"Не стоило бы грузить народ Пастернаком. Потянуло на преждевременные мысли. Что делать - нечто во мне буквально прыщет чужими стихами".
В отсутствие младших старшая внимательно рассматривала оба пояса: оружие битвы и орудие наказания.
"Там под слоем дорогого сплава лезвия мечей могут быть по-прежнему заточены, - подумала о первом. - Не всегда разрешено таскать на себе то, что предназначено для убийства. Отпуск может не повлиять на коренную динанскую сталь, не перебить особую закалку - а мальчишка того не знал, не ведал".
Второй предмет показался ей, мягко говоря, странноватым. Полоса гибкого каучука с линзообразным сечением, длинная ось - сантиметров восемь. Пряжка непропорционально мала и неказиста - лишь бы зацепить.
"Держу пари, каждый день паренёк эту штуковину не носит, - подумала, качая головой. - Еле слаксы на месте удерживает, зато разрубить острой гранью пополам - это оно запросто. С другой стороны, у ремня самое опасное и непредсказуемое - пряжка. Выходит, с умыслом наряжались оба?"
Тем временем Рене, по-видимому, справился и вернулся в комнату.
"Мне кажется или он в самом деле чуть усох? Ладно, сейчас нет смысла вникать в детали".
- Извините, госпожа, Не мог в один ход забрать все наши вещички.
- Не за то прощения просишь, - спокойно заметила Та-Циан. - Вот о чём думай. Перехватил у меня право судить и наказывать. Устроил игрища на моём ложе. Это тебе как?
И внезапно усилив голос так, что отдалось от стен, продолжила:
- Мне всё равно, как вы с приятелем у себя друг друга пользуете. Но здесь - ложись ничком.
Юнец улыбнулся было, не понимая, но вдруг во взгляде мелькнул страх. Он расстегнул ворот, будто в одышке, и покорно лёг на место, где раньше был Дезире.
"Оказывается, я не разучилась укладывать мужчину в постель одним голосом плюс хорошо подобранная интонация. И при этом отнюдь не кричать и не надрывать голосовые связки".
- Лежишь? Ну, лежи-отдыхай. Покрышка, наверное, ещё вовсю твоим милым Дезинькой пахнет. Руки кверху, ноги врозь.
"Вернуть ему забытую снасть? Нет, проявим немного смекалки. Не зря друже Керм позволил мне взять нагайку - камчу по-здешнему, по-нашему камши, канши. Мощный оберег: пахнет конским потом, хоть к лошади редко прилагается, большей частью висит на пальце или запястье. Людской кровью, хоть в ближнем бою - не первая снасть. Защищает воина от вражеских клинков, роженицу - от бесов. Воплощает ярость боя, величие родовых мук. Или наоборот: в любом сражении можно отыскать возвышенное, в любых родах - ярость, с которой плод исторгается из тела. Лучший символ власти и ответственности за неё, какой можно сыскать: перстень нуждается в клинке, сабля - в силте".
Э, а парень-то вроде и в самом деле отдыхает или впал в прострацию. Или пьёт мысли старшей.
Что же, подбросим топлива в костёр?
По традиции, казацкого гетмана ударяют нагайкой, прежде чем вручить ему палицу-буздыган, тот же скипетр. Чтобы помнил о бремени власти: как поставили, так и сбросить могут. То же было и с ней, когда ставили над её первой сотней.
Та-Циан вынула плеть из ящика, повертела в руках. На самом деле смотрится как жезл или шестопёр: деревянная рукоять увенчана гранёным навершием, из навершия спадают, словно ветви плакучей ивы, девять тонких кожаных косиц. Если хоть к одной подвязать свинчатку - волка можно переломить одним ударом. Пастушеская сноровка, которая не к лицу водительнице людей. Неуклюжие пропорции: гибкая часть почти равна неподвижной. Делалось не ради жизни - ради смерти, а той не к лицу украшения.
Она тоже не любила ни в чём излишеств.Лучшее украшение - искусство владельца.
