились в автобус и уехали в сторону Майкопа.
  
  
  
  
   Транс номер два
  
  
  Пребывание на тайной квартире, да еще в действующей армии, предполагало, казалось бы, высшую степень несвободы. Но мы жили достаточно вольно, поселившись, по прихоти нашего благодетеля, в квартирке небольшого, двухэтажного дома. Такие дома строились в провинциальных городках после германской войны. В поселке Табачное их оставалось много. Мы сами готовили еду, покупая продукты на рынке. Майор иногда наведывался в штаб, к своему знакомому. Там он узнавал все новости.
  Когда я бывал на рынке, мне приходилось сталкиваться с разными людьми, жителями городка. И то, что они там говорили, убеждало меня в сложности всей ситуации. Многие жители открыто высказывали свое презрение к федеральным войскам. Говорили об исламском государстве, включавшем Краснодарский край и республики Кавказа, как о решенном вопросе и почти уже существующем проекте. Услыхав такое, я пересмотрел свое отношение к сложившейся политической ситуации. При всей противоречивости этой войны, она представилась мне неизбежной. Война, ведущаяся плохо оснащенной армией, без поддержки населения, под огнем критики телевизионных каналов, была единственно возможным ответом на процесс расползания страны. И так же, как сам этот процесс был стихийным, неуправляемым, неподотчетным, так и реакция на него, то есть, эта самая война, тоже разворачивалась неуклюже, несобранно, разболтанно. Но маховик войны набирал обороты, и мне показалось, что это правильно, что так и должно было быть. Не делают в перчатках историю!
  Мартын Максимович частенько приносил из штаба еду: хорошо упакованные тарелки с салатами, мясом, колбасой и бутылочки немецкого пива. Мы неспешно все это разворачивали, сервировали и еще медленнее приканчивали. Такая жизнь длилась вторую неделю. Но она нисколько не тяготила меня. Если вспомнить, какой малый энтузиазм вызывала у меня еще совсем недавно предстоящая служба, то это неудивительно. Более всего меня волновало наше двусмысленное положение. После нападения боевиков на джип высшие руководители получили сообщение об устранении майора и, как говориться, сдали его дело в архив. Не стало такого офицера, Мартына Максимовича Костылина. А он продолжал жить. Не только астральное, но и физическое его тело продолжало функционировать, мозг вырабатывал план устранения Спящего пса. Это теперь стало его основной, главной задачей, целью его продолжающейся жизни.
  Но зачем это нужно было? И, главное, кому? Кто из командиров здесь, на Кавказе, не говоря уже о Центре, был заинтересован в его, майора, существовании? Ведь стоит ему только заявить о себе, да просто, по неосторожности, где-нибудь засветиться, как его немедленно уничтожат.
  Майор пробавлялся скупыми данными, которые добывал в штабе. Так и жили мы на квартире, в старом доме, в ожидании внезапных изменений времени.
   - Не жалеете, что приехали сюда? - спросил я Мартына Максимовича во время нашей вечерней трапезы. - Можно было бы укрыться в России.
   - А кому я там нужен?
   - Неужели у вас никого нет?
   - Жизнь имеет смысл только в случае реализации самого себя, своих устремлений. А копать грядку где-нибудь в заброшенной деревне я бы все равно не смог. Скрыться... Что я - вор?
   - Неужели нет женщины, которая...
   - Такой? Нет.
   - На что же вы надеетесь здесь? Вы и впрямь думаете, что ваш друг снабдит вас информацией о местонахождении Спящего пса и позволит участвовать в операции?
   - Согласен, Робин Гуда из меня не получилось. Но я отсюда не уеду.
  
  Пауль Петерсон лежал на горячих камнях откоса и смотрел в небо. Белые облака плыли в сторону горизонта. Глаза новобранца провожали их неподвижно, словно прикованные к какой-то невидимой точке. Это было похоже на медитацию. Он, казалось, не думал ни о чем. Пауль не отдавал себе отчета в своих мыслях, но тайные сцепки складывали разные происшествия в одну канву. Он провел ладонью по груди и нащупал мобильник. Это был телефон Мирдзы. Один из ее телефонов, который он узнал бы из тысячи. И это была первая ясная мысль, знаменовавшая окончание медитации. Он все понял. Он понял чудо спасения. Встреча с сестрой, которая предполагалась им еще в Москве, случилась так скоро! Сестра спасла его, спрятала здесь, у этого камня.
  Пауль позвонил ей, и они скоро встретились в кафе станицы Дубиновская, которая находилась на границе Карачаево-Черкессии. Станица была как бы еще казачьей, но уже и непонятно какой. Косые, почерневшие от времени дома напоминали прежний уклад. Но тут можно встретить только старушек; те пугливо выглядывали из окон и тут же прятались обратно. А большинство людей, сновавших по станице, представляли собой массу непонятной национальности. Цель их пребывания тут трудно было угадать. Военных здесь не было, а боевики могли прятаться под личинами мирных жителей.
  Кафе располагалось на веранде большой деревянной избы. Мирдза была одета в камуфляж, трудно отличимый в своей принадлежности федералам или боевикам. Кстати, такие же зеленые брюки, с карманами по бокам, на уровне коленок, по особому роду франтовства, часто носят и в Москве.
   - Как просто! - удивился Пауль. - Сел в автобус и приехал. Кто все эти люди? - спросил он, оглядевшись вокруг.
   - Понятия не имею.
   - Ваши?
   - Все, знаешь ли, относительно. Вот, как ты думаешь, - спросила Мирдза, - зачем тебя хотели убить?
   - А разве не ты должна знать ответ на этот вопрос?
   - Конечно, нет. Кому нужен какой-то там оборванец - новобранец? Тоже мне, агент ноль семь! Неужели ты думаешь, что ради тебя спланировали бы целую операцию?
   - Слушай, давай уйдем отсюда.
  Брат с сестрой вышли в поле. Узкая дорога с выжженными колосьями, которые нависали по краям ее, вела в дальний лесок.
  Пауль попросил сестру:
   - Может быть, ты сжалишься надо мной и расскажешь...
   - Я уже спасла тебе жизнь.
   - Теперь самое время рассказать, наконец, правду.
   - Правда в том, что я не знаю, как ты оказался в этом джипе. Мы получили приказ уничтожить одного человека, офицера разведки. Но никто не знает, что ты не тот человек, на которого велась охота.
  Они приближались к лесу. Там Мирдзу поджидал джип.
   - Ты мне льстишь, - сказал Пауль. - Я там оказался совершенно случайно. Мы прилетели в аэропорт. Всех посадили в автобус, а меня неожиданно засунули в этот джип. Вот и все.
   - А чей это джип?
   - Да как раз, по-моему, какой-то шишки из Москвы.
   - И как она выглядела? - спросила Мирдза.
   - Кто?
   - Ну, шишка эта?
   - В том-то и дело, что никак. То есть, я видел его издалека, мельком. Обыкновенная рубашка с короткими рукавами, брюки такие мятые, белые. У него на руке висел плащ. В Москве было прохладно перед вылетом.
  Мирдза и Пауль подошли к джипу. Из него вышли охранники.
   - Познакомьтесь, - произнесла Мирдза, поравнявшись с ними. - Пауль Петерсон, мой брат. Не бойся, Пауль, это мои друзья.
   - Значит, рассуждая логически, мои враги? Я ведь прибыл сюда вас убивать.
   - Бывает, - произнес один из охранников.
  Юноша молчал. Говорить с бандитами он не хотел.
   - Тебя послали на верную смерть, - сказала Мирдза. - Ты, по-прежнему, хочешь попасть в свою часть?
  - Да.
  - Это глупо.
  - Не оставаться же мне с вами!
  - Я бы на твоем месте вернулась в Москву.
  Один из охранников завел мотор. Второй сказал:
  - Нам пора.
  Пауль попросил:
  - Отвезите меня в какой-нибудь поселок, где стоит наша часть.
  - Ну, хорошо, - согласилась Мирдза. - Тут недалеко есть поселок Табачное. Там стоят федералы. Но я крепко подумала бы на твоем месте, прежде чем возвращаться... к своим.
  - Какое тебе дело, может, я хочу быть убитым, - раздраженно произнес бывший сирота Пауль.
  - А..., - немного растерянно произнесла Мирдза. - Ну, тогда другое дело.
  Боевики высадили его на окраине Табачного. Пауль прожил две недели в заброшенном доме, не решаясь идти в воинскую часть. Наконец, он собрался туда с намерением рассказать все, как было, без утайки. Кроме сведений о своей сестре. Он нашел эту часть, но долго не решался войти за ворота. В один из дней у него опять случилась встреча. Так бывает: раз оказавшись в водовороте событий, имеющих одно происхождение, человек какое-то время попадает в схожие ситуации. Петерсон встретил Мирдзу, избежал гибели. Теперь он встретил меня.
  Он решил побродить по городу и оказался на рынке. Я как раз покупал кое-что для обеда. Пауль увидал меня, но сразу не подошел, а стал идти за мной. Я тоже его увидел и свернул на небольшую, малолюдную улочку. Там он нагнал меня.
   - Ты чего прячешься? - спросил я.
  Мы оба были на нелегальном положении. Он рассказал мне свою историю.
   - Мои документы остались в сгоревшем джипе. Если я приду в воинскую часть, мне никто не поверит. Ты не мог бы... сказать, что знаешь меня? Удостоверить мою личность.
   - Конечно, могу. Но только своему командиру. А мы с ним нелегалы теперь. Так получилось.
  Мы зашли в нашу квартиру и встретили там майора. Петерсон не узнал его. Две недели назад, в аэропорту он хорошенько не видел его лица. Я представил их друг другу, пересказав историю нападения боевиков на джип и то, как Пауль чудом остался жив. Во время рассказа я переглянулся с Мартыном Максимовичем и едва уловимые движения наших глаз подтвердили, что мы оба понимаем, о чем идет речь.
   - Значит, теперь нас - три нелегала, - произнес майор.
   - В тылу у своих, - подхватил эту невеселую мысль Пауль.
   - Надеюсь, - сказал я, - что один из нас перестанет им быть. Завтра мы пойдем в штаб, где я скажу, что знаю его...
  Майор предупредил меня:
   - Это не так просто. Не забывай, ты ведь тоже нелегал.
   - Значит, надо сразу идти к командиру, вашему приятелю.
   - Да, придется идти к нему.
  
