Наша история в одно и то же время избита и парадоксальна, как сам Вертдом, где она произошла. И, как и у многого в этих местах, для стороннего человека внешность событий не отражает их глубинной сути.
Вертдом - это, собственно, такой загадочный остров в непонятном океане, где вельми туго наслышаны обо всей остальной (как они продолжают её называть) Ойкумене, или Ад-Дунъату, или попросту Дольней Земле, тогда как туда удаётся переправиться лишь немногим из "землянцев". Которых, между прочим, не надо путать с землянами, не то, чего доброго, покажется, что Верт, иначе Вирт - это обжитой космос. Или перевёрнутая виртуальная реальность, что вытекает из названия.
Вертдом может потратить десятки лет на возведение замка-башни в японском духе или крепостной стены в стиле тамплиеров - десять конных рыцарей в ряд по верху - и плотно их заселить. Умеет перенять у землянцев методику строительства современных небоскрёбов, за считанные месяцы буквально вырастить один такой из земли, оснастить мощными солнечными батареями, чтобы не сидеть внутри при свечах, подвести ко всем кранам бешеную артезианскую воду, а потом оставить для иноземных туристов, рукописных и первопечатных книг, драгоценной утвари, украшений старинного дела и прочих раритетов.
Вертдом распрекрасно знает, какое время нынче по землянскому календарю и какой государственный строй там в моде, но отнюдь не восхищён переразвитой цивилизацией и по-прежнему живёт в цветущем средневековье, осложнённом просвещённой монархией. Старается, во всяком случае. Ну вот, к примеру, как Бутан, где буквально на днях разрешили заводить телевизоры. Или Кения, где масаи узнают о хорошем месте для выпаса скота по мобильнику. Или дача русского горожанина, склонного к деревенским идиллиям: айфон, бассейн, пудр-клозет и компостная куча.
А ещё здесь во множестве имеются укреплённые монастыри.
Госпожа Нееминь с мужем, лесорубом, плотником и столяром-краснодеревщиком, и малолетней дочерью Телемитой поселились неподалёку от женского монастыря св. Юханны. Плотник был обликом и нравом подобен заветному дубу, как и подобает человеку его профессии, и семью держал в строгости, желая, чтобы любимые женщины заслуживали его любовного к ним отношения. Мышца и нрав его отличались сугубой крепостью, рука была сноровистой, хоть и тяжёлой. Супруга им восхищалась, дочь благоговела, семейное дело процветало на корню. Так продолжалось до тех пор, пока мужа и отца сразу не убило лиственницей, которую он наметил срубить, как полагали, в неурочный для дерева час. Ущемление мастерства подкосило благосостояние семьи, отсутствие мужчины за какие-то месяцы сделало из цветущей тридцатипятилетней женщины старуху. Вдобавок родичи посоветовали ей, "чтобы сердечко взбодрить", окунуться в ледяную осеннюю реку, и с тех пор в костях Неемини поселилась хворь, которая грызла их изнутри наподобие жука-древоточца.
Единственным спасением от вереда, норовящего захватить под себя всё больше, оказалось растирание, которое готовили монашки ближней обители. Они охотно меняли свои снадобья, как и многое другое, на узорные чашки и блюда, которые мастерили вдова с дочерью.
Но однажды Нееминь не смогла подняться с ложа скорби - так связали её незримые путы.
- Уж придётся тебе одной навестить сестёр Юханны, - сказала она дочери. - И не подпирать ворота, как прежде, а зайти внутрь вместе с товаром. А уж там объяснишь и договоришься насчёт оплаты. В конце-то концов, ты мой подмастерье, и твою резьбу всякий раз хвалят больше моей. Вон, руки нынче стали как крюки.
Телемита хотела было сказать, что боится таких публичных дел куда пуще прежнего, да посовестилась. Куда тут денешься - при такой-то родительнице, беспомощной хуже любой дряхлой старицы.