"Порефлектируем на досуге? Мысль всегда течёт быстрей, чем реальное время.
После того, как мы пригнали табун, дюжина всадников так и осталась под моей рукой. И, натурально, лошади. По мере того, как мы двигались дальше к цели, удавалось торговать и тем, и этим: прославленными книгами среди деревенских старшин, воинским умением - среди тех, кто хотел попытать купеческого или иного счастья. Везти невесту к жениху и сопровождать свадебный поезд тоже приходилось. Нет, мало кто обманывался насчёт меня и Керма, во всяком случае, глубоко. Оттого кое-кто из охраняемых, удальцы и авантюристы в душе, оставались. Подразделения, посланные с той же тайной целью, что и мы, нередко считали необходимым соединиться с Кермом. И они, и мы как бы вгрызались в горную породу, только мы шли как бы внутри золотой жилы, а они нет. Наша прибыль в людях, лошадях и полевых орудиях значительно превышала убыль. А если учесть, что неплохие - да что там! великолепные спецы приходили, желая не командовать, а подчиняться славному имени - естественно, на демократических началах, - то картина была попросту фантастической.
С того и пошли сравнения меня с Орлеанской девой, хотя уж девственница из меня была, как из удава оглобля. Но с другой стороны: чем бы ни объяснялся её военный гений - тем, что она была королевским бастардом и её учили защищать себя, тем, что она была воспитана в дворянской семье, хотя и потерявшей титул, что она была воплощённым "синдромом Морриса", это был не мой случай. Невзирая на сверходарённость, Жанна была неграмотной. Тогда это не считалось пороком ни в одном из сословий. Я же в своих идеалах числила Хуану Инес де ла Крус, хотя не было на земле такой огромной кельи, что могла бы вместить мои упования и амбиции".
Война - удобный повод сделать карьеру на трупах. Карьера в случае Та-Циан состояла из ряда малозначимых движений - никто не подавал рапортичек в ставку, не оглашал наград перед строем. Или тебя признают, или нет. Её признавали: как знамя, как голову, как ту, которая отвечает - ответит - за всёправое и неправое. В последнем было главное преимущество.
"Нет, главным было другое: мой голос ложился поверх иных голосов. Я умела сотворить невозможное. И мне безусловно кто-то ворожил: видимо, грядущие судьи".
Люди присоединялись, приплетались к отряду, словно пряди к косе Та-Циан, что к тому времени приобрела известность, от которой хотя и не "звенели все горы", как говорили потом, но всё же немалую. Снежок ребячливого мальчишки превратился в снежную крепость на катках. Гуляй-город. Полк. Дивизия. В масштабе гор - почти армия. А такой массой не управляют на коллективных началах - по крайней мере, открыто.
Побратимы ушли в тень, и это получилось у них естественно.
Уже под самым Лэн-Дарханом, приметив, как ставить кордоны и располагать полевую артиллерию на гребнях естественной котловины, Керм сказал посестре:
- Нам вроде как за охрану столицы деньги плачены.
- Неужели много? Нет? Так что мешает добавить к сумме? - с новоявленным цинизмом проговорила Та-Циан. - Например, сам город?
Она куда лучше остальных понимала: перед силовым захватом Сердца Сердец далёкая Ставка нимало не задумается. Мир с "кэлангами" полковников уж точно не устроит...
А цинизм во время боевых действий развивается легко и просто: представьте себе, что вечером вам предстоит съесть коня, который утром нёс вас в бой и геройски погиб...
- Как, Рене, отдышался от прошлых нежностей? Готов?
"Вот теперь берём бычка на рожон".
Юнец выразительно повёл плечами:
- Отчего ж нет? Вино налито - надо его пить.
Первый замах оставил под лопатками рыхлую розоватую бороздку, которая на глазах побледнела. На втором госпожа дёрнула рукоять на себя: края рубца разошлись, но крови не показалось ни капли. На третьем и четвёртом ударах, снова с хорошим потягом, спина казнимого приняла недоумённое выражение:
- Вы напрасно вгоняете меня в краску, госпожа. Если разрешите, я поясню.
