"Шахта наоборот", - подумала Галина, едва за всадниками с плавным рокотом задвинулись высоченные створы. Можно было бы определить точнее - храм: готический с неординарными нервюрами или даже ренессансный со сквозным куполом, чьи привычные для туриста округлые формы имени Браманте плюс Микеланджело чуть сдавлены с боков. Но для готики рёбра слишком неравномерно расположены, необыкновенно мощны, для Высокого Возрождения слишком мало полёта: воздух придавливает к полу, а не возносит ввысь.
Ввысь вели боковые лестницы с широкими ступенями и низким ограждением, по две с каждой стороны, - а в их обрамлении висело точное подобие шахтёрской клети. Массивная дубовая решётка в крупную клетку, цепи, что улеглись на крышу покрытыми ржавчиной звеньями, засовы - внешние и внутренние. Такие вот у этого костёла нефы.
Все, кто прибыл и кто встречал, спешились. Верховых животных аккуратно затеснили в одну из клетей, которая тотчас ухнула вниз.
- Там в своде есть окна, люкарны, - успокаивающе сказал Армени. - И пологие скаты, чтобы выводить на перевал. И очень много места для тренировок.
То есть манеж для пробежек?
Пешим вежливо показали - занимайте другой лифт, пассажирский. С горящими факелами в решётчатых намордниках - явная защита от рудничного газа - и даже неким подобием откидных сидений на одной из стенок. Галина зашла в общей толпе не без опаски, но люди расположились там привольно и как-то надёжно. Засов заложили. Их с гулом и скрежетом поволокло кверху - мрак сменялся полосами тусклого свечения, тряский воздух ритмично мерцал, духота перемежалась с веяниями как бы свежего бриза - и через небольшое время рывком остановило. Рауди, который вошёл после всех прочих, отодвинул засов, распахнул дверь со словами:
- Как я понимаю, ваши нынешние апартаменты, братья.
Халиль отозвался через повязку:
- И казармы для новичков, какими вы, безусловно, являетесь. Кроме тебя, Волк. За пополнением нужен глаз, а самому пополнению - приятные условия жизни.
- Только не принимайте слова Хайсама за чистую монету, - добавил Шахин не без лукавства. - Мы люди простые, неприхотливые, хоть ныне и командуем. Нам бы только крышу над головой надёжную, а там хоть трава под ногами не расти.
Выйдя, он мигом сбросил плащ на руки обслуги - пажа или подмастерья лет от силы четырнадцати - и двинулся вперёд по широкому коридору. За ним последовали остальные, удивляясь ненавязчивому подобию тепла, которое поднималось от пола и вроде бы струилось изо всех щелей. Геотермальное, что ли, решила Галина. Пробурить узкую скважину можно и немудрёным снарядом типа треноги.
Недаром было сказано про один из таких замков, что сотворили его из каменного мяса на кирпичном скелете. Хоть и неверно: "мясом" была здесь неровно тёсанная плоть горы, скелетом - опоры, продолжающиеся на потолке выступающими дугами, выносы и арки, сложенные из чёрных базальтовых блоков. Внутренние контрфорсы с аркбутанами: можно и так выразиться, если ты склонен к парадоксам.
"Будто движешься по гортани доисторического существа, - подумала Галина. - Окаменевшего дракона-самца в пару той самке, что превратилась в гряду холмов. А перемычки - словно связки, которые... вибрируют от неслышного рёва".
- Не предавайся глупым мечтаниям, - вполголоса оборвала сама себя. - А вон те более низкие и круглые проходы, откуда веет сквознячком, тогда что? Трахеи, ведущие в грудную клетку, или глотки, которые открываются в зубастую пасть? Пахнет из них соответственно, скажем так. Жжёным пером, грибами, гнилью и как бы не сырым мясом.
- Трусишь, что ли, бану Алексийа? - Рауди подобрался сбоку, стиснул локоть. - На лице та-акое отражается! А вот Орихалхо - нет. Ни капли. Верно я говорю?
- Некогда мне болтать. Оберегаю, - кратко обрезала она.
- Напрасно.
- Что хотят, то и сотворят? Ты об этом?
- Да. Потому что вы суть в чину учимых и учителей себе требуете, как говаривал один ваш император. Все вы. Даже, можно сказать, я сам. Учение ведь штука непреходящая. Но от новичков и вообще требуется быть аки труп в руках обмывальщика. Не так ли, Хайсам?
- Это притча, - отозвался побратим.
- А ещё тут мы все - внутри одного масличного жома, - добавил Рауди.
"Ох, да тут ведь не видно, да, пожалуй, и нет шахтных крепей, - сообразила рутенка. - Чистой воды декорации, ну, слегка покрепче. Начнись настоящая подвижка слоёв - гору ничто не удержит. Сделанное по всем правилам и то, бывает, рушится".
Тут передние ряды процессии замерли, задние влепились в середину, а Халиль поднял руку, заставляя всех прислушаться.
- Сейчас мы с моим старшим покажем вам, где вы будете располагаться во время пребывания в Ас-Сентегире. Первый урок: нигде на стенах не будет нарисовано ни стрел, ни цифр, ни иных знаков. Однако в каждом ответвлении от центрального прохода стоит особенный запах. Вы это уже заметили, ручаюсь. Сами проходы - а их немало - слегка различаются цветом и опять-таки ароматами, но следить за этим вам пока рано. Есть тонкие различия в структуре стен, рисунке дверей и плит под ногами: учите их. Краткие названия всему, нужные для команд, вы узнаете потом.
А теперь отдыхайте до завтра: младшие ученики будут вас направлять повсюду.
