И всё же летом я ушёл из дома и не вернулся. Одной головной болью стало меньше у моей хозяйки. Первую неделю она искала меня в посёлке после работы, пытала соседей:
- Вы Яшеньку не видели?
От калитки к калитке до сумерек ходила, сердечная.
- Да никуда не денется твой осёл, Ольга Сергеевна, - успокаивали её сельчане, а она - виноватая пугливо шарахалась от этих слов, как от чумы, возвращалась домой одна и - в сарай, а не в хату. - А вдруг?
Но перегорела последняя лампочка в стойле, и хозяйка смирилась с потерей ещё одного члена семьи; а через неделю и запах-то мой, ослиный, улетучился из сарая.
Рушилась экономика: целые заводы остановились, молчали цеха, бастовали шахтёры. Днями лежали они голодные на рельсах, стучали касками и как истуканы над ними громоздились локомотивы-штрейкбрехеры, мычали клаксоны, а шахты затапливало водой - разобрали насосы; раскидали сограждане на металл все моторы, играя в приватизацию, взбудоражившую умы...
- Ольга Сергеевна! - заговорила однажды вечером соседка Матрёна. - Яшка-то твой живой.
- Вот как!
- Видели его вчера в саду у Наиля-покойника - на горе, он траву кушал.
- Не вернётся бесстыжий...
Она подняла глаза на гору и зажмурилась, солнце ещё стояло над миром.
- Блудный осёл, отшельник, обуза семьи.
И вытерла слёзы.
- Мама, не плачь, - вмешалась её доченька Тая.
- Что ты, Таенька, это солнце...
- Ему же там лучше, мама!.. Он теперь как человек живёт в избушке.
- Разве она ещё цела?
Наиль Ахметшин умер от старости год назад. Недавно в посёлок приезжала его дочь Фатима и хотела продать хозяйство, но 'удружили' не установленные дознанием лица - разорили пустующий дом и скрылись, не оставив следов. Разбитая избушка одиноко белела на горе, где я нашёл себе траву и кров. Так и уехала Фатима обратно, не выручив ни копейки.
- Разобрали новые стены, - сказала Матрёна. - Два года старик обкладывал избу, цепляясь за жизнь. Но больше не будут грабить этот участок.
- Ты так думаешь?
- Да!.. Его Яшенька сторожит!.. - вмешалась Тая.
Мама ей сделала замечание:
- Ты опять перебиваешь взрослых.
- Ольга Сергеевна, - остановила её Матрёна, - говорят, что у Яшки у твоего за душою - совесть. Пришли они рано утром доламывать избу, а глянь - там осёл лежит: 'Иа-иа!', а у того осла в сумерках глаза-то светятся, а около головы - нимб!
- Ты не смеши меня, Матрёна Тимофеевна! - моя хозяйка повторно смахнула слёзы.
- Это правда, мама! Ты не смейся! Это все говорят! - закричала Тая.
- Сатану бы они не убоялись, чего им сатана?.. Ни стыда, ни совести нет у таких людей. Кто он для них - сатана-то? Учитель и подельник. Но есть ещё бог...
- Бога нет, тётя Матрёна!
- Я тоже так думала, Ольга, пока сына не потеряла. Нужды у меня в боге не было, когда моё счастье ходило рядом.
Сын у неё сгорел на работе. Бросил алюминиевую чушку в жидкую сталь, и волна металла накрыла подручного. В той чушке конденсат оказался.
- Ты меня прости, - две одинокие женщины заплакали и потянули за рукава маленькую Таю - ту чудесную, хрупкую ниточку, поддерживающую их слабые жизни.
- А твой осёл - божественное животное! Ты не спорь!
Гора уже располовинила солнце. Покидая поруганный мир, светило остывало на глазах: из белого оно стало оранжевым и вот уже краснело, увеличиваясь в размерах.
- Возвращались они с берданкой, Ольга Сергеевна. Около часа стояли друг против друга, как бандиты на стрелке - не отводили глаз. Дважды поднимал стрелок своё ружьё и целился в голову ослу...
- А Яшенька убежал, да?.. Баба Мотя! И спасся!..
Последние лучи заходящего солнца уже не слепили глаза этим людям, свет его был мягок. В самом центре вишнёвого полукруга на вершине горы чернел силуэт осла - стража посёлка.
- Ты только погляди на него, Ольга Сергеевна!
- Не убежал!- закричала Таенька и захлопала в ладошки. Я услышал её торжественный крик и вспомнил историю: это моя прабабушка Святая Ослица помогала Иисусу Христу подняться в Иерусалим. Мой дедушка был рядом. Стоял под крестом во время казни. Разве я мог уйти от злодеев прочь с такой родословной?
- Апостол, - сказала Матрёна и перекрестилась, провожая закат.