Приподнялся, сел. Оказалось, что ноги отчего-то слегка не достают до пола:
- Бьют плетью или кнутом с троякой целью. Ради того, чтоб вывести из строя, попросту говоря, убить: тогда не столь важно, какие чувства это возбуждает в противнике. Для наказания: боль, стыд, ужас суть необходимые компоненты. И во имя конечной радости, когда упомянутая троица пережигается путём некоей трансмутации в нечто, стоящее очень близко, но обыкновенным путём не достижимое. Я думаю, истребить меня вконец вы не хотели. Также вряд ли вы намеревались доставить мне удовольствие. Остаётся то, что посредине. Я прав?
Та-Циан немо кивнула, будучи слегка ошарашенной таким красноречием.
- Уж извините, но цели вы таким способом достичь не сумеете. Не то что наш малый народ не чувствителен к боли. Напротив: только мы понимаем её иначе. Она для нас освещается конечной целью - вот как женщина рожает, зная, что на свет появится новая смертная жизнь...
"Шар мимо лузы. Хотя определение "смертная" смазывает благостную картинку".
- Или так примерно: есть трое рабочих. Один возит камни, другой кормит семью, третий строит Шартрский собор. Первый и второй - люди. Третий... не хочу отставлять человека в сторону, но третий в духовном смысле - один из нас.
"Тривиальная мысль: ах, какие мы все из себя возвышенные. Нет, ты, братец мой, на самом деле глуповат или притворяешься? Ставлю на второе".
Рене тем временем продолжал с искренностью, которую принято называть обезоруживающей:
- На нас действуют страсти, которыми пропитано действие. Вы их, как я понял, не испытывали: хотели преподать урок. Проявить власть. Если я слишком проницателен и вам это не по душе - вы ведь поняли, что вам дано над нами право. Как мне над Дезире: бить, учить, кормить. Вам не обязательно было нас подбирать.
"Ты так уверен? Я - нет".
- Тогда поясни, будь так любезен, какого рож... какого витамина тебе не хватило.
- Тёмных страстей, - ответил юнец. - Гнева, ненависти, желания обладать. В этом роде. Мы кормимся эмоциями. Хотя я боюсь напутать. Если бы вы последовали за мной к Дезире - он разложит по полочкам куда толковей меня. Паренёк смышлёный и речистый.
"Ага, вот, кажется, и оно".
- Ладно. Только скажи напоследок, а то как бы не позабыть. Какая боль лично для тебя самая лёгкая?
- Когда бьёт тот, кто любит. Тот, кого ты любишь. Тот, кто ненавидит тебя, но твоя цель - добиться обратного.
- А страшнее всего, - вдруг добавил Рене, - когда ты ненавидишь дающего урок.
- Кто он? - снова спросила Та-Циан словно по некому наитию.
- Моё другое "Я". Тот, кто похож на тебя, как твой собственный предок в иных мирах. Оставим это, ладно?
Из сомнамбулы возник прежний мальчишка размером в женское предплечье: словно умные речи вконец его истощили и умалили. Та-Циан подхватила его вместе с поясами, перенесла в другую комнату.
Тяжко раненный младенец лежал на пузе, натянув на себя лоскут кружевного полотна размером в наволочку. Следов на спинке, однако же, не было видно никаких - да кто бы сомневался.
- Это мы ради экономии ресурсов уменьшаемся, - пояснил он сладким альтом. - Чтобы сохранить подобие жизненной силы.
- Да я и не удивляюсь вовсе, - ответила Та-Циан.
- Ты лучше объясни нашей госпоже, - сказал его товарищ. - Что к чему и в общих чертах.
- А. То, что вы видели, - это Рень меня поддерживал. Давал подышать, а потом поил, чтобы мне хотя бы так восстановиться. Понимаете, бурные страсти нам как воздух. Информация, особенно такая, что увлекает, - пища. Чужое страдание и своё собственное от рук близкого - это сходно с тем, как дышат и едят деревья: кислородом и углеродом. Всё в одном сосуде. Это для листьев. Но для корней нужна влага. Без неё можно существовать много угодно времени, потому что она имеется в любой пище. Но не вечно. Вот и мы иссохли уже оба, поддерживая друг друга.