Их разместили по двое - и отнюдь не в казарме. Арман Фрайбуржец вспоминал пышущие особого рода чистотой и комфортом комнатки, где было всё, кроме дневного света и шума: вместо них - "призраки былых звучаний и тихий отблеск масляных светильников", зажжённых днём от водяной линзы, располагавшейся напротив окна или просто щели, ведущей на волю. На деле внутри каморки находились очаг примерно такого вида, как у отшельников, широкий матрас вышиной почти до колена и довольно-таки жёсткий, несколько подушек, явно заменяющих сразу табуреты, стулья и кресла. Низкий столик диаметром метра в полтора, поддерживал кувшин с водой, стакан и тазик, рядом возвышался сундук - похоже, для книг и прочих личных мелочей. Светоч был в самом деле масляный, с довольно приятным на вид пламенем; для любителя были приготовлены витые свечи в высоких шандалах и щипцы для снятия нагара. Отхожее место было в самом деле отхожим, хотя имелась некая промежуточная посуда с плотной крышкой.
Куда больше обстановки Галину удивило заявление Орри:
- Милая моя. Пока ехали сюда - ты забыла, что это ссылка. Нас не разлучают, но... отнесись с пониманием к тому, что ты несвободна в желаниях. То не кара - необходимость. Иначе тебя, кстати, просто не обучить здешним искусствам. Разумеется, мы будем видеться, и даже часто, но спать и вкушать вечернюю трапезу ты будешь в одиночестве.
"Вкушать, ну да. Кара. Что за слова замшелые! Кажется, здешняя архаическая обстановка нехило действует на серое вещество".
- Орри, но мы ведь супруги.
- Никто не отнимает у нас любовных свиданий. Однако ночь - время для сна и отдыха, который тебе необходим. А теперь иди почивай.
- Где я тебя найду?
- Пока у Тхеадатхи. Или скорее - его у меня.
На следующее утро их вызвали бодрым постукиванием в дубовую деревяшку косяка, собрали в умывальной комнате с длинным корытом, несколькими рукомоями над ним и щёлоком вместо мыла, налитым в чашку, и строем повели в трапезную. Стульев не наличествовало и здесь - впрочем, все, кроме Галины, получив свою порцию бурды, садились на корточки. Кормили здесь довольно скудной затирухой из круп - не кисла, не сладка, а нечто посерёдке. Хлебать приходилось через край, заедать вонючим козьим сыром, зажатым в руке, - отчего рутенка с некоторой надеждой вспомнила про одинокий ужин и столовый прибор, что Орихалхо у неё отобрала, - а позже как-то между делом вернула.
После завтрака новобранцев подняли с пола и всей толпой повели к учителям.
Это был зал - не такой огромный, как вестибюль крепости. Только вот, в отличие от прочих помещений, его создала не тьма, но "свет, что струился из крошечного отверстия далеко вверху, переливался по каменным сосулькам внутри купола и рушился наземь изобилием струнных колонн". Снова Галине вспомнилась цитата из Армана Шпинеля - нет, надо точно с этим завязывать, подумаешь, сталактиты и сталагмиты. Чужие красивости не должны застить той картинки, которую видят твои глаза.
А видят они обоих братьев, придавивших своим изысканным задом тугую кожаную подушку. Не таких парадных с виду, как при встрече, и несколько более похожих на реальных туарегов, хотя каждый из обоих приспустил своё головное покрывало, так называемый лисам, до подбородка. Чтобы не препятствовал говорить чужие слова, мешая их со своими собственными.
- Как говорят в Сконде, нам вручают шмат мягкой глины, дабы мы поместили её на гончарный круг и поставили в печь для обжига, - произнёс Шахин. - Чьи именно будут руки и какой огонь - нас обыкновенно не спрашивают. Может статься, наши, может - иные. Всегда - руки и персты судьбы. Мы в наших крепостях говорим ещё и так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда бывают шипы и не так часто - сладкий аромат. Придя к нам, вы согласились на тернии и пламя.
Мягкий согласный ропот наполнил всё пространство впереди, позади и по бокам рутенки.
- Это ещё не всё. Видел я, как взирали все вы на стены крепости. Со страхом и благоговением. И думали: отчего бы этим камням не обрушиться однажды нам на головы, этой раковине - сжать наши кости подобно точилу виноградному?
- Думали, но успокоили себя, - подал реплику Рауди.
- Верно. Успокоили - по знанию или незнанию?
Голоса замолкли, почуяв будущую науку.
- Я хочу, чтобы один из вас худо-бедно ответил. Мы тут не смеёмся над глупостями - все вы пока глупы одинаково.
- Я отвечу, - внезапно для себя Галина привстала с пола и тотчас шлёпнулась назад. Ничего: здесь вроде как не принято вставать во фрунт.
- Говори.
- Время... Время губит вещи и жизни. Человек существует во времени линейно: он родится, живёт и как следствие этого умирает. Природа и мир, как считали наши древние, существуют циклично, по кругу. Родятся, умирают и снова возвращаются к началу. Это как дороги...
Галина помедлила - ей вспомнилась та давно рассказанная притча о путях, что сами себя держат и создаются как бы самой землёй, которая подсказывает твёрдые и безопасные места. Но не упоминать же слова Орихалхо сейчас!
- Крепости сотворены человеком, - продолжила она, - но также и природны, потому что сложены из натурального, природного материала.
- Ты думаешь верно, Ал-Алексийа, только двигаешься медленно и ощупью. Что держит эту материю? Напомнить тебе ваши старинные поверья? - спросил Шахин.
- Чтобы стены стояли, в изножье замуровывают человека. Живого, - с трудом произнесла Галина, изумившись, до чего ровно тёк её голос. - Можно и зверя. Но всё равно - это варварство.