  Мы так и сделали. Генерал в каком-то смысле опекал нас. Во всяком случае, его доверие к Мартыну Максимовичу было полным. Я сказал генералу, что знаю Пауля, с которым мы вместе лежали в Институте поведения человека на экспертизе.
   - Значит, ехал в джипе майора, - произнес генерал. - Интересное совпадение. - Генерал обратился к Костылину: - Уж не та ли эта засада, о которой предупредил тебя твой ординарец? Хотя тут у нас каждый день засады. Трудно разобраться... Ну, что, прибыл в район боевых действий?
   - Прибыл, да..., - несмело ответил Петерсон.
   - Иди сейчас в тридцать пятый кабинет, передашь записку. Ну, и... в бой.
   - Так просто?
   - Испугался?
   - Нет... Странно как-то все.
   - Ничего, был колхозником, станешь бойцом.
  Петерсон ушел. Костылин сказал:
   - Не хотел бы я, чтобы этот юноша знал, как свои подставляют своих. Он, кажется, серьезно настроен воевать.
   - Если бы тогда ты сам поехал, - сказал генерал, - тебя бы убили. Теперь мне это ясно.
   - Есть новые данные о местоположении Спящего пса? - спросил Костылин.
   - Ищем. Поверь мне.
   - Верю.
   - Как только появится достоверная информация, я сразу сообщу тебе. Обещаю, именно ты возглавишь группу по его уничтожению.
  Прошла еще неделя. Приближалась Пасха. Как-то вечером Мартын Максимович вернулся в состоянии эйфорического возбуждения.
   - В селении Вилор блокирована большая группа боевиков. В этой группе родственник Спящего пса. Они взяты в кольцо. Наконец-то!
   - Если их уничтожат, - сказал я, - это будет первая большая победа. Она придаст мужества всем федералам.
  Майор выложил план операции. Он положил на стол чистый лист бумаги и нарисовал на нем расположение сил.
   - Вот здесь находится это селение. Рядом - большая дорога. По ней передвигаются крупные силы боевиков. А вот здесь есть дорога, о которой мало кто знает. Есть сведения, что по ней к Вилору скоро двинется сам Спящий пес. Родственника спасать. Кажется, пришло наше время! Мы нанесем ракетный удар.
   - А если он не приедет?
   - Должен приехать. В числе окруженных его близкий родственник.
  Я сказал:
   - И все же, нужна страховка. Надо сделать так, чтобы приезд Спящего пса был гарантирован.
   - Что ты предлагаешь? - спросил Костылин.
  Я объяснил свою позицию:
   - Необходимо как можно дольше держать осаду селения. И главное, сделать так, будто наши силы истощены, и боевики могут пойти в прорыв.
   - То есть, специально ослабить кольцо осады?
   - Да. Кстати, какие силы там сосредоточены?
   - Три полка ВДВ.
   - Надо оставить одну роту. А остальных перебросить в другое место, недалеко от селения и держать в полной готовности.
   - Но тех, кого мы оставим блокировать Вилор, погибнут, - заключил майор. - Вся рота. Они там все лягут. По-моему, это подло!
   - Это - гарантия приезда Спящего пса. Вы... не горячитесь, послушайте. Узнав, что его родственник реально может спастись, вырваться из Вилора, он приедет. И вот тогда можно нанести по джипу этого мерзавца ракетный удар.
   - Не слишком ли дорогую цену заплатим мы за голову Спящего пса? Да, и сможет ли кто-то отдать приказ об отводе от Вилора наших сил? У кого поднимется рука оставить ребят на верную гибель?
   - Вероятно, надо будет правильно все объяснить нашему генералу. И главное, надо сказать ему, чтобы он весь план операции держал в строжайшей тайне. Особенно от вышестоящего начальства.
   - Это само собой, - произнес Мартын Максимович.
  Я понял, что в душе майор уже согласился с предложенным вариантом действий.
  Он доложил генералу. Тот посмотрел на карту и произнес:
   - Отвести основную часть войск...
  Майор сказал:
   - Мы должны сделать все, чтобы Спящий пес обязательно приехал. Гарантировать это. Так случиться лишь в одном случае: если он будет уверен в возможности отхода боевиков из селения.
   - Ты предлагаешь имитировать кровопролитную осаду малыми силами и спровоцировать тем самым боевиков на прорыв блокады?
   - Именно так. Тогда Спящий пес не сможет не приехать. Иначе в глазах боевиков он окажется трусом. Отвод сил от Вилора можно объяснить изменившейся обстановкой...
   - Ну, это моя забота, - сказал генерал. - Главное, что скажет нам совесть.
   - А разве в Отечественную войну не приходилось прибегать к таким маневрам? - спросил я.
   - В Отечественную! - воскликнул генерал, повинуясь далекому чувству генетической памяти. - Это другое. А тут, ради этой мрази идти на жертвы... Сравнил жопу с пальцем.
   - Зачем же мы пришли сюда?
  Генерал едва заметно пожал плечами.
  
  Рота получила задание держать кольцо вокруг села. В этой роте воевал и Пауль Петерсон. Никто из бойцов не знал об отводе основных сил от Вилора. Солдатам было приказано рассредоточиться по периметру вокруг селения и продолжать отражение атак боевиков.
  Бой длился сутки. Ночью подступила усталость. Сознание отключалось на несколько секунд, потом опять возвращалось. Шел огонь, и бойцы нажимали на стволы, но пальцы замедляли движения. Будто их мозг работал в режиме замедленной съемки. Боевики стреляли из-под земли, из подвалов и окон домов. Федералам приходилось бомбить эти дома. Просто стрелять по ним из гранатометов: других мишеней тут не было. Горел постоянный свет взрывов, все было видно, словно днем.
  Наступило время решений. И тут на штабном мониторе, наконец, появились точки двух джипов.
  - Ну, вот и они, - облегченно заметил генерал.
  - Хорошо бы, - сказал майор.
  - У тебя есть какие-то сомнения?
  - Очень похоже. Два огромных джипа...
  Генерал сказал:
  - Если учесть трусость Спящего пса, и, одновременно, его манию величия, то это, несомненно, он. Кто еще приехал бы в район боя на "Лексусе"?
  - Да, нет, - произнес майор, - я не сомневаюсь, что он приехал.
  - Тогда надо ударить по этим джипам, пока не поздно!
  - Конечно, он где-то здесь.., - промямлил Мартын Максимович, проявляя теперь уже очевидную неуверенность.
  - Что ты там буркнул? Послушай, ты опять темнишь. Говори прямо!
  - Я не могу прямо...
  Настал мой черед вмешаться.
  - Разрешите?
  Генерал, услышав меня, немного удивился. Обернувшись ко мне, он сказал:
  - А, ординарец! Мы и забыли, что ты здесь. Ну, говори.
  - Видите ли, я, кажется, знаю, почему Мартын Максимович так... замешкался, что ли. Дело в том, что есть интуитивное чувство.... Помимо прямого знания, прямых фактов.
  - Я отдаю приказ вести огонь на поражение, - твердо сказал генерал.
  - Ни в коем случае, - с неожиданной твердостью сказал я. - Вы все испортите!
  - Ты... Сопля на двух ножках! Позволяешь себе...
  Майор за меня вступился:
  - Не кричи на него, это я просил...
  - Что?
  - Я просил его, даже приказал ему, говорить то, что он думает. Этот парень теперь - мое второе я.
  Генерал замолчал. Мы смотрели несколько минут в монитор. Точки, обозначавшие джипы, приблизились к селу, на очень близкое расстояние. Сержант связи доложил генералу, что рота, сильно поредевшая, не сможет удерживать осаду более двух - трех часов.
  - Наше время истекло, - произнес генерал. - Мы пошли на этот риск, на эту авантюру ради того, чтобы выманить Спящего пса, вывести его на оперативный простор, под наши ракеты. Что мешает теперь, когда это чудовище, наконец, под прицелом, нанести удар?!
  - Не делайте этого, генерал, - опять попросил я.
  - И откуда такие берутся? Ты меня, извини, Мартын Максимович, но где ты откопал его? Сначала он втравливает нас в авантюру, гибнут бойцы, лучшие мои солдаты. А теперь эта лицемерная гнида сидит тут и рассуждает!
  - Откуда вы знаете? - спросил я генерала.
  - Что я знаю?
  - Что я не хочу быть лицемерной гнидой.
  Генерал замолчал, удивленный моей смелостью, не понимая смысла моего ответа. Через несколько секунд он сказал майору, чтобы тот сам разобрался со мной.
  - Черт с вами, делайте, как считаете нужным. Только быстрее. И учти, майор, вся ответственность - на тебе. И на твоем втором "я", так сказать. Ты находишься тут нелегально, но это не снимает с тебя ответственности.
  
  Я сказал Мартыну Максимовичу весь дальнейший свой план. Для этого мне надо встретиться с рядовым Петерсоном из роты, осаждавшей село. Его тут же вызвали, и мы увиделись с ним у горной речки. Пауль был изможден, и я дал ему немного поспать. Счет шел на минуты, но я решил именно так. Пока он дремал, я сел на землю, прислонясь к стволу клена. Сверху деревья и синие просветы неба создавали качающуюся на ветру сетку. Неожиданно для себя я замер и несколько минут разглядывал эту странную картину природы. Я сам чувствовал, как цепенеет мое тело, делается неподвижным взор. И в этой телесной неподвижности в подсознании рождался план действий. Это была медитация, настигшая меня. Я вошел в транс по второму правилу моего дедушки: зачарованно смотреть на небо. Когда глубинная работа мозга была завершена, все уже стало ясно. Я знал, что будет дальше. Сейчас меня, как никогда ранее, влекло полное чувство правоты всех моих действий. Через полчаса я разбудил Пауля.
  - О нашем разговоре никто не должен знать, - сказал я. - Мне надо встретиться с Мирдзой.
  - Зачем?
  - Я люблю ее. Мало ли, что может случиться... Не надо выспрашивать меня, выяснять все подробности. Разумеется, ты не вернешься на передовые позиции. Какое-то время, во всяком случае. Думаю, отдых тебе не помешает, даже с учетом твоего патриотизма? Или помешает?
  - Пожалуй, нет.
  Петерсон был настолько ослаблен и подавлен, что согласился выполнить все мои условия. Он позвонил сестре со своего мобильного телефона. Мы отправились на встречу.
  Я, более чем раньше, уверился в правоте моих действий, поскольку рандеву было назначено недалеко от Вилора. Это означало, что Мирдза находится в непосредственной близости от Спящего пса, может быть, даже рядом с ним...
  Наш путь протекал в ущелье, вдоль речки. Тут было прохладно. Ветки южных сосен и кленов почти смыкались вверху ущелья. Солнце пробиралось сквозь них, создавая на скалах мозаичные блики. Выстрелы, доносившиеся со стороны села, напоминали о бое.
  
  Мирдза не заподозрила в просьбе брата ничего крамольного. После первой их встречи, тут, в зоне боевых действий, она предполагала, что Пауль захочет встретиться с ней. Потому что она - его сестра, во-первых; оттого, что она спасла его от гибели в первый же день - во-вторых. И самое важное, - это шокирующий, метафизический смысл их встречи, который мог бы навсегда примирить их, снять все детские обиды и старые счеты. Неважно, на чьей стороне они воюют: пограничное состояние души человека на войне, открывает в нем бездны мироздания. На войне забываются все недоразумения и обиды. Обнажается только сама суть событий. Их главный, витальный смысл.
  Литовская девушка прошла все проверки у боевиков. Она была хорошим снайпером. Мирдза также была нацелена против русских, помня обиду оккупации. Она подходила подручным Спящего пса, как говориться, по всем статьям. Мирдза доказала им свою преданность с помощью винтовки. Так или иначе, сомнений у боевиков не осталось. Ее окончательно зачислили в ближний круг охраны Спящего пса.
  И в данный момент она была рядом с главарем бандитов. Она ждала брата. Мы ползли с Петерсоном вдоль речки, по ущелью, наверх. Наконец, мы выбрались на склон горы, к окраине Вилора. Я отправил Пауля на встречу, снабдив его подробной инструкцией. Он должен был сказать сестре, что здесь, на войне, пересмотрел свое отношение к ней. Он хочет теперь забыть прошлые обиды и вновь считать свою семью родной.
  Встретив сестру, он сказал ей о своем желании.
  - Надеюсь, перед лицом смерти, я имею на это право?
  Они с Мирдзой обнялись. Мирдза отошла чуть в сторонку от взвода охраны. Ей доверяли полностью и безраздельно, поэтому она смогла это сделать без всякого труда.
  - Конечно, ты можешь надеяться.
  - Как странно.
  - Что, братец?
  - Мы стали по-настоящему родными только теперь, когда мы воюем друг против друга.
  - Так всегда бывает, - сказала Мирдза, - Сначала должна пролиться кровь.
  - Скажи маме, что я... Ты ведь можешь ей позвонить?
  - Хорошо, я скажу, что мы решили помириться.
  - Навсегда.
  Я посмотрел в бинокль и увидал два джипа. В них, конечно, никого не было. Как я и предполагал, это была ширма. Бандиты справедливо полагали, что за шефом ведется охота и выставляли эти ложные мишени. Сам главарь находился в другом месте. Где он сейчас? Я повернул бинокль дальше вправо и увидал село. Там продолжался бой. Оставалось менее часа. Последние солдаты держали осаду, которая вот-вот прорвется. То, что Спящий пес уже здесь, я чувствовал.
  Вернулся Пауль.
  - Вы помирились? - спросил я.
  - Да. Теперь очередь за тобой.
  - Она меня ждет?
  - По этой тропке. Метров сто отсюда.
  И я рванул к Мирдзе - навстречу своей интуиции, судьбе и черт еще знает чему.
  
