Люблю шастать по свалкам и помойкам! Как говорится, помойка - клад археолога, свалка - сокровищница коллекционера. Сколько стекается на эти пажити того, что осталось от прежних времён, - уму непостижимо. Пожелтевшие простыни с кружевным подзором ручной работы, дряхлые наволочки с выплетенной прошвой, занавесочки на пол-окна, плотно вышитые петухами и розанами, трофейные гобелены с альпийскими пейзажами и швейцарскими шале. Однажды я обнаружила неподалёку старинную швейную машинку на буковой станине и, поднатужившись, притаранила домой. Саму машинку, благо не Зингер, сразу отвинтила за ненадобностью и отволокла назад, дерево же перебрала, отполировала, покрыла аквалаком и законопатила образовавшуюся после удаления техники выемку дощечкой с ярким ситцевым рисунком в мелкий цветочек. Поставила на ситец настольную лампу - бронзовый бык чешет спину о дерево с нарядной, в оборочках, зелёной кроной в виде абажура. Через некоторое время судьба в лице дачной приятельницы подарила мне венский стул с продавленным сиденьем; пару к нему я нашла прямо на лестничной площадке как раз накануне визита в булгаковскую "нехорошую квартирку", где похожий раритет венчал кухонную то ли пирамиду, то ли баррикаду. Снова покрыла глубоким лаком, вырезала лобзиком новые сиденья и обтянула их бывшей панбархатной юбкой.
Некто загадочный продолжал подавать мне знаки: на одном из стульев угнездился плюшевый львёнок со скорбным выражением на лице, изъятый из контейнера с пахучими объедками, через спинку другого перекинулась изысканно драная кашемировая шаль в мелкий огурец. Критическая масса находок была перейдена в тот момент, когда я водрузила на столик винтажную фарфоровую статуэтку советских времен, только самую малость облупленную: босоногая девушка, сидя на табурете, читает книгу.
И вот в один из ближайших вечеров я, войдя в комнату, удивилась, кто это без меня зажёг лампу. Впрочем, свет был какой-то необыкновенный: точно... раскаленный добела факел, бело-огненный с призрачным зеленоватым отливом, наподобие того серебристого сияния, которое излучают подернутые рябью волны тропического моря, когда луна стоит высоко в безоблачном небе.
- Да, вы прекрасно помните эту странную цитату из мистера Клеменса, - раздался женский голос приятного тембра. - Надо же - рябь не вместо, а прямо на волнах.
Это говорила девушка с открытой книгой на коленях - только и книга, и сама девушка стали совсем другими. Ледериновый переплёт был явно старой, даже заграничной работы, а читательница оказалась обряжена в длинную, до пола, юбку из тёмного сукна с глубокими складками, белую блузку с оборками и стойкой и мягкие прюнелевые башмачки. Руки, поддерживающие книгу, прятались в лайковых перчатках, что сидели без единой складочки. Небольшой шиньон на макушке расплелся, и мягкий каштановый локон выпал из него на шею.
А в довершение всего - эта прелестница ростом в полвершка сидела на том из моих стульев, что был свободен, и накрылась по плечам моей шалью!
- Не думайте, что я в самом деле карлица, - улыбнулась она. - Ведь и вас я вижу совсем маленькой, и вашу комнату. Это пространственно-временная перспектива так озорничает. Но так чётко видно - сама удивляюсь.
В самом деле, это было на грани фола: тем более что крона заветного абажурного дуба начала пухнуть и разделяться на пряди, ленточки, некие клубки - пока весь он не стал настоящим деревом с пышной шевелюрой. Бык, тоже неподдельно оживший, спал, по счастью, на границе ситцевого луга и даже слегка похрапывал. Моя гостья тем временем продолжала совсем обычным голосом - ни малейшей писклявости и напряжения, которых можно было ожидать от крошечных связок или на таком расстоянии:
- Знаете, милостивая сударыня, нас всегда привлекали и, можно сказать, магнетически притягивали к себе вещи из нашей эпохи. Они создают ауру времени, когда всё было так невинно и так дерзновенно - особенно те из них, что реставрируются с небольшим умением, но с великим тщанием и любовью. Видя такое, мы и сами надеемся на радушный прием и на то, что нас захотят выслушать.