- Верно. И какой прок камню, если в него влить нашу бренность и краткосрочность? - подхватил младший из братьев.
- Нужно... приобщение к вечному в живущем? - сказала Галина. - Не в звере тогда - в человеке. У животных нет души.
- Как то есть нет? Отдельной и бессмертной - нет, возможно, - возразил Армени. - Простите, старшие братья, я помню наши обсуждения.
- Кажется, они и в самом деле не годятся. Нельзя отдавать на заклание друзей, - почти перебила его девушка. - Так? Нельзя распоряжаться теми, кто тебе не принадлежит.
- Ну? Что ты замолкла? - мягко поощрил девушку Хайсам. - Слово - не дело. Или пока - не дело.
- Нужно решить за себя самому. Самой. Добровольно, - вырвалось у рутенки.
- Так. Ты умна, но более того бесстрашна, - с похвалой кивнул Шахин. - Разумеется, никто не собирается возводить на ваших костях и крови новую сторожевую башню. Можете счесть то, что ныне сказано, простой фигурой речи. Только на таких вот "фигурах" стоит малый Верт и держит собой великий Рутен. А наш Ас-Сентегир показывает своим обитателям, где гора готова расступиться и как бы сама создать для них очередной коридор или зал.
- Земля живая, она меняется, - пробормотал Тхеадатхи. - Безопасное вмиг становится опасным. Выщербленные кирпичи не поднимаются, чтобы лечь на прежнее место. Не думаю, что эти стены и коридоры будут держать себя вечно.
- Мы и сами не вечны, - ответили ему. - Приходится довольствоваться тем, что есть.
После вводной лекции шефы и Рауди Рыжеволк удалились, народ был поделен на тройки и разведен по инструкторам.
Что было дальше, и так продолжалось день ото дня, отчего-то помнилось Галине смутно: вроде бы примерно такое, чему обучал Арми, но в паре либо с учителем, либо с товарищем по несчастью. Лица менялись так же легко, как и оружие, кони и верблюды мешались в одну груду с людьми: никак не привыкнешь к мельтешению. Реальностью казался лишь изобильный пот, с которым из Галины выходили все дурные соки, - оттого менять сорочку и даже верхнее приходилось раз семь на дню. И на ложе своё она опрокидывалась без малейшей мысли о том, что оно слишком широко для единственной в Ас-Сентегире дамы. Даже без мысли о том, что такая идея отчего-то вообще не посещает её голову.
Наверное, оттого и не удивилась, недели через три обнаружив на нём сладко спящего Рауди.
- Ох, извини, - пробормотал он, открывая глаза на шорох, - такая оказия. С братцами не поладил, а больше не к кому. Так-то я в семье отдыхаю. Ты не волнуйся за сохранность.
- Ничего, - она подоткнула на нём верхнее одеяло, улеглась рядом, не раздеваясь до конца и даже не умывшись, - утром успеется. Только бы исхитриться встать до побудки.
Получилось. Выползла из-под покрышек на волю, по частям - верх, низ - обтёрлась влажной тряпкой, смоченной из кувшина. Обулась: вечером ума хватило хотя бы из сапожек вылезти. Выбила кресалом огонь и запалила камин: здешнего скудного тепла ей самой хватало, объяснили - нутро горы им на людей дышит, но негостеприимно заставлять мужчину мёрзнуть. Согреть надо если не так, то хоть этак.
До того, как от звяканья, чирканья и плеска Рауди открыл глаза и потянулся, девушка была уже готова и собрана.
- А-а. Спасибо, что не выдворила нахала в моём лице.
- Силы берегу, уж очень ты мощный телом. Неохота тратить зря. Послушай, не поняла насчёт братьев.
- Ну, они привыкли, что кроме них двоих, им ничего не надо. Погодки, почти что близнецы. А тут почти незнакомец рядом. Вот и вспыхивают то и дело.
- Погоди, я не о том. Яхья - имя редкостное. Когда Аллах дал его будущему пророку Иоанну, то оговорил это. У вас с Шахином и Хайсамом один родитель. Так почему же первое твоё слово было - побратимы?
Он сел. Спал без рубахи, только что одёжки сгрёб себе под бок, словно женщину. Торс как у античной статуи. Изваянной из этого - эбена, что ли? Или эфеба, нет, эфеб - не материал. Тьфу как пошло.
- Побратимы? А. В здешних краях родство считается по матери, вообще близкой женщине. А у моих родичей мать была другая, именем Затт Аль-Химми. Отважная, дочь Беспощадного, - произнёс он со вкусом. - Зацени имена: Хайсам - ястреб, Шахин - сокол. Я-то всего-навсего ворон, да и то на чужом языке.
- Да и то не ты, а твой верблюд.
- Хочешь сказать, что я не верблюд? Спасибо. так на чём я остановился? Нас с нынешним королём и его сводным братцем соединяет дама Эстрелья: принцу Моргэйну, нашему общему отцу, мать, вторая жена отцу третьего братца. Треугольник вроде такой слагается. А с теми, кто в замке, нет такой крепкой связки: просто мой Яхья на обе стороны обернулся.
Поднялся с матраса, продрал пятернёй грязновато-светлые пряди, неторопливо обернул чресла простынёй, ополоснулся, насухо обтёрся. Вылил грязную воду из таза в слив, заодно и малую нужду туда, похоже, справил. Натурально, получалось у него куда опрятнее и более скрытно, чем у самой Галины.
- Что-то с подъёмом запаздывают, - заметила девушка, пока он поднимал свои одёжки одну за другой и натягивал на себя.
- Это тоже одна из причин, почему я здесь. Вчера вечером при всех не упомянули, так я не хотел, чтобы ты сегодня зазря трепыхалась. Сегодня каждый из новых идёт в паре со стариком. Мне вон тебя на выучку отдали.
