Аннотация: Часть романа "Мириад Островов-2", включающая новеллу "Все знаки литореи". Окончание сюжета.
МИРИАДА ОСТРОВОВ. ОБРЕТЕНИЕ СТРОПТИВЫХ
- Погоди, Барб, - ответила Олли. - Обыкновенно ты такая тонко чувствующая, а тут... Или я больше тебя зерновой пищи съела и теперь всё во мне бурлит, оттого и аналогия с приданым прорезалась. Во-первых, нам ещё насчёт погрузки его самого не доложились, а возятся, прямо сказать, сугубо.
- А сейчас вроде затихли, - кивнула сестра. - В самом деле, подождём их главного и послушаем пока твои рацеи.
- Ну, первое - конюшня, может, и должна быть с особым выходом понизу, чтобы делать вылазки гарнизона прямо оттуда, но уж не склад. Грохотали нашими сундуками не по лестнице для знати, а явно в теле горы. Там, где засели крылатые гномики с их хозяином?
- Нет. Он же обмолвился, что рядом, - кивнула Барбара.
- Да и неудобно путешествовать внутри узкой трубы, поставленной вертикально. Там даже ступенек нет, я мельком прикинула. Что имеем?
- Внутреннее помещение, больше внешнего по крайней мере вдвое.
- Угу. Этот утёс чем-то похож на ледяную гору, что плавают в дальнем океане. Сверху немного, внизу - самое главное.
- И опасное, Олли. Мне сразу подумалось, что вряд ли камень затаскивали на склон горы издалека. Скорей всего - откуда поближе. Структура пород, если вглядеться, вполне местная. И у донжонов, и у нашего палисада, - кивнула старшая. - И носили не на гору, а изнутри. Не фуникулёр, а лифт. Понимаешь?
- Ну и слов ты понабралась. А тогда что?
- Идём с другого конца. Винтовой лестницы, ведущей оттуда вверх, мы не обнаружили. Может быть, начинается с галереи? Вряд ли. Кто завладел воротами, сразу получает весь жилой замок. По крайней мере.
- Пазухи рядом с мостом. В этом я тебе ручаюсь. Вниз не идут - только вверх, чтобы разделить этажи.
- Да, я думаю, так. Но они - или она - явно узкие. Теперь что получается, Барб? Три нитки. Даже если не думать о норове либо реки, либо мостика, много народу из одного дома в другой не перебросишь. Ни мирного, ни тем более военного.
- Осадных дел мастер. Ты имеешь в виду - если захватят половину крепости, то непременно должен быть способ быстрой транспортировки в другую половину?
- Барба, ради всех богов, думай не так обстоятельно!
- Так ты хочешь сказать - подземная дорога идёт не поверху, где ей нет места, а понизу? Внутри горных разработок?
- Ну да. И такая, что ныряет под дно Игрицы. Сначала круто вниз, потом круто вверх. Наверное, сухая, иначе не всякий раз пройдёшь. Нечеловечески хитроумная.
- Когда на словах поминают Мессера с Той Стороны, в мыслях имеют его хитрости, - Барбара усмехнулась.
- То есть кухонный малыш недаром рассказал именно такую повестушку?
- Дьявол считается лучшим архитектором в мире, - кивнула Барба. - Несколько дорогостоящим, по правде говоря.
- К тому же третья повесть, вроде бы у самой цели, - совершенно не в тему остальных, - добавила Олли. - Мэс хотел отвлечь или предостеречь? Напугать, чтобы забыли, куда идём?
Как ни странно, обе в самом деле шли - причём по крайней мере наполовину без памяти. В противоположную сторону от моста - и к восьмигранному зальцу.
- Ложный ход одного - намёк не потайной ход другого, - суховато заметила Барба. - Намёк, учти, для умеющих думать и тем отличающихся от подавляющего большинства.
- И также порочное знание, которое исходит, прямо или обиняками, от Главного Искусителя.
- Ха, и ты туда же. Олли, простота. Ты подумай: могут ли любить люди, такие, какими они являются, существо, что навострилось их искушать? Не склонны ли они наводить на него напраслину хоть отчасти?
Сестра вздохнула:
- Какая ты, Барб, умная. Хотя и я слегка пошутила. Так что делать-то теперь? Убраться отсюда, пока целы, и рискнуть пошарить в подземных этажах?
- Ну, хотя бы расспросить. Ты не так искушена в фортификации, а я - в абстрактных суждениях, чтобы вот так с ходу обнаружить нечто неизвестное старожилам.
Тут они поняли две вещи. Что давно стоят посередине магического октаэдра и что из двери, ведущей на внешнюю лестницу, как раз выходит командир королевских гвардейцев, который их сюда и привёз. Красавец лет сорока и с отменной выправкой.
- Прекрасные сэньи, - офицер поклонился лишь слегка, ибо человек был по природе не раболепный. - Приданое разложено в надлежащем порядке и перечтено до последней инвентарной единицы. Вы можете досадовать, что мы провозились куда больше должного, почти до вечера, но здешние слуги не так нам помогали, как мешали. Особенно один, что назвался замковым кастелланом на оба здешних дома. Сличал каждую вещь с учётной ведомостью и то и дело перекладывал туда-обратно.
- Наконец отыскался разумный человек, - ответила Барбара. - Мало ли какую скверность мы с собой притащим: отраву или огневое зелье.