- Вы нас подкармливаете и прикармливаете, - кивнул Рене. - А это как вино, словно любой хмель: пьянит, но не насыщает. Хотя вид красного вина имеет как раз наше всё. К тому же мгновенное излечение ран сильно истощает. Нельзя безнаказанно нарушать биологическое равновесие.
"Ребятки не очень хорошо спелись, - подумала Та-Циан, - хотя от поэтов, какими они предстали, трудно ожидать несокрушимой логики. Главное, что немножко, да открылись".
- Я понимаю, - кивнула она. - Вы ведь вампиры, верно?
- Нам очень неловко, - улыбнулся Рене. - Мы не хотели, правда. Ваша телесная жидкость... она слишком густая, слишком выразительная. В ней растворены тысячи историй.
Та-Циан произнесла коротко:
- Если надо - возьмите. Я учу, я воспитываю, я и питаю. Что от меня требуется?
"Хитрюги. Однако ловец попал на ловца - и это достойно".
- Подверните манжеты блузы - обе, - деловито сказал Рене. Всё-таки он казался не то чтобы смущённым, но слегка обескураженным.
- Вот, - кивнул Дезире, приподнимаясь. - Теперь хорошо бы вы сами надрезали вены поперёк - это покажет вашу добрую волю, это нужно для первого раза и совсем не опасно.
- Дезька!
- Он прав, Рене. Ментальные следы вы ведь ловите.
- Да, но валяет дурака. Не трогайтесь с места.
Женщина прикрыла глаза и через мгновение почувствовала на руках небольшую тяжесть, на голой коже - два крошечных жарких язычка - один гладкий, словно шёлк, другой, напротив, шероховатый: тёрка для мускатного ореха. "Чисто щенок и котик, - подумала, усмехаясь в душе. - Развели на кровь и довольны. Хотя действуют с сердечным сокрушением и явно не без опаски".
Приподняла веки: мальчишки, уже в половину взрослой человеческой особи, стояли на коленях, придерживая её кисти своими так деликатно, что Та-Циан и не заметила, как это случилось.
"Ой, как бы меня не опустошили вконец. Думаю, для привыкания как раз достаточно".
- Ребята, а ведь хватит, - сказала громко. - Отлипните, ладно? Как бы сердечная надсада у кого-нибудь из нас не случилась.
Они отпрянули с нездешними и как бы потемневшими лицами, как будто проснулись от некоей затяжной мечты.
- Я вам сделала плохо?
- Нет, - возразил Рене, - это мы сделали себе нехорошо. Мы мужчины и должны были устоять.
- Но вроде бы нас не просили воздержаться? - поправил его Дезире с обычной плутоватой улыбкой. Сил на такое у него, видимо, хватало всегда.
- Ты что - не видишь, стенки вен уже спали и пятнышки воспалились. Потом доберём, если госпожа позволит.
- Пока я позволяю вам сварить мне кофе - восполнить кровопотерю, - сказала Та-Циан. - С молоком, чтобы и в вас пролезло... мои кровники.
По всей видимости, им обоим срочно понадобилась духовная кормёжка: так в человеке, страдающем от голода и жажды, аппетит просыпается только после хорошего глотка воды.
За столом в большой комнате рассказ новой Шехерезады продолжился.
- Если вы поинтересуетесь¸ что писали и пишут в Динане о тогдашних событиях - будто меня сняли прямо из-под осаждённого города и привезли в ставку поговорить, - не верьте. Ставка главнокомандующего, если он хочет себя верно поставить, должна быть приближена к линии фронта. Даже если нет ни фронта, ни формальной осады.