Причесался на две косы, препоясался, заткнул сабельку за кушак.
- Пошли схватим по чашке дзамбы из артельного котла и прогуляемся по окрестностям.
Должно быть, прочих её спутников учили в другом месте, потому что подъёмники стояли, да и на лестницах, освещённых прежними факелами и чем-то вроде плоских раковин с фосфорным налётом внутри, было не в пример пусто. Раньше-то суетились, расхаживали взад-вперёд, а теперь две-три группы только и попались на подъёме. Под их сапогами скрипела каменная крошка, ступени казались круче обыкновенного, девушка старалась держаться ближе к стене, Рауди шествовал посредине, чуть прикрывая даму с правого фланга там, где перила казались ему опасно низкими. Дорога тянется наравне с мыслью о дороге.
На площадках всё-таки передыхали, заглядывали в проёмы, ведущие на этажи, - оттуда высвечивало алым, голубоватым, тускло-зелёным. Либо открытое пламя, либо грибки, светляки и плесень, решила девушка.
- Что стоишь отдуваешься - мало каши ела? - сказал Рауди однажды.
- Ничего, двигай дальше - вот-вот второе дыхание получу.
И они продолжили подъём. Чем выше, тем более холодным и чистым воздухом навевало на них. Как будто в нём были растворены крошечные магические кристаллы...
Наконец, спутник позволил Галине выйти в один из коридоров.
Здесь иллюминация была, к её удивлению, дневной и не такой яркой, как должна была казаться с непривычки.
- Световые колодцы, - пояснил Рауди. - Такие проводники есть на всех почти уровнях, но небольшие. Тайком выходящие наружу в виде щели и с системой зеркал внутри. Ты бы сказала - аварийные.
А потом они отворили одну из выглядящих вполне обыкновенно дверей - и вышли наружу. На балкон или карниз с камнями, лежащими на самой кромке неровной грядой: то ли для безопасности вышедших, то ли чтобы сподручнее им было отбиваться от врагов, ползущих вверх по склону.
- Осмотрись. Не бойся, вниз не затянет. Я тебя за опояску поддержу.
Под их ногами обрывались вниз крутые склоны, образуя как бы глубокие ущелья, заросшие по краям хвойным лесом. Что было на дне их - неведомо: там клубился туман, переливчатый и непроницаемый. Его облака показалось Галине живыми - впечатление усиливалось тем, что временами они уплотнялись, делаясь более тонкими, потом вздымались стеной в едином ритме и тотчас снова опадали книзу. Дыхание чудища, что уже с трудом выдерживает напор грешного мира с той стороны преграды? Занавес, за которым скрыты чарующие тайны инобытия? И то, и другое.
Рауди стал сзади и сбоку, покрепче обхватил ей талию.
- Не скажешь ли, что там, за Радужным Покровом?
- Море. Это ведь оно нагоняет во фьорды волну за волной, оттого и туман колышется.
- Знаешь. А за морем?
- Рутен. Земля. Моя родина.
- Да. Мы стоим на самом переднем рубеже защиты. Как можно уйти отсюда в ваши земли?
- Не знаю.
- Но догадываешься. Вручить свою душу Господину и прыгнуть вниз. Только тебе не время рисковать.
- Я и не уйду... пока. Но оттуда могут прийти. По лощинам и по взгорьям. На армейских амфибиях, танках-вездеходах... Вооружённые по последнему стону военной моды... Или ваша страна не пропустит в себя такого похабства?
- Твои соотечественники, - отозвался мужчина с непонятным упрёком.
- И что - у нас воюют все со всеми. Одни патриоты с другими патриотами. Как только минули две мировых войны, так и понеслись по кругу искорки. Локальные конфликты.
- У тебя отменный строй мыслей, - заметил мужчина с той же интонацией. Пожалуй, что и двойственной.
- Да уж какой сложился.
- Для той, что с младых ногтей готова убивать, только пока не умеет как следует.
- Рауди, мне порядком надоели комплименты.
- Тогда переменим мелодию. Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? Платиновая блондинка, классические черты, исконно славянский тип.
- Это ты о здешнем или тамошнем народе? Говорил...кое-кто в дальнем Забугорье.
- И врал бессовестно. С виду ты вроде моли белёсой, так что не заносись особо. Тем не менее в душу западаешь.
- Рауди, - Галина рывком обернулась.
- Не будь я так вымотан, запала бы и в плоть.
- Это флирт или нечто посерьёзнее? - она занесла левую руку, остановилась, промедление подобно смерти, пускай. Рауди перехватил, рывком завёл за спину.
- Закатишь оплеуху или истерику - пеняй на себя. Оба так и покатимся до самых Полей Блаженства.
- Ах да, я и забыла, что помимо Воронихи есть и кинжал.
Но так и не вытащила на волю из-за пазухи, потому что мужчина покаянно вздохнул и промолвил:
- Брачный контракт можно будет и дополнить, он же не на камне высечен. Прославленная воительница, какой ты явно станешь, имеет право на двоих.
"Медлю безбожно и к тому же заранее предупреждаю. Единственное спасение - что предупреждаю вовсе не о том".
Рухнула наземь, покатилась - боги, что за боль в вывихнутой руке, добро, что в нерабочей... отчасти... От обрыва к скале, к стене. Не на живот - боком.
Рауди следовал за ней. Несмотря. Ни. На. Что.
И когда уже придавил её сзади всей неподъёмной глыбой своего тела, произнёс:
- Молодец. Хорошо терпишь. А теперь упрись в камень ногами и выворачивайся. Делай из себя живой рычаг. Отпихивай соперника, вот-вот. Не бойся - мы далеко от кромки, на худой конец один-два булыжничка свалим.