Вновь на дворе стояла весна, и конная тропа вела путницу через ярко зеленеющие рощи и поляны, готовые вот-вот покрыться цветом. Телесная ноша тяготила её куда меньше душевной - Телемита была девица крепкая, рослая и полна жизни до самых кончиков светлых волос. И вот внутри неё всё сжималось от печали, однако ноздри, тем не менее, жадно впивали терпкие ароматы, уши - голоса птиц, а глаза - величавое зрелище твердыни, вырастающей на горизонте и более всего похожей на круглый холм, от пят до макушки поросший диким виноградом. Обочь холма, словно обломок плоской бесплодной скалы, прилепился странноприимный дом. Его Нееминь страшилась и старалась по мере сил обходить как можно дальше - он предназначался для тех, кто паломничал за исцелением, но не так и редко находил в его стенах вечный покой.
Дойдя до места - а находилось оно в полутора часах бодрого хода, - девица с некоей робостью стала у боковой калитки, куда обычно впускали её матушку. Там тоже была охрана, но не две привратницы, как у главных ворот, а лишь одна, хотя очень высокая и широкоплечая. Подол крепко подпоясанной рясы доходил ей лишь до щиколоток, а из-под головного покрывала выбивалась иссиня-чёрная прядь: таковы были признаки здешних обученных стражниц.
- С товаром, что ли? - осведомилась дюжая сестра Юханны, поигрывая концом кушака с подвешенной на нём тяжёлой кистью. - А сама Нееми чего - так ледаща, что и плестись не в состоянии? Скверное дело. Заглазно у нас вроде бы не лечат.
Телемита почти обрадовалась: их с матерью обстоятельства сделались так хорошо известны, что не нужно было заговаривать первой.
- Матушка поручила мне принести заказ и кое-что сверху, - пояснила она. - И взять часть уплаты той же лаудановой мазью, но покрепче.
Вторая фраза была чистейшей импровизацией - как надеялась Телемита, не совсем глупой.
- Куда уж крепче, - фыркнула молодая женщина. - На тот свет ей, что ли, захотелось? Ну ладно, уговорила. Перетаскивай свой тюк через порожек, а там оглядись и спроси отца-исповедника Артемизия, он же лекарь. Авось не перепутаешь, он у нас один такой, прочим штанам вход в ограду запрещён. Я бы тебе подсобила, да бросать пост не велено.
- Вот как? Я думала, сегодня праздник нашей святой, - отозвалась Телемита. От ухваток собеседницы в ней самой прорезалось нежданное веселье. - А поститься в такие дни не велено и вовсе.
Та лишь покачала головой и ухмыльнулась. Надо сказать, что упомянутая обеими дама была при жизни славной воительницей и мастером оружия в грозном граде Вробурге-На-Скале, а погибла, вынося из горящего госпиталя раненых противников.
Стоило калитке отвориться и вновь захлопнуться, как Телемиту обдало запахами, которые столетиями настаивались здесь, как во флаконе: пышных цветов, каких она в жизни не видывала, хмельных гроздьев или, может быть, шишек, духмяных трав и жирной чёрной земли. Этот аромат, казалось, можно было резать ломтями и накладывать на хлеб. А уж красота здесь царила неописуемая! Плети вьющихся растений перехлестнули через внешнюю стену и пытались вцепиться усиками в брусчатку монастырского двора. Сирень всех возможных и невозможных цветов заполонила пространство, в тени её робко белелись ландыши, а на приподнятых клумбах сияли огненные маки. Остального Телемита просто в жизни не встречала.
И да, здесь ещё был фонтан, который пел, подобно дневному соловью. На его бортике две сестры в приличных сану коричневых одеждах до пят перебирали травы, а надзирал за ними, безусловно, тот самый отец Артемизий - худощавый старик, в чьих седых кудрях, обрамляющих тонзуру, светилась подозрительная зеленца.