Лэн-Дархан непохож на обыкновенные города. В старину их поднимали на вершину холма или ограждали стенами и башнями на равнине. А его зачаток был расположен в месте, где высоченные горные хребты раздвигаются и образуют широкую и плоскую котловину. По ней протекает река, в изобилии бьют подземные ключи, так что от жажды здесь точно не умрёшь. В старину и перевалы было легко перекрыть. Однако по замыслу тех, кто строил дома и обводил их забралом, сердце всех земель и не должно выглядеть неприступным: он должен был быть открыт для добрых людей, от дурных его должна была ограждать лишь слава. Такая вот рискованная концепция: но у нас она работала с тем же успехом, что и Братство Зеркала.
- Кажется, я понял, - проговорил Дезире. - Только сказать пока не умею... как собака. Или кот.
- Конечно, в моё время город расплеснулся по горным склонам, протёк по по всей долине реки Зейа, а фортификационные сооружения устарели вообще по всему миру.
Но когда меня сдёрнули с этих горизонтов и предложили прибыть в ставку для обсуждения тактики пополам со стратегией, я поняла это как признание моей нынешней власти.
Оказалось, кстати, куда как проще.
Во-первых, главнокомандующий вспомнил о моей матери, сыграл свадьбу и по этому поводу извлёк из лесной глуши её сынков. Благодаря сим действиям война и революция приобрели вид семейного подряда.
Зачем ему понадобилось хвастаться этим передо мной - не знаю. несколько позже я с ними всеми встретилась в узком кругу: старший брат, Эно, который взял от отца одно лишь имя, обучался на юриста, младший, Элин, то бишь "Эллин", древний грек, женился. Супруга обеспечила его хорошим приплодом: этакие куски парного мяса с глазами...
Во-вторых, ещё до того, как наша купеческая авантюра превратилась в засаду, а засада сделалась осадой по всем правилам военного искусства, старая власть решила хоть как-то договориться с новой. О разделе влияния, об эмиграции на другие острова вроде матушки Британии, о том, чтобы учредить в горах твёрдую власть, чего без совместных усилий достичь было никак невозможно. Новая упиралась, выставляла кандидатуры, неприемлемые на все сто пятьсот. Когда бывшие правители раскусили игру и поняли, что их не принимают всерьёз, некто их очень кстати надоумил, что хотя орешек расколют всенепременно, да только уж слишком позорной ценой. И теперь уже они в свою очередь могли посбивать лапками масло в крынке со сливками и пережать горло ухватившей лягушку цапле. Иными словами, поставить условия грядущей власти. Что и было сделано.
В долгоиграющие парламентёры тире посланники они потребовали меня. Во-первых, человек, славный если не прямотой, то честностью. Во-вторых - близкая родня главковерху, которая (на которую) может (можно) повлиять. И которой, натурально, сам муж своей жены дорожит, а мать слегка командует. (Кстати, и в том, и в этом люди заблуждались - Лесной Эрк не способствует возникновению близкородственных чувств). Была по умолчанию и третья причина, но никто её не упомянул, а сама Оддисена либо хитрила в своих собственных целях, либо игнорировала все политические увёртки и военные противостояния как нечто малозначащее. Среди Братьев ходила поговорка: "Война - продолжение иными средствами не политики, но физиологии".
Вот это как раз и был тот неведомый шанс, которого я дожидалась, бредя по узким м крутым тропам Лэна...
Однако прежде чем согласиться, я спросила:
- Сэн Верховный, скажите как родич родичке: вся эта катавасия с тягомотиной вам необходимы? В том смысле, что званых попировать на лэн-дарханской скатерти оказалось маловато и стоило бы поговорить с незваными?
А спросила я потому, что мой полк ославили бандой и что, собственно, ни в регулярных войсках, ни в разбросанных по горам отрядах, ни в самом Братстве Зеркала не наблюдалось единодушия. Динан твёрдую руку не жалует и не продаст свою волю ни за какие коврижки с пряниками. Так что с рекрутами у многоуважаемых Лона с Марэмом ожидался напряг.
И крыть мои козыри им было нечем. Так что ответ мне был дан утвердительный.