- Обнаружены были платья и обувь довольно странного кроя, - улыбнувшись, ответил офицер. - Из промасленного полотна, шерсти мулагров и гибкой кожи особой выделки. Немного похожей на дублёную человечью. Украшения, слепленные изо всякой чепухи: осколков речного перламутра, просверленной гальки, кипарисовых и можжевеловых шишек, плодов калины и шиповника, птичьих косточек. Книги скондской и рутенской печати нераздельного типа, подобные альбомам гравюр и каллиграмм. И что самое непонятное - сотни мешочков с семенами. Смеси различных трав, помеченные тайнописью.
- Оттого кастеллан и прочие решили, что мы ведьмы, правда, Барбара? Недаром кое-кто упомянул насчёт костра и содома.
- Вовсе нет, - покачал головой гвардеец. - Не думаю, что тот человек был из них. Слуги были преисполнены благоговейного ужаса - это да. Многие распознали в вас обеих кровь Морского Народа. Ибо в глазах здешних франзонцев нередко смешиваются оба племени: пребывающее за Дальней Радугой и просто за тем окоёмом, куда ныряют охотники за контрабандой. Все равно ведь откуда появляются корабли: с той стороны света или оттуда, куда не досягает взор. Извините за стиль, это мне кастеллан так объяснил, он человек напыщенной учёности.
Барба рассмеялась:
- Вот и отлично, что все благоговеют, мэс Грайн. Со склада есть внутренний ход?
- И даже с подъемной площадкой, - ответил он. - Вы как раз на ней стоите - хорошо, что там мощный стопор. Мы изнутри хорошо его разглядели.
Теперь расхохотались все трое.
- Что называется - нет места темней, чем под светильником! - сказала, наконец, Олли. - Там как механизм - работает? Проверь, мэс, ладно? За рычаги подёргай, насчет вселенской смази помаракуй. И кстати перетащите сюда два полных бродяжьих костюма.
- И кое-что из книг, а то в замке нет библиотеки, - распорядилась Барба. - И два-три образца лужайки, неважно каких. Поймёшь?
Офицер кивнул:
- Пойму. Только на всякий случай держитесь от вон этого подальше.
Без него девушки пригляделись к полу. На квадратный люк, обведенный тонкой щелью, способны были улечься трое. (Пока - только две и лишь по краю.) Люк явно был монолитным - чёрточки, имитирующие мозаику, были не так глубоки, как обвод, затёртый для маскировки пылью. По углам обвода дерево пахло и звучало резким металлом - дубовые плитки явно маскировали некий механизм.
За этим делом обе едва услышали скрежет и сдавленный голос:
- Отойдите, сэньи. Плита идёт вниз.
Скрежет перерос в хриплый лязг, лязг - в рокот более или менее благородного тона.
Внизу открылась бездна, полная звёзд... Нет, факелов, которые отражались в крупных медных заклёпках.
- Оно на столбах ходит, - уважительно произнесла Олли. - Как пресс навыворот.
Рокот перестал и после некоторой суеты возобновился. Площадка медленно и упорно становилась на прежнее место, только теперь вознося на себе человека. Это снова был Грайн.
- Я взял то, в чём благородные сэньи лазали по топям во время королевской охоты, - сказал он. - Когда редких водоплавающих птиц окольцовывали.
- Подходяще, - одобрила Олавирхо.
- И две красивых книги формата ин-октаво, с пометой "Для новобрачных": "Записки под изголовьем, рассматриваемые в свете пионового фонаря, с приличными сему делу весенними гравюрами" и "Шестнадцать позиций любви, описанные в стихах Петром Аретином, иллюминованные Юлием Романовым и закреплённые благими усилиями Марка-Антония Раймонда".
Барбара сделала вид, что поперхнулась.
- То что надо. А мошонки... мешочки? - спросила Олли.
- Взял что под руку попало, - ответил он.
- И добро, мы сами не знаем, для чего они понадобятся. Мэс Грайн, ты осмотрелся в замке? Что в верхних этажах?
- Их два, - деловито отчитался он. - Вокруг купола - галерея для арбалетчиков с ярусами и бойницами в три ряда, самый верх - смотровая площадка. Широкая, при случае не одного вертикального летуна примет. Наружных лестниц четыре с пролётами: идут близко к окнам, упрятаны в тесноте прогала и лиственничные, легко сжечь или обрушить. О внутренних лестницах, в стене самой башни, не знаю. Их может быть меньше, потому что не обстреливают, как внешние, людям не обязательно по ним спешить. И ещё подъёмник, он совсем медленный. Смотрите - вот здесь, в стене, две плиты управления, вверх-вниз. Я их сразу отметил.
- Спасибо огромное, - поблагодарили сёстры в голос.
- Вы ведь останетесь переночевать? Уже темнеет, - полуспросила Барба.
- Благодарю, - Грайн снова поклонился. - Гостеприимство ваше придётся кстати - господин наш король ждёт нас с отчётом, что всё прошло благополучно.
- Прошло? - голосок Олли был так тих, что он почёл за благо не расслышать. - В каком смысле - исчезло или случилось?
Сестра сей же миг пнула её локтем в селезёнку.
После его ухода плита так и зависла на вершок ниже уровня остального пола. Сёстры, не сговариваясь, поспешно переоделись в куртки с куколями, фуфайки с горлышком, штаны и сапоги, проверили наличие в одном кармане фляги с разбавленным вином, в другой - хитроумного фонарика, который работал, только если ритмично нажимать на курок, и требовал особого светильного пузырька. Рассовали по внешним карманам и мешочки, в общей сложности четыре, и зачем-то в объёмистый внутренний - по книге со срамными картинками: Олли - японскую, Барба - ренессансную.