  Мы обнялись.
  - Мне очень нравится, - сказал я, - что под твоим платьем нет лифчика.
  - Под камуфляжем ты все равно ничего не почувствуешь.
  - Я не стану просить тебя снять камуфляж.
  - Только расстегнуть?
  Я гладил ее волосы. Они пахли гарью, дымом костра, сладким остатком аромата шампуня.
  - Как ты и предполагала, мы с тобой оказались по разные стороны.
  - О, это было так трудно угадать?! - улыбнулась Мирдза.
  - Что же нас ожидает?
  - Не знаю. Во всяком случае, мирного исхода я не предполагаю.
  Я вдруг подумал, что должен дать Мирдзе последний шанс. Все напряжение войны будто сковало мою способность к сочувствию. А тут, на мгновение, в душе появилась маленькая надежда.
  - Теперь, когда мы оба сделали, что хотели, мы могли бы, кажется все изменить.
  - Разве есть что-то, ради чего можно все изменить?
  Мирдза слушала меня, напряженно ожидая объяснений. Было видно, что она торопится поскорее уйти к своим. Но кто такие - свои? Горстка головорезов? Что с ней случилась? Да, она будто бы мстит за родню, которую в сороковых годах погнали в Сибирь. Но, неужели же, задача мести за высланных родственников так помутила ее сознание, что она теперь воюет на стороне, по сути дела, врагов западной цивилизации! Весь облик и повадки наемников подчеркивали их лютую вражду к той цивилизации, которую принято называть христианской. Не зря они сюда потянулись, значит, тут их место - плацдарм для наступления. Невозможно себе представить более далеких культурных миров. Нравственные ценности, идеалы свободы, фильмы, книги, музыка, все то, что окружало Мирдзу в ее жизни, - ведь это так не похоже на убогие законы и правила ее теперешних соратников!
  - Есть только одно в жизни, - сказал я, впрочем, уже не веря в чудо преображения души Мирдзы, - только одно, что достойно спасения. Конечно, любовь. И ради нее мы можем уйти отсюда.
  Если бы она согласилась, я бы ушел с ней. Мы смогли бы исчезнуть в этих колючих лесах и ущельях гор. Но она все более нервничала, и мне стало ясно, что ее заботит только одно - работа войны. Ничего другого нет в ее сознании, наполненном ненавистью. Оглянувшись назад, к позициям боевиков, она сказала, весьма холодно:
  - Изменить ничего нельзя.
  - Почему ты так напряжена? Расслабься. И отчего ты смотришь все время назад? Смотреть надо вперед.
  - Все равно некуда бежать.
  - Почему?
  - Тебе, наверное, пора.
  - Что же тебе мешает, - воскликнул я, теряя терпение. - Вон же, тропа. Там граница. Такое бывает только раз в жизни. Ты можешь спастись.
  - Мы теряем время. Но мне не хочется тебя отталкивать.
  Вот упрямство! Ну, что ж, я хотя бы попробовал, дал ей шанс, предоставил развилку на пути смерти. И не моя вина, что Мирдза не ухватилась за эту соломинку.
  - Может, мы и не увидимся, - сказала Мирдзза. - Поцелуй меня.
  Мы обнялись. И что это было за мгновение! Я чувствовал к ней нежность, переполнявшую меня. Я ощущал, как токи любви текут в наши тела.
  - Жарко, - прошептала Мирдза.
  - Это полдень.
  
  Она ушла к своим. Туда, где прятался теперь Спящий пес, ожидавший прорыва блокады Вилора. Оставалось совсем немного. И за эти минуты я должен был успеть! Я вернулся к тому месту, где оставил Петерсона. Он спал, обхватив камень. Я достал у него из кармана мобильный телефон. Тот, что оставила ему Мирдза. В нем был ее тайный номер.
  Мы спустились с Паулем обратно по ущелью. Вниз идти было намного легче. Встретив сержанта, я передал ему рядового Петерсона. Они продолжили путь вниз по ущелью. Дождавшись, пока они скроются за поворотом реки, я тут же связался с Костылиным.
  - Ну, вот, Мартын Максимович, мы и дождались.
  - Что надо делать, говори скорее!?
  - Я сделаю один звонок, запишите номер моего контрагента. - Я продиктовал. - Вы должны ударить по тому месту, где возьмут трубку. Фиксируйте его и бейте туда.
  Я набрал номер Мирдзы с телефона Пауля. Она несколько раз прокричала "алло". Приборы зафиксировали место, по которому тут же был нанесен мощный ракетный удар. Волна взрыва передалась камням. Я лежал на спине и чувствовал их дрожание. Сквозь мелкую листву южных кленов медленно плыл голубой раствор неба. Мой взор снова задержался в неподвижности на несколько минут. Мимо меня, довольно близко, пролетела бабочка. Потом она взметнула ввысь и пропала за самыми верхними листьями деревьев. Мне даже показалось, что она улетела очень высоко - туда, где я не уже не мог ее разглядеть.
  
  После ракетного удара по Спящему псу была дана команда штурмовать Вилор. Полк, все время осады, ожидавший этого приказа, выдвинулся в сторону села. Он набрал скорость и силу, поддерживаемую чувством мести. Солдаты знали, что их товарищи, в явном меньшинстве, готовили победный штурм. И ничто теперь не могло остановить атаку. Все чувство немой горечи от первых поражений, наглых выходок бандитов, насилия и грабежа, все теперь вылилось в эту штурмовую атаку. Они, не останавливаясь, стремились спасти своих, немногих оставшихся в живых товарищей. На подступах к Вилору полк начал штурмовой, непрерывный огонь, у которого не было прицела. Он поддерживался огнем с вертолетов. Этот небесный огонь вихрем сметал все на своем пути. Дома, заборы, сараи, невидимые подземные укрепления. Все село было уничтожено шквальным огнем. Боевики пытались скрыться. Это удалось немногим. Те из них, что уцелели, пробегали мимо огромной воронки, где валялись искореженные остовы машин и человеческих тел. В одном из этих останков генетическая экспертиза признала Спящего пса.
  
  Об уничтожении международного террориста - Спящего пса через три дня сообщили все агенства. Вскоре мы уже покидали гостеприимный дом и прощались с приютившим нас генералом.
  - И ты, действительно, ясновидящий? - спросил генерал. - Можете предугадывать события, видеть через стену?
  - Боже сохрани, - ответил я.
  - Как же тебе удалось все так спланировать?
  - Просто я был уверен.
  - В чем ты был уверен?
  - В том, что мир подчиняется тайным законам.
  - Что же делать нам, простым смертным?
  - Постараться заглянуть за шторки бытия.
  - И все же мы победили, - произнес генерал, без лишнего энтузиазма, впрочем.
  - Какие мы с вами победители? - сказал я с горечью. - Сколько наших погибло! Ради одного чудовища. Вы явно устали, генерал. А мне... Мне грустно.
  - Ну, что ж, тогда пора нам прощаться.
  
  Нас с Мартыном Максимовичем тайно переправили в аэропорт. Там мы перекусили. Я выпил банку джина. Меня пришлось под руки тащить к самолету, поскольку неожиданно подкосились ноги. Самолет вырулил на взлетную полосу. Редкие капли дождя стучали по серебристой поверхности лайнера. Я слушал музыку и думал: имел ли я право предавать Мирдзу? И какое наказание теперь уготовано мне за мое предательство?
  Уничтожение Спящего пса, как и взятие Вилора, произвело, что называется, фурор. Загнивающие западные демократии, вероятно, в предсмертных судорогах, кинулись обвинять российскую армию в превышении необходимой силы, в неоправданной жестокости и даже в геноциде. В недрах нашего правительства вырабатывался план ответных действий. На даче Баранца эта тема стала предметом важного разговора.
  - Слушай, что у тебя там происходит, в твоей Чечне? - спросил заместитель премьера. - Не хватало нам только обвинений в геноциде.
  Генерал ФСБ произнес:
  - Докладываю? Международный террорист Спящий пес уничтожен. А геноцид - это ерунда. Если поставлена задача победить, это не имеет значения. Все равно нас будут обвинять в превышении силы. Это естественно. Войну нельзя выиграть иначе как превысив силу.
  - Согласен, - произнес Баранец. - Но в этой истории есть и другой аспект.
  - Что ты имеешь в виду?
  - А вот что. - Баранец придвинул к генералу газету. - Тут приводится сообщение о зверском убийстве чеченской девушки. И как ни странно, произошло это в Вилоре. И что еще более удивительно, ее изуродованное тело найдено в тот же день, что и тело Спящего пса. Родители опознали свою дочь. Сейчас они вывезены в загнивающую Европу, по линии Красного Креста и уже подали иск в международный суд. Это тебе не геноцид, это - конкретика. Надо будет виновного искать.
  Петр Алексеевич сказал:
  - Я, со своей стороны, тоже могу вас порадовать. Мне передали на утверждение список военных, представленных к награде. Тех, кто участвовал в операции по уничтожению Спящего пса. Так вот, там значится некто майор Суворов. Конечно, никакой это не Суворов. Мы проверили. В общем...
  - Говори скорее! Что у тебя за привычка, крутить вола?!
  - В общем, наш друг, майор, оказывается, жив.
  - Костылин жив!? - воскликнул Баранец. - И ты в этом уверен?
  - Да. Начальство оказало ему медвежью услугу, желая отблагодарить за помощь в операции. Видимо, очень активную и результативную.
  - А ты, соколиный глаз, отследил его?
  - Получается Монте-Кристо какой-то. Все считают его погибшим, а он жив и играет в свою игру.
  - Какой еще Монте-Кристо? - удивился Баранец, кажется, вполне искренне.
  - Кино такое, "Граф Монте-Кристо", неужели не видел?
  - Кажется, видел, когда маленьким был. Хорошее кино?
  - Да.
  - Вот и у нас должно быть хорошее кино. Точнее, вторая серия.
  - Убрать во второй раз? - спросил чекист, догадываясь о намерениях Баранца. - Тривиально. И потом, ты ведь знаешь, по второму разу не казнят. Не велят уставы.
  - А мы и не будем его казнить, совсем не в этом дело.
  - Я не понимаю...
  - А что если именно его, майора Костылина, обвинить в убийстве чеченской девушки?
  Такой поворот смутил чекиста:
  - Но это же злодейство?
  - Вот-вот, убийство невинной девушки, разве не злодейство?
  - Это явный перебор.
  - Ничего, будет знать, как от государства бегать.
  Так Мартын Максимович во второй раз был принесен в жертву.
  
  В газетах история преподносилась примерно одинаково. Возле сожженного села нашли обезображенное тело девушки. У одного из жителей Вилора как раз пропала дочь. Она сражалась против федералов, то уходя из села, то возвращаясь домой поесть, отлежаться. Отец в день штурма Вилора по счастливой случайности дома не был. Узнав о страшной находке, он решил, что это его дочь. Международные организации ухватились за такую версию. Его с женой вывезли куда-то в Европу, а погибшую девушку объявили его дочерью. Был подан иск в международный суд.
  По негласному указанию Баранца в стране развернулась кампания по борьбе с преступлениями в вооруженных силах. Военные прокуроры вылавливали нарушителей. Костылин оказался очень удобным объектом. Офицером решили пожертвовать. Было объявлено, что именно он и убил ту девушку. Делу был дан ход. Офицера по фамилии Суворов, пытавшегося затеряться в Москве, быстро отыскали. Провели следствие и составили обвинительное заключение. В ходе судебного заседания решено было поместить майора на психиатрическую экспертизу в Институт поведения человека.
  
  
  
  
  
   Третья тайна
  
  
  Мы расстались с Мартыном Максимовичем в московском аэропорту и потом не виделись несколько недель. За это время его, под вымышленным именем "Суворов", успели франтовски наградить, а вскоре отдали на заклание. О предъявленном ему обвинении и помещении его в Институт на экспертизу я узнал позже, из газет. Надо было действовать. Он стал мне духовно близок, мы многое пережили вместе! Я решил, во что бы то ни стало, помочь ему. И то, что я узнал, убедило меня: никакого реального "дела" нет. По своим каналам, которые теперь у меня появились, я познакомился с результатами генетической экспертизы чеченской девушки. Ее провели нелегально честные офицеры. Они вывезли часть останков в одну немецкую генетическую лабораторию. В лаборатории сравнили биоматериал чеченских родителей, потерявших дочь, и ДНК трупа. Ничего общего! Но я и до экспертизы был уверен, что убитая девушка - это Мирдза Петерсон. Я передал своим друзьям информацию о матери Мирдзы. Ее разыскали, и она предоставила частички своей кожи для генетического анализа. После сравнения данных моя версия подтвердилась: девушка, убитая в селении Вилор, оказалась ее дочерью - Мирдзой Петерсон.
  Майор, конечно, никого зверски не убивал. Мартын Максимович Костылин, сейчас был только функцией, всего лишь объектом сделки. На него можно было повесить любую собаку, и он должен был все это терпеть. Боже милостивый! Ведь на него обрушивается удар с двух сторон: со стороны закона и тайной силы правителей. Суд обвиняет его в убийстве, совершенном с особой жестокостью, а сила правителей такова, что может уничтожить его в любой момент. Куда же ему деваться?
  Психиатрическое освидетельствование майора проводил Глумов, бывший когда-то моим экспертом. Теперь он занимает в Институте поведения человека высокое положение. А руководителем Института недавно стала Ольга Митурич, супруга прежнего директора Картмазова, тоже моего старого знакомца. Я помнил ее: она покупала Картмазову сердечное лекарство. Назначение на директорскую должность произошло гладко. Юная карьеристка была избрана ученым советом единогласно.
  