Когда они растянулись рядом на выбитом ногами и боками снегу, Галина спросила, потирая запястье:
- Ты чего - нарочно устроил провокацию?
- Честно? - он усмехнулся в небо. - Если честно, то воспользовался ситуацией. Выжал её до капли. Раз уж приятная беседа так повернулась.
"Не вывих, только связки как следует потянула. Снега сразу приложить, и через недельку будет в норме".
- Но ты тогда - серьёзно?
- Дура, кто ж такое в лоб выясняет? Я ж совру - недорого возьму. Любой соврёт.
Выдохнул, снова вдохнул:
- Ты можешь ненароком сильно обжечься. Провоцирую, ты права. Чтобы сумела защититься. Сумела угодить брачному закону. Ибо я не вполне в себе волён.
Так и сказал - "волён".
А немного погодя они встали - с одеждой и репутацией, слегка подмокшими сзади - и отправились согреваться. Учитель на сей раз позволил ученице подложить в костёр лишнее берёзовое поленце и заодно нарушить сухой закон. Впрочем, надо отметить, что пьяные объятия показались невольным свидетелям куда целомудренней трезвых. А наблюдали они, свидетели, практически с самого начала, только что - немалое утешение - вряд ли слышали говоримые на уроке слова.
Без конца, почти четыре месяца и сотни лет, тянулась зима. Наука перемежалась с кормёжкой и одиноким бдением. Первая усложнилась до неимоверности - Галина и помыслить не могла о тех чудесах, которые можно сотворить с человеческим телом, в котором размягчены все хрящи. Также существовали сотни способов, которыми можно было использовать в деле инструменты, куда более безобидные, чем тупой столовый нож или достопамятная ковырялка для пробок. Та, с которой всё началось.
Второе и третье обстоятельства жизни оставались без видимых перемен. Варева можно было класть в миску побольше и подгребать ко рту ложкой, но мясом от него по-прежнему не пахло. Разве что бобами. Перестановок в спальных комнатах также не наблюдалось. Мальчишки и Орихалхо не жаловались на судьбу. У первых явно случались развлечения помимо секса: кто-то заключал дружеский союз, чтобы одолеть более сильного, потом союз распадался, происходили постоянные рокировки, человеческие зёрна слипались, разлипались, соединялись по-новому. Это напоминало вращение калейдоскопа.
Но вот с Рауди едва не получилась очередная стычка. Как-то Галина спросила между делом:
- Мой клинок - Вороница. Твой скакун - Ворон. А имя твоего скимитара?
- Оно тайное, - ответил нехотя. - Мой меч можно позвать, лишь желая обнажить в разгаре боя. Негромко. И уж, во всяком случае, не тебе.
- Боишься, что я выманю твою саблю и потом вызову тебя на поединок?
Рауди только зыркнул угрюмо.
Лишь много позже до неё дошло, как этот разговор можно было понять в свете местных этнических реалий: меч - мужское начало, поединок - знак любовного соития, прибавьте к тому же общее воздержание в качестве фона. Называется - неумная провокация.
"Кажется, по заслугам я тогда "дуру" от него заработала", - покаянно подумала девушка.
Врач - не мужчина. Учитель - не живой человек. На этом все мы спотыкаемся.
Впрочем, блуд оставался лишь на кончике языка, места в теле ему не находилось.
Так длилось до тех пор, пока вдруг с верхнего карниза не обрушился пласт жёсткого снега вперемешку со льдом, засыпав сразу несколько смотровых площадок. Разгребая его, Галина вдруг поняла: хорошо подтаял снизу, основательно. Съехал как на салазках. Поняла: уже началась весна, самое рисковое время в горах. Когда сходят лавины, по сухим от мороза руслам рвутся вниз бурные потоки - там, наверху, солнце играет прямо по-летнему, - и прямо на снегу зацветает лиловый шафран, каждая еловая ветка выбрасывает из себя ежовую лапку, целого нежно-салатного ёжика, даже пахнущего как-то по-особому вкусно.
Букетики крокусов многие таскали воткнутыми в особую прорезную петлю на куртке: обменивались с приговором. Рауди таскал свой трофей за ухом. Хайсам с Шахином наряжались, как цветы, в одинаковое, лазурно-голубое, присыпали щёки и надбровья рыже-золотой пыльцой: шафран - пряный дух печали. А вот Орри принесла в столовую целую пригоршню свежих лапок: лекарство от цинги. Даром что никто не болел, всё равно, что, в отличие от цветка, этими побегами большое дерево прирастает. Выложила в чистую чашку, уместила посуду на коленях подруги:
- Давно не виделись, ещё давнее беседы не затевали. Здоровья тебе!
- Спасибо, - Галина взяла новорождённую веточку, разжевала. В самом деле, все холода просидели словно в капсуле, пора оттуда на волю выбираться.
А на воле весна рифмуется с "война".
И вместо того, чтобы обучать каждого бойца по отдельности, инструкторы начали ходить с учениками строем. Пешим и конным.
Почему только сейчас?
Рауди пояснял вечерами:
- Мы тут рутенскую военную историю неплохо изучили. Ваши самураи против армии Хубилая бы не выстояли, кабы не ветер-камикадзе. По отдельности бойцы непревзойдённые, но толпе и строю обучены плохо. А вот гладиаторы Спартака римских легионеров за так лупили. Пока не выучили стоять намертво - на свою же голову. А причина? Всё та же. Мастера одиночного боя. Где правда?