- Не поздно ли? В самом деле ночь настаёт, - заметила Олли скорей для приличия.
- Там, куда мы собрались, ничего другого вообще не бывает, - ответила Барба. - Жми давай на панель и надейся, что где-то там внутри спрятана кремальера.
- Мы точно не хотим в место, где нас очень ждут? - ещё раз спросила Олли.
- Думаю, мост принял и пропустил бы нас слишком охотно, Особенно туда, - с лёгким нажимом ответила сестра.
Плоский камень, мало отличимый от остальных, поддался нажиму неохотно, но всё же углубился внутрь. Лифт тронулся обратно - в последний момент Олли ловко прыгнула вниз, к сестре. Остановился не впритык к полу - а что вы хотели, милостивые сударыни? Весьма громоздкое устройство даже в сложенном состоянии. Так что снова пришлось прыгать.
Внутри пещеры всё смешалось: кони дремали в своих денниках, люди - рядом, завёрнутые в плащи и попоны. Последние крупицы вечернего света сочились из щелей, на стене горел одинокий факел, отражаясь в выпуклых щитах - боевых лошадей лучше не оставлять без света, как шахтных горняшек, не дай боги ослепнут.
При звуке отлично смазанного механизма начали подниматься головы.
- Мэс, - спросила Барбара. - Кастеллан с присными как - ушёл?
- За миг после того, как поднялся я,
- Видели куда?
- Натурально. Ещё подивились, что не в дверь, а в соседнюю калитку. Наверное, грохотать петлями и засовами не захотел.
- Калитка точно вела на улицу? - сухо спросила Барба.
Офицер замялся.
- Вот эта? - уточнила Олавирхо, показывая на заострённый лепесток цвета ярь-медянки, скромно прилепленный обочь массивных дубовых створ.
- Да, конечно.
- Открыть не пытались?
- Зачем? Мы не хозяева.
- Зато мы тщимся быть, - Барба улыбнулась офицеру и попросила Олли:
- Разберись с этим. Снаружи ничего подозрительного не торчит, даже ручки. Лысо, как бритая коленка.
Олли подошла, пощупала с пристрастием:
- Задачка для кретина, как говаривал па Рауди маме Орихалхо. Если нет выпуклостей - поищем впуклости.
Пальцы её пробежались по не такому уж и ровному полю, ощупывая и кое-где надавливая.
- Так. По краям пригнано стык в стык, косяки и петли не выступают, направляющих борозд не видать. На вперед-назад, ни вправо-влево не колыхается.
- Балансир? - отозвалась Барба.
- Ага, качели. Неравновесные - одно плечо куда больше другого. На продольной оси. И вроде не заперты. Хотя...
Олавирхо надавила плечом на еле заметную оспину в древней бронзе, поднатужилась - и вдавила внутрь большую часть полотна. Меньшее плечо рычага выперло наружу - со стороны могло показаться, что дверца устроена так же, как все обычные.
Изнутри хлынул свет - смутное подобие дневного.
- Ось вроде как даже внутренняя, - подытожила Олавирхо, заглядывая в широкую щель. - Пятки с подпятниками, но только вершках аж в трёх от поворота вместо одного. Чтобы изнутри тоже не догадаться.
Девушки переглянулись.
- Нас там ждут? - спросила Барба.
- Не думаю, чтобы очень.
- Проверим или снова наверх?
- Проверим.
- Мэс Грайн, нам нужны два зажжённых факела и огниво.
- Прикажете мне тоже идти? - ответил он с надеждой.
- Нет. Дорога нагрета, слуги - не самоубийцы, мы тоже гости дорогие, судьбой хранимые. Оставайся, но бди.
И, воздев тускло горящие факелы, сёстры шагнули на первую ступень. Калитка за ними повернулась и закрылась от еле заметного толчка.
Лестница была узкой, но прямой и чистой и явно хоженой. Воздух был прохладен и удивительно сух - девушки готовы были пожалеть, что оделись так тепло. С первого взгляда казалось, что и факелы излишни - стены и свод мерцали, как ясное ночное небо.
- Что это за чудо? - спросила Олли.
- Похоже, просто червячки, - пояснила Барба. - Подманивают и едят ещё большую мелочь, чем они сами. Помнишь, мы с тобой читали про пещеру Вайтомо?
- С летучими мышками конкурируют, - кивнула Олли, придерживаясь за чуть поржавевшие чугунные перила.
Так они шли долго и монотонно: пролёт сменялся площадкой, на которой загробно светились факелы, не очень похожие на их собственные, площадка сменялась пролётом, как казалось, ещё более длинным.
- Спасибо, что вниз, а не вверх, - философствовала старшая сестра.
- Хочешь сказать, что не напрасно мы доверились Грайну - ну, по поводу оборонных помещений?
- Наверное. Успеется ещё. Любопытно, кого собрались отражать эти скотоводы и землепашцы.
За такими разговорами прошло не так мало времени. Как известно, оно тянется для тех, кто ждёт неведомо чего, и рвётся гнилой нитью для людей беспечных.
Лестница постепенно становилась более пологой, ступени, уже не перемежающиеся ровным пространством, - низкими.
И, наконец, девушек вынесло на подобие небольшой площади, освещённое вовсе не факелами и не гнилушками, а словно жидким живым хрусталём.
- Барба, да ты посмотри! - ахнула Олавирхо. - Вот оно - сердце.