  Она приехала в Москву из Сибири. В северном селе, где еще отбеливают холсты незабудкой, жила девушка Ольга Митурич. В школе она была отличницей, легко и естественно стала секретарем комсомольской организации. Суровая природа закалила ее. Она никогда не давала себя в обиду. В семьдесят втором году сразу рванула в Москву, поступила в медицинский институт. После его окончания осталась в столице, работала гинекологом. Из секретарей комсомола больницы перешла в секретари парткома. Однажды пришлось ей участвовать в разборе дела одного диссидента-врача. Она вела собрание. Этот акушер был членом хельсинкской группы, выступал за права человека. На одном партийном собрании разбирали его дело. Он сказал, что в СССР нет демократии. Как же так, спрашивали его коллеги? Он отвечал: вот, в Америке, например, президента выбирают всем народом, а у нас!? Показушное голосование с пивом и бутербродами в буфете.
   - Да он просто невменяем! - заорал кто-то из зала.
   - Что вы на это скажете? - спросила Ольга Митурич у акушера.
  Акушер сказал:
   - Плевал я на ваши законы.
  Ольга сказала:
   - Спасибо. Считайте, что вы уже на психиатрической экспертизе.
  Акушер спросил:
   - Уж не думаете ли вы, что вам удастся сделать из меня сумасшедшего?
  На врача завели дело. По постановлению следователя, этого доктора поместили на судебно-психиатрическую экспертизу. Митурич решила стать психиатром. Медики часто меняют специализацию. Ольге очень хотелось изучать душевные страдания. Она прошла трехмесячные курсы душевных болезней, по окончании которых попросилась на работу в институт Поведения человека. Здесь проводились экспертизы психической вменяемости.
  В московском горкоме партии вопрос с Митурич был решен положительно. Ольга стала судебным психиатром. Вскоре подошел срок экспертизы того акушера, диссидента. На заседании судебно-психиатрической комиссии диссидент вел себя надменно.
  Ольга обратилась к нему:
   - Вы участвовали в издании подрывного журнала "Соловецкий камень". Вы полагали, что вам удастся свергнуть советскую власть?
  Подэкспертный ответил:
   - Конечно, нет. Но очень хотелось.
  Митурич спросила:
   - Объясните нам, почему?
   - Видите ли, - ответил акушер, - мне противно быть похожим на вас.
   - Отчего же?
  Диссидент пояснил:
   - Вы лишены многих человеческих качеств. Вы функция, механизм. В вас мало энергетики, чувства. Вот я, например, абсолютно уверен, что вы в свои годы еще не спали с мужчиной.
  Ольга вспылила, немного поспешно впрочем, и оттого выдала свой скрытый комплекс:
   - Вы уверены, что вас это касается?!
   - В ваши годы не иметь любовника! - продолжал, смеясь, диссидент, довольный уже произведенным эффектом.
   - Что он говорит!? - воскликнула Ольга и как-то растерянно оглядела членов комиссии, будто ища у них защиту.
  Диссидент торжествовал. Конечно, думал он, такая дама не спала с мужчиной. Не могла спать, по его мнению. Митурич была, как полагал диссидент, "синим чулком". Он и подумать не мог, что на самом-то деле Ольга была в близких отношениях с директором института. И все об этом знали. Пелена страха и ненависти застила акушеру глаза. Он презирал советскую власть. А между тем в глазах членов комиссии блестела ирония. Все знали, что Ольга спала с директором ради продвижения по службе. За какие-то два месяца она взлетела от простого младшего научного сотрудника до руководителя отдела психозов. Разумеется, такое не могло произойти даже по протекции горкома партии.
  
  В институте Поведения человека все решал директор. Тот седой профессор, Картмазов, что проводил мне экспертизу. Руководитель еще советской закваски. Он был стар и сед. Прошел войну. В первый год работы в институте, на одном из заседаний, Ольга положила руку ему на бедро. Она долго водила пальцами под толстым животом, затем расстегнула ремень... Она действовала неумело. Картмазов ободрил и успокоил ученицу, шепнув ей на ухо:
   - Ищи лучше. Должон быть!
  Потом, в спальне его кабинета, за стеной с портретом Брежнева, Ольга завершила бесстрашную комбинацию, доведя старика до оргазма.
  Диссидент - акушер ничего этого не знал. О, наивные советские диссиденты! Им всегда казалось, что психиатры заодно с агентами госбезопасности, спят и видят, как бы упечь их в психиатрические тюрьмы. На самом деле психиатры заботились о диссидентах. Вместо тюрем они искали для них гуманистическую альтернативу - психушки. И, конечно, они были такими же циниками как все советские люди. Самоотверженный поступок сибирской комсомолки был в порядке вещей. Ольга знала, что весь институт в курсе причин ее карьерного взлета. В глубине души она гордилась собой. Поэтому слова диссидента-врача оскорбили само ее существо. Если бы ее назвали продажной женщиной, обида не была бы столь острой. Но диссидент задел ее за живое, тронул самый сокровенный ее комплекс. Советский! Он усомнился в способности Ольги сделать карьеру, переспав с начальником.
  Акушера признали невменяемым, направили на принудку со строгим наблюдением. Закололи аминазином, превратили в зомби. На его счастье, наступил 1985 год. Перестройка. Открылись ворота психиатрических тюрем. Он вышел из больницы, сделался героем. Ольга стала женой Картмазова, его последней музой. Она поселилась в двухэтажной квартире директора. Седой профессор не мог совершать полноценных сексуальных действий. Его хватило на два - три оргазма за всю историю их замужества. Потом - только жалкие имитации.
  Во времена перестройки бывшие советские репрессивные психиатры превратились в поборников свободы личности. Ольга стала в первые ряды борцов с перегибами брежневско-андроповской карательной психиатрии. Она публиковала истории болезни диссидентов. Каялась, признавала ошибки прошлых экспертиз над ними. В личной жизни Ольга переживала хронический стресс. Картмазов мог прервать карьеру Ольги, или сильно помешать ей. Она проводила со стариком все вечера. Читала ему газеты, книги по психиатрии, советовалась по поводу научных статей. Но в этом двухэтажном раю ей было скучно. Хотя и денег у нее много. И хороший ремонт, и дорогая мебель... Дом в центре, подъезд с консъержем. Для Москвы конца восьмидесятых годов прошлого века - шикарные условия. Но в ней жила и болела неразгаданная тайна секса, которая скворченком билась в ее сердце. Того секса, что основан на сильной любви.
  Ольга совершила, как бы сказать, самосовращение. Надо было отдаться начальнику, и она это сделала. Первое знакомство с половыми органами мужчины произошло не вполне добровольно. Нет, конечно, и по ее желанию тоже, но больше по железной необходимости. И это были органы Картмазова. Ее никто не принуждал, сама жизнь заставила ее совершить над собой насилие. С того момента началось раздвоение личности. Митурич - властный директор, с одной стороны, и мятущаяся истеричка - с другой. Она страстно ждала любви. Переспав с Картмазовым, Ольга стала ненавидеть мужиков и хотеть принца. Да ведь и ее двойственное отношение к советской власти имело ту же природу. Она ненавидела диссидентов, но была вынуждена принять демократию и каяться в грехах советской карательной психиатрии. Она обещала выпустить оставшихся в психушках диссидентов, открыть старые архивные истории болезни известных антисоветчиков, признанных невменяемыми и отправленных в психиатрические больницы.
  В это сложное для ее душевного здоровья время Ольга страдала бессонницей. Она, хотя и была материалисткой, но в глубине души понимала, что транквилизаторы ей не помогут. В лучшем случае, они на время затормозят ее ночное сознание. Узнав, что в Москве есть курсы дзэн, она решила попробовать. Ольга посещала тайком от всех эти занятия в течение недели. Леня, ее тренер, провел с ней ускоренный семинар. Он дал ей советы, как себя вести в дальнейшем. Прощаясь, Леня спросил, готова ли Ольга к смирению. "С чем я должна смириться"? - спросила она. "С тем, - ответил тренер, - что в жизни нет ничего важнее удачного секса".
  И тут случилось! Она сошлась с доктором по фамилии Глумов. Тем самым, что вел мое экспертное дело, был моим экспертом. Он тоже в свое время приехал из провинции. Молодой человек узнал о прошлом Ольги. О том, что она сама с Севера, как и он. Представился таким хорошим мальчиком, стремящимся возродить психиатрию. Ольга загорелась им. Сначала сугубо научно, а потом и чувственно. Она вспомнила давние слова диссиденствующего акушера про ее асексуальность. Неужели он был прав, и она не может вызвать сексуального порыва у молодого человека?
  Она пригласила Глумова вечером в свой кабинет и завела в спальный отсек. Она сказала ему, что готова стать научным руководителем его диссертации. Естественно, прохождение диссертационной работы при этом гарантировано на все сто процентов. Они попили чайку; Ольга поухаживала за молодым карьеристом, наполняя его чашку и подавая печенье. Ей нравилось непосредственность психиатра. Он хоть и не говорил напрямую о желательности ее протекции, но это как бы вытекало из всего его облика и манер. Учтивых, заискивающих и вместе строгих, каких-то... недетских, почти мужских.
  