- С кем ...э... имею честь? - промямлила я наконец. Как ни странно, никакого особенного смятения во мне не ощущалось - скорее любопытство. - Вроде как вы мне снитесь, только очень уж выпукло.
- Но это вас нимало не удивляет и не пугает.
- Пожалуй. Я всегда придерживаюсь мнения, что пугаться в таких случаях, когда от тебя нужно действие, невыгодно. Зато вот удивление - штука хорошая.
- Держу пари на горсточку радиоактивных светляков, что вы так и пребываете - в радостном изумлении перед всем сущим, - улыбнулась она.
- А коли ты уже глубоко внутри, надо принимать сущее таким, как оно есть. Первое правило Алисы в Стране Чудес.
- О, я вижу, вы так же восхищены парадоксами мистера Доджсона...да, мистера Кэрролла, как были и мы в своё время. Так же как, полагаю, и парадоксами мистера Клеменса, - моя собеседница похлопала затянутой в кожу ладошкой по странице открытой книги.
- Вы читаете именно его.
- Да. Видимо, оттого я и оказалась тут, что захотелось поделиться некими его мыслями со своего рода коллегой.
- Вы имеете честь быть филологом?
- Если только самозваным. Я, собственно, физик, в точности как моя добрая учительница мадам Кюри. Кстати, можете звать меня Марией, как и её саму.
- Очень приятно. Татьяна, - поклонилась я. Внезапно мне захотелось сесть, но оставшийся стул был по-прежнему занят грустным львёнком.
- Так вот, милая Татьяна, слушайте. "Девятнадцатый век был чудесным веком, но чудеса его покажутся детской выдумкой по сравнению с тем, что несёт двадцатый". В самом деле, мы, физики, и все люди доброй воли предрекали век радия. Век практически бесплатной энергии и неизмеримо возросшей мощи объединенного человечества, которое высвободит из ядра огромные, до того скрытые силы. Двадцатый век мнился нам веком благоденствия.
- Угу, - сказала я. - Две войны невиданного прежде размаха, атомная бомба, водородная бомба, постоянная угроза от мирного атома. И в придачу государственные перевороты самого дурного толка.
- Мы полагали, что нащупали практически неиссякаемый источник благодати, и забыли, что за всё приходится платить, - Мария повела перед собой затянутой в перчатку кистью.
- Язвы от лучевой болезни? - спросила я.
- Нет, только шрамы. На ногах, кстати, тоже, оттого и туфли мягкие. Собственно, никто из нас, кумиров былой поры, не обязан носить на теле эти наполовину зажившие стигматы. Мы просто не хотим забывать, понимаете? Того, что дали вам опасную игрушку, не вооружив защитой от нее - ни духовной, ни даже материальной. Мы думали, что получив из урана полоний, радий и актиний, а затем отделив полоний от висмута, вооружим наших потомков куда лучшей бронёй, чем теперешние пластины из свинца и тому подобных вещей, которые все равно до ужаса проницаемы. Бронёй из чистого полония.
Она снова пригнулась к книге и произнесла:
- Это о многолетних трудах мадам Мари. "Она ещё более укрепит могущество человека, перед ним откроются величайшие возможности".
- Безнаказанно благоденствовать и безудержно убивать, - добавила я.
- "Да, так все они работают, эти одержимые, эти люди науки, - копаются, пыхтят, бьются. Вот бы мне для моего хозяйства партию таких старателей", - говорит мистер Клеменс устами своего героя.
- А сам герой...
- Вспомнили, откуда цитата? Нет-нет, я вовсе не в том месте, где он царствует, отнюдь. И другие мои коллеги. Нам была оказана милость, хотя кое-кто по недомыслию создал...
- То, что ярче тысячи солнц.
- Именно. Мистер Сэмюэл предсказал это в тысяча девятьсот четвертом, когда я... когда госпожа Кюри была ещё жива и полна замыслов.