- Вот и удача мне, - сказала про себя Телемита, поборов робость. Она вежливо осведомилась насчёт имени старца и изложила своё дело - вовсе не в таких наивных выражениях, как с той стороны стен. При всех прочих достоинствах, к которым по праву относились мягкость характера и приятность облика, она обладала деловой смёткой и даже хваткой.
Поскольку привести пациентку, которую весь год пользовал святой отец, оказалось невозможным, так как болезнь внезапно обострилась и, очевидно, требуются более сильные средства, то не явится ли он к ней сам - в качестве долга, морального и обыкновенного? Она могла бы оставить заказанные изделия - миски, блюда, бокалы-чороны и трехъярусную вазу для фруктов, - тоже в долг или в счёт его покрытия, смотря с какой стороны смотреть.
Так сказала Телемита.
- Что ты, - замахал на неё руками Артемизий. - Если ты не получишь денег, на что вы с матушкой будете жить? Да и уйти сегодня я не смогу, ходячих поднабралось - у главных врат сплошные палатки, как в военном лагере. Пошлю-ка я к вам своего ученика-лаборанта, сиречь конверса. Отрок способный, хоть и молодой, чем всякую отраву да гниль нюхать, пускай по свежему воздуху прогуляется.
На сей раз сестра-казначейша отсчитала так много меди и даже серебра, что ёмкий узелок показался Телемите едва ли не тяжелей прежнего громоздкого узла. Да что говорить - искусность работы тоже возрастала раз от разу, а своя ноша не тянет. Хотя и помощь никогда не бывает лишней.
То, что окружило девушку за главными воротами, походило, однако, не на упорядоченный римский лагерь, а на цыганское кочевье: из шатров, стоящих вразброс, доносились уговоры, стоны, хныканье, баюкающие и напевающие голоса. Вокруг носились толпы ребятишек антисанитарного вида: грязнолапых, с соплями до колен и липкими от сестринских подаяний пятачками. Словно пол-Верта снялось с насиженных мест, чтобы путаться под ногами рясофорных медикусов...
Лаборант, то есть наймит, наличие которого позволяет монашествующим вдоволь и без помех молиться, буде захотят, и конверс, то бишь невольник и раб по обету, оказался чернобровым усатым молодцом по имени Макаил. Среди монашек, что суетились рядом, он гляделся галкой рядом со скворцами; имя его явно свидетельствовало о невысоком положении в здешнем обществе - принявшие постриг берут себе учёное название растения, которое в чём-то им подобно.
Сладились с ним быстро. Макаил подхватил на плечо холщовую суму и двинулся рядом. Хоть он и не покушался поднести Телемитин кошель, она снова чуток забоялась - уж очень был громкий, и весёлый, и собой хорош. Что первое сказал:
- Такая милая умненькая девица должна бы понимать: в препарате по большей части опий. Не так лечит, как боль снимает и позволяет шевелить конечностями, а с того и одревеснение суставов уходит. А опия чем дальше, тем больше требуется. Я-то всяких зелий захватил, но лучше попробуем что-то ещё.
И снова ей стало как-то неудобно в серёдке. Будто не матушка - сама она дурману наглоталась или кожу им умаслили. "Умастили", - поправила она свою мысль, хоть её никто и не слыхал.
Когда они явились к ней домой, и Нееминь увидела юного лекаря, и ей прямо на постель вытряхнули обильную выручку, попутно объяснив суть дела, всегдашнее нездоровье отступило прямо чудом, а глаза страдалицы заблестели, будто в ранней юности.
Когда же Макаил впервые наложил руки на пристойно обнажённую часть тела, чтобы растереть её при помощи некоего, по его словам, наипростейшего средства, дело двинулось вперёд семимильными шагами. Хотя стоило бы заметить, что в Верте считают не на мили, а на фарсахи, то бишь конские ристания.
И чем бодрее глядела Нееминь, тем легче её дочурка преодолевала природную робость. Во время сеансов целительства она, как и в первый раз, стояла за дверью домика, чтобы не нарушать создаваемой ауры, зато наловчилась провожать лекарского выученика до обители: сначала до середины пути, затем до границ монастырского владения, а совсем погодя - до порога лаборантской каморы.