- Что-то робеют наши девицы, - с ленцой проговорил Сентемир, отодвигая покрывало с постели. - Жаль. Мы-то весь день швабрили пол и драили медяшку, как на корабле.
- Тебе так охота попробовать их на вкус? - ехидно осведомился Арминаль. - Или чтобы они от тебя отломили немалую крошку?
- Не думаю, что дело обстоит таким образом, - ответил Сента. - Намёков о том, каковы на самом деле наши проблемы, мы раскидали уйму.
- Полагаешь, девиц это остановит? - спросил Армин.
- Надеюсь, хоть замедлит продвижение. Найдётся у них за душой хоть какой-нибудь страх или нет? А, чему быть, то уж не минует. Даже хочется огрести что положено побыстрее. Как по-твоему, а им уже попалась на глаза знаменитая подводная...
Свод над ними был сотворён из гигантской линзы горного хрусталя, ночь колыхалась вверху перемежающимися волнами мрака и серебристого лунного света. На круглом столе посередине круглого же зала зеленовато горели странного вида лампы, больше похожие на бокал, чем на канделябр. Стеллажи простирались до самого верха, узкие галереи-променады из тёмного дерева разделяли их на горизонтальные секции из трёх-четырёх рядов. Узкие трапы вели от променада к променаду.
На полках жили книги. Благородно-старинного вида, большие и малые, поставленные вперемешку и без видимого порядка, повёрнутые тылом или фасадом, в матовых переплётах и с глянцевитыми корешками.
- Лучший подарок Тёмного Мессира владельцам, - мечтательно сказала Олли. - на котором они должны были примириться.
- Почему ты так думаешь?
- Сходились здесь за столом - и прочь враждебные мысли.
- Вы говорите верно, - отозвалось обширное эхо с полок. - И о строителе, и о заказчиках. И о том, что печатные книги, коих здесь, увы, большинство, с самого начала считались хитроумной придумкой сатаны.
- Вот как? Почему инкунабулы и палеотипы, а не манускрипты?
- Если вы желаете, то поведаю вам некую историю, - вздохнул голос.
- Конечно. Только скажи нам, девам Олавирхо и Барбаре, кто ты сам, - храбро сказала Олли.
- Вы - девственницы? - басовито усмехнулся их собеседник. - Вот уж не сказал бы. Ваши драгоценные ин-октаво сообщили мне иное. Не удивляйтесь - книги способны говорить друг с другом на своём собственном языке помимо того, на коем напечатаны или написаны. Но всё равно - слушайте.
И вдруг заговорил совсем иным голосом - азартным и в то же время чуть ветхозаветным, словно мальчишка-подросток, на долгие века застрявший в своём возрасте:
- Видывали ли вы, чтобы хоть кого так звали - сестра Эколампадия? Ну, не видели, слышали. Нет? А вот морскую девчонку именно так и окрестили во время пострига. Мы-то её по-простому кликали: Экола. Мы - это брат Арктиум и брат Зефирантес. Про нас шутили, что мы заключили в скобки весь латинский алфавит от A до Z и всю монастырскую флору в придачу. От и до. Включая самые никчемные сорняки.
Это такой обычай у нас, монахов-колумбанов. Принимать в качестве второго, истинного имени латинские названия растений.
А происходит он от того давнего обстоятельства, что живём мы искони на пустынных и малонаселённых островах, в лучшем случае на морском побережье. И святой Колумбан с последователями желали хотя таким образом взрастить вокруг себя сад земной.
Теперь-то всё изменилось, хотя не раз бывало на грани погибели. Сад с прекраснейшими плодовыми деревьями, взращенными на привозной чёрной земле и своём навозе, грядки с лекарственными растениями и пахучими травами, цветы для статуи Девы и наших дорогих могил. Подобные ему почти во всём тучные огороды и виноградники сестёр-колумбанок через две стены от нашего обиталища - женский монастырь не напрасно возведён рядом с мужским.
И премного изобильнейшие сады, лозы и цветы возрастают, неподвластные смене сезонов, на страницах вечных и неизменных книг.
В скриптории, где рукописи переписывались, а также уснащались редкой красоты инициалами, заставками, рамками, окаймляющими текст, и миниатюрными изображениями, вкрапленными в него внутрь, - именно там и проходило наше с братом Зефирантесом послушание. Я выводил ровные ряды букв, ибо отличался грамотностью и усидчивостью; он же с помощью тончайших кисточек и ярких красок помещал мои создания - и создания других писцов - в обитель всех земных блаженств. В искусстве иллюминирования не было ему равных во всей Франзонии, да, пожалуй, и во всём Верте. Годами он был несколько меня старше, я тоже был в те времена не слишком молод, но сдружились мы не только благодаря этому, но и по некоему сродству душ.
А упомянутая морянка Экола приносила ему сырьё для работы, пожертвованное и выменянное: порошки растительных красителей, добытые из корнеплодов рачением сестёр-монахинь, животный клей от брата-скорняка, ламповую сажу, мелкую серебряную пудру и тончайшие листики сусального золота, что изготовлял брат-кузнец по имени Глебионис ради украшения храмовых статуй. Прямо к порогу скриптория.
Как, можете спросить, нашим аббатом, степенным отцом Бергением, допускался подобный соблазн?
Ну, монахини приносят не менее строгий обет, чем мы. Также отец Бергений ведал доподлинно, что блуд мужа с женой, хотя бы и мысленный, гораздо менее порицаем, чем когда особи принадлежат к одному полу. Но самое важное - когда похоть не искореняют, но направляют по загодя проточенному руслу, даёт она плоды, невиданные по своей изобильности и щедрости.