И продолжила цитату очень тихо:
- "Внутренности мои пожирает огонь, я страдаю невыносимо и обречен страдать вечно... Если я сброшу с себя верхний покров, Земля, охваченная дымом и пламенем, обратится в пепел, а от Луны останутся только хлопья, которые рассеются по всей Вселенной".
Я в самом деле увидела то, о чем прочла Мария. На моих глазах крона дерева чудовищно распухла и образовала сначала характерный гриб, состоящий из огня, пара и каких-то лохмотьев, а затем угольно-черную трещиноватую сферу. Сфера колыхалась и, наконец лопнула по всем разломам сразу. Кипящая лава выплеснулась оттуда, как желток драконьего яйца, и накрыла собой всё, что осталось от нашего мира...
А потом всё вмиг погасло.
- Вы стоите в начале нового тысячелетия, нового века. Чего вы ждёте от вашего времени - того же, что мы от своего? - спросила Мария.
- Лично я не жду ничего и с готовностью принимаю всё: такой уж у меня характер, - я улыбнулась ей, хотя сделать это оказалось трудновато после такого - не знаю, как сказать, - эксцесса или вскрытого абсцесса. Впрочем, насчёт ядерной катастрофы мы, земляне, были и до того в избытке проинформированы. Нас, как говорится, пугают, а нам не страшно.
- Я, Мари, ведь по складу ума вроде самурая: знаете, как он перед поединком стоит в расслабленной позе, но на самом деле готов к любому повороту дел.
- И ничем не обольщаетесь: ни плохим, ни хорошим, - Мария улыбнулась мне в ответ. - Ни апокалипсисом, ни блеском цивилизации. Вы одна из нас, право слово. Будущих вестников. А теперь скажите вслух название рассказа.
- "Сделка с Сатаной" Марка Твена. Верно?
- Верно. Все эти похвалы науке, мощи и силе человека, победам над природой и стихиями мастер вложил в уста Сатаны. Цивилизация - вечная сделка с ним и наработка на Страшный Суд. Люди покупают благоденствие, покой и власть, а получают...
Она развела руками.
- Как-то звучит безнадёжно, - ответила я. - Мы что, все погибнем?
- Вы лично при любом раскладе должны уйти раньше, чем начнётся самое главное. Ведь вы, Татьяна, никогда не хотели того, что мой приятель Марк называет "бессмысленным надругательством, имя которому - старость". И я надеюсь, что сбудется по вашим словам.
- В этом смысле спасибо, - пробурчала я. - Хотя недурно было бы глянуть на лихой перформанс.
- Глянуть на круто сваренную кашу - не в самой этой каше вариться, - возразила она. - Остальное человечество... Ах, не бойтесь, никуда оно не денется. Выживет в общем и целом. Просто вы ныне стоите в точке выбора, откуда ведут многие пути, но ни один не похож на ваш теперешний. Если вы это примете и согласитесь с утратой командных постов, то, пожалуй, вернёте былое уважение к себе.
- Точка бифуркации, - подтвердила я. - Синергетика. Сингулярность. Аттракторы. Ласло, Фукуяма, Назаретян. Слыхали мы, как же. Так что, наша мебель будет выброшена на свалку? Или всего-навсего убрана в дальнюю кладовую?
- Не знаю, моё дело было предупредить, - донеслось откуда-то с другой стороны света.
- Нет уж, судари. Цивилизация - нечто большее, чем этот мой любимый хлам, - пробормотала я. Окружающее тем временем спешно принимало истинные размеры и окраску: похищенный стул вновь оказался на полу, шаль свисала со спинки до самого линолеума, дивная фосфоресценция потускнела ватт до сорока, бык по-прежнему твёрдо стоял на ногах, упираясь рогом в кривой ствол. - Нечто куда большее.
- И м-много, много более м-мудное, - промычал бык и мотнул в подтверждение слов своей башкой карнифекса. - Верно ведь, брат мой сим-мба?
![Атомный гриб []](/img/m/mudrowa_t_a/starajamebel/jadernyjgrib2.jpg)