  Через месяц они опять уединились в спальном отсеке. Волна жара пробежала по всему ее телу. Впервые в жизни! Ей вдруг страстно захотелось обнять земляка, прижаться к нему. Впервые она почувствовала какую-то почвенную, истовую тягу к мужчине. Порыв не чета тому, что был в контакте с Картмазовым.
  Она сказала:
   - Я ненавижу Картмазова!
  Молодой человек решился задать Ольге пикантный вопрос.
   - Как же вы могли?
   - Как я могла!? - Ольга вскрикнула, готовая взорваться возмущением, но тут же замолчала. - Ты хотел спросить... об этом?
   - Об этом.
  Собственно, данная тема муссировалась всеми сотрудниками института в открытую. Содержательно здесь не было никакой тайны. Собеседников теперь будоражило другое, именно, отношение к этой тайне. Да, она спала со стариком ради карьеры. Позволяла дряхлому коммунисту слюнявить свое тело, мять его скрюченными деревянными пальцами, вызывая у себя остатки потенции. Старичкам, конечно, полезна такая гимнастика, она возвращает на время жизненные силы. Но и Ольга получила все, что хотела. То, о чем могла мечтать провинциалка из Сибири, приехавшая завоевывать Москву. Все об этом знали, толковали и принимали как должное. Почему же сейчас Ольга вспылила? Отчего в спальне большого директорского кабинета воцарилась в этот миг напряженная тишина?
  Дело в том, что Ольга полюбила молодого психиатра. Вся боль невыплаканной судьбы сфокусировалась на его черных, в голубизну, слегка подвитых волосах, сильных мужских руках. Все заиндевевшее женское тело сибирячки, истомленное физической бездеятельностью, сексуальной безмятежностью, рвалось в неистовый шторм, навстречу оргазму. Она долго ждала момента. Наконец, он настал. Вековое, глубинное предназначение женщины ревело в ней в этот миг! Может, она сумеет даже родить ребенка?! Казалось, предгрозовая искра прошла между двумя людьми: всесильной дамой и молодым Глумовым. И в этой искре, в этом стальном свете отразилось нежное личико слабой женщины. Такой ее никто не видел. Только он, Глумов, приобщился к ее тайне. Он знал теперь, что Ольга ждала любви.
   - Ты хотел спросить о сексе с Картмазовым? О моем циничном поступке?
   - Успокойся, я не морализатор. И вообще, могут быть и другие объяснения...
   - Нет, все именно так, как ты думал. Все гораздо проще. Я намеренно отдалась старику. Я грязная и продажная!
   - Зачем вы..., - с явно искусственной жалостью в голосе произнес Глумов. - Бывает, девушки влюбляются в стариков. Например, в Бунина, Тютчева, Гете...
   - Милый мой, такого не бывает. Мы с тобой психиатры, мы знаем это.
   - Да, конечно. Значит, вы сделали это ради карьеры?
   - А ты думал, у меня геронтофилия? Ты меня осуждаешь?
   - Нисколько! Если бы вы не решились на этот шаг, нами, чего доброго, руководил бы какой-нибудь ученый сухарь. Было бы очень скучно, а так...
   - Что так?
   - Да нет, ничего...
  Ольга закурила.
   - Я переспала с Картмазовым, стала его женой и спасла институт от скучной научной жизни. Вами теперь руководит баба, со всеми своими слабостями вроде любви к мальчикам.
   - А это уже педофилия...
  Ольга пересела на кровать.
   - Я нуждаюсь в ласке, мужской любви, тепле. Это так просто! Так понятно! Неужели я должна объяснять тебе, что делать!?
  Молодой психиатр, стоявший у стены, сел к ней на кровать.
   - Пожалуйста, сделай это! - попросила Ольга.
   - Я не могу.
   - Почему? Не заставляй меня унижаться, прошу тебя!
   - Дело в том, что...
   - Что мешает тебе?! Какая проклятая философия тебя останавливает?!
   - Философия ни при чем. Тут что-то...
   - С совестью? Ты не должен так думать. Я люблю тебя, вернее... Мне больно. - Ольга сжала ставшими вмиг хрупкими пальцами кофточку у себя на груди, принялась растирать ее. - У меня тоска. Она сжигает меня изнутри. Мне надоел Картмазов. Я хочу почувствовать мужскую силу, власть. Я была лишена этих ощущений. Мы психиатры, мы знаем, как это необходимо человеку! Почему ты медлишь? Твоя диссертация...
  Глумов сказал:
   - Но утверждение уже прошло...
   - Да, проклятый! Теперь я не смогу остановить ее. Не смогу шантажировать тебя, вымаливая любовь. Но сделай это ради меня!
   - Я постараюсь. Вам не придется краснеть на ученом совете...
   - Да замолчи ты со своей диссертацией!
   - Я сам напишу весь текст, сделаю все расчеты...
   - Хоть раз в жизни забудь о расчете! Займись со мной любовью прямо сейчас.
   - А здесь... никого нет?
   - Нет и быть не может.
   - Я не могу... без презерватива.
   - Зачем тебе эта резинка? Может, ты боишься ответственности за ребенка?
   - У меня невроз. Боюсь заразиться.
  Ольга встала, подошла к выключателю и добавила света. Она выпрямилась, поправила платье и... как-то сразу расклеилась. Они расстались.
  
  Дома ее ждал Картмазов. Он спал. Ольга смотрела на его лицо, рассеченное глубокими, как порезы, морщинами. Ей стало невыносимо тяжело. Безысходность навалилась на нее всей глыбой погубленной любви. Рядом валялась клизма, пузырьки от лекарств, термометр. Она приоткрыла тело мужа. Трусы резинкой врезались в его пергаментный живот. Разило аптекой. Картмазов ровно дышал, а Ольга задыхалась от ненависти.
  "Он прав, этот юный циник, - подумала Ольга. - Именно так и следовало со мной поступить! Я жестоко наказана. Уж лучше бы не просыпалось во мне чувство любви! Лучше не возникало бы никогда больше страсть к мужчине! Что же теперь? Окончательно превратиться в ученого сухаря? Кажется, у меня нет иного выхода. Еще одно любовное страдание я не вынесу. Ведь кто я теперь? Продажная! Сотрудники заискивают передо мной, ищут моего расположения, только потому, что зависят от меня. А в душе они все меня ненавидят".
  Ольга зашла в ванную комнату, села на краешек джакузи и включила серебрянный кран. Вода быстро наполнила изящную, яйцеобразную купель. Она лежала в ванне; рука свисала вниз, к полу. Она открыла косметичку и достала оттуда острую пилку. Занесла ее над синей жилкой предплечной вены... Опомнилась от острого омерзения, будто кто-то услужливо поднес к лицу ватку с нашатырем. Она увидела себя со стороны: голое тело наполовину в воде, свисающая рука, из которой капает кровь вскрытой вены... Пошло, нелепо!
  Она была одна в этом доме. Да, да, именно одна, даром, что на постели красного дерева лежал ее муж. Тут все из красного дерева! Все дорогое, изящное, итальянское, шведское. Что же теперь делать? Главное, некому жаловаться. Сама избрала этот путь: выгодно жениться, подложить себя под начальника. Кой черт мне теперь эта карьера! Что толку от моего положения, от моей власти над людьми, от моего богатства! Где-то она слышала одну замечательную фразу... Надо вспомнить. Вот она: если ты имеешь все, но любви не имеешь, значит, ты - кимвал звенящий.
  Молодой психиатр защитил свою диссертацию. Она по-своему любила его, продвигала по службе. В своем роде он ведь тоже "переспал" с ней, потешил ее сексуальную сферу, пусть не в половом акте, так на уровне чувств, интеллектуальных метаний. Она даже была ему благодарна. И потом, он был носителем ее тайны, тайны страданий невыплаканной любви.
  
  Пришли иные времена. Двадцать первый век. О демократах забыли. Теперь стало неловко вспоминать о диссидентах, об их подвиге, их страданиях в психиатрических тюрьмах. Митурич корила себя за глупость, за то, что она в порыве инфантилизма, каялась в преступлениях карательной психиатрии. Теперь диссиденты снова попали в разряд полусумасшедших, врагов, придурков, место которым в психушке, на нарах или гнилом западе.
  Жизнь послала Ольге новое испытание. К ней в институт направили майора из Чечни. Его звали Мартын Максимович Костылин. Бедняга проходил судебно-психиатрическую экспертизу на предмет душевной вменяемости. Официальная версия гласила, что майор совершил зверское убийство. В бою погибли его боевые товарищи. Он озлобился, месть сжигала его изнутри. В момент штурма села разведка донесла о снайпере. Его обнаружили в подвале: оказалось, это была девушка. Она плюнула в лицо майору, а у него, между прочим, дочь - школьница! Что-то замкнулось в полном мести мозгу военного. Он приказал вывести снайпершу в поле, там лопатой порвал ей промежность и проткнул матку. Она материлась, покуда ее не убили выстрелом из пистолета и не зарыли в землю. Родители снайперши, трактористы, обнаружили пропажу дочери. И надо же такому случиться, пошла кампания защиты мирного населения. И майора решили наказать. Оставшиеся в живых жители села узнали его и показали, что именно этот человек наиболее отличился при штурме. Из мириады жестокостей войны прокуратура выбрала этот случай, вцепилась в этого несчастного и провела подробное расследование. Теперь Костылин доставлен на экспертизу в институт поведения человека.
  Он говорил всем, что не совершал инкриминируемых ему действий. Знали об этом и его командиры, и военные прокуроры, составившие заведомо ложное заключение. Вся эта версия была полностью придумана для показательного судебного процесса. У Митурич сложилось впечатление, что майор, в момент преступления, был невменяем и поэтому обо всем забыл. Так и решили на первой экспертизе. Правозащитники подняли вокруг этого дела шумиху. Как так? Убийца признан невменяемым! Началась газетная травля. Из правительства пришла директива провести повторную экспертизу и признать офицера вменяемым. Логика правозащитников была такова: если он невменяем, его нельзя посадить в тюрьму, значит, он должен быть вменяем.
  Решить данный вопрос поручили одному известному адвокату, консультанту правительства. Он вошел в кабинет Ольги и воскликнул:
   - Неужели опять психические симптомы? Опять выдумки про шизофрению!
  Адвокат дышал дорогими духами. Она сразу узнала его, а он тут же вспомнил ее. Перед ней сидел тот самый акушер, бывший диссидент из хельсинкской группы, редактор подрывного журнала "Соловецкий камень".
  Он был упоенно спокоен и уверен в себе.
   - Должен сказать, я благодарен вам.
   - За что же?
   - Ваши разоблачения карательной психиатрии ускорили мой выход из психушки. В восемьдесят седьмом меня признали неопасным для общества и выпустили.
  Ольга вспомнила старую обиду и спросила диссидента:
   - Вы, по-прежнему, считаете меня сухарем, черствой, не способной к сексуальным контактам с мужчинами?
   - Пожалуйста, не вспоминайте об этом! Я погорячился тогда. Сами понимаете, стресс... Теперь я адвокат, советник правительства.
  Ольга улыбнулась:
   - Вы абсолютно здоровы... психически.
  Акушер весело засмеялся:
   - А вы сомневались!
  Ольга сказала:
   - Итак, к делу.
  Бывший диссидент сказал:
   - А дело совсем простое. Мы уверены, что известный нам офицер был вменяем.
  - Кто это мы? - спросила Ольга.
  Отвергнув ее вопрос, адвокат произнес, сухо и строго:
   - Надо провести повторную экспертизу.
   - По-вашему, майор вменяем? Странно.
   - Что странно? - Адвокат спросил разрешения закурить. Он также предложил сигарету Ольге.
  Она сказала:
   - Мы вновь сидим друг перед другом. Теперь вы мне почти ровня...
   - Почти?
   - Вы, может, немного повыше.
   - То-то.
  Ольга продолжала:
   - Когда-то мы признали вас невменяемым и тем самым спасли от заключения. Без нашего вердикта вас бы посадили в тюрьму и мучили бы там. Ваша невменяемость - была вашим спасением. Почему же теперь вы противитесь тому, чтобы майор тоже был признан невменяемым? Ведь такой вердикт спасет его от тюрьмы!? Разве это не гуманно? Подумайте, вы же правозащитник?!
  Адвокат сказал:
   - Мы в принципе против заключения о невменяемости. Понимаете, в принципе! Как это противно природе человеческой!
   - Простите?
   - Ну, как же, ведь все люди свободны. Никто не имеет права лишать нас свободы выбора! Экзистенциальной свободы в понимании Сартра, Хайдеггера, Ясперса. Любой человек свободен в выборе своих поступков! Нельзя отнимать у него это право. Право на поступок. Когда это кончится!? Сначала нас, диссидентов, мучили, теперь вот, майоров...
  Ольга подошла к окну. Она курила, сбрасывая пепел в цветочный горшок.
   - Я что-то не пойму вас, - удивилась Митурич. - Вы защищаете майора - убийцу!?
   - Пора прекратить практику признания людей невменяемыми, лишения их свободы воли, оскорбления их человеческого достоинства! Каким бы злодеем этот майор ни был, нельзя говорить, что он невменяем. Нельзя оскорблять его. Вспомните Ясперса: существование - есть свобода!
   - Да, но тот же Ясперс полагал, что само существование неизбежно ведет к поражению. Только смерть, то есть конечность человеческой жизни, открывает ее божественный смысл. Чтобы понять всю глубину жизни, надо пройти через смерть.
   - Чтобы понять глубину жизни, надо иметь недвижимость в Германии, или Франции, поближе к Альпам, Пиренеям. Давайте не будем о грустном...
   - А мне не грустно совсем. Мне хватает дачи в Малаховке. Итак, чего же вы хотите? В вашей власти принять любое решение, позвонить, приказать. Теперь ваше время.
   - Ну, наше или ваше время... Дело совсем простое. Единственный человек, который нам реально мешает, это Картмазов. Бывший директор института поведения человека, ваш муж.
   - Не понимаю, как он может вам помешать? - спросила Ольга.
   - Он знаком со многими влиятельными людьми. Мне стало известно, - сообщил адвокат, - что Картмазов говорил со своими знакомыми об этом майоре. Он доказывал, что майор невменяем.
   - Ему поверили?
   - Охотно!
   - Не может быть?
   - Уж я знаю!
  Советник подошел к окну и стал рядом с Ольгой.
   - Необходимо заставить Картмазова замолчать.
   - Это трудно, он старый советский волк...
   - Кому как не вам, его жене, сделать это?
  После разговора с советником правительства Митурич направилась в отделение, где пребывал Костылин. Врачи ушли домой. Сестра сказала, что подэкспертный привязан к кровати и заколот аминазином. Намедни он проявил буйство, угрожал расправой, и его пришлось фиксировать. Ольга попросила оставить ее в палате одну. Она подошла к Костылину. Тот лежал на спине, руки его были коротко привязаны к кровати двумя полотенцами. Он громко сопел, находясь в глубоком лекарственном сне. Ольга откинула простыню. Округлый живот майора ходил ходуном в такт его порывистому дыханию. А как он рубал бандитов! Умерщвлял их плоть! Она дотронулась холодной рукой до его щеки. Неужели, подумала Ольга, я властвую только над стариком Картмазовым, да привязанным, усыпленным офицером! Перед ее мысленным взором, помимо ее воли, проносились красочные картины: она видела, как военный бьет лопатой вражеского снайпера, переворачивает ее на живот, лицом вниз, и вставляет ей древко в задний проход. Она почувствовала, как сама становится той снайпершей, ее телом и сознанием. Она стала чувствовать всю боль снайперши, ее умирание от ударов военного, и это знание, это чувство возбуждали ее. Такого с ней никогда еще не было. Она погружалась в сладкую истому оргазма, в невообразимо приятный океан неги. Она падала в фантастическую бездну греха, и этот грех казался ей смыслом всей Вселенной. Ольга испугалась. Она была психиатром и прекрасно знала: нарастание оргазма от созерцания мучений есть садизм, половое извращение. Но она счастлива! Прекрасное не может быть болезнью!
  