К тому же о том, что наш милый Свет Дому - девица, а не отрок, все знали только с её слов. Такое нередко с ними, морянами, случается.
И всё же то, о чем я собираюсь вам поведать, являет собою живой пример того, как через женщину, причём невинную деву, способно вторгнуться в мирную монашескую жизнь искушение поистине дьявольское.
Вы понимаете, надеюсь, что драгоценные средства для украшения книг доставлялись в скрипторий согласно уставу и распределялись поровну. Их попросту не хватало для того изобилия, коим грешил наш Зефирант во славу Божию и Пророка Езу Ха-Нохри.
Экола же была всюду вхожа, повсюду её привечали... и вы понимаете мою мысль?
- Я тебе очень благодарен, - сказал однажды Зефирантес. - Чем мог бы отплатить?
- Научите меня буквам, - ответила она просто. - Ты и твой друг Арктий. Старшая монахиня знает грамоте, да ей всё недосуг.
- Какую пользу ты надеешься из этого извлечь? - спросил я, ибо как раз находился поблизости.
Экола только зубки показала: а были они белые-белые, так и сияли на истемна-смуглой коже. Тряхнула головкой в домотканом сером покрывале:
- Ба-инхсан (то есть природный человек моря) ничего не делает для пользы, только ради интереса.
Поправила смоляную завитушку, что не по уставу на свет божий выбилась, и ушла.
Выходит, в том, что мы ей не откажем, была уверена неколебимо.
Дело получилось не тайное - аббату мы всё в тот же день обсказали, - но не для многих глаз. Договорились, что встречаться будем в привратницкой: она не совсем в стенах, чуть выступает наружу, а внутри имеется большой стол и два стула. Сам сторож, отставной солдат, не против бывает иногда прогуляться, обозреть окрестности на предмет нападения супостатов.
Девочка оказалась на диво переимчива, но Зефирантес в первый же день обнаружил, что учить её, рисуя буквы и повторяя названия, нет смысла. Книги же из монастырской либереи слишком витиевато написаны, да и громоздки - в привратницкую их таскать. Если уж не говорить о большой их ценности. Так что нужна азбука со словами.
- Такие делают в Скондии, - поделился я с другом. - Пригодно и для их витиеватого письма, похожего на вьющийся хмель, и для нашего королевского минускула, коим пишут, потому что многие франзонцы там поселяются.
Он, конечно, знал и немало завидовал: такие книжки собирались из листов, подобных гравюре, вырезанной из бука или иных твёрдых пород дерева, потом выступы букв покрывались тушью разных цветов, накладывался лист веленевой бумаги и прокатывался поверху упругим валиком. Стоило это немногим меньше простой работы писца, но выглядело куда нарядней.
- Я ей такую штуку сделаю, - решил мой приятель. - Резать печатки меня научили, доски подходящие найдём, бумагу и краски тоже. Первое из порченного писцами материала, второе - со дна живописных склянок.
- Как наоборот чертить будешь? - спросил я.
- У меня учитель был левша, разве забыл? Брат Антирринус, Львиный Зев. Вот был мастер украшательства! Я его рабочие заметки только с помощью зеркала мог прочесть. В шутку и сам с ним такими цидулками изъяснялся.
И в самом деле - вскорости он сотворил нечто. Ни с чем не сообразное: буквы на оттиске получились разного калибра и расплывались, картинки вещей, начинавшихся с нужной буквы, еле можно было понять, но Экола была довольна.
- У нас не одна я тупа насчёт грамоты, - сказала она. - Теперь ты, брат, наделаешь таких листов много, и я раздам их юным монахиням и послушницам. А тебе будет от всех нас подарок.
- Велень не годится, - сетовал в её отсутствие брат Зефирант, - слишком много краски берёт. Бомбицина редка и тоже так себе. Опять же хлопок - это снова Скондия. Привозное. Резьба на печатных досках после двадцатой копии залохматилась по краям, а краска и подавно вся слезла. И уж раскрашивать - семь потов сойдёт!
- Со своим любимым многоцветьем ты перехватил, - отвечал я на такие вопли душевные. - Но ведь гравировщик работает не с одним деревом. Медь уж точно ничего впитывать не станет. А чёрное - это даже изысканно.
- Нет, ты представляешь, сколько надо времени для того, чтобы выцарапать что-то на металле! - воскликнул он. - И лишь для того, чтобы получить прежнюю гадость.
Мы рассуждали так, будто не было иных проблем. Ни с бумагой, ни с краской, ни вообще.
Это было в самом деле так. Жизнь в клостере движется по линейкам, что заранее расчерчены свинцовым стилом, как бумага, подготовленная для писца.
Но мы совсем позабыли о подарке, нам обещанном, и тем более не ведали о причине, породившей его как следствие.
На следующий урок Экола притащила объёмистый мешок и стала выгружать его содержимое на пол.
Оказывается, мать-аббатиса, почтенная Артемизия, весьма обрадовалась, что "девчонки" перестанут к ней лезть. Без знания письма, как она говорила, и грязное бельё не перечтёшь, тем более не выполнишь работу сестры-эконома, сестры-келарницы и сестры - старшей певчей. Буквы, цифры и ноты ведь обозначаются сходными закорючками.
Так вот, за то, что мы взялись за обучение преемниц, нам преподнесли пузырёк с кристалликами канифоли, коробку с зубным порошком из толчёных морских раковин (забава высокородных монахинь), кучку белой глины на дне чашки и, в довершение, комок чего-то грязно-зелёного и слипшегося.