Голос у конверса был приятный, этакий сладкий баритон, к тому же сам Мак представлял собой кладезь знаний воистину неистощимых. Можно было заслушаться, когда он начинал поведывать о наружных признаках недугов, способах массирования и точках, на которые следовало нажимать, но особенно о цветах, корнях и листьях. Травознатец он был изрядный, а в обители развели неплохой аптекарский сад.
- Вот только одному мне туда вход запретен, - с сокрушением говорил он. - Отец Полынь ещё может провести мимо грозных дам разок-другой в месяц, а так получаю сырьё для составов и суставов из рук в руки. И строгой мерой.
Телемита мигом смекнула, что он имеет в виду.
- Я легко могу попроситься в гости, - ответила она. - Не для твоих личных нужд, но потому, что мне самой всё это интересно.
"Только вот учат монашки, верно, одних лишь своих. И цену, судя по всему, берут немалую, причём не деньгами, даже если бы они у нас с матушкой водились", - подумала одновременно с явными словами и тотчас примолкла - оттого, что Макаил стиснул её в объятиях, к тому же весьма крепко.
- Да ты не страшись того, каков я, - добавил он, видя, что Телемита немо выворачивается из его нежных лапищ. - Я ведь мирянин, а не стриженая макуха. Вот отбуду каторгу, отработаю положенный срок за врачебные штудии - и вольная птица: хочешь в мир, хочешь в соседний монастырь лети. Везде рады будут. А платят выученикам старины Артемизиуса щедро - авось хватит и свой домик прикупить, и семью содержать.
- О. Да ты, никак, сватаешься? - В любой девице, какую ни возьми, прорежется дар речи, когда речь зайдёт о таковых приятных материях.
- Никак сватаюсь, - ответил парень, отворяя дверь своей казармы. И помахал рукой на прощание.
С той поры сразу после расставания девушка всё чаще навещала сестёр Юханны, благо рядом. Но, как и предупреждала парня, ради одной себя. Нееминь всё меньше нуждалась в дочерних заботах - уж вовсю хлопотала по дому, отваживалась на долгие прогулки со своим лекарем под руку и грозилась бросить собственнолично вырезанный костыль - далеко и надолго.
Компаньоном Телемиты тем временем всё отчетливей делался Артемизий - на склоне лет старца буквально распирало от знаний. А она с готовностью впитывала в себя всё, что срывалось с его морщинистых уст.
- Эх, ведь всего тебе не упомнить. Вот училась бы ты грамоте! - вздохнул он как-то.
- А я и училась немного, - с некоей виноватостью произнесла девушка.- Надписи на посуде мы с матушкой ведь делаем.
Виноватой она себя чувствовала отнюдь не потому, что женщине знать такое не пристало. Весь простонародный Вертдом упёрся лбом в идею, что от закрепления слов, звуков и красок значками на бумаге последние глохнут и вянут, мыслительные же способности угасают без упражнений. В известной мере идея себя оправдывала.
- Знаешь буквы? Ну, тогда тебе прямая дорога к нам! - оживлённо подхватила случившаяся здесь сестра-библиотекарша по имени Гортензия. - Изречения на плошках-поварёшках да кубках-трубках - дело полезное, но вот выйдешь замуж, и в семейных хлопотах всё лишнее знание из тебя выветрится напрочь.
Телемита глянула ей в лицо и подивилась: лет монахине-книжнице исполнилось немало, она была старше Неемини по крайней мере вдвое, хотя даже очков, этой не очень давней придумки, не носила. Но лицо под чепцом, явно прячущим седину, было свежим, приятно худощавым и смугло-румяным. Таких лиц самого разного возраста она видела в последнее время в достатке.
- Я постараюсь обрести, а не потерять, - наконец ответила Телемита.