- Тогда я выставляю условия. Мне как военному - звание генерал-полковника регулярной армии, простым полковником меня и так именуют. Также возможность набирать вольных охотников - в смысле партизан или народных ополченцев. Корсарский патент своего рода, только что сухопутный. Мне как некоему подобию дипломата - право в экстренной ситуации принимать решения по Лэн-Дархану без согласования со Ставкой.
- Уж очень круто забираешь, родственница, - говорит тогда Лон.
- Для пользы общего дела, - отвечаю с завидным хладнокровием. - Да что патент: государственники, бывало, подмахивали пакты и поважнее, чтобы при первом случае разорвать. К тому же через год помрёт либо ишак, либо падишах. Вот так, родич.
Он понял: и сама авантюра с переговорами была делом крайне рискованным, и у меня на лице было кое-что написано ярким чахоточным румянцем. Что у меня неладно с простреленным лёгким, я знала: что эта хворь исцеляется не салицилкой и не антибиотиками, - догадывалась.
Словом, отправилась я в очередной поход. Не взяла никого из верных, хоть и просились: им-то зачем пропадать, их собственная роль предназначена живым. Сама верхом на кобыле, помню, Налта её звали, редкой светло-соловой масти, и конвой сплошь из красноплащников. Ну, а в городе дали нам полдесятка местных вояк.
Удивительный город: на окраинах чистенькие белые домики и трава лезет сквозь щели в брусчатке, далее плечом к плечу идут фасады в резьбе и лепнине, но тот же привольный бурьян. Вот представьте себе романтически запущенную Красную Площадь, да? Ближе к центру дома ниже, ограды выше, улицы пробивают себе путь через сады и парки. И падают ниц перед древней цитаделью, что сохранилась лишь чудом.
Нас ведь нарочно провезли через центр, чтобы показать башню с карильоном - колокола такие, на которых можно сыграть любую мелодию. Резиденцию нам устроили в аристократической части, там, где камня мало, а зелени много.
И вот что скажу: Лэн-Дархан - город по сути и замыслу своим открытый, а дом показался нам крепостью.
Если вам случалось идти пешком от метро "Кропоткинская" до Парка Культуры, то вы могли обратить внимание на малый особнячок в восточном духе, некое смутное подобие сеговийского "Дома с остриями", возникающий по правую руку: фасад покрыт мавританскими шипами, окна выведены вверху полукругом, парадный вход, куда ведут два марша довольно крутой лестницы, заглублён в полукруглую арку. Так и кажется, что с её свода готова сорваться опускная решётка.
В нашей резиденции этого не казалось: зубцы были настоящие, покрыты гладкой буроватой коркой окисла, что защищала их не хуже иной краски - таким особенным свойством обладала сталь. Окна в верхнем, парадном этаже были небольшие и благодаря сетке переплёта выглядели подобием витража. Нижний этаж рассекало множество узких вертикальных щелей, намертво забранных чугунными копьями. Позади копий стояли цельные стёкла - знак того, что уже несколько столетий владельцам не приходилось вести стрельбу из бойниц. Деревья на несколько метров отступили от стен, но солнце, обходя дом то с одной, то с другой стороны, рождало внутри зеленоватый мерцающий полусумрак. Меня слегка огорчало отсутствие цветников - парк был заброшен, к нашему приезду его слегка расчистили, но и только. Зато лестница-трап, которую легко было поднять и тем отгородить верх от низа, порадовала несказанно. В той же мере, как и люк, наглухо перекрывающий отверстие. Не то чтобы я считала нужным забаррикадироваться наверху, отбивать атаки было некем и вообще не входило в мои функции. Однако успокаивало.
К тому же здешний карильон вступал со своей партией пять раз в сутки. И всякий раз это были новые звоны. Семь колоколов божественной октавы, семь ступеней, ведущих если не прямо к райскому небу, то к его восьмой ступени или сотому имени Аллаха - так любили здесь говорить. Помню, как я впервые взобралась на кромку природной чаши...