- Мы стираем бельё в едком растворе... - начала объяснять Экола.
Ну да, мы сами ведь этим не обременялись. Сдавали им и своё грязное бельё. Правда, брат Эвфорбий, который устроил на кухне бесперебойную подачу котлов от водопровода на плиту, соорудил им черпалку-мерник для щёлока...
- ...едва перельёшь, всё стираное расползается, - продолжала она будто в лад моим мыслям. - А мы шутки ради попробовали там тростник подержать - грязный, с полу. Вот что получилось. Распустился весь, а когда его положили на плоский камень, стал с той стороны как лакированный.
Я помнил притчу о том, как родилась первая бумага. Один инок, рассердясь на несправедливость приора, порвал рубашку зубами и хотел сжечь её на плите, чтобы уничтожить улику. Но влажное тряпьё лишь высохло и обратилось в гладкую лепёшку, на которой можно было писать.
- А канифоль зачем? Для скрипки брата-псалмопевца? - спросил Зефирантес.
- Клей, - ответила Экола. - Мы попробовали им покрыть. После этого писать стало легче. А то грифельных досок не хватает и кору обдирать мать-садовница не велит.
Что мел и каолин вбивают в бумагу, дабы стала плотнее, мы и так знали. Правда, нам не приходилось делать это самим. Но ведь никогда так много её и не требовалось?
Разумеется, то, что мы произвели, процарапав резцом медные листы, полученные от Глебиона через посредство брата-коннетабля, то бишь главного конюха, предназначалось не для робкой кучки любознательных монахинь. Монастырь решил торговать нашей "библией для бедных", украшенной хоть и черно-белыми, но весьма красивыми миниатюрами из Священной Истории. Буквы, короткие нравоучительные фразы и притчи для оригинала рисовал я. Зеленоватый фон, невзирая на ухищрения, остался, но нисколько не портил дела. Разумеется, насчёт бедных было лишь присловье, но цена изделия была ниже, чем у рукописи, раз в пять, а прочность даже выше. Это если не учитывать пергамент, который был дорог непомерно, а для наших целей и подавно не годился.
В скриптории нас занимали всё меньше. Чтобы не толкали под локоть, нам выделили в дормитории крошечную келейку на двоих, с широким окном - чтобы никто из клира не задыхался от вони алхимических реактивов.
Идеи кипели в голове нашего дитяти Западного Ветра, как бельё в плотно закрытой кастрюле. Что добавлять в чернила, чтобы они были достаточно липкими и не растекались? Льняное масло - или можно обойтись лещинным или из семян сурепки? Из чего варить сырьё? (Этот термин также коренился в банно-прачечном ремесле.) Братья-колумбаны давно брали подаяние не только съестным, но и никуда не годными обносками, и клич "Старьё берём" стал привычным для всех больших и малых поселений. В обмен на тряпьё жители получали всякие безделки, смастерённые чернецами на досуге, а наш аббат от торговцев - отменную бумагу по льготной цене.
- Знаешь, я тут попробовал добавлять в краску лак, похожий на тот, которым покрывают для защиты деревянные обложки, - говорил я, ибо меня тоже охватило безумие. - По-моему, получилась достаточная глютинация чернил, чтобы держаться на меди и не расползаться по бумаге. В смысле, что они стали более липкими.
- Медь, - рассеянно говорил Зефирантес. - Слишком крепка, чтобы глубоко резать.
- Ну разумеется, золото было бы лучше, - подхватил я. - И серебро, и серебришко, то бишь платина, и свинец.
- И кислота мало протравляет, разве что смесь двух различных. Знаешь, я тут заложил несколько опытов: с обрывками пеньковой верёвки, мешочным волокном, сосновой хвоей и опилками.
- Это ты из-за канифоли додумался? - спросил я.
"И по аналогии с верёвкой висельника, которую палач режет кусками и продаёт на счастье", - подумал про себя.
- Представь себе, ведь получилось кое-что. Призрак желаемого, тень потребного - зловонные материи волокнистой структуры, которые надо приводить в чувство большим количеством воды. Стоило бы точнее рецептуру подобрать и пропорции. Кислотно-щелочная коррозия иногда бывает непомерно велика. Но, в сущности, целлюлоза может получиться из чего угодно, лишь бы состав был изначально волокнистым.
"Откуда взялось имя новинки? - подумал я также, переводя его термин на привычную латынь. - Из-за келейности наших опытов?"
- Послушай, брат, но зачем тебе столько первичного вещества? - я поймал себя на том, что невольно употребляю алхимический жаргон. Или грубое его подобие. - Никто на свете не сумеет употребить в дело такое количество.
- Слишком медленно идёт работа, слишком кропотливо приходится трудиться над оригиналом, который снашивается под напором неумолимого времени, - пробормотал Зефирантес. - Притом более половины моих стараний тратится на то, чтобы начертания одного и того же знака были неотличимы. Это безусловный тупик.
И вот в миг обоюдного сердечного уныния вновь появилась Экола.
Как её допустили внутрь нашего клостера - не ведаю, впрочем, ей было ничто-ничего и стену перелезть в месте, где та поверху выкрошилась и была обвита крепкой лозой.
Что у неё были за дела внутри - не знаю, но на поясе у неё болталось некое подобие печаток или гадательных рун - узкие четырехгранные стерженьки с выпуклыми или вдавленными знаками, подвешенные к кольцу за малое ушко. Или нет - то были ключи особенно хитрого дела, которые достались нашей девице от сестры-келарницы вместе с частью обязанностей.
И вот при их виде наш Ветреный Цвет прямо взвился:
- Это же мои литеры!
Почти не замечая робкого сопротивления Эколы, он сдёрнул связку с её талии вместе с поясом и начал пристально изучать.
Оттого и не заметил того, что впервые меня насторожило: лёгкой полуулыбки на пухлых устах цвета благородного бистра.
Брат Глебион в миру был оружейником, изготовлял отнюдь не одни подковы, но знатные сабли и кинжалы, а более того украшал их лезвия чеканкой да золотой нитью. Он смастерил для нас бруски матриц со вдавлиной и пунсоны с соответственной выпуклостью - сначала, для пробы, по числу букв алфавита, потом с учётом того, что одних знаков письма было больше, других меньше, и соотношения между ними были отлично известны.
Кажется, приспело время объяснить, откуда у нас в голове возникла не просто идея, довольно очевидная, но точные математические расчёты, позволившие нам заказать и того, и другого в нужном количестве. В миру мне платили немалые деньги за мои донесения, способные примирить и рассорить владык, но более того за умение изложить их на письме хитроумным способом, требующим для понимания некоего ключа (не напрасно я так обмолвился ранее), или шифра. Сочетание сих особых знаков, неведомых и непонятных никому, кроме посвящённых, именовалось литореей.
Итак, мы начали свою деятельность. Я рисовал буквы и подобные им знаки, Зефирант - нехитрые украсы. Глебион, чьей прямой обязанностью была чеканка литейных форм, подсказал нам дешёвый металл для литерных отливок: семь частей свинца, две сурьмы и одна - олова. После очищения от заусениц и наплывов и скрепления с дубовой основой получались литеры, кои мы закладывали в особую рамку и натуго скрепляли, чтобы не развалилась. Брат-плотник, работающий на оба монастыря, изготовил нам хитроумное подобие виноградного или масличного жома - собственно, даже не его, а нечто новое и лишь работающее на сходном принципе.
Как же мы обрадовались, когда пред нашими глазами явилось подобие рукописной страницы, почти неотличимое от образца! Помню, что это был заглавный лист жития святого Патрика, коий учил нашего отца-основателя. Выбрали мы его из-за почти полного отсутствия суетных украшательств.
Аббат тоже немало порадовался:
- До сих пор мы могли нести священное слово лишь малому числу жаждущих его, - произнёс он. - Ныне же я вижу горний свет, воцаряющийся по всему Вертдому из конца в конец.
Эти его слова будто поставили на скриптории жирный крест. Тем переписчикам и художникам, кто был помоложе и обладал твёрдой рукой и зорким глазом, поручили вырезывание рядовых литер и буквиц, покамест ещё простеньких, тем, кто не боялся огня и раскалённых металлов, поручили словолитню, зрелых и обладающих пристальным вниманием ставили к наборным кассам и прессу. Старики же, которые мало на что годились, пополнили войско сборщиков Божьей милости, по-простому - побирушек. Только что принимали они вовсе не хлеб и даже не одни лоскуты и обрывки вервий, но сведения. О местах, где река преодолевает пороги, - для постройки бумажных мельниц и, так сказать, прачечных, где сырьё варили, лощили и утюжили, о залежах хорошей посудной глины и расположении меловых холмов, кои владелец мог бы сдать в аренду. А также где продают нестроевой лес - ради покупки оного.
На все дерзостные начинания требовалось немало золота, серебра и доброй меди - оттого убранство монастырского храма и трапезных - монашеской и для знатных гостей - стало дышать святоотеческой простотой. Впрочем, к моему облегчению, реформы не коснулись ни лазарета, ни странноприимного дома: также и сады, поля и огороды, а также аптекарский дворик отнюдь не пребывали в забросе. Монахини также помогали чем могли, - отец Бергений, кто занимал в церковной иерархии место повыше, чем их аббатиса, и кстати был их общим исповедником, весьма кстати запретил им читать Писания всуе.
Но, к сожалению, пришлось нанимать и покупать конверсов - проще говоря, рабов. В основном из морян и полукровок.
Возможно, это снова Эколампадия нас надоумила: мол, её соотечественники с виду неказисты, зато смирны и на диво работящи. Буквально семижильные. Стала он отчего-то вхожа не только в привратницкую, но и в покои старших. Вхожа при уйме свидетелей, безусловно. Блюла она себя почище иной богатой невесты в миру.
Но и с нами обоими дружить продолжала.
А маховик всё раскручивался, круги расширялись. Мы продавали, чтобы покупать, и покупали, чтобы продавать, и чем дальше, тем больше.
- Пирамида, - мимоходом бросила наша морянская приятельница, раскручивая фигурку на поясе. Её на днях произвели в помощницы сестры-эконома (говорить "экономки" вроде бы не хочется, не тот пафос), и она, по всей видимости, решила чуточку побахвалиться новым брелоком для ключа в древнем магическом стиле.
Я не люблю чернокнижия, но в тот день отыскал на полках монастырской либереи древний том ин-фолио в кожаном переплёте, что рассыпался буквально на мелкие крохи, с заскорузлыми пергаментными страницами цвета старой кости.
И вот что там нашёл.