- И там, и там. Строй несокрушим и стирает в пыль, когда нет оврагов. На равнине, на воде, в воздухе. Но не в горах. В горах приходится воевать один на один, и снова ценно умение одиночек. Пожалуй, и не в воздухе: слышала я намёки на то, что воздух закрыт для вторжений. И вода - флот доберётся до границы, а дальше пойдут завихрения. Насколько я знаю - а я знаю лишь то, чему меня выучили подобные тебе.
- Тогда для вторжения остаётся только земля.
- Только земля? Пожалуй. Устрашающие с виду бронированные чудища. Я мало ими интересовалась, к сожалению. Высокотехнологичная армия рутенцев - мягкие слизняки в непробиваемых мёртвых скорлупах, но кто у нас такой щелкунчик? На нас нашлют десантников. Тяжёлых панцирных десантников в бронежилетах и со штурмовым оружием. Вроде полиции, только ещё круче.
- Я тебя понимаю через пятого на десятое.
- И вдобавок нужно ли тебе понимать дилетанта? Неуча.
- У которого верное чутьё - а чутьё работает вернее разума. О чём ты помышляла, когда сказала о мёртвых?
- Не помню. Разве сказала?
- О танках или вообще броне. Они неживые, как любой неприрученный металл. Или не приручены, как любая мёртвая текника в Рутене. Возможно, это будет нам спасением.
- Тоже мне военный совет. Держу пари, вы там в верхах имеете более обоснованные мнения.
- Да. Но обоснований не хватает для того, чтобы угадать верно.
"Тогда мы все погибнем. И земля Вертдома тоже. Но Верт - ключ к Рутену. Камень-ключ в арке свода. Который полагалось раньше окроплять кровью. А сейчас только красят алым цементный раствор, говорил мой любимый герой. Из "Левой руки тьмы". Да, а как они пройдут в Верт всей толпой? С помощью хорового чтения?"
Галина не знала всего. Ей показывали истинно скондскую механику: скорострельные баллисты и катапульты, могущие опрокинуть на головы противника небольшую скалу, требушет по имени "Аль-Арус", "Невеста", в считанные секунды покрывающий небольшими камнями пространство в половину квадратного фарсаха, дальнобойные - впору винтовке четырнадцатого года! - луки и самострелы, клинки, заточенные так, что ими можно было перерубить волос вдоль - не то что поперёк. "Тщета по сравнению с автоматами, гранатомётами, ручными пулемётами и штурмовыми винтовками. И это даже если наши горы вынудят их к пешему бою. Как мы здесь осмеливаемся воевать?"
- Понимаешь, сэниа Гали, - отвечали старшие на её наполовину высказанный вопрос, - вот это как раз очень просто. Нам не нужна победа. Нам не требуется отстоять родную землю - её и без наших усилий не так просто погубить. Мы добиваемся лишь чести. Большего нам не приобрести, меньшего не потерять. А для того, кто не имеет ничего, любая мелочь - награда.
А ещё Галина видела воочию, что почтари летают через весь Сконд не покладая крыльев. Что некий важный народ - о нём ей сказали обиняком - собирается на внутренних подступах к замкам и что преодолеть землю полых холмов для него сущий пустяк, ибо угрызения совести и осознание собственного греха ему не свойственны.
Многое происходило - явно и тайно.
Но когда посреди ясного дня заревели трубы, вызывая людей за стены, это стало неожиданным для всех - хотя натягивали доспех, бежали по лестницам, грузили и грузились в подъёмные клети с заученной и бездумной чёткостью. Да и голос этих сирен, даже слышимый в стенах, был не сладкогласен, выйдя же за их пределы, оказался куда страшнее воя римской волчицы - буцины.
Когда ждёшь врага - не озирайся по сторонам. Но Галина Рутенка куда как чётко видит неширокую двойную цепь друзей, брошенную на горные склоны, кохертов, в злобном нетерпении переступающих по редкой зелени окованными бронзой ногами. Первый ряд пеший, второй - всадники: ни к чему подставлять скакуна под жёсткий удар снизу или поперёк колен. Позади всего - махины из дуба, напитанного водой, готовились бросить вперёд гигантские стрелы, камни и горшки с нефтью. Метких стрелков, затаившихся на карнизах. А на острие войска, близко от самой Галины, - три пеших фигуры: мужчина с непокрытой седой - серебристой - головой, златовласая женщина, рыжеволосый подросток. Бледная кожа, нестерпимо яркие глаза, слава, что ложится на их плечи вместо доспеха. Тяготит.
Хельмут фон Торригаль. Его жена Стелла. Их сын Бьёрн.
Триада живых мечей - защитники королевской крови.
Впереди раздёргивается тонкая завеса тумана. Море отступило, и впервые за многие месяцы обнажено то, что скрывали шхеры: мелкие камни, на них широкий понтонный мост, на мосту сплошь - коренастые люди в маскировке, с лицами, замазанными тусклой пятнистостью. С коротконосым, толстоствольным и как бы крылатым оружием поперёк груди и горбом за плечами. Передовые карабкаются вверх по склонам и строятся врассыпную, основному составу нет и такой нужды - прилив сам поднимет вровень с берегом.
"Мы их не достанем. Только наши орудия дальнего боя, и то лишь проредят строй. А у них вертолётные ранцы. Миг - и у каждого за спиной раскроется крылатый треножник. Пронесёт над нашими стрелами".
- Их легендарные мечи, Нотунг, Колада, Зульфикар и остальные, на сей раз не пошли за человеком, - послышался слева мягкий голос Шахина.
- Нет у них благословения своей матери-земли, - это вторит справа Хайсам. - Мы же его испросим.
"Сказки".
Но уже прозвучала команда:
- Второй ряд - лучники к бою! Первый ряд - в клинки!