У неё на языке вертелась похвала внешнему виду Гортензии, но она сдержалась. Однако чуть позже спросила у Артемизия:
- Вы ведь не так молитесь, как трудитесь, и тяжело. Да и лаборанты - те же ученики, на которых много сил надо положить. Почему это не вредит вам так, как тем, кто живёт в миру?
- Что до молитвы и работы, приведу тебе известную пословицу: "Laborare est orare". То бишь что трудиться, что молиться - одно и то же. А на твой вопрос отвечу так: во многой семейности много и печалей, - ответил отец Полынь. - У супругов, как ни согласны их сердца одно с другим, неизбежны трения и даже свары, потому что по природе они существа разные, и понять сию разность во всей полноте ни одному из них не дано. Отпрыски их никогда не оправдывают возлагаемых надежд, будь они хоть семи пядей во лбу и послушны, как труп на столе обмывальщика. Что же до работы на себя - если ею считать поддержание огня в домашнем очаге, - то она многоглава и многорука, будто некое чудище, никогда не кончается, редко приносит осязаемый и удовлетворяющий всех результат и в конце концов изматывает до смерти: снова оттого, что от неё слишком многого ждут. А мы в обители ничего такого не ждём и полагаемся лишь на волю Божию; радуемся любой мелочи и пребываем в согласии, ибо приучены брать любого брата или сестру такими, как они есть, не полагаясь на их скрытое совершенство. И то, что мы творим, ложится сразу на многие сильные плечи.
- Я надеюсь, что в нашей семье всё будет хорошо, - кратко ответила Телемита.
Всё-таки нечто её крепко беспокоило: будто ласки Макаила, ставшие более тёплыми и страстными с той поры, как они поладили, адресованы вовсе не ей, да и принимает их чья-то чужая кожа, только называемая Телемитиной. Да и Нееминь чем более здоровела, тем более и отдалялась от дочери - как говорится, старая цепь истлела, новая порвалась. Оттого во время следующего урока девушка не то что спросила, но... В общем, произнесла с видом некоего раздумья:
- Святой отец. Ведь любой смертный может верить в то, что будет счастлив в жизни. Иначе как ему жить на свете?
- Верить-то может, но не в одном этом дело. Подумай вот над чем. За твою жизненную удачу, у Бога испрошенную, платят другие, за удачу близких - ты сама. Таков закон природы. И главное: вот каким ты сама видишь своё вымоленное счастье?
Девушка вздохнула. Разумеется, она строила планы: сомнения в том, что жениху удастся удачно освободиться из монастырского плена, её посещали, но всё реже. По крайней мере, опасаться за то, что он и жену потянет "в крепостную неволю", не приходилось - то был старый закон, который давно стыдились применять. А средства для совместной жизни и вовсе не волновали: будут руки - будет и мастерство. Да ещё останется место для художества.
Хотя, если честно, рисовалось такое лишь в холодном её уме.
- Понимаю, - очень мягко ответил Артемизий на не высказанные вслух мысли. - Что же, скажу тебе так. Судьба продуманная, вымеренная и взлелеянная - всегда ложь. Она не ты и не он. Доверься не уму, не расчёту и не чувству. Одному лишь сердцу - куда оно тебя потянет.
А дней через десять Макаил произнёс кое-что совсем мимо логики:
- Я так рад! Наша матушка делается очень на тебя похожа.
Это вместо того, чтобы сказать - ты теперь подобна ей. Ведь мать первенствует над своим дитятей.
В самом деле, Нееминь сбросила с себя не одну болесть, но как бы и годы. Глаза сияли, члены обрели гибкость, даже редкие седые волоски исчезли бесследно - может быть, она их попросту выщипывала.
Вот в этот знаменательный момент её дочку и постигло прозрение. Оно было внезапным, но сырьё для него копилось капля за каплей все весенние и летние месяцы, пока...
"Моя мать не может без мужской ласки, - вдруг поняла Телемита. - Без неё, почти безразлично чьей и от кого, она хиреет. Я же не знаю, что такое мужская плоть, и знать не хочу: это очарование меня, слава богам, миновало и поистине медного пфеннига не стоит. Если мы с Макаилом сочетаемся браком, он станет бегать от холодной жены на сторону, и как бы не к жаркой тёще - вот ведь стыдоба! Или будет всю жизнь терзаться да каяться, что немногим лучше и, пожалуй, даже хуже. Ведь скрытый веред убивает вернее вскрытого. Я же обречена буду переламывать себя через колено, искать в нарождающихся детях счастливую копию мужа, не находить её - или находить слишком верно. Даже если позабыть о беззакониях и кровосмесительстве - мы трое ведь люди, а не скоты, - слишком много получится тоски и уныния. А уныние ведь грех, из которого проистекают все другие".
Внезапно девушка усмехнулась, и тотчас усмешка перетекла в улыбку. Ей вспомнился бодрый старичок, которого только что ветром не сдувало, но полный душевного веселья. Лица монахинь, такие красивые и чистые в раме из светлых платков, их гибкие, стройные, вечно молодые фигуры, неподвластные тучности и кривизне. Сады, цветники и фонтан.
"Вот семья, куда я хочу вступить, - подумала Телемита с последней, исчерпывающей прямотой и ясностью, - а всё остальное - суета, прах и пепел".
Естественно, добрая душа девушки не велела ей омрачать радости близких. К тому же время послушничества, когда ничего ещё не решено, по крайней мере внешне, позволяло воочию узреть плоды жертвы - которая, по сути, никакой жертвой не была.
Как говаривали в старину, осталось сказать немногое. Оставшись без дочернего присмотра, Макаил и Нееминь обвенчались в первый месяц осени. Новобрачная долго терзалась мыслью, что дочка испоганила себе жизнь (с Макаилом или другим славным юношей) во имя счастья старшей в доме; но это убеждение, как и все ложные, со временем испарилось. Выходить из-под руки монастыря супруги не захотели: это обеспечивало верные кров и доход, чего рядом со свободными и близко не стояло. Младшие дочери Нееминь в любом случае должны были, войдя в средний возраст, решить за себя сами.
Вскорости после того, как Телемита постриглась (имя она не переменила, ибо напоминало всем грамотеям об известной обители, описанной Франсуа Рабле), отчим, наконец, решил её навестить. Дело это было хлопотное: госпиталь, куда его определили, находился в некотором отдалении, прежний домик был продан в пользу обители, а новая жилая пристройка вплотную примыкала к родильной палате.
Телемита как раз сменилась, и оба уселись на дерновой скамье близ главных врат. Молодая почитательница святой Юханны не пошла ни по лекарской, ни по либерейной части: из-под покрывала, брошенного на косы с завидной небрежностью, глядел извитой русый локон, туго подпоясанная стола позволяла разглядеть высокий башмачок-калигу, за ремешками коего прятался узкий нож. Она была младшей хранительницей врат и успешной "боевой сестрой", им позволялись такие вольности.
- Многое ты потеряла, отказавшись от брака, - сказал Макаил. - Представляешь, у нас уже две девчонки, а Нееми снова понесла. И я вижу, и повитуха клянётся - на сей раз уж точно мальчишка будет.
- Многое обрела, - поправила монахиня. - Ведь сложись всё иначе - так и осталась бы я единственным чадом у моей матушки, а теперь рядом полно родни.
- Не сглазь только, - пошутил отчим. - Наш третий ещё не возник.
Но мальчик в самом деле родился, был отдан ради духовного кормления в обитель, принял многознание из рук монашеских и стал известным в стране грамотеем-клириком, коему (ведь это же Вертдом) были доступны не только рукописная и книжная, но и компьютерная грамотность. Девочки же, едва войдя в брачный возраст, приняли постриг в обители святой Терезы Албанской, кою приняла под свою властную руку их единоутробная сестра - прекраснейшая душой и ликом мать аббатиса.