" Внизу, точно собранные в ласковую пригоршню мохнатых горных склонов, громоздились дома, островерхие башенки и крытые синей черепицей купола, темные платки садов... мосты и виадуки с легкими арками... четырёхугольный двор Кремника с колокольней..." - неожиданно вступил Дезире.
- Но как, мальчики?
"Вдруг из щели между горными вершинами хлынуло сияние, торжественно алое и золотистое, подобное аккорду; расплавляло формы и превращало их в сказку и мираж, - подхватил его речитатив Рене. - Всё смешивалось, дрожало тенями, одевалось сияющей зыбью, бросало искры, подобные мечам и копьям. И тут на колокольне мягко ударили высокие, "женские" колокола: чуть надтреснутая, робкая Горлинка и холодноватая, мерная Санта. Голоса сплетались и расходились. Малиновым бархатом окутал их игру звон "серединных" колоколов: Дива и Прелести. И когда уже слушать их стало невозможно - так замирало сердце от боли и восторга, два "мужских" колокола разорвали нежное плетение: Гром, гудящий и гулкий, как лесной пожар, и резкий Воин, более низкий и светлый по тембру. И уже забили бы их другие голоса и подголоски - как высоко взлетел и затрепетал серебряной нотой самый главный колокол - Хрейа, Светоч; грудной, легкий и сильный его звук вел возникшую мелодию, наполняя мир любовью".
- Мы прочли об этом в вашей крови, - объяснил Дезире. - Вот ещё одно преимущество совместной жизни.
- Тогда я вообще стану помалкивать, - возразила Та-Циан. - неинтересно же.
- Ой, простите, - спохватился Рене. - Всё это вот он - в любой дырке затычка, для любой пороховой бочки затравка. Увлеклись мы оба. Ваше искреннее чувство ведь тоже даёт яркую окраску событиям.
"А во втором лице не всегда бывает ловко повествовать о тайнах души, - скрытно добавила женщина. - О Каорене. О Дженгиле. О Вечном городе - самой жизни моей, вручённой как незаслуженный дар".
Вспоминала.
Их повели представляться временщику с присными, не дав хорошенько отдохнуть с дороги. Как потом выдумали злоязыкие, "госпожа главный переговорщик" не оделась должным образом и торчала посреди изысканного общества этаким чертополохом посреди сплошных роз и лилей. Словно не понимают, что любая средней руки танцорка Тергов прежде всего подбирает себе облик, который бы её выделил. Иногда стоит сыграть на гармонии, иногда создать резкий диссонанс. Несовершенство может зацепить чужой глаз куда эффектней вылощенной красоты. Бывает, ты не догадываешься, что тебя ждёт, - тогда действуй по наитию, оно у тебя развито сильней, чем у прочих людей.
"Не знаешь, что надеть, - возьми английский костюм", - говорят в Европе. К тому времени у меня завелись всевозможные наряды на все роли, - говорит Та-Циан сама себе. - Даже мундир "красного плаща", тык в тык скопированный с фасонистой оболочки друга Нойи. Но тогдашний мой наряд более всего напоминал об английских денди начала девятнадцатого века: тёмно-серый пиджак с широкими лацканами, такая же юбка-карандаш, белейшая сорочка с воротником, подпирающим подбородок, и чёрным пластроном. И башмачки вместо туфель: из тончайшей кожи, с двумя крошечными солнцами вместо пряжек - так хорошо начищены.
Самый смех, если разобраться, был не в том, что все кавалеры на балу... простите, на приёме были во фраках, дамы - в вечерних платьях с голой спиной и открытыми до самых сосков плечами. И это в исконно исламской стране, где к последователям Хесу ба Йоше относятся с известным благодушием ровно до тех пор, пока они ведут себя достойно!
Каорен был такой мусульманин. Весьма продвинутый. И ему не оставалось делать ничего иного, кроме как прочесть мне нотацию за несоответствие общему антуражу. Парадокс в духе нашей родной обители.
Ибо не бывает такого, что весь полк идёт не в ногу, один ты в ногу.