Кажется, махины всё же ударили из-за спин защитников, со свистом посылая камни, с рокотом - глыбы. Но ещё раньше вдоль обоих рядов полоснула свинцовая плеть. Отмечая свой след кипящими алыми пузырями. Разворачивая, сгибая, роняя наземь. Поливая траву чистой кровью королей.
"Хайсам и его кохерт. Не оборачиваться назад. Шахин и его.... На мне - пропуск стежка, пропуск...Рауди - с Ворона. Орри? Рядом с ней Арми? Я стою. Одна. Нет, вон эти трое - тоже!
Торстенгаль в трёх лицах. Не стоят - взлетают. Грозные контуры тянутся ввысь, увеличиваются, роняют с себя одежду. Легко касаются, обходят своих павших. Сливаются воедино. Мерцающее дамасское крыло.
И узкой свистящей чертой летят поперёк неровного строя захватчиков. В центр.
Те не ожидали такого: кое-где над неровными рядами уже поднимаются первые беглецы-летуны на треногах. Выросших из спины.
Облако из стальных частиц расширяется, набухает чужой кровью, Гудит и звенит.
Та, что по-прежнему стоит, не удивляется. Лишь отмечает, что Троим не хватает захвата, прогал в чаще неприятеля слишком узок.
И почти бездумно, пронзительно повторяет команду:
- Братья! Те, что жив, - в клинки!
Они встали и двинулись. Пешие. Страшно медленно. То и дело роняя себя в кровавую жижу. Поднимаясь. Оскальзываясь. Обращаясь в узкую живую стрелу. Прорываясь через массу, не успевшую понять и сомкнуться намертво.
Наконец, нагнали живую сталь. Дошли к своей смерти.
Когда невозможно поднять ни меч, ни огнестрел, в ход идут командирские "Desert Eagle" и кривые кинжалы - их удобно выхватывать и всаживать в сердце противника. Не так прямые. Хотя против главного "Орла Пустыни" встаёт именно прямой басселард. Ударяет и возвращается весь в липком пурпуре. Снова и снова.
Мерзко тёплое, бурое застилает глаза, клеит, коробит одежду под латами, делает рукоять в пальцах скользкой. Под ногами борющихся - край бездны. Перед лицом одних и спиной других - сама бездна.
Море пришло и колышет на себе плоты. Нет. Пенится, отступает, утягивает в себя, на зыбкое дно, откуда бьют вверх кипящие ключи. Это Та-Кто-Стоит-Впереди понимает из воплей. Из столбов тумана, которые сгущаются с новой силой и теперь окрашены алым. Биврёст. Что такое Биврёст? Мост из радуги. Ледяные великаны...
- Уходи, теперь отходите все! - говорит сверху трубный голос. С карниза, со склона, с высоты трёх человеческих ростов. - Мертвецы разбудили землю, теперь она сама за себя постоит. Только не станет делить на правых и неправых.
- Вот ведь лихая вояка, пап, - Галину, которая успела опомниться и даже слегка испугаться, тащат подмышки от места резни, она ничего не видит со спины, спотыкается, упираясь саблей и каблуками. - Чистого места на шкурке не отыщешь, а всё куда-то порывается. И вся-то в живительной влаге, прям облизать хочется...
- Не стебись, сыне. Протрезвиться тебе бы факт не мешало.
- ...чтобы понять, ко всем чертям, сильно её поранило или не так чтобы очень. Состояние боевого аффекта, прикинь. До сих пор за кинжал держится, ну хоть бритву положила.
- Вот, называется, взяли папочка с мамочкой ребёнка на дело, - вмешивается в диалог третья персона. - Всю торжественность момента зафейлил. Галина эта хоть не слышит?
"Кто они? Говорят, как белая рутенская сволочь. Но те не стали бы возиться, добили. И не до языка им".
Похоже, она думает вслух, только очень тихо, потому что те, за спиной, восхищаются:
- Какова острота! Оцените. "Язык" - военный пленник и язык как средство говорения, кое необходимо держать в чистоте. Жёсткой ниткой прочищать от белого налёта.
- Брось, медвежонок.
- Я и бросил. Вот счас!
Девушку бережно опускают на камень - нет, на расстеленную поверх скалы толстую накидку. Кладут левую руку на эфес сабли:
- Большой клинок в ножнах и за поясом, теперь нефрит-то из пальцов выпусти, тоже спрятать нелишне. И он сам, и футляр - колдовские: ишь зарозовелись. А сама лежи и ни о чём не беспокойся.
- Друзья? - говорит, с трудом приходя в себя. - Вы друзья?
Губы еле размыкаются, связки в горле - тоже.
- Они и есть, - мальчишка уселся рядом на мокрое, рыжий, слегка конопатый, щёки с очень чистым румянцем. И на кого-то знакомого сильно похож.
- Что смотришь? Я Бьярни. Тот самый. Если госпожа ещё до рубки соизволили меня заметить.
Самый обыкновенный нахальный подросток. И...
- Сын живых мечей? Двуручника и колдуньи?
- Ага. Ты не очень шевелись, мы тебя вынесли с поля и перевязали, пока ты выпадала в осад... в иную реальность. Отец с мамочкой пошли над другими хлопотать, я тебя стерегу. Разделение труда, типа того.
- Ой, и жаргон у тебя. Непостижимый.
- Я в Рутению немало хожу, попутно нахватался того и этого, даже родителей заразил. Один разряд слов от других отделить трудно - стили путаются.
- Меня, говоришь, ранило?
- Пустяки. Оглоушило. Прости - контузило маленько. Надо же - угодила в самую мясорубку, а почти невредима. Царапины одни. Должно быть, для иной крови тебя берегут.
- Что с... чужими?
- Ушли все и не придут больше. Вертдом начал потихоньку отчаливать от Большой Земли, в радуги одеваться, - видно, сотворилось, что хотела от них наша земля.