Пирамида есть знак мирового центра, накопления и благополучия в земных делах, особливо денежных. Её основание упирается в тучную почву, но там не укореняется, вершина касается небес и проникает в них остриём. Также анонимный автор мимоходом касался некоей афёры, связанной с расширением круга покупателей ценных бумаг (векселя и поручительства, что ввели в обращение скондцы, я знал, но вот что в придачу?). Ты брал такой документ себе, иногда безвозмездно или по льготной цене, если уговаривал на покупку еще нескольких человек, и всё дело расширялось до тех пор, пока не упиралось в естественные границы. А тогда наступал неизбежный крах.
Но к чему были нашей обители все деньги Верта?
Только агатовая штуковинка, подвешенная к поясу остриём вниз, всё продолжала раскачиваться перед моим внутренним взором...
Наступил день, когда на каждого грамотного в Франзонии и прочих землях, за исключением, пожалуй, загадочной Скондии, приходилось по книге и даже более того. Не следует забывать, что удовольствие это было дорогим, хотя мы вынужденно сбивали цену за товар и включали в оборот всё новые манускрипты.
Но никакие труды и никакие земные щедроты не были даровыми.
Я не удивился, когда нам предложили продать один комплект гарнитуры и самое простое оборудование. Скорее даже обрадовался: держать монополию мы не собирались, а цену нам положили архибольшую.
Нет, неправда - уже тогда к медовой радости моей примешалась немалая капля дёгтя.
Когда же пришли вести о крестьянской войне, что разразилась на юге Франзонии, втянув в себя людей образованных, и о листках с цитатами из священных книг, щедро рассыпаемых мятежниками в оправдание своих действий, я...
Нет, хотя сделка оставалась в тайне, о ней могли без особого труда узнать и без усилий измождённой годами ищейки...
Восставшие стремились установить на земле Царство Божие, о коем проповедал Пророк Езу Ха-Нохри и его ангелы. Иногда казалось, что набор, что использовался ранее для первенцев раздельной печати, даже не рассыпался до продажи, по крайней мере полностью. И это его осколки уснащались грубыми литографиями самого площадного толка, изображавшими сеньоров с их зазнобами, содомский грех клириков и монашеское обжорство, крошку Дауда с пастушьим орудием в руке и поверженного им великана-рыцаря. Это было подобно взрыву затаившегося вулкана, который, проснувшись, начинает бросаться бомбами и едким пеплом, истекать лавой и источать смрад.
Словом, когда у ворот наших появился важный кортеж - латники, отполированные с ног до головы и в роскошных бархатных плащах, два добротных возка, крытых бычьей шкурой, а в середине - роскошная чернолаковая карета четвернёй, я первый понял, что это не один епископ с очередным визитом.
Что наш епископ привёз с собой инквизитора и дознавателей.
Собрав всех монахов в зале капитула, отец Бергений взаимно нас познакомил. Естественно, сам епископ, румяный старик по имени отец Теодальф, был нам известен весьма хорошо, он в своё время и дал благословение аббату на книгопечатное дерзание.
Но вот отец-капитан из Супремы...
Именовали его Хайр-эд-Дин Ротбарт. Скондец, который перешёл в нашу веру из своей ханифитской - явление редкое, говорилось, что при этом они рвут все родственные и человеческие связи и оттого становятся наихудшими из фанатиков.
Внешность отца-капитана соответствовала слухам: высокий, как сосна, загорелый, белоглазый и рыжеволосый, как многие исконные скондцы. На фоне наших окаймлённых чёрным тонзур его обильная шевелюра, сливающаяся с бородой, казалось, горела ярким закатным пламенем. А лицо - сплошная tabula rasa, чистая доска без письмён. Невыразительное настолько, что уже не казалось человеческим.
Внешность его устрашила многих.
В равной мере как и звучание речи, на первый взгляд весьма тусклое.
По всей видимости, он специально добивался такого, потому что когда начались допросы, мало кто выходил из предоставленного инквизиции помещения без дрожи в голосе, ногах и всём теле. Если вообще выходил.
Наконец, настал мой черёд.
В полутьме я едва разглядел писца-протоколиста за малым столиком, коренастую фигуру за его спиной и самого инквизитора, который только что взял со скатерти, заваленной документами...
Решётку "мудрёной" литореи.
Точно такая с давних времён хранилась в моих личных вещах.
- Брат...э... Арктиум, - голос его казался чуть более мелодичен, чем я помнил с того первого раза. - Думаю, стоит ради тебя повторить все пункты обвинений, чтобы ты в них позже не путался.
Во-первых, то, что Слово Божие изображалось не справа налево, а слева направо, как еретические каракули скондцев. И тем самым посвящалось Отцу Тьмы. Так?
- Да, но вы... они... еретиками не считаются, разве нет? - спросил я. - Только иноверцами.
Хайр нехорошо улыбнулся. Даже не губами - одним подбородком.
- Во-вторых. В основе принципа вашей разделённой печати легли колдовские резы, руны, петроглифы или как там их.
В-третьих. Сами печатные знаки изготовляются из заведомой отравы, хотя и сугубо телесной. Что называется, одно к одному.
- Свинец?
Он кивнул.
- Однако мы знаем, что в древние времена из него делали кровли и водоводы.
- Хочешь возразить сам себе или очевидности? Два-три века назад в Скондии целые бассейны для красоты наполняли жидкой ртутью - пока не сообразили, что это гибель, а не роскошь.
Встал и выпрямился, почёсывая себе спину той самой штуковиной с узкими прорезями. Я молчал, и молчание моё становилось всё более паническим.
Вот что напоминали его застывшие очи: мертво блестящую ртуть.