  Она вернулась домой поздно. Картмазов не спал. Он сидел на кухне и пил чай с бальзамом. Он ждал ее.
   - Посиди со мной, - попросил старик Ольгу.
  Она села, откинув голову назад, закрыла глаза.
  - Ты должна мне помочь, - сказал старик.
  - У тебя опять болит сердце? Анангикор лежит на твоем ночном столике.
  - Я знаю, матушка. Но для меня теперь очень важна духовная поддержка. Я надеюсь, что ты будешь со мной в моей борьбе.
  - Ты скоро сдохнешь, - тяжело выдохнула Ольга.
  Ей стало легче. После оргазма в палате, она поняла тщету всех своих усилий. Испытав оргазм, она заглянула в щель космоса. Какие еще радости жизни могут сравниться с этим!
   - Одно мое слово, - бубнил Картмазов, - и ты вылетишь из директорского кресла.
   - Шучу, - сказала Ольга. - Я очень устала.
   - От вранья? Ведь ты прекрасно знаешь, что этот майор невменяем. Он не мог отдавать отчет в своих действиях.
   - Сегодня приходил советник правительства. Он потребовал признать майора вменяемым.
   - Сволочь! - воскликнул Картмазов. - На дачу в Альпы захотелось. Бывшему диссиденту не терпится стать миллионером, акционером Газпрома. Теперь он святее папы римского! Ненавижу демократов! Это самые подлые существа на земле. Им родного отца предать, что выпить стакан воды.
   - Значит, ни шагу назад?
   - Ты не со мной? Ты меня предашь? Признаешь его вменяемым?
   - А ты будешь выступать против такого решения?
   - Да, и я буду стоять до конца. Майор защищал целостность нашего государства. А на войне, как на войне. Там другие понятия жестокости, смелости. К тому же, наша армия плохо оснащена, потерян дух, в казармах - беззаконие. А майор воевал. Честно воевал. Поэтому и не мог думать о жалости. Он испытал порыв ненависти, и, конечно, его сознание изменилось. Он ничего не видел, кроме ненависти к врагу. Настоящий боец немного шизофреник.
   - Как диссидент?
   - Только гораздо сильнее и глубже. Тут дышит почва и судьба.
  Митурич вступила в новую пору своей жизни. Она впервые узнала оргазм, и теперь желала его повторения. Она не теряла надежды и решила объясниться со своим земляком. Ольга предложила Глумову поужинать в дорогом ресторане. Она пообещала сделать его своим заместителем. После ужина они направились в одну пустую квартирку. Там произошла их половая близость. После акта они закурили, и Ольга спросила Глумова, отчего он так быстро согласился переспать с ней?
   - У меня был длительный период воздержания, - сказал молодой психиатр.
   - Вот оно что? Ты долго ни с кем не трахался и с голоду набросился на меня. А если серьезно?
   - Ну, если серьезно... Принеси, пожалуйста, кофе.
  Ольга приготовила кофе, а психиатр принял душ. Потом они сели на кухне.
  Он сказал:
   - Вот чем мне не нравиться все это... Каждый раз надо ходить подмываться.
   - Да, это ужасно.
   - Завтра комиссия.
  Она сказала:
   - Будем во второй раз решать судьбу Костылина. Тебе было хорошо со мной?
   - Нормально. Надеюсь, это не в последний раз?
   - Хочешь стать моим заместителем?
   - Майор будет вменяем?
  Земляк был неучтив, но он знал свои интересы.
   - Тебе не все равно? - спросила Ольга.
   - Если завтра он будет признан вменяемым, я стану твоим любовником. - Глумов сделал глоток кофе, с таким наслаждением, будто он выпил эликсир блаженства. - Ты ведь хотела этого, не правда ли? Я молод, хорош собой...
  Ольга воскликнула в полном отчаянии:
   - Тебя подсунули!?
   - Перестань, ты ведешь себя, как институтка. Меня попросили ускорить это дело. Костылин должен быть признан вменяемым.
  Ольга подошла к окну и сказала:
   - Картмазов будет возражать против такого решения. Он введен в члены комиссии.
   - Я в курсе, - сообщил Глумов. - За ним стоят влиятельные люди.
  Он, действительно, многое знает, этот юный жеребчик, подумала Ольга.
   - У тебя есть целая ночь, - сказал Глумов.
  Он зашел в спальню, порылся в своем кейсе и вернулся на кухню.
   - Мои друзья помогли запастись этим снадобьем. - Он положил на стол маленькую капсулу. - Без цвета, без запаха. Открываешь капсулу, незаметно высыпаешь содержимое. Он стар, никому не нужен...
   - Но это же... злодейство! - воскликнула Ольга, негромко, а скорее обреченно.
   - Это в наших общих интересах.
  Ольга чувствовала, что не сможет отказать Глумову в его просьбе.
   - Одно условие: скажи своему гэбью, чтобы сегодня ночью они отключили видеонаблюдение.
   - Это само собой.
  Он согласно кивнул, подал ей руку. Они бросились на кровать и пустились в вихрь сладкого, запретного греха.
  
  Наутро стало известно о смерти выдающегося советского психиатра Картмазова. Он умер смертью праведника, во сне, от сердечного приступа.
  Подошел срок повторной экспертизы майора Костылина. Перед заседанием комиссии Ольга навестила его в палате. Тот сидел на краешке кровати, запахнувшись в халат.
   - Я директор, - представилась Ольга. - Я могла бы...
   - Вступиться за меня?
   - Признать, что вы были невменяемы. Это, пожалуй, в моих силах.
   - Сомневаюсь.
   - Тогда, в момент убийства снайперши, вы не помнили себя, не отдавали отчета в своих действиях, верно?
  Он сказал:
   - На войне как на войне. Но я ничего не помню. А была ли снайперша?
  Она сказала:
   - Может снайперши-то и не было...
   - Что?
   - Я могу доказать вашу невменяемость.
  Он сказал:
   - Сожалею, но мне нечем заплатить.
   - Вы и так дорого заплатили.
  Губы Ольги дрожали.
   - Я должна что-то сделать для вас.
   - А мне и так хорошо.
  На комиссии мнения ученых разделились. Впервые на столь важном мероприятии не было Картмазова. Члены комиссии почтили его память.
  Глумов, следуя традиции, пил чай. Костылин сидел на стуле посреди кабинета.
  - Я убежден, что действия подэкспертного были вполне адекватными, - сообщил Глумов свое заключение, и тут же поправил себя: - Я хотел сказать, логичными. Точнее, он отдавал себе отчет в них...
  - Да, не волнуйтесь вы так, - произнес седой старик, ученый, давний друг бывшего директора. - Мы не салаги. Нам все ясно. Майор должен быть вменяем, не так ли?
  - А вы не согласны? - спросила Митурич.
  - Нет, не согласен - спокойно ответил старик.
  - Может быть, вы расскажете нам...
  - Охотно. Вот, почему, как вы думаете, он был так жесток? Я вам скажу. Кто делает свою работу на войне, тот знает: не просто мужество, а жестокое, слепое и свирепое мужество побеждает. Он знал это, потому и убил. А вот если бы он этого не сделал, то не выиграл бы войну. Точнее, мы не выиграли бы. Виноват не он. Этот офицер просто правильно делал свою работу.
  Глумов воскликнул:
  - Ну, вот! Вы сами и сказали: правильно повел себя. Правильно. Значит, был вменяем.
  - Это ведь не соседа в пьяной драке пырнуть, - произнес старый профессор. - Тут наступает сильнейшее напряжение! Подумайте, человек переступает через нравственный закон. Ему приказали победить, и он переступает. Подобная душевная травма не может пройти бесследно. Она, конечно, приводит к сильному стрессу, сильному душевному волнению. В таком состоянии твои действия могут выйти из-под контроля сознания. Именно это и произошло с Костылиным. Итак, я утверждаю, что наш подэкспертный невменяем и нуждается в хорошем лечении. - Старик помолчал несколько секунд, а после крикнул в отчаянии: - А вы хотите его в тюрьму... Носом. Носом!
  Все решал голос Ольги. Когда пришла ее очередь, она зажгла сигарету, сделала длинный выдох синеватого дыма и произнесла, очень важно: "Хорошо, я согласна". Майора признали вменяемым. На основе этого решения суд определил ему срок заключения: десять лет.
  Ольга продолжала руководить институтом. Глумов стал ее заместителем. Он переехал в бывшую квартиру Картмазова.
  
  В газетах сообщили о завершении психиатрической экспертизы над майором Костылиным. Это была расправа, совершенная руками врачей, я не сомневался в этом. Раньше диссидентов как невменяемых отправляли в психиатрические тюрьмы. А что же происходит сейчас? Обвинение целиком надумано, я знаю это. Оно основано на показаниях родителей пропавшей чеченки, а те хотели большой компенсации в Гааге. Прокуроры состряпали дело в рамках лживой кампании. Но, допустим даже, что все было так, как говорится в обвинительном заключении. Только допустим! И каковы же следствия? Ведь по всем формальным признакам такой офицер должен считаться потерявшим на войне рассудок. Но его, вопреки всякой логике, признают вменяемым и отправляют в настоящую тюрьму. Под громовое молчание правозащитников. Даже не будучи искушенным в вопросах психиатрии, я понимал неправедность вердикта психиатров.
  Но самое главное: никто не хочет знать, что убитая девушка не была чеченкой, дочерью чеченского тракториста. Мне неприятно признаваться в этом, но тело, найденное возле селения Вилор, вмещало душу Мирдзы Петерсон, соратницы боевиков. Она была уничтожена в радиусе действия ракеты, выпущенной по моей наводке. Это неудивительно, она состояла в охране Спящего пса и постоянно находилась рядом с ним. Она должна была погибнуть в ходе ракетной атаки на Спящего пса. В этом, между прочим, и состоял мой расчет.
  Я попросил дядю Леню свести меня с Глумовым. Как никак, Глумов проводил мне экспертизу перед призывом. Я с ним общался в переломный момент жизни. Его роль в моей судьбе значительна. Он тогда, по-своему, хотел мне помочь. Пускай за мзду. Я и сейчас не исключал возможности подкупить Глумова. Теперь, когда он стал заместителем директора, размер гонорара, конечно, вырос. Мне казалось неправильным самому искать его. А вот встретиться с ним по рекомендации очень хотелось. И я знал, что фигура Лени была тут незаменимой; тренер пользовался хорошей репутацией. Глумов, если получит рекомендацию от Лени, будет со мной посговорчивее.
  