- Поубивало их? Всех?
- Забрало в здешние "Шампз Элизэ". Елисейские Поля то есть. Вперемешку с нашими. Кому блаженство, кому адские муки, всё в одном флаконе. Не каждому по нраву. Там ведь все парижские времена перемешались и не стоят на месте, папа говорил. Они с мамой ведь земные. То есть рутенские. Сюда через Поля прошли.
- Любопытный у вас тот свет.
- А как же! Только почему - у вас? Он общий. Ну, может быть, есть ещё... Эмпиреи какие-нибудь. Элизиум. Инсула под надзором Петра-ключаря. Но из Вертдома только на Поля попадают.
- Знаток всякой загробности. Слушай, вы ведь все трое бледные были. Как призраки... Как сталь, - вдруг спросила Галина.
- Мы ведь тоже пьём, - объяснил он просто. - Почти как твой заветный ножик. Режем горло и всасываем. Папа вон вообще... с пуговицами. Мундирными. Только оружие не переваривает, особенно современное. И от синтетики прямо плюётся.
Галина смачно хрюкнула - такой получился смех. Поперхнулась от боли, скривилась, откашляла мокроту.
- Это ничего, - серьёзно заметил Бьярни. - Похоже, пуля с излёта в кирасу стукнула - знатно погнулась, еле сняли. Ну ничего - авось не работа Филиппо Негроли.
- А кто это был?
- Знаменитый рутенский чеканщик родом из Милана шестнадцатого века. Работал со сталью, а не с более удобным железом. Красоту делал обалденную, насчёт прочности - не знаю, по-настоящему хорошую сталь так просто не отделаешь.
- Ну да, солидный шкворень требуется. Моргенштерн или типа того. Или двойной заряд в аркебузе, чтоб ей разорваться.
- Угу.
Ответил, затем подумал.
- Вот мы тут зубья скалим. По врагу прохаживаемся. А насчёт друзей спросить не хочешь? Ну и не надо, понимаю. Сам скажу.
- Говори, - девушка приподнялась, нащупала по обеим сторонам оружие. Видно, снимали, делая перевязку, вон и увечный нагрудник лежит в стороне.
- Слушай. Шахин и Хайсам ушли с честью. Сами себя предложили, можно сказать. На передний край начальству не положено выставляться. Бились, поспешив за тобой, уже смертельно раненные. Те юнцы, что пришли в конце осени, - не знаю поимённо, добрая треть от них осталась. Арм теперь рядом с дружком траву пропалывает. Теадат пока дышит. Орихалхо задета немногим тебя сильнее. Больше синяков, меньше порезов. Тоже силы оберегают, как и тебя саму. Кто ещё? Рауди Красный Волк.
- Жив?
- Живой. Но, по слухам, ненадолго.
В качестве одной подпорки она использовала Ворониху в ножнах, в качестве другой - стального мальчишку. Он вымахал всего на голову выше девушки, во время сражения казался куда значительней.
Рауди, единственного водителя людей, кто остался в живых, уложили в лучших покоях первого этажа. Не бог весть каких, без густого ковра и шевровых подушек, зато здесь был в наличии шаткий стулец и кровать западного образца - с высокими бортами, спинкой и изножьем. Самые приглядные помещения располагались выше, но использовать шаткий подъёмник побоялись.
Повязка на глазах, другая, потолще, поперёк груди, вроде обе чистые. Свежие. Рядом сидит мальчишка-паж, подбирает комком мягкой корпии кровавую слюну и пузыри в уголках рта и на подбородке.
Услышал приглушенные голоса, не поворачивая головы, взял руку Галины в свою, обмотанную пухлой бурой тряпицей, из "куклы" торчат два пальца, большой и мизинец.
- Правой, оружной руки лишиться - позор, с увечной левой можно рубить и резать мечом, - проговорил хрипло. - Старина Раули.
- Что?
- Я не сказал тогда. В полушутку на скимитар ритуальной водицей брызнул. Любимый жеребец короля бриттов. Карла Второго Весёлого. При котором реставрация Стюартов, чума и Большой Лондонский пожар. Он, когда ломился в спальни фрейлин, его спрашивали - кто? Отвечал: "Старина Раули". Вот.
- Этот Карл был куда лучше слухов, что о нём распускали.
- Спасибо, - он слепо улыбнулся, кое-как пожал холодные пальцы. - Ты иди. Я сам справлюсь. Или нет, возьми вон у мальчишки - дописал, понимаешь, в ночь перед трубами. Как догадывался. Последняя песнь самурая. Разверни прямо сейчас, а?
То был очередной шедевр каллиграфии. Девушка глянула на первую строчку свитка, выведенную почти вертикальной "уставной" вязью. Не без труда прочла:
ВОРОН И ВОРОНЁНОК
Галина и думать не думала о горькой картине, что стояла прямо перед глазами. О том, кто из остальных её ребят выжил и может выжить, а кого придётся хоронить с подобающей случаю церемонией. (Или ритуал так же прост, как тот, с Михаилом, и так же таинственен? Поистине, в Сконде, да и во всём Вертдоме, насчёт смерти не заморачиваются.) Ибо ныне стало на прикол время и спустила грубые холщовые паруса ладья реальности, взятая на абордаж вымыслом.
Кажется, Галина даже не села там, где стояла. Даже не попыталась остаться рядом - отрицательно кивнула Стальному Медвежонку, двинулась к двери и далее по коридору с глазами, погруженными в текст, будто заворожённая, пока не упёрлась клинком и коленом в мягкий табурет. И не опустилась на него, слыша внутри себя знакомый голос, грубоватый, мужественный и чуть распевный: