Аннотация: Роман закончен. Переложение в смысле продолжения - "Стучаться в двери травы".
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ КРЕСТ НАД ОКЕАНОМ
Три новых округлых знака рисует судьба на полотне. Связанных с тем же четвёртым "О" - Орихалко.
Отрок.
Подросток - тот, кому всего-навсего предстоит подрасти. Но отрок - тот, кто не может держать речь перед людьми. Немой подарок року. Однако не совсем. В согласных этого имени заключёно преодоление: от-рок. Словно вода бурлит на речных перекатах и ветер стучит в бубен шаманским когтем.
Отчизна.
Земля отцов. Странное понятие, заимствованное у рутенцев вместе с языком. Ну конечно, ма Орри была отцом настоящим, па Рауди - придуманным, и как же ещё назвать атолл, где они жили вместе с Браном?
Но всё же для любого вертдомца родина - лишь мать. Великое порождающее лоно. Бесконечная влага. Море, что баюкает или сжимает Верт в своих ладонях.
Хотя конечно - где семья, там и малое обиталище для сердца.
Только чем больше проходило времени, тем сильнее обособлялись друг от друга все трое.
А что Бран? Ему такое вообще было положено: сутками бродить по зарослям, сновать ткацким челноком по всему побережью, насквозь пропитываться морской водой и обрастать солёной коркой. А домой заглядывать, чтобы поесть чего-нибудь не сырого и не подгорелого с одного боку, попариться в бане и выспаться сколько влезет.
Но с недавних пор и мама Орихалко всё чаще не занималась ничем путным, а сидела на устланном травой глиняном полу веранды и думала.
- Я ведь половину силы потеряла, - жаловалась обоим своим мужчинам. - Такая же стала слабая, как Рауди.
- Скажешь тоже, - фыркал тот. - Кто на днях цельный липовый ствол на плече волок?
- Так волок же, а не на плече нёс. И не спорь: это я делаю подход к самому главному. Хуже всего, что в прежние политические хитросплетения мне больше не вступать. Любой новичок обскачет.
- Для морян ты по-прежнему лучший советчик. Ценят...
- ...То, что внутри, или то, что вне? - Ма Орри дёргала себя за серебристую прядку, месяц назад выделившуюся из общей массы.
- Внутри. Твой народ никогда особо не почитал "седых голов".
Отец явно сказал что-то не по теме, потому что гладкое, словно камушек на берегу, мамино лицо пошло тонкими морщинками.
- Ты ведь меня моложе, Рауди Красноволк, - проговорила она.
Бран всякий день слышал, как они меряются годами: только ради того, чтобы уверить друг друга в вечной молодости, красоте любви.
Но на сей раз отец только вздохнул.
Сам он, невзирая на плохо залеченные болячки и невозможность взлететь птицей в седло, не прибавил с виду и пяти лет - так, по крайней мере, полагал мальчик, перед которым это лицо и фигура маячили, как только начал себя помнить.
- Я ведь тоже давно не воин, а политикой и вообще никогда не грешил, - ответил Рауди. - Пальцы что крюки. Думал кисточку для письма удержать - а и конский повод не могу. Разве что ложку и нож... за общим столом.
Эти разговоры слегка омрачали радость бытия, которая владела мальчиком, и как-то незаметно превращали её в тягучую печаль. А, может быть, настал срок всему измениться вместе с погодой?
Ушло пронзительное солнце ранней весны, померкла водная гладь, отражая лиловую пелену облаков, заклубилась изнутри неровная теплота, как бывало, когда пробуждались подземные драконы, оживали капризные донные течения. Дули протяжные ветры, навевали на прибрежную полосу хмарь и тончайший песок нездешнего цвета - голубовато-серый. Хэархи, едва явившись и поманив, отошли к линии горизонта. "Фиалло - Фиальта", то и дело наговаривал Бран, всматриваясь в радужную аркаду, но после того раза белая красавица лишь сквозила вдалеке, на дальней границе плавучего морянского жилья. Да и все охранники пределов ушли в глубину моря. Не было никакой нужды в кордоне.
Наконец, что-то свершилось.
- Мне пора уходить к своему народу, - однажды сказала Орихалко, решительно положив столовый прибор рядом с пустой чашкой. - Ты ведь знаешь, Красноволк, что я давно пакую самое необходимое. Мне дают место на одном из плотов, достаточно укромное.
- Остров сам по себе укромен, - возразил Рауди. - Сколько угодно брошенных хижин, пещер и тому подобного.
- Так на нём же это семейство, - усмехнулась ма Орри, - весьма практичное. Вмешается.
- Я думаю, мне стоит немного присмотреть за тобой.
- А мальчик? Он останется...
- Ты же понимаешь. Останется сам по себе и на волю Великой Матери - разве что сомнительное племя франзонцев неподалёку учесть. Это его сдача козырей.
Что-то непонятное подкатило к горлу Брана, но наружу вырвались только слова:
- Если надо - побуду один, сколько понадобится, - сказал он как мог твёрже. - Я ведь уже взрослый, с голоду посреди изобилия не помру. И море рядом.
Одиночество.
Наступило, чтобы расшифровывать недосказанное. Чуть растерянно бродить среди как-то сразу возросшего количества согретых руками, носящих домашний отпечаток вещей. Есть, потому что так принято, и засыпать не по часам, но от усталости - там, где застанет усталость.
Разумеется, мальчик понял насчёт ма Орри: когда у ба-нэсхин появляется седина, их время начинает обваливаться подобно горному оползню. До того молоды с виду - через полгода-год уже дряхлые старцы одной ногой в погребальной ладье. Зверь, что забился в нору. Его хотели уберечь от такого зрелища: па Рауди на него соглашался.
- За эти годы кое-что подзабылось, - ответил он Брану, когда тот на миг не выдержал характера. - Ты нездешней крови, без морянской жилки, и судьба твоя будет на тебя похожа. А я такая же помесь, как и Орри. От человека и наполовину морянина Яхьи. Так что мне стоит приобвыкнуть к тому, что меня ожидает.
Бран кивнул: если так обстоят дела, ма Орри скоро будет нуждаться в помощи. Вот только его самого отчего-то не берут в помощники. Нет, он видел - подспудно, без слов - иной рисунок своей жизни, только сердце не принимало.
Мальчик прилежно соблюдал себя в чистоте: нетрудное дело для того, кто умеет плескаться и среди зимних льдов, не получая сердечного удара. Пробовал стирать самые насущные тряпки, убираться в главном и "меньших" домах, но в смурном и будто уставшем воздухе гниль устилала вещи тонким налётом, дерево стен истончалось в прах, а книги - единственная ценность его мирка - становились похожи на мочёные грибы в кадушке, плотно уложенные слой поверх слоя. Драгоценные кожаные переплёты раскисали, страницы коробились пластинками сыроежки. Бытие, некогда бившее тугой струёй, меланхолично протекало между пальцев мальчика, словно единственной силой, которая удерживала его (возможно, их обоих?) здесь, было присутствие матери и отца.
Блуждая по лесу и полю, он нередко сталкивался с "мальками" и "детвой" из рода Жерме - большинство из них шарахалось от юного сеньора. Улыбался мыслям кончиком рта: нет, скорее от чудища с войлоком на голове и потерянным взглядом, будто сложенного из смуглых ивовых прутьев. Но почти сразу же после приступа комического уничижения делался серьёзен. Одна такая новопечатная малышка остановилась, пока другие убегали, и с пальцем во рту разглядывала его как нежданный подарок.
- Ты чего отстала от своих? - спросил мальчик негромко, чтобы ненароком не испугать.
- Меня звать Ланти, мне скоро будет шесть вёсен, - вдруг ответила она, подёргав себя за вороную косичку. - А тебя - Брен-Дану.
Он только присвистнул:
- Ничего себе выдумка. Это у тебя откуда?
- Миэди сказали, а им - геархи. Я слыхала.
- Разве они все не уплыли?
- Давно, - почти прошептала девочка. - Они не знают, что у меня получилось слышать.
- Нет, я про геархов... хэархи. Ты их тогда же видела?
- Слыхала, - повторила она, - тоже давно. В заливе, где рыжие крокусы с ладошку.
Повернулась и удрала со всех ног, только подошвы туфель замелькали.
Но он уже знал. Только одна потаённая бухточка соответствовала этому определению. Сам же он и пересадил туда с одной из полян дивные цветы - шафран густо-шафранового цвета.
Берег в этом месте делал крутую складку, поросшую "вечным газоном", и под охраной природной чаши крокусы вырастали вдвое большими, чем их лесные предшественники. Ветер их, похоже, не страшил, а люди не подозревали о таком богатстве.
Жерме бы точно распорядился ободрать все тычинки на пряность, подумал Бран, его потомство шныряет где только может. Чтобы избежать их всех, надо быть следопытом. Но каким образом Ланти подобралась к цветам со стороны моря так близко, чтобы увидеть? Ведь скатиться вниз она могла бы лишь случайно, а подняться без чужой помощи - вообще никак.
Пока он так размышлял, ноги сами направляли его в ту сторону.
Разумеется, всё отцвело, но не более двух недель назад: чем человек мельче, тем дольше тянется для него время. Не ища короткого пути, Бран перебрался через кромку и полез - сначала по отвесной вертикали, затем склон стал более пологим и мягким. Пляж, как и обычно, усеян был мелким желтовато-розовым "ракушником" - пылевидными осколками известковых панцирей. Но поверх него свивались дорожки потусторонней голубизны. "Пойду по ветровому свею", вспомнились ему строки. А когда добрался до кромки ленивого прибоя и поднял глаза, увидел камень.
Эту мраморную глыбу с плоским срезом наверху Бран любил, нередко отдыхал там, подставляя бока солнцу и полоща ноги до колен в жидком аквамарине, однако ему казалось, что до неё много дальше. "Фиалло, Фиальта", задумчиво просвистел мальчик, оценивая расстояние. "Фиал с гиацинтом, фиалка в ладони, Фиальта что чаша, что брызги уронит, - бормотал он, почти не осознавая этого. - Русалочьи косы темней гиацинта, фиалки - то очи, чья тайна сокрыта". Он туже закрутил повязку на бёдрах и неторопливо ступил в воду.
- Кто соблазняет русалок-нереид сладкозвучным пением? - прошелестел оттуда смешливый голос. - Более сладким, чем они умеют сами?
- Ты пришла, - ответил он, бросаясь животом во влажно кипящую прохладу. - Ты меня ждёшь.
- Я отбилась от стаи, теперь у неё нет вожака, - ответила прохлада. - Издали услышала, как твоя душа поёт то, о чём теперь поёт всё тело.
Белоснежное веретено из ожившего шёлка рассекло воду и узким концом подбило его кверху. Круглые смеющиеся глаза - Гвенхвивар, белая сова, остро сверкающие клинья во рту - Нана, богиня-никса, гибельная ловушка для плоти.
- О Фиалло, - всякая осторожность покинула его, осталось лишь дуновение беспредельной радости. - Я теперь твоя стая. Я буду плавать с тобой, пока хватит моего дыхания и твоего дыхания. Этим мы равны.
Его руки обхватили восхитительно гладкое тело, ноги обвились вокруг хвоста, живот скользнул по чуть выпяченным соскам, ласты легли поверх плеч и как бы ввинтили их обоих вглубь. Зубы чуть покусывали его ухо - рискованная ласка. Что-то вроде огромного сосущего рта втягивало в себя попеременно оба колена - ласковая раскованность, от которой в низу живота будто стянуло кожу.
А потом Брана взяли: нежно, как девичьи губы - тёмную вишню. Выпили, как детёныш втягивает материнское молоко.
И не было в этом ничего, кроме предельной чистоты.
"Ты мой юноша-дюгонь". "Ты моя девушка-тюлень". "Мы погибнем тут внизу, посреди коралловых городов и прядей водоросли?" "Нет. Мы станем рыбами - кто мы сейчас, как не рыбы?" "Нам нужен воздух". "Разве?"
Но всё же оба расцепились, выплыли наверх, заколыхались на поверхности, и заморник, пронзительный, как свирель, раздувал пенные гребешки и свиристел прямо в уши.
- Плита, - чуть задыхаясь, произнёс Бран. - Меня дрожь бьёт, а там солнце.
В самом деле, день кончился, и чуть похолодало: ветер сдувал почти всё тепло, так что впору было пожалеть о морском лоне.
- Ты не можешь лежать спиной на волнах, малыш Брен-Дану? Тебе нужно крепкое основание?
- Да, пожалуй, от этой глыбы только и проку. Всеми ветрами поверху продувает.
- И всеми волнами моет, - подхватила Фиалло.
В самом деле, вода поднялась так, что почти прикрыла камень. Бран отчасти заплыл, отчасти заполз на него, Улёгся лицом кверху; дельфиниха пробовала шалить, бросалась вверх, налегая на мальчика всей тушей, но то и дело срываясь вниз.
- Эй, ты тяжёлая, - рассмеялся наконец Бран. - Стоишь двоих таких, как я. Придавишь - не ускользну никуда. Так хочешь?
- Нет, лягу рядом, - она прижалась к нему. - Тоже устала. Уморилась в море.
До сих пор он не сознавал, на каком наречии они разговаривают. Смесь земного и морянского, сдобренная специфически дельфиньими звуками? Пожалуй...
- Фиалло, на каком языке меня зовут Брен-Дану?
_ Разве это не твоё большое имя? Бран, Брендан, Бренн из племени богини Дану. Сид и великий оллам.
- Да какой я жрец. Книг много в себя вобрал - это да.
- И все песни твоего отца. И все приключения твоей матери. Все игры Верта. И весь Вертдом как он есть.
- А ты - меня самого, - он потянулся к ней, привлёк к себе. - Несчётное множество раз. Как это случилось, что я не испытываю никаких угрызений по этому поводу?
- Отчего ты должен их иметь? Разве мы с тобой не единый народ и разве мы не одинаковы под кожей?
- Под шкурой? Когда красавцы дюгони, сбросив свой привычный облик, являются на праздник людей, лучшие из девушек сходятся с ними и рожают от них младенцев. Если мужчина украдёт у купающейся девушки-тюленя её оболочку, она становится его женой. Так произошёл род Мак-Кодрама Тюленьего. И таких сказок в моих книгах - множество. Все человеческие племена восходят к бракам с природными существами.
- Было время, - ответила Фиалло, - когда люди и звери становились в один хоровод и наполняли своими потомками сушу и море, но человек захотел иметь детей лишь от себя самого. Царства разомкнулись.
- Священные браки, я знаю, - Бран потёрся носом о её тело, восхитительно гибкое и скользкое. - Союз с тотемами. В ознаменование того, что мир един. Но ведь это миф. В реальном мире границы видов стоят нерушимо. Хотя нет - волки, непарнокопытные, верблюды вроде нашего старины Ал-Кхураба.
- Границы были не всегда. И что такое вид, определяли люди, - рассмеялась Фиалло. - Так же точно, как любые границы между вещами.
- А границ нет - и всё есть Будда... И мира нет - одна видимость... Знаешь, я буквально переполнен такими вот текстами; но я человек - и мои дети их не унаследуют.
- Ба-фархи наследуют. Не простой инстинкт, как большая часть животных, но некую часть созданного их племенем нового знания. Только ведь и наш младший брат, наш старший сын человек принимает от матери некий изначальный опыт. Иначе бы он не был собой и не сохранял себя в тысячелетиях.
- Как такое знание передаётся? - спросил Бран почти нехотя: ветер отчего-то резко упал, волна утихла, и солнечный жар убаюкивал.
- С солью. Кровью, семенем и морем. Как сейчас.
То, что началось наяву, продолжилось видениями, в воде - на сухом месте, днём - ночью. И облекала ритуал мерцающая плоть Вертдома, в котором невозможное становится возможным, мало вероятное - вполне вероятным, то же, что может произойти, - происходит.
Когда мальчик проснулся в утро и тишину, он увидел, что море отступило от камня.
- Фиалло!
- Да. Я только проснулась и жду, когда ты увидишь.
Голос у неё был не такой хрустальный, шкура - более жёсткой и шероховатой, чем вчера. Внизу, на уровне половины человеческого роста, простирались сырая галька, и вялые водоросли, копошились мелкие создания, без особого успеха стараясь добраться до места, где начиналась вода.
- Что это - отлив? Океан уходил всё дальше, но не торопился.
- Сейчас он затягивает воду в донные полости, сжимает себя в кулак, чтобы ударить.
Выражено это было с полнейшим спокойствием и оттенком печали.
- Ты можешь спуститься и доползти до воды на ластах?
- Первое - да, второе - не думаю.
- Если бы мама Орихалко не уехала, она бы смогла тебя перенести.
- Но я убежала от них всех, чтобы прийти к тебе.
Реплики были сухи и кратки - тон задавала дельфиниха.
- Ты сумеешь дождаться вечернего прилива?
- Если он будет таким же, как обычно.
- Что значит? Погоди. Я-то ничем не ограничен: могу спуститься и отыскать помощь. Жди и пока не спускайся наземь.
Бран кое-как обмотался тряпкой, спрыгнул вниз и ударился в бег. Он догадывался по следам и отметинам, что домочадцы Жерме постепенно разбредались по всему острову, стараясь не попадаться ему на глаза. Кроме вездесущих детей, конечно. Но, как на беду, не находил никого.
Пришлось дойти до самого озера, лишь на подступах к нему Бран увидел двоих: самого Жерме и Генно, женатого на сестре главы рода, с цепями и топорами за плечом. Должно быть, валили очередной дуб.
Оба вежливо посмеивались, когда мальчик, немного путаясь в словах и запинаясь, излагал дело.
- Так молодой хозяин плавал в солёной водице, как обычно? - наполовину утвердительно спросил Жерме. - С подружкой, которая попала в капкан отлива? Такое мы видели не однажды. Чтобы снять с мели среднего морского коника, нужно человек пять-шесть взрослых мужчин и часа два дорогого времени. Как справляются лошади-великаны - не знаю, но, кажется, они поумнее, погрубее и нам не попадаются. А эта особь - она весом в двоих таких как ты, щупликов? Нас с тобой за глаза хватит, только полотенце прихватить или простыню.
- На каких гроб уносят, - хохотнул Генно. - Или покойника.
Он хотел добавить ещё кое-что, но Жерме смерил его жёстким взглядом.
- Можно использовать трелёвочные ленты, Бов, - сказал он. - Они стальные и в полотняной обшивке. Только вот что, юный сеньор, - теперь он обращался к Брану. - Мы тратим на тебя время, натурной прибыли на сей раз не получаем никакой. Ты должен обещать, что отработаешь. Труд сделал человека, добрые дела поднимают его ближе к раю. Далеко там, говоришь, твоя приятельница от воды? И много живности рядом осталось?
Бран объяснил в двух словах.
- Эй, Даруи! - крикнул Генно, и из-за кустов показалась голова девочки. - Беги к нашим, пусть кто может поторопятся на берег с кошёлками и остальным. Куда - поняла авось?
Та кивнула.
До места добрались они быстро, но Фиалло успела как-то поникнуть, будто увядшее или схваченное морозом растение. Одну ленту споро подвели под хвост, другую с неким трудом под грудь. Бран назад, мужчины вперёд - поволокли. Добрались до места, где воды было по пояс, и выпустили.
- Уходи, - просвистел Бран на ближнем языке дельфинов.
- Без тебя? - ответила она так же.
- Да. Я им обещал. Иди догоняй своих и не бойся ничего.
Всё-таки Фиалло отчего-то медлила, вяло помахивая хвостом: спинной плавник свесился набок, глаза прижмурены. И лишь когда с самого верха обрыва ссыпалась армия, вооружённая корзинами и ножами, ударила хвостом об воду и поплыла вдаль.
- Ну вот, а теперь показывай, что ты за работник, Брани, - Жерме назвал его как девчонку. - Эй, ножика ему не давайте - порежет что-нибудь не то. Пусть голыми руками обходится.
Вокруг семейство Жерме выстроилось шеренгой и споро кидало в свои плотно сплетённые кошёлки всё живое и еле живое, что попадалось под ногами.
Сам мальчик, бывало, тоже брал от океана малую дань - мидии, рачков, рыбёшек, - и всякий раз в уме благодарил. Однако то повальное, тупое истребление, что он ныне видел, казалось слишком циничным даже для убийства.
- Что ты стоишь? - его легонько толкнули под колено. - Иди рядом.
То была Ланти. Вот у неё была не только сумка из луба, устланная морской травой, которая волочилась по её следу, но и устричный нож размером в две её ладони, которым она поддевала моллюски, успевшие присосаться к камешкам. Она стояла последней в шеренге.
- Бросай своё ко мне, сеньор, - проговорила она. - Ой, как не люблю...
- Я тоже. Ненавижу, - ответил он шёпотом.
Ланти хитро улыбнулась и ответила так же:
- А ты смотри, что я буду делать.
За время их обмена репликами дружная бригада сборщиков уже прочистила всю полосу до прибоя, и кое-кто для сохранности опустил наполненную до краёв тару в мелководье.
На них никто особо не смотрел. Девочка улучила время, когда люди начали перебирать то, что схватили второпях, и выбрасывать из корзин, и показала Брану: в горсти, завёрнутый в тину, был реснитчатый слизень, бодро шевелящий нарядной бахромкой. Из витой раковины уже торчала нога, готовая присосаться.
Миг - и он плюхнулся вниз, там где-то укрепился и полез вперёд.
- Снулое не вынимай, им всё равно, - шепнула девочка. - И зелёнку, какая не понадобится. И так много останется.
Оба явно увлеклись игрой. Наверное, оттого, что на душе у Брана стало легко. И хором вздрогнули, когда на голое Браново плечо опустилась мужская рука.
- Мало нам того, что девка лыняет по малолетству, так ты её подначиваешь, - сурово произнёс Генно. - С ней всё просто. Выдерем, не впервой такое. А ты...
- Только я, - сказал Бран. - Меня. Она ж совсем маленькая.
- Любишь таких крошек, а, сеньор? - подошёл Жерме. - Похоже, мы верно посчитали тебя за скотоложца. А ведь этими ножами могли твою самочку порезать. На корм. Помиловали тварь, уяснил? За такое доброй работой платят.
Бран поспешно прикидывал. Неясно, где теперь Фиалло и каково ей. У семьи явно есть моторные лодки, две или три. На солярной тяге. И сети. И топоры с тесаками.
"И эти люди не понимают языка Морского Народа".
"И... странно, только я чувствую: она могла понести".
- Я вместо Ланти. И себя, - коротко ответил он.
- А не станешь брыкаться? Ты, в общем, сильный.
- Нет. Если уйдём отсюда прямо сейчас.
Хоть он на свой лад поклялся, его крепко взяли под руки.
Ватага направилась к озерной усадьбе - тихо, слаженно, без пререканий. Куда подевалась Ланти, он не знал - на подходах к озеру люди разбрелись. Кажется, наступило время ужина, и при мысли о том, что будет приготовлено, Брана одолела тошнота. Поэтому когда его второпях бросили в сарае и заперли там, он даже не заметил отсутствия еды и питья. Ночного холода - тоже: можно было зарыться в солому, куда, похоже, справляло естественные нужды не одно поколение овец. Впрочем, он сам тоже - отойдя как можно дальше в угол. Там сквозь щели в досках, поставленных торчмя, пробивались звёзды, Бран вполне мог бы прийти к ним - сила вернулась, - но держало на месте обещание.
"И ещё эта девочка. Хотя вряд ли они сильно обидели бы кроху, если бы я ушёл".
Ещё до рассвета его вывели. Очевидно, заботы по хозяйству снова довлели над развлечением, потому что окружало Брана человек пять или шесть, не более. Одни мужчины.
Жерме ткнул его в плечо рукоятью кнута:
- Двигай туда. На задворки.
Туда Бран не заходил и в своих скитаниях: кроны деревьев позади лагуны расступались, колючий кустарник рос на склонах древних утёсов, исковеркавших землю, и на самом высоком попирал глину расплющенной пятой виселичный крест с петлями вверху и на концах перекладин. К нему вела узкая приставная лестница.
Все забрались на склон.
- Вот, давай наверх, пёс, тут низенько, - скомандовал хозяин. - Вкладывай персты... кисти рук, вообще-то. Там для ног ступенька имеется, удержаться легко и без привязи.
Следом за Браном поднимался коренастый молодой парень с мотком сыромяти в зубах. Мигом навалился, поддержал того за бёдра, устроил ступни на подставке, перехватил щиколотки, талию, подмышками и в коленях многочисленными витками крепкой верёвки, укрепил ею петли на запястьях.
- К таким, как ты, извращенцам, собственно, жаркого огонька подпускают. Надо же, мою дочку на морского слизня променял. А крест - управа на шебутных детишек. Зато можно растянуть удовольствие. Как, ловко запеленали тебя? Не хуже чем святого Езу, хоть там обе перекладины были косые?
Подмигнул тем, кто внизу, и начал спускаться. Спустившись, уронил лестницу к подножью скалы.
... Солнце взошло над морем, невидимое Брану, оно говорило с ним языком лучей. Тучи столпились наверху, мешая ему подняться в зенит, и сгустилась жара. Ветер затих в испуганной истоме. Дышать становилось труднее, но на уровне ступней клубилось другое, лесное море, ловя низовые потоки.
"Фиалло уже далеко уплыла, наверное. Вернулась к сородичам. Может быть, они отыщут моих милых отца с матерью - но зачем? Им не успеть".
- Брен-Дану, - позвал снизу тонкий голосок. - Я тебе пить в ведёрке принесла, а поднять нечем. И лестница жуть какая тяжёлая.
- Не смей трогать, ты что? Сможешь подняться по затёсам в горе?
- Плёвое дело, все мы умеем.
- А длинную палку с собой принести? Удочку, шест для съёма яблок?
- Уже. Срезаем такие - с развилками наверху.
- Нацепи мокрую тряпку в комке или что-нибудь вроде. Пить мне нельзя - будет хуже, весь опухну.
- Угу, жарища и воздух стоячий.
"Ещё хорошо, что могу долго говорить".
Девочка взобралась на холм, таща за собой стволик молодого деревца. Берестяное ведёрко с плотной крышкой - такие берут, идучи по ягоды, - повисло за спиной на ремнях.
Рогулька заколыхалась у подбородка, провела по губам чем-то вроде тугого жгута.
- Поймал? Я свою рубаху сняла и вымочила - не бойся, чистая.
"Увидят нас сейчас - решат, что я и точно лаком до малолеток", - усмехнулся в душе Бран. А вслух произнёс:
- Спасибо, бельчонок Рататоск. Позже я могу оказаться неблагодарным.
- А кто это - Рата...?
- Бог по имени Один подвесил себя на ясене, чтобы обрести высокую мудрость. Белка Рататоск кормила его снегом, поила дождём. Тебя как, не наказали? Не хватятся?
- Дела им нет. На небо смотрят, боятся - хмурое больно, градом посевы побьёт.
"Омой мои грехи дождём, снегом и градом. Так молилась мама Орри".
- Так я пошла? Воду и рогульку оставлю.
- Иди. Если вправду ливень собирается, и без тебя напьюсь. Нет, постой...
Было так, словно могучая рука проникла ему в мозг и вложила туда картину.
- Постой. Вода в море откатилась от берега. Ветер затих и собирается с силами. На небе круговерть, будто густое серое варево мешают.
- Ой, всё так.
- Беги, скажи родичам. Идёт большая волна и гонит перед собой ураган. Выше деревьев.
- Не верят, говорят - хочешь, чтобы сняли. Мужчины заперли меня, что к тебе ходила, мама и тётушки засов отомкнули - не дело, говорят, за доброту и милое сердце дитятю казнить. Батюшка желал бы, чтобы ты...
- Что?
- Насовсем здесь остался. Твой родитель когда ещё вернётся, говорит.
"Один родитель. Догадался о маме, стало быть".
- Так не уплывут?
- Не подумают даже.
- Ланти. Про тебя многие знают?
- Три всего.
- Ракушечный ножик у тебя остался?
- Угу, не отдаю. Хорош для грибов и ветки срезать.
- Знаешь, попробуй дать его мне.
- Так у тебя ж руки привязаны!
- Если ртом взять и наклониться к плечу... Веревка одна-единственная и узел один.
- Не получится - выронишь. Или не спустишься, а сорвёшься.
- Ты права, я дурень. Погоди...
"Самое высокое место на острове. Ну, почти".
- Ланти, малыш. Ты не поднимешься?
- Ты же запретил ставить лестницу.
- Моя белочка, - Бран тихо рассмеялся. - Только не говори, что тебя не учили лазать по деревьям.
- Совсем чуть. И крест нарочно гладкий.
- Ножик делает зарубки. Туфли-то скинь уже. Давай.
Девчушка долго и трогательно пыхтела. Наконец, ухватилась кончиками пальцев за его ноги, потом за ремень-опояску.
- Молодец. Теперь подтягивайся и верхом на моё плечо. Отдыхай, не спеши - время есть.
Время было, но на исходе. Первый штормовой порыв колыхнул вершины, гулко ударил в поперечину.
- Ухватись за верхнюю петлю. Не развязывай. Режь узел, не снимая ножен с шеи. Скинь ремешок с одной руки.
- Через перекладину протянулся.
- Тогда попробуй перейти и снять - осторожно, не вырони конец и не делай слабину.
- Учёная. В праздники ребята хоругву на крыж поднимали. В пустые дни тайком ослабляли завязки на повинниках.
- Смотала в клубок? - Бран держался на "ручных" петлях, сжимая и разжимая кулаки. - Теперь я тебя привяжу к себе.
Ремня оказалось маловато, и Бран, из последних сил выругавшись, размотал набедренную повязку и запеленал ей девочку поверх всего - так, чтобы лица их оказались на одном уровне. Стянул узел как можно крепче.
- А ты вовсе не мальчишка - на меня похож. Я тебя не боюсь, как их всех.
- Зато мой червяк боится твоей раковинки, вот и прячется в живот.
Потому что вихри затанцевали. Они били попеременно в спину, бока и лицо - дышать можно было лишь отвернувшись. С треском отрывались, летели ветки и сучья.
"Как глубоко они вкопали основание в гору? Выдержит? Если унесёт по воздуху - нам конец. Если волна подмоет глину - есть шанс. Если ударит тем, что накопила..."
- Я описалась, - хныкнула девочка. - Мокро.
- Ничего, скоро будет много воды.
Воздушная пляска с треском рухнула вниз. Всё на миг затихло, и тут в вязкой тишине послышался еле слышный рокот, который нарастал с каждым мгновением. Невыносимо...
Бран выпростал руки из петель, схватил головку девочки и прижал к себе.
Пришла Большая Волна.
Головой она касалась подбрюшья туч, пенная оторочка мела на уровне древесных стволов. В утробе бурлили гигантские брёвна и полотнища жести, охапки ветвей и травы. Ему показалось, что там были и тела, но в это мгновение волна ударила в основание распятия, подкосила - и опрокинула крест себе на грудь вместе с Браном и Ланти.
Толчков они уже не почувствовали.
Был Океан, и светилось небо. В сердцевине мира юноша приподнял тяжкую голову и увидел у себя на груди чайку.
То была девочка, которая сидела свесив ноги по обе стороны узкого плота и раскинув узкое белое полотнище наподобие паруса. И да, наподобие крыльев.
- Ты живой? Я знала: ты ведь стал дышать.
- Лан, а остров?
- Не вижу. Когда проснулась - он уже далеко, по ту сторону волны, и кругом одна спокойная вода.
- Смыло?
- Не знаю, - она шмыгнула носом. - Батюшка говорил - в самом низу известковый камень и над ним чернозём в два батюшкиных роста. Мягкий.
Он приподнялся, сдвинув девочку к ногам, - дерево колыхнулось. Сесть не давало подобие кожаного пояса, с которого свисали в воду хвосты.
- Не тормошись, сеньор. Крыж с боку на бок переваливается, как бы не опрокинулся. Так-то он ничего, комель толстый, тяжёлый, встать на голову не даёт.
- И давно мы здесь болтаемся?
- Всю ночь и всё утро до полудня. Сеньор Бран, а почему нет ни морских людей, ни их лошадок?
- Ушли от фуртуны. От бури. Чем ближе к берегу, тем опаснее, ты ведь знаешь. Будь мы так умны, как они надеялись, - сами бы всё поняли несколько дней назад. А теперь разбросало их по всему морю.
Бран всё же сел, подвинув ремни к паху, уперев ладони в бёдра и
превозмогая боль: внизу сплошной синяк и, похоже, пара-другая переломов. Подивился сноровке Ланти - как она устроила, чтобы и ему в беспамятстве не потонуть, и ей сильно от него не отдаляться. Плавала ведь кругом плота, держась за короткие ремни.
- У нас что-нибудь осталось?
- Ножик только. В моих волосах запутался и не выпал. И вот это, внизу.
Из одежды оставалась только юбочка с разрезами, похожая на двойной фартук.
- Ну и солнце, воздух и вода. Солёная и негодная для питья. Ланти, ты как?