  Мы встретились с Глумовым в кофе-хаус.
  - Мы, кажется, знакомы? - спросил Глумов, увидав меня.
  - Несколько месяцев назад вы сказали, что у меня лицо музыканта. К сожалению, добавили вы, музыканты тоже служат в армии.
  - Ах, это вы!
  Он вспомнил бывшего своего подопечного. Строптивого паренька с повышенной сенсорикой.
  - Мне посчастливилось, я не ранен, не искалечен. Только истощен немного.
  - Но ваши глаза, прищур, манеры - все выдает сильное возмужание. Держу пари, стали жестче, грубее?
  - Считайте, что вы проиграли. Я стал, напротив, более сентиментален.
  - Давайте выпьем этот... коктейль, - предложил Глумов.
  Я сделал несколько глотков и перешел к делу.
  - Так или иначе, но сейчас я хотел бы проявить решительность.
  - Вот как? Но ведь война уже кончается. Стоит ли?
  - А вы такой же циник, каким и были.
  - О, что вы! Еще больший. Можете меня поздравить: теперь я профессор психиатрии.
  - Так быстро! В вашей области профессором можно стать за три месяца?
  - Если выбрать правильный маршрут. Так о чем вы... Леня сказал мне, что у вас какое-то важное дело.
  - В основном, оно касается судьбы майора Костылина.
  - Костылина?! - психиатр вздрогнул, выдавая внутреннее омерзение; рука дернулась, и из стакана выплеснулся коктейль. - Да, как же вам не стыдно? Я занятой человек. Мне говорят, что у вас серьезное дело. Я трачу с вами время, а вы...
  - Вы даже не выслушали меня.
  - Только не цитируйте мне газеты.
  - Майор Костылин не убивал чеченскую девушку.
  - То есть как это, не убивал? Есть обвинительное заключение. Я вообще не желаю говорить с вами об этом деле.
  Опасаясь, что он уйдет, я выложил свой козырь:
  - Сто тысяч.
  - Чего сто тысяч?
  - Долларов.
  - Я ухожу. - Глумов демонстративно посмотрел на "Роллекс".
  - Раньше вы, насколько я помню, были готовы работать и за меньшую сумму.
  - Запомните, государственный чиновник не опускается ниже пятисот тысяч.
  - Хорошо. - Я согласно кивнул.
  - Честь имею!
  Глумов встал из-за столика.
  - И не пытайтесь меня останавливать, - предупредил он, - а не то я позову охрану.
  - Но в чем же дело?
  - Машина по одной и той же колее дважды не едет.
  - У вас Бентли?
  Тут профессор неожиданно засмеялся:
  - Вы меня просто уморили!
  Он сел опять к столику и сказал:
   - Наивный молодой человек. Вы что, шуток не понимаете? Я выполняю приказ. А приказ стоит таких денег, о которых вы даже не подозреваете. Если я их назову, вы просто не поверите.
   - Послушайте, доктор, вы же сами призывали меня не служить в армии. Не защищать продажных чиновников и всяких нуворишей. Что же они с вами сделали, если вы теперь...
   - А что она сделали с нами, со всеми?
   - У меня есть точные данные, что та девушка, не дочь шофера из чеченского села. Это...
   - Я знаю.
   - Что вы знаете?
   - Гораздо больше, чем вы думаете.
  Глумов поднял бокал коктейля, посмотрел на жидкость в свете лампы и сделал несколько глотков.
  Я полагал, что у меня на руках была неубиенная карта: результаты генетической экспертизы, проведенной в немецкой лаборатории. Если я предам их огласке, размер международной реакции будет колоссальным. Я не знаю точно, как поступят высшие руководители страны, но то, что это заставить их действовать быстро и жестоко, не сомневаюсь ни на минуту. Но оказалось, что Глумов, действительно знает больше меня.
   - Да, труп, найденный в окрестностях села, принадлежит не чеченке, а литовской снайперше, некоей Мирдзе Петерсон. Вы об этом хотели мне сказать?
  - Об этом... Вы тоже..?
  - Да, я тоже. Я владею информацией. Может быть, вам будет интересен и другой факт? Была произведена идентификация всех трупов, найденных вокруг Спящего пса. Наши лаборатории не хуже немецких. Так вот, среди охранников оказался труп нашего солдата, Петерсона Пауля. Вы должны его помнить. Вы вместе были на экспертизе. Установлено, что Пауль Петерсон - брат этой самой снайперши.
  Глумов сделал очередной глоток и сказал:
   - Теперь ты все знаешь.
   - Да, но как он там оказался?
   - Я тебе все рассказал... Потому что ты, видно, честный парень.
  Доктор, вернее, теперь уже профессор, встал и вышел из кафе.
  
  Ну, что ж, я убедился, что Глумов не полный негодяй. Но самое главное, самое непонятное - как Пауль попал к боевикам? В тот день мы расстались с ним в низине ущелья. Его забрал какой-то наш военный. Больше мы с ним не виделись.
  Пришлось мне опять кланяться Лене. На сей раз задание ему было - не в пример сложнее. Я просил о приеме у заместителя председателя правительства.
  - К Баранцу?! Ничего себе просьба!
  - Я обязательно расскажу вам всю истину, да вы и сами скоро все узнаете.
  - Хорошо, я попробую. Придется задействовать связи, которые я держал в запасе.
  - Я вас очень прошу, у меня просто выхода другого нет.
  И вот я стою на лужайке загородного имения Баранца. Хозяин вышел ко мне из-за угла дома с собакой. Отпустив пса, он подошел во мне и предложил сесть в плетеное кресло рядом со столиком.
  - Выпейте воды, сегодня жарко.
  - Спасибо.
  - Рассказывайте. Время у нас, как вы сами понимаете, ограничено. Так что постарайтесь коротко.
  - Я пришел к вам по поводу судьбы майора Костылина.
  Баранец молчал. Это выдавало в нем повадку высшего босса. Не то, что истеричный, заносчивый Глумов!
  Выждав несколько секунд, я продолжил:
   - Мартын Максимович был моим командиром. А впоследствии, так сложилось, стал моим другом. Результат судебного процесса вам, конечно, известен. Но я располагаю сведениями, точнее, неопровержимыми доказательствами того, что Костылин не убивал чеченку.
  - То есть вы хотите сказать, что не было самого события преступления?
  - Труп женщины, действительно, найден. Но это - другая девушка. Пока об этом никто не знает, но...
  - Сколь точны ваши сведения?
  - Мои друзья помогли мне обзавестись результатами одной экспертизы. Здесь, в этой папке, копия генетического исследования останков девушки, найденных у селения Вилор. Останки принадлежат совсем другому человеку.
  - Дайте мне взглянуть, - приказал Баранец.
  - Вот эти документы, - я передал папку чиновнику. - Из них явствует два момента: девушку зовут Мирдзой Петерсон, на ее теле следов изощренного насилия не было.
  Баранец изучал бумаги несколько минут. Конечно, он и без меня знал настоящую правду. Содержание экспертизы не являлось для него открытием. Сейчас он просто сверял свое знание с тем, что было в документе. Он точно не был лучшим человеком в команде правительства, но, возможно, и не самым дурным. Никто не знает, как они там распределяют свои роли.
  - Это какой-то... позор, - сказал он, закончив чтение. - Говорите, копия?
  - Конечно.
  - А почему, "конечно"?
  - Знал, куда иду.
  - А вы смелый человек. Не боитесь, что я...
  - С такими документами?
  - Тоже верно.
  Мы быстро поняли друг друга, поэтому весьма скоро пришли к обоюдному согласию.
  - Вот что, - сказал Баранец, - вам не о чем беспокоиться. И вашему другу - тоже. С этой минуты, поверьте, ему ничто не угрожает. Будет проведена еще одна экспертиза, на которой его признают невменяемым. Месяц-другой он пробудет в больнице, а потом будет выпущен оттуда как не представляющий никакой опасности для общества. Поживет какое-то время под чужим именем. Это в его же интересах. А потом, когда улягутся страсти... Те люди, которые могут этому помешать, будут устранены. Вы же, со своей стороны, должны обещать мне, что никогда не предадите огласке имеющиеся у вас сведения, дабы не бросать тень на наше правосудие. Жена цезаря должна быть вне подозрений. Принимаете?
  - Да. Только у меня есть к вам вопрос.
  - Пожалуйста.
  - Кто эти люди? Те, что могут помешать...
  - Зачем вам это знать? Вы скоро сами убедитесь, что Мартын Максимович на свободе. Это и будет лучшим доказательством моей честности и порядочности.
  - Я понимаю. Мой вопрос касался иной проблемы: не окажусь ли я сам в числе...
  - Вы думаете, я хочу вас обмануть? Убрать? Вы чудак! В этом совершенно нет необходимости.
  - Почему? Знаете, даже как-то, по-своему, обидно.
  - Ничего нет обидного. Я сейчас все объясню. Вы честный человек. Это бывает. Я определил это по вашим глазам. Вы не опасны. Как божья коровка или бабочка.
  - Разрешите, я скажу то, что думаю.
  - Говорите.
  - Вы не должны были так поступать с Костылиным. Эти ваши средневековые методы... Надо было не так...
  - Нет, так! Только так! Они все умные, а нам надо собирать страну. Впрочем, я уже сказал, что мы его отпустим.
  - Какая-то неоправданная жестокость. Мартын Максимович как раз и был обеспокоен судьбой страны.
  - Костылин... вышел из подчинения. Да, не жалей ты его! Он был странным человеком. А их на Руси много.
  
  Все случилось, как обещал Баранец. Глумов уехал на конгресс психиатров в Амстердам. Там он посетил кафе, где курят марихуану. После этого Глумов почувствовал себя плохо: появились головные боли, лихорадка, кожные высыпания, слабость. Состояние профессора неуклонно ухудшалось, и через неделю он умер.
  Ну, что же, произошедшее, по-своему, закономерно, ибо Глумов был главным лицом в экспертизе Костылина. Он знал о невиновности Костылина, знал тайну трупа девушки. За день до своей смерти он написал письмо на мое имя, в котором назвал меня предателем; будто я проболтался о его признании, подписав ему смертный приговор. Надо ли говорить, как поразила меня несправедливость его слов! Но ответное письмо ему я написать уже не успел. Глумов так и ушел, со своей несправедливой оценкой моего участия в этом деле.
  Ольга Митурич перешла на скромную должность старшего научного сотрудника другого института, изучавшего проблемы наркологии. Вновь собравшаяся экспертная комиссия, признала Костылина невменяемым. Он пробыл в загородной психиатрической больницы что-то около месяца. Я приезжал к нему. Он встретил меня радушной улыбкой. Мы посидели на лавочке в яблоневом саду. Я передал ему пакетик с фруктами. Костылин сразу попросил меня:
   - Повторяй за мной: быть или не быть? Ну, давай! Быть или не быть? Понял? Быть или не быть? Вот в чем вопрос. Достойно ли терпеть безропотно удар судьбы иль лучше оказать сопротивленье? Слышишь? Что ты молчишь? Я учу тебя ставить вопрос. В жизни главное не ответы искать, а поставить правильный вопрос. Определить свою задачу. Я учу тебя жить. Некому эстафету передать!
  Я спросил его, что он знает о судьбе Пауля. Майор рассказал мне, что в ущелье, рядом с Вилором, Петерсона забрал какой-то сержант. Пауль якобы вырвался и побежал к сестре, в расположение боевиков. Наверное, хотел ее предупредить.
   - Ведь он знал, что его мобильник у нас, что мы знаем их дислокацию. Он обо всем догадался. Я... слышал, как он, выбравшись из ущелья, кричал: "Мирдза, Мирдза"! Он побежал к ней. Они встретились перед самым пуском ракеты, когда уже ничего нельзя было изменить. Можно только догадываться, что они сказали друг другу в последние секунды их жизни.
  Состояние Костылина смутило меня. Он был явно растерян, подавлен. Я уже собирался уходить, как он спросил меня:
  - А что же будет со мной? Скажи, мне это важно.
  - Я не знаю...
  - Может быть, тебе надо сосредоточиться? Помнишь, тогда, по дороге в аэропорт, ты выпил виски и почувствовал опасность. Смог предсказать... У меня есть немного.
  Достав из-под куста сумку, Костылин открыл ее и вынул бутылку виски.
  - Только не уходи никуда. Я сбегаю к сестре и принесу кофе.
  Он довольно быстро вернулся обратно с чашкой кофе.
  - Вот, сейчас мы капнем сюда немного...
  Конечно, я не смог ему отказать - сделал несколько глотков расслабляющего напитка. Костылин выждал немного времени и спросил нетерпеливо:
  - Ну, как, появилось... пророческое видение?
  - Извините, что-то не подействовало...
  - Давай, еще?
  - Нет - нет, дело не в дозе. Может, кофе дешевый? Или виски?
  - Виски дорогой.
  - Пока не чувствую никакого транса. Может быть, потом...
  Я потребовал у лечащего врача снизить майору дозы нейролептиков.
  