А уж хорош он был - не по моему тогдашнему настрою. Глаза темные, узкие, непроницаемые, Нос с благородной горбинкой. Терпкость в изгибе губ. И притом безбород и лыс, словно буддийский монах. Что называется, везёт мне на исключения из правил.
Он, кстати, был при тамошнем городском главе кем-то вроде премьер- министра без портфеля, а при главнокомандующем - первым интендантом и спецом по современным вооружениям. Важная птица. А я кто? Почётный заложник на правах долгоиграющего парламентёра. Отчим поторопился придать мне весу, по горам прошумела моя мимолётная слава, но ведь на самом деле я лишь мотылёк-однодневка в клюве коршуна...
И ещё вот какое дело. Смотрел он на меня поверх объёмистой пиалы, которая закрывала нижнюю половину лица, а вязаная шапочка до самых бровей прятала верхнюю. Нет, ни тогда, ни позже - до самого конца Каорен не признался, что это он меня в первый раз спасал. Ни к чему было это нам обоим. Но, с другой стороны, такие люди, как он, умеют избегать нечаянных намёков".
- А тот разговор, который буква в букву повторяется во всех мемуарах, - разве он не состоялся? - спросил Рене.
- Это когда Каорен мне внушает, как надо по правилам хорошего тона вкушать скудную трапезу осаждённых? Суррогатный кофе и запеканку из шрота, коими я с непривычки давилась? Ой. Нет, собственно, хоть надлежащие манеры в меня вбили на совесть, было очевидно, что здешнее великосветское общество пытается меня спровоцировать. Не тем, что жуёт всякую дрянь и тем самым меня вынуждает. Есть правило куда более древнее, чем всякая мишура: дворянин не имеет права жить много лучше своих крепостных. Стоило бы уточнить: неизмеримо лучше в дни мира, просто лучше - в трудные дни. Иначе - да. У сервета покрой одежды может быть проще, чтобы самому легко было одеться, но ткань добротней. У горожанина - сапоги на низком каблуке, у знатного всадника - чуть не на дамской шпильке. У крестьянина пояс, у господина - перевязь. Оружие совсем разное. В общем, уйма всяких тонкостей. А я нарядилась словно госпожа всех господ. Это по столичным меркам, о которых в полудиких горах некому было меня надоумить.
- Вроде как император ацтеков ел за специальной ширмой? - догадался Дезире.
- Именно так, умница. В смысле - ни кусочка моей священной кожи не отдам. Вы мне чужие, а я - своя собственная. Ислам в таком тесном, наполовину домашнем обществе не рулил: да у них за высокими заборами и не такие вольности допускались, потому как семья. Ну, это я про Динан, понимаете.
Вот мне и говорят примерно такое:
- Разрешите мне, ина, преподать вам урок, а то больше никто не осмелится: уж больно вы персона серьёзная. Вам и вашим людям что показывают? Что готовы говорить со всей искренностью, без умолчаний и без лести. А вы всем видом показываете, что не готовы такое принять. Застегнулись с головы до пят.
Правила, как себя вести, выходит есть. А как из ложного положения выйти - нет, наверное. Разве что совершить местный аналог харакири.
Тогда я рывком одного указательного пальца расстёгиваю свой дендистский галстук вместе с воротником - до ямки между ключицами. И говорю просто:
- Не аврата боюсь. (То есть не наготы, запрещённой исламом.) Все, что не на виду, вашими же заплечных дел мастерами изузорено. Ни к чему моим сотрапезникам об этом знать, не то что видеть.
Кажется, они даже аплодировать мне попытались, но их же пресловутый бонтон не дал.
А дня через два в наш "Дом с остриями" доставили большой лёгкий пакет с маркой хорошей лавки мод и моим именем. А в нём глухое платье из драгоценного шёлка, тёмно-серое с тончайшей золотой нитью и узким вырезом, и такие же башмачки, и невесомое покрывало на голову и стан. Мол, ходи по городу как должно, у себя - как привыкла.