  Леня, наставник дзэн-буддизма, услыхав мой рассказ о встрече с майором, сказал:
  - Нет, я не думаю, что он фантазирует. Он участвовал в штурме Вилора. Вероятно, он что-то видел.
  - Меня беспокоит чувство вины перед Мирдзой. В Библии, кажется, сказано: если ты имеешь все, а любви не имеешь, значит, ты кимвал звенящий. Я достиг поставленных целей, но любовь свою предал. Выиграл сражение, восстановил истину, но... предал Мирдзу. Что теперь будет?
  - У тебя появилась новая правда. Она у каждого своя. Кто знает, может быть, ты скажешь миру его новую истину?
  Новая правда? Как у них все легко! Все течет, все меняется...
  Я поехал к дедушке, которого не видел почти год. Улетая на Кавказ, я не предупредил его. Но он, конечно, знал о моей командировке в зону конфликта. Я начал с самого главного: с того, что я виноват в гибели Мирдзы.
  Дедушка - смелый педант: аккуратен, но готов нарушить порядок ради стоящего дела. Носил очки в тонкой оправе. Кисти рук - крепкие, как у плотника или старого московского профессора - хирурга. Седина казалась неизбежной, и какой-то лишней, покрывшей голову вопреки его жизненной силе. Речь у него всегда была, по-хорошему, актерская, старой мхатовской школы.
   - Мы все состоим из снов, - сказал дедушка. - Наши мысли, превращенные в образы сна, - это уже материя, часть природы, а, значит, наше будущее.
  Мне хотелось узнать его тайну: как догнать людей из прошлого? Я помнил его рассказ о встрече с Пушкиным в кафе на углу Невского проспекта. Дед сумел тогда разогнать свое астральное сознание, свой мысленный луч и сравняться с лучом Пушкина.
  - Ты не раскрыл мне свою третью тайну, - посетовал я.
  - Третью тайну?
  - Ты научил меня двум приемам транса: кофе с виски и музыкой, а также небо над головой в лесу. Но у тебя есть третья тайна, и ты мне ее пока не открыл. Не научил, как догнать луч из прошлого. Расскажи!
  - Зачем тебе люди прошлого?
  - Я постараюсь догнать луч Мирдзы. Мне надо встретиться с ней. Я виноват и должен попросить у нее прощения. Я любил ее.
  - Ну, что же, кажется, причина достойная. И вот тебе тайна. Ложись спать после трех часов ночи. Выпей кофе. И работай. У тебя есть работа?
  - Да, мне надо кое-что обдумать.
  - Отлично.
  - Но я не засну! Или это будет не сон, а переходное состояние? После кофе, под утро, охваченный мыслями...
  - Самый счастливый человек тот, кто скажет: это был сон - но это была любимая женщина. Это был сон, - но это был мой дом. Это был сон, - но это была правда моей жизни. Это был сон, - но это был я.
  Разумеется, я повторил все, что открыл мне дедушка. Лег только к середине ночи, напившись кофе. В наступившей дреме, находясь на грани сна, я догнал луч Мирдзы. Мы шли в саду, раскинувшемуся на пологой горе. Мирдза была впереди меня. Я отставал. Она испугалась, потеряв меня, и стала кричать мое имя.
  
  Через пару дней я наведался в бывшую квартиру Мирдзы и Пауля. Невообразимая тоска охватила меня, как только я оказался возле дверей. Я вспомнил, как любил Мирдзу. Это чувство я не мог объяснить. Если б я мог понять его, то, конечно, избавился бы от этого морока. Но любовь можно чувствовать, а понять нельзя.
  Я позвонил в квартиру. Незнакомый голос спросил, кого я ищу. Я сказал, что ищу Петерсона. Мне никто не открыл.
  Во дворе ко мне подошел какой-то алкоголик и попросил помочь ему деньгами. Внезапная злость меня охватила.
   - Самому бы кто помог.
  Я оттолкнул жалкого человека и тут же понял истоки своей злости. Я вспомнил в этом алкаше мужа Мирдзы.
  - Что же ты, - крикнул я ему, - не узнаешь тех, у кого просишь!
  Тот остановился, посмотрел пристальнее и, кажется, тоже меня узнал.
  - А, любовник. Зря я тебя, щенка, тогда, на Яузе, пожалел. Надо было поступить с тобой решительно и твердо.
  - А что бы это изменило? Все равно, твой путь - в казенный дом.
  - Не каркай.
  - Ты хоть знаешь, что твоя жена убита?
  - Жена?
  - Ну, ты даешь! Забыл, что она на войну ушла?
  - Убита... Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте...
  - Замолчи, ты недостоин произносить эти строки. Ты ведь трус.
  - Она мне изменяла.
  Я оставил пьяницу во дворе, а сам возвратился к знакомой квартире.
  - Кто это? - послышалось за дверью.
  - Экстрасенс, - ответил я. - Ординарец.
  Меня впустили. Хозяин квартиры был крепок, коренаст, коротко и аккуратно стрижен. Он был похож на отставного военного. Я старался узнать его: что-то было знакомое в его лице.
   - Это ты звонил первый раз?
  Моя догадка оказалась верной. Человек, открывший мне дверь, служил на Кавказе. Теперь я его окончательно вспомнил - это был генерал из Табачного, приятель Костылина. Благодетель, приютивший нас, нелегалов, охотившихся за Спящим псом. Оказывается, он недавно вышел на пенсию и купил эту квартиру.
  Он сказал, обнимая меня как старого приятеля:
  - Ясновидящим - мое почтение! Как только увидел тебя, сразу узнал. Помнишь нашу операцию? Уничтожение Спящего пса? Штурм Вилора?
  - Конечно.
  - Тогда все получилось неплохо.
  Я сказал:
  - Мартын Максимович попал в переплет.
  - Я знаю. Ему не повезло.
  - И это все! Это говорите вы, его друг!
  - Не повезло...
  Я промолчал, жалея о своей несдержанности. Надо посидеть, осмотреться.
  Отставной военный собрал закуску. Мы выпили виски.
   - Это ваша квартира?
   - Теперь да, я купил ее. А ты... Почему, собственно, ты явился сюда? Знал прежних хозяев?
   - Да. Тот парень, помните... За которого я поручился. Петерсон. Он тут жил. У него была мать и сестра.
   - Правда! У хозяйки этой квартиры та же фамилия, Петерсон. Кстати, на улице ты мог встретить ее тестя. Конченый алкаш, побирушка.
   - Да, я его видел, он просил у меня денег. А где сама бывшая хозяйка?
   - Где-то, на севере Европы. Она уехала туда по линии Евросоюза. Квартиру продала и уехала. Ее дочь воевала на стороне боевиков... Повстанцев, то есть. Она погибла. Европейцы предложили матери, в качестве, компенсации, поселиться в Европе.
  - Ее звали Мирдза, - негромко сказал я.
  - Ты что-то сказал?
  - Нет, ничего. А что эта за картина на стене?
  Мое внимание привлек некий витраж. Я подошел поближе и разглядел эту странную работу. В рамке, под стеклом висели трусы, приклеенные к картону. В нижней их части был обведенный фломастером круг.
  Генерал подошел ко мне и объяснил:
  - Это женские трусы.
  - Догадываюсь.
  - Я нашел их на подоконнике, в конверте. Хозяйка сказала, что из-за этих трусов сильно пострадала ее дочь. Мне все это показалось каким-то странным, загадочным. Словом, я позволил себе некое художественное решение. Нравится?
  - Ничего.
  - Это такое ассоциативное искусство. При желании можно увидеть в них, ну, скажем, бабочку... Ты не согласен?
  - Почему же? У меня как раз возникла похожая ассоциация.
  На стене, в рамке, висели трусы Мирдзы со спермой Пауля. Пауль хотел тогда отомстить сестре за отвержение. Испачкал ее трусы своей спермой и подкинул на кровать. Чтобы муж увидел. Странно как-то все... Сначала экспертиза его спермы, а теперь - останков его самого.
  - А что с Мартыном? - спросил генерал. - Ты знаешь, где он?
  - Он прошел экспертизу...
  Я рассказал генералу всю историю, которая закончилась помещением Костылина в закрытую лечебницу строгого режима.
  - Они его не выпустят, - заключил генерал.
  - Мне сам Баранец обещал.
  - Обещать - не значит жениться.
  Мы, сидели, молча, за столиком с виски. Не нужно было никаких дополнительных пояснений, ситуация выглядела простой и вызывала чувство безысходности. Даже виски не помогал избавиться от него.
  - После уничтожения Спящего пса, я отдал приказ захватить село. Рота почти вся погибла. Цена уничтожения Спящего пса оказалась слишком высокой. Наступавший полк утюжил это село, никто больше не хотел напрасных жертв в угоду политкорректности. Да, в каком-то смысле, мы все были немного невменяемы. И это отразилось на тактике боя. Применялось тяжелое оружие, мы берегли людей. Костылин присоединился к нам и, возможно, стрелял без разбора. Все мы в тот момент наносили удары без разбора. Но то, что с ним случилось... То, что с ним сделали! Это удар по всем нам. Незаживающая рана, нанесенная своими. И пока она открыта, - ни сна, ни покоя! И я буду последним предателем, если позволю себе с этим смириться!
   - Вы хотите его освободить?
   - Ты покажешь мне эту лечебницу?
   - Покажу. Но там серьезный контроль. Электронная система на въезде.
  Генерал достал из стола бумажник, открыл его и вынул электронную карточку:
   - Вот, это наш пропуск. А Костылина мы заменим на побирушку. Поначалу они не догадаются. Дня три у нас будет, чтобы хорошенько спрятать майора.
  Генерал подошел к окну и крикнул со двора алкаша. Тот скоро поднялся в квартиру. Выпил два стакана поднесенного ему виски и с блаженством опустился в кресло.
   - Теперь пора ехать, - решил генерал.
  
  Мы затолкали побирушку в машину. Вся операция прошла на удивление гладко. Генерал открыл ворота лечебницы, приложив к сенсорному замку свою карточку. Откуда у него это коды, одному богу известно. Мы поздоровались с охраной. Сказали, что привезли нового пациента.
  Костылин спал. Побирушка, хоть и был сильно пьян, но поначалу не хотел ложиться на койку. Преодолевая слабое сопротивление мужа Мирдзы, я сказал ему:
   - В казенный дом, как и было обещано.
  Заменив одного на другого, мы вывели майора во двор. На голову Мартыну Максимовичу надели вязаную шапочку, которая почти закрыла его лицо. Охранникам сказали, что увозим больного на экспертизу. Попрощавшись с ними, мы покинули здание загородной богадельни. По дороге я упросил генерала подарить мне его коллаж с трусами.
   - Да, что в них особенного? - недоумевал генерал. - Подумаешь, Пикассо!
  Он согласился отдать мне свою работу. Он даже, наверное, подумал о незаурядности своей поделки, раз я заинтересовался ею. Если бы он только знал, как важна для меня эта вещь! Сколько эмоциональной памяти таится в ней!
  
  Мне захотелось повидать Леню и рассказать ему обо всем. Но о чем же? О своей новой правде? Да, в общем, никакой особой правды не было. Во всяком случае, я ее не чувствовал. Тогда зачем идти к наставнику дзэн? В очередной раз говорить ему о происшедших событиях? Вряд ли я узнаю от него, какими законами управляется мир.
  Я к нему не поехал. Дома я выпил виски с кофе и включил музыку. Вспомнив про коллаж, я весь как-то... встревожился. Сердце быстро забилось, как некогда, в больничной палате, при нашем первом свидании с Мирдзой. Я повесил коллаж на стену и стал всматриваться в него. Мне показалось, что трусы Мирдзы превратились в то, во что и должны были превратиться: бабочка зашевелилась, потом задрожала и полетела. Я смотрел, оцепенев, в одну точку. Мне хотелось проводить взглядом эту бабочку, которая улетала в сторону окна, но мой взор был неподвижен.
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"